Мой подход к изучению эмоциональной жизни является системным. Я считаю, что человеческие существа, люди, являются открытыми системами, в которые проникают другие люди, так же как воздух, вода, растения. На наше формирование оказывают влияние другие люди в той же степени, что и воздух, которым мы дышим, и пища, которую мы едим. И наши физиологические и духовные системы развиваются во взаимодействии с другими людьми – а наиболее интенсивно этот процесс происходит во младенчестве, именно в этот период взаимодействие вносит наибольший вклад. Мы живем в социальном мире, в котором мы зависим от сложных цепочек социального взаимодействия. И пища на нашем столе, и одежда на нашем теле, и крыша над головой, и наше культурное окружение – все зависит от этих сложных цепочек. Мы не можем выжить в одиночку.
   Более того, младенец – наиболее подверженное социальному влиянию существо на планете. В этом влиянии можно найти ключ к тому, что собой представляют его эмоции и как ими управлять. Это означает, что наш младенческий опыт оказывает куда большее влияние на то, какими взрослыми мы становимся, чем мы сами об этом думаем. Именно во младенчестве мы чувствуем впервые и учимся тому, что делать с этими чувствами, начинаем систематизировать собственный опыт и вырабатывать механизмы, которые будут влиять на наше дальнейшее поведение и умственные способности.

Часть I
Основы: младенцы и их мозг

1
Возвращаясь к основам

   Тигр – будь то самка или самец – остается Тигром, независимо от того, находится ли он в своей естественной дикой среде в одиночестве или среди тысяч ему подобных. Но суть человека определяется его сосуществованием с другими людьми; его способности не могут быть развиты им в одиночку и самостоятельно. Таким образом, человеческая раса не только в метафорическом смысле, но и в реальности приближается к тому, что становится единым целым.
С.Т. Колеридж, «Письма», 1806

   Однажды темной зимней ночью меня разбудил телефонный звонок, который сигнализировал о том, что начались домашние роды, которые я собиралась запечатлеть на камеру. Я встречалась с матерью раньше, но близко ее не знала. Я прибыла в ее дом и, поднявшись на три лестничных пролета, попала в комнату на верхнем этаже дома, нагруженная звуковым и осветительным оборудованием. Мать и отец сидели на краю кровати в достаточно пустой и слабо освещенной комнате, на полу которой были расстелены газеты. Комната была наполнена атмосферой тихой практичности, сосредоточенностью на теле матери. Акушерка перемещалась по комнате, в то время как я заняла один ее угол. События разворачивались быстро, и вскоре мать сидела на корточках над газетами, муж ее поддерживал, а я записывала удивительную гамму производимых ею звуков, которые становились все более настойчивыми и, наконец, перешли в глубокое рычание, сигнализируя о том, что младенец скоро появится на свет. Моя знакомая-оператор не смогла приехать вовремя, чтобы запечатлеть рождение, но я об этом и думать забыла, поглощенная событиями первостепенной важности. Когда ребенок показался на свет, у нас всех стояли слезы в глазах, мы были ошеломлены эмоциями, благоговея перед началом новой жизни и очарованные таинством жизни вообще.
   Тот младенец теперь уж наверняка готов покинуть родительский дом и начать собственную взрослую жизнь, часть той жизни, о которой пишут в некрологах, – четыре брака или один, публичная жизнь или жизнь более закрытая, трагедии на жизненном пути, история вклада личности в социальное общее. За скобками остается то, что сделало того ребенка этим молодым человеком, и особенно мощное влияние других людей на то, в какой степени новорожденный ребенок смог проявить свои генетические задатки и потенциал темперамента.
