Страница:
"И всадник и конь были защищены доспехами. Но у коня оставалось одно незащищенное место — брюхо. Поэтому древко бердыша, на конце которого было копьецо, всаживалось в землю наклонно под углом 60°. Древко втыкалось по ходу коня. Бердыш, отточенный до остроты бритвы, тупием надевался вниз, острием — вверх. Нижний конец, снабженный железной плоской косицей, прикручивался к древку сыромятным ремешком. Дополнительно бердыш прикреплялся к земле посредством пропуска через все отверстия на тупике крепких волосяных веревочек, которые привязывались к вбитым в землю колышкам. Присаженный таким образом бердыш мог выдержать до десятка лошадей, рассекая подпруги и на всю длину брюхо коня.
Бердыш предназначался и для уничтожения всадника. Всадник летел прямо головой на остроконечный приподнятый конец бердыша и погибал. Волосяные веревочки — это настоящие силки для коня" (55).
В самом деле, каким еще способом можно было эффективно использовать бердыш в XIV веке? Позднее стрельцы применяли его как подставку под пищаль. Но стоило ли создавать столь сложную конструкцию, если можно воспользоваться, по примеру европейских мушкетеров, сошкой? Бердышом можно было рубить! Да, действительно, им можно было наносить эффективные рубящие удары. Но вооружать таким оружием всех в строю было нецелесообразно, потому что воспользоваться бердышами могла лишь незначительная часть воинов.
К. В. Асмолов в статье «Соперник меча» («Боевое искусство планеты» N 8-10, 1993 г.) предполагает, что действия бердышом могли выглядеть следующим образом:
«Российский бердыш — оружие гораздо более многофункциональное. Его достаточно длинный выем, образуемый у топленным в древко нижним концом лезвия, полностью защищает руку, которой очень удобно держать древко в этом месте, особенно, когда нужно сменить дистанцию боя. В отличие от других видов топора, бердышом удобно работать обратным хватом, действуя им подобно косе — так и поступали вооруженные им воины, двигающиеся в первых рядах пехотинцев и подрубающие ноги врагу. Общая длина бердыша с древком колебалась от 145 до 170 см, а длина его лезвия — от 0,5м до 80 см».
Автор статьи не учел, что «двигающиеся в первых рядах» воины, снабженные таким оружием, будут мгновенно расстреляны из луков или переколоты более длинными копьями противника. Ведь длина бердышей намного меньше длины копий, а воины, работающие ими двумя руками, не смогли бы воспользоваться щитами. Скорее всего, такие бойцы составляли вторую шеренгу, находясь под прикрытием щитоносцев. Оттуда им было бы удобно наносить рубящие удары через плечи воинов первой шеренги. Намного эффективнее могло быть использование бердышей в рассыпном бою, но реалии сражений XIV века не позволяли сделать такую тактику массовой. Едва ли пехотинцы рискнули бы атаковать строй лучников или конницу противника с холодным оружием врассыпную. Это стало возможным лишь в XVI-XVII веках, когда в связи с развитием огнестрельного оружия доспехи стали постепенно выходить из употребления, а тактика начала меняться.
Версия А. Левина несомненно достойна внимания, новее же до конца не продумана. Неубедительна и сложна крепежная конструкция. Постройка такого сооружения потребовала бы слишком много времени. Если бердыши и использовались в качестве заграждения, то устанавливались они способом более быстрым и надежным. Например, шнурки не привязывались отдельно к каждому колышку, а крепились к двум большим кольям, вбитым позади соседних бердышей. Можно предположить также, что через отверстия или кольца в лезвиях «перукарнийских ножей» продевалась проволока, которую воины протягивали от одного к другому через десять-двадцать бердышей, посекционно. Таким образом, пространство между отдельными ножами было полностью перекрыто для прохода. Для большей жесткости конструкции каждый бердыш снизу мог подпираться сошкой.
Правда, такая преграда была непроходимой только для конницы, пехота же могла повалить бердыши и двигаться дальше. Не по этой ли причине Мамай приказал воинам своих центральных полков спешиться перед Куликовской битвой?
Вести бой пешими на открытом пространстве нехарактерно для степняков. Этот случай — чуть ли не единственный в истории. Генуэзские пехотинцы, если и сражались в рядах войска Мамая, то число их было ничтожно. Этот факт вполне убедительно обосновал М. Горелик в статье «Куликовская битва 1380 г. Русский и золотоордынский воины». («Цейхгауз» N 1):
«…а что касается „фрязей“ — итальянцев, то столь излюбленная авторами „черная генуэзская пехота“, идущая густой фалангой, является плодом, по меньшей мере, недоразумения. С генуэзцами Крыма у Мамая в момент войны с московской коалицией была вражда — оставались лишь венецианцы Таны-Азака (Азова). Но там их было — с женами и детьми — лишь несколько сотен, так что эти купцы могли лишь дать деньги на наем воинов. А если учесть, что наемники в Европе стоили очень дорого и любая из Крымских колоний могла содержать лишь несколько десятков итальянских или вообще европейских воинов (обычно охрану несли за плату местные кочевники), число „фрязей“ на Куликовом поле, если они туда и добрались, далеко не доставало и до тысячи».
Следовательно, Мамаю оставалось рассчитывать только на собственные силы.
Русские могли поставить «перекарнийские ножи» в центре и на своем правом фланге. Левый же край оставили открытым, как бы предоставляя возможность монголам атаковать в конном строю. Туда степняки и направили свой основной удар, и там-то их ждала засада.
В центре пешие воины Мамая прошли преграду и завязали рукопашную. А на своем левом фланге монгольские конники не смогли преодолеть заграждение. Здесь дело даже не дошло до серьезных столкновений. Те небольшие отряды степняков, которым удавалось просочиться через ряды бердышей, русские без труда уничтожали. Когда же настал нужный момент, московские пешие стрелки по приказу повалили заграждения, давая возможность беспрепятственно пройти собственным конным дружинам.
