Страница:
Разведка – дело деликатное
Фронтовыми разведчиками не рождаются, их надо учить. Новое начальство, в общем-то, девчонка приказала: в 18.00 явиться на командный пункт полка в маскхалате, с автоматом, в валенках, с гранатами и фляжкой.
– Послушаем, что говорят немцы, – улыбнувшись, определила она задачу.
Если идем говорить с пленными немцами, то зачем автомат, гранаты – недоумевал Игорь. Явился, как было приказано. Она – в таком же снаряжении. И пошли. Но не в тыл, а к переднему краю. Спрашивать было неудобно. От штаба полка это полтора-два километра. Пришли к переднему краю, предупредили солдат и командира на этом участке, что выходят за передний. Хлебнули из фляжек по глотку и – дальше, теперь уже пригибаясь. Через сотню метров поползли.
Стало совсем темно, часов восемь вечера, но видно, что ползут они по ложбинке, где проторено что-то вроде тропы: очевидно, тут уже не раз разведчики выходили-входили. Глядя на ползущую впереди женщину, Игорь, испытывал простой человеческий страх, было жутко от неопределенности, и вдруг позарез захотелось по малым делам – то ли от мороза, то ли от страха, то ли от внутренней паники. Передний край остался позади.
Стараясь подавить страх чем-либо посторонним, вдруг вспомнил, как в 1935 году в «Артеке», в пионерлагере, во время военных игр всегда был разведчиком, и никем другим. Разведка на фронте, а не по приключенческим книгам – много прозаичнее и рискованнее, жестче, страшнее. А ведь детей натаскивали. Вот и судьба распорядилась не спрашивая – «в разведку!».
Лейтенант тихо предупредила – впереди еще наше боевое охранение. Выползли на них, объяснили, что идут на подслушивание. Впереди начинался густой кустарник.
– Постарайтесь не задевать ветки: стряхнете снег, сразу увидят, что тут кто-то прошел, – говорила шепотом, только когда случалась очередь пулемета или дальняя стрельба.
Проползли еще метров полтораста. Женщина двигалась бесшумно, уверенно, деловито. Ее спокойствие подействовало, мандраж прошел. Уж если женщина ведет себя так, как будто топает на полковую кухню, то ему, мужику, – дрожать не пристало. Доползли – в кустах лежка, устланная лапником – гнездо, видимо, используется давненько. До немецких траншей метров 20 – 30. В морозном воздухе временами полная тишина. Под аккомпанемент пулеметной очереди:
– А теперь слушайте, запоминайте, потом расскажете...
Зимой в траншеях мало кому охота разговаривать. Но там все-таки что-то происходило: сменялись часовые, обрывки каких-то фраз о посылках, о письмах долетали. Далеко не все было понятно, диалектов Игорь не знал, разговорная речь, тем более солдатская, жаргонная на передовой, была в новинку, да и фразы долетали разорванными, вперемешку с дальними очередями, разрывами.
Они слушали уже несколько часов.
– Не стесняйтесь, если вам что-либо нужно, отвернитесь – и порядок.
Потом отползла сама куда-то, и, когда выползали утром, на снегу были следы, похожие на его собственные. Сколь все просто на фронте. Хлебнули еще спирту, был с собой хлеб с салом. При вспышках ракет она изредка поглядывала на ручные часы, тогда еще это была редкость. У Игоря часов не было. Начинало светать, поползли обратно.
На нашем переднем крае, куда наконец выползли, им дали крепкого чайку, а главное – горячего, что было невероятно приятно после целой ночи лежания на снегу. Потолковали о том, что услышали, она поправляла. Добрались «до дому», разошлись по землянкам.
Снова поползли через ночь. И так раз 10 – 12, пока Игорь не «поднатаскался» на солдатский жаргон, разговорную речь. И, только закончив вылазки с этой женщиной на нейтралку ползком, в мороз, на снегу, лежа многие часы скорчившись под кустами, вспомнил: она ведь женщина, ей матерью быть предстоит, детей рожать... И Игорю стало не по себе, его охватило чувство восхищения таким сочетанием женственности и мужества.
Людмила Петровна на фронт ушла с третьего курса вуза, с немецкого отделения, пройдя краткосрочную подготовку на курсах военных переводчиков. Тот опыт, что она приобрела, уже работая некоторое время переводчиком в штабах дивизий и полков, увеличивал дистанцию между новичком Игорем и опытной уже фронтовичкой Людмилой Петровной на огромное число лет. Еще больше эта дистанция увеличивалась для Игоря той тайной, которая существовала в полку и в которую его не посвящали, чьему сыну будет дарована жизнь весной 43-го. А родился сын! И назвала его Людмила Петровна Игорем Александровичем, о чем Бескин узнал через много лет.
Переводчица форсировала занятия, натаскивала ученика, обучала технике и методике допросов, приучала пользоваться словарями, разговорниками, оформлять протоколы допроса пленного. Устраивала Людмила Петровна и «игровые ситуации», в которых учила, как преодолеть нежелание пленного отвечать на вопросы, растормаживать его психику, как проверять правдивость ответов пленного по косвенным признакам, случайно оброненным словам. Ходом занятий интересовался и командир полка, заглядывал на занятия в ее отдельную землянку, и начальник разведки полка капитан Жила присматривался: получится ли что-нибудь толковое для разведки из новичка. А «языков» все не было, допроса «живьем» не получалось.
На фронте два состояния – или оборона, или наступление. В обороне разведчикам хуже всего было добывать «языков». Вообще-то охотиться за ними было достаточно бессмысленно именно в обороне, когда многое о противнике уже известно давно. На каждого взятого «языка» теряли ранеными, убитыми иногда человек двадцать. Лазить в тыл через нейтралку в условиях позиционной обороны дело непростое. Под Старой Руссой ширина нейтральной полосы иногда была 600 – 800 метров, до одиннадцати рядов колючей проволоки – нашей, немецкой, минные поля вперемешку – наши, немецкие. За прошедшие годы с сентября 1941 года все поперепуталось, линия фронта иногда перемещалась. Где, чьи минные поля? Если попадались немецкие, можно было сориентироваться, ставились они чаще всего в шахматном порядке, обойти, обезвредить такое поле было проще. Наши минировали по-разному, а концов было уже не найти, нашим картам минирования верить было нельзя, сменявшие друг друга части карты эти передавали кое-как. Зачастую у разведчиков целая ночь уходила на прокладывание проходов в своих же минных полях, следующая ночь – через немецкие поля, и счастливый случай – брали «языка» втихую, не обстреляли, все вышли из операции целыми, живыми. В обороне вся активность держалась на разведчиках, да на снайперах. А разведчики только и делали, что хоронили товарищей: даром поиски не давались.
