Журналистская и писательская молва утверждала, что новую "ЛГ" создал я (к чему очень ревниво относился А.Б. Чаковский). Это так и не так. Сделал газету большой, свыше двухсот человек, коллектив: лучшие перья страны, виднейшие прозаики, поэты, публицисты.
Вернемся, однако, к моей загадке.
...Апрель 1980 года. Программа "Время" в самом конце показала вручение Борисом Пастуховым премий Ленинского комсомола, промелькнула и моя массивная фигура. Телефон на даче "Литгазеты" в Переделкине, где жила моя семья, стал разрываться от звонков: "Поздравляем! Желаем! С тебя причитается!..".
Мы с женой решили спрятаться от звонков, прогуляться перед сном. А дорога еще была снежной, колеи от автомобильных колес глубокие. Я шел, приплясывая. Премия Ленинского комсомола была очень почетной. Известные писатели, артисты, композиторы, дирижеры с гордостью носили звание ее лауреатов.
Внезапно нога соскользнула в автомобильную колею... Боль была резкой, острой, кое-как добрались до дачи. Вызвали "Скорую". Диагноз - перелом. На другой день в поликлинике ногу уложили в гипс, вручили костыли и отправили меня на дачу.
Началось сидение в кресле с задранной ногой. Но я потребовал, чтобы острые статьи мне привозили по-прежнему, а также сводки, планы работы, спорные оригиналы.
В субботу, кажется, 19 мая, вдруг позвонил Чаковский (до этого за все время моего сидения в гипсе не звонил ни разу): "Мне надо срочно с вами поговорить. Но чтоб без жены...". Договорились, что я доковыляю на костылях до калитки.
- Я от Зимянина, - сказал он. - Вас переводят из газеты на другую работу...
- За что? Почему?
- Зимянин сказал, что вы сами все знаете, мне ничего не объяснил. Он непреклонен.
Трое суток я не спал, анализировал, вспоминал - три ордена, звание заслуженного работника культуры России, Почетная грамота Президиума Верховного Совета РСФСР, что гарантировало персональную пенсию, прочие награды, - и вдруг...
Решил выйти на работу - в гипсе, на костылях, попытаться что-нибудь выяснить. В первый же день моего появления в редакции меня вызвал завотделом пропаганды ЦК КПСС Е.М. Тяжельников. Беседа продолжалась полтора часа. Признано целесообразным перевести меня на другую, менее видную работу. За что? Вел вредные разговоры с иностранцами. Какие, с кем? "Сами знаете..."
- Значит, я лишен политического доверия ЦК?
- Нет. Вы направляетесь в издательство "Прогресс". Это крупнейшее переводное издательство, там работают 150 иностранцев, всего почти две тысячи человек.
Никакого шумного скандала в те времена не допускали, расправлялись с неугодным без всяких объяснений.
Позвонил в секретариат Зимянина, попросил принять меня на пять минут. Через несколько мгновений секретарь сказал: "Михаил Васильевич поручил передать, что вас ожидает Стукалин".
Еще с палочкой после перелома приехал к Б.И. Стукалину, председателю Госкомиздата СССР.
- Ну что, поработаем вместе? Через неделю коллегия Госкомиздата вас утвердит...
И ни слова объяснения.
За четыре года работы в "Прогрессе" я не раз звонил Зимянину по директорской "вертушке", послал ему два письма с просьбой принять на несколько минут. Глухо...
Однажды, листая телефонный справочник правительственной АТС-2, той самой "вертушки", которая на протяжении двадцати лет стояла на моем письменном столе в Московском горкоме партии, в "Вечерке", в "Литературке", случайно наткнулся на номер Аркадия Ивановича Вольского. Я знал его еще по тем временам, когда он работал секретарем парткома ЗИЛа. В 84-м, когда я ему позвонил, он был помощником Генерального секретаря К.У. Черненко.
- Аркадий Иванович? Это Сырокомский. Вы помните меня? Примите, пожалуйста, на десять минут, очень нужно.
- Давай приходи завтра в десять.
Пробыл я у Вольского полчаса, поплакался в жилетку, слезно попросил: помогите вернуться в журналистику, должность, оклад - все неважно. Лишь бы газета...
- Попробую. Но идеологией ведает другой помощник Генерального - В.А. Печенев. Пиши письмо, только покороче.
Еще через день меня принял Вадим Алексеевич Печенев.
- Да, я знаю о вас, знаю, что вы создали самую популярную и авторитетную у интеллигенции газету. Но туда вам возврата нет. Главное для вас сейчас вернуться в номенклатуру ЦК. Это и будет означать политическую реабилитацию.
В своих мемуарах и большой статье в "Огоньке" Печенев рассказывает, как боролся за мое "возвращение", звонил кому-то из руководителей КГБ...
Потом позвонил мне В.Н. Севрук, зам. зав. Отделом пропаганды, многолетний куратор массмедиа. Пригласил приехать.
- Решено возвратить тебя в номенклатуру ЦК. Хотя подходящих вакансий в газетах и журналах нет. Разве что во Всесоюзном агентстве по авторским правам: член правления, начальник управления по экспорту и импорту прав на художественную литературу. Соглашайся! Ты же литературу хорошо знаешь...
Я согласился. Два года в ВААПе были самым мучительным отрезком моей жизни. Из-за чуждой мне чиновничьей работы я тяжко заболел - спазмы сосудов, с трудом выкарабкался.
Но есть Бог.
...1986 год, лето, я опять в больнице, в ЦКБ. В тот день с интервалами в несколько часов в отделении, где я лежал, раздались три телефонных звонка. О них я еще расскажу.
...Четыре с половиной года после этого я провел в здании "Известий", в кабинете, где когда-то работали Николай Иванович Бухарин, Алексей Иванович Аджубей.
Но загадка осталась. Правду знал - из оставшихся в живых - лишь один человек: Зимянин. И вот, в середине 90-х годов, с помощью его сына, книгу которого я издал когда-то в "Прогрессе", узнал домашний телефон бывшего секретаря ЦК КПСС и получил разрешение позвонить.
- Михаил Васильевич, сколько лет прошло, меня не перестает мучить: за что и почему убрали из "Литгазеты"?
- Спросите тех, кто лежит у Кремлевской стены. (Кто они - Брежнев, Суслов, Андропов? - В.С.). Я солдат партии. Вышестоящий партийный руководитель поручил мне перевести вас на другую работу, что я и сделал. К вам, товарищ Сырокомский, я относился с уважением. Скажите еще спасибо, что это дело поручили мне, будь иначе - вам пришлось бы куда горше.
Не так давно и Зимянин ушел в мир иной, унеся с собой мою "загадку".
У меня есть четыре версии. Первая. В 79-м "ЛГ" опубликовала разгромный материал о порядках в жилищном кооперативе "Работники МИД СССР", перед отъездом в отпуск я завизировал его. После возвращения мне позвонил секретарь парткома МИД, мой давний знакомый Виктор Стукалин: "Мы знаем, что это твоя работа, и не простим". Он даже приехал к Чаковскому и потребовал представить материал разработчиков. Но придраться было не к чему. Прокуратура СССР и Прокуратура РСФСР проверили публикацию и признали: в газете все написано верно. И тем не менее: это могла быть месть Громыко.
