Страница:
В принципе, в городок лейтенант прибыл, что называется, к шапочному разбору: поднятый в ружье гарнизон справился своими силами. Диверсанты – «до выяснения» Качанов решил называть их пока именно так – уже были задержаны и разоружены и сейчас сидели на земле под охраной красноармейцев. Да и немного их оказалось, десятка три. Все в незнакомой, пятнистой, словно у разведчиков, форме и с эмблемами несуществующей армии, уже виденными на башнях танков, на рукавах. Без стрельбы, увы, тоже не обошлось, в результате чего погибло шестеро наших и пятеро диверсантов, причем трое из них, судя по нарукавным нашивкам, принадлежали к армии САСШ. Качанов тут же увязал последнее с потопленным кораблем и многозначительно хмыкнул: «Вот, мол, откуда ноги-то растут».
Единственного захваченного офицера и какую-то штатскую девицу еще до прихода лейтенанта отправили в расположение, куда он сейчас и направлялся. На полдороге его перехватил взмыленный и совершенно ошалевший от происходящего комендант военгородка, капитан Мельник. Комендант был без фуражки, рукав гимнастерки надорван, кобура с табельным «ТТ» расстегнута. В любой иной ситуации Качанов однозначно решил бы, что капитан пьян. В любой иной, но не в этой, разумеется.
– Товарищ старший лейтенант госбезопасности, разрешите доложить, мной… мне…
– А ну, успокойся! – рявкнул в ответ особист, на подсознательном уровне понимая, что сейчас уместен именно такой тон. – Доклад потом. Что еще случилось?
– Там… – Капитан кивнул головой куда-то в сторону казарм и здания комсостава. – Там тоже этих взяли. Иностранцы. По-русски не говорят. Диверсанты, значит.
– Что-о? А ну, пошли. – Старлей кивнул приданному краснофлотцу, решительно перекинув под руку «ППД». – Показывай. Точнее, рассказывай, Володя, – вовремя вспомнил он имя коменданта.
– Да чего рассказывать, товарищ старший лейтенант госбез… – Качанов нетерпеливо махнул рукой. – Короче, много их там взяли: и немцы, и румыны (Качанов подсознательно напрягся), и турки, и даже грузин (лейтенант напрягся еще раз). Все в военной форме, странной такой, незнакомой, но без оружия. Сопротивления, считай, не оказывали, так что повязали легко.
– И… где они сейчас? – ощутив под ложечкой предательский холодок, осторожно осведомился лейтенант. Впрочем, ответ успокоил:
– Так в подвале под домом комсостава, где ж еще? Всех туда, значит, согнали, охранение я выставил, все в порядке. А что, не нужно было?
– Нужно, Володя, нужно. Только смотри, если там есть офицеры, рассади их по отдельности. Сколько у тебя еще свободных бойцов?
– Ну, человек сорок наберу.
– Давай их всех в оцепление. По периметру. И чтоб никто ни сюда, ни отсюда, понял? Вообще никто, ясно? Если что, пусть стреляют, это приказ, – повторил Качанов свое недавнее напутствие, данное Ивакину. – Под мою ответственность! Точно понял?
– Да понял я, понял. Никого не впускать, не выпускать.
– Молодец. Выполняй. Отвечаешь головой! Давай, давай, не тормози! Да, вот еще: все эти железяки на поле накрой брезентом, если брезента не хватит – ветками, масксетями, чем хочешь, но накрой. Чтоб ни с одного самолета… ну, ты понял? Оружие, боеприпасы, что там еще найдешь, – собери, опиши и запри где-нибудь. И охрану выставь.
– Так точно, понял, сделаю.
– Вот и делай, – вздохнул Качанов, отворачиваясь.
с. Чабанка, военный городок БС-412, штабное здание, 17 июля 1940 года
Глава 4
с. Чабанка, военный городок БС-412, штабное здание, 17 июля 1940 года
Единственного захваченного офицера и какую-то штатскую девицу еще до прихода лейтенанта отправили в расположение, куда он сейчас и направлялся. На полдороге его перехватил взмыленный и совершенно ошалевший от происходящего комендант военгородка, капитан Мельник. Комендант был без фуражки, рукав гимнастерки надорван, кобура с табельным «ТТ» расстегнута. В любой иной ситуации Качанов однозначно решил бы, что капитан пьян. В любой иной, но не в этой, разумеется.
– Товарищ старший лейтенант госбезопасности, разрешите доложить, мной… мне…
– А ну, успокойся! – рявкнул в ответ особист, на подсознательном уровне понимая, что сейчас уместен именно такой тон. – Доклад потом. Что еще случилось?
– Там… – Капитан кивнул головой куда-то в сторону казарм и здания комсостава. – Там тоже этих взяли. Иностранцы. По-русски не говорят. Диверсанты, значит.
– Что-о? А ну, пошли. – Старлей кивнул приданному краснофлотцу, решительно перекинув под руку «ППД». – Показывай. Точнее, рассказывай, Володя, – вовремя вспомнил он имя коменданта.
– Да чего рассказывать, товарищ старший лейтенант госбез… – Качанов нетерпеливо махнул рукой. – Короче, много их там взяли: и немцы, и румыны (Качанов подсознательно напрягся), и турки, и даже грузин (лейтенант напрягся еще раз). Все в военной форме, странной такой, незнакомой, но без оружия. Сопротивления, считай, не оказывали, так что повязали легко.
– И… где они сейчас? – ощутив под ложечкой предательский холодок, осторожно осведомился лейтенант. Впрочем, ответ успокоил:
– Так в подвале под домом комсостава, где ж еще? Всех туда, значит, согнали, охранение я выставил, все в порядке. А что, не нужно было?
– Нужно, Володя, нужно. Только смотри, если там есть офицеры, рассади их по отдельности. Сколько у тебя еще свободных бойцов?
– Ну, человек сорок наберу.
– Давай их всех в оцепление. По периметру. И чтоб никто ни сюда, ни отсюда, понял? Вообще никто, ясно? Если что, пусть стреляют, это приказ, – повторил Качанов свое недавнее напутствие, данное Ивакину. – Под мою ответственность! Точно понял?
– Да понял я, понял. Никого не впускать, не выпускать.
