Страница:
Тагор Рабиндранат
Утерянное сокровище
Рабиндранат Тагор
Утерянное сокровище
Моя лодка стояла у старой, полуразрушенной пристани. Солнце скрылось за горизонтом, и поверхность реки, отливая то золотом, то сталью, искрилась сверкающей радугой ярких и бледных оттенков, незаметно переходящих один в другой.
Лодочник, сидя на крыше лодки, совершал намаз. Его фигура, склонившаяся в беззвучной молитве, на фоне огненного небосклона казалась высеченной из черного дерева.
Вечернюю тишину нарушал лишь стрекот цикад. Я сидел на ступенях ведущей к реке каменной лестницы, сквозь трещины которой пробились могучие корни ошотха [ошотх - священное фиговое дерево]. Передо мной возвышался большой старый дом с разбитыми окнами и развалившейся верандой. На душе было очень грустно, и глаза невольно наполнялись слезами. Неожиданно рядом раздался голос, при звуке которого я вздрогнул:
- Откуда изволили пожаловать, милостивый государь?
Я поднял голову и увидел истощенного, словно обиженного судьбой человека. Как у большинства бенгальцев, которым в поисках работы пришлось покинуть родные места, у него было изможденное лицо, на котором застыло безразличие. Поверх дхоти на этом господине был надет расстегнутый грязный и засаленный сюртук. По-видимому, несчастный недавно закончил работу и теперь, когда подошел час ужина, довольствовался лишь тем, что бродил по берегу реки и глотал свежий вечерний воздух.
Незнакомец присел рядом со мной.
- Я прибыл из Ранчи, - ответил я на его вопрос.
- Чем занимаетесь?
- Коммерсант.
- Чем торгуете?
- Овощами, шелковыми коконами и лесом.
- Как же вас зовут?
Немного помедлив, я назвал вымышленное имя.
Но любопытство пришельца все еще не было удовлетворено. Последовал новый вопрос:
- Ради чего изволили прибыть сюда?
- Для перемены климата.
Мой собеседник, казалось, был несколько озадачен.
- Милостивый государь, - повернулся он ко мне, - вот уже почти шесть лет, как я непрерывно пользуюсь благами здешнего климата да еще в общей сложности принимаю ежедневно по пятнадцать гран хинина, а толку что-то не видно.
- Все же вам придется признать, - возразил я, - что после Ранчи здешний климат кажется значительно лучше.
- Н-да, пожалуй, значительно, - проговорил незнакомец. - А где вы думаете остановиться?
Я указал на ветхое строение, возвышавшееся над речной лестницей, и ответил:
- Вот в этом доме.
Мне показалось, что в душе моего нового знакомого зародилось подозрение, будто я обнаружил в этом покинутом доме клад. Однако, не высказав его, он подробно рассказал мне о том, что произошло в этом доме пятнадцать лет назад.
Человек этот оказался местным школьным учителем. У него была лысая голова и огромные глубоко посаженные глаза, которые на иссушенном голодом и болезнями лице неестественно сверкали. Когда я смотрел на незнакомца, мне невольно приходила на память поэма английского поэта Колриджа "Старый моряк".
Лодочник закончил намаз и занялся приготовлением ужина. Последние отблески вечерней зари упали на безлюдное, угрюмое строение, которое поднималось над нами, как мрачный призрак своего былого великолепия.
Итак, учитель начал свой рассказ.
Примерно за десять лет до того, как я приехал сюда, в этом доме жил Фонибхушон Саха. От своего бездетного дяди Дургамохона Саха он получил в наследство большое состояние и дело.
Но Фонибхушон Саха получил образование и был воспитан в современном духе. Он входил в кабинет сахиба - своего компаньона - не снимая обуви и разговаривал с ним на безукоризненном английском языке. К тому же Фонибхушон носил бороду. Словом, достаточно было взглянуть на Саха, чтобы убедиться: он - бенгалец нового склада. Понятно, он не имел никаких шансов на успех у сахиба.
Дома у него тоже было не все благополучно. Сами посудите: современное образование, да к тому же красивая жена! Ясно, при таком сочетании добрые старые обычаи сохраниться в доме не могли. Дело доходило до того, что, если он или его жена заболевали, на дом вызывали помощника здешнего хирурга! Не менее расточителен был он и в расходах на питание, одежду и украшения для жены.
Вы, сударь, несомненно, человек женатый, поэтому нет нужды вам объяснять, что женщины обычно любят незрелые, кислые плоды манго, крепкий красный перец и крутого мужа. При этом, если мужчина уродлив или беден, еще не значит, что жена его не будет любить, но если он слишком мягок это неизбежно.
Вы спросите: почему? Я вам отвечу. Я много думал об этом. Никто не может быть счастлив, если не сознает, что делает именно то, к чему от природы склонен и на что способен. Лань, чтобы поточить рога, выбирает ствол твердого дерева, и ей не доставляет никакого удовольствия тереться о мягкий банан. То же самое и с женщиной. С тех самых пор, когда впервые появилось различие между женщиной и мужчиной, она постоянно различными уловками стремится обмануть и подчинить себе неподатливого мужчину. И она хорошо усвоила эту науку. Жену уступчивого мужа можно только пожалеть бедняга обречена на бездеятельность. Великолепное, тысячелетиями отточенное оружие, унаследованное ею от бабушек и прабабушек - огненные стрелы, арканы и ловушки, - оказывается для нее бесполезным. Добиваться любви мужчины, используя всю силу, все свое искусство, - вот чего хочет женщина. И когда муж настолько кроток и добр, что не дает ей такой возможности, - тогда тяжела бывает доля мужа, а участь жены и того горше.
Околдованный современной цивилизацией и образованием, мужчина утратил свою исконную, богом данную грубость и жестокость, в результате чего в нынешнем обществе ослабли супружеские узы. Что касается несчастного Фонибхушона, то он вышел из машины цивилизации совершенно безупречным человеком - поэтому ни в делах, ни в семейной жизни у него удачи не было.
Жену Фонибхушона звали Монималика. Ласки доставались ей без труда, даккские сари - без слез, а для того чтобы получить новые браслеты, ей не приходилось подолгу капризничать и надоедать мужу настойчивыми просьбами. Это привело к тому, что все женское в ее натуре притупилось, а вместе с тем зачахла и ее любовь к мужу. Она лишь принимала, ничего не давая взамен. Безобидный и неразумный супруг воображал, что дар - лучшее средство добиться ответного дара. В действительности же, мы знаем, дело обстоит как раз наоборот!
