Тамоников Александр. Кровь за кровь

   Реньков кивнул:
   – Все будет ништяк! Я за кусточком у дерева встану. Если кто и объявится, завалю.
   – Смотри, одного ты уже «завалил»! Ладно, идем, Жора.
   Вячеслав Кожанов и Георгий Окунько двинулись к центральному входу особняка Голубевых. Кожан нес ключи, забранные у охранника перед тем, как отправить его труп в бассейн.
   Дверь открылась легко, без скрипа. Бандиты прикрыли ее за собой, прошли в гостиную. Здесь Кожан поднял руку вверх. Убийцы остановились, прислушиваясь к тишине дома. Слушали с минуту. Затем Кожанов нагнулся к Окунько:
   – Твоя левая сторона, моя правая. Обходим все помещения.
   – Понял!
   – Давай, тихо, начали!
   Бандиты разошлись по первому этажу. Обход провели быстро минут за пятнадцать. Никого не обнаружив, встретились в гостиной. Кожанов указал на лестницу:
   – Подымаемся вместе. Спальня Голубевых на схеме сразу слева по коридору, справа через гостевую комната дочери. Но ты, как я войду в спальню, посмотри и гостевую комнату. И еще раз предупреждаю: работаем в резине.
   – Да помню я все!
   – Вперед!
   Бандиты поднялись на второй этаж.
   Кожанов указал на себя и на первую дверь слева по коридору, достал нож, аккуратно потрогал лезвие, ухмыльнулся, указал подельнику на коридор. Окунько двинулся к третьей справа двери, где спала дочь Голубевых, четырнадцатилетняя Галя. Музыка утомила ее, и она уснула, не разбирая постель и не раздеваясь, в халатике, сбросив на ковер наушники. Засыпали после бурной, страстной и сладостной близости и родители Галины, супруги Голубевы. Ирина, поцеловав мужа, отвернулась от него, заняв любимое свое положение – руки под сложенной вдвое подушкой, край одеяла между ног. Игорь Степанович обнял жену, но потом тоже отвернулся, так удобнее. Они не успели погрузиться в сон, как дверь их спальни раскрылась, и свет люстры осветил небольшую, но уютную, обставленную дорогой мебелью комнату. Открыв глаза и сощурив их от света, хозяин дома недоуменно спросил:
   – Что такое?
   Ответа он не услышал.
 
   Кожанов, рывком открыв дверь, нащупал выключатель и перевел тумблер вниз. Спальня осветилась всеми четырьмя лампами красивой, модной люстры. Голубев, прищурив глаза, спросил:
   – Что такое?
   Значит, проснулся или не успел заснуть. Повернулась к двери и супруга.
   Кожан не ответил на вопрос Голубева. Он прошел к двуспальной кровати и молча одним взмахом рассек горло приподнявшегося на локте Игоря Степановича. Тот схватился за рану, из которой ударила кровь, и, захрипев, повалился на постель, головой вниз, к коврику, обильно обагряя его алым. От увиденного Ирина широко раскрыла глаза и рот, но ни кричать, ни двинуться с места не смогла. Ее охватило оцепенение. Впрочем, длилось оно недолго. Кожанов, вскочив на кровать и переступив через умирающего Голубева, ударом ботинка в хрупкие ребра, сбросил женщину на пол. Следом спрыгнул сам. От падения короткая розовая прозрачная комбинация Голубевой задралась вверх, оголив интимное место женщины. Увидев промежность жертвы, округлые формы ягодиц и торчащие, красные соски пышных грудей, вывалившихся наружу, Кожанов почувствовал, как острое желание стремительно заполняет его. Он уже хотел наброситься на эту сучку, чтобы извращенно, грубо, сознательно причиняя боль, изнасиловать ее, но крик в комнате дочери Голубевых, Галины, привел его в чувство. Кожан тряхнул головой, отгоняя соблазн. Временно отгоняя. Лежавшее тело еще будет извиваться под ним, но не сейчас, позже, когда банда получит то, за чем пришла.
   – Кто вы? За что? – вскрикнула женщина.