– Молодец. Выполняй. Отвечаешь головой! Давай, давай, не тормози! Да, вот еще: все эти железяки на поле накрой брезентом, если брезента не хватит – ветками, масксетями, чем хочешь, но накрой. Чтоб ни с одного самолета… ну, ты понял? Оружие, боеприпасы, что там еще найдешь, – собери, опиши и запри где-нибудь. И охрану выставь.
– Так точно, понял, сделаю.
– Вот и делай, – вздохнул Качанов, отворачиваясь.
с. Чабанка, военный городок БС-412, штабное здание, 17 июля 1940 года
– Крамарчук Юрий Анатольевич, украинец, 1955 года рождения, ныне беспартийный, ранее… – старший лейтенант госбезопасности нахмурился, по слогам выговаривая незнакомую аббревиатуру, – член «ка-пэ-эс-эс» с 1984 года, подполковник украинской армии… все верно? – Он поднял голову, скользнув взглядом по лицу допрашиваемого. Чего стоило Качанову это внешне равнодушное движение, этот спокойно-усталый взгляд, знал только он сам. – И вы по-прежнему настаиваете именно на этих… хм… данных и датах?
– Настаиваю, – устало кивнул подполковник и, чуть помедлив, добавил: – Товарищ старший лейтенант государственной безопасности, разрешите еще раз закурить?
– Курите. – Качанов пододвинул ему пачку одесского «Сальве», пристроил сверху полупустой спичечный коробок. Вообще-то курить Крамарчук бросил еще лет восемь назад и нисколько об этом не сожалел, но буквально час назад неожиданно понял, что это определенно было ошибкой. Там, в прошлом. Точнее, блин, в будущем. Курить хотелось просто неимоверно. А еще лучше – вмазать залпом граммов двести хоть водки или коньяка, хоть разбавленного, как в лейтенантской молодости, спирта. Поскольку последнее было явно недостижимым, пришлось просить курева у допрашивающего энкавэдиста. С мыслью – а точнее, пониманием – того, что сидящий перед ним офицер именно самый настоящий сотрудник бериевской госбезопасности, той самой хрестоматийной «кровавой гэбни», подполковник свыкся на удивление легко.
Как ни странно, тот не отказал, выложив на стол помятую пачку папирос, памятных по проведенной в общевойсковом училище на Фонтане молодости. Поскольку на первой папиросе старлей его не трогал, сосредоточенно перебирая на столе какие-то бумаги (Крамарчук догадывался, что и предоставленное по первому требованию курево, и эта заполненная шорохом бумажек пауза нужны прежде всего самому лейтенанту, пытавшемуся поверить в происходящее и настроиться на нужный лад), у подполковника было время немного собраться с мыслями. До этого, пока он бежал, задыхаясь, в сторону военгородка, слыша за спиной повизгивания корреспондентки и тяжелый топот конвоира, у него это как-то плохо получалось. Да и потом, когда их заперли в какой-то незнакомой, явно тоже принадлежавшей этому времени, комнате с решетками на окнах, тоже. Ибо следующие полчаса ему пришлось успокаивать бьющуюся в истерике журналистку, под конец – конечно, женщин бить нельзя, но нервы-то тоже не железные, ага! – убедившись, что самый действенный метод для этого – пара хороших пощечин и принудительное умывание холодной водой над ржавой жестяной раковиной.
Итак, он не ошибся, это не галлюцинация, не провокация и, уж конечно, не розыгрыш. Он действительно попал в прошлое. В то самое весьма и весьма неоднозначное прошлое, о котором он читал сначала в обязательных к изучению мемуарах семидесятых годов, затем в «демократическо-обличительной прессе» конца восьмидесятых – начала девяностых и, под завязку, – в покупаемых отпрыском книгах по альтернативной истории. Вопросом, как подобное может быть и какие силы перенесли его сюда, Крамарчук даже не заморачивался – проблем хватало и без того. И уж тем более он не размышлял над поистине философским вопросом, «для чего». Достаточно было и того, что он просто поверил в происходящее.
И теперь поминал незлым тихим словом всех популярных демиургов-альтернативщиков, с легкостью отправлявших своих героев «перекраивать историю и в очередной раз спасать Россию и сопредельные княжества». Как там их звали? По крайней мере, тех, кого читал лично он? Буркатовский, Конюшевский, Ивакин, Махров с Орловым, так вроде? Сынуля-то скупал всех подряд, но Юрий Анатольевич осилил только этих. Впрочем, ему хватило. И сейчас он с особой остротой понял, насколько ему действительно хватило. По самое не хочу! «С ноутбуком (мобильником, флешкой, CD-плеером, «АКМ», нужное подчеркнуть) к Сталину», ага, сейчас! Вот только протокол о том, что он английско-немецко-американско-румынский шпион, подпишет, и сразу… Или наоборот – если его и взаправду к самому Иосифу Виссарионовичу в кабинет приведут, о чем он будет рассказывать? Про отца, всю Великую Отечественную прошедшего? Или как его в комсомол и партию принимали? Или, может, лучше сразу о том, как он из нее тихонько и пошленько вышел, дабы в новосоздаваемой украинской армии остаться и звание с выслугой не потерять? Вот именно… Ну и о чем ему со Сталиным говорить? Про 22 июня, когда «ровно в четыре часа»? Про 9 Мая? Про XX съезд, товарища с большой кукурузиной (гм, ну, допустим) и маршала Победы на белом коне? Даже если и поверит, то что это изменит?
Наштампуют за неполный год тысячи клонов «Т-64» и раздербенят Панцерваффе на границе? В тонкий блин раскатают? Подкалиберными снарядами с отделяющимся поддоном? Ага, прямо сейчас. А технологии, станки, новые марки стали, оптика, сложнейшие по меркам сорокового года боеприпасы? Да на все это лет десять-пятнадцать по-хорошему уйдет, если вообще справятся. Минимум! Тут, если логически мыслить, скорее нужны «тридцатьчетверки» с 85-мм пушками, тяжелые «ИСы», ну, «Т-44», в конце концов, хотя это уже явный перебор.