Командир полковой разведки капитан Жила, присмотревшись к Игорю, понял, что этот тощенький очкарик может не только с бумажками да переводами возиться, но достаточно толково соображает и в оружии нашем, немецком, и решил приобщать его к тонкостям разведки, да и дублер толковый был нужен. Первый раз, когда Игоря взяли в поиск, он дополз с группой до того места, где начинались наши минные поля. Там Жила, тихо тронув его за плечо рукой, показал оставаться на месте, дальше не ползти.
– Полежи, подрожи! – расслышал Игорь шепот капитана, и группа тихо, неспешной змеей уползла в сумерки по тропе, нащупанной саперами. Лежать одному в темноте, в снегу, не видя, не зная, что там впереди, не имея возможности вернуться без группы. «Полежи, подрожи...» «Вот еще!» – фыркал про себя новоявленный разведчик, первый раз подбадривая себя, прогоняя озноб страха. Время тянулось. Наконец зашуршал где-то снег, легкие звуки в темноте указали: группа возвращается. Тихо, почти беззвучно темная змея проползла мимо, саперы за ней закрывали проход.
Такое «полежи, подрожи» Жила проделал с новичком три-четыре раза. Раза два наших обнаруживали, тогда впереди возникала перестрелка, вспыхивали ракеты, чиркали трассирующие. Лица возвращавшихся были хмурые: потеряли товарища. Потом Игоря уже брали в поиск в группе обеспечения, которая страхует отход. А потом, потом началась тяжелая фронтовая работа в разведке, в основном по ночам: выслеживание, подслушивание, подготовка проходов в линиях заграждений и тому подобное.
И на всю жизнь благодарен был Игорь капитану Жиле за науку. Многочасовые высиживания с ним на наблюдательных пунктах, на какой-нибудь сосне – «вороньем гнезде» с биноклем или стереотрубой не проходили даром. Глаза привыкали зорко осматривать местность, запоминать, обращать внимание на каждую мелочь, научились примечать неприметное. Именно мелочи, незаметные подчас, могли стать роковыми для разведчиков: хрустнул сучок, облетел с еловой лапы снег, когда на других он лежит спокойно, застрекотала сорока, тропа непонятно вильнула вбок... Или – в окопах противника вместо звучавшей ранее губной гармошки или тявкавшей собаки появились новые звуки, – да мало ли что? Умей только вглядываться, вслушиваться. И, если нет рядом толкового наставника, собственный опыт может уже и не пригодиться: будет поздно!
Игорь постиг простую истину разведки: один ты – ничто. Только какая-то необъяснимая связь без слов между людьми, взаимопонимание с полуслова, полужеста, взгляда обеспечивает общую безопасность группы, успех. Вот уползает в ночь змейка из восьми-двенадцати человек – плотная, слитная – как позвонки той змейки, стремишься, чтобы головой чувствовать ноги ползущего впереди, ни звука издать нельзя. И как стая птиц в небе летит плотно, слитно, как бы подчиняясь единой команде на виражах, так и разведчики в ночи, обговорив все «на берегу», молча и слитно делают одно дело. В стрелковой роте можно накричать, толкнуть, потянуть за шиворот, а тут кроме как едиными действиями, вослед командиру, работать нельзя. Но вот вдруг обнаружили, обстреляли, каждый понимает, что отходить, убегать, думая только о себе, – верная гибель и тебе, и тем, кто рядом. Из ситуации выберется только слитная, сплоченная группа: спасет и раненых, вынесет убитых.
Далеко не каждый подходил в разведку, даже из самых храбрых и лихих. Тут требовалось другое: мудрое спокойствие, выдержка. В полку было заведено, что из двадцати пяти – тридцати человек взвода разведки треть была в поиске, треть – в пересменке, а треть – новички, пополнение – на натаскивании вроде «полежи, подрожи».
В условиях Старой Руссы взятие «языка» было событием не чаще раза в месяц, а так – сплошные потери людей. Немцы за «языками» не лазили вовсе, тем более в условиях вялого, затяжного Северо-Западного фронта. Ну, а по существу, что может дать «язык»? Это или солдат с переднего края, знающий «от и до», чаще всего рядовой, часовой. Ну, знает соседнюю роту, кроме своей – и не более того. Результативность чрезвычайно низкая, а цена невообразимо высокая – жизни, жизни, жизни. Традиция взятия «языков» потянулась от «охотников» Первой мировой войны. Критически на это никто не удосужился посмотреть. Надо – и все! Столь же сомнительны были и подслушивания, разве что для натаскивания в жаргонной немецкой речи... Больше за всю войну Игорь с подслушиваниями не сталкивался.
Своего первого «языка», взятого лично, Игорь запомнил на всю жизнь, а было это 29 декабря 1943 года. Но об этом – после.
– Послушаем, что говорят немцы, – улыбнувшись, определила она задачу.
Если идем говорить с пленными немцами, то зачем автомат, гранаты – недоумевал Игорь. Явился, как было приказано. Она – в таком же снаряжении. И пошли. Но не в тыл, а к переднему краю. Спрашивать было неудобно. От штаба полка это полтора-два километра. Пришли к переднему краю, предупредили солдат и командира на этом участке, что выходят за передний. Хлебнули из фляжек по глотку и – дальше, теперь уже пригибаясь. Через сотню метров поползли.
Стало совсем темно, часов восемь вечера, но видно, что ползут они по ложбинке, где проторено что-то вроде тропы: очевидно, тут уже не раз разведчики выходили-входили. Глядя на ползущую впереди женщину, Игорь, испытывал простой человеческий страх, было жутко от неопределенности, и вдруг позарез захотелось по малым делам – то ли от мороза, то ли от страха, то ли от внутренней паники. Передний край остался позади.
Стараясь подавить страх чем-либо посторонним, вдруг вспомнил, как в 1935 году в «Артеке», в пионерлагере, во время военных игр всегда был разведчиком, и никем другим. Разведка на фронте, а не по приключенческим книгам – много прозаичнее и рискованнее, жестче, страшнее. А ведь детей натаскивали. Вот и судьба распорядилась не спрашивая – «в разведку!».