   Кожанов нанес удар Ирине в лицо, разбивая губы, ломая зубы. Затем схватил за волосы, поднял, бросил в кресло, еще раз ударил, на этот раз в переносицу. Кровь хлынула изо рта и из носа. Бандит не обращал на это внимание. Он достал из кармана моток веревки и связал жертву так, что Ирина не могла пошевелиться. Разбитый рот Кожан заклеил липкой лентой, оставив край, чтобы, когда надо, снять ее. Ударил Ирину по щеке. Она пришла в себя, раскрывшимися от боли, ужаса и непонимания происходящего глазами глядя на палача.
   А Кожанов присел напротив жертвы. Взял со столика стакан сока, отпил половину. Сморщился.
   – И что за мочу вы пьете? Не сок, а хрень какая-то. А может, это и есть моча? Ты мужу «золотой дождь» выдавала? Частью в стакан, чтобы потом пить? Вообще-то моча, она полезная. Так вы занимались перед сном извращенным сексом?
   Ирина Петровна что-то промычала.
   Кожанов усмехнулся:
   – Не хочешь говорить. Не надо, я и сам вижу, что занимались. А фигурка у тебя ничего, ротик пухленький. Минет мужу небось делала? Впрочем, можешь не отвечать, конечно, делала. А любовнику? Или скажешь, у тебя нет любовника и никогда не было? Вот в это не поверю. Такая телка не может не трахаться на стороне, с тем же охранником, например. Муж-то деловой, все время занят… был! Ты такая же шалава, что и другие, из тех, кто живет в таких особняках. Страшно сейчас? Муженька зарезали, неизвестно, что с дочкой…
   Ирина дернулась в кресле, глаза наполнились слезами.
   Кожанов же продолжал свою дьявольскую игру:
   – Да, а кстати, что у нас там с твоей комсомолкой? Ей четырнадцать? Раньше в эти года в комсомол принимали. Не всех, меня вот не приняли, потому как под следствием был. Засадил одному старикану пику в бок. Бабки нужны были на вино, сигареты, а предки не давали. Сами все до копейки пропивали. Но к теме…
   Он крикнул в коридор:
   – Окунь!
   – Да?
   – Ты чего там застрял?
   – Да вот девчонка крепко уснула, будить долго пришлось, но мы идем, идем!
   – Давай! А то мамаша тут переживает. Нервничает…
 
   Притворив вторую справа комнату, оказавшуюся пустой, Окунько прошел к третьей – комнате дочери Голубевых, Галины, таковой она и была отмечена на схеме Демьяна. В отличие от Кожана, Окунько осторожно приоткрыл дверь. Ему не надо было включать свет – на стене над кроватью горел светильник. Девчонка с распущенными русыми волосами спала на не разобранной постели в халате. Рядом на ковре валялись наушники, ближе к письменному столу – аудиоплеер. Девушка лежала спиной к двери, и бандит при виде выпяченных упругих ягодиц довольно усмехнулся, подумав – хороша попка, самое то. И неважно, что морда может быть страшнее обезьяньей. Морду, ее и прикрыть можно. А вот из худой жлыги аппетитную куклу не сделаешь.
   Услышав шум в спальне родителей, начал действовать и Окунько. Он подошел к кровати, схватил спящую девочку за волосы и рывком сдернул на пол, на ковер. Это причинило Галине сильную боль, от которой она с криком проснулась. Этот крик и слышала ее мать, сброшенная на пол другим бандитом. Окунь, дабы прекратить крик, ударил Галину ногой в голову, стараясь не попасть в висок. Крик оборвался. Окунько сорвал с девочки халат – пуговицы полетели в разные стороны. Под халатом ничего не было. Развернув жертву на спину, бандит сжал упругую грудь уже сформировавшейся девушки, но закричать от новой боли не дал, зажав рукой рот.
   – Тихо, соска! Молчи, или удавлю, как цыпленка. Поняла, тварь?
   Испуганная до смерти Галя утвердительно закивала головой. Окунько спросил:
   – Значит, будешь вести себя хорошо?
   И вновь девочка испуганно и утвердительно закивала головой.
   Бандит убрал руку с ее рта:
   – Вот и хорошо, молодец! Старших надо слушаться. А сиськи у тебя, как у взрослой. Какой размер? Третий?