Истребители соответствующие, автотранспорт для своевременной доставки десанта и снабжения. Техники образца 1944–1945 годов с лихвой хватит, чтобы Вермахт прямо на границе в тот самый помянутый блин раскатать. Вот только не научит вся эта машинерия воинской науке, а значит, гореть новым и совершенным танкам и самолетам на дорогах да аэродромах! Потому как документы нужны, исторические справки, карты еще не начавшихся сражений! Воевать нужно научиться, а техника… это все так, сопутствующий фактор. Да и времени-то, год всего! ГОД или, если уж совсем точным быть, аж целых одиннадцать месяцев… Вот и думай насчет «роли личности в истории», классиками воспетой, – что она, личность эта, реально может изменить? С его-то подполковничьими знаниями? Ну, не историк он, а так, увлекающийся, обычный среднестатистический офицер. Правда, офицер еще ТЕХ времен и ТОЙ закалки, о которых сейчас не шибко любят вспоминать на государственном уровне.
А с другой стороны, стоит ли что-то менять? Нет, ну вот вправду: нужно ли оно кому-нибудь? Сохранить СССР? А для чего и какой ценой? Спасти двадцать миллионов одних, погубив, возможно, сто миллионов других? Или он все же не прав? Или…
– Покурили? – Вырвавший его из воспоминаний голос лейтенанта был негромок и вполне доброжелателен. – Я вас прекрасно понимаю. Как, возможно, и вы меня. Поэтому давайте мы сейчас не станем заниматься пустословием и рассматривать версию про высадку вражеского десанта с моря и вашу шпионскую деятельность, с которой вас, гм, ознакомил товарищ сержант (Крамарчук рефлекторно потрогал перебинтованную голову). Называть вас по званию я, простите, не стану, поскольку никакой украинской армии и в природе не существует, но извинения принесу. Время сейчас более чем неспокойное, тут у нас пограничная зона Южного фронта, да и все произошедшее… Впрочем, вы неглупый человек, сами понимаете. А потому давайте продолжим наш разговор.
– Давайте, – хрипло, не то отвыкнув от табачного дыма, не то от волнения с трудом выговорил подполковник. – Особенно, если это действительно будет разговор, – нашел в себе силы и решимость полушутливо добавить он.
– Вот и хорошо, – никак не отреагировав, кивнул лейтенант. – Рассказывайте.
– О чем? – искренне не понял Юрий. – Про наши маневры?
– А просто расскажите о себе, о своей службе. Пока вкратце. Ну а потом и до маневров дойдем, и до их, так сказать, участников…
Неожиданно Крамарчук решился:
– Товарищ старший лейтенант государственной безопасности, прежде чем мы продолжим, разрешите мне сделать чрезвычайно важное сообщение?
Качанов, у которого от всего происходящего голова откровенно шла кругом, скорее автоматически, нежели обдуманно, кивнул головой.
– Я должен поставить вас в известность, что вся информация, которую вы сейчас получите, относится к категории высших государственных секретов, способных изменить всю историю страны, поэтому прошу исключить любую утечку и сделать все возможное, чтобы эти сведения поступили непосредственно к товарищу Сталину или товарищу Берии. И еще, давайте вначале я письменно изложу самое главное, а потом вам же проще будет вести наш… разговор.
На самом деле Крамарчук понимал, насколько он рискует. Но иного выхода, увы, не было. В возможностях НКВД – НКГБ получать нужные сведения он нисколько не сомневался, а себя несгибаемым героем, гордо плюющим в лица палачей, отнюдь не считал. Не Мальчиш-Кибальчиш, чай. Расколют, как миленького. И про Хрущева расскажет, и про Жукова, и про пятьдесят третий год… ну и куда эта инфа попадет? Учитывая, что тот же самый Никита Сергеевич сейчас весь украинский Центральный комитет возглавляет? Минует она его? Впрочем, может быть, как раз и минует. Но, скорее всего, рано или поздно попадет к нему на стол – или от армейцев, или от своих людей в НКВД. И вот тогда ему, подполковнику Крамарчуку, уж точно не жить. Да и всем другим «перенесенцам-попаданцам», наверное, тоже. Как говорил тот же Сталин, «нет человека – нет проблемы». Вот и выходит, нужно либо тянуть время, что чревато, либо направить этот разговор в выгодное для себя русло. Этот лейтенантик пока еще довольно молод и вряд ли шибко искушен в делах отлова пачками вражеских шпионов, а значит, хочет, просто не может не хотеть, урвать от жизни побольше. И новые кубари на петлицы, и золотые звезды на рукав, и теплое местечко где-нибудь в московском главке, под боком у самого товарища Берии. И задача Крамарчука – направить стремление Качанова в нужном направлении. Так, чтобы и живым остаться, и своих, кого сумеет, вытащить, и сведения до самого верха донести. Вот так, как говорится, не больше, но и не меньше…
– Что вы имеете в виду? – напрягся Качанов.
– Я обладаю некоторыми историческими фактами, интересными в первую очередь лично товарищу Сталину и товарищу Берии. Более того, если эти факты станут известны… – Крамарчук судорожно вздохнул, будто собираясь нырнуть в ледяную воду. Ну, вот и все, сейчас – или никогда. Если старлей не поймет его намека, все рухнет. Если поймет, есть шансы еще пожить.
– Станут известны товарищу Хрущеву, то я практически уверен, что ни мне, ни вам, товарищ старший лейтенант, не жить.
– Да что ты… вы себе позволяете?! – Качанов инстинктивно приподнялся со стула. – Какое вы имеете право…
– А такое право, – негромко ответил подполковник. – Если уж вы поверили во все происходящее, то и верьте теперь до конца. Я знаю, что будет дальше. Знаю, когда начнется война с немцами, война, в которой погибнет больше двадцати миллионов наших людей. Знаю, когда и какой ценой мы победим. Знаю, когда умрет Сталин и когда после его смерти расстреляют, лживо обвинив в шпионской деятельности, Берию. И самое главное, я ЗНАЮ, КТО ЗА ЭТИМ СТОИТ. Вот и думайте, товарищ старший лейтенант госбезопасности, только думайте быстро. Ведь сведения уже наверняка дошли – или вот-вот дойдут – до округа и одесского парткома…
Качанов вздрогнул и тяжело рухнул на стул: не ожидал. Выглядел он, будто боксер, пропустивший увесистый удар. Несколько секунд просто сидел, тупо глядя перед собой, затем вытащил из пачки новую папиросу. Прикурил, стараясь скрыть от сидящего напротив подполковника предательскую дрожь в руках. Сделал затяжку.