Вторая. В Москву в качестве гостя посла ФРГ приехал главный редактор влиятельнейшей в Западной Германии еженедельной газеты "Цайт" Тео Зоммер. Посол устроил прощальный ужин для узкого круга, пригласив нескольких руководителей центральных газет, в том числе и меня. Мы уже прощались, когда Зоммер обратился ко мне:
- Господин Сырокомский, мы с вами много спорили в Гамбурге, какая система лучше - социализм или капитализм. Вы убежденный защитник своего правительства. Но согласитесь: оно сделало грубую ошибку, введя свои войска в Афганистан.
- Согласен с вами, - ответил я.
А рядом стоял представитель нашего МИДа, тоже приглашенный на ужин. Был март 80-го...
Версия третья. В апреле того же 80-го ко мне в Переделкино напросился старый знакомый - журналист из ГДР. Он привез с собой бутылку немецкой водки и свежий номер газеты "Нойес Дойчланд", центрального органа СЕПГ, правящей партии. Я полистал номер и насчитал двенадцать снимков Эриха Хонеккера:
- Слушай, это же настоящий культ, - заметил я. - В "Правде" никогда не дают больше двух фото Брежнева. И ты еще говоришь, что у вас печать более свободная и менее официозная, чем у нас...
Тот журналист, может быть, работал на ШТАЗИ, охранку ГДР. А Хонеккер, чуть что, напрямую звонил или писал Брежневу и всегда добивался своего...
Четвертая версия. Время - то же. "Невъездной" посол СССР в Дании Н.Г. Егорычев, опальный московский партийный лидер, приезжая по делам на несколько дней в Москву, обязательно приглашал меня к себе домой и расспрашивал о жизни в столице. В тот вечер, сидя в его кабинете, я яростно критиковал застойные явления в городской партийной организации, говорил о растущей апатии коммунистов. Николай Григорьевич слушал меня с большим интересом, забыв предупредить, что в его квартире установлены подслушивающие устройства, в чем он сам убедился на ряде случаев.
Так за 20 лет я и не узнал, за что же расправились со мной в мае рокового для меня и моей семьи 80-го... * * *
Я взялся за перо не из личной обиды. Правильный лозунг "Кадры решают все" у нас не соблюдался не только при Сталине и Хрущеве, но и ныне. Кадры постоянно тасуются, и, бывает, хорошие работники заменяются куда более слабыми по принципу "я его знаю...".
Вспомним, как убрали К.Т. Мазурова, члена Политбюро, первого зама председателя Совмина, - уверен, только потому, что он был гораздо сильнее Брежнева и многие в партии возлагали на него большие надежды. А как убрали председателя Моссовета Н.И. Бобровникова - не предупредив, ничего не объяснив, не поговорив предварительно.
А бедные редакторы газет и журналов, которые дрожали от страха... Редактор "Вечерней Москвы", многоопытный, отличный журналист А.А. Фомичев был снят по требованию Суслова только за то, что "Вечерка" не успела дать сообщение о запуске нашей ракеты в сторону Луны. Правда, Фомичева хотя бы вызвали на заседание Секретариата ЦК, где за несколько минут решили его судьбу. Журналисты старшего поколения помнят, как по требованию Устинова (или Суслова?) сняли с поста главного редактора "Журналиста" талантливого Егора Яковлева: кому-то, видите ли, не понравился какой-то материал...
И сейчас чехарда с кадрами продолжается. Нет продуманной, последовательной кадровой политики. Министры не уверены в своем завтрашнем дне. Теперь вот и губернаторы в тревоге.
Моя история - только один пример. Самое ужасное, что человеку не объясняют, чем он провинился и провинился ли. А ведь в советские годы снятие с руководящей идеологической работы означало полную катастрофу.
В "Знамени" были опубликованы заметки литгазетовца Михаила Подгородникова "Слабый позвоночник", в которых несколько раз упоминался и я. В памяти Подгородникова остался угрюмый "Сыр" - жесткий, непомерно требовательный, немногословный, тяжелый "утюг", перед которым все трепещут, хотя в обычной жизни вполне коммуникабельный человек. Как пишет Подгородников, "через несколько лет его убирают, именно так - убирают. Суслов решил, что необходимо искоренить человека, превращающего Гайд-парк в опасный аттракцион. Толстый том, нашпигованный партобвинениями, изобличениями, доносами, доставлен из КГБ в ЦК М.А. Суслову. Он листает том бледными, жесткими пальцами и отодвигает: "Убрать!". Чаковский пальцем не пошевелил в защиту человека, везущего вместо него тяжелый воз.
Падение Сыра было ошеломляюще неожиданным. В редакции кое-кто вздохнул облегченно, распрямил плечи. А потом... стали жалеть: "Вот при Сыре... Сыр бы такого не допустил".
А Сыр, вычеркнутый из активной жизни, пребывает теперь в болезнях. Такие не могут не болеть, лишаясь дела. Редкий для расхлябанной России человек концентрированной энергии и упорства. Жаль его. Миллионы подписчиков "ЛГ" это его заслуга".
Я благодарен М. Подгородникову за добрые слова, но сам я ничего не мог узнать о томе, якобы посланном Суслову. Единственное, что я обнаружил в открытом теперь архиве ЦК, - это всего два коротеньких документа: секретная записка Е. Тяжельникова, зав. Отделом пропаганды, в ЦК с предложением освободить меня от обязанностей первого зама главного редактора "ЛГ" (никаких аргументов, разъяснений, фактов) в порядке перевода на другую работу - в издательство "Прогресс"; указывалось, что Г. Марков и тогдашний председатель Госкомиздата Б. Стукалин согласие дали.
И второй, уже "совершенно секретный" документ: постановление Секретариата ЦК об освобождении меня от должности в "ЛГ" "в связи с переходом на другую работу". На этом постановлении - приписочка всемогущего зав. Общим отделом ЦК К.М. Боголюбова, адресовавшая сей документ "т. Густову И.С.", работавшему первым замом председателя КПК - Комитета партийного контроля при ЦК.
Приписка не сработала: И.С. Густов хорошо меня знал и уважал - в "Литгазете" был напечатан ряд острых материалов на основе документов КПК.
Я даже попросил Густова доверительно, по-товарищески поговорить обо мне с Тяжельниковым: что со мной случилось? Иван Степанович позвонил мне и рассказал о беседе с Тяжельниковым. Зав. Отделом пропаганды поклялся, что ничего не знает и никакой дополнительной информации у него нет. А по городу ходили слухи, что я перепродавал иконы, издал в ФРГ свою книгу, а гонорар утаил. Кто-то умело дирижировал кампанией клеветы вокруг моего имени. Телефон на даче молчал как убитый, знакомые, завидев нас в Переделкине, спешили спрятаться за своими заборами...
Ясно, что меня приказали перевести "на менее видную работу" Брежнев или Андропов. Вот такая телефонная работа с кадрами проводилась тогда в ЦК. Далеко ли мы ушли в этом отношении от тех времен?
Муки и радости
Работа в ВААПе, Всесоюзном агентстве по охране авторских прав, как я уже писал, была самым тяжелым периодом в моей жизни. Формально все выглядело вполне пристойно. Член правления (номенклатура ЦК), начальник Управления по экспорту и импорту прав на произведения художественной литературы и искусства. Но ВААП был еще дальше от журналистики, чем даже издательство "Прогресс". Работа эта была глубоко чужда мне. Благо, два моих заместителя, особенно В.П. Рунков, были профессионалами в своей области и избавляли от многих незнакомых и неприятных для меня дел. Контракты, контракты, контракты - вот бог, на которого молилось все управление, как и все агентство.
