Талалаев Владимир. Свеча

вместо простого спортивного костюма на нем были зеленоватые шорты
пионерского образца и оранжевая рубашка с черными погончиками, увитыми
золочеными шнурами. На рукаве прицеплена подобного же черно-золотого вида
нашивка, чем-то напоминающая штурманскую... Волосы стянуты неизменным
кожаным хайратником, за спиной -- тайского вида клинок в черненых ножнах.
-- "Данило-мастер", -- вылезло опять в памяти... И я крикнул ему:
-- Данька! Дуй сюда, тут свободно!
Выкрикнул и сам замер от такой наглости.
Мальчишка повернул голову и удивленно взглянул на меня. Мол, "это ты
мне"? Я кивнул, и тут он улыбнулся. Так улыбаются старому знакомому,
которого давно не видели. Сперва смотрят в изменившееся лицо, гадают, он или
не он. Но вот пришло узнавание -- и улыбка сметает нерешительность, давая
волю чувствам.
Он плюхнулся рядом со мной, сказал, словно и мне, и сам себе:
-- А твоя свеча -- маяк... Яркий Маяк, что сияет в ночном беспределье
космоса...
-- Год две тысячи дв... -- начал было я, но он прервал меня:
-- Похоже... Просто та фраза запомнилась... И сейчас оказалась как
нельзя кстати!
-- А я видел тебя из окна. И не раз...
-- Знаю... Я чувствовал твой взгляд... Но прийти в Замок просто так не
мог... Меня ведь никто не приглашал...
-- Ну так я приглашаю! -- почти выкрикнул я. И тут же стушевался: --
вот только не знаю, пустит ли тебя дворецкий... И не попытается ли заклевать
стервятник, что живет под крышей -- он в последнее время, кажется, немного
того, сбрендил!
-- А это неважно... -- беззаботно ответил мальчишка. -- Главное -- что
ты меня пригласил! А я уж приду!.. Только одна просьба: не называй меня
больше Данькой, ладно? Меня зовут Том... А тебя -- Ник?
-- Ага... А как ты догадался?
-- Мне об этом рассказал свет твоего маяка... Никита... Редкое имя для
этих мест...
-- Да и твое нечасто тут попадается!
-- Ага! Особенно полное: Томасо. Звучит немного по-итальянски, не
находишь?
Мне захотелось сказать, что он ничуточку не похож на итальянцев,
смуглых и черноволосых, но я понял, что это прозвучит просто глупо. И чтобы
не накатило молчание, я сказал:
-- Ты такой парадный сегодня! Прямо принц или офицер неведомой армии!
-- Форма Калдара... -- непонятно ответил мальчишка. -- Не мог же я
сесть в этот поезд в своих обносках! Они только для деревеньки и годятся...
Или мне показалось, что он сказал "Поезд" так, с большой буквы, или это
теперь моя память играет, подтасовывая события... Уточнять я не стал,
оставил на потом... Зато улыбнулся:
-- Такое ощущение, что ты в этой деревеньке как засланный агент!
-- Недалеко от истины... Я там искал один Подвал... Кажется -- ошибся,
и его там нет...
Опять же, "Подвал" он явственно назвал с большой буквы... Ой, бродячая
загадка!.. Сводить его в наш подвал, что ли? Пусть на крысиное царство
полюбуется да Харона подразнит! Или Хирона? Нет, Хирон -- это такой
преогромный кентавр, подаривший древесному медведю горшочек с комнатным
эвкалиптом... Точно...
-- А что бы ты сделал, если бы тебе предложили уехать подальше от
Замка? -- спросил тем временем Том.
-- Уехал бы, и не задумывался! -- ответ вырвался машинально. В нем были
все мои попытки бежать, все злоключения, вся тоска и боль. -- Но ведь это
невозможно!
-- Кто знает... Сон, увиденный во сне, как говаривал Будда... В общем,
порой стоит ничему не удивляться!
На этот раз поезд остановился посреди огромного моста, под которым
расстилался постиндустриальный пейзаж. В вагон вошел высокий гипсовый статуй
в форме кондуктора. И медленно пошел вдоль вагона, посматривая протянутые
билеты. Остановился возле нас, посмотрел равнодушным взором неподвижных глаз
на разведенные в сторону руки... Хмыкнул и сказал:
-- В другой раз постарайтесь не забывать зайти в кассу... На сегодня
прощу, но вообще-то ездить зайцем тут не положено. Разве что если вы
откуда-то бежите... Но тогда это уже не мое дело... -- и он пошел дальше, на
ходу поймав теннисный мячик, уроненный конопатой девчонкой в конце вагона и
бросив его назад, хозяйке. Посмотрел ее билет, щелкнул компостером... И
вышел на ближайшей остановке, на каком-то провинциальном вокзальчике, где от
названия станции сохранилась только буква "О", и нельзя было даже решить,
где она жила в утерянном слове.
Небо становилось все светлей и светлее. Кажется -- мы въезжали в
рассвет. И в этот момент в вагон вскочило трое спецназовцев в серой
пятнистой форме и высоких армейских баканах. В руках они сжимали короткие
стальные арбалеты. И настороженно вглядывались в лица пассажиров.
Кого они искали? Я почему-то сразу почувствовал -- меня. Что
насторожило меня? Их крысиные взгляды? Стилизованный стервятник на кокардах,
украшающих береты? Что-то, несущее смутную, смазанную угрозу и
безысходность?
Двое набросились на Тома. Молча и без предупреждений. Я не успел и
взглядом моргнуть, а Том уже выхватил свою катану и пересек ею тетиву одного
из арбалетов. Ошметки стального троса ударили по вояке, он тонко, по
крысиному взвизгнул, пытаясь соединить рассеченную щеку, и превратился в
зверя. В крысу, которая юркнула под скамью. Второй боец оттеснял Тома, а
третий вскинул свой арбалет и нацелился мне прямо в лицо. Я видел, как его
палец медленно вдавливает курок, как дрожит тетива, высвобождаясь из замка.
Как медленно, неправдоподобно медленно стальной болт начинает свое движение
ко мне.
Я понял, что это конец. И тут спасительной мыслью мелькнуло: я же сплю!
Проснуться! Собраться с силами и проснуться! Очнуться от этого кошмара!
Я вскочил с постели с бешено колотящимся сердцем. Светало. Вокруг меня
была привычная комната, такая милая и уютная после страха, как хоббичья
нора. Я машинально задул свечу, все еще горящую на окне.
За ночь она сгорела ровно на треть...