– Вы можете это доказать?
Крамарчук пожал плечами:
– Если вам недостаточно всего, что вы уже видели, то задумайтесь: я ведь не предлагаю вам какую-то сомнительную сделку? Я просто прошу помочь доставить кому следует важную правительственную информацию.
– И заодно спасаете свою шкуру? – с искренней тоской в голосе осведомился тот.
– Да. – Крамарчук прекрасно понимал, что искренность его нынешних ответов напрямую связана с тем, поверит ли ему лейтенант, и упускать свой, возможно, единственный шанс не собирался. – Но и не только. Еще и вашу. А в будущем, возможно, собираюсь изменить историю нашей страны (это самое «нашей страны» Качанов принял спокойно – не то не обратил внимания, не то, как раз наоборот, понял намек) к лучшему. Собственно, вы ведь прекрасно понимаете, что решать-то все равно будут там, в Кремле, и если сочтут провокацией… ну, дальше, думаю, ясно, что с нами обоими будет.
– Хорошо, я понял. Что вы конкретно предлагаете?..
– Для начала я бы хотел знать, кто еще из офицеров попал сюда вместе со мной? И из моих подчиненных, и из наших, гм, иностранных «гостей»? – Этот вопрос занимал Крамарчука с самого начала. Если за журналистку он особо не волновался – для оценки уровня ее исторических знаний хватило десяти минут утреннего общения, то вот кое-кто из его сослуживцев вполне мог знать то же, что и он. Потому и важно было узнать, кто из офицеров перенесся сюда вместе с ним. Хорошо хоть гости из штаба округа прибыть не успели, уже меньше проблем. Правда, оставались еще представители союзных миссий, но с ними можно было решить и позже: во-первых, допрашивать их сразу вряд ли станут, нужны переводчики, а во-вторых, они в подавляющем большинстве ничего об истории Союза не знают. Или знают, но в ее нынешней, многократно перевранной вариации.
– Как вы понимаете, все это тоже напрямую касается возможной утечки информации.
– Настаиваю, – устало кивнул подполковник и, чуть помедлив, добавил: – Товарищ старший лейтенант государственной безопасности, разрешите еще раз закурить?
– Курите. – Качанов пододвинул ему пачку одесского «Сальве», пристроил сверху полупустой спичечный коробок. Вообще-то курить Крамарчук бросил еще лет восемь назад и нисколько об этом не сожалел, но буквально час назад неожиданно понял, что это определенно было ошибкой. Там, в прошлом. Точнее, блин, в будущем. Курить хотелось просто неимоверно. А еще лучше – вмазать залпом граммов двести хоть водки или коньяка, хоть разбавленного, как в лейтенантской молодости, спирта. Поскольку последнее было явно недостижимым, пришлось просить курева у допрашивающего энкавэдиста. С мыслью – а точнее, пониманием – того, что сидящий перед ним офицер именно самый настоящий сотрудник бериевской госбезопасности, той самой хрестоматийной «кровавой гэбни», подполковник свыкся на удивление легко.
Как ни странно, тот не отказал, выложив на стол помятую пачку папирос, памятных по проведенной в общевойсковом училище на Фонтане молодости. Поскольку на первой папиросе старлей его не трогал, сосредоточенно перебирая на столе какие-то бумаги (Крамарчук догадывался, что и предоставленное по первому требованию курево, и эта заполненная шорохом бумажек пауза нужны прежде всего самому лейтенанту, пытавшемуся поверить в происходящее и настроиться на нужный лад), у подполковника было время немного собраться с мыслями. До этого, пока он бежал, задыхаясь, в сторону военгородка, слыша за спиной повизгивания корреспондентки и тяжелый топот конвоира, у него это как-то плохо получалось. Да и потом, когда их заперли в какой-то незнакомой, явно тоже принадлежавшей этому времени, комнате с решетками на окнах, тоже. Ибо следующие полчаса ему пришлось успокаивать бьющуюся в истерике журналистку, под конец – конечно, женщин бить нельзя, но нервы-то тоже не железные, ага! – убедившись, что самый действенный метод для этого – пара хороших пощечин и принудительное умывание холодной водой над ржавой жестяной раковиной.
Итак, он не ошибся, это не галлюцинация, не провокация и, уж конечно, не розыгрыш. Он действительно попал в прошлое. В то самое весьма и весьма неоднозначное прошлое, о котором он читал сначала в обязательных к изучению мемуарах семидесятых годов, затем в «демократическо-обличительной прессе» конца восьмидесятых – начала девяностых и, под завязку, – в покупаемых отпрыском книгах по альтернативной истории. Вопросом, как подобное может быть и какие силы перенесли его сюда, Крамарчук даже не заморачивался – проблем хватало и без того. И уж тем более он не размышлял над поистине философским вопросом, «для чего». Достаточно было и того, что он просто поверил в происходящее.
И теперь поминал незлым тихим словом всех популярных демиургов-альтернативщиков, с легкостью отправлявших своих героев «перекраивать историю и в очередной раз спасать Россию и сопредельные княжества». Как там их звали? По крайней мере, тех, кого читал лично он? Буркатовский, Конюшевский, Ивакин, Махров с Орловым, так вроде? Сынуля-то скупал всех подряд, но Юрий Анатольевич осилил только этих. Впрочем, ему хватило. И сейчас он с особой остротой понял, насколько ему действительно хватило. По самое не хочу! «С ноутбуком (мобильником, флешкой, CD-плеером, «АКМ», нужное подчеркнуть) к Сталину», ага, сейчас! Вот только протокол о том, что он английско-немецко-американско-румынский шпион, подпишет, и сразу… Или наоборот – если его и взаправду к самому Иосифу Виссарионовичу в кабинет приведут, о чем он будет рассказывать? Про отца, всю Великую Отечественную прошедшего? Или как его в комсомол и партию принимали? Или, может, лучше сразу о том, как он из нее тихонько и пошленько вышел, дабы в новосоздаваемой украинской армии остаться и звание с выслугой не потерять? Вот именно… Ну и о чем ему со Сталиным говорить? Про 22 июня, когда «ровно в четыре часа»? Про 9 Мая? Про XX съезд, товарища с большой кукурузиной (гм, ну, допустим) и маршала Победы на белом коне? Даже если и поверит, то что это изменит?
