Татьяна Алюшина. На грани счастья

Татьяна Алюшина
На грани счастья

   – Ну нет, дорогая! – заявил Гришка и, ухватив Дарью за руку, выдернул ее с начальственного места. – Раз уж я пропустил все самое интересное, сядешь со мной, учиню тебе допрос с пристрастием!
   – И кто виноват, что ты всегда «норовишь прийти, когда разгар событий кончен»? – посмеиваясь, процитировала она его же любимую фразу и включила начальницу: – А кстати, почему мы тебя все ждали? Ты где задержался-то, конь наш вороной? Не по амурным ли делам?
   – Об этом позже! – подражая актеру Буркову из известного фильма наклоном головы, выражением лица и отсекающим жестом руки, отложил вопрос Гришка.
   И, не выпуская ее руки, двинулся по проходу, но был остановлен молниеносным движением Элл очки, ухватившей начальницу за свободную руку.
   – Нам тоже интересно! – возмутилась Эллочка. – Пусть она здесь сидит и всем рассказывает!
   – А я буду громко ее пытать! – пообещал Гришка, состроив инквизиторскую мину, чмокнул Эллочку в нос, высвобождая из ее цепких лапок «подследственную».
   Эллочка поборолась для виду, но сдалась, как и следовало ожидать. Одержав викторию в баталии за эксклюзивное внимание начальницы, Гришка двинулся далее по проходу, таща Дарью за собой, к месту своей обычной дислокации в автобусе, на последнее двойное сиденье.
   Закинул почти небрежным жестом свой ноутбук на задний, четырехместный ряд сидений. На аккуратно сложенный, мягкий – заметьте! – мягкий реквизит, позволявший расчетливую демонстрацию такого небрежения к любимому предмету производства и, собственно, всей жизни. Чуть оттеснив Дарью, Комаров лихо скакнул на облюбованное место у окна, картинным, нарочитым жестом указав ей на сиденье рядом.
   Дарья с сомнением посмотрела на предложенный «пыточный стул», повернулась к салону и с тем же сомнением посмотрела на свою команду.
   Народ замер в последней стадии разбираемого любопытства, готовый внимать «чистосердечке». Аж повыворачивались все на своих местах, Ленка с Оксаной так вообще встали на своих сиденьях на колени, высунув любопытные головушки над спинками кресел.
   – Ладно, Малюта! – сдалась с театральным вздохом смирения Дарья. – Чини свой допрос, изувер!
   Гришка в предчувствии интриги развернулся спиной к окну, дождался, когда Дарья сядет, и с улыбкой кота, интересующегося у пойманной мышки: «Жить хочешь?», нежненько так спросил:
   – Ну что, Дарь Васильна, согрешила?
   И Дашка, собравшаяся было подыграть, сценически вздохнула и принялась каяться, глядя в этот момент почему-то не на Гришку, а дальше, поверх его плеча в окно.
   Вот почему?!
   То ли щелкнуло что-то в уме, то ли боковым зрением уловила некое странное, нелогичное движение – бог знает!
   Она единственная в эти последние четыре секунды смотрела за окно на перекресток, который они проезжали! Все смотрели на них с Гришкой!
   Даже водитель Михалыч, хоть и не сводил взгляда с дороги, внимательно слушал, что происходит в салоне, периодически многозначительно хмыкая и качая головой из стороны в сторону, не отставая от коллектива, – веселился!
   А Дашка смотрела в окно! Единственная смотрела и видела летящую на них смерть!
   И что-то случилось в этот момент с ее сознанием, оно словно включило какие-то резервные механизмы, вытворяя немыслимые штуки! Движение вокруг нее как бы замедлилось, растянувшись во времени, как муха, залипшая в меду, еле барахтающаяся в тщетной последней надежде спастись.