Днем снова смотрел в окно. На еле различимую полоску деревни. Увидел?
Увидел ли мой маяк Том, или все это мне просто приснилось?
Я вел себя как автомат. Машинально сходил на обед и на ужин. Машинально
сказал комплимент заботливой Лу. Машинально бросил камнем в стервятника и,
увы, не попал. Машинально подарил Менестрелю две картины и вручил третью,
совсем как решил ранее. Он согласился помочь, и сказал, что через три дня,
когда он дождется своего дизеля и покинет сии стены -- обязательно заскочит
в деревеньку и подарит портрет...
А ночью вновь явился Том. Он с укоризной взглянул на меня, присаживаясь
на угол моей кровати в замковой комнате, и полная луна глядела из окна через
плечо мальчишки, а огонек свечи трепетал на подоконнике, золотя волосы моего
друга.
-- Зачем же, зачем ты испугался вчера, в Поезде? Ведь все могло б быть
иначе!
-- Но ты пришел. Пришел ко мне, сюда...
-- Ведь ты меня сам пригласил! -- Том улыбнулся и сказал как бы
невзначай: -- Ты хотел показать мне подвал. Помнишь? Ты не раздумал?
И снова чувство тревоги... Только я был уверен, что тут не будет
никаких арбалетчиков...
Подвал оказался запутаннее, чем обычно, и если бы не оборванная паутина
-- я б так и не отыскал вновь спиральной лестницы...
Харона на месте не оказалось, вместо него команда дузеров строила через
Лету хрустальный арочный мост, а прохаживающийся рядышком вездесущий волк
сжимал в правой лапе табличку: "Плата за проезд -- пийсят копеек". Этажом
ниже знакомый мне девол спорил о чем-то с Пресвятым Понтификом...
По ступеням навстречу нам прошел флейтист, наигрывающий что-то на
бамбуковой флейте, а за ним терпеливо топала толпа наглых холеных
подростков, больше всего напоминающих перекормленных гопников. Глаза
гопников были полузакрыты, движения -- рефлекторны.
Том поморщился:
-- Их мысли напоминают болото. Там только нажива и удовольствия, а
больше нет места ни для чего!
-- Тогда зачем они идут за музыкантом?
-- Они уверены, что он их ведет туда, где сбудутся их мечты... Жаль,
что я не могу почувствовать Флейтиста... Потому что боюсь: неужели есть
где-то во Вселенной такое место, где могут осуществиться такие низменные и
грязные мечты?!
Вереница скитальцев исчезла в никуда, а мы продолжили движение вниз.
Вперед.
На нижнем этаже не было железных ферм и пылающих бочек. Вместо этого
протянулась до горизонта бетонная взлетная полоса, а стоящая на ее краю
молодая красивая девушка в форме офицера военно-космических сил Земли пела
песню-мольбу, обращаясь к небесам. Запомнились только три строки:
Дай мне Бог превозмочь эту боль!
Дай мне Бог хоть на миг стать собой!
Дай мне Бог превратить в сахар соль!..
Песня смазалась, но осталось ощущение безысходности и робкой надежды на
чудо.
А тоннеля подземного хода мы снова так и не нашли...
Уже поднимаясь в комнату, Том сказал:
-- "Дай нам, жизнь, лишь остаться собой!"... Вот слова, которые стоило
бы там спеть... А просить Бога или Дьявола -- пустой номер: у сильных не
просят, если они сами не пожелают предложить и исполнить... Впрочем, потеряв
себя, просить уже бесполезно... А оставшись собой -- и без сильных сохранишь
свою честь и совесть...