В конечном счете Мономалика стала смотреть на Фонибхушона лишь как на машину для приобретения новых даккских сари и браслетов; причем это была такая удобная машина, у которой даже колеса никогда не приходилось подмазывать.
Родился Фонибхушон в Фулбере, однако торговые дела заставляли его проводить большую часть времени здесь. Матери у него не было, и в фулберском доме проживало множество теток и всяких там родственников. Но Фонибхушон привел в дом такую красивую жену не для того, чтобы она прислуживала его родным. Он счел за лучшее увезти ее и поселить вот в этом самом доме, для себя одного. Впрочем, жена отличается от всякого другого имущества, которым владеет человек, тем, что если ее разлучить с родственниками и держать только при себе, то это еще вовсе не значит, что ее всегда найдешь на месте.
Жена Фонибхушона разговаривала мало, с соседками судачить не любила, не было случая, чтобы она, хотя бы из благочестия, угостила брахмана или подала несколько пайс нищей вишнуитке. У нее ничего не пропадало; она тщательно собирала и хранила все, что получала, кроме... ласк мужа. Но самое удивительное заключалось в том, что Монималика, казалось, не растратила ни крупицы своей молодости и чудесной красоты. Говорят, в двадцать шесть лет она выглядела такой же юной, как и в четырнадцать. У кого вместо сердца - кусок льда, чья грудь не знает мук любви, те и сохраняют, я думаю, очень долго краски молодости - они, как скряги, оберегают свою душу и тело.
Подобно тому как не плодоносит слишком пышно разросшаяся, густолистая ложа, так и Монималика была бесплодной. Творец лишил ее детей, то есть не дал того единственного, что могло бы стать для этой женщины дороже сокровищ ее железного сундука, того что лишь одно могло бы, как солнце весеннего утра, растопить своим мягким теплом лед ее сердца и превратить этот лед в источник любви и семейного счастья.
Жена Фонибхушона умело управлялась с домашними делами, никогда не держала лишних слуг: Монималика не могла допустить, чтобы кто-то получал жалованье за ту работу, которую она в состоянии выполнить сама. Она никого не любила, ни о ком не заботилась, она лишь работала и копила; поэтому Монималика не знала ни болезней, ни печалей, ни страданий. В окружении своих сокровищ эта женщина блистала несокрушимым здоровьем и непоколебимым спокойствием.
Такая жена вполне устроила бы большинство мужей, более того - они были бы очень довольны ею. Человек не замечает, что у него есть поясница, покуда не получил прострел; если же мужчина на каждом шагу, все двадцать четыре часа в сутки, чувствует, что у него есть оплот домашнего очага жена, которая терзает его своей любовью, то это и есть - прострел в семейной жизни! Чрезмерная привязанность к мужу хотя и является предметом гордости женщины, супругу приносит одно лишь беспокойство - таково по крайней мере мое твердое убеждение.
Посудите сами, разве это мужское дело - каждый день ломать голову над вопросом, одарила ли меня жена должной мерой любви? Настоящий мужчина рассуждает иначе: "Жена пусть себе занимается своим делом, а я буду заниматься своим". Создатель не наградил мужчину способностью тонко чувствовать, разбираться в том, сколько явного в скрытом, сколько в чувстве бесчувствия, какая доля намека в ясно сказанном, какое значение имеет каждая ничего не значащая мелочь; да и давать ему такую способность было незачем. Другое дело - женщины. Они тщательнейшим образом взвешивают малейший знак внимания или невнимания со стороны мужа, пытаются уловить значение каждого его слова, каждого жеста. И это понятно, потому что вся сила женщины, главное богатство ее жизни заключаются в любви мужа. Для женщины любовь мужа все равно что непослушный ветер: лишь правильно определив его направление, она сможет вовремя поднять парус и направить свою лодку к берегу заветных желаний. Потому-то господь и поместил компас любви в сердце женщины, а мужчине не дал его. Но в наше время мужчины стремятся заполучить и то, что не отпущено им богом. Поэты же превзошли самого всевышнего и бездумно передали в руки всех и каждого эту прежде недоступную вещь.
На господа я не ропщу - он создал мужчину и женщину достаточно разными; но беда в том, что при нынешней цивилизации этой разницы больше не существует: женщина превращается в мужчину, мужчина - в женщину, а в результате - из дома уходят покой и порядок. Дело дошло до того, что нынче жених и невеста перед свадьбой дрожат от страха, потому что не в состоянии понять, что это за существо, с которым я вступаю в брак, - мужчина или женщина?
Вам не надоела моя болтовня? Видите ли, живу я поневоле одиноко, жена отсюда далеко. Со стороны же лучше видны многие сокровенные стороны домашней жизни. Но ведь обо всем этом ученикам не расскажешь... Я уже отчасти ввел вас в курс моих рассуждении. Теперь послушайте дальше, и вы увидите, насколько я прав.
Словом, дело обстояло вот как. Несмотря на то что в пище Фонибхушона всегда было достаточно соли, а в бетеле никогда не было лишней извести, он все же постоянно чувствовал, что в его жизни "что-то не так". И это "что-то не так" незаживающей раной разъедало его сердце. Он не мог сказать, что жена в чем-то виновата перед ним, не мог упрекнуть ее в каком-нибудь упущении; и тем не менее он не был счастлив. Брильянтами и жемчугом пытался он заполнить сердце Монималики, но они попадали в железный сундук, а сердце ее по-прежнему оставалось пустым. Покойный дядя Дургомохан не чувствовал любви так тонко, да и не расточал ее так обильно, зато супруга его всегда возвращала ему эту любовь сторицей. Одним словом, если уж ты стал купцом, то отбрось всякое новомодное джентльменство, а если ты муж, то будь мужчиной, - иначе дела у тебя не пойдут. А в том, что это верно, можете не сомневаться.
В этот момент в соседней роще пронзительно залаяли шакалы, на несколько минут прервав рассказ школьного учителя. И мне показалось, будто насмешники от души хохотали над изложенной моим новым знакомым системой супружеской жизни. А быть может, они смеялись над поведением несчастного Фонибхушона - жертвы новой цивилизации?
После того как шакалы, излив свои чувства, умолкли и мир погрузился в еще большее, чем прежде, безмолвие, учитель, уставившись широко раскрытыми горящими глазами во мрак ночи, возобновил рассказ.