С усовершенствованием огнестрельного оружия менялось вооружение русской армии; так, бездоспешные воины стали удобной мишенью для татарских лучников. Кочевники могли издали расстреливать слабозащищенных русичей, даже не пытаясь преодолеть бердышовые заграждения. Нужда заставила русских придумать новый способ борьбы с татарской конницей — «Гуляй-город».
Но «Гуляй-город», в свою очередь, был неудобен чрезмерной громоздкостью, не на всякой местности его можно было поставить. В дальнем походе такое сооружение отягощало армию. Позже ему на смену был изобретен заслон из «рогаток», очень удобный, компактный, легкий в сборке, а главное, создающий серьезную преграду не только для конницы, но и для пехоты.
20. МОНГОЛЫ
21. ЕВРОПЕЙСКОЕ РЫЦАРСТВО
Бердыш предназначался и для уничтожения всадника. Всадник летел прямо головой на остроконечный приподнятый конец бердыша и погибал. Волосяные веревочки — это настоящие силки для коня" (55).
В самом деле, каким еще способом можно было эффективно использовать бердыш в XIV веке? Позднее стрельцы применяли его как подставку под пищаль. Но стоило ли создавать столь сложную конструкцию, если можно воспользоваться, по примеру европейских мушкетеров, сошкой? Бердышом можно было рубить! Да, действительно, им можно было наносить эффективные рубящие удары. Но вооружать таким оружием всех в строю было нецелесообразно, потому что воспользоваться бердышами могла лишь незначительная часть воинов.
К. В. Асмолов в статье «Соперник меча» («Боевое искусство планеты» N 8-10, 1993 г.) предполагает, что действия бердышом могли выглядеть следующим образом:
«Российский бердыш — оружие гораздо более многофункциональное. Его достаточно длинный выем, образуемый у топленным в древко нижним концом лезвия, полностью защищает руку, которой очень удобно держать древко в этом месте, особенно, когда нужно сменить дистанцию боя. В отличие от других видов топора, бердышом удобно работать обратным хватом, действуя им подобно косе — так и поступали вооруженные им воины, двигающиеся в первых рядах пехотинцев и подрубающие ноги врагу. Общая длина бердыша с древком колебалась от 145 до 170 см, а длина его лезвия — от 0,5м до 80 см».
Автор статьи не учел, что «двигающиеся в первых рядах» воины, снабженные таким оружием, будут мгновенно расстреляны из луков или переколоты более длинными копьями противника. Ведь длина бердышей намного меньше длины копий, а воины, работающие ими двумя руками, не смогли бы воспользоваться щитами. Скорее всего, такие бойцы составляли вторую шеренгу, находясь под прикрытием щитоносцев. Оттуда им было бы удобно наносить рубящие удары через плечи воинов первой шеренги. Намного эффективнее могло быть использование бердышей в рассыпном бою, но реалии сражений XIV века не позволяли сделать такую тактику массовой. Едва ли пехотинцы рискнули бы атаковать строй лучников или конницу противника с холодным оружием врассыпную. Это стало возможным лишь в XVI-XVII веках, когда в связи с развитием огнестрельного оружия доспехи стали постепенно выходить из употребления, а тактика начала меняться.
Версия А. Левина несомненно достойна внимания, новее же до конца не продумана. Неубедительна и сложна крепежная конструкция. Постройка такого сооружения потребовала бы слишком много времени. Если бердыши и использовались в качестве заграждения, то устанавливались они способом более быстрым и надежным. Например, шнурки не привязывались отдельно к каждому колышку, а крепились к двум большим кольям, вбитым позади соседних бердышей. Можно предположить также, что через отверстия или кольца в лезвиях «перукарнийских ножей» продевалась проволока, которую воины протягивали от одного к другому через десять-двадцать бердышей, посекционно. Таким образом, пространство между отдельными ножами было полностью перекрыто для прохода. Для большей жесткости конструкции каждый бердыш снизу мог подпираться сошкой.
Правда, такая преграда была непроходимой только для конницы, пехота же могла повалить бердыши и двигаться дальше. Не по этой ли причине Мамай приказал воинам своих центральных полков спешиться перед Куликовской битвой?
Вести бой пешими на открытом пространстве нехарактерно для степняков. Этот случай — чуть ли не единственный в истории. Генуэзские пехотинцы, если и сражались в рядах войска Мамая, то число их было ничтожно. Этот факт вполне убедительно обосновал М. Горелик в статье «Куликовская битва 1380 г. Русский и золотоордынский воины». («Цейхгауз» N 1):
«…а что касается „фрязей“ — итальянцев, то столь излюбленная авторами „черная генуэзская пехота“, идущая густой фалангой, является плодом, по меньшей мере, недоразумения. С генуэзцами Крыма у Мамая в момент войны с московской коалицией была вражда — оставались лишь венецианцы Таны-Азака (Азова). Но там их было — с женами и детьми — лишь несколько сотен, так что эти купцы могли лишь дать деньги на наем воинов. А если учесть, что наемники в Европе стоили очень дорого и любая из Крымских колоний могла содержать лишь несколько десятков итальянских или вообще европейских воинов (обычно охрану несли за плату местные кочевники), число „фрязей“ на Куликовом поле, если они туда и добрались, далеко не доставало и до тысячи».
Следовательно, Мамаю оставалось рассчитывать только на собственные силы.
Русские могли поставить «перекарнийские ножи» в центре и на своем правом фланге. Левый же край оставили открытым, как бы предоставляя возможность монголам атаковать в конном строю. Туда степняки и направили свой основной удар, и там-то их ждала засада.
В центре пешие воины Мамая прошли преграду и завязали рукопашную. А на своем левом фланге монгольские конники не смогли преодолеть заграждение. Здесь дело даже не дошло до серьезных столкновений. Те небольшие отряды степняков, которым удавалось просочиться через ряды бердышей, русские без труда уничтожали. Когда же настал нужный момент, московские пешие стрелки по приказу повалили заграждения, давая возможность беспрепятственно пройти собственным конным дружинам.
