Тамоников Александр. Честь офицера

   Третью роту тогда вел старший лейтенант Великанов, «особист» полка. Это было исключением из принятых правил. Подразделение, в отсутствие штатного командира, принимает его заместитель или командир первого взвода, но Сеня напросился в рейд сам. Ему не отказали. Кто же ему откажет, старшему оперуполномоченному КГБ при части? Роты вышли в заданный район вовремя. Осталась малость, двум подразделениям подняться на пологие хребты, чтобы потом, пройдя небольшим маршем по вершинам ущелья и его дну, фланговыми и фронтальной атаками ударить по врагу, который находился в зоне расширения ущелья, у небольшого кишлака, в ожидании подхода дополнительных сил. Этот подход, по замыслу нашего вышестоящего командования, планировался на завтра, 22 июля, но моджахеды подошли раньше. И двести пятьдесят десантников атаковали группировку, по меньшей мере в три раза превышающую их по количеству живой силы.
   Конечно, преимущество в занятии господствующих высот и внезапность атаки десантников с фронта и склонов сыграли свою роль, но кардинально переломить сложившуюся угрожающую обстановку не могли.
   Десант попал в капкан.
   И вырваться из него можно было, только собрав все силы в единый кулак и идя на прорыв в тыл «духов». Отход или переход к позиционному бою в ожидании сил поддержки означали бы неминуемую гибель батальона. Силы десантников таяли, а «духи» все продолжали получать подкрепление, хрен их знает, откуда бандитов черт нес! И теперь уже сами душманы занимали господствующие высоты, вытесняя десантников к кишлаку. Появились, правда, вертолеты огневой поддержки «Ми-24», но только для того, чтобы сгореть в небе от американских зенитных комплексов «стингер». Штурмовая авиация помочь ничем не могла из-за плотного контакта десантников и «духов».
   Оставался один выход – прорыв, выход из ущелья и организация круговой обороны на плоскогорье. Туда можно было и выбросить помощь! И такой маневр командованием моджахедов не просчитывался, так как шансов на успех имел ничтожно мало. И противоречил всякой логике. Но маневр был применен! К тому времени погибли и комбат, и начальник штаба, и решение пришлось принимать командиру первой роты, Лехе Фомину! Он его принял, первым поднявшись в штыковую. За ним последовал и весь оставшийся в живых личный состав батальона.
   И они прорвались, вышли на плато, где уже высадился второй батальон их полка, а штурмовая авиация вакуумными бомбами отработала отставших «духов».
   Фома вывел людей, спас более сотни жизней молодых ребят, сам же получил смертельное ранение в голову.
   Он еще жил, когда его вносили на носилках в санитарную «вертушку».
   А на следующий день из полевого госпиталя пришло сообщение: гвардии старший лейтенант Фомин скончался, не приходя в себя, еще на борту вертолета. Это было жарким днем 21 июля 1983 года, когда Лехе недавно исполнилось всего двадцать четыре года и через двое суток он должен был убыть в очередной отпуск.
   Вспоминая события двадцатилетней давности, Николай не заметил, как к могиле подошел Великанов.
   И вздрогнул, услышав неожиданное приветствие:
   – Здорово, мужики! Вот и я! Извини, Коля, прости, Леша, служба задержала.
   Он обратился к Рыбанову:
   – Ты давно здесь?
   – Достаточно, чтобы вспомнить тот проклятый бой!
   – Понятно! Наливай, что ли? У меня сегодня времени в обрез! – попросил подполковник.
   Николай разлил водку по двум стаканам.
   Выпили, закусили, закурили.
   – Сам-то как? – спросил Николая Семен.
   – Плыву по течению.
   – Зря ты вот так, Коль…
   – Чего зря? – вдруг окрысился Рыбанов.
   – Плюнул на себя, вот чего!
   – Сень! Давай договоримся, что свои проблемы я буду решать сам, а? Ты прекрасно видишь, жизнь у меня не сложилась. И что-либо изменить уже нельзя. Да я и не хочу ничего менять, понял?
   Великанов хотел перебить друга, но тот не дал:
   – Не надо, Сень! Знаю, что скажешь. Что и хата есть, и здоровьем бог не обидел, и баб одиноких вокруг много… не надо! Все из перечисленного в достатке, только в душе у меня пусто. Нет цели! Прошел день, и хрен с ним! Просьба к тебе одна, сдохну, похорони рядом с Фомой? Тут и место есть, и все оформить в твоих силах!