Неожиданно перед Фонибхушоном в его большом и сложном деле возникли опасные трудности. В чем эти трудности заключались - мне, не торговцу, понять и объяснить вам нелегко. Но как бы там ни было, он вдруг очутился перед опасностью лишиться кредита. Если бы ему удалось всего лишь дней на пять раздобыть сто-полтораста тысяч рупий и выбросить их на рынок, кризис был бы тут же преодолен и дело понеслось бы вперед на всех парусах. Достать же необходимые деньги было нелегко, потому что прибегнуть к займу у местных знакомых ростовщиков он не мог, так как это породило бы неблагоприятные слухи, отчего дело пострадало бы вдвойне. Фонибхушон был вынужден искать займа в местах, где его никто не знает. Однако в этом случае нельзя было обойтись без удовлетворительного залога. Самым лучшим обеспечением ссуды были бы драгоценности; при внесении их в качестве залога не нужно составлять сложных документов и терять на этом много времени - все может быть улажено легко и быстро.
И вот Фонибхушон пошел к жене. Но он был неспособен входить к супруге легко и просто, как это делают все мужья. К несчастью, он любил Монималику так, как только герой какой-нибудь поэмы о любви может любить свою героиню. Это была такая любовь, которая заставляет взвешивать каждый шаг, которая не позволяет прямо высказать все, что на уме; это была любовь, подобная тому притяжению солнца и земли, которое, несмотря на всю свою мощь, держит планеты на огромном расстоянии друг от друга.
Тем не менее даже герой поэмы, попав в беду, бывает порой вынужден заговаривать с возлюбленной о таких вещах, как векселя, закладные и расписки, хотя при этом голос его дрожит, речь судорожно прерывается и в чисто деловой разговор вторгаются нотки страдания и трепет волнения. Таков был и бедняга Фонибхушон; он не мог заставить себя сказать жене прямо: "Послушай-ка, мне нужны твои украшения, дай мне их!"
В конце концов, правда чрезвычайно робко и нерешительно, он все-таки изложил суть дела. Когда же Монималика насупилась и не произнесла ни слова в ответ, он не ответил ударом на этот жесточайший для него удар, потому что в нем не было ни крупицы подобающей мужчине грубости и жестокости. Там, где следовало отнять требуемое силой, он ограничился лишь тем, что глубоко в сердце затаил свою боль: даже перед лицом полного разорения Фонибхушон не мог допустить вторжения насилия в ту область, где, как он считал, господствует одно-единственное право - право любви. И если бы кто-нибудь стал порицать его за это, то он скорее всего ответил бы каким-нибудь тонким рассуждением, наподобие следующего: "Я несправедливо лишен коммерческого доверия на рынке, но это еще не значит, что я имею право на этом основании ограбить рынок; если же моя жена не доверяет мне и не желает добровольно отдать свои украшения, я не могу отнять их у нее. Любовь в семье - то же, что кредит на рынке; а физической силе место лишь на поле битвы!" Не для того ли создал всевышний мужчину таким прямодушным, таким большим и сильным, чтобы он на каждом шагу занимался изобретением подобных изощренных доводов? К лицу ли ему тратить время на то, чтобы сидеть и копаться в тонкостях настроений и чувств?
Как бы то ни было, возвышенные чувства Фонибхушона не позволили ему прикоснуться к драгоценностям жены, и он отправился в Калькутту изыскивать необходимые средства.
Как правило, жена знает своего мужа гораздо лучше, чем муж ее. Однако в тех случаях, когда муж обладает чрезвычайно утонченной натурой, жена оказывается не в состоянии добраться до ее сокровенных глубин. Так случилось и с супругой нашего Фонибхушона - Монималика плохо знала своего мужа. Утонченность ультрасовременных мужчин совершенно не вмещается в рамки всех тех нехитрых представлений и инстинктов, которые унаследованы женщиной с незапамятных времен. Эти мужчины - особенные, загадочные и непонятные, как сами женщины. Обычных мужчин можно разделить на несколько разрядов: одни из них - варвары, другие - глупцы, третьи - слепцы. Но этих нельзя с уверенностью отнести ни к одной из этих категорий.
Поэтому Монималика решила призвать к себе советника. Это был ее земляк или дальний родственник, который работал в хозяйстве Фонибхушона в качестве помощника управляющего. Добиваться повышения прилежной работой было не в его правилах: ссылаясь на какого-то общего предка, он ухитрялся получать не только свое жалованье, но и кое-что сверх него за счет одного лишь родства с семьей хозяев.
Монималика пригласила его и, рассказав о случившемся, спросила:
- Ну, что ты посоветуешь предпринять?
С глубокомысленным видом покачав головой - мол, положение вещей мне очень не нравится (мудрецам никогда не нравится положение вещей), - Модху проговорил:
- Бабу не раздобудет денег и в конце концов набросится на твои драгоценности, вот увидишь!
Монималика согласилась, что такой оборот дела действительно не только возможен, но и весьма вероятен. Ее беспокойство возросло. Детей она не имела, а присутствия мужа молодая женщина не чувствовала в своем сердце. Единственно, что было для нее близко и дорого, - это сокровища, которые росли из года в год, как мог бы расти ее ребенок. В ее сундуке лежало не только серебро, там было и чистое золото и брильянты. Все эти драгоценности стали как бы частицей самой Монималики, они заполнили ее сердце, они завладели ее мыслями. Поэтому лишь одно предположение о том, что все это годами накопленное богатство в мгновение ока может быть низвергнуто в ненасытную бездну торговли, заставляло женщину холодеть от ужаса.
- Что же делать? - спросила она в тревоге.
- Сегодня же собери все украшения и отправляйся в дом своего отца! ответил Модхушудон.
В душе мудрый Модху обдумывал план, осуществление которого должно было отдать часть, и, пожалуй даже большую, драгоценностей Монималики в его руки.
Монималика тотчас же согласилась с этим предложением.
И вот, вечерней порой, в конце месяца ашарх, к этой самой пристани, где мы сейчас сидим, причалила лодка. А ранним утром следующего дня, когда небо было обложено тяжелыми тучами и тишина нарушалась лишь кваканьем неугомонных лягушек, на борт лодки поднялась Монималика. С головы до ног она была закутана в покрывало из грубой материи. Находившийся в лодке Модхушудон проснулся и сказал.
- Давай сюда свой сундук.
- Потом, потом, - ответила Мони. - Поехали.
Лодка отчалила и, с легким плеском рассекая воду, быстро поплыла по течению.
Всю ночь перед отъездом Монималика увешивала себя украшениями; когда она одно за другим надела их все, на ее теле не осталось ни одного свободного места. Монималика боялась, что у нее могут отнять драгоценности, если принести их в сундуке. Если же надеть на себя, то никто, думала она, не сможет завладеть ими, пока она жива. О, Монималика, не понимавшая Фонибхушона, прекрасно разбиралась в таких людях, как Модхушудон.