Лейтенант тихо предупредила – впереди еще наше боевое охранение. Выползли на них, объяснили, что идут на подслушивание. Впереди начинался густой кустарник.
– Постарайтесь не задевать ветки: стряхнете снег, сразу увидят, что тут кто-то прошел, – говорила шепотом, только когда случалась очередь пулемета или дальняя стрельба.
Проползли еще метров полтораста. Женщина двигалась бесшумно, уверенно, деловито. Ее спокойствие подействовало, мандраж прошел. Уж если женщина ведет себя так, как будто топает на полковую кухню, то ему, мужику, – дрожать не пристало. Доползли – в кустах лежка, устланная лапником – гнездо, видимо, используется давненько. До немецких траншей метров 20 – 30. В морозном воздухе временами полная тишина. Под аккомпанемент пулеметной очереди:
– А теперь слушайте, запоминайте, потом расскажете...
Зимой в траншеях мало кому охота разговаривать. Но там все-таки что-то происходило: сменялись часовые, обрывки каких-то фраз о посылках, о письмах долетали. Далеко не все было понятно, диалектов Игорь не знал, разговорная речь, тем более солдатская, жаргонная на передовой, была в новинку, да и фразы долетали разорванными, вперемешку с дальними очередями, разрывами.
Они слушали уже несколько часов.
– Не стесняйтесь, если вам что-либо нужно, отвернитесь – и порядок.
Потом отползла сама куда-то, и, когда выползали утром, на снегу были следы, похожие на его собственные. Сколь все просто на фронте. Хлебнули еще спирту, был с собой хлеб с салом. При вспышках ракет она изредка поглядывала на ручные часы, тогда еще это была редкость. У Игоря часов не было. Начинало светать, поползли обратно.
На нашем переднем крае, куда наконец выползли, им дали крепкого чайку, а главное – горячего, что было невероятно приятно после целой ночи лежания на снегу. Потолковали о том, что услышали, она поправляла. Добрались «до дому», разошлись по землянкам.
Снова поползли через ночь. И так раз 10 – 12, пока Игорь не «поднатаскался» на солдатский жаргон, разговорную речь. И, только закончив вылазки с этой женщиной на нейтралку ползком, в мороз, на снегу, лежа многие часы скорчившись под кустами, вспомнил: она ведь женщина, ей матерью быть предстоит, детей рожать... И Игорю стало не по себе, его охватило чувство восхищения таким сочетанием женственности и мужества.
Людмила Петровна на фронт ушла с третьего курса вуза, с немецкого отделения, пройдя краткосрочную подготовку на курсах военных переводчиков. Тот опыт, что она приобрела, уже работая некоторое время переводчиком в штабах дивизий и полков, увеличивал дистанцию между новичком Игорем и опытной уже фронтовичкой Людмилой Петровной на огромное число лет. Еще больше эта дистанция увеличивалась для Игоря той тайной, которая существовала в полку и в которую его не посвящали, чьему сыну будет дарована жизнь весной 43-го. А родился сын! И назвала его Людмила Петровна Игорем Александровичем, о чем Бескин узнал через много лет.
Переводчица форсировала занятия, натаскивала ученика, обучала технике и методике допросов, приучала пользоваться словарями, разговорниками, оформлять протоколы допроса пленного. Устраивала Людмила Петровна и «игровые ситуации», в которых учила, как преодолеть нежелание пленного отвечать на вопросы, растормаживать его психику, как проверять правдивость ответов пленного по косвенным признакам, случайно оброненным словам. Ходом занятий интересовался и командир полка, заглядывал на занятия в ее отдельную землянку, и начальник разведки полка капитан Жила присматривался: получится ли что-нибудь толковое для разведки из новичка. А «языков» все не было, допроса «живьем» не получалось.
На фронте два состояния – или оборона, или наступление. В обороне разведчикам хуже всего было добывать «языков». Вообще-то охотиться за ними было достаточно бессмысленно именно в обороне, когда многое о противнике уже известно давно. На каждого взятого «языка» теряли ранеными, убитыми иногда человек двадцать. Лазить в тыл через нейтралку в условиях позиционной обороны дело непростое. Под Старой Руссой ширина нейтральной полосы иногда была 600 – 800 метров, до одиннадцати рядов колючей проволоки – нашей, немецкой, минные поля вперемешку – наши, немецкие. За прошедшие годы с сентября 1941 года все поперепуталось, линия фронта иногда перемещалась. Где, чьи минные поля? Если попадались немецкие, можно было сориентироваться, ставились они чаще всего в шахматном порядке, обойти, обезвредить такое поле было проще. Наши минировали по-разному, а концов было уже не найти, нашим картам минирования верить было нельзя, сменявшие друг друга части карты эти передавали кое-как. Зачастую у разведчиков целая ночь уходила на прокладывание проходов в своих же минных полях, следующая ночь – через немецкие поля, и счастливый случай – брали «языка» втихую, не обстреляли, все вышли из операции целыми, живыми. В обороне вся активность держалась на разведчиках, да на снайперах. А разведчики только и делали, что хоронили товарищей: даром поиски не давались.
Командир полковой разведки капитан Жила, присмотревшись к Игорю, понял, что этот тощенький очкарик может не только с бумажками да переводами возиться, но достаточно толково соображает и в оружии нашем, немецком, и решил приобщать его к тонкостям разведки, да и дублер толковый был нужен. Первый раз, когда Игоря взяли в поиск, он дополз с группой до того места, где начинались наши минные поля. Там Жила, тихо тронув его за плечо рукой, показал оставаться на месте, дальше не ползти.
– Полежи, подрожи! – расслышал Игорь шепот капитана, и группа тихо, неспешной змеей уползла в сумерки по тропе, нащупанной саперами. Лежать одному в темноте, в снегу, не видя, не зная, что там впереди, не имея возможности вернуться без группы. «Полежи, подрожи...» «Вот еще!» – фыркал про себя новоявленный разведчик, первый раз подбадривая себя, прогоняя озноб страха. Время тянулось. Наконец зашуршал где-то снег, легкие звуки в темноте указали: группа возвращается. Тихо, почти беззвучно темная змея проползла мимо, саперы за ней закрывали проход.
Такое «полежи, подрожи» Жила проделал с новичком три-четыре раза. Раза два наших обнаруживали, тогда впереди возникала перестрелка, вспыхивали ракеты, чиркали трассирующие. Лица возвращавшихся были хмурые: потеряли товарища. Потом Игоря уже брали в поиск в группе обеспечения, которая страхует отход. А потом, потом началась тяжелая фронтовая работа в разведке, в основном по ночам: выслеживание, подслушивание, подготовка проходов в линиях заграждений и тому подобное.