   Подполковник укоризненно покачал головой:
   – Нет, Коля, у тебя точно крыша съехала! Тебе и сорока пяти нет, а ты о чем думаешь?
   Николай ничего не ответил, выбросил окурок. Тут же прикурив новую сигарету, достал вторую бутылку водки, открыл ее, молча разлил.
   – За что вторую выпьем, страж безопасности? – спросил он.
   – За тебя! – отрезал Великанов. – Чтобы наконец прошел твой депресняк!
   – Да? Ну как скажешь, за меня так за меня!
   Выпили.
   Подполковник о чем-то задумался.
   И вообще, с самого появления здесь Сеня был каким-то не таким. Но Николай пока ничего не спрашивал, они сидели молча, курили и глядели, как ветер колышет на могильной плите ярко-красные гвоздики. Семен задумчиво произнес:
   – Да…
   Тут Рыбанов и спросил:
   – У тебя тоже неприятности, Сень? Семья?
   – А? – очнулся от раздумий подполковник. – Нет, с семьей все в порядке, Оля привет тебе передает.
   – Взаимно. А чего захмурел сегодня? Или от меня заразился?
   – Не говори глупостей, Коля!
   Семен встал.
   При его крупной комплекции долго на маленькой лавочке не просидеть. Он прошелся вдоль ближних могил, помог какой-то женщине поправить плиту памятника. Вернулся к Рыбанову, встал у столика.
   Николай за это время налил в стаканы остатки второй бутылки. Семен посмотрел на спиртное, ничего не сказал.
   Рыбанов спросил:
   – На службе напряги, Семен?
   – Да как тебе сказать…
   – Как есть, так и говори, если можешь, конечно.
   – Сказал бы, если мог.
   – Ну тогда вздрогнем по последней?
   – Давай!
   – За тех, кто остался в горах Гиндукуша и Чечни!
   Не чокаясь, выпили.
   Подполковник спросил:
   – Мне пора, Коль, тебя подвезти до дома? Я на машине.
   – Спасибо, Сень, не надо, я еще посижу с Фомой. Мне спешить некуда.
   – Тогда до встречи. Спи спокойно, Леха. Мы помним тебя. А ты, Коля, как в себя придешь, позвони. На работу нормальную устрою…
   Подполковник Великанов пошел к центральной аллее.
   Рыбанов проводил его взглядом, пока тот не скрылся в лабиринтах кладбища.
   Откуда-то сзади подошел неопрятного вида человек неопределенного возраста. Местный бомж. Спросил:
   – Бутылочки пустые не позволите взять?
   – Да забирай!
   – А перекусить чего не найдется? Я с могил не беру, если только подаст кто!
   – Голоден?
   – Да!
   Водка, несмотря на то что выпито было немало, особо не взяла Николая, так, непонятно что в голове. А он сегодня решил напиться. Повода не было, он ему и не нужен был, просто решил – и все! А значит, сделает! Он спросил бомжа:
   – За водярой слетаешь? Тот ответил с готовностью:
   – Какой базар?.. Только двадцатку бы сверху за ноги, а?
   Николай предупредил:
   – Принесешь пузырь, стольник дам, только смотри, не паленки какой. А двадцатку на, держи!
   Он протянул бомжу восемьдесят рублей:
   – Сколько ждать?
   – С полчаса придется!
   – Пойдет! Но насчет самопала я тебя предупредил!
   – Все будет ништяк!
   Бомж скрылся среди могильных крестов свежих могил в стороне, противоположной центральному входу. Видать, у этих ребят свои пути-дорожки здесь имеются.
   Николай закурил очередную сигарету. Он всегда много курил, особенно когда выпивал. Улыбающийся образ Фомы вернул Рыбанова в прошлое.
   Как случилось, что он стал тем, кем стал? И началось сразу же после Афгана. Когда его, боевого офицера, перевели в учебную часть, присвоив звание капитана. Он рассчитывал, пройдя войну, попасть куда-нибудь в центр или, что было бы справедливее, в Западную группу войск, за границу. А вместо этого – горный учебный центр, где семьи офицеров ютились в бараках рядом с палатками личного состава. Никаких удобств! Да что там удобств? Воды нормальной не было! Варили верблюжью колючку, пропади она пропадом! Людей желтуха да тиф косой косили. Как «афганец» подует, света нет! Да еще всякие пендинки – вроде простые комары, а укусит такая тварь, недели через две гнить начнешь. Скорпионом, гюрзой, коброй никого не удивишь, шакалы прямо к баракам ночью подходили. И жара! И днем, и ночью! С мая по октябрь на небе ни облачка. Солнце и зной! Короче, мандец полный!
