Страница:
- Ну что ж, он ведь не смертный человек и не один из тысячи укрощенных богов запада, чтобы являться по приказу кого угодно. Даже собственного сына. Мирейн прислонился щекой к стене у окна. Камень засветился чем-то большим, нежели лунный свет, хотя до восхода солнца было еще далеко. Король уже не раз говорил, что камень знает его. На появление Мирейна замок реагировал как на восход солнца. Принц повернулся, уперев правый кулак в бок. Рука не могла сжаться так плотно, как полагалось бы: ладонь была жестче там, где вопреки всем законам горел золотой диск. - Это больно, - сказал Мирейн тихо, но напряженно. - Он жжет. Заполняет мою руку, словно большая золотая монета, монета, нагретая на огне, которую я не могу бросить. Иногда она больше, иногда меньше. Иногда жжется не сильнее, чем перегревшийся на солнце металл, иногда требуется вся моя бедная воля, чтобы терпеть в молчании. Я горжусь этим, Вадин. Я никогда не плакал и не кричал, даже не говорил об этом с тех пор как был маленьким. Никто никогда не знал об этой боли, только мать, князь Хан-Гилена и, конечно же, моя сестра. - Он смолк, брови его нахмурились, потом разошлись. Он почти улыбнулся. - Странно, что именно сегодня я подумал о сестре. Должно быть, виновато мое настроение. Безудержная жалость к самому себе. Впрочем, какая разница, как это называть? И стоит ли от этого избавляться? Смотри. У Вадина не было выбора, не было времени, чтобы выбирать. Глаза Мирейна захватили его, зачаровали, втянули в себя. Он был в них. Он стал Мирейном. Тело без особой красоты или значительности, сосредоточенное вокруг мучительной боли. Но боль отступила, удерживаемая волей, сильной, как закаленная сталь. Он увидел лицо, худое серьезное лицо ребенка с янтарного цвета кожей и волосами, красными, как начищенная медь. Едва научившись ходить, Элнан стала тенью Мирейна. Над этим часто смеялись местные остряки, ибо он был темен, как черное дерево и вороново крыло, она же мед и огонь. Но она не отставала, несмотря на насмешки, несмотря даже на явную жестокость. - Ты позоришь меня! - крикнул он ей однажды. Тогда она сбежала от своей няни и, пренебрегая послушной лошадью, подобающей девице, которой едва исполнилось пять лет, украла его собственного пони (Мирейн уже не ездил на нем, потому что вырос) и отправилась за ним на охоту. То, что она справилась с черным дьяволом-пони, совсем его не удивило; но то, что она вмешалась в погоню, вклинилась в группу из дюжины оруженосцев, совершенно вывело его из себя. - Ты позоришь меня, - повторил он как можно холоднее. - Ты повисла на мне, словно оковы. Ты мне здесь не нужна, я не хочу, чтобы ты висела у меня на хвосте, не хочу... Она взглянула на него. Пони был слишком велик для нее, попона перекосилась, волосы, в которых запутались веточки, лезли ей в глаза, но в сравнении с ее взглядом все остальное не имело значения. Дети так не смотрят. - Ты вовсе не стыдишься меня, - сказала она. - И не ненавидишь. Мирейн открыл было рот, но снова закрыл его. Охота давно пронеслась мимо по горячему следу, не обращая внимания на его отсутствие. Он слышал удаляющийся лай собак. Пони злобно тряхнул головой и начал угрожать жеребцу рогами. Элиан пришлось приложить все свои силы, чтобы удержать его, но при этом она не подала и виду, как это трудно. - Я оставляю тебя в покое, когда ты действительно в этом нуждаешься. Тебе это известно. - В таком случае я, очевидно, весьма редко в этом нуждаюсь. - Когда ты хотел поиграть с Киери на сеновале... Его щеки заполыхали, в висках застучало. Он кинулся на нее, и они вместе свалились на землю. Их лошади, испугавшись, перескочили через них и убежали; Мирейн оказался внизу, Элиан барахталась сверху. Она почти ничего не весила, но ее локти были коварно острыми. Он извивался, пытаясь вырваться. Она уселась на него и рассмеялась. - Хал говорит, тебе нужно играть как можно больше сейчас, пока ты не добыл свое крученое ожерелье, потому что после этого... Он зажал девочке рот своей меченой рукой. Одного ее вида для большинства людей было бы достаточно, но Элиан не боялась ни бога, ни человека. Она вонзила в нее зубы. Намеренно или случайно, но она не коснулась его клейма, а укусила плоть. Боль, перекрывая взмывающую спиралью другую боль, вышибла из него гнев и стыд и отбросила его на грань тьмы. Меньшая боль исчезла. Большая без всякой причины бесконечно разрослась, и не было никакой надежды ее вынести. Однако Мирейн терпел, осознавая всю ее полноту и ужас, как будто преисподняя разверзлась перед ним. Хоть бы она ввергла его в милосердное забытье. Хоть бы... Боль исчезла. Конечно, не полностью. Но она съежилась до такого уровня, ниже которого возможно только отсутствие боли, и после слепящего страдания это принесло столь явное облегчение, что Мирейн готов был расплакаться. В глазах у него прояснилось, и он увидел, что Элиан стоит рядом с ним на коленях и прижимает его руку к своему сердцу, Лицо ее было серо-зеленым, голос совершенно охрип. - Мирейн! О Мирейн! У него не было сил отнять руку. Он едва мог говорить. - Что... что ты... - Я убрала боль. - Лицо Элиан скривилось. - Твоя рука болела. Как может что-то так сильно болеть? - Ты убрала боль, - тупо повторил он. - Ты... убрала боль... Элиан, дитя-колдунья, ты понимаешь, что ты сделала? - Она болела. - Девочка так осторожно держала его руку, словно она была ее собственной. - Она всегда болит. Почему, Мирейн? - Ты можешь ее исцелить. Элиан, маленькая огненная грива, ты обладаешь магией своего отца. Она не обратила на это внимания. Конечно, она обладала этой силой, которая всегда у нее была; а он, кому дано знать, должен был знать это. - Почему она болит, Мирейн? - Потому что мой отец заставляет ее болеть. Брови Элиан сдвинулись, подбородок выдвинулся вперед. - Скажи ему, чтобы он прекратил это. Даже при своей слабости он сумел рассмеяться. - Но, детка, он бог. Никто не может приказывать, как ему поступать. - Я могу. Он причиняет тебе боль. Он не должен этого делать. Особенно там, где больнее всего. Это неправильно. - Эта боль заставляет меня помнить, кто я и для чего я. И не позволяет мне слишком возгордиться. Она упрямо хмурилась. - В этом нет необходимости. - Нет? - спросил он. - Я был жесток с тобой. Ты видишь, как я за это заплатил. - У меня хорошие сильные зубы. Хотя половина из них еще не выросла. - Она похлопала его по руке, на которой не осталось и следа от укуса. - Если это хоть как-то от меня зависит, тебе никогда больше не будет так больно.