Но главным злом, источником моих бед являлся председатель правления ВААП К.М. Долгов. Казалось, все при нем: доктор наук, несколько языков, большой опыт - до ВААПа он возглавлял крупное издательство "Искусство". Но он любил унижать, угнетать подчиненных, подавлять их. Например, во время обеда, после долгого моего пребывания в больнице, мог спросить: "А вы еще работаете у нас?!". Обожал подношения, подхалимаж. Даже его заместители дрожали, когда он их вызывал: Долгов мог топтать и их.
Снимали его после партсобрания с треском: за двоеженство, за неправильное отношение к подчиненным, а проще говоря, за самодурство, за серьезные упущения в работе. Я вовсе не за возврат к командно-административной системе. Но должен же быть какой-то институт, кроме суда, которого боялись бы начальники-хамы, начальники, злоупотребляющие служебным положением, да просто некомпетентные руководители и плохие люди.
...И вот лежу я в своей родной ЦКБ, куда попал по вине Долгова (стрессы, стрессы, каждый день - стресс), как вдруг в комнате медсестер раздается звонок. Я бы не удивился, если бы мне сообщили, что Долгов подал записку в ЦК с предложением освободить меня от работы. За что? Да мало ли что может придумать руководитель такого типа.
Но звонок оказался приятным. Мой давний знакомый, талантливый украинский писатель Виталий Коротич начал без предисловий:
- Старик! Меня назначили главным редактором "Огонька". Но я дал согласие при условии, что ты будешь моим первым заместителем. Ну как ты?
- Виталий, дорогой, спасибо, что не забыл. Готов приступить к работе в любой день...
Да, фортуна повернулась ко мне лицом. Взволнованный, счастливый (как давно не было у меня такого чувства!), я вышел погулять в больничный парк. Встречаю В.Н. Севрука, горячо нелюбимого интеллигенцией многолетнего шефа всей печати и издательств.
- Ну, как живется тебе в ВААПе?
Я рассказал все, что думал о Долгове, который, кстати, тоже был тогда подведомствен Севруку, весьма благосклонно относившемуся к председателю ВААПа (два сапога - пара...). А потом не удержался, хотя сглаза очень боюсь, и сообщил о звонке Коротича.
- И что ты на это ответил?
- Дал согласие.
- Считай, что ты утвержден...
Вернулся в свое отделение, не чуя ног. Медсестра говорит: "Хорошо, что вы вернулись, вам только что звонил какой-то Фалин, сказал, что через полчаса перезвонит".
"Какой-то Фалин". Да это же бывший посол в Западной Германии, "отец" знаменитого Московского договора между СССР и ФРГ, а в то время - председатель правления Агентства печати Новости (для меня всегда было загадкой, почему в данном случае слово "Новости" пишется без кавычек; наверное, потому, что кавычки означали бы сомнение - а новости ли это?). Полчаса тянулись мучительно долго... И вот наконец слышу знакомый голос, я не раз бывал у Фалина, приезжая в служебные командировки в ФРГ.
- Виталий Александрович! Вы как-то говорили, что охотно поработали бы со мной. Сейчас такая возможность есть. Предлагаю вам перейти в газету "Московские новости" - главным редактором или первым заместителем.
- Валентин Михайлович, спасибо большое, что вспомнили обо мне. Но главный и первый зам. - это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Определитесь, а потом я вам позвоню. Смотря кто будет главным...
А в голове уже вертелись мысли о том, как перестроить "Московские новости", сделать газету более популярной. А, может все-таки "Огонек"? Два таких предложения в один день - голова закружится...
Но самым интересным было третье предложение, спустя часа два. Позвонил главный редактор "Известий" И.Д. Лаптев:
- Я уже третий день слышу: Сырокомский, Сырокомский... А я вас ни разу не видел. Можете приехать часа через два?
- Могу, могу, - сердце чуть не выпрыгивало из груди.
Так, что у нас есть в запасе? Плитка шоколада - сойдет.
- Зоинька, - говорю медсестре, - принесите, пожалуйста, мой костюм со склада и оформите пропуск на выход.
- Как, совсем?
- Да нет, я сегодня вернусь. Да бог с ним, с обедом...
Иван Дмитриевич встретил любезно, но как-то настороженно. Попросил рассказать - где работал, кем, часто ли публиковался.
- Ну, хорошо, - чувствовалось, что он наступает себе на горло. - Мне Александр Николаевич Яковлев уже три раза звонил насчет вас. Предлагаю вам должность зама главного редактора "Известий" - главного редактора "Недели", нашего приложения. Только не залеживайтесь в больнице, а то претендентов на эту должность хватает.
Да, Александр Николаевич, многим я вам обязан, но в свое время не уберег, не предостерег вас от беды. Было это в 72-м. Яковлев, многолетний фактический руководитель Отдела пропаганды ЦК, написал блестящую статью об историзме в литературе. В то время была в разгаре борьба между "Новым миром" и "Октябрем". Яковлев остро высказался по существу этого спора, привел неотразимые доводы. Но его статья в "Литгазете", размером в две полосы, не понравилась Суслову, считавшему себя главным теоретиком партии, а Демичев трусливо отступил, "сдал" Александра Николаевича. А ведь Демичев читал статью предварительно, мы в "ЛГ" трижды ставили ее в номер и трижды снимали. Вел статью я - в порядке исключения, старался что-то отшлифовать, обезопасить автора.
Да, Яковлев не напрасно волновался, решив опубликовать свою острейшую статью. Расплатился он не так уж сильно - его отправили послом в Канаду, но в тогдашней идеологической ситуации это была серьезная потеря. На заседании Политбюро Брежнев представил дело так, что Яковлев будто бы сам попросился на дипломатическую работу. "Поперед батьки не забегай" - это правило безотказно действовало не только в колхозах. Суслов, член Политбюро, секретарь ЦК, уже твердо ощущал себя вторым человеком в партии.
"Неделя"
И вот И.Д. Лаптев представляет меня коллективу редакции. За четыре с половиной года моей работы в "Неделе" он еще только раз побывал в нашей редакции - желая разделаться со мной. Но подробнее об этом ниже.
Моими предшественниками были Леонид Плющ, Алексей Аджубей, Валентин Архангельский, Юрий Грибов - фигуры разнокалиберные. Единой команды в редакции "Недели" не было, тон задавали "старослужащие": В. Ахломов, В. Хомуськов, А. Коган, Е. Мушкина, Э. Церковер, а молодых, думающих неординарно явно не хватало. Постепенно они появлялись: Игорь Серков, Станислав Сергеев, Алла Перевалова, Елена Дикун... Немало интересных идей принес с собой новый ответственный секретарь Сергеев - он был единственным членом редколлегии, кто осмеливался мне возражать, и нередко бывал прав. А всего новеньких пришло человек пятнадцать, и все они оправдали мои надежды.
Тираж "Недели" подскочил до двух миллионов, и "Союзпечать" предложила редакции допечатывать еще миллион, но не хватало бумаги.
Из богатой событиями истории "Недели" конца 80-х отмечу лишь три.