Заметив, что у хозяйки нет никакого сундука, Модхушудон растерялся. Он и не предполагал, что под грубой тканью, скрывающей тело и душу женщины, находилось именно то, что было для нее дороже и тела и души.
Модхушудон оставил управляющему письмо, в котором сообщал, что уезжает сопровождать хозяйку в дом ее отца. Управляющий, служивший еще при отце Фонибхушона, был необычайно огорчен этим своеволием и написал своему господину письмо, полное орфографических ошибок (правильно писать по-бенгальски он не умел), но с верной мыслью о том, что давать слишком много воли жене - недостойно мужчины.
Фонибхушон понял причины, побудившие жену к отъезду. И это было для него жесточайшим ударом. "До сих пор она все еще не поняла меня!" подумал он с горечью. А ведь он отказался даже от мысли о закладе ее драгоценностей и, рискуя разорением, прилагает отчаянные усилия, чтобы раздобыть необходимую сумму иными средствами. И все же она ему не доверяет.
Но вместо того чтобы зажечь в душе Фонибхушона гнев, эта жестокая несправедливость лишь причинила ему боль! Мужчина - это карающий божественный жезл, творец вложил в душу мужчины пламя молнии, и позор тому, кто при виде несправедливости не вспыхивает этим пламенем! В сердце мужчины по малейшему поводу загорается пламя гнева, как пожар в лесу, а женщина, как туча в месяце срабон, без всякой причины проливает слезы вот какой порядок установил создатель; но теперь этого порядка уже больше нет.
А Фонибхушон? Этот человек будущего, которому следовало появиться на свет пятью-шестью столетиями позже, когда миром будут управлять лишь духовные силы. Он имел несчастье родиться в девятнадцатом веке и вступить в брак с женщиной первобытной эпохи, с женщиной, которой в шастрах дано название "отнимающая разум". Фонибхушон не написал жене ни строчки и про себя поклялся, что никогда ни единым словом не напомнит ей о ее поступке. Какое страшное наказание! Мысленно обращаясь к преступной Монималике, Фонибхушон думал: "Ну что ж, пусть будет по-твоему; что же касается меня, то я буду выполнять свой долг".
Дней через десять, раздобыв нужную сумму и ликвидировав опасность, Фонибхушон возвратился домой. Он полагал, что к этому времени Монималика должна была вернуться, спрятав у отца свои драгоценности. Он уже видел себя не робким просителем, как в тот несчастный день, а человеком дела, который добился своего, представлял себе стыд и раскаяние жены...
Волнуясь, направился Фонибхушон во внутреннюю половину дома. Но спальня оказалась запертой. Фонибхушон взломал замок и распахнул дверь - комната была пуста. В углу стоял открытый железный сундук, в котором Мони хранила свои украшения. Фонибхушон почувствовал, как в груди у него что-то оборвалось. Жизнь, любовь, дела - все показалось ему бессмысленным и бесцельным. "За каждый прут железной клетки бытия мы готовы пожертвовать всем, - думал он. - Но птицы-то в клетке нет, а если даже и посадить ее туда, она все равно вскоре исчезнет... Так зачем же изо дня в день украшаем мы эту клетку кровавыми рубинами своего сердца и жемчужными ожерельями своих слез?" И Фонибхушон мысленно отбросил прочь украшенную всем, чем только он владел, а теперь пустую и ненужную ему клетку.
В отношении жены Фонибхушон не желал ничего предпринимать. "Захочет вернется", - решил он.
Но пришел старый брахман-управляющий.
- Если сидеть сложа руки и молчать, это к добру не приведет, - сказал он. - Нужно же в конце концов разузнать, что с госпожой. - И он направил слуг в дом отца Монималики. Но они вскоре вернулись с вестью о том, что ни Мони, ни Модху до сих пор туда не прибыли.
Тогда пропавших начали искать. По обоим берегам реки были посланы люди, которые расспрашивали каждого встречного, в полицию были даны сведения для розыска Модху - но все оказалось напрасным. Не удалось выяснить ни личности нанятого ими лодочника, ни на какой лодке и куда они отправились.
Однажды вечером, когда все надежды были потеряны, Фонибхушон вошел в опустевшую спальню. В этот день, по случаю праздника в честь бога Кришны, на окраине села под большим навесом бродячие актеры разыгрывали перед многочисленными зрителями сцены из жизни Кришны. До слуха Фонибхушона доносились музыка и пение, приглушенные шумом дождя, который лил непрерывно с самого утра. Не зажигая света, одинокий человек сел у окна, форточка которого свободно висела на своих разболтанных петлях. Он не замечал, что в комнату попадает тяжелый влажный воздух, не прислушивался к дробному перестуку дождевых капель и к отдаленным голосам певцов. Стены комнаты украшали картины, изготовленные в художественной студии. Они изображали богинь Лакшми и Сарасвати. На вешалке висели готовые к употреблению полотенца и платки, блузки и сари из рубчатой ткани. В углу на маленьком трехногом столике стояла круглая бронзовая коробка с засохшим бетелем, собственноручно приготовленным еще Монималикой. На полках стеклянного шкафчика виднелись фарфоровые статуэтки, флаконы, графины из цветного стекла, великолепная колода карт, большие морские раковины и даже коробки из-под мыла. Все эти предметы, которые Мони собирала с детских лет, были расставлены с большой тщательностью. Та самая маленькая, изящная керосиновая лампа с крошечным круглым стеклом, которую она сама каждый день зажигала и ставила в стенную нишу, находилась и теперь на своем месте, но, уже потухшая и потускневшая, эта лампа была единственным немым свидетелем последних минут, проведенных Монималикой в своей спальне. Женщина ушла, без нее все казалось опустошенным; но каждая вещь, знавшая прикосновение ее рук, каждый безжизненный предмет, обласканный нежностью ее живого сердца, были историей Монималики, носили на себе неизгладимый отпечаток недавнего присутствия красавицы. Приди же, Монималика, приди! Своими руками зажги свою лампу и освети свою комнату! Встань перед зеркалом и одень свое осиротевшее сари! Твои вещи ждут тебя! Ни одна из них ничего от тебя не потребует, только приди и своею вечной юностью и неувядающей красотой возроди утраченное единение души своей с этой грудой покинутых тобою, разбросанных повсюду вещей! Вдохни жизнь в эти мертвые, неподвижные предметы! Беззвучный, горестный вопль неодушевленных, немых вещей, казалось, наполнял комнату и делал ее похожей на место сожжения умерших, оглашаемое рыданиями их близких.