- И мне не было так больно, - сказал Мирейн. - Но я оставил Элиан, чтобы идти туда, куда меня вел отец. А здесь никто не может остудить огонь. У Вадина от ужаса пропал голос. Колдовство... рабство души... - Мой отец создал меня, - сказал Мирейн. - Он сформировал меня для своих целей. Я - Меч Солнца, его сильнейшее оружие против Тьмы. Но он сотворил меня подобным смертному человеку, у которого есть плоть, и кровь, и кости, и, хуже всего, ум, способный думать и бояться. Я могу оказаться недостаточно сильным. Я могу подвести его. А если я не справлюсь... - Прекрати! - Крик Вадина был надсадным от двойного усилия: произнести слово и удержать руки подальше от этого окольцованного золотом горла. Мое тело принадлежит тебе, и ты можешь .делать с ним что угодно, - сказал он. - Я служу тебе, покуда мое тело живо. Но если ты еще раз дотронешься до моего разума, клянусь всеми когда-либо существовавшими богами, я убью тебя. - Я не прикасался к твоему разуму, - спокойно возразил Мирейн. - Не прикасался? Нет?! Да ты его изнасиловал! Мирейн сделал вид, что Вадин этого не говорил. - Я не касался тебя. Я открыл собственные мысли, а ты тотчас в них погрузился. - Логика колдуна. Ты заманил меня в ловушку. Ты вторгся в меня. - Я показал тебе правду. - Да. Что под личиной принца-выскочки кроется дрожащий трус. Мирейн засмеялся. Это был хороший смех, без всяких признаков насмешки. Но жрецы - отменные лгуны, а принцы - еще лучшие, претенденты же на корону лгут почище всех. - Предлагаю пари, Вадин. До конца этого года ты назовешь меня своим другом. Ты сделаешь это добровольно, с радостью и без малейшего сожаления. - Скорее я увижу тебя в аду. - Это возможно, - сказал Мирейн беспечно, но отнюдь не шутливо. - Какой предлагаешь заклад? - Свою душу. Мирейн со свистом вдохнул воздух. Его зубы, обнажившись в усмешке, выглядели еще острее. - Предупреждаю тебя, Вадин. Я могу ее взять. - Знаю, что можешь. - Это было чертовски захватывающе, все равно что оседлать молнию или танцевать на лезвиях. - А ты? Какой заклад можешь предложить ты? - Место по правую руку от меня и самый высокий титул в моей будущей империи, за исключением только моего собственного. - Я могу потребовать этого, Мирейн из Хан-Гилена. - Знаю, что можешь, - ответил Мирейн. Его рука отбросила стрелы лучей в глаза Вадина. Его пожатие, скрепленное пари, поражало не только своей силой, но и тем, что не превратило ладонь оруженосца в пепел. Весь жар горел внутри. С настороженностью диких животных они одновременно оборвали рукопожатие. Отчасти из-за обоюдного недоверия, отчасти из-за того, что кто-то вошел в комнату. Это был крупный человек, который шагал широко, но легко. Они медленно повернулись, как будто непринужденно, но тела их были напряжены. Перед ними стоял принц Моранден в своей привычной позе - расставив ноги и расправив плечи. Клеймо богини нисколько не повредило его красоте, и он держался так, словно знал это. Глаза его перебегали с одного юноши на другого. Движением век он отпустил оруженосца и устремил жгуче-холодный взгляд на сына своей сестры. Мирейн позволил молчанию тянуться до тех пор, пока оно не разорвалось само собой. - Дядя, - легко и холодно произнес он, - ты оказываешь мне честь. Чем я могу служить тебе? Официальность южанина вызвала гримасу на лице Морандена. Не спросив позволения, он сел и беззастенчиво потянулся. Вадин сразу вспомнил о черном горном льве, который был особенно опасен именно тогда, когда казался наиболее спокойным. - Как, господин мой? - спросил старший принц. - Служить мне? Это слишком большая честь, чтобы смертный мог ее требовать. Мирейн отошел от окна и приблизился к другому креслу, но не сел. Стоя он был чуть-чуть выше своего незваного гостя. Он оперся о резную спинку кресла. - Сегодня мы во власти почтения. Я оказываю тебе честь своей службой, ты оказываешь мне честь своим присутствием. Что же привело тебя сюда? Учтивость? Или нужда? Или просто добрая воля? Моранден засмеялся искренне, но с оттенком горечи. - Твои манеры получше моих, принц. Может, оставим игру? Учтивость - слово, значение которого мне неведомо, такой уж я северный дикарь. Нужда... В тот день, когда ты узнаешь, что у меня появилась нужда в подобных тебе, родственничек, можешь быть уверен, что я. - в отчаянном положении. - В таком случае, - спокойно сказал Мирейн, - это, должно быть, добрая воля. Старший принц забросил ногу на подлокотник своего кресла. - Очень здорово, сын сестры! Так здорово, что я даже скажу тебе правду. Я бы душу продал, чтобы избавиться от тебя. Думаю, я это уже сделал. - Продал душу, - спросил Мирейн, - или избавился от меня? - И то и другое. - Моранден потер щеку, словно шрам причинял ему боль, и улыбнулся белозубой волчьей улыбкой. - О любимчик моего отца, если бы тебе была дана возможность и более чем достаточное вознаграждение, не отправился бы ты туда, откуда пришел? - Какого рода вознаграждение? - Да любое. Все что угодно, кроме трона. - Который ты взял бы себе. - Конечно. Я его слишком долго ждал. Значительно дольше, чем ты, и находился к нему значительно ближе. - Моя мать, - тихо сказал Мирейн, - была наследницей короля. - Много же это для нее значило, если она не побеспокоилась прийти и доказать это. Но она и сама ведь была наполовину чужестранкой. Я слышал рассказы о ее матери, желтой женщине; асанианский император, который зачал ее с рабыней, счел прекрасной шуткой швырнуть ее переростку варвару, который воображал, что получает принцессу, и раздувался от гордости. Она оказалась неважным приобретением: одна дочь, такой же недомерок, как и она сама, - вот и все, что она смогла дать своему господину и повелителю. - Но дочь эта родила ребенка, который, хотя и такой же недомерок, оказался по крайней мере утешительного мужского пола. Моранден оглядел его сверху донизу. - Мужского ли? - Мне раздеться и показать? Моранден рассмеялся. Он подозрительно долго и непринужденно смеялся. "Да, - подумал Вадин, - от него попахивает вином и чем-то еще, резким, едким. Ненавистью? Страхом?" Принц смеялся, и глаза его поблескивали под опущенными веками. - Да, во имя богов! Разденься и