Наша внештатная сотрудница талантливая Алла Перевалова, еще будучи студенткой МГУ, принесла сенсационную статью о нравах в столичном управлении Министерства внутренних дел. Совершенно бездоказательно были задержаны две женщины за спекуляцию антиквариатом. На допросах с ними обращались очень грубо, даже жестоко. Один из следователей прямо угрожал "задавить их танками". А вся "вина" задержанных заключалась в том, что они покупали обветшавшую антикварную мебель, а после дорогостоящей реставрации продавали вчерашнюю рухлядь за хорошие деньги. В наше время такой бизнес был бы признан вполне законным. Но руководителя столичной милиции больше всего задела критика по адресу следователей: начальник управления генерал Богданов прислал в редакцию гневное опровержение и потребовал немедленно опубликовать. Богданова поддержал секретарь ЦК Лукьянов, который в то время был куратором всех административных органов, и пятно на мундире московской милиции его никак не устраивало.
Он позвонил Лаптеву и высказал все претензии к "Неделе". Срочно было созвано совместное заседание редколлегии и партбюро редакции, на которое и явился Лаптев в сопровождении представителя парткома "Известий". Но у них ничего не вышло, и редколлегия, и партбюро посчитали мои действия правильными. Единственное, чего добился Лаптев, это немедленной публикации опровержения, присланного московской милицией. Да, потрепал он мои нервы основательно, но победы не добился... Зло на меня Лаптев затаил и при первом же удобном случае решил убрать строптивого подчиненного.
А случай выдался такой. Журнал "Известия ЦК КПСС" впервые в стране опубликовал доклад Н.С. Хрущева на ХХ съезде партии. Шел 1989-й, и я считал, что важно ознакомить как можно больше людей с этим историческим документом.
Тираж "Известий ЦК КПСС" был всего-навсего двести (или триста?) тысяч экземпляров, а у "Недели" - два миллиона! И я решил полностью перепечатать доклад. Для перестраховки позвонил зав. Отделом пропаганды ЦК Капто и одному из помощников Медведева, члена Политбюро, секретаря ЦК по идеологии. Оба были не в восторге от моей идеи, но возражать не решились.
На другой день после выхода номера я был на совещании главных редакторов в ЦК. Встретил помощника Горбачева по идеологии академика Ивана Фролова. Когда-то он работал в ЦК помощником Демичева, потом стал главным редактором журнала "Вопросы философии", поехал в Португалию, что-то там сболтнул не то и остался не у дел. У нас с ним были добрые отношения, так мне, во всяком случае, казалось. На этот раз, встретив меня, он был мрачнее тучи:
- Кто тебе разрешил печатать доклад Хрущева? Разве было решение Политбюро?
- А зачем мне решение? Я только перепечатал из официального журнала официальный документ. И к тому же предварительно посоветовался.
- С кем?
Я назвал две фамилии.
- Нашел с кем советоваться! Ты бы еще с каким-нибудь инструктором посоветовался...
Подозреваю, что именно Фролов поднял шум. Во всяком случае, через день меня вызвал Лаптев:
- Кто вам разрешил дать доклад Хрущева? - грозно спросил он.
Я привел все свои доводы, но на Лаптева они не подействовали.
Сейчас даже трудно понять всю абсурдность этого конфликта. Напечатал доклад, давно известный всему миру.
- Так, вам уже 60. Пишите заявление об уходе на пенсию.
- За что?
- За то. А если не напишете, то я уволю вас своей властью, и никакой суд не станет рассматривать ваше дело.
- Хорошо, я подумаю.
- И думать нечего. Вопрос решенный, - с сардонической ухмылкой заявил Лаптев.
Я вспылил:
- Дайте лист бумаги.
И тут же написал заявление об уходе.
Вернувшись в свой кабинет и немного остыв, я позвонил помощнику Горбачева Георгию Шахназарову.
- Посоветуй, что делать?
- Извини, но ты просто дурак. Лаптев не имеет никакого права снимать тебя с работы за публикацию хрущевского доклада. Пиши короткое письмо Генеральному, объясни все толком, фельдъегеря я сейчас пришлю. А Лаптеву отнеси второе заявление, откажись от первого...
Я так и сделал. Мол, компетентные товарищи разъяснили мне, что я не совершил ошибки, опубликовав доклад Хрущева (много лет тому назад уже напечатанный на Западе), поэтому прошу считать мое первое заявление недействительным.
Надо было видеть злорадное выражение лица Лаптева:
- Первому заявлению я уже дал ход, а второе сохраню на память...
Примерно через месяц Лаптев ехидно говорит во время обеда:
- Поздравляю, Виталий Александрович. Пришло решение комиссии по персональным пенсиям. Вам установлена персональная пенсия союзного значения.
Я промолчал. Но работать продолжал еще полтора года, потому что Лаптев ушел из "Известий", став председателем Совета Союза Верховного Совета СССР.
"Что вы успели сделать в "Неделе", чем вы гордитесь?" - спросил меня как-то знакомый корреспондент немецкой газеты "Цайт". Прежде всего тем, что в годы моего редакторства у газетных киосков выстраивались длинные очереди за свежим номером "Недели". Тем, что способствовал демократизации страны, печатая острые проблемные материалы. Тем, что на пустом месте сумел создать "Клуб потребителей", превратившийся в могучую разветвленную организацию общесоюзного значения - Общество потребителей.
Когда впервые появилась эта идея, я отправился в ЦК для подстраховки. Принявший меня зав. сектором даже фыркнул от неудовольствия:
- Мы же, слава Богу, не общество потребления, зачем нам такой клуб?
Я долго объяснял свою позицию, ссылался на богатый зарубежный опыт. Был достигнут компромисс: название будет "Союз покупателей". Так что на всякий случай "прикрытие" обеспечил. А вскоре название изменил - "Клуб потребителей".
Теперь нужны были деньги, чтобы несколько человек занимались организационной работой. Выручил ВЦСПС - Всесоюзный центральный совет профсоюзов. Его председатель Степан Алексеевич Шалаев сразу понял, что защита прав потребителей - это и его дело. Нам предоставили комнату, выделили три штатные единицы, и колесо закрутилось, все быстрее набирая обороты. Союзы потребителей появились в Ленинграде и Минске, Тюмени и Волгодонске, в Хабаровске и Чите, на Украине...
Началась подготовка Закона о защите прав потребителей. Наконец сессия Верховного Совета СССР утвердила этот демократичный и гуманный документ. А все началось с "Недели".
А еще могу гордиться тем, что газета выступила первой, забив ряд "гвоздей". Я и сам "тряхнул стариной", опубликовав четыре репортажа с великолепными снимками Виктора Ахломова: "Один день Генштаба", "Один день КГБ СССР", "Один день МВД СССР", "Один день Гохрана". Все это тогда было в новинку. Все четыре репортажа открывали читателям такие тайны, которые до того были недоступны журналистам. Даже Лаптев был вынужден признать - эту серию следует озаглавить "Там, где не ступала нога человека".
...Когда я ушел из "Недели", возглавлявший Советский фонд милосердия и здоровья А.Н. Яковлев попросил меня стать редактором газеты фонда. Но я к тому времени уже устал от постоянной борьбы под ковром. И решил перейти на творческую работу - "вольным стрелком".
Но не писать не могу. Время от времени выступаю на страницах "Вечерней Москвы", "Вечернего клуба", газеты деловых кругов "Век", "Книжного обозрения"...
Думаю, сейчас постепенно наступает время трезвого, объективного и разностороннего осмысления всего происшедшего с нашей страной и нашим народом в ХХ веке, понимания тех процессов минувшего (в том числе и в сфере культуры), что обусловили драматические события столетия. Без этого трудно будет разумно двигаться дальше. Надеюсь, мои заметки явятся скромным вкладом в это важное дело.