   – Второй… – прошептала Галина.
   – Да? Тоже неплохо. А что у нас между ног?
   – Не надо!
   – Раздвинь ласты, сука!
   Девочка подчинилась.
   Убийца, насильник и извращенец Окунько, глотая обильно выделившуюся слюну, проговорил, глядя на нежные прелести девочки:
   – Кайф! Ничего не скажешь! Целка еще? Или кто-то уже успел распечатать?
   – Я… я… девочка!
   – Ну понятно, что не мальчик; спрашиваю, девственница?
   – Да!
   – Охренительно! Это молодец, что блюла себя. Очень правильно делала!
   Окунько провел рукой между ног Галины. Девочка вздрогнула и сжала ноги. Это не понравилось бандиту:
   – Ты че, сука? Сказано, раздвинуть ляжки и так лежать, пока при памяти.
 
   – Не трогайте меня!
   – Чего? Ты, мокрощелка, еще вякать будешь? А не хочешь, я прямо сейчас тебе болт в пасть засуну и заставлю сосать, как леденец?
   – Не буду!
   – Ах ты, сучка непробитая…
   Размахнувшись, Окунько дважды ударил девушку по лицу. Щеки тут же покраснели, из рассеченной брови пошла кровь. Галина, заплакав, попросила:
   – Дядя, отпустите меня… пожалуйста. Мне всего 14 лет! Я никому ничего плохого не сделала…
   Окунько усмехнулся:
   – Так-то лучше! Значит, никому ничего плохого не делала? А я делал, многим и много раз. И сегодня сделаю. Догадайся, кому?
   – Не надо… я боюсь!
   – Еще бы! Ведь самое страшное тебя, соска, ждет впереди.
   Из коридора послышался окрик Кожана:
   – Окунь!
   – Да?
   – Ты чего там застрял?
   – Да вот девочка крепко уснула. Будить долго пришлось, но мы идем, идем!
   – Давай! А то мамаша тут переживает. Нервничает.
   Окунь взглянул на Галю:
   – Слышала? Мамуля переживает. Вставай, пойдем! Она тебя пожалеет.
   – Мне надо одеться…
   – Так сойдет.
   Окунько за руку рывком поднял с ковра Галину и, схватив ее за щуплую шею, потащил в спальную комнату родителей. В комнату, превращенную безжалостными бандитами в плаху.

Глава 2

   При виде голой, избитой дочери, введенной в комнату вторым бандитом, Ирина Голубева вскрикнула. Ее крик заглушила лента. Девочка же, увидев связанную мать, вздрогнула, а когда посмотрела на кровать, закричала. Окунько ударил ее по ногам, притянул к себе, закрыв рот широкой ладонью, развернув к стене.
   – Молчи, тварь, я же предупреждал тебя!
   Кожанов пододвинулся к креслу, в котором сидела супруга убитого предпринимателя, и взглянув ей в глаза, спросил:
   – Жить хочешь, красотка?
   Голубева утвердительно кивнула и указала глазами на дочь. Бандит понял смысл взгляда:
   – Ты также хочешь, чтобы мы не тронули и дочь?
   Ирина закивала.
   – Объяснимое желание, – усмехнулся Кожанов. – Тогда поговорим. Сейчас я сниму ленту с твоего рта, и поговорим. Ответишь на несколько вопросов, и мы вас не тронем. При условии, естественно, правдивых ответов. Попытаешься обмануть или закричать – первой пострадает дочь. Хотя вряд ли кто со стороны услышит, но лучше, если ты не будешь кричать. Я понятно объясняю?
   Женщина вновь утвердительно кивнула головой.
   Кожанов снял ленту с лица жертвы. Голубева глубоко вздохнула и тут же попросила:
   – Отпустите, пожалуйста, Галину и дайте ей возможность одеться.
   Кожан повысил голос:
   – Я же сказал, от тебя требуется одно – ответить на несколько вопросов. И больше ничего. Потом сама нарядишь свою дочь.
   – Понятно, спрашивайте.
   – Где документы и ключи от машин?
   – Так вам были нужны машины? Вы за ними пришли?