покажи. Глаза Мирейна остро сверкнули. Быстрым движением он сорвал свой килт. - Ну и как, господин? Моранден не спешил. Он поднялся и обошел вокруг неподвижную фигуру принца, словно покупатель на рынке рабов. Снова оказавшись лицом к лицу с Мирейном, он упер руки в бока и склонил голову набок. - Возможно, - сказал он. Одна его рука метнулась к щеке Мирейна, ощупывая пробивающуюся молодую щетину. - Ты не слишком стараешься это доказать. Зачем ты подделываешься под евнуха? Ты любовник какого-нибудь мужчины? Мирейн сел туда, где перед этим сидел Моронден, перекинул ногу так, как сделал Моранден, и улыбнулся, сжав зубы. - Даже если бы я был склонен к этому, мои обеты запретили бы мне так поступать. - Удобны эти твои обеты. - Они связывают меня, пока я не сяду на трон. Потом я буду свободен от них. - Без сомнения, тебе не терпится. - Я могу ждать столько, сколько потребуется. И снова рука Морандена протянулась к лицу Мирейна. Он резко опустил ее и убрал за спину, хмуро глядя на гордую линию носа младшего принца. Внезапно он сказал: - Я помню то, что ты сделал. - По принуждению. - Ты это сделал. - Плечи Морандена сгорбились. Им не нравилась униженность, даже такая высокомерная, как эта. - Я тебе обязан. Возможно, своей жизнью. Я был у самого края, когда ты меня вернул. - Во имя моего отца. Это должно послужить тебе утешением, поскольку, если бы Темная Богиня завладела твоей душой, ты не смог бы ответить на этот зов. - Я обязан тебе, - снова повторил Моранден. Слова выходили из него с трудом, словно желчь забила горло принца. - Я отплачу тебе вот чем: уходи сейчас же и забери то, что я тебе предлагаю. Забирай все, что сможешь унести. Из Ста Царств тебе будет легче завоевать мир, чем из северной глуши. - По Янон мой по праву крови и праву наследования. Какое же место может быть лучше для начала? - Если мы тебе позволим. Еще долго принц и оруженосец смотрели на закрытую дверь. Моранден затворил ее с такой мягкостью, которая была выразительнее любой ярости. Мирейн поднял свою горящую руку, повернул ее и сжал, бросая вызов Морандену и полностью отвергая его. - Он не может тронуть меня. У него нет силы, ибо он смертный человек, а я будущий король. Я... буду... королем. Это был львиный рык. Мирейн лишь засмеялся в ответ. Он был как в лихорадке; слова рождались как бы по собственной воле, слова-демоны, легкие и насмешливые. - Позволите, говоришь? Позволите? Когда тебе потребовалось целых полбочки вина, чтобы прийти сегодня сюда? - Он откинулся на спинку кресла, беззаботно болтая ногой; но руку свою он укачивал, словно она была раненым живым существом. - Если благодарность твоя проявляется с таким трудом, нужно ли мне бояться твоей вражды? В свете огня казалось, что Моранден раздувается. Не понимая, как он это сделал, Вадин вдруг обнаружил, что стоит рядом со своим сеньором, подняв обнаженный меч. Над его блеском он встретился взглядом С Моранденом и увидел в нем неприкрытую черную ненависть. - Детка, - сказал старший принц глубоким гортанным голосом. - Королек. Я не повторю своего предложения благодарности или награды. Или чего бы то ни было еще. - Это хорошо. Избавит меня от усилий, которые потребовались бы для отказа. - Считаешь себя умником? Подумай как следует, дурачок. Но не жди, что я буду лизать тебе пятки. - Об этом я и не мечтал, - сказал Мирейн и зевнул. - Уже поздно, и ты, несомненно, утомился. Можешь идти спать. Моранден лишился дара речи. Внезапно он резко повернулся.
Вон шныряет пес чужеземца. Вадин никого не задевал. Он был свободен впервые с тех пор, как ранили Морандена. Стоя у лавки на рынке, он рассматривал безделушки и думал о девушке, которой собирался подарить их. Ему было спокойно рядом с толстым Кавом и еще спокойнее из-за молчания, хранимого его товарищами. Именно Кав удержал его от безрассудного рывка в направлении голоса, сказавшего эти слова: он обхватил могучей ладонью узкое запястье Вадина и просто не двинулся с места, крепкий, как сама земля под их подошвами. Этот голос, молодой и высокомерный, чуть не свел Вадина с ума, когда раздался прямо над его правым ухом. - Ах, посмотрите только! Он покупает браслеты и бусы для своего изысканного хозяина. Вы представляете, как они служат друг другу? Превращается ли мальчик в мужчину, когда лампы гаснут? - Пусти меня! - заорал Вадин Каву. Тот не ослабил хватку. Его светлые глаза на большом угрюмом лице сверкнули в сторону говорящего, затем взгляд их опять устремился на Вадина. Голос вновь произнес с еле сдерживаемым смешком: - Они отлично ладят друг с другом, длинноногий и коротконогий, изнеженные трусы. Вы слышали, что его величество собирается сделать, когда заполучит свой трон? Он переоденет всех лордов в штаны, прикажет им сбрить бороды и заставит поклясться, что они будут служить ему, как рабы служат своим хозяевам. Кав непреклонно и настойчиво начал двигаться прочь от голоса, направляясь к винной лавке. Там уже находились двое оруженосцев, изрядно поднабравшихся. Вадин сопротивлялся, но с тем же успехом он мог бы тащить за собой замковую стену. Его рука упала на рукоятку кинжала. - Не смей, прорычал Кав. Вадин выругался, и Кав хрюкнул, что у него обычно означало смех. Они оказались под навесом; Кав заставил Вадина сесть на скамью между Олваном и Аяном и сунул в его сжимающуюся в кулак руку чашу. Вадин глотнул кислого эля и выкрикнул: - Его слова -- это государственная измена! Он сказал... он сказал, что я... - Это всего лишь слова, - пробасил Кав. - Слова тоже ранят, черт тебя возьми! - Он что, сказал нечто такое, о чем ты сам не думал? - Я не говорил этого. Вадин замолчал и выпрямился. Все трое смотрели на него. У него во рту появился вкус тошноты. Он выругался. - Давайте, пяльтесь. Вы готовы поклоняться земле, по которой он ходит. Вы бы стали целовать его ноги, если бы он повелел. - Но он не станет требовать этого, - сказал Аян, снова наполняя чашу Вадина, - и именно поэтому мы поклоняемся ему. Разве он не ходит вместе с остальными на занятия по владению оружием? Разве он не настаивает на этом и разве он проявляет при этом королевское неудовольствие? А в Хан-Гилене он считался рыцарем, и