В комнате Том осторожно погасил свечу и легко выпрыгнул в окно. Я
кинулся к распахнутым створкам, крича на ходу: "Высоко! Разобьешься!
Сто-о-ой!!" и проснулся. Свеча не горела, но воск еще был мягким и горячим.
Она сгорела на две трети.
Окно было нараспашку, и я выглянул наружу, с облегчением увидев, что
внизу нету ни тела, ни следов от падения с такой высоты...
День был неумолим в своей буденности. И в какой-то миг я осознал вдруг
неумолимость законов этой сказки. Три желания джинна, три орешка для
Золушки, три встречи с другом... Едва догорит свеча -- и я уже никогда
больше не увижу Тома. Я ринулся к выходу, но мне снова не удалось вырваться
наружу. Я молил и грозил, но что может сделать мальчишка каменному крылатому
дворецкому? Не кусать же его, в самом-то деле! Я вернулся в комнату и
плакал, плакал до вечера, осознавая бессилие что либо изменить. А вечером
решил не зажигать свечу. Твердо решил. Что ни случится -- она не сгорит, и
сказка не уйдет.
И в третью ночь, как и во вторую, Том присел на уголок кровати. Он
возник из ниоткуда, словно корабль Теней... Но сегодня он был странно
печален.
Он полез под подушку и вытащил оттуда огарок свечи, спрятанный мною.
Подковырнул ногтем, поправил фитилек. Вздохнул. Лишь грустная улыбка тронула
губы Тома.
-- И этим ты поманил меня... Простая свеча, простой осколок подзорной
трубы и простая мечта о встрече зажгли маяк, ярче которого я не видал...
Свеча задымилась и зажглась. Сама собою.
Так началась третья ночь...

Ночь третья... Она мне запомнилась кусками. Обрывками. Каждый из них --
грань кристалла событий, осколок. И только вместе они собираются из
отрывочного разрозненного пунктира в цельную картину...

Темнота. В темноте детская рука держит горящую свечу. Отчетливо видно
только пламя и кусочек пространства вокруг него.
В темноте звучат голоса:
-- Сегодня последняя ночь... Я ухожу...
-- Так это правда?
-- А ты думал, что сон?
-- Кто ты?
-- Ты знаешь ответ -- Том. Тот, кто готов тебе помочь...
Свеча щелкает, пламя мечется и снова замирает, еле-еле подрагивая.
-- Ты готов уйти со мной? -- спрашивает первый голос, детский, но не по
годам серьезный. Это Том.
-- Да... -- отвечает второй голос, тоже детский, но какой-то немного
печальный. И все же это -- не печаль отчаяния, а скорее -- печаль птицы в
золотой клетке, которая еще не поверила, что вдруг дверца открылась. Мой
голос...
-- И ты не пожалеешь ни о чем, что оставляешь здесь? -- продолжает
первый голос.
-- Нет!.. -- отвечает второй.
Рука Тома наклоняет свечу, и воск ее капает на деревянный стол, еле
высвеченный одиноким пламенем. Затем рука ставит свечу в этот воск,
прижимает, чтобы та закрепилась.
Пламя становится ярче и от него протягивается в пространство, к самому
ночному светилу, лунная дорожка. Первый голос говорит:
-- Мы сможем идти лишь пока горит свеча. И если мы не успеем -- все
вновь вернется на круги своя. Для тебя...
-- А для тебя? -- спрашивает второй.
-- Я просто исчезну, как сон...