Утерянное сокровище
Моя лодка стояла у старой, полуразрушенной пристани. Солнце скрылось за горизонтом, и поверхность реки, отливая то золотом, то сталью, искрилась сверкающей радугой ярких и бледных оттенков, незаметно переходящих один в другой.
Лодочник, сидя на крыше лодки, совершал намаз. Его фигура, склонившаяся в беззвучной молитве, на фоне огненного небосклона казалась высеченной из черного дерева.
Вечернюю тишину нарушал лишь стрекот цикад. Я сидел на ступенях ведущей к реке каменной лестницы, сквозь трещины которой пробились могучие корни ошотха [ошотх - священное фиговое дерево]. Передо мной возвышался большой старый дом с разбитыми окнами и развалившейся верандой. На душе было очень грустно, и глаза невольно наполнялись слезами. Неожиданно рядом раздался голос, при звуке которого я вздрогнул:
- Откуда изволили пожаловать, милостивый государь?
Я поднял голову и увидел истощенного, словно обиженного судьбой человека. Как у большинства бенгальцев, которым в поисках работы пришлось покинуть родные места, у него было изможденное лицо, на котором застыло безразличие. Поверх дхоти на этом господине был надет расстегнутый грязный и засаленный сюртук. По-видимому, несчастный недавно закончил работу и теперь, когда подошел час ужина, довольствовался лишь тем, что бродил по берегу реки и глотал свежий вечерний воздух.
Незнакомец присел рядом со мной.
- Я прибыл из Ранчи, - ответил я на его вопрос.
- Чем занимаетесь?
- Коммерсант.
- Чем торгуете?
- Овощами, шелковыми коконами и лесом.
- Как же вас зовут?
Немного помедлив, я назвал вымышленное имя.
Но любопытство пришельца все еще не было удовлетворено. Последовал новый вопрос:
- Ради чего изволили прибыть сюда?
- Для перемены климата.
Мой собеседник, казалось, был несколько озадачен.
- Милостивый государь, - повернулся он ко мне, - вот уже почти шесть лет, как я непрерывно пользуюсь благами здешнего климата да еще в общей сложности принимаю ежедневно по пятнадцать гран хинина, а толку что-то не видно.
- Все же вам придется признать, - возразил я, - что после Ранчи здешний климат кажется значительно лучше.
- Н-да, пожалуй, значительно, - проговорил незнакомец. - А где вы думаете остановиться?
Я указал на ветхое строение, возвышавшееся над речной лестницей, и ответил:
- Вот в этом доме.
Мне показалось, что в душе моего нового знакомого зародилось подозрение, будто я обнаружил в этом покинутом доме клад. Однако, не высказав его, он подробно рассказал мне о том, что произошло в этом доме пятнадцать лет назад.
Человек этот оказался местным школьным учителем. У него была лысая голова и огромные глубоко посаженные глаза, которые на иссушенном голодом и болезнями лице неестественно сверкали. Когда я смотрел на незнакомца, мне невольно приходила на память поэма английского поэта Колриджа "Старый моряк".
Лодочник закончил намаз и занялся приготовлением ужина. Последние отблески вечерней зари упали на безлюдное, угрюмое строение, которое поднималось над нами, как мрачный призрак своего былого великолепия.
Итак, учитель начал свой рассказ.
Примерно за десять лет до того, как я приехал сюда, в этом доме жил Фонибхушон Саха. От своего бездетного дяди Дургамохона Саха он получил в наследство большое состояние и дело.
Но Фонибхушон Саха получил образование и был воспитан в современном духе. Он входил в кабинет сахиба - своего компаньона - не снимая обуви и разговаривал с ним на безукоризненном английском языке. К тому же Фонибхушон носил бороду. Словом, достаточно было взглянуть на Саха, чтобы убедиться: он - бенгалец нового склада. Понятно, он не имел никаких шансов на успех у сахиба.
Дома у него тоже было не все благополучно. Сами посудите: современное образование, да к тому же красивая жена! Ясно, при таком сочетании добрые старые обычаи сохраниться в доме не могли. Дело доходило до того, что, если он или его жена заболевали, на дом вызывали помощника здешнего хирурга! Не менее расточителен был он и в расходах на питание, одежду и украшения для жены.
Вы, сударь, несомненно, человек женатый, поэтому нет нужды вам объяснять, что женщины обычно любят незрелые, кислые плоды манго, крепкий красный перец и крутого мужа. При этом, если мужчина уродлив или беден, еще не значит, что жена его не будет любить, но если он слишком мягок это неизбежно.
Вы спросите: почему? Я вам отвечу. Я много думал об этом. Никто не может быть счастлив, если не сознает, что делает именно то, к чему от природы склонен и на что способен. Лань, чтобы поточить рога, выбирает ствол твердого дерева, и ей не доставляет никакого удовольствия тереться о мягкий банан. То же самое и с женщиной. С тех самых пор, когда впервые появилось различие между женщиной и мужчиной, она постоянно различными уловками стремится обмануть и подчинить себе неподатливого мужчину. И она хорошо усвоила эту науку. Жену уступчивого мужа можно только пожалеть бедняга обречена на бездеятельность. Великолепное, тысячелетиями отточенное оружие, унаследованное ею от бабушек и прабабушек - огненные стрелы, арканы и ловушки, - оказывается для нее бесполезным. Добиваться любви мужчины, используя всю силу, все свое искусство, - вот чего хочет женщина. И когда муж настолько кроток и добр, что не дает ей такой возможности, - тогда тяжела бывает доля мужа, а участь жены и того горше.
Околдованный современной цивилизацией и образованием, мужчина утратил свою исконную, богом данную грубость и жестокость, в результате чего в нынешнем обществе ослабли супружеские узы. Что касается несчастного Фонибхушона, то он вышел из машины цивилизации совершенно безупречным человеком - поэтому ни в делах, ни в семейной жизни у него удачи не было.
Жену Фонибхушона звали Монималика. Ласки доставались ей без труда, даккские сари - без слез, а для того чтобы получить новые браслеты, ей не приходилось подолгу капризничать и надоедать мужу настойчивыми просьбами. Это привело к тому, что все женское в ее натуре притупилось, а вместе с тем зачахла и ее любовь к мужу. Она лишь принимала, ничего не давая взамен. Безобидный и неразумный супруг воображал, что дар - лучшее средство добиться ответного дара. В действительности же, мы знаем, дело обстоит как раз наоборот!