   С проблемой такого рода сложно справиться на этом уровне описания. Даже в биографиях мы можем найти информацию о том, что ребенок родился там-то и тогда-то у таких-то родителей, жизнь которых на тот момент разворачивалась таким-то образом, но практически невозможно воссоздать всю динамику взаимоотношений, которая связывала на тот момент родителей и ребенка. Таким образом, нам практически никогда не удается узнать, что же именно происходило в нашем младенчестве, задавая прямые вопросы, хотя некоторые семейные байки и анекдоты проливают на эти истории некоторое количество света. Моя мама говорит, что я была сложным ребенком, который плакал от колик каждый вечер на протяжении многих месяцев, а ходить и говорить я начала очень рано, она дала мне таким образом поводы для гордости и для отторжения, рассказывая о том, что является частью моей собственной истории жизни. Но есть и другие способы вытащить наружу наши младенческие истории, потому что мы всегда несем их в себе и проживаем их снова и снова в наших отношениях с близкими людьми.
   В сущности, наш самый ранний опыт формирует специфические способы построения взаимоотношений с другими людьми, способы реагирования на прилив и затухание эмоционального напряжения и определяется не только психологическими, но и физиологическими шаблонами. Они составляют скелет нашей эмоциональной жизни, скрытого и внешнего сознания, они – невидимая история каждой личности. Как и Фрейд, который называл себя археологом личности, я тоже часто отдаю себе отчет, что часто смотрю на людей, сканируя скрытые структуры. Но в отличие от Фрейда, который под поверхностью видит примитивные мотивы, сексуальные и агрессивные потребности, которые он считал невидимыми двигателями человеческой жизни, я ищу невидимые образцы взаимоотношений, которые вплетаются в наши тела и мозг во младенчестве. Эти образцы определенным образом направляют всю нашу жизнь. Собственные ранние взаимоотношения Фрейда с матерью сформировали в нем ощущение собственной особенности, которое он перенес и на более поздние взаимоотношения – вместе с чувством вины за убийство соперника – своего младшего брата, которому он желал смерти. Соперничество в дальнейшем сыграло огромную роль в профессиональной жизни Фрейда. Возможно, теория хаоса поможет в объяснении этого могущества сюжетов самого раннего детства. Она гласит, что малейшие различия в самом начале процесса могут привести к значительным расхождениям в дальнейшем. Но этот период нашей жизни – раннее младенчество – невролог Даг Ватт назвал «невспоминаемым и незабываемым» (2001:18). Мы не можем сознательно вызвать воспоминания об этих событиях, но и забытыми их назвать нельзя, так как они встроены в наш организм и формируют наши ожидания и поведение.
   В самом деле что-то существует под поверхностью, существуют силы, которые побуждают нас к чему-то, но они не совсем те, о которых писал Фрейд. Фрейд видел их в потребностях тела, которые существуют у человека как биологического существа. Он думал, что эти потребности входят в конфликт с социальными правилами и давлением цивилизации, которые составляют ту часть личности, которую назвал «супер-эго»; напряженность и конфликты между этими двумя полюсами может преодолеть только сильное контролирующее «эго». Это представление было очень распространено и, казалось бы, имеет право на существование. Но несмотря на то что такое объяснение соответствовало индивидуальной истории самого Фрейда, оно не вполне подходит для понимания современной эмоциональности, гораздо меньше стесненной давлением социума. И разумеется, это представление совершенно не устраивает меня саму – мое представление о том, как развиваются мозг и тело, – поскольку оно предполагает, что личность гораздо более автономно и самостоятельно формируется, чем это утверждается. Я утверждаю, и позднее опишу это детально, что многие стороны телесных функций и эмоционального поведения сформированы в человеке в результате социального взаимодействия. К примеру, ребенок, о котором плохо заботились во младенчестве, демонстрирует более реактивный ответ на стресс, чем ребенок, о котором заботились должным образом, его биохимические реакции также будут отличными. Мозг сам по себе является «социальным» органом, как его называл Питер Фонаги, выдающийся ученый, который изучал формирование ранней привязанности. Наше сознание возникает и наша эмоциональная сфера получает свою организацию при участии других сознаний, а не в изоляции. Это означает, что те самые невидимые силы, которые формируют наши эмоциональные реакции на протяжении жизни, являются не столько нашими примитивными биологическими потребностями, сколько образцами эмоционального взаимодействия с другими людьми, формирующимися наиболее активно в период младенчества. Эти образцы не неизменны, но, как и любые другие привычки, будучи установлены, очень трудно поддаются изменению.