   Надя, правда, безропотно восприняла перевод мужа. Она готова была вместе с ним переносить все тяготы и лишения. Но он, Рыбанов, изменился.
   Николай чувствовал, что война сломала в нем что-то то, что когда-то и определяло его сущность.
   Он стал жесток, без причины вспыльчив. И не столько в отношении подчиненных, сколько к Наде, никак такого отношения к себе не заслужившей. Но стать прежним Рыбанов уже не мог. Душа боевого капитана так и осталась «за речкой». Он запил. Пил с утра, днем, к вечеру приходил в свой барак на автопилоте. Надежда пыталась воздействовать на мужа, бороться за него, но натыкалась на неприступную стену отчуждения, которую воздвиг капитан. И он понимал, что катится в пропасть, но ничего не предпринимал, чтобы остановиться.
   Почему?
   На этот вопрос у него, да и ни у кого другого, знавшего его, ответа не было. Он пил, подав рапорт на увольнение. За него взялись политические и партийные органы. Но и им ничего не удалось сделать. Николай был невменяем.
   На беседах с начальством отмалчивался, на взыскания, которые посыпались как из рога изобилия, внимания не обращал. В общем, хорошо еще, что просто уволили в запас. А то такие штуки в армии в то время могли по-разному обернуться.
   И хорошо, что в родном городе была квартира родителей. Отец в то время год как умер. Они с Надей переехали в Переславль. Надо отдать ей должное, супруга боролась за него до конца. И он вроде начал меняться, меньше пил, стал спокойнее, но тут новый удар – умирает мама! Новый срыв. Опять пьянки.
   Никакой постоянной работы, хамское, оскорбительное отношение к Наде, как будто она была причиной всех его неудач. Рыбанов прекрасно понимал, что во всем виноват сам, но непонятно и необъяснимо, словно назло кому-то продолжал… А такая жизнь не могла не привести семью к краху. Так оно и вышло.
   Пришло время, и Надя призналась, что уходит к другому человеку.
   Сказала честно и открыто.
   Ему бы удержать ее, но Николай ответил, что она может делать, что хочет. Она ушла.
   Разлуку переживал тяжело. Ревность и обида душили его. Но, как говорится, поезд ушел, вокзал опустел!
   Почему сейчас Рыбанов вспомнил о Наде? Может, из-за того, что и с ней жизнь обошлась жестоко?
   Уйдя от него, Надя обрела то, что стремилась создать с ним, – семью! С новым мужем, неким предпринимателем Карауловым. Летом 85-го года она родила сына. Он еще тогда подумал: и полгода не прошло, как они разошлись, а она уже обзавелась ребенком. С Рыбановым, значит, она детей не хотела иметь, а с другим – раз, и все дела! После этого Николай поплыл по течению, с каждым днем приближаясь к смертельному водопаду. У него были проблески, он сходился с женщинами, но ни с одной не ужился. А тут еще и деньги кончились. А кому он нужен без денег? Он ведь существовал на деньги от проданного в деревне дома деда. Потом пришлось искать работу, и он устроился грузчиком на продовольственной базе. Никуда больше его не брали. Но он этому не придавал значения. Платили неплохо, а работы он не боялся.
   Странно, как за столь продолжительный период употребления алкоголя он не спился.
   Рыбанов по-прежнему утром был легок на подъем. Не похмелялся и не болел. Пил больше по привычке и от одиночества, на которое сам обрек себя.
   Катастрофа в жизни Нади произошла по вине случая.
   Машина, на которой она с мужем возвращалась с дачи, потеряла управление, попав на битум, разлитый по дороге. Автомобиль вынесло на встречную полосу, прямо под «КамАЗ». Муж погиб сразу, Надя получила травмы, от которых стала инвалидом. Николай, узнав о несчастье, хотел навестить ее в больнице, но в последний момент не решился. А потом, когда она поднялась и смогла продолжить работу в школе, встреча потеряла всякий смысл. Хотя однажды, посетив кладбище в день рождения матери, Николай увидел ее. Она шла по центральной аллее, неся в руке две орхидеи.