С усовершенствованием огнестрельного оружия менялось вооружение русской армии; так, бездоспешные воины стали удобной мишенью для татарских лучников. Кочевники могли издали расстреливать слабозащищенных русичей, даже не пытаясь преодолеть бердышовые заграждения. Нужда заставила русских придумать новый способ борьбы с татарской конницей — «Гуляй-город».
Но «Гуляй-город», в свою очередь, был неудобен чрезмерной громоздкостью, не на всякой местности его можно было поставить. В дальнем походе такое сооружение отягощало армию. Позже ему на смену был изобретен заслон из «рогаток», очень удобный, компактный, легкий в сборке, а главное, создающий серьезную преграду не только для конницы, но и для пехоты.
20. МОНГОЛЫ
В бою монголы использовали ту же тактику, которую за несколько тысячелетий до них применяли кимерийцы и скифы, а позже — сарматы, аланы, гунны, авары… Собственно, весь кочевой мир использовал одни и те же боевые методы: сочетание легковооруженных всадников-лучников с тяжеловооруженными.
Трудная и опасная жизнь кочевника на открытых пространствах, где паслись тысячные стада скота, нуждающиеся в охране от хищников и врагов, сама по себе сделала главным оружием степняка лук. Гораздо проще отгонять хищников и воров стрелами, поражая их на расстоянии, чем бессмысленно гоняться за ними верхом, стараясь достать ручным оружием,
Основная масса войск степных народов состояла из таких лучников. При этом им необязательно было иметь надежные доспехи, и не нужно было серьезно учиться законам рукопашного боя. Их задачей было поражать врагов из лука, а для рукопашной использовали специальные отряды тяжелой и средней конницы. Эти воины составляли постоянные дружины родов. У монголов такие бойцы назывались нукерами; они состояли на службе у нойонов. Нукеры, как и русские дружинники, обучались всем видам боя. Они могли атаковать противника врассыпную, используя луки, или сомкнутым строем, с копьями и мечами. В строю ни монгольские нукеры, ни русские дружинники не могли задействовать в рукопашной одновременно две первые шеренги, потому что не обладали такими средствами нападения, как македонские сарисофоры или византийские контосеры. Бой вели только тяжеловооруженные всадники первого ряда, остальные оказывали им поддержку в случае необходимости.
Монголы умели сражаться пешими, осаждая укрепления и как показывает ход Куликовской битвы, в полевом бою.
Массовое использование стрелкового оружия, единство племен, собранных под властью хана, мудрая веротерпимая политика правителей приносили монголам новые и новые победы.
Вероятнее всего, в набеге на Русь (1237 г.) (по другому это нападение не назовешь, так как монголы не стремились захватить русские земли и не оставляли никаких гарнизонов) участвовало не более 30-40 тысяч воинов. Но для русских княжеств такая армия была огромной, поскольку противопоставить ей они могли лишь небольшие отряды дружинников из нескольких сот профессиональных воинов и несколько тысяч ополченцев, не умеющих пользоваться луками и не обладающих надежной защитой от монгольских стрел.
В подавляющем большинстве случаев монгольские воины сражались верхом. * Монгольская армия подразделялась на три рода войск: тяжелую, среднюю и легкую конницу.
Тяжеловооруженный конник был оснащен шлемом, панцирем, изготовленным из металла или твердой кожи, с оплечьями, наручами и поножами, а также щитом. Для поражения неприятеля на дальних дистанциях он применял лук со стрелами, а для ближнего боя — копье или «пальму», меч, палаш или саблю, а также боевой топор и булаву. Разумеется, весь этот набор оружия всадник с собою в бой не брал, а пользовался только тем, что считал для себя удобным. Тело его коня было защищено броней.
Комплекс боевых средств у средневооруженного монгольского кавалериста отличался в первую очередь отсутствием конского доспеха. Сами же всадники использовали, как правило, панцири как усиленного, так и облегченного типов.
Легковооруженные всадники, выходцы из бедных слоев населения, защитного вооружения, сабель и копий не имели. Их основным оружием был лук со стрелами. Правда, в ближний бой они, как правило, не вступали, а использовались только для обстрела противника издали и во время его преследования. * Содержание этого раздела основано на материалах 3-го тома «Истории боевых искусств» Г. К. Панченко (с. 154-166).
Тяжеловооруженная конница у монголов (как и у остальных народов Евразии) составляла ударный кулак всей армии. Ее атака была решающей и могла коренным образом изменить ход сражения.
Но количественно преобладала средне— и легковооруженная конница. Об этом свидетельствует сам характер монгольского наступательного вооружения. Основную его часть составляют средства поражения слабозащищенного противника в бою на дальних дистанциях.
Одним из основных факторов, благодаря которым монгольская армия добивалась огромных успехов, считается ее высокая военная организация и суровая воинская дисциплина. Военные операции проводились силами хорошо обученных и организованных подразделений. Об этом подробно говорится в письменных источниках.
При обнаружении неприятельского войска монголы вначале производили «разведку боем».
«Надо знать, что всякий раз, как они завидят врагов, они идут на них, и каждый бросает в своих противников три или четыре стрелы; и если они видят, что помогут их победить, то отступают вспять к своим; и это они делают ради обмана, чтобы враги преследовали до тех мест, где они (монголы — авт.) устроили засаду; и если враги преследуют их до вышеупомянутой засады, они окружают их и таким образом ранят и у бывают». (Плано Карпини).
Кстати, прием притворного отступления был издавна знаком многим народам, не только кочевникам. Известно, что к подобной хитрости в свое время прибегнул и Вильгельм Завоеватель во время битвы при Гастингсе (1066 г.) Для того чтобы выманить англосаксонскую пехоту с возвышенности на открытое место, где рыцарская конница могла бы действовать свободнее, он приказал рыцарям атаковать противника, а потом обратиться в притворное бегство. Прием удался как нельзя лучше. Англосаксы устремились за отступающими рыцарями, расстроили ряды и были истреблены.