Вернемся, однако, к моей загадке.
...Апрель 1980 года. Программа "Время" в самом конце показала вручение Борисом Пастуховым премий Ленинского комсомола, промелькнула и моя массивная фигура. Телефон на даче "Литгазеты" в Переделкине, где жила моя семья, стал разрываться от звонков: "Поздравляем! Желаем! С тебя причитается!..".
Мы с женой решили спрятаться от звонков, прогуляться перед сном. А дорога еще была снежной, колеи от автомобильных колес глубокие. Я шел, приплясывая. Премия Ленинского комсомола была очень почетной. Известные писатели, артисты, композиторы, дирижеры с гордостью носили звание ее лауреатов.
Внезапно нога соскользнула в автомобильную колею... Боль была резкой, острой, кое-как добрались до дачи. Вызвали "Скорую". Диагноз - перелом. На другой день в поликлинике ногу уложили в гипс, вручили костыли и отправили меня на дачу.
Началось сидение в кресле с задранной ногой. Но я потребовал, чтобы острые статьи мне привозили по-прежнему, а также сводки, планы работы, спорные оригиналы.
В субботу, кажется, 19 мая, вдруг позвонил Чаковский (до этого за все время моего сидения в гипсе не звонил ни разу): "Мне надо срочно с вами поговорить. Но чтоб без жены...". Договорились, что я доковыляю на костылях до калитки.
- Я от Зимянина, - сказал он. - Вас переводят из газеты на другую работу...
- За что? Почему?
- Зимянин сказал, что вы сами все знаете, мне ничего не объяснил. Он непреклонен.
Трое суток я не спал, анализировал, вспоминал - три ордена, звание заслуженного работника культуры России, Почетная грамота Президиума Верховного Совета РСФСР, что гарантировало персональную пенсию, прочие награды, - и вдруг...
Решил выйти на работу - в гипсе, на костылях, попытаться что-нибудь выяснить. В первый же день моего появления в редакции меня вызвал завотделом пропаганды ЦК КПСС Е.М. Тяжельников. Беседа продолжалась полтора часа. Признано целесообразным перевести меня на другую, менее видную работу. За что? Вел вредные разговоры с иностранцами. Какие, с кем? "Сами знаете..."
- Значит, я лишен политического доверия ЦК?
- Нет. Вы направляетесь в издательство "Прогресс". Это крупнейшее переводное издательство, там работают 150 иностранцев, всего почти две тысячи человек.
Никакого шумного скандала в те времена не допускали, расправлялись с неугодным без всяких объяснений.
Позвонил в секретариат Зимянина, попросил принять меня на пять минут. Через несколько мгновений секретарь сказал: "Михаил Васильевич поручил передать, что вас ожидает Стукалин".
Еще с палочкой после перелома приехал к Б.И. Стукалину, председателю Госкомиздата СССР.
- Ну что, поработаем вместе? Через неделю коллегия Госкомиздата вас утвердит...
И ни слова объяснения.
За четыре года работы в "Прогрессе" я не раз звонил Зимянину по директорской "вертушке", послал ему два письма с просьбой принять на несколько минут. Глухо...
Однажды, листая телефонный справочник правительственной АТС-2, той самой "вертушки", которая на протяжении двадцати лет стояла на моем письменном столе в Московском горкоме партии, в "Вечерке", в "Литературке", случайно наткнулся на номер Аркадия Ивановича Вольского. Я знал его еще по тем временам, когда он работал секретарем парткома ЗИЛа. В 84-м, когда я ему позвонил, он был помощником Генерального секретаря К.У. Черненко.
- Аркадий Иванович? Это Сырокомский. Вы помните меня? Примите, пожалуйста, на десять минут, очень нужно.
- Давай приходи завтра в десять.
Пробыл я у Вольского полчаса, поплакался в жилетку, слезно попросил: помогите вернуться в журналистику, должность, оклад - все неважно. Лишь бы газета...
- Попробую. Но идеологией ведает другой помощник Генерального - В.А. Печенев. Пиши письмо, только покороче.
Еще через день меня принял Вадим Алексеевич Печенев.
- Да, я знаю о вас, знаю, что вы создали самую популярную и авторитетную у интеллигенции газету. Но туда вам возврата нет. Главное для вас сейчас вернуться в номенклатуру ЦК. Это и будет означать политическую реабилитацию.
В своих мемуарах и большой статье в "Огоньке" Печенев рассказывает, как боролся за мое "возвращение", звонил кому-то из руководителей КГБ...
Потом позвонил мне В.Н. Севрук, зам. зав. Отделом пропаганды, многолетний куратор массмедиа. Пригласил приехать.
- Решено возвратить тебя в номенклатуру ЦК. Хотя подходящих вакансий в газетах и журналах нет. Разве что во Всесоюзном агентстве по авторским правам: член правления, начальник управления по экспорту и импорту прав на художественную литературу. Соглашайся! Ты же литературу хорошо знаешь...
Я согласился. Два года в ВААПе были самым мучительным отрезком моей жизни. Из-за чуждой мне чиновничьей работы я тяжко заболел - спазмы сосудов, с трудом выкарабкался.
Но есть Бог.
...1986 год, лето, я опять в больнице, в ЦКБ. В тот день с интервалами в несколько часов в отделении, где я лежал, раздались три телефонных звонка. О них я еще расскажу.
...Четыре с половиной года после этого я провел в здании "Известий", в кабинете, где когда-то работали Николай Иванович Бухарин, Алексей Иванович Аджубей.
Но загадка осталась. Правду знал - из оставшихся в живых - лишь один человек: Зимянин. И вот, в середине 90-х годов, с помощью его сына, книгу которого я издал когда-то в "Прогрессе", узнал домашний телефон бывшего секретаря ЦК КПСС и получил разрешение позвонить.
- Михаил Васильевич, сколько лет прошло, меня не перестает мучить: за что и почему убрали из "Литгазеты"?
- Спросите тех, кто лежит у Кремлевской стены. (Кто они - Брежнев, Суслов, Андропов? - В.С.). Я солдат партии. Вышестоящий партийный руководитель поручил мне перевести вас на другую работу, что я и сделал. К вам, товарищ Сырокомский, я относился с уважением. Скажите еще спасибо, что это дело поручили мне, будь иначе - вам пришлось бы куда горше.
Не так давно и Зимянин ушел в мир иной, унеся с собой мою "загадку".
У меня есть четыре версии. Первая. В 79-м "ЛГ" опубликовала разгромный материал о порядках в жилищном кооперативе "Работники МИД СССР", перед отъездом в отпуск я завизировал его. После возвращения мне позвонил секретарь парткома МИД, мой давний знакомый Виктор Стукалин: "Мы знаем, что это твоя работа, и не простим". Он даже приехал к Чаковскому и потребовал представить материал разработчиков. Но придраться было не к чему. Прокуратура СССР и Прокуратура РСФСР проверили публикацию и признали: в газете все написано верно. И тем не менее: это могла быть месть Громыко.
Вторая. В Москву в качестве гостя посла ФРГ приехал главный редактор влиятельнейшей в Западной Германии еженедельной газеты "Цайт" Тео Зоммер. Посол устроил прощальный ужин для узкого круга, пригласив нескольких руководителей центральных газет, в том числе и меня. Мы уже прощались, когда Зоммер обратился ко мне:
- Господин Сырокомский, мы с вами много спорили в Гамбурге, какая система лучше - социализм или капитализм. Вы убежденный защитник своего правительства. Но согласитесь: оно сделало грубую ошибку, введя свои войска в Афганистан.