Наштампуют за неполный год тысячи клонов «Т-64» и раздербенят Панцерваффе на границе? В тонкий блин раскатают? Подкалиберными снарядами с отделяющимся поддоном? Ага, прямо сейчас. А технологии, станки, новые марки стали, оптика, сложнейшие по меркам сорокового года боеприпасы? Да на все это лет десять-пятнадцать по-хорошему уйдет, если вообще справятся. Минимум! Тут, если логически мыслить, скорее нужны «тридцатьчетверки» с 85-мм пушками, тяжелые «ИСы», ну, «Т-44», в конце концов, хотя это уже явный перебор.
Истребители соответствующие, автотранспорт для своевременной доставки десанта и снабжения. Техники образца 1944–1945 годов с лихвой хватит, чтобы Вермахт прямо на границе в тот самый помянутый блин раскатать. Вот только не научит вся эта машинерия воинской науке, а значит, гореть новым и совершенным танкам и самолетам на дорогах да аэродромах! Потому как документы нужны, исторические справки, карты еще не начавшихся сражений! Воевать нужно научиться, а техника… это все так, сопутствующий фактор. Да и времени-то, год всего! ГОД или, если уж совсем точным быть, аж целых одиннадцать месяцев… Вот и думай насчет «роли личности в истории», классиками воспетой, – что она, личность эта, реально может изменить? С его-то подполковничьими знаниями? Ну, не историк он, а так, увлекающийся, обычный среднестатистический офицер. Правда, офицер еще ТЕХ времен и ТОЙ закалки, о которых сейчас не шибко любят вспоминать на государственном уровне.
А с другой стороны, стоит ли что-то менять? Нет, ну вот вправду: нужно ли оно кому-нибудь? Сохранить СССР? А для чего и какой ценой? Спасти двадцать миллионов одних, погубив, возможно, сто миллионов других? Или он все же не прав? Или…
– Покурили? – Вырвавший его из воспоминаний голос лейтенанта был негромок и вполне доброжелателен. – Я вас прекрасно понимаю. Как, возможно, и вы меня. Поэтому давайте мы сейчас не станем заниматься пустословием и рассматривать версию про высадку вражеского десанта с моря и вашу шпионскую деятельность, с которой вас, гм, ознакомил товарищ сержант (Крамарчук рефлекторно потрогал перебинтованную голову). Называть вас по званию я, простите, не стану, поскольку никакой украинской армии и в природе не существует, но извинения принесу. Время сейчас более чем неспокойное, тут у нас пограничная зона Южного фронта, да и все произошедшее… Впрочем, вы неглупый человек, сами понимаете. А потому давайте продолжим наш разговор.
– Давайте, – хрипло, не то отвыкнув от табачного дыма, не то от волнения с трудом выговорил подполковник. – Особенно, если это действительно будет разговор, – нашел в себе силы и решимость полушутливо добавить он.
– Вот и хорошо, – никак не отреагировав, кивнул лейтенант. – Рассказывайте.
– О чем? – искренне не понял Юрий. – Про наши маневры?
– А просто расскажите о себе, о своей службе. Пока вкратце. Ну а потом и до маневров дойдем, и до их, так сказать, участников…
Неожиданно Крамарчук решился:
– Товарищ старший лейтенант государственной безопасности, прежде чем мы продолжим, разрешите мне сделать чрезвычайно важное сообщение?
Качанов, у которого от всего происходящего голова откровенно шла кругом, скорее автоматически, нежели обдуманно, кивнул головой.
– Я должен поставить вас в известность, что вся информация, которую вы сейчас получите, относится к категории высших государственных секретов, способных изменить всю историю страны, поэтому прошу исключить любую утечку и сделать все возможное, чтобы эти сведения поступили непосредственно к товарищу Сталину или товарищу Берии. И еще, давайте вначале я письменно изложу самое главное, а потом вам же проще будет вести наш… разговор.
На самом деле Крамарчук понимал, насколько он рискует. Но иного выхода, увы, не было. В возможностях НКВД – НКГБ получать нужные сведения он нисколько не сомневался, а себя несгибаемым героем, гордо плюющим в лица палачей, отнюдь не считал. Не Мальчиш-Кибальчиш, чай. Расколют, как миленького. И про Хрущева расскажет, и про Жукова, и про пятьдесят третий год… ну и куда эта инфа попадет? Учитывая, что тот же самый Никита Сергеевич сейчас весь украинский Центральный комитет возглавляет? Минует она его? Впрочем, может быть, как раз и минует. Но, скорее всего, рано или поздно попадет к нему на стол – или от армейцев, или от своих людей в НКВД. И вот тогда ему, подполковнику Крамарчуку, уж точно не жить. Да и всем другим «перенесенцам-попаданцам», наверное, тоже. Как говорил тот же Сталин, «нет человека – нет проблемы». Вот и выходит, нужно либо тянуть время, что чревато, либо направить этот разговор в выгодное для себя русло. Этот лейтенантик пока еще довольно молод и вряд ли шибко искушен в делах отлова пачками вражеских шпионов, а значит, хочет, просто не может не хотеть, урвать от жизни побольше. И новые кубари на петлицы, и золотые звезды на рукав, и теплое местечко где-нибудь в московском главке, под боком у самого товарища Берии. И задача Крамарчука – направить стремление Качанова в нужном направлении. Так, чтобы и живым остаться, и своих, кого сумеет, вытащить, и сведения до самого верха донести. Вот так, как говорится, не больше, но и не меньше…
– Что вы имеете в виду? – напрягся Качанов.
– Я обладаю некоторыми историческими фактами, интересными в первую очередь лично товарищу Сталину и товарищу Берии. Более того, если эти факты станут известны… – Крамарчук судорожно вздохнул, будто собираясь нырнуть в ледяную воду. Ну, вот и все, сейчас – или никогда. Если старлей не поймет его намека, все рухнет. Если поймет, есть шансы еще пожить.