Для монгольской тактики было характерно сочетание обстрела из луков и конной атаки, причем обстрел всегда предшествовал атаке конницы. У Плано Карпини есть описание монгольского войска, построенного перед битвой:
«Когда же они желают приступить к сражению, то располагают все войска так, как они должны сражаться. Вожди или начальники войска не вступают в бой, но стоят вдали против войска врагов и имеют рядом с собою на конях отроков, а также женщин и лошадей. Иногда они делают изображения людей и помещают их на лошадей; это они совершают для того, чтобы заставить думать о большем количестве воюющих. Перед лицом врагов они посылают отряд пленных или других народов, которые находятся между ними. Другие отряды… они посылают далеко справа и слева, чтобы их не видели их противники, и таким образом окружают противников…; и таким образом они начинают сражаться со всех сторон. И хотя их иногда мало, противники их… воображают, что их много. А в особенности бывает это тогда, когда они видят тех, которые находятся при вожде или начальнике войска, отроков, женщин, лошадей и изображения людей… которые они считают за воителей и вследствие этого приходят в страх и замешательство».
Такое построение позволяло очень эффективно использовать традиционный кочевнический прием атаки рассыпным строем, а это в свою очередь давало возможность охватить противника с фронта и с флангов и обстреливать его с трех сторон. Своих воинов монголы берегли. Они предпочитали подставлять под первый удар военнопленных или союзников, выжидая тот момент, когда неприятель глубоко вклинится в их построение. При этом средняя и тяжелая конница держались в резерве.
Завершив охват вражеского войска, монголы начинали обстреливать его из луков, убивая легковооруженных воинов и поражая коней тяжеловооруженных всадников, внося во вражеские ряды расстройство и панику, сами же при этом оставаясь недосягаемыми. Стрельба из луков велась не хаотично, а с точным расчетом, залпами, так что потери противника были велики.
Надо сказать, что в этом монголы также не составляли исключения. Подобные приемы борьбы с тяжелой конницей были известны многим. Точно так же поступили, например, англичане в битвах при Кресси и Азенкуре. Не чужд этот прием был и русичам. Еще Лев Диакон писал о том, что русы при атаке тяжелой византийской кавалерии старались поражать стрелами именно коней.
Монголы всегда стремились решить судьбу битвы уже на этом начальном этапе, чтобы не вступать с противником в непосредственное столкновение и сберечь своих людей. В бой на ближних дистанциях они вступали весьма неохотно.
«Однако надо знать, что, если можно обойтись иначе, они неохотно вступают в бой, но ранят и убивают людей и лошадей стрелами, а когда люди и лошади ослаблены стрелами, тогда они вступают с ними в бой».
Им было прекрасно известно, что даже тяжеловооруженный монгольский конник ничего не смог бы поделать с европейским рыцарем или русским дружинником, так как при первом же столкновении вполне мог быть сброшен с лошади.
Если все же вступать в бой приходилось, то монголы старались любыми способами расстроить ряды противника: с помощью ли притворного бегства или же предоставляя ему возможность отступить по заранее намеченному монголами направлению, чтобы нанести противнику наибольшие потери в момент его отхода,
«А если случайно противники удачно сражаются, то татары устраивают им дорогу для бегства, и сразу, как те начнут бежать и отделяться друг от друга, они их преследуют и тогда во время бегства убивают больше, чем могут умертвить на войне».
Конный бой начинался, только когда вражеские воины и их кони уже были сильно ослаблены стрелами. Тогда монгольские конные лавы следовали одна за другой, поражая противников копьями и саблями. Вначале атаку производили средневооруженные конники. Завершался бой атакой ударных подразделений тяжеловооруженной конницы, которая направлялась в наиболее слабые места во вражеских боевых порядках. Если все же с первого раза не удавалось рассеять противника, атаку возобновляли и действовали так до тех пор, пока враг не дрогнет.
Такая тактика требовала очень четкого взаимодействия между подразделениями, хорошего управления, а также выучки и строгой дисциплины. Прежде всего от воинов требовали сохранять строй. Это подчеркивал и сам Чингисхан в своих указаниях для военачальников:
«В случае же отступления все мы обязаны немедленно возвращаться в строй и занимать прежнее место. Голову с плеч тому, кто не вернется в строй или не займет своего первоначального места».
Применяя подобную тактику и располагая большим количеством обученных и выносливых воинов, монголы добивались поразительных результатов в ходе своих завоевательных походов. По уровню развития вооружения и форме военной организации военное дело в державе Чингисхана по праву считается одним из наиболее эффективных во всей эпохе средневековья.
Трудная и опасная жизнь кочевника на открытых пространствах, где паслись тысячные стада скота, нуждающиеся в охране от хищников и врагов, сама по себе сделала главным оружием степняка лук. Гораздо проще отгонять хищников и воров стрелами, поражая их на расстоянии, чем бессмысленно гоняться за ними верхом, стараясь достать ручным оружием,
Основная масса войск степных народов состояла из таких лучников. При этом им необязательно было иметь надежные доспехи, и не нужно было серьезно учиться законам рукопашного боя. Их задачей было поражать врагов из лука, а для рукопашной использовали специальные отряды тяжелой и средней конницы. Эти воины составляли постоянные дружины родов. У монголов такие бойцы назывались нукерами; они состояли на службе у нойонов. Нукеры, как и русские дружинники, обучались всем видам боя. Они могли атаковать противника врассыпную, используя луки, или сомкнутым строем, с копьями и мечами. В строю ни монгольские нукеры, ни русские дружинники не могли задействовать в рукопашной одновременно две первые шеренги, потому что не обладали такими средствами нападения, как македонские сарисофоры или византийские контосеры. Бой вели только тяжеловооруженные всадники первого ряда, остальные оказывали им поддержку в случае необходимости.
Монголы умели сражаться пешими, осаждая укрепления и как показывает ход Куликовской битвы, в полевом бою.
Массовое использование стрелкового оружия, единство племен, собранных под властью хана, мудрая веротерпимая политика правителей приносили монголам новые и новые победы.