- Согласен с вами, - ответил я.
А рядом стоял представитель нашего МИДа, тоже приглашенный на ужин. Был март 80-го...
Версия третья. В апреле того же 80-го ко мне в Переделкино напросился старый знакомый - журналист из ГДР. Он привез с собой бутылку немецкой водки и свежий номер газеты "Нойес Дойчланд", центрального органа СЕПГ, правящей партии. Я полистал номер и насчитал двенадцать снимков Эриха Хонеккера:
- Слушай, это же настоящий культ, - заметил я. - В "Правде" никогда не дают больше двух фото Брежнева. И ты еще говоришь, что у вас печать более свободная и менее официозная, чем у нас...
Тот журналист, может быть, работал на ШТАЗИ, охранку ГДР. А Хонеккер, чуть что, напрямую звонил или писал Брежневу и всегда добивался своего...
Четвертая версия. Время - то же. "Невъездной" посол СССР в Дании Н.Г. Егорычев, опальный московский партийный лидер, приезжая по делам на несколько дней в Москву, обязательно приглашал меня к себе домой и расспрашивал о жизни в столице. В тот вечер, сидя в его кабинете, я яростно критиковал застойные явления в городской партийной организации, говорил о растущей апатии коммунистов. Николай Григорьевич слушал меня с большим интересом, забыв предупредить, что в его квартире установлены подслушивающие устройства, в чем он сам убедился на ряде случаев.
Так за 20 лет я и не узнал, за что же расправились со мной в мае рокового для меня и моей семьи 80-го... * * *
Я взялся за перо не из личной обиды. Правильный лозунг "Кадры решают все" у нас не соблюдался не только при Сталине и Хрущеве, но и ныне. Кадры постоянно тасуются, и, бывает, хорошие работники заменяются куда более слабыми по принципу "я его знаю...".
Вспомним, как убрали К.Т. Мазурова, члена Политбюро, первого зама председателя Совмина, - уверен, только потому, что он был гораздо сильнее Брежнева и многие в партии возлагали на него большие надежды. А как убрали председателя Моссовета Н.И. Бобровникова - не предупредив, ничего не объяснив, не поговорив предварительно.
А бедные редакторы газет и журналов, которые дрожали от страха... Редактор "Вечерней Москвы", многоопытный, отличный журналист А.А. Фомичев был снят по требованию Суслова только за то, что "Вечерка" не успела дать сообщение о запуске нашей ракеты в сторону Луны. Правда, Фомичева хотя бы вызвали на заседание Секретариата ЦК, где за несколько минут решили его судьбу. Журналисты старшего поколения помнят, как по требованию Устинова (или Суслова?) сняли с поста главного редактора "Журналиста" талантливого Егора Яковлева: кому-то, видите ли, не понравился какой-то материал...
И сейчас чехарда с кадрами продолжается. Нет продуманной, последовательной кадровой политики. Министры не уверены в своем завтрашнем дне. Теперь вот и губернаторы в тревоге.
Моя история - только один пример. Самое ужасное, что человеку не объясняют, чем он провинился и провинился ли. А ведь в советские годы снятие с руководящей идеологической работы означало полную катастрофу.
В "Знамени" были опубликованы заметки литгазетовца Михаила Подгородникова "Слабый позвоночник", в которых несколько раз упоминался и я. В памяти Подгородникова остался угрюмый "Сыр" - жесткий, непомерно требовательный, немногословный, тяжелый "утюг", перед которым все трепещут, хотя в обычной жизни вполне коммуникабельный человек. Как пишет Подгородников, "через несколько лет его убирают, именно так - убирают. Суслов решил, что необходимо искоренить человека, превращающего Гайд-парк в опасный аттракцион. Толстый том, нашпигованный партобвинениями, изобличениями, доносами, доставлен из КГБ в ЦК М.А. Суслову. Он листает том бледными, жесткими пальцами и отодвигает: "Убрать!". Чаковский пальцем не пошевелил в защиту человека, везущего вместо него тяжелый воз.
Падение Сыра было ошеломляюще неожиданным. В редакции кое-кто вздохнул облегченно, распрямил плечи. А потом... стали жалеть: "Вот при Сыре... Сыр бы такого не допустил".
А Сыр, вычеркнутый из активной жизни, пребывает теперь в болезнях. Такие не могут не болеть, лишаясь дела. Редкий для расхлябанной России человек концентрированной энергии и упорства. Жаль его. Миллионы подписчиков "ЛГ" это его заслуга".
Я благодарен М. Подгородникову за добрые слова, но сам я ничего не мог узнать о томе, якобы посланном Суслову. Единственное, что я обнаружил в открытом теперь архиве ЦК, - это всего два коротеньких документа: секретная записка Е. Тяжельникова, зав. Отделом пропаганды, в ЦК с предложением освободить меня от обязанностей первого зама главного редактора "ЛГ" (никаких аргументов, разъяснений, фактов) в порядке перевода на другую работу - в издательство "Прогресс"; указывалось, что Г. Марков и тогдашний председатель Госкомиздата Б. Стукалин согласие дали.
И второй, уже "совершенно секретный" документ: постановление Секретариата ЦК об освобождении меня от должности в "ЛГ" "в связи с переходом на другую работу". На этом постановлении - приписочка всемогущего зав. Общим отделом ЦК К.М. Боголюбова, адресовавшая сей документ "т. Густову И.С.", работавшему первым замом председателя КПК - Комитета партийного контроля при ЦК.
Приписка не сработала: И.С. Густов хорошо меня знал и уважал - в "Литгазете" был напечатан ряд острых материалов на основе документов КПК.
Я даже попросил Густова доверительно, по-товарищески поговорить обо мне с Тяжельниковым: что со мной случилось? Иван Степанович позвонил мне и рассказал о беседе с Тяжельниковым. Зав. Отделом пропаганды поклялся, что ничего не знает и никакой дополнительной информации у него нет. А по городу ходили слухи, что я перепродавал иконы, издал в ФРГ свою книгу, а гонорар утаил. Кто-то умело дирижировал кампанией клеветы вокруг моего имени. Телефон на даче молчал как убитый, знакомые, завидев нас в Переделкине, спешили спрятаться за своими заборами...
Ясно, что меня приказали перевести "на менее видную работу" Брежнев или Андропов. Вот такая телефонная работа с кадрами проводилась тогда в ЦК. Далеко ли мы ушли в этом отношении от тех времен?
Муки и радости
Работа в ВААПе, Всесоюзном агентстве по охране авторских прав, как я уже писал, была самым тяжелым периодом в моей жизни. Формально все выглядело вполне пристойно. Член правления (номенклатура ЦК), начальник Управления по экспорту и импорту прав на произведения художественной литературы и искусства. Но ВААП был еще дальше от журналистики, чем даже издательство "Прогресс". Работа эта была глубоко чужда мне. Благо, два моих заместителя, особенно В.П. Рунков, были профессионалами в своей области и избавляли от многих незнакомых и неприятных для меня дел. Контракты, контракты, контракты - вот бог, на которого молилось все управление, как и все агентство.