он в десять раз лучше каждого из нас. - В пять раз, - угрюмо заявил Вадин. - Вам известно, что об этом говорят в народе. Он не станет мериться силами с каждым, кто приблизится к нему, так как знает, что будет побежден. Поэтому он делает из нас дураков и колдует, чтобы мы любили его за это. Олван фыркнул: - Глупая ревность. Он учится у Аджана, который считается лучшим наставником в Яноне. Когда мы просим, он учит нас. Он нас любит. - Боги не учатся и не любят. Боги правят. - Принц Мирейн лишь наполовину бог, - заметил Аян. Его язык как будто приласкал имя принца, и Аян вздохнул, а потом нахмурился: - Мы знаем это. Мы знаем его. Но люди действительно говорят всякое, и не только шепотом. Вчера я стоял в карауле; мне пришлось разнимать одну драку, и с обеих сторон люди прямо-таки завывали, что верны настоящему принцу. Они разбивали друг другу головы из-за этого. - И кто же одержал победу? - спросил Кав. - Никто, - сказал Вадин, прежде чем Аян успел ответить. - Совсем никто. Его чаша снова опустела. Он даже не помнил, как осушил ее. Он налил себе еще, потом еще. Ему очень хотелось свернуть кому-нибудь шею, только он не знал кому. Но красавица Лиди отвлекала его внимание, хотя он так и не купил ей те безделушки, которые собирался подарить. И была еще одна чаша эля, и несколько песен, а потом жаркие объятия в кровати Лиди, где была вся их четверка и она сама; но когда все кончилось, он по-прежнему испытывал ярость. - Потому что, - дюжину раз повторил он, - никто, никто не смеет назвать Вадина аль-Вадина трусом.
С восходом солнца Лиди выбралась из сплетения тел: Олван и Аян свернулись калачиком друг возле друга, толстому Каву хватало самого себя, а Вадин слепо шарил по постели в поисках теплого женского тела. Он нашел кого-то, чья кожа была бархатной, но под ней скрывались стальные мускулы; это тело было слишком узким и худым, чтобы принадлежать Лиди. Глаза Вадина медленно распахнулись, и он обнаружил, что его рука ласково обвивает грудь Мирейна. Принц смотрел на него с кривой усмешкой. Вадин отпрянул. Ухмылка Мирейна стала еще ехиднее. Вадин открыл рот, но рука Мирейна легла на его губы. Другой своей рукой, золотой, он поманил оруженосца на улицу. Когда они оказались во дворе и солнца нещадно начало жечь измученную голову Вадина, его прорвало: - Трижды девять кругов ада! Что ты здесь делаешь? Мирейн в упор посмотрел на него. Вадин кое-как справился с килтом, ремнем и плащом, а потом сунул голову в чан с дождевой водой, стоявший у ворот. Вынырнув, он почувствовал, что в мозгу у него слегка прояснилось, хоть боль и не прошла. - Я думал, что могу целую ночь располагать собой. - Так и было, - кивнул головой Мирейн. - Твоя Лиди - женщина большого остроумия и мудрости. Вадину с трудом удалось подавить растущий гнев. - Мой господин, - сказал он очень осторожно, - мне хотелось бы думать, что ты не... - Я не смеюсь над ней. Она подала мне свежего хлеба и меда и поговорила со мной. Она меня не боялась. - А с чего это ей тебя бояться? Мирейн взглянул на него сверху вниз. В его взгляде выражалась вся гордость коронованного короля и все могущество бога. А потом он снова стал Мирейном, достающим Вадину только до плеча, и сказал: - Понимаю. Я мал и, следовательно, безобиден. Кто в Яноне может думать по-другому? - Все королевские оруженосцы и один твой собственный, а также некоторые принцы. - Вадин осадил сам себя, прежде чем превратился в поэта. - Зачем ты пришел сюда? Что-то случилось? Мирейн пожал плечами. Он выглядел очень юным и очень простодушным, а значит, по мнению Вадина, очень подозрительным. - Я скучал по тебе. - У тебя был Патхан. Патхан - князь, наследник двух феодальных поместий и одного княжества. Он добился того, чтобы стать капитаном оруженосцев, а на празднике Вершины Лета он станет рыцарем. Более того: он будет Младшим Победителем и в течение одного-двух лет будет сохранять этот титул. Ему с самого начала следовало бы стать твоим оруженосцем. Именно он достоин тебя. - Ты так думаешь, Вадин? Вадин не попался в ловушку, хотя язык у него был длинный. - Королю следует так думать. Ты - свет его бесцветных очей. - Патхан довольно забавный, - сказал Мирейн. - Он красив. Он блестящий человек. Он не намного крепче меня, но это его не расстраивает. Он играет в эту опасную игру - в "королей и города". Вадин, которому не было дела до всего этого, хлопнул в ладоши. - Вот как! Ну так попроси за него своего деда. Для него это будет громадной честью. - К несчастью, - ответил Мирейн, нисколько не смутившись, - он до слез утомляет меня. Этим своим вечным совершенством. И такой абсолютно нерушимой верностью наследнику, выбранному королем. Когда он разбудил меня, безупречно одетый в возмутительно ранний для жреца Солнца час, и ждал меня со сверхъестественным терпением, я едва удержался от того, чтобы не закричать. Я приказал ему выйти вон. Надеюсь, достаточно вежливо. Вадин мог это понять. Патхан, олицетворение оруженосца, был тем, кого Аджан с упорством и настойчивостью ставил в пример всем остальным. Он будил Мирейна чересчур вежливым прикосновением, он купал его и прислуживал ему беспрекословно и безмолвно, и вот Мирейн отослал его со своей неподражаемой язвительной южной вежливостью. Без сомнения, этому предшествовало изрядное сопротивление принца из-за некоего дела, которое он предпочитал выполнять сам. Губы Вадина дернулись в усмешке. Он прикусил их, и приступ смеха полностью улетучился. Ухмылка Мирейна была невероятно озорной. Вадин с трудом принял хмурый вид и протяжно вздохнул. - Ты... Патхан... ты такой же ненормальный, как и я. - Можно сказать, у меня никудышный вкус в том, что касается лошадей, поведения и друзей. От последнего слова Вадин сразу пришел в себя. - Я твой слуга, мой господин. Черные глаза на долю секунды сузились. Гордая голова коротко кивнула, но это вовсе не казалось уступкой. - Лиди накормит тебя. А потом я потребую от тебя службы. Служба заключалась в том, чтобы следовать за принцем через каждую площадь и каждый переулок города, переполненного в базарный день, и слушать обрывки разговоров и, разумеется, мыслей; иногда останавливаться, чтобы