В конечном счете Мономалика стала смотреть на Фонибхушона лишь как на машину для приобретения новых даккских сари и браслетов; причем это была такая удобная машина, у которой даже колеса никогда не приходилось подмазывать.
Родился Фонибхушон в Фулбере, однако торговые дела заставляли его проводить большую часть времени здесь. Матери у него не было, и в фулберском доме проживало множество теток и всяких там родственников. Но Фонибхушон привел в дом такую красивую жену не для того, чтобы она прислуживала его родным. Он счел за лучшее увезти ее и поселить вот в этом самом доме, для себя одного. Впрочем, жена отличается от всякого другого имущества, которым владеет человек, тем, что если ее разлучить с родственниками и держать только при себе, то это еще вовсе не значит, что ее всегда найдешь на месте.
Жена Фонибхушона разговаривала мало, с соседками судачить не любила, не было случая, чтобы она, хотя бы из благочестия, угостила брахмана или подала несколько пайс нищей вишнуитке. У нее ничего не пропадало; она тщательно собирала и хранила все, что получала, кроме... ласк мужа. Но самое удивительное заключалось в том, что Монималика, казалось, не растратила ни крупицы своей молодости и чудесной красоты. Говорят, в двадцать шесть лет она выглядела такой же юной, как и в четырнадцать. У кого вместо сердца - кусок льда, чья грудь не знает мук любви, те и сохраняют, я думаю, очень долго краски молодости - они, как скряги, оберегают свою душу и тело.
Подобно тому как не плодоносит слишком пышно разросшаяся, густолистая ложа, так и Монималика была бесплодной. Творец лишил ее детей, то есть не дал того единственного, что могло бы стать для этой женщины дороже сокровищ ее железного сундука, того что лишь одно могло бы, как солнце весеннего утра, растопить своим мягким теплом лед ее сердца и превратить этот лед в источник любви и семейного счастья.
Жена Фонибхушона умело управлялась с домашними делами, никогда не держала лишних слуг: Монималика не могла допустить, чтобы кто-то получал жалованье за ту работу, которую она в состоянии выполнить сама. Она никого не любила, ни о ком не заботилась, она лишь работала и копила; поэтому Монималика не знала ни болезней, ни печалей, ни страданий. В окружении своих сокровищ эта женщина блистала несокрушимым здоровьем и непоколебимым спокойствием.
Такая жена вполне устроила бы большинство мужей, более того - они были бы очень довольны ею. Человек не замечает, что у него есть поясница, покуда не получил прострел; если же мужчина на каждом шагу, все двадцать четыре часа в сутки, чувствует, что у него есть оплот домашнего очага жена, которая терзает его своей любовью, то это и есть - прострел в семейной жизни! Чрезмерная привязанность к мужу хотя и является предметом гордости женщины, супругу приносит одно лишь беспокойство - таково по крайней мере мое твердое убеждение.
Посудите сами, разве это мужское дело - каждый день ломать голову над вопросом, одарила ли меня жена должной мерой любви? Настоящий мужчина рассуждает иначе: "Жена пусть себе занимается своим делом, а я буду заниматься своим". Создатель не наградил мужчину способностью тонко чувствовать, разбираться в том, сколько явного в скрытом, сколько в чувстве бесчувствия, какая доля намека в ясно сказанном, какое значение имеет каждая ничего не значащая мелочь; да и давать ему такую способность было незачем. Другое дело - женщины. Они тщательнейшим образом взвешивают малейший знак внимания или невнимания со стороны мужа, пытаются уловить значение каждого его слова, каждого жеста. И это понятно, потому что вся сила женщины, главное богатство ее жизни заключаются в любви мужа. Для женщины любовь мужа все равно что непослушный ветер: лишь правильно определив его направление, она сможет вовремя поднять парус и направить свою лодку к берегу заветных желаний. Потому-то господь и поместил компас любви в сердце женщины, а мужчине не дал его. Но в наше время мужчины стремятся заполучить и то, что не отпущено им богом. Поэты же превзошли самого всевышнего и бездумно передали в руки всех и каждого эту прежде недоступную вещь.
На господа я не ропщу - он создал мужчину и женщину достаточно разными; но беда в том, что при нынешней цивилизации этой разницы больше не существует: женщина превращается в мужчину, мужчина - в женщину, а в результате - из дома уходят покой и порядок. Дело дошло до того, что нынче жених и невеста перед свадьбой дрожат от страха, потому что не в состоянии понять, что это за существо, с которым я вступаю в брак, - мужчина или женщина?
Вам не надоела моя болтовня? Видите ли, живу я поневоле одиноко, жена отсюда далеко. Со стороны же лучше видны многие сокровенные стороны домашней жизни. Но ведь обо всем этом ученикам не расскажешь... Я уже отчасти ввел вас в курс моих рассуждении. Теперь послушайте дальше, и вы увидите, насколько я прав.
Словом, дело обстояло вот как. Несмотря на то что в пище Фонибхушона всегда было достаточно соли, а в бетеле никогда не было лишней извести, он все же постоянно чувствовал, что в его жизни "что-то не так". И это "что-то не так" незаживающей раной разъедало его сердце. Он не мог сказать, что жена в чем-то виновата перед ним, не мог упрекнуть ее в каком-нибудь упущении; и тем не менее он не был счастлив. Брильянтами и жемчугом пытался он заполнить сердце Монималики, но они попадали в железный сундук, а сердце ее по-прежнему оставалось пустым. Покойный дядя Дургомохан не чувствовал любви так тонко, да и не расточал ее так обильно, зато супруга его всегда возвращала ему эту любовь сторицей. Одним словом, если уж ты стал купцом, то отбрось всякое новомодное джентльменство, а если ты муж, то будь мужчиной, - иначе дела у тебя не пойдут. А в том, что это верно, можете не сомневаться.
В этот момент в соседней роще пронзительно залаяли шакалы, на несколько минут прервав рассказ школьного учителя. И мне показалось, будто насмешники от души хохотали над изложенной моим новым знакомым системой супружеской жизни. А быть может, они смеялись над поведением несчастного Фонибхушона - жертвы новой цивилизации?
После того как шакалы, излив свои чувства, умолкли и мир погрузился в еще большее, чем прежде, безмолвие, учитель, уставившись широко раскрытыми горящими глазами во мрак ночи, возобновил рассказ.