   Рыбанов мог бы ее окликнуть, поговорить, но и тут что-то помешало ему это сделать. Что? Боязнь, что Надя не так его поймет? Может быть. И Николай не окликнул ее, а в сердце заныла боль. И водка эту боль не перебила. Больше он Надю не видел. Но печальный и такой любимый образ Нади теперь часто вставал перед ним.
   Николай посмотрел на фотографию Фомина, проговорил:
   – Вот такие дела, Леха!
   За кладбищем начали сгущаться тучи. Он прикинул: если ветер не изменит направления или не стихнет, то дождя часа через два не избежать.
   Николай посмотрел на часы. Полчаса прошли.
   Куда же провалился гонец?
   Схватил «бабки» и был таков? Ну и черт с ним! Рыбанов ждет еще пятнадцать минут. Потом домой. В свою трехкомнатную тюрьму!
   Бомж появился через десять минут, весь в мыле.
   – Вот, господин хороший, и водочка, – с отдышкой доложил он. – Казенная, «Губернатор»! В магазине брал, даже чек принес, чтоб без сомнений!
   – Молодец! Держи свои деньги, ты их честно отработал, и все, что из закуски осталось, забирай!
   – Спасибо, вам вопрос можно?
   – Давай.
   – Извините, здесь ваш друг похоронен или родственник?
   – Друг. Воевали вместе. В Афгане. Мне повезло, ему – нет.
   Бомж горестно, с искренним сожалением вздохнул:
   – Что ж поделать? Война – дело такое. Хотя еще неизвестно, кому повезло больше, тому, кто остался там навсегда, или тому, кому пришлось дожить до этих проклятых времен.
   Николай внимательно взглянул на бездомного.
   – Ты прав…
   Он решил идти домой. Тучи все гуще обкладывали город, ветер усиливался.
   Бомж ушел, Николай положил бутылку в опустевшую сумку, попрощался с другом:
   – Пойду я, Фома. Спи спокойно. Придет время, глядишь, и встретимся, если… будет где встречаться! Прощай!
   Он низко поклонился, вышел из ограды, накинув на место цепь, пошел к выходу из кладбища.
   Водка понемногу начинала действовать.
   Его немного покачивало. Не хватало еще в «мыльник» загреметь, менты сейчас так и пасут выпивших, будто нет у них другой работы. Надо немного прогуляться здесь.
   Он еще с полчаса побродил по кладбищу, а потом уже направился к трамвайной остановке.
   Подходя к дому, Рыбанов увидел «Опель» Горчака, соседа по подъезду. Моисея Иосифовича знали все жильцы дома, если не района. Он был известным в городе адвокатом, и многие обращались со своими бедами именно к нему. Человек по натуре добрый и отзывчивый, Горчак никому и никогда не отказывал в посильной помощи. За что и пользовался уважением как человек, а также авторитетом как профессионал высокого уровня.
   Но сейчас у адвоката, судя по всему, возникли проблемы.
   И заключались они в том, что к Горчаку прицепились трое молодых парней из категории уличных бандитов-беспредельщиков.
   Уже издали Николай услышал:
   – Тебе, жидовская твоя морда, кто тут тачку поставить разрешил, а? Это наша территория, и мы решаем, кому, где и что ставить! Разворовали, суки, страну, на какие «бобы» ты иномарку новую взял?
   Один из парней несколько раз ударил по крылу машины.
   Второй, ростом повыше, но с такой же неотличимой мордой, подначивал подельника:
   – Да чего ты там, в натуре, выстави его на бабки – и весь базар, чего канитель с этим жидом разводить? Пятьсот баксов штрафа!
   Третий из отморозков угрожающе приблизился к Горчаку.
   – Ну ты че, скунс вонючий, будешь платить? Или нам твоей еврейской мордой отрихтовать «Опель»?
   Николай ускорил шаг.
   – Ребята, – мямлил Горчак, – нет у меня таких денег, нет! Ни с собой, ни дома!
   – У вас, евреев, никогда ни хрена нет! Знаем вашу породу! Короче, Гном, снимай с тачки магнитолу и колонки, а ты, Моцик, бумажник его посмотри. Права и паспорт забери, потом выкупит, жидовская морда!