перехватить клубок сплетен, или опрокинуть чашу вина, или посмотреть на танцора с саблями. Как заправский колдун, Мирейн мог сделаться невидимым, когда хотел этого. Иначе, естественно, люди не решились бы вести столь скандальные и крамольные беседы, а им было что сказать о двух принцах новом и старом. - Я за того, которого знаю, - говорил человек, покупавший красивую лошадь. - А что мы знаем об этом Мирейне? Здесь его никто не ждал, а он заявился со своим ожерельем и косичкой жреца Солнца и объявил себя бог знает кем. А как у нас резня, так его нет. - Принц Моранден - человек тяжелый, -возразила жена кузнеца, усевшаяся на пороге с клубком шерсти. - Он молод и красив, для каждого у него находится улыбка или слово, но глаза у него холодные. Я видела, что творилось в Шайосе, когда была девчонкой. Лорд Кейан был сладким подобно меду до того дня, как умер его отец, а позже люди говорили, что, может быть, старику помогли отправиться на тот свет. Когда же наследник наконец взошел на престол, стало так, что хуже некуда. Он перебил всех своих родственников, включая женщин и младенцев, и довел нас почти до голодной смерти, а потом развязал войну против Сувейена. И победил, слава богу, но победа принесла ему смерть, и его жена правила до тех пор, пока маленький лорд Тиен не стал достаточно взрослым, чтобы занять место отца. Старики сидели за игрой, томясь на солнцепеке, и самый почтенный проговорил: - Плохие наступают времена; когда в королевстве оказывается два принца и только один трон, а старый принц не собирается уступать молодому выскочке, будь он избранный наследник или нет. Каждый гнет свое, и, попомните мои слова, не так долго нам осталось ждать удара. - Я слышал, это уже произошло, - сказал самый молодой из стариков, кидая костяной кубик для следующего хода в игре "короли и города". - Я слышал, что новый пришел к старому с острым, как кошачьи когти, кинжалом, ударил его по лицу, а потом обратился к магии, чтобы залечить его. - От раскаяния? - От презрения. А у старого принца в память об оскорблении остался шрам. - Чужаки, - пробормотал старик. - Оба они чужаки. Если бы король имел достаточно разума, чтобы взять жену на родине... Какой-то зевака, наблюдавший за игрой, наклонился над доской. - Я слышал, что оба они безродные. Молодой - чародей из Девяти Городов, он покрасил себя, чтобы стать одним из нас, а благодаря магии он выглядит похожим на умершую принцессу, старый же принадлежит к роду одного из бунтовщиков с Западных Окраин. Я помню, как король привез сюда эту женщину, и помню, как быстро он получил от нее щенка. Кто знает, может быть, она уже носила его, когда король взял ее?
- И мне не было так больно, - сказал Мирейн. - Но я оставил Элиан, чтобы идти туда, куда меня вел отец. А здесь никто не может остудить огонь. У Вадина от ужаса пропал голос. Колдовство... рабство души... - Мой отец создал меня, - сказал Мирейн. - Он сформировал меня для своих целей. Я - Меч Солнца, его сильнейшее оружие против Тьмы. Но он сотворил меня подобным смертному человеку, у которого есть плоть, и кровь, и кости, и, хуже всего, ум, способный думать и бояться. Я могу оказаться недостаточно сильным. Я могу подвести его. А если я не справлюсь... - Прекрати! - Крик Вадина был надсадным от двойного усилия: произнести слово и удержать руки подальше от этого окольцованного золотом горла. Мое тело принадлежит тебе, и ты можешь .делать с ним что угодно, - сказал он. - Я служу тебе, покуда мое тело живо. Но если ты еще раз дотронешься до моего разума, клянусь всеми когда-либо существовавшими богами, я убью тебя. - Я не прикасался к твоему разуму, - спокойно возразил Мирейн. - Не прикасался? Нет?! Да ты его изнасиловал! Мирейн сделал вид, что Вадин этого не говорил. - Я не касался тебя. Я открыл собственные мысли, а ты тотчас в них погрузился. - Логика колдуна. Ты заманил меня в ловушку. Ты вторгся в меня. - Я показал тебе правду. - Да. Что под личиной принца-выскочки кроется дрожащий трус. Мирейн засмеялся. Это был хороший смех, без всяких признаков насмешки. Но жрецы - отменные лгуны, а принцы - еще лучшие, претенденты же на корону лгут почище всех. - Предлагаю пари, Вадин. До конца этого года ты назовешь меня своим другом. Ты сделаешь это добровольно, с радостью и без малейшего сожаления. - Скорее я увижу тебя в аду. - Это возможно, - сказал Мирейн беспечно, но отнюдь не шутливо. - Какой предлагаешь заклад? - Свою душу. Мирейн со свистом вдохнул воздух. Его зубы, обнажившись в усмешке, выглядели еще острее. - Предупреждаю тебя, Вадин. Я могу ее взять. - Знаю, что можешь. - Это было чертовски захватывающе, все равно что оседлать молнию или танцевать на лезвиях. - А ты? Какой заклад можешь предложить ты? - Место по правую руку от меня и самый высокий титул в моей будущей империи, за исключением только моего собственного. - Я могу потребовать этого, Мирейн из Хан-Гилена. - Знаю, что можешь, - ответил Мирейн. Его рука отбросила стрелы лучей в глаза Вадина. Его пожатие, скрепленное пари, поражало не только своей силой, но и тем, что не превратило ладонь оруженосца в пепел. Весь жар горел внутри. С настороженностью диких животных они одновременно оборвали рукопожатие. Отчасти из-за обоюдного недоверия, отчасти из-за того, что кто-то вошел в комнату. Это был крупный человек, который шагал широко, но легко. Они медленно повернулись, как будто непринужденно, но тела их были напряжены. Перед ними стоял принц Моранден в своей привычной позе - расставив ноги и расправив плечи. Клеймо богини нисколько не повредило его красоте, и он держался так, словно знал это. Глаза его перебегали с одного юноши на другого. Движением век он отпустил оруженосца и устремил жгуче-холодный взгляд на сына своей сестры. Мирейн позволил молчанию тянуться до тех пор, пока оно не разорвалось само собой. - Дядя, - легко и холодно произнес он, - ты оказываешь мне честь. Чем я могу служить тебе? Официальность южанина вызвала гримасу на лице Морандена. Не спросив позволения, он сел и беззастенчиво потянулся. Вадин сразу вспомнил о черном горном льве, который был особенно опасен именно тогда, когда казался