   – Ты что, сука, плохо врубаешься? Сколько раз говорить, что ты должна только отвечать на вопросы? Не слышу ответа.
   Голубева сказала:
   – Насколько знаю, Игорь… Господи, за что вы убили его… из-за каких-то…
   – Где документы и ключи?
   Женщина, сдержав слезы, ответила:
   – Насколько знаю, Игорь держал их либо в борсетке, либо в кейсе.
   – Где борсетка и кейс?
   – Наверное, у него в кабинете. Точно не знаю.
   – Где кабинет?
   – Напротив комнаты Галины.
   Кожанов повернулся к подельнику:
   – Окунь! Девицу на пол, сам в кабинет! Кейс и борсетку сюда.
   Окунько свалил на ковер дочь Голубевых, предупредив:
   – Не вздумай дергаться, дура, башку потеряешь.
   – Она не дернется! – сказал Кожанов. – Я прослежу. Ступай. Да быстро!
   Окунько вышел из спальни. Кожан повернулся к Голубевой:
   – На «Лексусе» транзитные номера?
   – Бумажные.
   – На кого оформлен внедорожник?
   – На мужа.
   – А кто пригонял его сюда?
   – Не знаю, какой-то мужчина, муж… покойный муж называл его гонщиком.
   – Ясно! А «Паджеро» на кого оформлен?
   – На меня, но пользовался машиной муж.
   – Ясный палец. Баба за рулем – все одно, что обезьяна с гранатой. Документы на «Паджеро» также в борсетке или кейсе?
   – Наверное, но, может быть, и в машине.
   Вошел Окунько, поставил на столик кейс и борсетку. Кожан приказал:
   – Вытряхни все из них, найди документы на «Лексус».
   Окунько выполнил распоряжение старшего банды. На стол легли какие-то деловые бумаги, выключенный сотовый телефон, паспорт Голубева, удостоверение водителя, дорогая ручка в золотой оправе, чехол с очками, зажигалка и несколько пачек сигарет «Кент». Среди бумаг Окунь отыскал файл с документами на «Лексус», паспорт технического средства, договор купли-продажи по доверенности, страховку на три месяца, сервисную книжку. Документов на старый автомобиль не было. Кожанов спросил Ирину:
   – У вас вход в гараж с улицы или есть проход и из дома?
   – И с улицы, и из дома.
   – Где из дома?
   – На первом этаже дверь рядом с ванной комнатой.
   – Она открыта?
   – Если закрыта, то ключ в замочной скважине.
   Кожан поднял руку:
   – Окунь! Проверь!
   Окунько вновь покинул спальню. Вернулся быстро, спустя несколько минут. Доложил:
   – Порядок! Бумаги в машине, там же бланки доверенностей. А «Лексус», Кожан, сказка! Вот кому-то подвезет…
   – Молчи, следи за дочкой, она что-то ерзать начала.
   Девушка проговорила:
   – Я в туалет хочу!
   Физиономия Окуня расплылась в похотливой ухмылке.
   – Обоссалась, сучка молодая. Че с ней делать, Кожан? Пусть тут проссытся?
   Старший банды приказал:
   – Отведи в туалет! Дверь не закрывай, пусть при тебе мочится или что там ей приспичило; гляди, чтобы не слиняла.
   – Понял! Пойдем, сучка, дядя проводит тебя до унитаза.
   Окунько вывел девочку. Кожанов откинулся на спинку кресла:
   – Так, с машинами разобрались. Как ты поняла, мы заберем их.
   – Да забирайте, черт с ними. Мужа-то зачем было убивать?
   – Опять забываешься?! Но ладно, чтобы прояснить ситуацию, скажу: твой муженек, Ирина Петровна, был паскудным человеком. Это для тебя господин Голубев являлся идеалом, что не мешало иметь любовника на стороне… молчи… был у тебя любовник. Так вот, дома Голубев вел себя как добропорядочный семьянин, заботливый муж, образцовый отец, да и на работе тоже, а вот компаньонов кидал. Тебе необязательно знать, что такое кидалово, но за это карают строго. Голубеву долго везло, он обирал партнеров, которые не могли спросить за кидок. Но вот нарвался на серьезных людей – и попал на большие бабки. А главное, подписал себе приговор. Ты думаешь, твой муженек мягкий и пушистый? Нет, дорогуша, это дома он расслаблялся, а вне семьи вел себя совсем по-другому. По милости Голубева не один его бывший коллега разорился, а некоторые и руки на себя наложили. Обдирал их твой Игорь Степанович по полной. До нитки. Так что он ответил за то, что заслужил.