Вероятнее всего, в набеге на Русь (1237 г.) (по другому это нападение не назовешь, так как монголы не стремились захватить русские земли и не оставляли никаких гарнизонов) участвовало не более 30-40 тысяч воинов. Но для русских княжеств такая армия была огромной, поскольку противопоставить ей они могли лишь небольшие отряды дружинников из нескольких сот профессиональных воинов и несколько тысяч ополченцев, не умеющих пользоваться луками и не обладающих надежной защитой от монгольских стрел.
В подавляющем большинстве случаев монгольские воины сражались верхом. * Монгольская армия подразделялась на три рода войск: тяжелую, среднюю и легкую конницу.
Тяжеловооруженный конник был оснащен шлемом, панцирем, изготовленным из металла или твердой кожи, с оплечьями, наручами и поножами, а также щитом. Для поражения неприятеля на дальних дистанциях он применял лук со стрелами, а для ближнего боя — копье или «пальму», меч, палаш или саблю, а также боевой топор и булаву. Разумеется, весь этот набор оружия всадник с собою в бой не брал, а пользовался только тем, что считал для себя удобным. Тело его коня было защищено броней.
Комплекс боевых средств у средневооруженного монгольского кавалериста отличался в первую очередь отсутствием конского доспеха. Сами же всадники использовали, как правило, панцири как усиленного, так и облегченного типов.
Легковооруженные всадники, выходцы из бедных слоев населения, защитного вооружения, сабель и копий не имели. Их основным оружием был лук со стрелами. Правда, в ближний бой они, как правило, не вступали, а использовались только для обстрела противника издали и во время его преследования. * Содержание этого раздела основано на материалах 3-го тома «Истории боевых искусств» Г. К. Панченко (с. 154-166).
Тяжеловооруженная конница у монголов (как и у остальных народов Евразии) составляла ударный кулак всей армии. Ее атака была решающей и могла коренным образом изменить ход сражения.
Но количественно преобладала средне— и легковооруженная конница. Об этом свидетельствует сам характер монгольского наступательного вооружения. Основную его часть составляют средства поражения слабозащищенного противника в бою на дальних дистанциях.
Одним из основных факторов, благодаря которым монгольская армия добивалась огромных успехов, считается ее высокая военная организация и суровая воинская дисциплина. Военные операции проводились силами хорошо обученных и организованных подразделений. Об этом подробно говорится в письменных источниках.
При обнаружении неприятельского войска монголы вначале производили «разведку боем».
«Надо знать, что всякий раз, как они завидят врагов, они идут на них, и каждый бросает в своих противников три или четыре стрелы; и если они видят, что помогут их победить, то отступают вспять к своим; и это они делают ради обмана, чтобы враги преследовали до тех мест, где они (монголы — авт.) устроили засаду; и если враги преследуют их до вышеупомянутой засады, они окружают их и таким образом ранят и у бывают». (Плано Карпини).
Кстати, прием притворного отступления был издавна знаком многим народам, не только кочевникам. Известно, что к подобной хитрости в свое время прибегнул и Вильгельм Завоеватель во время битвы при Гастингсе (1066 г.) Для того чтобы выманить англосаксонскую пехоту с возвышенности на открытое место, где рыцарская конница могла бы действовать свободнее, он приказал рыцарям атаковать противника, а потом обратиться в притворное бегство. Прием удался как нельзя лучше. Англосаксы устремились за отступающими рыцарями, расстроили ряды и были истреблены.
Для монгольской тактики было характерно сочетание обстрела из луков и конной атаки, причем обстрел всегда предшествовал атаке конницы. У Плано Карпини есть описание монгольского войска, построенного перед битвой:
«Когда же они желают приступить к сражению, то располагают все войска так, как они должны сражаться. Вожди или начальники войска не вступают в бой, но стоят вдали против войска врагов и имеют рядом с собою на конях отроков, а также женщин и лошадей. Иногда они делают изображения людей и помещают их на лошадей; это они совершают для того, чтобы заставить думать о большем количестве воюющих. Перед лицом врагов они посылают отряд пленных или других народов, которые находятся между ними. Другие отряды… они посылают далеко справа и слева, чтобы их не видели их противники, и таким образом окружают противников…; и таким образом они начинают сражаться со всех сторон. И хотя их иногда мало, противники их… воображают, что их много. А в особенности бывает это тогда, когда они видят тех, которые находятся при вожде или начальнике войска, отроков, женщин, лошадей и изображения людей… которые они считают за воителей и вследствие этого приходят в страх и замешательство».
Такое построение позволяло очень эффективно использовать традиционный кочевнический прием атаки рассыпным строем, а это в свою очередь давало возможность охватить противника с фронта и с флангов и обстреливать его с трех сторон. Своих воинов монголы берегли. Они предпочитали подставлять под первый удар военнопленных или союзников, выжидая тот момент, когда неприятель глубоко вклинится в их построение. При этом средняя и тяжелая конница держались в резерве.
Завершив охват вражеского войска, монголы начинали обстреливать его из луков, убивая легковооруженных воинов и поражая коней тяжеловооруженных всадников, внося во вражеские ряды расстройство и панику, сами же при этом оставаясь недосягаемыми. Стрельба из луков велась не хаотично, а с точным расчетом, залпами, так что потери противника были велики.
Надо сказать, что в этом монголы также не составляли исключения. Подобные приемы борьбы с тяжелой конницей были известны многим. Точно так же поступили, например, англичане в битвах при Кресси и Азенкуре. Не чужд этот прием был и русичам. Еще Лев Диакон писал о том, что русы при атаке тяжелой византийской кавалерии старались поражать стрелами именно коней.
Монголы всегда стремились решить судьбу битвы уже на этом начальном этапе, чтобы не вступать с противником в непосредственное столкновение и сберечь своих людей. В бой на ближних дистанциях они вступали весьма неохотно.