   И окружающее пространство стало ярким, четким до самой миллиметровой детали, как выхваченное мощным прожектором. Находившиеся в автобусе люди, выражение их лиц, детали одежды, даже обивка кресел казались насыщенней, как на проявившейся картинке, и грузовик за окном, несущийся наперерез их автобусу, его цвет, номер и лежащая на руле голова водителя, поблескивающая вспотевшей лысиной в обрамлении коротких седых волос, мотыляющаяся от движения в разные стороны. И пляшущие в солнечном луче пылинки рядом с улыбающимся лицом Гришки…
   И только мысли не попали в эту тягучую медовость, проносясь в голове с обычной скоростью, но тоже как-то странно – пучком, по нескольку сразу – осознаваемые, ощущаемые.
   «Мы не успеем!» – констатировало Дашкино сознание.
   И чей-то незнакомый металлический голос, как метроном в ее голове, отсчитывал секунды:
   «Раз…»
   «Нет, господи, нет!»
   «Два…»
   «Я не хочу!!!»
   «Три…»
   В последний момент отсчитываемого междусекундья Дашка успела рвануть на себя Гришку от стекла, от смерти, и обхватить его голову рукой!
   «Четыре!!!»
   Их отбросило к правой стороне автобуса, и в дробленые мгновения этого полета она слышала жуткий грохот корежащегося металла, звон бьющегося стекла и успела подумать: «Ты ошибся, не судьба!»
   И почувствовала чудовищную, какую-то нечеловеческую боль сразу в нескольких местах тела, сопровождаемую колокольным звоном в голове от удара. И провалилась в темноту.
 
   – Дашка!!!
   Откуда-то сбоку продирался, прорывался в темноту, где она находилась, чей-то голос.
   Он был здесь инородным, чуждым, отвергаемым самой сущностью черноты, но, разрывая в клочья от самой границы тьму-тьмущую, крушил, настаивал:
   – Даша!!!
   …И-и-и-и – хлоп! Включилась, вернулась в присутствие Дарья.
   «Да, да. Я здесь», – мысленно ответила она зовущему голосу.
   И попыталась открыть глаза.
   И следом за вернувшимся сознанием ее догнали шаставшие где-то до сих пор ощущения, чувства, жизнь.
   И запах! И вкус!
   Она почему-то никак не могла разлепить веки, что-то теплое, вязкое мешало им открыться, это первое, что ощутила Дашка, а следом хлынули всем скопом, как из прорвавшейся трубы, спешившие заявить о себе иные чувства.
   Запах, такой странный, перенасыщенный. И металлический вкус во рту. И что-то теплое текло ей на лицо.
   Дашка сильно зажмурилась и попыталась разлепить веки еще раз, получилась лишь слабая щелочка света, она повторила несколько раз «жмурки», с третьей попытки смогла разлепить веки… и ни черта не увидела, кроме ярко-алого фона перед глазами.
   Дашка интуитивно потянулась протереть глаза, но такое, казалось бы, простецкое движение не получилось, – руку чем-то сильно придавило. Дарья попробовала другой, левой рукой – эта шевелилась, хоть по ощущениям тоже была прижата.
   Тогда она попробовала двигаться всем телом. И обнаружила ужасное: двигаться она не могла!
   Вернее, не совсем так глобально: «не могла», тело-то двинулось совсем немного, но это отозвалось такой чудовищной и разнообразной болью в нем!
   Болью ужасной во всех частях этого самого тела!
   Господи боже мой! Зачем она только отозвалась на тот голос и выбралась из темноты?!
   Боль!!!
   Колющая, режущая, разрывающая, жгучая, сильнейшая!! Везде!
   Но и это, как ни замедлило выясниться, оказалось не самым страшным!
   Она не могла дышать!
   Придавленная чем-то тяжелейшим, неподвижным сверху и, черт поди знай, чем-то еще с боков, Дашка не могла вдохнуть!
   Безумная, жуткая, чернюшная паника накрыла ее, как утопила, с головой, утягивая в безвозвратный омут! И она погружалась, трясясь всем нутром от животного ужаса, судорожно распахивая рот и пытаясь, пытаясь, пытаясь вдохнуть!