   – Это ложь! Этого не могло быть! – воскликнула Голубева.
   Кожанов лгал: Голубев вел чистый бизнес, насколько это возможно в России, но бандиту доставляло удовольствие играть с беззащитной жертвой, как коту с мышкой, чувствуя полную ее от себя зависимость, страх, подчинение.
   – Я все сказал; хочешь – верь, хочешь – нет! Но подумай сама, стали бы мы его валить, если хотели угнать только машины? Да мы бы вытряхнули его гонщика из «Лексуса», когда тот гнал тачку из Москвы, а «Паджеро» увели бы со стоянки. Легко и просто. Твой муж ответил за паскудство. Таких, как он, не жалеют ни на воле, ни на зоне. Надо было думать, когда кидал других.
   – И все равно я вам не верю!
   – Твое дело. Продолжим разговор. Где ты хранишь свои драгоценности, украшения? И где их хранит дочь?
   Ирина безразлично ответила:
   – В гостиной, в шкатулке, что в ящике старого секретаря у пианино. В шкатулке и мои украшения, и дочери. Все!
   – И много там ценных вещей?
   – Много. Муж часто делал подарки.
   – Еще бы, бабло у него водилось. Значит, в шкатулке. Прямо-таки все, что имеете?
   – Да.
   – Говори правду!
   – Я говорю правду.
   – Смотри, мы обыщем дом, и если найдем что-нибудь ценное, кроме того, что лежит в шкатулке, то и ты, и дочь будете наказаны. Жестоко наказаны.
   – Будто вы оставите нас в живых и без этого?
   – Серьезные люди, – с напускной серьезностью сказал Кожанов, – которых так опрометчиво кинул твой муж, послали нас разобраться только с ним, забрать все ценное, машины и деньги в счет частичного погашения убытков, нанесенных им господином Голубевым. Убивать вас у меня приказа нет.
   – Но мы же свидетели…
   – Не думаю, что ты настолько глупа, чтобы рассказать ментам, кто убил мужа. Ведь тогда и ты подпишешь себе смертный приговор. И не только себе, но и дочери. Кстати, о деньгах. Вы недавно продали квартиру. Где бабки за нее?
   – Или в сейфе, или в банке, муж не посвящал меня в подробности своих финансовых дел.
   – А где у нас сейф?
   – В кабинете, где ж ему быть?
   – В кабинете? Хорошо!
   Окунько ввел в комнату девушку и бросил ее на пол.
   – Ты в кабинете сейф видел? – спросил у него Кожанов.
   – Нет! Стол видел, кресло, диван, шкафы какие-то; сейфа не заметил.
   Кожан повернулся к Голубевой:
   – Мой друг не видел в кабинете сейфа. Что на это скажешь, Ирина Петровна?
   – А ваш друг и не мог его увидеть. Сейф потайной.
   – Даже так? И где тайник?
   – За картиной, что висит между шкафами. Чтобы получить доступ к сейфу, надо приподнять нижнюю часть картины и сдвинуть ее влево. Но замок на сейфе кодовый, а код знал только муж.
   Физиономия Кожана помрачнела.
   – Ты, значит, кода не знаешь?
   – Нет.
   – А если подумать?
   – Не знаю!
   – А если очень хорошо подумать? Предупреждаю, мы не намерены цацкаться с вами. Ну?
   – Не знаю!
   Кожанов обернулся к Окунько:
   – Картину в кабинете видел?
   – Видел.
   – Хорошо! Слышал, что сказала хозяйка дома?
   – Слышал.
   – Ты веришь, что она не знает кода замка?
   – Не верю!
   – Вот и я не верю. Придется прибегать к крайним мерам. Ты знаешь, что делать, начинай!