«Однако надо знать, что, если можно обойтись иначе, они неохотно вступают в бой, но ранят и убивают людей и лошадей стрелами, а когда люди и лошади ослаблены стрелами, тогда они вступают с ними в бой».
Им было прекрасно известно, что даже тяжеловооруженный монгольский конник ничего не смог бы поделать с европейским рыцарем или русским дружинником, так как при первом же столкновении вполне мог быть сброшен с лошади.
Если все же вступать в бой приходилось, то монголы старались любыми способами расстроить ряды противника: с помощью ли притворного бегства или же предоставляя ему возможность отступить по заранее намеченному монголами направлению, чтобы нанести противнику наибольшие потери в момент его отхода,
«А если случайно противники удачно сражаются, то татары устраивают им дорогу для бегства, и сразу, как те начнут бежать и отделяться друг от друга, они их преследуют и тогда во время бегства убивают больше, чем могут умертвить на войне».
Конный бой начинался, только когда вражеские воины и их кони уже были сильно ослаблены стрелами. Тогда монгольские конные лавы следовали одна за другой, поражая противников копьями и саблями. Вначале атаку производили средневооруженные конники. Завершался бой атакой ударных подразделений тяжеловооруженной конницы, которая направлялась в наиболее слабые места во вражеских боевых порядках. Если все же с первого раза не удавалось рассеять противника, атаку возобновляли и действовали так до тех пор, пока враг не дрогнет.
Такая тактика требовала очень четкого взаимодействия между подразделениями, хорошего управления, а также выучки и строгой дисциплины. Прежде всего от воинов требовали сохранять строй. Это подчеркивал и сам Чингисхан в своих указаниях для военачальников:
«В случае же отступления все мы обязаны немедленно возвращаться в строй и занимать прежнее место. Голову с плеч тому, кто не вернется в строй или не займет своего первоначального места».
Применяя подобную тактику и располагая большим количеством обученных и выносливых воинов, монголы добивались поразительных результатов в ходе своих завоевательных походов. По уровню развития вооружения и форме военной организации военное дело в державе Чингисхана по праву считается одним из наиболее эффективных во всей эпохе средневековья.
21. ЕВРОПЕЙСКОЕ РЫЦАРСТВО
На эту тему было написано много художественных произведений и научных исследований. В советской историографии чаще придерживались мнения о почти полной несостоятельности рыцарства. Главным доводом автором обычно была «чудовищная тяжесть доспехов», в которых невозможно сражаться. Если рыцарь сидел верхом на коне, то он еще чего-то стоил как боец, но как только его сбросили — тут он воевать не мог.
"В своем защитном вооружении рыцарь был настолько неуклюж, что если его сбивали с коня, то он сам без посторонней помощи не мог встать на ноги.
…Кавалерия рыцарского типа была неповоротливой. Это были тяжелые, медленно двигавшиеся войска. В атаку рыцарь шел шагом, в лучшем случае рысью". (103, т. 2). Не лучше конных рыцарей была их пехота:
«Пехота потеряла свое боевое значение и была подчинена рыцарю. Отсутствие дисциплины в рыцарском войске исключало возможность управления ходом боевых действий. Бой являлся единоборством рыцарей. О развитии тактических форм не могло быть и речи».
«С закабалением крестьянства пехота потеряла свои боевые качества и по существу уже не имела в бою какого-либо серьезного значения. Вскоре служба в пехоте стала презираться как обязанность рабов и крепостных. Пехотинец — это не воин, а слуга». (103, т. 2).
Удручающая картина… Но при этом невольно задумываешься: как же получилось, что Европа, имея ни к чему не пригодные армии, сумела организовать на Восток восемь Крестовых походов? Как получилось, что европейские рыцари умудрялись успешно воевать и одерживать победы над, якобы во всем превосходящими их в бою «легкими сарацинскими всадниками»? Ведь такие армии должны были быть разгромлены в первом же походе. Почему монголы, имея столь мощное организованное войско и одержавшие несколько побед в Восточной Европе, не рискнули идти дальше? Ссылка на то, что они-де обескровили армию, понеся слишком большие потери в походе на Русь, малоубедительна.
Что-то все-таки мы недопоняли, пытаясь разобрать средневековую европейскую военную систему, и судим о ней слишком прямолинейно.
Пожалуй, я не ошибусь, сказав, что М. Горелик — первый историк в СССР, который по-новому взглянул на средневековое рыцарство. Его статья в журнале «Вокруг света» — «О Бальмунге, Люрендале и…» стала, своего рода, открытием для наших читателей, она неоднократно перепечатывалась в разных изданиях целиком или фрагментарно. Благодаря ей, многие наконец поняли, насколько хорошо обучено и боеспособно было европейское рыцарство.
Однако и М. Горелик не ушел от некоторой тенденциозности в изображении отношения рыцарей к пехоте:
«Но до XIVв. исход сражения всегда определяли немногие господа рыцари, многочисленные же слуги — пехотинцы были для господ хоть и необходимым, но лишь подспорьем. Рыцари их в расчет вообще не принимали. Да и что могла сделать толпа необученных крестьян против закованного в доспехи профессионального бойца на могучем коне? Рыцари презирали собственную же пехоту. Горя нетерпением сразиться с „достойным“ противником — то есть, рыцарем же, — они топтали конями мешающих им своих пеших воинов».
Толпа необученных крестьян действительно мало что могла сделать в открытом рукопашном бою, но разве из таких бойцов стали бы рыцари комплектовать свои боевые отряды? Думается, что, сами будучи профессионалами, они прекрасно представляли, какими качествами должны обладать воины их дружин и мало вероятно, что стали бы содержать и кормить абсолютно необученных и негодных для боя крестьян, тем более понимая, что от уровня подготовки дружинников будет зависеть их собственная жизнь.