Женское царство

   Для того чтобы понять уникальные для каждого человека образцы реагирования, нам нужно вернуться в самое начало, к основам, обратно к бессловесным дням младенчества, когда нас держали руки наших матерей, или даже раньше – ко времени, когда мы находились в утробе. Это время особенно трудно вызвать в памяти, не только от того, что в младенчестве мы не владеем речью, да и сознательная память еще не развита, но и потому, что этот период жизни ребенка традиционно проходит во взаимоотношениях между женщиной и ребенком. Он проходит за закрытыми дверями, вдали от взглядов, на неартикулируемой территории тел и чувств, молока, газиков и текущих слюней, управляемый сверхсильными гормональными приливами, которые заставляют матерей желать постоянно трогать и смотреть на своих малышей; наполненный чувствами, которые кажутся совершенно иррациональными, если попробовать выразить их словами, так же сложно называемыми, как чувства, возникающие при занятии сексом или влюбленности. И так как этот опыт является частным опытом женщин, не мужчин, он был часто скрыт от глаз и не представлен в культуре, за исключением редких случаев, когда писатели-феминистки все-таки давали ему проявиться, так как сделала это Адриэн Рич:
   «Плохие и хорошие воспоминания неотделимы для меня друг от друга. Я вспоминаю моменты, когда, кормя грудью каждого из моих детей, я встречалась взглядом с его широко раскрытыми смотрящими на меня глазами и осознавала, что мы прикреплены друг к другу не только за счет соединения груди и рта, но и за счет наших взглядов, направленных друг на друга: глубиной, спокойствием, страстью этого темно-синего взгляда, наполненного мудростью веков. Я вспоминаю то физическое удовольствие, когда ребенок присасывался к моей наполненной молоком груди, в то время, когда у меня не было других физических удовольствий, за исключением наполненного чувством вины удовольствия от постоянного поглощения еды. …Я помню моменты успокоения и мира, когда по какому-то случайному стечению обстоятельств мне удавалось принять ванну в одиночестве. Помню, как я, практически умирая от недосыпа, успокаивала ребенка, которому приснился кошмар, поправляла упавшее одеяло, согревала успокоительную бутылку молока, вела наполовину спящегоребенка в туалет. Я помню, как шла в кровать после резкого пробуждения, наполненная гневом, зная, что мой прерванный сон превратит весь следующий день в ад, что впереди еще полно кошмаров и просьб об утешении, что в своей измотанности я могу накричать на детей, а они не поймут причины такого поведения. Я помню свои мысли о том, что мечтать я разучилась» (Рич, 1977:31).
   Женское движение 60-х и 70-х годов XX века открыло возможность рассказать о частной домашней жизни, способствовало разрушению границ между частной и публичной сферами жизни. Мы сейчас свободно обсуждаем занятие сексом и не видим при этом поджатых в возмущении губ окружающих, мы в открытую интересуемся подробностями частной жизни богатых и знаменитых. Мы уже перестали удивляться тому, что публичные люди всего лишь люди и часто преступают мораль, так же как и остальные. Мы признаем, что над детьми совершается сексуальное насилие. Эмоции больше не являются тем, о чем не говорят в обществе. Благодаря этим процессам разрыв между телом и разумом, между рациональным и иррациональным все в большей и большей степени подвергается сомнению. Как я говорила ранее, на мой взгляд, это происходит благодаря все растущему интересу со стороны науки к эмоциям, прорывающемуся через последние преграды в научной среде к исследованию нашей эмоциональной сущности.