   Старший банды вновь заклеил рот Голубевой. Окунько в это же время, наступив ногой на спину девочки, криво ухмыляясь, расстегнул ширинку, вытащил наружу возбужденный, солидных размеров член, открыл пачку презервативов и начал надевать резинку на свое мужское достоинство.
   Голубева задергалась, замычала. Кожанов не обращал на нее внимания, глядя на действия подельника. Тот, управившись с презервативом, нагнулся к девочке, рывком поднял ее на колени, схватил за бедра, готовый войти в нее. Девочка хотела закричать, но бандит сильно ударил ее по голове, закрыв рот ладонью. Свободной рукой он раздвинул ее ноги. Мать замычала сильней. Кожан приказал:
   – Погоди, Окунь! Кажется, мамаша хочет сообщить нам что-то важное!
   Он нагнулся к Голубевой:
   – Ты вспомнила код?
   Ирина утвердительно закивала головой.
   Физиономия Кожана перекосило подобие улыбки.
   – Ну вот видишь! Зачем обманывала? Чуть дочь не загубила…
   Он отклеил край ленты:
   – Ну?
   Женщина назвала шестизначное число.
   Кожан, вернув ленту на место, повернулся к подельнику:
   – Окунь! Заклей пасть сучке, свяжи ее и сиди здесь. Я к сейфу! Девку до моего прихода не трогать. Ты понял?
   – Понял!
   – И мандулу свою в штаны засунь, развесил, как ишак!
   Окунько заржал:
   – У меня размерчик что надо, бабы визжат от удовольствия.
   – О деле думай!
   Кожанов вышел из спальной комнаты, прошел в кабинет. Картину, на которой был изображен дом на берегу моря, увидел сразу. Она, как и говорила Голубева, висела между книжных шкафов. Кожан подошел к картине, взялся за багет, намереваясь сдвинуть в сторону, но картина осталась на месте, словно была прибита к стене гвоздями. Кожан вспомнил слова жены убитого коммерсанта и приподнял нижний край. Раздался щелчок, и багет, выйдя из пазов, свободно отошел в сторону. За картиной открылась ниша, а в ней – сейф. На панели слева – десять клавиш. Бандит нажал на шесть из них. Дверка сейфа открылась. Внутри лежали пачки тысячных и пятитысячных купюр, а также пачка евро, стянутая резинкой. Кожан довольно усмехнулся. Вытащил из кармана пакет, сложил в него деньги. Осмотрел внутренности сейфа. Кроме каких-то документов, ничего ценного больше не нашел. Прикрыл сейф, картину на место возвращать не стал. Незачем! Да и Демьян приказал имитировать ограбление, сейф или какой-либо тайник не закрывать. С пакетом он зашел в спальню, сказал, взглянув на Окунько:
   – С сейфом баба не набздела, посмотрим, что с ценностями.
   Положив пакет на стол и, закрыв опорожненный сейф, Кожан спустился в гостиную. Шкатулку нашел там, где сказала Голубева. Открыл крышку, благо шкатулка не была закрыта. Открыл и присвистнул: она доверху была заполнена драгоценными украшениями. Чтобы рассмотреть их, Кожан высыпал содержимое шкатулки на столик. Увидел и перстни с большими, переливающимися в свете фонаря камнями, и броши, и цепочки, и подвески, и колье – много чего, что стоило немалых денег. Мысль прихватить что-нибудь себе пришлось отбросить. Унести отсюда можно, но Демьян найдет, обязательно всех обыщет. А найдет – лишишься не только заначки, но и головы. Тем более что при назначенном вознаграждении рисковать из-за лишних двухсот-трехсот тысяч станет лишь глупец. Сбросив драгоценности в кейс и осмотрев дом, Кожанов выглянул на улицу. Ренькова не увидел, поэтому тихо позвал:
   – Лысый!
   Тот внезапно возник из-за угла.
   Старший банды от неожиданности вздрогнул, сплюнул на брусчатку двора:
   – Тьфу ты, черт бы тебя побрал! Отозваться не мог?
   – А че отзываться, если рядом!
   – Рядом… Что тут у нас?
   – Да все спокойно, тихо, только промок я.
   – Не растаешь, не сахарный!
   – А у вас какие дела?