наиболее спокойным. - Как, господин мой? - спросил старший принц. - Служить мне? Это слишком большая честь, чтобы смертный мог ее требовать. Мирейн отошел от окна и приблизился к другому креслу, но не сел. Стоя он был чуть-чуть выше своего незваного гостя. Он оперся о резную спинку кресла. - Сегодня мы во власти почтения. Я оказываю тебе честь своей службой, ты оказываешь мне честь своим присутствием. Что же привело тебя сюда? Учтивость? Или нужда? Или просто добрая воля? Моранден засмеялся искренне, но с оттенком горечи. - Твои манеры получше моих, принц. Может, оставим игру? Учтивость - слово, значение которого мне неведомо, такой уж я северный дикарь. Нужда... В тот день, когда ты узнаешь, что у меня появилась нужда в подобных тебе, родственничек, можешь быть уверен, что я. - в отчаянном положении. - В таком случае, - спокойно сказал Мирейн, - это, должно быть, добрая воля. Старший принц забросил ногу на подлокотник своего кресла. - Очень здорово, сын сестры! Так здорово, что я даже скажу тебе правду. Я бы душу продал, чтобы избавиться от тебя. Думаю, я это уже сделал. - Продал душу, - спросил Мирейн, - или избавился от меня? - И то и другое. - Моранден потер щеку, словно шрам причинял ему боль, и улыбнулся белозубой волчьей улыбкой. - О любимчик моего отца, если бы тебе была дана возможность и более чем достаточное вознаграждение, не отправился бы ты туда, откуда пришел? - Какого рода вознаграждение? - Да любое. Все что угодно, кроме трона. - Который ты взял бы себе. - Конечно. Я его слишком долго ждал. Значительно дольше, чем ты, и находился к нему значительно ближе. - Моя мать, - тихо сказал Мирейн, - была наследницей короля. - Много же это для нее значило, если она не побеспокоилась прийти и доказать это. Но она и сама ведь была наполовину чужестранкой. Я слышал рассказы о ее матери, желтой женщине; асанианский император, который зачал ее с рабыней, счел прекрасной шуткой швырнуть ее переростку варвару, который воображал, что получает принцессу, и раздувался от гордости. Она оказалась неважным приобретением: одна дочь, такой же недомерок, как и она сама, - вот и все, что она смогла дать своему господину и повелителю. - Но дочь эта родила ребенка, который, хотя и такой же недомерок, оказался по крайней мере утешительного мужского пола. Моранден оглядел его сверху донизу. - Мужского ли? - Мне раздеться и показать? Моранден рассмеялся. Он подозрительно долго и непринужденно смеялся. "Да, - подумал Вадин, - от него попахивает вином и чем-то еще, резким, едким. Ненавистью? Страхом?" Принц смеялся, и глаза его поблескивали под опущенными веками. - Да, во имя богов! Разденься и покажи. Глаза Мирейна остро сверкнули. Быстрым движением он сорвал свой килт. - Ну и как, господин? Моранден не спешил. Он поднялся и обошел вокруг неподвижную фигуру принца, словно покупатель на рынке рабов. Снова оказавшись лицом к лицу с Мирейном, он упер руки в бока и склонил голову набок. - Возможно, - сказал он. Одна его рука метнулась к щеке Мирейна, ощупывая пробивающуюся молодую щетину. - Ты не слишком стараешься это доказать. Зачем ты подделываешься под евнуха? Ты любовник какого-нибудь мужчины? Мирейн сел туда, где перед этим сидел Моронден, перекинул ногу так, как сделал Моранден, и улыбнулся, сжав зубы. - Даже если бы я был склонен к этому, мои обеты запретили бы мне так поступать. - Удобны эти твои обеты. - Они связывают меня, пока я не сяду на трон. Потом я буду свободен от них. - Без сомнения, тебе не терпится. - Я могу ждать столько, сколько потребуется. И снова рука Морандена протянулась к лицу Мирейна. Он резко опустил ее и убрал за спину, хмуро глядя на гордую линию носа младшего принца. Внезапно он сказал: - Я помню то, что ты сделал. - По принуждению. - Ты это сделал. - Плечи Морандена сгорбились. Им не нравилась униженность, даже такая высокомерная, как эта. - Я тебе обязан. Возможно, своей жизнью. Я был у самого края, когда ты меня вернул. - Во имя моего отца. Это должно послужить тебе утешением, поскольку, если бы Темная Богиня завладела твоей душой, ты не смог бы ответить на этот зов. - Я обязан тебе, - снова повторил Моранден. Слова выходили из него с трудом, словно желчь забила горло принца. - Я отплачу тебе вот чем: уходи сейчас же и забери то, что я тебе предлагаю. Забирай все, что сможешь унести. Из Ста Царств тебе будет легче завоевать мир, чем из северной глуши. - По Янон мой по праву крови и праву наследования. Какое же место может быть лучше для начала? - Если мы тебе позволим. Еще долго принц и оруженосец смотрели на закрытую дверь. Моранден затворил ее с такой мягкостью, которая была выразительнее любой ярости. Мирейн поднял свою горящую руку, повернул ее и сжал, бросая вызов Морандену и полностью отвергая его. - Он не может тронуть меня. У него нет силы, ибо он смертный человек, а я будущий король. Я... буду... королем. Это был львиный рык. Мирейн лишь засмеялся в ответ. Он был как в лихорадке; слова рождались как бы по собственной воле, слова-демоны, легкие и насмешливые. - Позволите, говоришь? Позволите? Когда тебе потребовалось целых полбочки вина, чтобы прийти сегодня сюда? - Он откинулся на спинку кресла, беззаботно болтая ногой; но руку свою он укачивал, словно она была раненым живым существом. - Если благодарность твоя проявляется с таким трудом, нужно ли мне бояться твоей вражды? В свете огня казалось, что Моранден раздувается. Не понимая, как он это сделал, Вадин вдруг обнаружил, что стоит рядом со своим сеньором, подняв обнаженный меч. Над его блеском он встретился взглядом С Моранденом и увидел в нем неприкрытую черную ненависть. - Детка, - сказал старший принц глубоким гортанным голосом. - Королек. Я не повторю своего предложения благодарности или награды. Или чего бы то ни было еще. - Это хорошо. Избавит меня от усилий, которые потребовались бы для отказа. - Считаешь себя умником? Подумай как следует, дурачок. Но не жди, что я буду лизать тебе пятки. - Об этом я и не мечтал, - сказал Мирейн и зевнул. - Уже поздно, и ты, несомненно, утомился. Можешь идти спать. Моранден лишился дара речи. Внезапно он резко повернулся.