От боеспособности и численности «гезитов» или «антустрионов» (так назывались дружинники у англосаксов и меровингов) также зависели престиж и толщина кошелька самого владельца. Наниматель не стал бы платить рыцарю и его ничего не стоившим в бою воинам крупные суммы денег. Разумеется, мы не должны исключать возможности того, что рыцарь в случае необходимости мог набрать в войско и необученных крестьян из своих владений, например, для обороны замка или для создания иллюзии большого войска. Такие «воины» могли принять участие и в бою, скажем, образуя задние ряды пехотного построения и создавая напор на передние, состоящие из обученных дружинников. Но сомнительно, что рыцарь сознательно послал бы такое воинство в битву: во-первых, понимая, что толку от них все равно не будет, а во-вторых, если он лишится крестьян, то кто будет кормить его профессиональных воинов?
Что до тех случаев, когда рыцари топтали свою пехоту, то такое, действительно, имело место, например, в битвах при Куртре(1302 г.) и Кресси (1346 г.). Но стоит ли проводить параллель между этими фактами и «презрением» к пехоте? Кто сейчас может сказать, при каких обстоятельствах произошли эти несчастья? Возможно, виной тому были какие-то тактические промахи. Может быть, коннице просто не хватило места, чтобы обогнуть отступающих арбалетчиков, и всадники попытались пройти между ними. Такое случалось и позже, например, в XIX в., когда в Бородинском сражении конница, отступая, неслась прямо на собственную пехоту, последней пришлось лечь, чтобы пропустить всадников над собой и сохранить строй. Сомнительно, что после такого маневра все пехотинцы остались целы и невредимы, однако это не дает повода говорить о презрении всадников к пехотинцам.
Мнение, что рыцарь представлял единственную реальную силу на полях сражений, слишком поверхностно. Сам же Горелик сообщает:
«Например, во всей Англии в 70-х годах XIII в. было 2750 рыцарей. В боях участвовало обычно несколько десятков рыцарей, и лишь в больших сражениях они исчислялись сотнями, редко переваливая за тысячу».
Конечно, отношение к численности войск в средние века было другим, нежели сейчас, и армия в полторы-две тысячи воинов уже считалась большой. Но даже в таком войске могли ли два-три десятка рыцарей представлять собой силу, способную решить участь всего сражения?
Отряды, которые мы привыкли называть «тяжелой рыцарской конницей», на самом деле состояли в основном из рыцарских дружинников, сами же рыцари с их оруженосцами составляли лишь небольшую их часть.
Разумеется были и нищие рыцари, не имевшие никакой дружины, так называемые «одноконные» или «однощитные», но все равно их было недостаточно, чтобы создать целый конный отряд, состоящий из одних только рыцарей. Часто художники не учитывают этих нюансов и изображают всех всадников в великолепных рыцарских доспехах. На таких рисунках рыцарское войско действительно выглядит мощным и непобедимым.
Рыцари и их тяжеловооруженная конница часто вели бои спешенными, например, воины короля Арнульфа спешивались при штурме норманнских укреплений (891 г.) и при осаде Рима (896 г.). Отгон Нордгеймский сообщает, что в сражении с Генрихом IV в 1080 году на реке Эльстер часть саксонских рыцарей рубилась пешими; то же происходило в сражении при Блейхфельде (1086 г.), а об армии Конрада III в 1147 г. под Дамаском Вильгельм Тирский говорит: «спешились, как это обычно делают германцы в исключительных положениях».
В сражении при Норталлертоне (1138 г.) английское ополчение отбило атаку шотландцев благодаря тому, что рыцари спешились и составили его первую шеренгу. В Крестовых походах, осаждая такие города, как Никея, Антиохия, Иерусалим, Дамаск, Аскалон, Акра, Константинополь, рыцари и их тяжеловооруженные дружины шли в первых рядах атакующих пехотинцев. При Кресси, Пуатье (1356 г.) и Азенкуре (1415 г.) рыцари тоже спешивались и бились в строю пехоты.
Могли ли рыцари с презрением относиться к пехоте, если сами часто сражались пешими?
Вильгельм Бретонский в «Филиппиаде» пишете битве при Бувине (1214 г.):
«Граф, столько раз без ущерба укрывавшийся под защиту пехотинцев, ни с какой стороны не боялся возможности вреда, так как наши всадники, сами сражаясь мечами, оружием коротким, боялись нападать на вооруженных всадников, — копье же длиннее мечей и ножей, — и строй, подобный тройной ограде, не давал подступа к воинам, расставленным обдуманно». (52, т. 3).
"В своем защитном вооружении рыцарь был настолько неуклюж, что если его сбивали с коня, то он сам без посторонней помощи не мог встать на ноги.
…Кавалерия рыцарского типа была неповоротливой. Это были тяжелые, медленно двигавшиеся войска. В атаку рыцарь шел шагом, в лучшем случае рысью". (103, т. 2). Не лучше конных рыцарей была их пехота:
«Пехота потеряла свое боевое значение и была подчинена рыцарю. Отсутствие дисциплины в рыцарском войске исключало возможность управления ходом боевых действий. Бой являлся единоборством рыцарей. О развитии тактических форм не могло быть и речи».
«С закабалением крестьянства пехота потеряла свои боевые качества и по существу уже не имела в бою какого-либо серьезного значения. Вскоре служба в пехоте стала презираться как обязанность рабов и крепостных. Пехотинец — это не воин, а слуга». (103, т. 2).
Удручающая картина… Но при этом невольно задумываешься: как же получилось, что Европа, имея ни к чему не пригодные армии, сумела организовать на Восток восемь Крестовых походов? Как получилось, что европейские рыцари умудрялись успешно воевать и одерживать победы над, якобы во всем превосходящими их в бою «легкими сарацинскими всадниками»? Ведь такие армии должны были быть разгромлены в первом же походе. Почему монголы, имея столь мощное организованное войско и одержавшие несколько побед в Восточной Европе, не рискнули идти дальше? Ссылка на то, что они-де обескровили армию, понеся слишком большие потери в походе на Русь, малоубедительна.
Что-то все-таки мы недопоняли, пытаясь разобрать средневековую европейскую военную систему, и судим о ней слишком прямолинейно.