Но главным злом, источником моих бед являлся председатель правления ВААП К.М. Долгов. Казалось, все при нем: доктор наук, несколько языков, большой опыт - до ВААПа он возглавлял крупное издательство "Искусство". Но он любил унижать, угнетать подчиненных, подавлять их. Например, во время обеда, после долгого моего пребывания в больнице, мог спросить: "А вы еще работаете у нас?!". Обожал подношения, подхалимаж. Даже его заместители дрожали, когда он их вызывал: Долгов мог топтать и их.
Снимали его после партсобрания с треском: за двоеженство, за неправильное отношение к подчиненным, а проще говоря, за самодурство, за серьезные упущения в работе. Я вовсе не за возврат к командно-административной системе. Но должен же быть какой-то институт, кроме суда, которого боялись бы начальники-хамы, начальники, злоупотребляющие служебным положением, да просто некомпетентные руководители и плохие люди.
...И вот лежу я в своей родной ЦКБ, куда попал по вине Долгова (стрессы, стрессы, каждый день - стресс), как вдруг в комнате медсестер раздается звонок. Я бы не удивился, если бы мне сообщили, что Долгов подал записку в ЦК с предложением освободить меня от работы. За что? Да мало ли что может придумать руководитель такого типа.
Но звонок оказался приятным. Мой давний знакомый, талантливый украинский писатель Виталий Коротич начал без предисловий:
- Старик! Меня назначили главным редактором "Огонька". Но я дал согласие при условии, что ты будешь моим первым заместителем. Ну как ты?
- Виталий, дорогой, спасибо, что не забыл. Готов приступить к работе в любой день...
Да, фортуна повернулась ко мне лицом. Взволнованный, счастливый (как давно не было у меня такого чувства!), я вышел погулять в больничный парк. Встречаю В.Н. Севрука, горячо нелюбимого интеллигенцией многолетнего шефа всей печати и издательств.
- Ну, как живется тебе в ВААПе?
Я рассказал все, что думал о Долгове, который, кстати, тоже был тогда подведомствен Севруку, весьма благосклонно относившемуся к председателю ВААПа (два сапога - пара...). А потом не удержался, хотя сглаза очень боюсь, и сообщил о звонке Коротича.
- И что ты на это ответил?
- Дал согласие.
- Считай, что ты утвержден...
Вернулся в свое отделение, не чуя ног. Медсестра говорит: "Хорошо, что вы вернулись, вам только что звонил какой-то Фалин, сказал, что через полчаса перезвонит".
"Какой-то Фалин". Да это же бывший посол в Западной Германии, "отец" знаменитого Московского договора между СССР и ФРГ, а в то время - председатель правления Агентства печати Новости (для меня всегда было загадкой, почему в данном случае слово "Новости" пишется без кавычек; наверное, потому, что кавычки означали бы сомнение - а новости ли это?). Полчаса тянулись мучительно долго... И вот наконец слышу знакомый голос, я не раз бывал у Фалина, приезжая в служебные командировки в ФРГ.
- Виталий Александрович! Вы как-то говорили, что охотно поработали бы со мной. Сейчас такая возможность есть. Предлагаю вам перейти в газету "Московские новости" - главным редактором или первым заместителем.
- Валентин Михайлович, спасибо большое, что вспомнили обо мне. Но главный и первый зам. - это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Определитесь, а потом я вам позвоню. Смотря кто будет главным...
А в голове уже вертелись мысли о том, как перестроить "Московские новости", сделать газету более популярной. А, может все-таки "Огонек"? Два таких предложения в один день - голова закружится...
Но самым интересным было третье предложение, спустя часа два. Позвонил главный редактор "Известий" И.Д. Лаптев:
- Я уже третий день слышу: Сырокомский, Сырокомский... А я вас ни разу не видел. Можете приехать часа через два?
- Могу, могу, - сердце чуть не выпрыгивало из груди.
Так, что у нас есть в запасе? Плитка шоколада - сойдет.
- Зоинька, - говорю медсестре, - принесите, пожалуйста, мой костюм со склада и оформите пропуск на выход.
- Как, совсем?
- Да нет, я сегодня вернусь. Да бог с ним, с обедом...
Иван Дмитриевич встретил любезно, но как-то настороженно. Попросил рассказать - где работал, кем, часто ли публиковался.
- Ну, хорошо, - чувствовалось, что он наступает себе на горло. - Мне Александр Николаевич Яковлев уже три раза звонил насчет вас. Предлагаю вам должность зама главного редактора "Известий" - главного редактора "Недели", нашего приложения. Только не залеживайтесь в больнице, а то претендентов на эту должность хватает.
Да, Александр Николаевич, многим я вам обязан, но в свое время не уберег, не предостерег вас от беды. Было это в 72-м. Яковлев, многолетний фактический руководитель Отдела пропаганды ЦК, написал блестящую статью об историзме в литературе. В то время была в разгаре борьба между "Новым миром" и "Октябрем". Яковлев остро высказался по существу этого спора, привел неотразимые доводы. Но его статья в "Литгазете", размером в две полосы, не понравилась Суслову, считавшему себя главным теоретиком партии, а Демичев трусливо отступил, "сдал" Александра Николаевича. А ведь Демичев читал статью предварительно, мы в "ЛГ" трижды ставили ее в номер и трижды снимали. Вел статью я - в порядке исключения, старался что-то отшлифовать, обезопасить автора.
Да, Яковлев не напрасно волновался, решив опубликовать свою острейшую статью. Расплатился он не так уж сильно - его отправили послом в Канаду, но в тогдашней идеологической ситуации это была серьезная потеря. На заседании Политбюро Брежнев представил дело так, что Яковлев будто бы сам попросился на дипломатическую работу. "Поперед батьки не забегай" - это правило безотказно действовало не только в колхозах. Суслов, член Политбюро, секретарь ЦК, уже твердо ощущал себя вторым человеком в партии.
"Неделя"
И вот И.Д. Лаптев представляет меня коллективу редакции. За четыре с половиной года моей работы в "Неделе" он еще только раз побывал в нашей редакции - желая разделаться со мной. Но подробнее об этом ниже.
Моими предшественниками были Леонид Плющ, Алексей Аджубей, Валентин Архангельский, Юрий Грибов - фигуры разнокалиберные. Единой команды в редакции "Недели" не было, тон задавали "старослужащие": В. Ахломов, В. Хомуськов, А. Коган, Е. Мушкина, Э. Церковер, а молодых, думающих неординарно явно не хватало. Постепенно они появлялись: Игорь Серков, Станислав Сергеев, Алла Перевалова, Елена Дикун... Немало интересных идей принес с собой новый ответственный секретарь Сергеев - он был единственным членом редколлегии, кто осмеливался мне возражать, и нередко бывал прав. А всего новеньких пришло человек пятнадцать, и все они оправдали мои надежды.
Тираж "Недели" подскочил до двух миллионов, и "Союзпечать" предложила редакции допечатывать еще миллион, но не хватало бумаги.
Из богатой событиями истории "Недели" конца 80-х отмечу лишь три.