– Станут известны товарищу Хрущеву, то я практически уверен, что ни мне, ни вам, товарищ старший лейтенант, не жить.
– Да что ты… вы себе позволяете?! – Качанов инстинктивно приподнялся со стула. – Какое вы имеете право…
– А такое право, – негромко ответил подполковник. – Если уж вы поверили во все происходящее, то и верьте теперь до конца. Я знаю, что будет дальше. Знаю, когда начнется война с немцами, война, в которой погибнет больше двадцати миллионов наших людей. Знаю, когда и какой ценой мы победим. Знаю, когда умрет Сталин и когда после его смерти расстреляют, лживо обвинив в шпионской деятельности, Берию. И самое главное, я ЗНАЮ, КТО ЗА ЭТИМ СТОИТ. Вот и думайте, товарищ старший лейтенант госбезопасности, только думайте быстро. Ведь сведения уже наверняка дошли – или вот-вот дойдут – до округа и одесского парткома…
Качанов вздрогнул и тяжело рухнул на стул: не ожидал. Выглядел он, будто боксер, пропустивший увесистый удар. Несколько секунд просто сидел, тупо глядя перед собой, затем вытащил из пачки новую папиросу. Прикурил, стараясь скрыть от сидящего напротив подполковника предательскую дрожь в руках. Сделал затяжку.
– Вы можете это доказать?
Крамарчук пожал плечами:
– Если вам недостаточно всего, что вы уже видели, то задумайтесь: я ведь не предлагаю вам какую-то сомнительную сделку? Я просто прошу помочь доставить кому следует важную правительственную информацию.
– И заодно спасаете свою шкуру? – с искренней тоской в голосе осведомился тот.
– Да. – Крамарчук прекрасно понимал, что искренность его нынешних ответов напрямую связана с тем, поверит ли ему лейтенант, и упускать свой, возможно, единственный шанс не собирался. – Но и не только. Еще и вашу. А в будущем, возможно, собираюсь изменить историю нашей страны (это самое «нашей страны» Качанов принял спокойно – не то не обратил внимания, не то, как раз наоборот, понял намек) к лучшему. Собственно, вы ведь прекрасно понимаете, что решать-то все равно будут там, в Кремле, и если сочтут провокацией… ну, дальше, думаю, ясно, что с нами обоими будет.
– Хорошо, я понял. Что вы конкретно предлагаете?..
– Для начала я бы хотел знать, кто еще из офицеров попал сюда вместе со мной? И из моих подчиненных, и из наших, гм, иностранных «гостей»? – Этот вопрос занимал Крамарчука с самого начала. Если за журналистку он особо не волновался – для оценки уровня ее исторических знаний хватило десяти минут утреннего общения, то вот кое-кто из его сослуживцев вполне мог знать то же, что и он. Потому и важно было узнать, кто из офицеров перенесся сюда вместе с ним. Хорошо хоть гости из штаба округа прибыть не успели, уже меньше проблем. Правда, оставались еще представители союзных миссий, но с ними можно было решить и позже: во-первых, допрашивать их сразу вряд ли станут, нужны переводчики, а во-вторых, они в подавляющем большинстве ничего об истории Союза не знают. Или знают, но в ее нынешней, многократно перевранной вариации.
– Как вы понимаете, все это тоже напрямую касается возможной утечки информации.
Глава 4
с. Чабанка, военный городок БС-412, штабное здание, 17 июля 1940 года
– Что ж, хорошо. Допустим. Не могли бы вы тогда вкратце изложить мне – нет-нет, пока не письменно – все известные вам наиболее важные факты? Я хочу понять… хотя бы в общих чертах.
Крамарчук кивнул и, отказавшись от предложенной папиросы, начал рассказывать. Как ни странно, ему хватило ровно двадцати минут, чтобы очень сжато, «тезисно», как любил выражаться на занятиях его ротный замполит, изложить всю историю СССР между сороковым и девяносто первым годом. В принципе, это было несложно: советская система образования давала неплохой базис исторических знаний, да и военно-патриотическое воспитание в те годы было на уровне. На очень высоком уровне, иногда, пожалуй, даже слишком высоком. Хотя теперь, по прошествии стольких лет, с этим уже можно было бы поспорить.
О чем конкретно рассказывать, подполковник задумывался не слишком: стандартный школьный курс истории плюс кое-какие новые данные. 22 июня, летний крах Красной Армии, рвущиеся к Москве и Киеву немцы, оборона Одессы и Крыма, Севастополь и Новороссийск, битва за столицу, Сталинград, Ржев, Курская дуга, ленд-лиз, освобождение Восточной Европы и май сорок пятого. Японцы. Ядерное оружие (пока без персоналий, пожалуй), Жуков в Одесском округе, декабрь пятьдесят третьего. Арест и расстрел Берии (а вот тут можно кое-кого и упомянуть). Развенчание культа личности. «Холодная война». Корея, Вьетнам, Афган. Горбачев. Перестройка – этого термина Качанов вполне ожидаемо не понял, пришлось пояснять, – горячие точки и август девяносто первого. Занавес…
Закончив говорить, Крамарчук попросил воды. Лейтенант молча кивнул в сторону стоящего на тумбочке в углу кабинета графина. Два перевернутых вверх дном стакана стояли тут же, на небольшом круглом подносе. Пока Юрий нарочито неторопливо пил из классического двухсотграммового «гранчака», энкавэдист тоже не проронил ни слова, лишь тоскливо глядел куда-то мимо него. Подполковник его прекрасно понимал: слишком много информации. Да еще и какой информации! Страшной, если уж говорить откровенно.
Плюс окончательное, будем надеяться, осознание того факта, что выходов у лейтенанта теперь всего два. Либо поверить, тем самым намертво повязав свою судьбу с судьбой Крамарчука, либо все-таки не поверить, сочтя все происходящее какой-то чудовищной провокацией, и начать разрабатывать подполковника привычными методами. Теми самыми, о которых так любили взахлеб и с придыханием рассказывать многочисленные «новые историки» девяностых годов.