   Ей хотелось кричать, орать надсадно! Разорвать горло и легкие криком и пробиться, пробиться к вдоху, к воздуху, пусть к боли, но к жизни!!
   – Даша!!!
   Краем затухающего сознания она снова услышала тот же голос, очень знакомый, важный, единственно нужный и правильный сейчас голос.
   И паника с ее напарником – безумием, уже почти пожравшие Дарью, отпустили, отступая перед силой и властностью зовущего ее по имени голоса.
   «Я сейчас, сейчас!» – подумала она, как пообещала.
   И волевым сверхусилием мысленно ухватила себя за горло, заставляя прекратить суетные, бесполезные попытки вдохнуть, ослабляя, ослабляя, изгоняя убийственный панический ужас, вспомнив, как учил ее папа:
   «Если подавилась или у тебя перехватило горло так, что не можешь вдохнуть, сразу – запомни – сразу! – прекрати делать попытки вдохнуть и пугаться перестань! И очень осторожно, потихоньку втягивай воздух через нос!»
   Очень осторожно, через нос она попробовала втянуть воздух…
   И закашлялась, втянув вместо воздуха в горло вязкую горчащую массу! И почувствовала такую обжигающую, непереносимую боль в легких, что на мгновение перед глазами поплыли темные круги в ярких салютных вспышках!
   «Спокойно! – успела прикрикнуть на себя Дарья до наступающей уже паники. – Еще раз!»
   Еще раз! Очень осторожно!
   Перестали дергаться. Остановились. Втягиваем воздух через нос. Ос-то-ро-жно!
   И получилось! Тоненькой струйкой воздуху удалось пробраться в легкие!
   Еще раз – остановились, не дышим, вдыхаем! Еще раз!
   «Разлепи глаза, что ты зажмурилась!» – покрикивала она на себя.
   Разлепила – алая, яркая пелена!
   Дарья принялась осторожно высвобождать левую руку.
   Господи, как же ужасно больно! Везде! От любого сантиметрового движения, от осторожного вдоха – больно!
   «Давай, давай, Дашенька, ты справишься!» – как могла подбадривала она себя.
   Вытащила! Протерла глаза и посмотрела – красное!
   Стоп! Красное – это у нее на пальцах, но пальцы-то она видит!
   И вот тут-то случился самый полный, настигнувший ее амбец! Оказалось, что до этого момента был еще «марципанчик», почти белая полоса! И – бац! – она осознала и вспомнила все и в один миг! Сразу!
   «А вот это провал, Штирлиц!» – почему-то подумалось ей именно этой фразой. Странно, но что-то близкое к истине.
   Она услышала стоны, чье-то безудержное рыдание, какую-то суету и крики, голоса там дальше за стонами и плачем и наконец поняла, что чувствует перенасыщенный тошнотворный, резкий запах крови.
   И вкус крови.
   Протерев глаза еще раз, Дашке удалось сфокусировать зрение и разглядеть, что на ней лежит человек, придавивший ее всей массой. А сверху него, погребая их под собой, навалено что-то непонятное, и через это непонятное пробивается приглушенный свет разных ярких оттенков. И человек лежит странно – его голова упирается ей в правое плечо, а из его шеи в верхнюю губу Дашки струей, порциями в ритме бьющегося сердца хлещет кровь.
   Не успев ничего сообразить, она протянула руку и сильно, тремя пальцами, надавила на рану, остановив этот «гейзер», и только потом поняла, что где-то слышала или видела по телевизору, что именно так надо делать.
   Зачем? Какая разница сейчас – надо и надо! Главное – сильно давить и не давать крови вытекать. Кто лежит на ней, Дарья так и не поняла в те первые минуты.
   – Даша!!!
   Совсем рядом проорал тот же голос, знакомый, родной, но так ею и не опознанный до сих пор, и она рванулась ответить, позвать.
   И кровь, которой был полон ее рот, перекрыв горло, протекла в желудок. И Дашка поняла одновременно два факта: первое – что ее сейчас вырвет, и второе – что она задохнется от этого!