И на всю жизнь благодарен был Игорь капитану Жиле за науку. Многочасовые высиживания с ним на наблюдательных пунктах, на какой-нибудь сосне – «вороньем гнезде» с биноклем или стереотрубой не проходили даром. Глаза привыкали зорко осматривать местность, запоминать, обращать внимание на каждую мелочь, научились примечать неприметное. Именно мелочи, незаметные подчас, могли стать роковыми для разведчиков: хрустнул сучок, облетел с еловой лапы снег, когда на других он лежит спокойно, застрекотала сорока, тропа непонятно вильнула вбок... Или – в окопах противника вместо звучавшей ранее губной гармошки или тявкавшей собаки появились новые звуки, – да мало ли что? Умей только вглядываться, вслушиваться. И, если нет рядом толкового наставника, собственный опыт может уже и не пригодиться: будет поздно!
Игорь постиг простую истину разведки: один ты – ничто. Только какая-то необъяснимая связь без слов между людьми, взаимопонимание с полуслова, полужеста, взгляда обеспечивает общую безопасность группы, успех. Вот уползает в ночь змейка из восьми-двенадцати человек – плотная, слитная – как позвонки той змейки, стремишься, чтобы головой чувствовать ноги ползущего впереди, ни звука издать нельзя. И как стая птиц в небе летит плотно, слитно, как бы подчиняясь единой команде на виражах, так и разведчики в ночи, обговорив все «на берегу», молча и слитно делают одно дело. В стрелковой роте можно накричать, толкнуть, потянуть за шиворот, а тут кроме как едиными действиями, вослед командиру, работать нельзя. Но вот вдруг обнаружили, обстреляли, каждый понимает, что отходить, убегать, думая только о себе, – верная гибель и тебе, и тем, кто рядом. Из ситуации выберется только слитная, сплоченная группа: спасет и раненых, вынесет убитых.
Далеко не каждый подходил в разведку, даже из самых храбрых и лихих. Тут требовалось другое: мудрое спокойствие, выдержка. В полку было заведено, что из двадцати пяти – тридцати человек взвода разведки треть была в поиске, треть – в пересменке, а треть – новички, пополнение – на натаскивании вроде «полежи, подрожи».
В условиях Старой Руссы взятие «языка» было событием не чаще раза в месяц, а так – сплошные потери людей. Немцы за «языками» не лазили вовсе, тем более в условиях вялого, затяжного Северо-Западного фронта. Ну, а по существу, что может дать «язык»? Это или солдат с переднего края, знающий «от и до», чаще всего рядовой, часовой. Ну, знает соседнюю роту, кроме своей – и не более того. Результативность чрезвычайно низкая, а цена невообразимо высокая – жизни, жизни, жизни. Традиция взятия «языков» потянулась от «охотников» Первой мировой войны. Критически на это никто не удосужился посмотреть. Надо – и все! Столь же сомнительны были и подслушивания, разве что для натаскивания в жаргонной немецкой речи... Больше за всю войну Игорь с подслушиваниями не сталкивался.
Своего первого «языка», взятого лично, Игорь запомнил на всю жизнь, а было это 29 декабря 1943 года. Но об этом – после.
Ильмень – озеро былинное
Прошел февраль: вылазки на подслушивания, занятия языком, приобщение к жизни разведки. В марте младшего лейтенанта Бескина вызвали в штаб фронта переводить документы, захваченные после ликвидации окруженной Демянской группировки. Была собрана группа наиболее квалифицированных переводчиков. Работая с ними, можно было отлично набить руку, точнее – язык. Одновременно шла учеба, натаскивание. Разговоры велись в группе не только на немецком. Изучали, помимо переводимой, документацию немцев, знакомились с их оружием.
«6.4.43... О своей работе: доставляет она мне большое моральное удовлетворение, ибо чувствую, что полезен, расту на ней. Пригодился весь организационный опыт, знание стенографии, немецкого языка...»
Через некоторое время группе было объявлено, что предстоит особое задание. Было создано несколько групп, командиром одной из них определили Бескина: «Будете в немецкой форме фельдфебелем, остальные – рядовыми». Что предстояло – не ясно, но ясно, что идти в тыл противника. Рядовым исполнителям почему-то всегда дается частная задача, а общий замысел действий остается за кадром, хотя еще Суворов говаривал, что солдат должен понимать маневр генерала, но для этого сам генерал как минимум должен понимать, чего он хочет и свой маневр.
Позднее выяснилось: готовилось большое наступление в обход Старой Руссы, да не как-нибудь, а десант на аэросанях, которые должны были прорваться по весеннему льду озера Ильмень. Разведчикам задача была поставлена так: за два дня до десанта выйти по льду в тыл к немцам и, когда начнется бой, перекрыть развилку важных дорог на трассе Дно – Старая Русса – Шимск – Новгород. А пока изучали карты возможных действий.
Группа из восьми человек – все разведчики с фронтовым опытом, в том числе десантники из воздушно-десантного корпуса, для каждого приготовлены «легенда» и соответствующие солдатские документы, выдали зимнее немецкое обмундирование, немецкое оружие, маскхалаты, лыжи. Все предусмотрено. И, давай бог!
Все ближе Ильмень, где, встав на лыжи, должны перевоплотиться в немцев и выполнение боевой задачи отодвинет все остальное. А пока в фургоне автомашины тепло, хотя и здорово тряско – машина везет их по лежневке через многокилометровые болота юго-восточного Приильменья. Впереди рубежи дивизии, которая держит этот участок фронта, а дальше... дальше видно будет.
Готовились долго и тщательно, учитывали все до мелочей, даже до того, что в прямоугольных немецких фляжках – шнапс, а не водка, посему на прощанье начальник разведуправления фронта сказал: «Ну, на дорожку по сто грамм нашей родимой, а то у немцев шнапс – дрянь!» Прилажена немецкая форма на каждом, ранцы, обшитые коровьей кожей с тощим рыжим мехом, заполнены всем нужным – патроны, гранаты, консервы, даже библии, начищенные бляхи ремней с немецкой надписью «Бог с нами» сияют, маскхалаты натянуты – они чуть отличаются от наших формой капюшонов. Шум двигателя автомашины «Форд-Канада» убаюкивает, задремал в кабине и сопровождающий до линии фронта лейтенант. Стоп! Остановка!