Высокое стрельчатое окно замка. Распахнутое. Сквозь него протянулась в
пространство дорожка из лунного света. На дорожку ступили двое ребят (я
словно вижу нас обоих со спины). Один -- в полувоенной оранжевой рубашке и
шортиках, с длинными льняными волосами. Второй -- в черном дворянском
камзоле, который мне тогда до чертиков надоел! Мальчишки, увиденные вдруг
мною нынешним со стороны...
Прямо из замкового окна они рванулись по лунному лучу к далекой тени,
затаившейся у светлого лика ночного светила...
Они вышли прямо через окно, и лунный луч держал их надежней стального
моста. Лунная дорожка хрустально сверкала, и волны легкой зыби разбегались
из-под ног при каждом шаге... Под ними расстилались залитые призрачным
ночным светом земли, мелькнула залитая Луной уснувшая деревенька, негромко
вскрикнула ночная пичуга... В мелодию ночи вплелся звук серебра -- это
зазвенели из ниоткуда струны лютни. Звонкие струны итанского серебра.
Друзья шли все дальше от ненавистного замка, где было все, но не было
свободы, и свежий ветер развевал им волосы, освежал и бодрил. А за спиной
таял одинокий свечной огонек. Оттуда, из прерывистого сияния за спиной,
чистый голос Менестреля начал новую, незнакомую песню. Ее слова подталкивали
ребят вперед, как ветер -- паруса.

Нас не остановить, мы начали движение вспять,
Опять мелькают за окном вагона огни фонарей.

Ночной вокзал... Он родился впереди, словно слепившись из облака,
отдыхающего на лунном луче. Слегка призрачный, размытый в сумерках, он манил
к себе и в то же время казался сном. И даже странный стреловидный поезд,
промчавшийся мимо него, не развеял призрачности. Из-за спины продолжал
звенеть голос Менестреля:

Запомни этот вокзал,
запомни, прежде чем отправишься спать.
Запомни все, ты вряд ли заново окажешься у этих дверей.

Я поднял глаза, взглянув в глубокое ночное небо. Оно было совсем не
таким, как из окон Замка. И я впервые понял, что такое безграничье.
Бездонное межзвездное пространство. Летят звезды и странные структуры.
Небесная механика... Приглядись -- и воочию увидишь орбиты планет...
Откуда-то сбоку-справа появляется среди звезд лицо Флейтиста. Он словно
подыгрывает с небес Менестрелю... И в это время его флейта превращается в
вытянувшийся в линию Поезд, который устремляется вдаль, в бесконечность...
Флейтист растворяется в темноте небес, и только голос Менестреля по-прежнему
с нами:

А впереди -- темнота,
Лишь изредка разорванная стуком колес.
Ты слышишь? Словно с листа
Играет флейта музыку слез...

А вокзал -- вот он, уже рядом. Нависает над нами, вполне материальный и
настоящий. Лунная дорожка плавно вливается в привокзальную площадь.
Привокзальная площадь. Единственное, что отделяет нас от цели...
Какие-то псы, псы, псы на ней, которые лезут лизаться, а алый блеск глаз уже
напоминает об их клыках. Но встретив кинжальный взгляд беловолосого
мальчишки, оборотни скалятся и в нерешительности останавливаются. Это не те
добрые оборотни, к которым я привык в Замке, эти готовы кусать всерьез, и
пена стекает с их клыков. Тут Том гортанно вскрикивает, и с его пальцев
летит в псов сноп синеватых молний. Поджав хвосты, твари отступают во тьму
за мгновение до того, как беловолосый мальчишка выхватывает из ниоткуда
катану с черной рукоятью... Я понимаю, что это не последний бой, и потому не
удивляюсь, что теперь и Том напевает вместе с вездесущим Менестрелем, словно
заклинание Пути творит:

Но нас не остановить, мы начали движение вспять,
На нас катится свинцовое время тяжелой рекой.
Еще не время уходить, еще не время устать,
Но продолжается скольжение вниз, там ожидает покой !

...На место псов-оборотней выходит из суеты вокзала прекрасная дева и
манит к себе. Она прекрасна в своей бледности. Почему-то запомнился такой
штрих: на одной руке у нее ногти покрыты черным лаком, на другой -- голубым.
Я делаю шаг к ней, но Том одергивает меня. Не понимая, что творю, я
отталкиваю его. Меня тянет к этой деве, как магнитом. К ее улыбке, более
загадочной, чем улыбка Джоконды.
Тогда мой друг замахивается на нее катаной. Но от ее взгляда клинок
покрывается инеем и рассыпается льдистым крошевом. А меня тянет и тянет к
ней, к этой незнакомке. Я словно примерзаю к ней. Кажется -- еще миг, и я
буду готов ради нее вернуться в Замок...
Том вскинул руку. Конус света вырвался с его ладони. Точнее -- с
маленького диска на ней. Свет от фонарика моего друга падает на нее, и
разоблаченная вампирица, не отбрасывающая тени, гигантским нетопырем
взмывает вверх, сливаясь с ночью, и стоны носферату угасают вдали.
Наваждение спадает с меня. Душа постепенно размораживается, сбрасывая лед
чар, и я иду вслед за другом, прекрасно понимая, о чем поет Том:

А память -- словно лицо,
Что выхвачено вспышкой из полутьмы.
Не разрывай кольцо,
Нас одолеет холод зимы,
Но нас не остановить, мы начали движение вспять.