   Совсем! Окончательно!
   И ей показалось, что у нее завыло сердце, как-то по-волчьи безысходно завыло, прощаясь, что ли.
   «Нет! Нет! Нет!» – просила и уговаривала она себя.
   Ей нельзя умирать! Она не хочет, не может, не будет умирать!
   Из глаз потекли бессильные слезы смирения перед поражением, перед пониманием, когда осознаешь, что все! Все! И ничего уже не сделать!
   «Плакать нельзя!» – вяло подумала Дашка, почти уже сдавшись, отступив перед более сильной «дамой с косой».
   Почти.
   – Даша!!!
   Взорвался в мозгу, пробился через смертельное смирение голос зовущий.
   «Власов!» – поняла наконец она.
   И на вот такой малю-ю-юсенькой, ничтожной грани между небытием, уже принятым осознанно проигравшей, и еле державшими паутинами живой пока еще реальности она предприняла попытку жить.
   «Власов!!» – рванула она к нему всем последним живым.
   И ухватила жесткой рукой воли второй раз свое горло, и перестала дышать на время, и обматерила себя витиевато и с выкрутасами: «Так, Васнецова! Мать твою! Собралась! Подыхать в другой раз будешь! Сопли тут распустила! Какого хрена! Так! Плакать нельзя! Блевать тоже нельзя! Давай дыши! Медленно! Но со вкусом!»
   И осторожно, осторо-о-ожно, медленно-медленно начала втягивать воздух носом!
   Раз, два, три – вдох! Раз, два, три – выдох! Еще раз, еще раз, еще.
   Вот так!
   «Молодец! А ты испугалась! – похвалила себя, отчего снова захотелось плакать. – Нельзя, Дашенька! Дыши, дыши!»
   Почувствовав, что жизнь вернулась, узаконилась и закрепилась, слабенько, но все же, и похвалила и подбодрила себя: «Дыши, дыши! Власов тебя вытащит! И вытащит, и спасет! Уже спас! – И пропустила последнюю предательскую мысль: – От всего!»
   И быстро-быстро заморгала, загоняя смертельно опасные в прямом смысле слезы назад, в стойло.
 
   Засунув руки в карманы брюк, он стоял и смотрел на удаляющийся автобус, увозивший Дашку.
   «Да ладно, Даш, не решила ты ничего, – скептически хмыкнул он про себя, – все ты знаешь теперь и все ты решила!»
   Он улыбался, чувствуя еще тлеющее тепло в груди от ее последнего бесшабашного поцелуя.
   – Игорь Николаевич, – выдернул его из теплой неги голос Марии Семеновны. – Я хотела еще раз поблагодарить вас! Мы все вам так благодарны! Дети в полном восторге! Впрочем, что я говорю, вы сами прекрасно видите. Вон машут до сих пор!
   Власов нехотя оторвался от смакования внутренней радости и теплоты под созерцание удаляющегося автобуса, перевел взгляд на директрису, с нее на детей, которых пытались отвлечь от активного махания вслед уезжающей воспитательнице, и снова посмотрел на стоящую рядом женщину:
   – Не за что, Мария Семеновна. Замечательно, что у детей получился праздник. Я и сам получил огромное удовольствие. – Засим господин Власов споткнулся словесно, но сумел-таки замаскировать заминку, добавив конкретики высказыванию: – От представления.
   Вряд ли, даже обладая весьма красочным воображением, директор детского дома могла представить, какое именно удовольствие получил господин Власов.
   Хотя…
   Их утреннее совместное появление и Дашкин жаркий, совершенно сумасшедший поцелуй оставляли мало вариантов для толкования. Впрочем, чье бы то ни было мнение и суждение его волновали меньше всего, особенно в их с Дарьей случае. Но от одной этой словесной заминки у него пробежала горячая волна по позвоночнику, ударив еще не остывшими воспоминаниями в положенных местах.
   – Вам тоже спасибо, Мария Семеновна, – поспешил соблюсти реверансы он, отвлекая себя от не совсем уместных в данном разговоре ощущений. – За прекрасную организацию как принимающей стороны.