Лежневка – это как бы рельеф из двух бревен, каждое с третьим бревном – ребордой, положены «рельсы» – бревна на поперечины на манер шпал. Многокилометровые эти прифронтовые дороги, как правило, одноколейны, с разъездами на одну-две машины, и на таком разъезде очередная остановка – впереди видна колонна автомашин, скорее всего с ранеными, туда – боеприпасы, продовольствие, обратно – раненые, больные. Колонна большая, двигаться будут долго – по лежневке, даже хорошей, больше десяти километров в час не получится.
Руководитель группы Бескин дал привычную команду «свернуть курки», благо и кустики рядом. Повыпрыгивали из машин, кто в кусты, кто костерок налаживать, кипяточку сочинить, перекусить, ранцы горкой сложили, кто-то закурил около машины, кто-то вышел к борту машины, где будет проходить колонна – как всегда, выкрикивают при встрече, ищут земляков: «Иркутские есть? Калужских нет ли тут?» И вдруг головная машина, проехав мимо разведчиков десяток-другой метров – до начала развилки, дернулась, резко тормознула, из распахнутой дверцы кабины в снег выпали фигуры в полушубках. Один из выпрыгивающих повис на дверце, истошно заорал: «Немцы!» – и пустил длинную очередь из автомата в небеса: «Брать живыми!» и плюхнулся за колеса машины. Из всех машин начали выпрыгивать люди. Волной паники катануло по всей колонне. Секунды – и разведчики успели попрыгать в какое-то подобие окопчика у дороги. Сопровождающий их, умостившийся было под кусточком и, естественно, не при форме и не при оружии, не успел подняться в рост. Оружие – в машине, боезапас – в ранцах. У шоферов, медсестер оружие наготове, немцы какие-то странные – не отстреливаются. Командир колонны, поднявший тревогу, уже мысленно брал этих немцев в плен. Секунды суматохи, крики и... шквал мата – совсем не по-немецки. Как ошпаренный выкатился на дорогу сопровождающий. Несколько минут паники, криков, матерщины. И... хохот! Сначала нервный, а уж потом – от души!
У озера Ильмень. 1943 г.Военное подразделение аэросаней
Веселенькая ситуация! Кому как! Пропасть так по-дурацки, сорвать задание, а все – мелочи! Оказывается, ведущий колонны увидел непривычную глазу тупоносую машину – фургон. Не наша! Увидел блестящие бляхи на ремнях поверх маскхалатов и сами халаты – немецкого кроя. Какие могут быть сомнения? Диверсионная группа! Сила на нашей стороне, брать их, голубчиков, в плен! Ценные «языки»! Да и орден отхватить можно!
Начальник колонны, как он потом со смехом говорил, тыловик, впервые выехавший на передовую, не сразу оценил ситуацию, а только когда машина доползла к началу развилки, подскочил как ужаленный, сообразив – немцы! Шоферу, следившему за выкрутасами дороги, было не до встречной. Вот тут и началось...
Пока матерились, разбирались, хохотали, из машин повылезали ходячие раненые, вынесли даже носилки – по нужде надо всем: сестры расстегивали лежачим ширинки, помогали оправиться. Вылезшие из машин перекурили, оживление улеглось, наконец: «По машинам!» Колонна двинулась.
Наверно, больше всех трухнул сопровождавший группу лейтенант. Такое ответственное задание, и не довел группу даже до линии фронта. Завалить операцию в своем же расположении! Свои-то дивизионные были предупреждены, а вот «сторонняя» колонна чуть было дело не провалила. Такие-то мелочи!
В расположении дивизии передряга была компенсирована хорошей встречей, отличной едой, отдыхом. И ранним утром, еще до восхода солнца, группа лыжников двинулась по серо-голубой дымчатой глади ледяного Ильменя. В оглушающей тишине только поскрипывал снежок под лыжами.
Озеро предстояло пересечь с северо-востока на юго-запад. Прижимались к безлюдной даже в летнее время дельте реки Ловать. На лыжах под ярким весенним солнышком – благодать! Хрустит весенний наст, сверкает озеро. К концу дня вышли к береговой линии. Отряда никто не заметил. На гладком белом пространстве к сумеркам тени вытянулись далеко, особенно тень от берега. Игоря насторожила именно длинная береговая тень: бережок-то высоковат для аэросаней, да и крутоват. А их, саней, ни много ни мало – 400 штук. Но – начальству виднее, карты уж, наверно, изучали: «генерал» свой маневр понимать должен!
А вот с картами до начала 1944 года было плохо, точнее – с картами-то хорошо, без них – плохо. Карт не было! Поскольку воевать собирались «малой кровью, на вражьей земле», поэтому необходимых для военных действий карт нашей территории выпустить никто не позаботился. Те карты, что попадались под руку на фронте, далеко не отражали действительности: секретность зашла так далеко, что все изображения были изувечены до неузнаваемости, натуру показывали условно и были скорее туристскими, учебными, но не военно-топографическими. На фронте чаще всего предпочитали пользоваться трофейными немецкими, достаточно точными, на них только надпечатывали русские названия. И лишь к началу 1944 года появились настоящие карты, выпущенные для районов боевых действий. А уж сколько из-за отсутствия карт попало наших в 1941 году в ловушки, окружения, и чаще всего именно потому, что не было карт местностей, где разворачивались бои. Недаром была горькая шутка: сельские мальчишки разговаривают: «Гляди, командиры понаехали, карты развернули, сейчас дорогу будут спрашивать».
На высоком берегу озера обустроились на ночлег, вслушиваясь, где есть движение, не «разговаривают» ли где огневые точки, но кругом была тишина. Просидели сутки, выбрали место, где выходить в тыл, «легализироваться». Вокруг озера сплошной линии фронта не было. Болотистые междуречья, старицы, чернолесья, кустарник перемежались. И наши, и немцы в таких условиях размещали свои позиции группами, взводными опорными пунктами, этакая пунктирная линия фронта. Слева по карте две деревни с названиями – улыбками мирных дней – Большой и Малый Ужин, то ли от вечерней трапезы, то ли от ужей.
Вышли к дороге уже без лыж, построились и двинулись по шоссе к развилке. Попадаются машины, на группу никакого внимания, движение редкое. Больше всего удивляло, что у немцев в тылу дороги были расчищены от снега!