   В это время к ним подошел Рыбанов. Наглость парней, на виду у всех, днем, безнаказанно грабящих и унижающих пожилого человека, взбесила его. Чему способствовало и выпитое ранее спиртное. Николай крикнул троице отморозков:
   – Эй! Чмыри болотные! Чего к человеку пристали?
   – Че??? – обернулся к Рыбанову старший бандит. – Это кто тут вякать вздумал?
   – Столб тебе в очко, придурок! – ответил Николай. – И с тобой, мудак, не вякают, а пока еще разговаривают!
   На такой выпад неизвестного мужчины отреагировала вся троица.
   – Ты че, мужик, в натуре? Оборзел никак? В жало захотел?
   Рыбанов завелся не на шутку, предупредил: – Короче так, козлы, через минуту не слиняете, асфальт лизать заставлю.
   Тот, кого в кодле звали Гномом, обратился к старшему:
   – Бань? Это еще че за заморочки? Ты слыхал базар этого ублюдка?
   – Я все слышал, – прошипел змеей Баня. – Сейчас эта падаль ответит за слова, делаем его, пацаны!
   И троица двинулась на Николая.
   За своей машиной спрятался перепуганный Горчак.
   Рыбанов же спокойно поставил сумку за бордюр стоянки, приготовившись к отражению нападения. По опыту он знал, что эти дутые качки серьезной опасности как бойцы не представляют. И больше мастера трепать языком, чем действовать. И нападают они стаей, как намереваются сделать это сейчас. В этой стае их и слабость. Один рассчитывает на другого, конкретной цели не имея. Как с таким противником бороться, бывший спецназовец знал.
   Стоило троице сблизиться с ним до расстояния удара, Николай сам перешел к нападению.
   Ударом ноги в голень он свалил Баню. Тут же растопыренной ладонью нанес удар в глаза Гнома, который с воем от резкой боли опустился к подельнику.
   Третий, Моцик, успел взмахнуть рукой в попытке попасть в лицо Рыбанова. Но Николай отбил эту попытку и прямым ударом в челюсть послал бандита в глубокий нокаут. Схватив старшего за ворот джинсовой рубахи, рывком поставил его на ноги и спросил:
   – Делаем его, говоришь? Ну и как, сделали?
   Баня дернулся в попытке освободиться, но получил удар головой в лицо, опрокинулся на асфальт, заливая его кровью.
   Осмотрев поле битвы, Николай сказал:
   – Вот такие дела! – и уже громче: – Моисей Иосифович! Выходите, угроза миновала!
   Горчак прекрасно видел, как сосед расправился с тремя крепкими с виду парнями, и смотрел на Рыбанова с уважением и восхищением.
   – Да, вот что значит уметь драться! А я как нюня, растерялся, испугался и не знал, что и делать. Да и кто учил меня драться? У нас это не принято. А вы их ловко, Николай, обезвредили! А они, извините… того, живы?
   Рыбанов усмехнулся:
   – А что, вы предпочли бы увидеть их трупы?
   – Что вы, что вы? Конечно, нет, упаси господь!
   – Живы и скоро оклемаются, мы с их главарем беседу короткую проведем, и пойдут эти засранцы залечивать свои раны.
   Действительно, минут через пять бандиты поднялись с асфальта.
   Баня держал у носа платок, останавливая обильно идущую кровь. Гном, весь в слезах, наконец проморгался и смотрел на окружающий мир красными, воспаленными глазами. Моцак держался рукой за сломанную челюсть.
   Николай приказал Гному и Моцаку:
   – Вы, двое, быстро свалили со двора!
   Бандиты послушно удалились.
   Баня же ждал, что предпримет этот мужик, без напрягов набивший морды им всем, и молчал. От былой бандитской удали не осталось и следа.
   Николай подошел к нему:
   – Ты хоть знаешь, дурак, на кого наехал? Нет? Тебе без разницы? А вот сейчас этот жид, как ты его называл, позвонит своей «крыше», и ты пожалеешь, что на свет появился, жертва аборта! Это же знаменитый адвокат! Его весь криминал города знает, чучело! Благодари бога, что я вступился за него, иначе уже сегодня вечером всю вашу троицу в реке, как котят, утопили бы. Ты понимаешь, что я говорю, есть, чем понимать?
   – Понимаю!
   – Тогда вали отсюда, и мой тебе совет, обходи этот двор, и особенно еврея, за километр. Если, конечно, жить хочешь! Пшел вон!