   – Это наша работа! – радостно ответила директриса.
   Но Власов уже не слушал, кивнул и отвернулся, вновь посмотрев на уменьшающийся автобусик. Можно было так стоять и смотреть, пока он не превратится в точку на горизонте, на прямой, как стрелка вектора, дороге, и думать свое, но его уже отвлекли и мешали детский гомон и голоса воспитателей, утихомиривавших возбужденных ребятишек.
   И Игорь уже разворачивался, чтобы идти к своему джипу, припаркованному у ворот лагеря, но поглядывал на дорогу.
   Автобус отъехал где-то с полкилометра и приближался к перекрестку. Вот, пропуская по главной дороге автобус с проселочной перекрестной, подъехал и встал старенький синий жигуль, подняв шлейф пыли.
   Власов уже шел к воротам и отворачивал голову, когда заметил что-то настораживающее там, на проселочной дороге, за жигулем. Он остановился, развернулся, вгляделся и увидел несущийся на огромной скорости КамАЗ.
   «Козел! – ругнулся про себя Игорь. – Вот узнаю, что за лихач хренов, урою!»
   Не снижая скорости, КамАЗ приближался к мирно стоящему жигуленку! Власов напрягся всем телом, сделав непроизвольный шаг вперед, быстро прикидывая расклад на дороге: успеет автобус проскочить или тормознуть, заметит его водила опасность слева, остановится грузовик?
   «Нет!» – сначала понял, почувствовал он, отказываясь верить.
   – Нет! – тихо, вслух, когда увидел, что, зацепив и отбросив левым бортом, как букашку незначительную, жигуль, КамАЗ пер на выехавший в это самое время на перекресток автобус.
   – Не-е-ет!!! – заорал Власов.
   Видя, как на всей скорости разогнавшийся КамАЗ врезается в левый бок мини-автобуса, круша и кромсая металл и убивая людей в нем!
   Автобус, словно подброшенная игрушка, от удара отлетел на обочину и, перевернувшись, рухнул на крышу в кювет.
   Власова вывел из ступора, остановив непроизвольный рывок к бегу, дикий крик сзади.
   – А-а-а-а!!! – кричали несколько голосов одновременно.
   Страшно, дико, как-то по-звериному кричали, но ему этот вопль помог!
   От этого крика мозг переключился с животной потребности бежать и доставать из того месива Дашку на режим принятия решений, ответственности и необходимости быстрых разумных действий.
   В какофонии звуков, неразберихе – вое-крике женщин, плаче детей, бешено бьющем барабаном в ушах стуке крови – он уже действовал.
   – Молчать!! – проорал Власов, разворачиваясь назад.
   И, стремительно двигаясь, практически бегом, к своему джипу, отдавал приказы на ходу – громко, четко, по слогам:
   – Уведите детей! Мария Семеновна! Быстро! Вашего врача, медсестру, пусть возьмут бинты, жгуты, шины, обезболивающее, какое есть! Простыни, одеяла! Всех охранников и мужчин туда! Носилки, если найдете! Вызывайте скорую, ментов, пожарников! В МЧС я позвоню сам!
   На ходу! Четко, конкретно, без истерик!
   На бегу достал сотовый, вскочил в машину, завел и, разворачиваясь, выкручивая руль одной рукой, второй искал в записной книжке на телефоне нужный номер, начальника областного отделения МЧС. Там классные ребята, профи высшего уровня, он знал! Он очень хорошо знал, поэтому и звонил напрямую.
   – Кондратьев! – ответили степенным голосом.
   Он уже мчался по дороге туда, к Дашке.
   – Власов! Василь Кузьмич, на перекрестке возле детского лагеря «Солнышко», у меня здесь, КамАЗ врезался в «мерседесовский» мини-автобус. В нем двенадцать человек. Три парня, водила и восемь девчонок из Москвы. По ходу еще и жигуль зацепил с пассажирами. Давай своих на вертолете, а то районные пока дочапают!