   Однако измерение уровня мозговой активности или уровня гормонов, включенных в регулирование эмоционального поведения взрослых людей, может служить только вспомогательным средством в нашем понимании эмоциональной жизни. Эти показатели не могут объяснить, почему мы себя ведем так или иначе. Взрослые люди – результат сложных взаимодействий, историй, прописанных в самих системах организма, которые подверглись изменению в течение времени. Они слишком специфические и уникальные. Напротив, мы должны вернуться к истокам эмоциональной жизни, к самым ранним процессам, которые определяют наши эмоциональные траектории, – к младенцу и его или ее эмоциональному окружению.

Незавершенный младенец

   В части процесса формирования личности младенцы как глина. Каждый рождается с генетическим планом и уникальным набором возможностей. У ребенка есть тело, запрограммированное развиваться определенным образом, но никаких средств для автоматического развития нет. Младенец – интерактивный проект, а не автономный. Некоторые системы организма человеческого детеныша готовы функционировать, но гораздо больше таких, которые еще не закончены и будут развиваться в ответ на влияние других людей. Некоторые ученые называют младенца «зародышем, попавшим во внешний мир», и в этом есть определенный смысл, так как ребенок не готов функционировать самостоятельно и требует воздействия взрослых людей. В эволюционном смысле это имеет особое значение, так как позволяет наиболее полно передать наиболее эффективным способом человеческую культуру от одного поколения другому. Таким образом каждый ребенок может быть подстроен под те обстоятельства или окружение, в которых он оказался. Ребенок, рожденный в архаичном высокогорном племени в Непале, будет иметь культурные потребности, отличные от ребенка, рожденного на урбанистическом Манхэттене.
   Каждый маленький человеческий организм создает свою собственную симфонию – вибрирующую, пульсирующую – из различных ритмов и функций, наполняющих тело, дирижируя ими через систему химических и электрических сигналов. Внутри организма множество систем связаны друг с другом достаточно слабо, и между ними часто случаются разногласия. Эти системы взаимодействуют друг с другом посредством электрических и химических сигналов, стремясь сохранить приемлемый уровень возбуждения, постоянно адаптируясь к изменяющимся обстоятельствам – и внешним, и внутренним. В самые первые месяцы жизни организм только устанавливает этот самый приемлемый уровень возбуждения, определяет исходное состояние для каждой из систем, которое этим системам в дальнейшем нужно будет поддерживать. Когда же происходящие события вызывают возбуждение систем вышеуказанного уровня либо опускают их ниже нормы, системы начинают предпринимать действия для восстановления исходного состояния.
   Но в самом начале норму нужно определить, и это социальный процесс. Младенец не может сделать это самостоятельно, для установки нормы ему необходимо скоординировать свои системы с теми людьми, которые находятся вокруг него. Дети матерей, находящихся в депрессии, приспосабливаются к низкому уровню стимуляции и привыкают к низкому уровню положительных эмоций. Дети беспокойных матерей могут приходить в состояние перевозбуждения, и им может казаться, что чувства просто вырываются из человека взрывным образом и что с этим ни сам человек, который чувства испытывает, ни окружающие ничего не могут сделать (либо они могут пытаться полностью отключить все чувства, чтобы справиться с нахлынувшей волной). Дети, которые получают достаточное внимание, ожидают от окружающих и мира адекватного ответа на свои чувства, а также помощи в возвращении комфортного состояния в случае избыточного стимулирования. При этом, получая внешнюю помощь, со временем они научаются управлять процессом самостоятельно.
   Ранний, младенческий опыт оказывает огромное воздействие на физиологические системы в связи с их незрелостью и тонкостью регулирования. В частности, есть определенные биохимические системы, которые, в случае проблемного раннего опыта, могут сформироваться так, что они не смогут участвовать в управлении процессами должным образом. Например, могут быть повреждены механизмы реагирования на стресс, а также другие процессы управления эмоциями, в регулировании которых принимают участие нейропептиды. Даже сам рост мозга, темпы которого наиболее высоки в первые полтора года жизни, может быть нарушен, если условия, в которых он развивается, неблагоприятны. Как в выращивании рассады – в благоприятных условиях хорошо развивается корневая система и цветок быстро растет, так и с людьми – эмоциональные способности, которые у человеческих детенышей очень слабо запрограммированы по сравнению с другими представителями животного мира, в наибольшей степени зависят от опыта и окружения.