Неожиданно перед Фонибхушоном в его большом и сложном деле возникли опасные трудности. В чем эти трудности заключались - мне, не торговцу, понять и объяснить вам нелегко. Но как бы там ни было, он вдруг очутился перед опасностью лишиться кредита. Если бы ему удалось всего лишь дней на пять раздобыть сто-полтораста тысяч рупий и выбросить их на рынок, кризис был бы тут же преодолен и дело понеслось бы вперед на всех парусах. Достать же необходимые деньги было нелегко, потому что прибегнуть к займу у местных знакомых ростовщиков он не мог, так как это породило бы неблагоприятные слухи, отчего дело пострадало бы вдвойне. Фонибхушон был вынужден искать займа в местах, где его никто не знает. Однако в этом случае нельзя было обойтись без удовлетворительного залога. Самым лучшим обеспечением ссуды были бы драгоценности; при внесении их в качестве залога не нужно составлять сложных документов и терять на этом много времени - все может быть улажено легко и быстро.
И вот Фонибхушон пошел к жене. Но он был неспособен входить к супруге легко и просто, как это делают все мужья. К несчастью, он любил Монималику так, как только герой какой-нибудь поэмы о любви может любить свою героиню. Это была такая любовь, которая заставляет взвешивать каждый шаг, которая не позволяет прямо высказать все, что на уме; это была любовь, подобная тому притяжению солнца и земли, которое, несмотря на всю свою мощь, держит планеты на огромном расстоянии друг от друга.
Тем не менее даже герой поэмы, попав в беду, бывает порой вынужден заговаривать с возлюбленной о таких вещах, как векселя, закладные и расписки, хотя при этом голос его дрожит, речь судорожно прерывается и в чисто деловой разговор вторгаются нотки страдания и трепет волнения. Таков был и бедняга Фонибхушон; он не мог заставить себя сказать жене прямо: "Послушай-ка, мне нужны твои украшения, дай мне их!"
В конце концов, правда чрезвычайно робко и нерешительно, он все-таки изложил суть дела. Когда же Монималика насупилась и не произнесла ни слова в ответ, он не ответил ударом на этот жесточайший для него удар, потому что в нем не было ни крупицы подобающей мужчине грубости и жестокости. Там, где следовало отнять требуемое силой, он ограничился лишь тем, что глубоко в сердце затаил свою боль: даже перед лицом полного разорения Фонибхушон не мог допустить вторжения насилия в ту область, где, как он считал, господствует одно-единственное право - право любви. И если бы кто-нибудь стал порицать его за это, то он скорее всего ответил бы каким-нибудь тонким рассуждением, наподобие следующего: "Я несправедливо лишен коммерческого доверия на рынке, но это еще не значит, что я имею право на этом основании ограбить рынок; если же моя жена не доверяет мне и не желает добровольно отдать свои украшения, я не могу отнять их у нее. Любовь в семье - то же, что кредит на рынке; а физической силе место лишь на поле битвы!" Не для того ли создал всевышний мужчину таким прямодушным, таким большим и сильным, чтобы он на каждом шагу занимался изобретением подобных изощренных доводов? К лицу ли ему тратить время на то, чтобы сидеть и копаться в тонкостях настроений и чувств?
Как бы то ни было, возвышенные чувства Фонибхушона не позволили ему прикоснуться к драгоценностям жены, и он отправился в Калькутту изыскивать необходимые средства.
Как правило, жена знает своего мужа гораздо лучше, чем муж ее. Однако в тех случаях, когда муж обладает чрезвычайно утонченной натурой, жена оказывается не в состоянии добраться до ее сокровенных глубин. Так случилось и с супругой нашего Фонибхушона - Монималика плохо знала своего мужа. Утонченность ультрасовременных мужчин совершенно не вмещается в рамки всех тех нехитрых представлений и инстинктов, которые унаследованы женщиной с незапамятных времен. Эти мужчины - особенные, загадочные и непонятные, как сами женщины. Обычных мужчин можно разделить на несколько разрядов: одни из них - варвары, другие - глупцы, третьи - слепцы. Но этих нельзя с уверенностью отнести ни к одной из этих категорий.
Поэтому Монималика решила призвать к себе советника. Это был ее земляк или дальний родственник, который работал в хозяйстве Фонибхушона в качестве помощника управляющего. Добиваться повышения прилежной работой было не в его правилах: ссылаясь на какого-то общего предка, он ухитрялся получать не только свое жалованье, но и кое-что сверх него за счет одного лишь родства с семьей хозяев.
Монималика пригласила его и, рассказав о случившемся, спросила:
- Ну, что ты посоветуешь предпринять?
С глубокомысленным видом покачав головой - мол, положение вещей мне очень не нравится (мудрецам никогда не нравится положение вещей), - Модху проговорил:
- Бабу не раздобудет денег и в конце концов набросится на твои драгоценности, вот увидишь!
Монималика согласилась, что такой оборот дела действительно не только возможен, но и весьма вероятен. Ее беспокойство возросло. Детей она не имела, а присутствия мужа молодая женщина не чувствовала в своем сердце. Единственно, что было для нее близко и дорого, - это сокровища, которые росли из года в год, как мог бы расти ее ребенок. В ее сундуке лежало не только серебро, там было и чистое золото и брильянты. Все эти драгоценности стали как бы частицей самой Монималики, они заполнили ее сердце, они завладели ее мыслями. Поэтому лишь одно предположение о том, что все это годами накопленное богатство в мгновение ока может быть низвергнуто в ненасытную бездну торговли, заставляло женщину холодеть от ужаса.
- Что же делать? - спросила она в тревоге.
- Сегодня же собери все украшения и отправляйся в дом своего отца! ответил Модхушудон.
В душе мудрый Модху обдумывал план, осуществление которого должно было отдать часть, и, пожалуй даже большую, драгоценностей Монималики в его руки.
Монималика тотчас же согласилась с этим предложением.
И вот, вечерней порой, в конце месяца ашарх, к этой самой пристани, где мы сейчас сидим, причалила лодка. А ранним утром следующего дня, когда небо было обложено тяжелыми тучами и тишина нарушалась лишь кваканьем неугомонных лягушек, на борт лодки поднялась Монималика. С головы до ног она была закутана в покрывало из грубой материи. Находившийся в лодке Модхушудон проснулся и сказал.
- Давай сюда свой сундук.
- Потом, потом, - ответила Мони. - Поехали.
Лодка отчалила и, с легким плеском рассекая воду, быстро поплыла по течению.
Всю ночь перед отъездом Монималика увешивала себя украшениями; когда она одно за другим надела их все, на ее теле не осталось ни одного свободного места. Монималика боялась, что у нее могут отнять драгоценности, если принести их в сундуке. Если же надеть на себя, то никто, думала она, не сможет завладеть ими, пока она жива. О, Монималика, не понимавшая Фонибхушона, прекрасно разбиралась в таких людях, как Модхушудон.