Прежде чем построиться в колонну, долго спорили, надо ли строиться, может быть, лучше идти неорганизованной группой. Вроде бы все было предусмотрено, инструктаж был перед выходом подробнейший, и не только их группе, но и всем остальным таким же группам, выходившим на перехват дорог противника. Но вот как двигаться по шоссе, надо ли в этом случае приветствовать офицеров, проезжающих мимо в автомашинах, что должна представлять собой пусть маленькая, но колонна, каков интервал при ходьбе, где идет старший и прочее и прочее. Главное, что на пустынном шоссе присмотреться было не к кому, а из проезжавших машин наметанный взгляд быстро бы определил несущественные на первый взгляд несуразицы поведения, экипировки. Оказалось, что всего не предусмотришь, и решения принимались на ходу. В разведуправлении фронта инструктирующие все больше акцентировали внимание на типах немецкого оружия, знании наизусть карт и т.п., а в тылу врага существенны иногда на первый взгляд пустяки, мелочи.
Переход по шоссе завершился благополучно. Прибыли к месту. Развилка оказалась удачно расположенной в выемке. С обеих сторон наверху заброшенные доты. В одном из них и замаскировались, затаились. Сутки тянулись долго: ждали начала операции по высадке, боя. Наконец где-то вдали началась перестрелка. Сигнал! Развилку немедленно заминировали, из шести припасенных мин поставили пока только одну. Долго ждать не пришлось – полугусеничный тягач подорвался так удачно, что его развернуло поперек дороги. Немцев, естественно, уложили автоматными очередями. В тягаче оказались два пулемета, много боеприпасов, продукты, все перенесли в оба дота. Очередные машины обстреляли уже с двух сторон. Следовавшие за ними машины, услышав стрельбу и увидев впереди что-то непонятное, быстренько разворачивались и укатывали. Развилка была надежно перекрыта, на всякий случай поставили и оставшиеся мины.
Прошли сутки, другие. Бой давно затих, а наших – нет. Полная бессмыслица, ничего не понять. Кончалось продовольствие. У одной из подошедших немецких машин прострелили колеса, взяли двух немцев в плен. Вопрос к ним один: что там кругом происходит? А оказалось все до обидного просто.
Аэросани уткнулись-таки в крутой берег, вылезти не смогли. Десантники, высадившиеся в Большом и Малом Ужине, где у немцев оказались большие продовольственные склады, не только воспользовались содержимым складов и хорошо «заложили» спиртного, но еще и подрались со стрелковым батальоном, будучи «под парами». За это время из Старой Руссы подоспели немцы и, по существу, перестреляли всех наших в этих Ужинах. Кто мог, спасался пешком через Ильмень, так как аэросани, почуяв недоброе, быстренько развернулись домой. Стало ясно – операция провалилась. Ну, а разведчики на развилке? Им-то куда? Берег Ильменя теперь патрулировали всполошившиеся немцы.
Планом было предусмотрено запасное решение – выход к своим через партизанский край, но до него еще надо суметь добраться. Короче, надо было действовать. Захватили грузовичок – фургон – и покатили в сторону, где, как Игорю было известно, ближе всего до партизан. Впереди – хутор. Вылезли, размялись. Все население – дед да бабка перепугались: немцы! А услышав русскую речь и вовсе запаниковали – полицаи! Наконец объяснили деду, в чем дело. Дед оказался упорным, молчаливым, тем более что требуют связи с партизанами, выхода, вишь, у них к своим нет, а к каким своим-то?
И есть к тому же хочется – восемь мужиков щелкают зубами вторые сутки, а у бабули – шаром покати. Но бабуля подсказала: в соседней деревне у немцев есть продпункт. Попробуйте с вашими документами, может, и дадут чего! Сказано – сделано. Подкатили на фургоне к деревне, все дороги расчищены, порядок. Деревня просматривается насквозь, солдат вроде не видно, жителей – тоже. Машину оставили у околицы: в случае чего быстро удрать. Пошли вдвоем: Игорь и парень, внешне смахивающий на немца. Подметили что-то вроде длинной риги, похожее на склад. Сунулись в одну из дверей, там бабища, явно ответственное лицо – при бумажках, счетах. На ломаном русско-немецком языке объяснили, что нужны продукты, при этом совали ей свои книжки – маршбефели. Баба поняла, пошла к мешкам, ящикам – вроде насыпать. Она дала с собой мешочков и даже большой клетчатый платок – завязать все. Приспичило парню, напарнику Игоря, этот платок зачем-то разрывать: мешочков показалось ему мало. Баба подозрительно скосилась в его сторону: «Сейчас приду!» – выскочила на улицу, услышали только, что дверь приперла колом. А потом, прислушавшись, уловили, что кричит она по телефону: «...какие-то подозрительные, не из той ли банды, про которую говорили?» Дальше слушать не стали. Вышибли дверь, рванули соседнюю, душа бабищи, как и следовало ожидать, была отправлена к праотцам. Бегом к машине, успели подогнать к складу, накидали в машину все, что подвернулось, – и обратно, к хутору.
Бабка и дед были в большой радости, накормили солдатиков, остальное, выделенное им, тщательно рассовали, чтобы следов не осталось. Через сутки на хуторе появилась голенастая девчушка, пошепталась с дедом. Дед спокойно стал одеваться.
«6.4.43... О своей работе: доставляет она мне большое моральное удовлетворение, ибо чувствую, что полезен, расту на ней. Пригодился весь организационный опыт, знание стенографии, немецкого языка...»
Через некоторое время группе было объявлено, что предстоит особое задание. Было создано несколько групп, командиром одной из них определили Бескина: «Будете в немецкой форме фельдфебелем, остальные – рядовыми». Что предстояло – не ясно, но ясно, что идти в тыл противника. Рядовым исполнителям почему-то всегда дается частная задача, а общий замысел действий остается за кадром, хотя еще Суворов говаривал, что солдат должен понимать маневр генерала, но для этого сам генерал как минимум должен понимать, чего он хочет и свой маневр.
Позднее выяснилось: готовилось большое наступление в обход Старой Руссы, да не как-нибудь, а десант на аэросанях, которые должны были прорваться по весеннему льду озера Ильмень. Разведчикам задача была поставлена так: за два дня до десанта выйти по льду в тыл к немцам и, когда начнется бой, перекрыть развилку важных дорог на трассе Дно – Старая Русса – Шимск – Новгород. А пока изучали карты возможных действий.