   В психологической своей простоте младенец также напоминает рассаду. Чувства начинаются с очень базового уровня. Младенец испытывает общее чувство стресса или удовольствия, комфорта или дискомфорта, но различия между ними, их сложность и возможности управления ими пока очень незначительны. У него пока еще нет достаточных умственных способностей для обработки такой сложной информации. Но в то время пока он полагается на взрослых – в уменьшении недовольства и дискомфорта и в достижении комфорта и удовольствия, – он все в большей и большей степени постигает этот мир. Разные люди приходят и находятся рядом с ним, запахи, звуки и картинки постоянно меняются в течение дня и ночи, и постепенно начинают формироваться шаблоны, схемы. Постепенно младенец начинает распознавать наиболее повторяющиеся события и свойства и сохранять их в памяти как образцы. Это может быть успокаивающий образ улыбающейся матери, входящей в комнату, когда он плачет в своей колыбели, а может быть лицо, наполняющееся неприязнью и недовольством. Смыслы начинают проявляться в тот момент, когда ребенок начинает понимать, что принесет тот или иной образ – удовольствие или боль. Самые ранние эмоции в большей степени регулируют то, нужно ли приблизиться к человеку или оттолкнуть его, и эти образы становятся ожиданиями в отношении эмоционального мира, в котором ребенок живет, помогая ему предугадать, что случится в следующий момент и как лучше реагировать.
   Несмотря на то что во многих смыслах ребенок достаточно прост, его клетки несут в себе программы для более сложной жизни. Каждый ребенок несет свой набор генов, которые активируются так или иначе в зависимости от полученного опыта. Уже в первые недели жизни можно наблюдать проявления темперамента. Некоторые дети от рождения более чувствительны и проявляют большую реакцию на различного рода раздражители. У всех детей разные пороги реагирования, и их ответы на стимуляцию могут быть совершенно различными. Эти особенности младенцев оказывают воздействие и на тех, кто заботится о них, а у этих людей в свою очередь также есть свои особенности. Чувствительная мать энергичного, активного и менее чувствительного ребенка может считать его агрессивным и не ощущать, что они настроены на одну волну. Но может случиться и так, что она будет считать его удобным, не требующим лишних усилий, таким, которого легко везде брать с собой. Таким образом, и начинается активное, динамическое взаимодействие между личностями.
   Важно отметить, что конечный результат взаимодействия в большей степени зависит от матери или отца, чем от ребенка. Исследования показывают, что даже самые сложные и раздражительные младенцы прекрасно существуют и развиваются в случае, если их родители достаточно отзывчивы и готовы приспособиться к нуждам своего ребенка. Некоторые исследователи даже затруднились дать определение сложного младенца в самые первые недели жизни и предполагают, что такое определение во многом зависит от восприятия родителей (Волке и Ст. Джеймс-Роберт, 1987) и что такой стиль реагирования устанавливается в течение первого года жизни (Сроуф, 1995). Трудные дети могут становиться таковыми в ответ на эмоциональную недоступность своих родителей (Игеленд и Сроуф, 1981). Как бы то ни было, непростой темперамент не может быть причиной гарантированно плохого результата (Бельски и др., 1998), хотя более чувствительный ребенок имеет большую тенденцию к неудачному развитию в случае, если его родители не стремятся познать и удовлетворить его особенные потребности.