   – Все ништяк! Что надо, нашли. Осталось с бабами разобраться – и сваливаем!
   – Я бы тоже не прочь засадить хоть мамаше, хоть дочери.
   – Оторвешься в городе. Мы все оторвемся в городе. С такими деньгами, что получим за Голубевых, все шлюхи Блачинска будут наши.
   – Ага! Если Демьян не запретит светиться.
   – Тогда трахнешь свою хозяйку, у которой хату снимаешь.
   – Та никуда не денется, разнообразия хочется.
   – Короче, Лысый! Кончай ненужный базар. Будь внимателен, где-то через полчаса-час сваливаем. Смотри тут, чтобы никто из обитателей поселка случайно возле усадьбы не оказался, а с расслабухой я тебе помогу, если что.
   – Деньги бы взять…
   – Возьмем! В этом не сомневайся. Ладно, пошел я, пора заканчивать спектакль.
   Лысый смахнул с физиономии капли дождя:
   – И че я не с вами?
   – Каждому свое! Исчез!
   Кожанов закрыл дверь, направившись в спальню. Реньков, вздохнув, вернулся на свой наблюдательный пост, в кусты у лавки, где он так неудачно схватился с охранником. А в доме началась кровавая оргия – заключительный этап преступной акции бандитов Демьяна против несчастной семьи Голубевых.
 
   Кожан вошел в спальню, поставил кейс на столик, рядом с пакетом.
   – Ну, что? – спросил Окунько.
   – Все о’кей, Окунь! Не обманула нас Ирина Петровна. Что ничего в принципе не меняет. Давай кончай дочь, а я займусь мамашей. На все у нас с тобой не больше получаса.
   Женщина вскричала:
   – Что вы задумали? Мы же отдали вам все! И вы говорили, что не имеете приказа убивать нас.
   Кожанов усмехнулся:
   – Я обманул тебя, дурочка. А что мы задумали? Отвечу! Доставить вам, сучкам, удовольствие перед смертью.
   – Беги, Галя! – закричала Ирина.
   Кожанов ударом кулака лишил ее сознания, проговорив:
   – Куда ж она убежит? – Повернулся к Окунько: —Ну, что застыл? Мокрощелка твоя.
   Окунь, засопев, начал срывать с себя одежду. Галя попыталась вырваться, но бандит схватил ее за волосы и ударил лицом о комод. Затем, повернув на спину и раздвинув ноги, грубо вошел в девочку. Она закричала, но рот зажала рука в перчатке. От боли в глазах подростка потемнело. Вскоре она перестала сопротивляться. Тело отяжелело, боль притупилась, сознание затуманилось. Лишь часто билось сердце, и его удары молотом отдавались в висках.
   Кожанов сбросил бесчувственное тело Голубевой на ковер, снял брюки, после чего, сорвав веревки вместе с комбинацией, навалился на ее спину, застонал от удовольствия…
   Насилие продолжалось около двадцати минут. Первым с 14-летней девушки поднялся Окунько. Он был в крови. Сказал:
   – Я кончил, Кожан, три раза, ништяк!
   Кожан тоже поднялся:
   – Хороша мамаша!.. Быстро в душ, смой кровь – и сюда. Как обмоешься, не забудь перчатки вновь надеть.
   – Ага! Я быстро!
   Кожанов, натянув брюки и надев туфли, осмотрел место преступления. Предприниматель свесился с кровати, под его головой образовалась приличная лужа крови. Его дочь, растерзанная, порванная, лежала, раздвинув ноги, у комода; грудь часто и высоко поднималась, глаза закрыты. Находилась в шоке. Тем лучше. Не поймет, как умрет. Ирина находилась в сознании. Избитая, она медленно ползла к окну. Кожанов усмехнулся: решила позвать помощь? Он преградил ей дорогу, присев на корточки и достав нож. Спросил:
   – Куда это вы направились, Ирина Петровна?
   Разбитым ртом женщина ответила:
   – Сволочь, нелюдь, зверь! Тебе это так не пройдет. Подохнешь скоро, падаль.
   – Вот ты как заговорила? И это вместо того, чтобы благодарить за удовольствие, доставленное тебе? Признайся, такой кайф ты с мужем не испытывала никогда.