В любом случае информация-то, конечно, рано или поздно дойдет и до Берии со Сталиным, в эти годы еще не научились вчистую скрывать от вершителей судеб сведения подобного уровня, но вот в каком виде? Точнее, в чьей интерпретации? Хотя парень-то вроде не дурак, и манера общения и используемые в разговоре обороты речи говорят о полученном образовании, судя по всему, неплохом, но вот стереотипы мышления… куда ж от них деться, от тех стереотипов? Если Качанов сейчас изберет второй вариант, подполковнику, по большому счету, будет уже все равно.
И через неполный год заполыхают на приграничных аэродромах так и не успевшие взлететь самолеты, и полетят под откос составы с новенькими тридцатьчетверками, и первые бомбы разорвут утреннюю тишину Минска и Киева, и траки танковых клиньев Гудериана и Гота рванут советскую землю… но ему, подполковнику Юрию Крамарчуку, все это будет уже неважно. Он исчезнет задолго до «часа Х», как и сделавший неправильный выбор лейтенант.
– Я вам верю. – В первый момент Крамарчук даже не понял, что обращаются именно к нему. Голос старшего лейтенанта был непривычно тихим и каким-то бесцветным. – Такое вряд ли придумаешь. Возможно, у меня мало опыта и я плохой следователь, но я вам верю. И верю тому, что все эти… сведения смогут что-либо изменить в будущем. И через год, и… вообще. Но и вы, наверное, понимаете, что мой уровень и мое звание не позволят ни остановить процесс, ни прыгнуть через голову вышестоящего начальства.
Крамарчук промолчал: об этом он тоже думал. С одной стороны, в голове отчего-то крутились воспоминания о читанной в детстве книге Катаева «За власть Советов», где очень красочно описывался перелет рейсового «Дугласа» по маршруту Москва – Одесса, с другой – он не был настолько наивен, чтобы верить, что какого-то рядового старлея госбезопасности допустят к самому народному комиссару. И фраза о «сведениях государственной важности» вряд ли поможет. Скрутят, отправят запрос в Одесский военный округ, узнают, что оный лейтенант фактически самовольно сбежал с задержанным в Москву – и все. Уж об этом-то Берии точно докладывать не станут – мало ли психов на просторах одной шестой части суши? Или, чего хуже, провокаторов и диверсантов? Расколют на шпионаж в пользу любого империалистического государства, и всех делов. Ну, и он с ним паровозиком пойдет, само собой, по той же статье, скорее всего. Пособничество классовому врагу, шпионаж, диверсионная и подрывная деятельность, вредительство. Высшая мера. Спи спокойно, дорогой товарищ Крамарчук.
– Вы посидите тут пока, то… товарищ Крамарчук. – Лейтенант все-таки заставил себя назвать его именно так, что было уже весьма недурным знаком. – А я постараюсь достать сведения об остальных задержанных. Только вы уж извините, я дверь запру, не из недоверия, – Качанов криво усмехнулся, – просто чтобы никто лишний не сунулся. Тихонько сидите, лады? Договорились? Я, возможно, не скоро вернусь, сами понимаете, но вы не волнуйтесь.
– Конечно, – подполковник пожал плечами, – какие вопросы. Только если можно, папиросы оставьте. Может, раз так, я пока начну все это на бумаге излагать?
Качанов размышлял несколько секунд, затем кивнул и положил перед подполковником несколько листов сероватой бумаги и чернильную ручку-самописку:
– Пожалуй, это будет правильно. Постарайтесь писать как можно более подробно, со всеми возможными датами, географическими названиями и фамилиями. Если чего-то не помните, оставьте место, затем впишете. Страницы, пожалуйста, нумеруйте.
– Хорошо, – серьезно кивнул Крамарчук, с искренним интересом изучая авторучку – он, честно говоря, ожидал как максимум или простой карандаш, или обычную перьевую ручку. – А как озаглавить? Протокол допроса или что-то в этом роде?
– Да просто пишите, потом разберемся, – по-прежнему невесело ответил энкавэдист.
– Товарищ лейтенант, тут вот еще один момент есть, – неожиданно припомнил Юрий. – Напротив батареи должен стоять американский эсминец.
– Уже не стоит, – мрачно усмехнулся старлей, – потопили с час назад. Наша батарея и потопила. С трех выстрелов. Выжившая команда задержана, в том числе и несколько офицеров, – добавил он, предвосхитив следующий вопрос.
– Ого… – ошарашенно хмыкнул подполковник. – Ничего себе. Значит, не зря капитана Зиновьева батареей командовать поставили, грамотный артиллерист. Надеюсь, и через годик не подведет, вломит, кому следует.
Услышав фамилию командира батареи, Качанов вскинул было бровь, однако тут же успокоился, вспомнив, с кем разговаривает. Развернувшись, он молча вышел в коридор. В замке дважды лязгнул ключ, и подполковник Крамарчук остался наедине со своими невеселыми мыслями и несколькими листами чистой пока бумаги, которым вскоре, возможно, предстояло изменить всю историю огромной страны. Или вместе с обвинительным заключением и приговором навеки скрыться под серой обложкой с надписью «Дело №…».
Крамарчук кивнул и, отказавшись от предложенной папиросы, начал рассказывать. Как ни странно, ему хватило ровно двадцати минут, чтобы очень сжато, «тезисно», как любил выражаться на занятиях его ротный замполит, изложить всю историю СССР между сороковым и девяносто первым годом. В принципе, это было несложно: советская система образования давала неплохой базис исторических знаний, да и военно-патриотическое воспитание в те годы было на уровне. На очень высоком уровне, иногда, пожалуй, даже слишком высоком. Хотя теперь, по прошествии стольких лет, с этим уже можно было бы поспорить.
О чем конкретно рассказывать, подполковник задумывался не слишком: стандартный школьный курс истории плюс кое-какие новые данные. 22 июня, летний крах Красной Армии, рвущиеся к Москве и Киеву немцы, оборона Одессы и Крыма, Севастополь и Новороссийск, битва за столицу, Сталинград, Ржев, Курская дуга, ленд-лиз, освобождение Восточной Европы и май сорок пятого. Японцы. Ядерное оружие (пока без персоналий, пожалуй), Жуков в Одесском округе, декабрь пятьдесят третьего. Арест и расстрел Берии (а вот тут можно кое-кого и упомянуть). Развенчание культа личности. «Холодная война». Корея, Вьетнам, Афган. Горбачев. Перестройка – этого термина Качанов вполне ожидаемо не понял, пришлось пояснять, – горячие точки и август девяносто первого. Занавес…
Закончив говорить, Крамарчук попросил воды. Лейтенант молча кивнул в сторону стоящего на тумбочке в углу кабинета графина. Два перевернутых вверх дном стакана стояли тут же, на небольшом круглом подносе. Пока Юрий нарочито неторопливо пил из классического двухсотграммового «гранчака», энкавэдист тоже не проронил ни слова, лишь тоскливо глядел куда-то мимо него. Подполковник его прекрасно понимал: слишком много информации. Да еще и какой информации! Страшной, если уж говорить откровенно.