   Баня развернулся, продолжая держать промокший насквозь кровью носовой платок, слегка хромая, двинулся вслед подельникам.
   Горчак, слышавший разговор Николая с бандитом, спросил:
   – А про какую «крышу» вы ему говорили? У меня нет ничего подобного. Знакомые среди авторитетов преступного мира есть, но это связано с моей работой, и не более.
   – Эти-то знакомства, Моисей Иосифович, и называются «крышей»!
   Пожилой еврей задумался. Проговорил:
   – Я хотел сегодня машину здесь на ночь оставить, а если эти вернутся и сожгут, чтобы отомстить?
   – Эти сюда больше не вернутся, но могут появиться другие! Так что «Опель» все же лучше отогнать на платную стоянку, чтобы спать спокойно.
   – Да, вы правы, я так и сделаю! Скажите, Николай, чем и как я могу отблагодарить вас за заступничество?
   – Перестаньте, Моисей Иосифович. Мы же люди, а не звери, и должны помогать друг другу!
   – Спасибо вам, Николай!
   – Не за что! В другой раз постарайтесь успеть по сотовому телефону милицию вызвать!
   – Да, да, конечно, я об этом как-то забыл! Все произошло так внезапно!
   Николай поднялся к себе в квартиру, на третий этаж.
   И тут же грянул гром. Неожиданным, мощным разрывом артиллерийского заряда. По стеклам забарабанили первые крупные капли начинающегося дождя.
   Скоро он усилился, и над городом вовсю заполыхала гроза.
   Вовремя он вернулся.
   Рыбанов достал бутылку водки, купленную бомжом с кладбища, открыл ее. Выпил сто пятьдесят граммов, перекусил консервами.
   Вышел на лоджию. Смотреть, как вокруг беснуется природа.
   Ветер гнул деревья, его береза тоже отчаянно металась под порывами ветра.
   Сверкала молния, и тут же ее зигзаги сопровождались оглушительными раскатами грома. Косой ливень, настолько сильный, что Рыбанов не видел дома напротив, до которого было метров двести, бил в окна.
   Он стоял, защищенный от потоков воды балконной рамой, и смотрел на эту беснующуюся стихию.
   Стоял, ни о чем не думая, ничего не вспоминая, не строя никаких планов на будущее. Просто стоял и смотрел на грозу!

ГЛАВА 3

   В же это самое время в пригородном особняке некий Руслан Габрелия – хозяин усадьбы – вызвал к себе в кабинет жену Аллу и падчерицу Ларису, девушку семнадцати лет.
   Когда мать с дочерью вошли к строгому мужу и отчиму, тот предложил им присесть:
   – Садитесь в кресла, разговор у нас предстоит короткий, но обстоятельный, во многом меняющий обычный уклад нашей жизни.
   Хозяин дома и семьи встал из-за рабочего стола, прошелся по обширному кабинету, обдумывая, с чего начать. Он подошел к супруге:
   – Алла! Ты должна быть готова к тому, что скоро дочь нас покинет!
   – Что??? – в один голос, в крайнем удивлении, воскликнули мать с дочерью.
   Габрелия поднял руку:
   – Лара, помолчи, с тобой разговор особый будет, а тебе, женщина, – повернулся он к жене, – повторяю: дочь в ближайшие дни покинет нас! Она станет женой одного почтенного и обеспеченного человека. И не пытайся возражать. Так решил я! А значит, так оно и будет! Не скули, а лучше займись подготовкой Ларисы к отъезду! Дорога ее ждет долгая, а жизнь счастливая!
   Алла попыталась что-то сказать мужу, но тот грубо прервал ее:
   – Ты не поняла меня, женщина? Или забыла, что в семье все вопросы решает только мужчина? Иди! Оставь нас с Ларой!
   Алла послушно поднялась и, вытирая наполнившиеся слезами глаза, вышла из кабинета.
   Когда-то, когда она жила еще в Грозном, мирном центре Чечено-Ингушетии, ей, девушке, чьи родители умерли в раннем возрасте, воспитанной бабушкой по отцовой линии, жить было нелегко. Она рано вышла замуж. Но супруг вскоре, без предупреждения, неожиданно ушел от нее, переехав куда-то на Кубань. Оставив ее в маленькой комнате общежития пожарной части, где служил раньше, с двухмесячной дочерью на руках и практически без средств к существованию. Она осталась подло брошенной, но не утерявшей былой красоты и привлекательности. Это пришлось по вкусу одному молодому горцу, абхазцу по национальности. Руслан, так звали горца, начал ухаживать за Аллой, и это нравилось молодой женщине. Она не любила его, но жизнь поставила ее в такие условия, что без посторонней помощи она просто бы не выжила.