Вон шныряет пес чужеземца. Вадин никого не задевал. Он был свободен впервые с тех пор, как ранили Морандена. Стоя у лавки на рынке, он рассматривал безделушки и думал о девушке, которой собирался подарить их. Ему было спокойно рядом с толстым Кавом и еще спокойнее из-за молчания, хранимого его товарищами. Именно Кав удержал его от безрассудного рывка в направлении голоса, сказавшего эти слова: он обхватил могучей ладонью узкое запястье Вадина и просто не двинулся с места, крепкий, как сама земля под их подошвами. Этот голос, молодой и высокомерный, чуть не свел Вадина с ума, когда раздался прямо над его правым ухом. - Ах, посмотрите только! Он покупает браслеты и бусы для своего изысканного хозяина. Вы представляете, как они служат друг другу? Превращается ли мальчик в мужчину, когда лампы гаснут? - Пусти меня! - заорал Вадин Каву. Тот не ослабил хватку. Его светлые глаза на большом угрюмом лице сверкнули в сторону говорящего, затем взгляд их опять устремился на Вадина. Голос вновь произнес с еле сдерживаемым смешком: - Они отлично ладят друг с другом, длинноногий и коротконогий, изнеженные трусы. Вы слышали, что его величество собирается сделать, когда заполучит свой трон? Он переоденет всех лордов в штаны, прикажет им сбрить бороды и заставит поклясться, что они будут служить ему, как рабы служат своим хозяевам. Кав непреклонно и настойчиво начал двигаться прочь от голоса, направляясь к винной лавке. Там уже находились двое оруженосцев, изрядно поднабравшихся. Вадин сопротивлялся, но с тем же успехом он мог бы тащить за собой замковую стену. Его рука упала на рукоятку кинжала. - Не смей, прорычал Кав. Вадин выругался, и Кав хрюкнул, что у него обычно означало смех. Они оказались под навесом; Кав заставил Вадина сесть на скамью между Олваном и Аяном и сунул в его сжимающуюся в кулак руку чашу. Вадин глотнул кислого эля и выкрикнул: - Его слова -- это государственная измена! Он сказал... он сказал, что я... - Это всего лишь слова, - пробасил Кав. - Слова тоже ранят, черт тебя возьми! - Он что, сказал нечто такое, о чем ты сам не думал? - Я не говорил этого. Вадин замолчал и выпрямился. Все трое смотрели на него. У него во рту появился вкус тошноты. Он выругался. - Давайте, пяльтесь. Вы готовы поклоняться земле, по которой он ходит. Вы бы стали целовать его ноги, если бы он повелел. - Но он не станет требовать этого, - сказал Аян, снова наполняя чашу Вадина, - и именно поэтому мы поклоняемся ему. Разве он не ходит вместе с остальными на занятия по владению оружием? Разве он не настаивает на этом и разве он проявляет при этом королевское неудовольствие? А в Хан-Гилене он считался рыцарем, и он в десять раз лучше каждого из нас. - В пять раз, - угрюмо заявил Вадин. - Вам известно, что об этом говорят в народе. Он не станет мериться силами с каждым, кто приблизится к нему, так как знает, что будет побежден. Поэтому он делает из нас дураков и колдует, чтобы мы любили его за это. Олван фыркнул: - Глупая ревность. Он учится у Аджана, который считается лучшим наставником в Яноне. Когда мы просим, он учит нас. Он нас любит. - Боги не учатся и не любят. Боги правят. - Принц Мирейн лишь наполовину бог, - заметил Аян. Его язык как будто приласкал имя принца, и Аян вздохнул, а потом нахмурился: - Мы знаем это. Мы знаем его. Но люди действительно говорят всякое, и не только шепотом. Вчера я стоял в карауле; мне пришлось разнимать одну драку, и с обеих сторон люди прямо-таки завывали, что верны настоящему принцу. Они разбивали друг другу головы из-за этого. - И кто же одержал победу? - спросил Кав. - Никто, - сказал Вадин, прежде чем Аян успел ответить. - Совсем никто. Его чаша снова опустела. Он даже не помнил, как осушил ее. Он налил себе еще, потом еще. Ему очень хотелось свернуть кому-нибудь шею, только он не знал кому. Но красавица Лиди отвлекала его внимание, хотя он так и не купил ей те безделушки, которые собирался подарить. И была еще одна чаша эля, и несколько песен, а потом жаркие объятия в кровати Лиди, где была вся их четверка и она сама; но когда все кончилось, он по-прежнему испытывал ярость. - Потому что, - дюжину раз повторил он, - никто, никто не смеет назвать Вадина аль-Вадина трусом.