Пожалуй, я не ошибусь, сказав, что М. Горелик — первый историк в СССР, который по-новому взглянул на средневековое рыцарство. Его статья в журнале «Вокруг света» — «О Бальмунге, Люрендале и…» стала, своего рода, открытием для наших читателей, она неоднократно перепечатывалась в разных изданиях целиком или фрагментарно. Благодаря ей, многие наконец поняли, насколько хорошо обучено и боеспособно было европейское рыцарство.
Однако и М. Горелик не ушел от некоторой тенденциозности в изображении отношения рыцарей к пехоте:
«Но до XIVв. исход сражения всегда определяли немногие господа рыцари, многочисленные же слуги — пехотинцы были для господ хоть и необходимым, но лишь подспорьем. Рыцари их в расчет вообще не принимали. Да и что могла сделать толпа необученных крестьян против закованного в доспехи профессионального бойца на могучем коне? Рыцари презирали собственную же пехоту. Горя нетерпением сразиться с „достойным“ противником — то есть, рыцарем же, — они топтали конями мешающих им своих пеших воинов».
Толпа необученных крестьян действительно мало что могла сделать в открытом рукопашном бою, но разве из таких бойцов стали бы рыцари комплектовать свои боевые отряды? Думается, что, сами будучи профессионалами, они прекрасно представляли, какими качествами должны обладать воины их дружин и мало вероятно, что стали бы содержать и кормить абсолютно необученных и негодных для боя крестьян, тем более понимая, что от уровня подготовки дружинников будет зависеть их собственная жизнь.
От боеспособности и численности «гезитов» или «антустрионов» (так назывались дружинники у англосаксов и меровингов) также зависели престиж и толщина кошелька самого владельца. Наниматель не стал бы платить рыцарю и его ничего не стоившим в бою воинам крупные суммы денег. Разумеется, мы не должны исключать возможности того, что рыцарь в случае необходимости мог набрать в войско и необученных крестьян из своих владений, например, для обороны замка или для создания иллюзии большого войска. Такие «воины» могли принять участие и в бою, скажем, образуя задние ряды пехотного построения и создавая напор на передние, состоящие из обученных дружинников. Но сомнительно, что рыцарь сознательно послал бы такое воинство в битву: во-первых, понимая, что толку от них все равно не будет, а во-вторых, если он лишится крестьян, то кто будет кормить его профессиональных воинов?
Что до тех случаев, когда рыцари топтали свою пехоту, то такое, действительно, имело место, например, в битвах при Куртре(1302 г.) и Кресси (1346 г.). Но стоит ли проводить параллель между этими фактами и «презрением» к пехоте? Кто сейчас может сказать, при каких обстоятельствах произошли эти несчастья? Возможно, виной тому были какие-то тактические промахи. Может быть, коннице просто не хватило места, чтобы обогнуть отступающих арбалетчиков, и всадники попытались пройти между ними. Такое случалось и позже, например, в XIX в., когда в Бородинском сражении конница, отступая, неслась прямо на собственную пехоту, последней пришлось лечь, чтобы пропустить всадников над собой и сохранить строй. Сомнительно, что после такого маневра все пехотинцы остались целы и невредимы, однако это не дает повода говорить о презрении всадников к пехотинцам.
Мнение, что рыцарь представлял единственную реальную силу на полях сражений, слишком поверхностно. Сам же Горелик сообщает:
«Например, во всей Англии в 70-х годах XIII в. было 2750 рыцарей. В боях участвовало обычно несколько десятков рыцарей, и лишь в больших сражениях они исчислялись сотнями, редко переваливая за тысячу».
Конечно, отношение к численности войск в средние века было другим, нежели сейчас, и армия в полторы-две тысячи воинов уже считалась большой. Но даже в таком войске могли ли два-три десятка рыцарей представлять собой силу, способную решить участь всего сражения?
Отряды, которые мы привыкли называть «тяжелой рыцарской конницей», на самом деле состояли в основном из рыцарских дружинников, сами же рыцари с их оруженосцами составляли лишь небольшую их часть.
Разумеется были и нищие рыцари, не имевшие никакой дружины, так называемые «одноконные» или «однощитные», но все равно их было недостаточно, чтобы создать целый конный отряд, состоящий из одних только рыцарей. Часто художники не учитывают этих нюансов и изображают всех всадников в великолепных рыцарских доспехах. На таких рисунках рыцарское войско действительно выглядит мощным и непобедимым.
Рыцари и их тяжеловооруженная конница часто вели бои спешенными, например, воины короля Арнульфа спешивались при штурме норманнских укреплений (891 г.) и при осаде Рима (896 г.). Отгон Нордгеймский сообщает, что в сражении с Генрихом IV в 1080 году на реке Эльстер часть саксонских рыцарей рубилась пешими; то же происходило в сражении при Блейхфельде (1086 г.), а об армии Конрада III в 1147 г. под Дамаском Вильгельм Тирский говорит: «спешились, как это обычно делают германцы в исключительных положениях».
В сражении при Норталлертоне (1138 г.) английское ополчение отбило атаку шотландцев благодаря тому, что рыцари спешились и составили его первую шеренгу. В Крестовых походах, осаждая такие города, как Никея, Антиохия, Иерусалим, Дамаск, Аскалон, Акра, Константинополь, рыцари и их тяжеловооруженные дружины шли в первых рядах атакующих пехотинцев. При Кресси, Пуатье (1356 г.) и Азенкуре (1415 г.) рыцари тоже спешивались и бились в строю пехоты.
Могли ли рыцари с презрением относиться к пехоте, если сами часто сражались пешими?
Вильгельм Бретонский в «Филиппиаде» пишете битве при Бувине (1214 г.):
«Граф, столько раз без ущерба укрывавшийся под защиту пехотинцев, ни с какой стороны не боялся возможности вреда, так как наши всадники, сами сражаясь мечами, оружием коротким, боялись нападать на вооруженных всадников, — копье же длиннее мечей и ножей, — и строй, подобный тройной ограде, не давал подступа к воинам, расставленным обдуманно». (52, т. 3).