   Через год он сделал ей предложение. Тогда еще смешанные браки не были редкостью, и родители Руслана, не без некоторого сожаления, благословили молодых, несмотря на то что у невестки уже был ребенок. Казалось, все складывается неплохо, но Руслан после скромной свадьбы резко изменился. Алла из «необыкновенного, цветущего бутона розы», как раньше называл ее жених, превратилась просто в «женщину»!
   По-другому муж к ней больше почти не обращался.
   На окраине города отец Руслана построил молодой семье небольшой дом, где муж стал полновластным хозяином, подчинив Аллу своим законам. А супруг жил своей жизнью. Он являлся домой поздно, целыми днями занимаясь чем-то на центральном рынке. Требовал ужина, курил анашу и терзал ее молодое тело, извращаясь, как хотел!
   Не такой жизни ждала от Руслана Алла, но что-либо предпринять не могла.
   Однажды она решилась высказать мужу все, что думает по поводу их брака, и пригрозила, забрав дочь, уйти от него!
   Руслан, выслушав ее, криво усмехнулся, вытащил из ножен длинный и острый кинжал, подошел к Алле, одним взмахом рассек ей щеку. Затем, подставив к горлу острие клинка, спокойно, словно так и должно быть, произнес:
   – Это тебе, дорогая, за то, что забыла свое меcто в семье, где все решаю только я. А насчет ухода? Надо будет, я сам вышвырну тебя отсюда вместе с твоим выродком. До этого ты будешь жить по моим законам! И если ты еще раз осмелишься завести подобный разговор, я просто отрежу тебе голову. Запомни то, что я тебе сказал, на всю жизнь: ты, как и твоя дочь, мои рабы, не более того. Без меня вы давно бы сдохли в сточной яме, нищенки!
   Он вложил кинжал в ножны, разрешил ей обработать рану, из которой хлестала кровь; к врачу, однако, не отпустив и не вызвав того. С этого дня безобразный шрам постоянным предупреждением «красовался» на лице женщины!
   И хотя рабыней Руслан называл и Ларису, но относился к ней лучше, чем к матери. Может, оттого, что своих детей супруги так и не смогли завести? А может, по какой другой причине, но как бы то ни было, отчим относился к падчерице строго, однако не жестоко, иногда даже балуя подарками!
   Алла же со временем смирилась с участью обычной прислуги и не возмущалась даже тогда, когда Руслан выгонял ее в комнату дочери, а сам проводил ночь с другой женщиной. И делал он это часто и открыто! Пока не подросла Лариса.
   Как только ей исполнилось десять лет, Руслан стал уходить из дома и иногда пропадал на стороне неделями. И жили бы они так, но тут разразилась первая чеченская военная кампания.
   Муж Аллы, как истинный горец, пошел служить Дудаеву. Но недолго продолжалась его боевая карьера. Вскоре он был взят в плен. К счастью для него, ничего кровавого Габрелия совершить не успел, да и многочисленные просьбы Аллы сделали свое дело. Руслана отпустили. И он, быстро собравшись, ничего толком не объяснив, уехал из родного дома. Габрелия отсутствовал почти год. Алла думала, что и второй муж просто бросил ее, и это было бы облегчением для несчастной женщины. Но он вернулся! Как-то поздней ночью Руслан постучал в окно своего дома. Приказал жене и падчерице собираться в дальнюю дорогу. Наутро они были уже в пути.
   Остановились в Переславле, где Габрелия за период своего отсутствия сумел наладить собственное дело и купить квартиру. Жизнь изменилась, но только не в отношении Аллы. Она как была прислугой, так ей и осталась. За любое, случайно брошенное слово, которое не нравилось мужу, тот ее жестоко избивал. На улицу она не выходила. А скоро они переехали в пригородный дом, вся забота по которому легла на ее плечи. Муж же, связавшись с какой-то темной компанией, продолжал дикие оргии с местными проститутками, забыв об Алле как о женщине навсегда, как забывают о старых, отслуживших свой срок вещах, еще пригодных для грязной работы. Алла продолжала и в центре России оставаться рабыней.