С восходом солнца Лиди выбралась из сплетения тел: Олван и Аян свернулись калачиком друг возле друга, толстому Каву хватало самого себя, а Вадин слепо шарил по постели в поисках теплого женского тела. Он нашел кого-то, чья кожа была бархатной, но под ней скрывались стальные мускулы; это тело было слишком узким и худым, чтобы принадлежать Лиди. Глаза Вадина медленно распахнулись, и он обнаружил, что его рука ласково обвивает грудь Мирейна. Принц смотрел на него с кривой усмешкой. Вадин отпрянул. Ухмылка Мирейна стала еще ехиднее. Вадин открыл рот, но рука Мирейна легла на его губы. Другой своей рукой, золотой, он поманил оруженосца на улицу. Когда они оказались во дворе и солнца нещадно начало жечь измученную голову Вадина, его прорвало: - Трижды девять кругов ада! Что ты здесь делаешь? Мирейн в упор посмотрел на него. Вадин кое-как справился с килтом, ремнем и плащом, а потом сунул голову в чан с дождевой водой, стоявший у ворот. Вынырнув, он почувствовал, что в мозгу у него слегка прояснилось, хоть боль и не прошла. - Я думал, что могу целую ночь располагать собой. - Так и было, - кивнул головой Мирейн. - Твоя Лиди - женщина большого остроумия и мудрости. Вадину с трудом удалось подавить растущий гнев. - Мой господин, - сказал он очень осторожно, - мне хотелось бы думать, что ты не... - Я не смеюсь над ней. Она подала мне свежего хлеба и меда и поговорила со мной. Она меня не боялась. - А с чего это ей тебя бояться? Мирейн взглянул на него сверху вниз. В его взгляде выражалась вся гордость коронованного короля и все могущество бога. А потом он снова стал Мирейном, достающим Вадину только до плеча, и сказал: - Понимаю. Я мал и, следовательно, безобиден. Кто в Яноне может думать по-другому? - Все королевские оруженосцы и один твой собственный, а также некоторые принцы. - Вадин осадил сам себя, прежде чем превратился в поэта. - Зачем ты пришел сюда? Что-то случилось? Мирейн пожал плечами. Он выглядел очень юным и очень простодушным, а значит, по мнению Вадина, очень подозрительным. - Я скучал по тебе. - У тебя был Патхан. Патхан - князь, наследник двух феодальных поместий и одного княжества. Он добился того, чтобы стать капитаном оруженосцев, а на празднике Вершины Лета он станет рыцарем. Более того: он будет Младшим Победителем и в течение одного-двух лет будет сохранять этот титул. Ему с самого начала следовало бы стать твоим оруженосцем. Именно он достоин тебя. - Ты так думаешь, Вадин? Вадин не попался в ловушку, хотя язык у него был длинный. - Королю следует так думать. Ты - свет его бесцветных очей. - Патхан довольно забавный, - сказал Мирейн. - Он красив. Он блестящий человек. Он не намного крепче меня, но это его не расстраивает. Он играет в эту опасную игру - в "королей и города". Вадин, которому не было дела до всего этого, хлопнул в ладоши. - Вот как! Ну так попроси за него своего деда. Для него это будет громадной честью. - К несчастью, - ответил Мирейн, нисколько не смутившись, - он до слез утомляет меня. Этим своим вечным совершенством. И такой абсолютно нерушимой верностью наследнику, выбранному королем. Когда он разбудил меня, безупречно одетый в возмутительно ранний для жреца Солнца час, и ждал меня со сверхъестественным терпением, я едва удержался от того, чтобы не закричать. Я приказал ему выйти вон. Надеюсь, достаточно вежливо. Вадин мог это понять. Патхан, олицетворение оруженосца, был тем, кого Аджан с упорством и настойчивостью ставил в пример всем остальным. Он будил Мирейна чересчур вежливым прикосновением, он купал его и прислуживал ему беспрекословно и безмолвно, и вот Мирейн отослал его со своей неподражаемой язвительной южной вежливостью. Без сомнения, этому предшествовало изрядное сопротивление принца из-за некоего дела, которое он предпочитал выполнять сам. Губы Вадина дернулись в усмешке. Он прикусил их, и приступ смеха полностью улетучился. Ухмылка Мирейна была невероятно озорной. Вадин с трудом принял хмурый вид и протяжно вздохнул. - Ты... Патхан... ты такой же ненормальный, как и я. - Можно сказать, у меня никудышный вкус в том, что касается лошадей, поведения и друзей. От последнего слова Вадин сразу пришел в себя. - Я твой слуга, мой господин. Черные глаза на долю секунды сузились. Гордая голова коротко кивнула, но это вовсе не казалось уступкой. - Лиди накормит тебя. А потом я потребую от тебя службы. Служба заключалась в том, чтобы следовать за принцем через каждую площадь и каждый переулок города, переполненного в базарный день, и слушать обрывки разговоров и, разумеется, мыслей; иногда останавливаться, чтобы перехватить клубок сплетен, или опрокинуть чашу вина, или посмотреть на танцора с саблями. Как заправский колдун, Мирейн мог сделаться невидимым, когда хотел этого. Иначе, естественно, люди не решились бы вести столь скандальные и крамольные беседы, а им было что сказать о двух принцах новом и старом. - Я за того, которого знаю, - говорил человек, покупавший красивую лошадь. - А что мы знаем об этом Мирейне? Здесь его никто не ждал, а он заявился со своим ожерельем и косичкой жреца Солнца и объявил себя бог знает кем. А как у нас резня, так его нет. - Принц Моранден - человек тяжелый, -возразила жена кузнеца, усевшаяся на пороге с клубком шерсти. - Он молод и красив, для каждого у него находится улыбка или слово, но глаза у него холодные. Я видела, что творилось в Шайосе, когда была девчонкой. Лорд Кейан был сладким подобно меду до того дня, как умер его отец, а позже люди говорили, что, может быть, старику помогли отправиться на тот свет. Когда же наследник наконец взошел на престол, стало так, что хуже некуда. Он перебил всех своих родственников, включая женщин и младенцев, и довел нас почти до голодной смерти, а потом развязал войну против Сувейена. И победил, слава богу, но победа принесла ему смерть, и его жена правила до тех пор, пока маленький лорд Тиен не стал достаточно взрослым, чтобы занять место отца. Старики сидели за игрой, томясь на солнцепеке, и самый почтенный проговорил: - Плохие наступают времена; когда в королевстве оказывается два принца и только один трон, а старый принц не собирается уступать молодому выскочке, будь он избранный наследник или нет. Каждый гнет свое, и, попомните мои слова, не так долго нам осталось ждать удара. - Я слышал, это уже произошло, - сказал самый молодой из стариков, кидая костяной кубик для следующего хода в игре "короли и города". - Я слышал, что новый пришел к старому с острым, как кошачьи когти, кинжалом, ударил его по лицу, а потом обратился к магии, чтобы залечить его. - От раскаяния? - От презрения. А у старого принца в память об оскорблении остался шрам. - Чужаки, - пробормотал старик. - Оба они чужаки. Если бы король имел достаточно разума, чтобы взять жену на родине... Какой-то зевака, наблюдавший за игрой, наклонился над доской. - Я слышал, что оба они безродные. Молодой - чародей из Девяти Городов, он покрасил себя, чтобы стать одним из нас, а благодаря магии он выглядит похожим на умершую принцессу, старый же принадлежит к роду одного из бунтовщиков с Западных Окраин. Я помню, как король привез сюда эту женщину, и помню, как быстро он получил от нее щенка. Кто знает, может быть, она уже носила его, когда король взял ее?