Заметив, что у хозяйки нет никакого сундука, Модхушудон растерялся. Он и не предполагал, что под грубой тканью, скрывающей тело и душу женщины, находилось именно то, что было для нее дороже и тела и души.
Модхушудон оставил управляющему письмо, в котором сообщал, что уезжает сопровождать хозяйку в дом ее отца. Управляющий, служивший еще при отце Фонибхушона, был необычайно огорчен этим своеволием и написал своему господину письмо, полное орфографических ошибок (правильно писать по-бенгальски он не умел), но с верной мыслью о том, что давать слишком много воли жене - недостойно мужчины.
Фонибхушон понял причины, побудившие жену к отъезду. И это было для него жесточайшим ударом. "До сих пор она все еще не поняла меня!" подумал он с горечью. А ведь он отказался даже от мысли о закладе ее драгоценностей и, рискуя разорением, прилагает отчаянные усилия, чтобы раздобыть необходимую сумму иными средствами. И все же она ему не доверяет.
Но вместо того чтобы зажечь в душе Фонибхушона гнев, эта жестокая несправедливость лишь причинила ему боль! Мужчина - это карающий божественный жезл, творец вложил в душу мужчины пламя молнии, и позор тому, кто при виде несправедливости не вспыхивает этим пламенем! В сердце мужчины по малейшему поводу загорается пламя гнева, как пожар в лесу, а женщина, как туча в месяце срабон, без всякой причины проливает слезы вот какой порядок установил создатель; но теперь этого порядка уже больше нет.
А Фонибхушон? Этот человек будущего, которому следовало появиться на свет пятью-шестью столетиями позже, когда миром будут управлять лишь духовные силы. Он имел несчастье родиться в девятнадцатом веке и вступить в брак с женщиной первобытной эпохи, с женщиной, которой в шастрах дано название "отнимающая разум". Фонибхушон не написал жене ни строчки и про себя поклялся, что никогда ни единым словом не напомнит ей о ее поступке. Какое страшное наказание! Мысленно обращаясь к преступной Монималике, Фонибхушон думал: "Ну что ж, пусть будет по-твоему; что же касается меня, то я буду выполнять свой долг".
Дней через десять, раздобыв нужную сумму и ликвидировав опасность, Фонибхушон возвратился домой. Он полагал, что к этому времени Монималика должна была вернуться, спрятав у отца свои драгоценности. Он уже видел себя не робким просителем, как в тот несчастный день, а человеком дела, который добился своего, представлял себе стыд и раскаяние жены...
Волнуясь, направился Фонибхушон во внутреннюю половину дома. Но спальня оказалась запертой. Фонибхушон взломал замок и распахнул дверь - комната была пуста. В углу стоял открытый железный сундук, в котором Мони хранила свои украшения. Фонибхушон почувствовал, как в груди у него что-то оборвалось. Жизнь, любовь, дела - все показалось ему бессмысленным и бесцельным. "За каждый прут железной клетки бытия мы готовы пожертвовать всем, - думал он. - Но птицы-то в клетке нет, а если даже и посадить ее туда, она все равно вскоре исчезнет... Так зачем же изо дня в день украшаем мы эту клетку кровавыми рубинами своего сердца и жемчужными ожерельями своих слез?" И Фонибхушон мысленно отбросил прочь украшенную всем, чем только он владел, а теперь пустую и ненужную ему клетку.
В отношении жены Фонибхушон не желал ничего предпринимать. "Захочет вернется", - решил он.
Но пришел старый брахман-управляющий.
- Если сидеть сложа руки и молчать, это к добру не приведет, - сказал он. - Нужно же в конце концов разузнать, что с госпожой. - И он направил слуг в дом отца Монималики. Но они вскоре вернулись с вестью о том, что ни Мони, ни Модху до сих пор туда не прибыли.
Тогда пропавших начали искать. По обоим берегам реки были посланы люди, которые расспрашивали каждого встречного, в полицию были даны сведения для розыска Модху - но все оказалось напрасным. Не удалось выяснить ни личности нанятого ими лодочника, ни на какой лодке и куда они отправились.
Однажды вечером, когда все надежды были потеряны, Фонибхушон вошел в опустевшую спальню. В этот день, по случаю праздника в честь бога Кришны, на окраине села под большим навесом бродячие актеры разыгрывали перед многочисленными зрителями сцены из жизни Кришны. До слуха Фонибхушона доносились музыка и пение, приглушенные шумом дождя, который лил непрерывно с самого утра. Не зажигая света, одинокий человек сел у окна, форточка которого свободно висела на своих разболтанных петлях. Он не замечал, что в комнату попадает тяжелый влажный воздух, не прислушивался к дробному перестуку дождевых капель и к отдаленным голосам певцов. Стены комнаты украшали картины, изготовленные в художественной студии. Они изображали богинь Лакшми и Сарасвати. На вешалке висели готовые к употреблению полотенца и платки, блузки и сари из рубчатой ткани. В углу на маленьком трехногом столике стояла круглая бронзовая коробка с засохшим бетелем, собственноручно приготовленным еще Монималикой. На полках стеклянного шкафчика виднелись фарфоровые статуэтки, флаконы, графины из цветного стекла, великолепная колода карт, большие морские раковины и даже коробки из-под мыла. Все эти предметы, которые Мони собирала с детских лет, были расставлены с большой тщательностью. Та самая маленькая, изящная керосиновая лампа с крошечным круглым стеклом, которую она сама каждый день зажигала и ставила в стенную нишу, находилась и теперь на своем месте, но, уже потухшая и потускневшая, эта лампа была единственным немым свидетелем последних минут, проведенных Монималикой в своей спальне. Женщина ушла, без нее все казалось опустошенным; но каждая вещь, знавшая прикосновение ее рук, каждый безжизненный предмет, обласканный нежностью ее живого сердца, были историей Монималики, носили на себе неизгладимый отпечаток недавнего присутствия красавицы. Приди же, Монималика, приди! Своими руками зажги свою лампу и освети свою комнату! Встань перед зеркалом и одень свое осиротевшее сари! Твои вещи ждут тебя! Ни одна из них ничего от тебя не потребует, только приди и своею вечной юностью и неувядающей красотой возроди утраченное единение души своей с этой грудой покинутых тобою, разбросанных повсюду вещей! Вдохни жизнь в эти мертвые, неподвижные предметы! Беззвучный, горестный вопль неодушевленных, немых вещей, казалось, наполнял комнату и делал ее похожей на место сожжения умерших, оглашаемое рыданиями их близких.