Группа из восьми человек – все разведчики с фронтовым опытом, в том числе десантники из воздушно-десантного корпуса, для каждого приготовлены «легенда» и соответствующие солдатские документы, выдали зимнее немецкое обмундирование, немецкое оружие, маскхалаты, лыжи. Все предусмотрено. И, давай бог!
Все ближе Ильмень, где, встав на лыжи, должны перевоплотиться в немцев и выполнение боевой задачи отодвинет все остальное. А пока в фургоне автомашины тепло, хотя и здорово тряско – машина везет их по лежневке через многокилометровые болота юго-восточного Приильменья. Впереди рубежи дивизии, которая держит этот участок фронта, а дальше... дальше видно будет.
Готовились долго и тщательно, учитывали все до мелочей, даже до того, что в прямоугольных немецких фляжках – шнапс, а не водка, посему на прощанье начальник разведуправления фронта сказал: «Ну, на дорожку по сто грамм нашей родимой, а то у немцев шнапс – дрянь!» Прилажена немецкая форма на каждом, ранцы, обшитые коровьей кожей с тощим рыжим мехом, заполнены всем нужным – патроны, гранаты, консервы, даже библии, начищенные бляхи ремней с немецкой надписью «Бог с нами» сияют, маскхалаты натянуты – они чуть отличаются от наших формой капюшонов. Шум двигателя автомашины «Форд-Канада» убаюкивает, задремал в кабине и сопровождающий до линии фронта лейтенант. Стоп! Остановка!
Лежневка – это как бы рельеф из двух бревен, каждое с третьим бревном – ребордой, положены «рельсы» – бревна на поперечины на манер шпал. Многокилометровые эти прифронтовые дороги, как правило, одноколейны, с разъездами на одну-две машины, и на таком разъезде очередная остановка – впереди видна колонна автомашин, скорее всего с ранеными, туда – боеприпасы, продовольствие, обратно – раненые, больные. Колонна большая, двигаться будут долго – по лежневке, даже хорошей, больше десяти километров в час не получится.
Руководитель группы Бескин дал привычную команду «свернуть курки», благо и кустики рядом. Повыпрыгивали из машин, кто в кусты, кто костерок налаживать, кипяточку сочинить, перекусить, ранцы горкой сложили, кто-то закурил около машины, кто-то вышел к борту машины, где будет проходить колонна – как всегда, выкрикивают при встрече, ищут земляков: «Иркутские есть? Калужских нет ли тут?» И вдруг головная машина, проехав мимо разведчиков десяток-другой метров – до начала развилки, дернулась, резко тормознула, из распахнутой дверцы кабины в снег выпали фигуры в полушубках. Один из выпрыгивающих повис на дверце, истошно заорал: «Немцы!» – и пустил длинную очередь из автомата в небеса: «Брать живыми!» и плюхнулся за колеса машины. Из всех машин начали выпрыгивать люди. Волной паники катануло по всей колонне. Секунды – и разведчики успели попрыгать в какое-то подобие окопчика у дороги. Сопровождающий их, умостившийся было под кусточком и, естественно, не при форме и не при оружии, не успел подняться в рост. Оружие – в машине, боезапас – в ранцах. У шоферов, медсестер оружие наготове, немцы какие-то странные – не отстреливаются. Командир колонны, поднявший тревогу, уже мысленно брал этих немцев в плен. Секунды суматохи, крики и... шквал мата – совсем не по-немецки. Как ошпаренный выкатился на дорогу сопровождающий. Несколько минут паники, криков, матерщины. И... хохот! Сначала нервный, а уж потом – от души!
Веселенькая ситуация! Кому как! Пропасть так по-дурацки, сорвать задание, а все – мелочи! Оказывается, ведущий колонны увидел непривычную глазу тупоносую машину – фургон. Не наша! Увидел блестящие бляхи на ремнях поверх маскхалатов и сами халаты – немецкого кроя. Какие могут быть сомнения? Диверсионная группа! Сила на нашей стороне, брать их, голубчиков, в плен! Ценные «языки»! Да и орден отхватить можно!
Начальник колонны, как он потом со смехом говорил, тыловик, впервые выехавший на передовую, не сразу оценил ситуацию, а только когда машина доползла к началу развилки, подскочил как ужаленный, сообразив – немцы! Шоферу, следившему за выкрутасами дороги, было не до встречной. Вот тут и началось...
Пока матерились, разбирались, хохотали, из машин повылезали ходячие раненые, вынесли даже носилки – по нужде надо всем: сестры расстегивали лежачим ширинки, помогали оправиться. Вылезшие из машин перекурили, оживление улеглось, наконец: «По машинам!» Колонна двинулась.
Наверно, больше всех трухнул сопровождавший группу лейтенант. Такое ответственное задание, и не довел группу даже до линии фронта. Завалить операцию в своем же расположении! Свои-то дивизионные были предупреждены, а вот «сторонняя» колонна чуть было дело не провалила. Такие-то мелочи!
В расположении дивизии передряга была компенсирована хорошей встречей, отличной едой, отдыхом. И ранним утром, еще до восхода солнца, группа лыжников двинулась по серо-голубой дымчатой глади ледяного Ильменя. В оглушающей тишине только поскрипывал снежок под лыжами.
Озеро предстояло пересечь с северо-востока на юго-запад. Прижимались к безлюдной даже в летнее время дельте реки Ловать. На лыжах под ярким весенним солнышком – благодать! Хрустит весенний наст, сверкает озеро. К концу дня вышли к береговой линии. Отряда никто не заметил. На гладком белом пространстве к сумеркам тени вытянулись далеко, особенно тень от берега. Игоря насторожила именно длинная береговая тень: бережок-то высоковат для аэросаней, да и крутоват. А их, саней, ни много ни мало – 400 штук. Но – начальству виднее, карты уж, наверно, изучали: «генерал» свой маневр понимать должен!
А вот с картами до начала 1944 года было плохо, точнее – с картами-то хорошо, без них – плохо. Карт не было! Поскольку воевать собирались «малой кровью, на вражьей земле», поэтому необходимых для военных действий карт нашей территории выпустить никто не позаботился. Те карты, что попадались под руку на фронте, далеко не отражали действительности: секретность зашла так далеко, что все изображения были изувечены до неузнаваемости, натуру показывали условно и были скорее туристскими, учебными, но не военно-топографическими. На фронте чаще всего предпочитали пользоваться трофейными немецкими, достаточно точными, на них только надпечатывали русские названия. И лишь к началу 1944 года появились настоящие карты, выпущенные для районов боевых действий. А уж сколько из-за отсутствия карт попало наших в 1941 году в ловушки, окружения, и чаще всего именно потому, что не было карт местностей, где разворачивались бои. Недаром была горькая шутка: сельские мальчишки разговаривают: «Гляди, командиры понаехали, карты развернули, сейчас дорогу будут спрашивать».