Вокзал поражает чудовищной абсурдностью...
Какие-то щупальца, свесившись с потолка вокзала, увлеченно таскают
бутерброды из пищевых автоматов. Они так увлечены своим занятием, что им
совершенно не до мальчишек, пересекающих зал. Вспомнив, когда я последний
раз кушал, я протянул руку к одному из автоматов и схватил бутерброд с сыром
и докторской колбасой. Тут же одно из щупалец хлестко ударило меня по руке,
а второе подхватило выпавший бутерброд и утащило его к потолку, откуда
донеслось монотонное довольное чавканье.
На стене у выхода висело здоровенное зеркало, на котором трафаретом
была набита красная надпись: "Запасной выход No6".
-- Нам нужен вход, а не выход... -- хмыкнул Том и толкнул ногой двери.
На нас дохнуло прохладой, забывшейся в духоте вокзала.
Путей было много, их рельсы серебрились струнами невиданного
инструмента, натянутыми в бесконечности. Но перрон был только один. А на
перроне, словно дожидаясь нас, стоит маленький зеленый состав. Я рванулся
было к нему, но беловолосый Том вцепился в меня, да так сильно, что я по
инерции закружился вокруг него! Глянул непонимающе... Еще крепче вцепившись
в мою руку, Том зашагал к ржавеющей куче хлама неподалеку. И лишь вблизи
мара спала с глаз и стало видно, что куча на самом деле -- поезд, а то, что
казалось поездом -- блестящий зеленью своей чешуи Дракон, разлегшийся на
путях. Он шумно вздохнул и переполз на соседний путь, освобождая дорогу
Поезду... Мы вскакиваем в последний вагончик, и Поезд устремляется вперед и
вверх.

Нас не остановить, мы начали движение вспять.
Еще не до конца забыто выражение глаз,
Еще где-то в глубине таится стремленье узнать,
Какая сила сумела заставить вернуться нас.
Но только ноги вновь
Настраиваются на привычный маршрут,
А вереницы слов
Ушли из головы, остались там, где нас ждут,

Солнечные лучи не застали состав, ускользнувший от них по бесконечности
рельсов.

Но нас не остановить, мы начали движение вспять.
Открыты двери назад, захлопнулись все двери вперед.

Летит над земными пейзажами Поезд. Высоко над землей летит...

Спроси кого-нибудь другого, я так и не смог понять,
Что за судьба нас заставляет повторять это
из года в год.

Рушится вдали с первыми лучами солнца мрачная громада Черного Замка. А
над руиной в беспредельной синеве звучит:

Кто знает, когда-нибудь,
Быть может, пресечется этот предел,
Теперь же -- не обессудь,
Сейчас мы вновь не у дел,
но...

Сквозь хитросплетение тоннелей Дороги мчится постоянно преображающийся
Поезд: то он -- паровоз с пятью вагончиками, то стрела монорельса, то
Корабль с золотыми парусами, то поезд простой электрички... Иногда он
притормаживает, иногда мчится особо быстро...

Нас не остановить...

Песня кончилась, и во внезапно наступившей тишине мы услышали голос,
объявляющий при очередной остановке:
-- Станция Большая Медведица. Выход на правую платформу. Осторожно,
двери закрываются, следующая остановка -- Млечный Путь...

...Сейчас -- другой мир, другой Поезд... Просто поезд... И еду один,
нету рядом Тома... Да и мне давно уже не двенадцать лет... И даже не
сорок...
Но я все таки выглянул на Свече. Прямо на ходу высунулся в окно. Слева
шли сплошные составы, а справа -- теплый ветер... Пахло медом, лаской,
Дорогой и любовью... И мне показалось, что Свеча благословила меня.

20 июня -- 23 июля 1999 г.



_________________________________________________________
( В рассказе использованы осколки песен "Беспризорник" (Hi-Fi) и "Дай
мне Бог..." (Анни Лорак), а также песня Антона Эррандала "Откат".