Плюс окончательное, будем надеяться, осознание того факта, что выходов у лейтенанта теперь всего два. Либо поверить, тем самым намертво повязав свою судьбу с судьбой Крамарчука, либо все-таки не поверить, сочтя все происходящее какой-то чудовищной провокацией, и начать разрабатывать подполковника привычными методами. Теми самыми, о которых так любили взахлеб и с придыханием рассказывать многочисленные «новые историки» девяностых годов.
В любом случае информация-то, конечно, рано или поздно дойдет и до Берии со Сталиным, в эти годы еще не научились вчистую скрывать от вершителей судеб сведения подобного уровня, но вот в каком виде? Точнее, в чьей интерпретации? Хотя парень-то вроде не дурак, и манера общения и используемые в разговоре обороты речи говорят о полученном образовании, судя по всему, неплохом, но вот стереотипы мышления… куда ж от них деться, от тех стереотипов? Если Качанов сейчас изберет второй вариант, подполковнику, по большому счету, будет уже все равно.
И через неполный год заполыхают на приграничных аэродромах так и не успевшие взлететь самолеты, и полетят под откос составы с новенькими тридцатьчетверками, и первые бомбы разорвут утреннюю тишину Минска и Киева, и траки танковых клиньев Гудериана и Гота рванут советскую землю… но ему, подполковнику Юрию Крамарчуку, все это будет уже неважно. Он исчезнет задолго до «часа Х», как и сделавший неправильный выбор лейтенант.
– Я вам верю. – В первый момент Крамарчук даже не понял, что обращаются именно к нему. Голос старшего лейтенанта был непривычно тихим и каким-то бесцветным. – Такое вряд ли придумаешь. Возможно, у меня мало опыта и я плохой следователь, но я вам верю. И верю тому, что все эти… сведения смогут что-либо изменить в будущем. И через год, и… вообще. Но и вы, наверное, понимаете, что мой уровень и мое звание не позволят ни остановить процесс, ни прыгнуть через голову вышестоящего начальства.
Крамарчук промолчал: об этом он тоже думал. С одной стороны, в голове отчего-то крутились воспоминания о читанной в детстве книге Катаева «За власть Советов», где очень красочно описывался перелет рейсового «Дугласа» по маршруту Москва – Одесса, с другой – он не был настолько наивен, чтобы верить, что какого-то рядового старлея госбезопасности допустят к самому народному комиссару. И фраза о «сведениях государственной важности» вряд ли поможет. Скрутят, отправят запрос в Одесский военный округ, узнают, что оный лейтенант фактически самовольно сбежал с задержанным в Москву – и все. Уж об этом-то Берии точно докладывать не станут – мало ли психов на просторах одной шестой части суши? Или, чего хуже, провокаторов и диверсантов? Расколют на шпионаж в пользу любого империалистического государства, и всех делов. Ну, и он с ним паровозиком пойдет, само собой, по той же статье, скорее всего. Пособничество классовому врагу, шпионаж, диверсионная и подрывная деятельность, вредительство. Высшая мера. Спи спокойно, дорогой товарищ Крамарчук.
– Вы посидите тут пока, то… товарищ Крамарчук. – Лейтенант все-таки заставил себя назвать его именно так, что было уже весьма недурным знаком. – А я постараюсь достать сведения об остальных задержанных. Только вы уж извините, я дверь запру, не из недоверия, – Качанов криво усмехнулся, – просто чтобы никто лишний не сунулся. Тихонько сидите, лады? Договорились? Я, возможно, не скоро вернусь, сами понимаете, но вы не волнуйтесь.
– Конечно, – подполковник пожал плечами, – какие вопросы. Только если можно, папиросы оставьте. Может, раз так, я пока начну все это на бумаге излагать?
Качанов размышлял несколько секунд, затем кивнул и положил перед подполковником несколько листов сероватой бумаги и чернильную ручку-самописку:
– Пожалуй, это будет правильно. Постарайтесь писать как можно более подробно, со всеми возможными датами, географическими названиями и фамилиями. Если чего-то не помните, оставьте место, затем впишете. Страницы, пожалуйста, нумеруйте.
– Хорошо, – серьезно кивнул Крамарчук, с искренним интересом изучая авторучку – он, честно говоря, ожидал как максимум или простой карандаш, или обычную перьевую ручку. – А как озаглавить? Протокол допроса или что-то в этом роде?
– Да просто пишите, потом разберемся, – по-прежнему невесело ответил энкавэдист.
– Товарищ лейтенант, тут вот еще один момент есть, – неожиданно припомнил Юрий. – Напротив батареи должен стоять американский эсминец.
– Уже не стоит, – мрачно усмехнулся старлей, – потопили с час назад. Наша батарея и потопила. С трех выстрелов. Выжившая команда задержана, в том числе и несколько офицеров, – добавил он, предвосхитив следующий вопрос.
– Ого… – ошарашенно хмыкнул подполковник. – Ничего себе. Значит, не зря капитана Зиновьева батареей командовать поставили, грамотный артиллерист. Надеюсь, и через годик не подведет, вломит, кому следует.
Услышав фамилию командира батареи, Качанов вскинул было бровь, однако тут же успокоился, вспомнив, с кем разговаривает. Развернувшись, он молча вышел в коридор. В замке дважды лязгнул ключ, и подполковник Крамарчук остался наедине со своими невеселыми мыслями и несколькими листами чистой пока бумаги, которым вскоре, возможно, предстояло изменить всю историю огромной страны. Или вместе с обвинительным заключением и приговором навеки скрыться под серой обложкой с надписью «Дело №…».