   С точки зрения ребенка, у него могут быть в самом деле «трудные» родители. Это родители двух типов: родители невнимательные и родители навязчивые. На одном полюсе – если родитель невнимателен – находятся матери в состоянии депрессии, которым чрезвычайно сложно отвечать на запросы своих детей, они апатичны и погружены в себя, они не поддерживают контакт «глаза в глаза» с ребенком и берут их на руки исключительно для того, чтобы переодеть или покормить. Их дети вырабатывают депрессивный способ взаимодействия с другими людьми (Филд и др., 1988). Они демонстрируют меньше положительных эмоций (и левое полушарие их мозга менее активно). В более взрослом возрасте – когда ребенок начинает ходить – они хуже справляются с когнитивными заданиями, и у них встречаются проблемы с привязанностью к матери. В более позднем детстве их эмоциональные проблемы сохраняются и нарастают (Мюррей, 1992; Купер и Мюррей, 1998; Доусон и др., 1992).
   На другом полюсе – если родитель навязчив – находятся другие матери, которые могут также находиться в депрессии, но они гораздо более злы, даже если эта злость завуалирована. Это более экспрессивные матери, которые в некотором смысле возмущены потребностями ребенка и чувствуют враждебность по отношению к нему. Они могут выражать это отношение к ребенку тем, что берут его на руки резко и грубо или держат на руках холодно и отстраненно. При этом такая мать очень активно занята ребенком, часто перебивая младенческие инициативы и не читая его сигналов. Жестокие матери также находятся на этом полюсе шкалы (Лайонс-Рут и др., 1991). Дети таких матерей также развиваются хуже и не демонстрируют здоровой привязанности к матери, стремятся к эмоциональному избеганию или дезогранизованы в том или ином смысле.
   К счастью, большинство родителей инстинктивно проявляют к своему ребенку достаточное количество внимания, чтобы обеспечить ему эмоциональную безопасность. Но вот что оказывается наиболее критично для младенца – степень, в которой родитель или заменяющий его взрослый эмоционально доступен, его присутствие (Эмде, 1988), достаточное для того, чтобы замечать сигналы и регулировать состояния ребенка, – делать то, что ребенок не в состоянии сделать для себя сам, за исключением самых рудиментарных и примитивных способов (например, сосание своих собственных пальцев, если голоден, или отворачивание головы от излишне стимулирующего воздействия).

Раннее регулирование

   В наше время непопулярно расписывать прелести родительства с тех пор, как женщины в ожесточенной борьбе добились равных с мужчинами прав на работе и не хотят испытывать чувство вины от того, что они занимаются карьерой, в то время как кто-то другой занимается их детьми. В моей преподавательской практике я часто встречаюсь с тем, что студенты неизбежно поднимают вопрос, стоит ли винить матерей в том, что они неидеальны. Вина и тревожность часто подогревают враждебность по отношению к исследователям, как это случилось с Джеем Бельски из Университета Лондона, автора одного из наиболее важных исследований в этой области, который изучал воздействие неадекватных воспитателей на детей и в домашних условиях, и в детских садах.
   Безусловно, очень малого можно достичь, критикуя родителей. Критика не влияет положительно на их возможность позитивно реагировать на собственных детей. В то же время позитивная поддержка может помочь уйти от защитного поведения, которое вредит их детям и поддерживает порочный круг передачи младшим поколениям чувства незащищенности и невозможности управлять собственными эмоциями.
   В более широком социальном смысле мне кажется, что настоящий источник многих сложностей родительства лежит в разделенности работы и дома, частной жизни и общественной, которая стала результатом изолированности матерей в их домах, при отсутствии сильной поддержки от других взрослых и без возможности разнообразить ежедневные заботы. Эти условия сами по себе создают базу для развития депрессий и чувства обиды и недовольства, которые так плачевно сказываются на развитии детей. Женщины сталкиваются с искусственно созданной ситуацией, когда им необходимо делать выбор между работой и детьми, хотя очевидно, что им нужно и то и другое (Ньювел, 1992). Но в условиях ограниченного выбора родители, тем не менее, должны основываться на точном понимании того, что происходит с их ребенком.