На высоком берегу озера обустроились на ночлег, вслушиваясь, где есть движение, не «разговаривают» ли где огневые точки, но кругом была тишина. Просидели сутки, выбрали место, где выходить в тыл, «легализироваться». Вокруг озера сплошной линии фронта не было. Болотистые междуречья, старицы, чернолесья, кустарник перемежались. И наши, и немцы в таких условиях размещали свои позиции группами, взводными опорными пунктами, этакая пунктирная линия фронта. Слева по карте две деревни с названиями – улыбками мирных дней – Большой и Малый Ужин, то ли от вечерней трапезы, то ли от ужей.
Вышли к дороге уже без лыж, построились и двинулись по шоссе к развилке. Попадаются машины, на группу никакого внимания, движение редкое. Больше всего удивляло, что у немцев в тылу дороги были расчищены от снега!
Прежде чем построиться в колонну, долго спорили, надо ли строиться, может быть, лучше идти неорганизованной группой. Вроде бы все было предусмотрено, инструктаж был перед выходом подробнейший, и не только их группе, но и всем остальным таким же группам, выходившим на перехват дорог противника. Но вот как двигаться по шоссе, надо ли в этом случае приветствовать офицеров, проезжающих мимо в автомашинах, что должна представлять собой пусть маленькая, но колонна, каков интервал при ходьбе, где идет старший и прочее и прочее. Главное, что на пустынном шоссе присмотреться было не к кому, а из проезжавших машин наметанный взгляд быстро бы определил несущественные на первый взгляд несуразицы поведения, экипировки. Оказалось, что всего не предусмотришь, и решения принимались на ходу. В разведуправлении фронта инструктирующие все больше акцентировали внимание на типах немецкого оружия, знании наизусть карт и т.п., а в тылу врага существенны иногда на первый взгляд пустяки, мелочи.
Переход по шоссе завершился благополучно. Прибыли к месту. Развилка оказалась удачно расположенной в выемке. С обеих сторон наверху заброшенные доты. В одном из них и замаскировались, затаились. Сутки тянулись долго: ждали начала операции по высадке, боя. Наконец где-то вдали началась перестрелка. Сигнал! Развилку немедленно заминировали, из шести припасенных мин поставили пока только одну. Долго ждать не пришлось – полугусеничный тягач подорвался так удачно, что его развернуло поперек дороги. Немцев, естественно, уложили автоматными очередями. В тягаче оказались два пулемета, много боеприпасов, продукты, все перенесли в оба дота. Очередные машины обстреляли уже с двух сторон. Следовавшие за ними машины, услышав стрельбу и увидев впереди что-то непонятное, быстренько разворачивались и укатывали. Развилка была надежно перекрыта, на всякий случай поставили и оставшиеся мины.
Прошли сутки, другие. Бой давно затих, а наших – нет. Полная бессмыслица, ничего не понять. Кончалось продовольствие. У одной из подошедших немецких машин прострелили колеса, взяли двух немцев в плен. Вопрос к ним один: что там кругом происходит? А оказалось все до обидного просто.
Аэросани уткнулись-таки в крутой берег, вылезти не смогли. Десантники, высадившиеся в Большом и Малом Ужине, где у немцев оказались большие продовольственные склады, не только воспользовались содержимым складов и хорошо «заложили» спиртного, но еще и подрались со стрелковым батальоном, будучи «под парами». За это время из Старой Руссы подоспели немцы и, по существу, перестреляли всех наших в этих Ужинах. Кто мог, спасался пешком через Ильмень, так как аэросани, почуяв недоброе, быстренько развернулись домой. Стало ясно – операция провалилась. Ну, а разведчики на развилке? Им-то куда? Берег Ильменя теперь патрулировали всполошившиеся немцы.
Планом было предусмотрено запасное решение – выход к своим через партизанский край, но до него еще надо суметь добраться. Короче, надо было действовать. Захватили грузовичок – фургон – и покатили в сторону, где, как Игорю было известно, ближе всего до партизан. Впереди – хутор. Вылезли, размялись. Все население – дед да бабка перепугались: немцы! А услышав русскую речь и вовсе запаниковали – полицаи! Наконец объяснили деду, в чем дело. Дед оказался упорным, молчаливым, тем более что требуют связи с партизанами, выхода, вишь, у них к своим нет, а к каким своим-то?
И есть к тому же хочется – восемь мужиков щелкают зубами вторые сутки, а у бабули – шаром покати. Но бабуля подсказала: в соседней деревне у немцев есть продпункт. Попробуйте с вашими документами, может, и дадут чего! Сказано – сделано. Подкатили на фургоне к деревне, все дороги расчищены, порядок. Деревня просматривается насквозь, солдат вроде не видно, жителей – тоже. Машину оставили у околицы: в случае чего быстро удрать. Пошли вдвоем: Игорь и парень, внешне смахивающий на немца. Подметили что-то вроде длинной риги, похожее на склад. Сунулись в одну из дверей, там бабища, явно ответственное лицо – при бумажках, счетах. На ломаном русско-немецком языке объяснили, что нужны продукты, при этом совали ей свои книжки – маршбефели. Баба поняла, пошла к мешкам, ящикам – вроде насыпать. Она дала с собой мешочков и даже большой клетчатый платок – завязать все. Приспичило парню, напарнику Игоря, этот платок зачем-то разрывать: мешочков показалось ему мало. Баба подозрительно скосилась в его сторону: «Сейчас приду!» – выскочила на улицу, услышали только, что дверь приперла колом. А потом, прислушавшись, уловили, что кричит она по телефону: «...какие-то подозрительные, не из той ли банды, про которую говорили?» Дальше слушать не стали. Вышибли дверь, рванули соседнюю, душа бабищи, как и следовало ожидать, была отправлена к праотцам. Бегом к машине, успели подогнать к складу, накидали в машину все, что подвернулось, – и обратно, к хутору.
Бабка и дед были в большой радости, накормили солдатиков, остальное, выделенное им, тщательно рассовали, чтобы следов не осталось. Через сутки на хуторе появилась голенастая девчушка, пошепталась с дедом. Дед спокойно стал одеваться.