Наша внештатная сотрудница талантливая Алла Перевалова, еще будучи студенткой МГУ, принесла сенсационную статью о нравах в столичном управлении Министерства внутренних дел. Совершенно бездоказательно были задержаны две женщины за спекуляцию антиквариатом. На допросах с ними обращались очень грубо, даже жестоко. Один из следователей прямо угрожал "задавить их танками". А вся "вина" задержанных заключалась в том, что они покупали обветшавшую антикварную мебель, а после дорогостоящей реставрации продавали вчерашнюю рухлядь за хорошие деньги. В наше время такой бизнес был бы признан вполне законным. Но руководителя столичной милиции больше всего задела критика по адресу следователей: начальник управления генерал Богданов прислал в редакцию гневное опровержение и потребовал немедленно опубликовать. Богданова поддержал секретарь ЦК Лукьянов, который в то время был куратором всех административных органов, и пятно на мундире московской милиции его никак не устраивало.
Он позвонил Лаптеву и высказал все претензии к "Неделе". Срочно было созвано совместное заседание редколлегии и партбюро редакции, на которое и явился Лаптев в сопровождении представителя парткома "Известий". Но у них ничего не вышло, и редколлегия, и партбюро посчитали мои действия правильными. Единственное, чего добился Лаптев, это немедленной публикации опровержения, присланного московской милицией. Да, потрепал он мои нервы основательно, но победы не добился... Зло на меня Лаптев затаил и при первом же удобном случае решил убрать строптивого подчиненного.
А случай выдался такой. Журнал "Известия ЦК КПСС" впервые в стране опубликовал доклад Н.С. Хрущева на ХХ съезде партии. Шел 1989-й, и я считал, что важно ознакомить как можно больше людей с этим историческим документом.
Тираж "Известий ЦК КПСС" был всего-навсего двести (или триста?) тысяч экземпляров, а у "Недели" - два миллиона! И я решил полностью перепечатать доклад. Для перестраховки позвонил зав. Отделом пропаганды ЦК Капто и одному из помощников Медведева, члена Политбюро, секретаря ЦК по идеологии. Оба были не в восторге от моей идеи, но возражать не решились.
На другой день после выхода номера я был на совещании главных редакторов в ЦК. Встретил помощника Горбачева по идеологии академика Ивана Фролова. Когда-то он работал в ЦК помощником Демичева, потом стал главным редактором журнала "Вопросы философии", поехал в Португалию, что-то там сболтнул не то и остался не у дел. У нас с ним были добрые отношения, так мне, во всяком случае, казалось. На этот раз, встретив меня, он был мрачнее тучи:
- Кто тебе разрешил печатать доклад Хрущева? Разве было решение Политбюро?
- А зачем мне решение? Я только перепечатал из официального журнала официальный документ. И к тому же предварительно посоветовался.
- С кем?
Я назвал две фамилии.
- Нашел с кем советоваться! Ты бы еще с каким-нибудь инструктором посоветовался...
Подозреваю, что именно Фролов поднял шум. Во всяком случае, через день меня вызвал Лаптев:
- Кто вам разрешил дать доклад Хрущева? - грозно спросил он.
Я привел все свои доводы, но на Лаптева они не подействовали.
Сейчас даже трудно понять всю абсурдность этого конфликта. Напечатал доклад, давно известный всему миру.
- Так, вам уже 60. Пишите заявление об уходе на пенсию.
- За что?
- За то. А если не напишете, то я уволю вас своей властью, и никакой суд не станет рассматривать ваше дело.
- Хорошо, я подумаю.
- И думать нечего. Вопрос решенный, - с сардонической ухмылкой заявил Лаптев.
Я вспылил:
- Дайте лист бумаги.
И тут же написал заявление об уходе.
Вернувшись в свой кабинет и немного остыв, я позвонил помощнику Горбачева Георгию Шахназарову.
- Посоветуй, что делать?
- Извини, но ты просто дурак. Лаптев не имеет никакого права снимать тебя с работы за публикацию хрущевского доклада. Пиши короткое письмо Генеральному, объясни все толком, фельдъегеря я сейчас пришлю. А Лаптеву отнеси второе заявление, откажись от первого...
Я так и сделал. Мол, компетентные товарищи разъяснили мне, что я не совершил ошибки, опубликовав доклад Хрущева (много лет тому назад уже напечатанный на Западе), поэтому прошу считать мое первое заявление недействительным.
Надо было видеть злорадное выражение лица Лаптева:
- Первому заявлению я уже дал ход, а второе сохраню на память...
Примерно через месяц Лаптев ехидно говорит во время обеда:
- Поздравляю, Виталий Александрович. Пришло решение комиссии по персональным пенсиям. Вам установлена персональная пенсия союзного значения.
Я промолчал. Но работать продолжал еще полтора года, потому что Лаптев ушел из "Известий", став председателем Совета Союза Верховного Совета СССР.
"Что вы успели сделать в "Неделе", чем вы гордитесь?" - спросил меня как-то знакомый корреспондент немецкой газеты "Цайт". Прежде всего тем, что в годы моего редакторства у газетных киосков выстраивались длинные очереди за свежим номером "Недели". Тем, что способствовал демократизации страны, печатая острые проблемные материалы. Тем, что на пустом месте сумел создать "Клуб потребителей", превратившийся в могучую разветвленную организацию общесоюзного значения - Общество потребителей.
Когда впервые появилась эта идея, я отправился в ЦК для подстраховки. Принявший меня зав. сектором даже фыркнул от неудовольствия:
- Мы же, слава Богу, не общество потребления, зачем нам такой клуб?
Я долго объяснял свою позицию, ссылался на богатый зарубежный опыт. Был достигнут компромисс: название будет "Союз покупателей". Так что на всякий случай "прикрытие" обеспечил. А вскоре название изменил - "Клуб потребителей".
Теперь нужны были деньги, чтобы несколько человек занимались организационной работой. Выручил ВЦСПС - Всесоюзный центральный совет профсоюзов. Его председатель Степан Алексеевич Шалаев сразу понял, что защита прав потребителей - это и его дело. Нам предоставили комнату, выделили три штатные единицы, и колесо закрутилось, все быстрее набирая обороты. Союзы потребителей появились в Ленинграде и Минске, Тюмени и Волгодонске, в Хабаровске и Чите, на Украине...
Началась подготовка Закона о защите прав потребителей. Наконец сессия Верховного Совета СССР утвердила этот демократичный и гуманный документ. А все началось с "Недели".
А еще могу гордиться тем, что газета выступила первой, забив ряд "гвоздей". Я и сам "тряхнул стариной", опубликовав четыре репортажа с великолепными снимками Виктора Ахломова: "Один день Генштаба", "Один день КГБ СССР", "Один день МВД СССР", "Один день Гохрана". Все это тогда было в новинку. Все четыре репортажа открывали читателям такие тайны, которые до того были недоступны журналистам. Даже Лаптев был вынужден признать - эту серию следует озаглавить "Там, где не ступала нога человека".
...Когда я ушел из "Недели", возглавлявший Советский фонд милосердия и здоровья А.Н. Яковлев попросил меня стать редактором газеты фонда. Но я к тому времени уже устал от постоянной борьбы под ковром. И решил перейти на творческую работу - "вольным стрелком".
Но не писать не могу. Время от времени выступаю на страницах "Вечерней Москвы", "Вечернего клуба", газеты деловых кругов "Век", "Книжного обозрения"...
Думаю, сейчас постепенно наступает время трезвого, объективного и разностороннего осмысления всего происшедшего с нашей страной и нашим народом в ХХ веке, понимания тех процессов минувшего (в том числе и в сфере культуры), что обусловили драматические события столетия. Без этого трудно будет разумно двигаться дальше. Надеюсь, мои заметки явятся скромным вкладом в это важное дело.