   Не прерывая разговора, завизжав тормозами, остановился у места аварии, выскочил из машины, с такой силой раззявив дверцу, что она аж заскрипела.
   – Не лезь сам! – прокричал Кондратьев, поняв, что Власов уже в деле. – Рванет к е…й матери! Встречай борт, уже высылаю, мои разберутся! Слышишь, не лезь!
   – Там восемь девчонок, Кузьмич, – ответил ровным голосом Власов.
   И, зашвырнув телефон через открытую дверцу куда-то в машину, побежал к автобусу, на ходу сдирая с себя легкий летний пиджак и обматывая им правую руку.
   – Дашка!!! – проорал он, упав на колени рядом с лежащим на крыше автобусом.
   Он собирался сбивать остатки стекол, застрявших в рамах, но оказалось, что этого не требовалось. От того, что он увидел, сердце остановилось, застопоренное ужасом и ударившей в висок мыслью: «Там не может быть живых!»
   От страшного удара все двойные кресла левой стороны, кроме последнего, вырвало с корнем железных оснований, и, превратившись в огромные режущие ножи миксера, они рвали, кромсали и крушили все, находившееся внутри салона, когда автобус переворачивало. В оконных проемах не то что кусков стекол не осталось, из них повылетали даже резиновые уплотнители.
   По жухлой запыленной траве вокруг разбитого остова раскидало какие-то ошметки – части сидений, резиновые уплотнители, стекольное крошево, куски реквизита, костюмов, казавшиеся нереальными, инородными яркими пятнами на земле, короб с аппаратурой, покореженный ноутбук с полуоторванной крышкой, что-то еще – и девушку.
   Власов тряхнул головой, со всей дури засадил по железному борту кулаком, избавляясь от холода безысходности. Сцепил зубы и с удивлением посмотрел на свою руку, не почувствовав боли от удара, которую ожидал. Рука все еще была обмотана бесполезным за ненужностью задачи пиджаком.
   – Твою мать! – выругался Власов и, разматывая пиджак с руки, кинулся к девушке.
   Она была без сознания и лежала на животе, словно спала, вытянувшись в струнку. Живая! Ничего!
   Он ощупал ее с головы до ног, перевернул с максимальной осторожностью, ощупал спереди. Переломы. Несколько. Скорее всего, внутреннее кровотечение и сотрясение мозга.
   Ей бы в больницу прямо сейчас! А он ей помочь в данный момент ничем больше не может. И Власов побежал назад.
   – Даша!!!
   – Помогите, – услышал совсем рядом.
   Девушка. Какая-то девочка лежала прямо возле окна, вся в крови, не разберешь и не узнаешь кто, но не его Дашка.
   – Сейчас, миленькая, сейчас! – пообещал Власов и протиснулся в проем к ней.
   Она странно лежала, как-то вывороченно – бедра наверху, на устоявшем чудом одиночном кресле правого борта, а тело внизу.
   – Так, милая, – успокаивал он голосом, устраиваясь возле нее, – сейчас осторожно попробуй пошевелить руками и ногами, чуть-чуть, не сильно. Чувствуешь?
   – Да, – отозвалась она и заплакала. – Больно!
   – Это хорошо, хорошо! – скорее себя, чем ее, уговаривал он.
   Как мог осторожно, сантиметр за сантиметром, он подсунул правую руку под ее шею, почти нежно прощупал, там, где знал, что надо проверять, – вроде нормально. Ничего, у него сильные руки, он сможет удержать ее голову!
   – Так, девочка! Слушай меня внимательно! – заглядывая ей в глаза, четким, командным голосом говорил Власов. – Я буду тебя поддерживать под шею, старайся не двигать головой совсем. Поняла?
   – Да.
   – Молодец! Тебе будет больно, но нам надо вытащить тебя отсюда. Когда я начну передвигать твои ноги, придется потерпеть. Договорились?
   – Да.
   – Умница, – похвалил Власов.
   Подхватив девушку левой рукой под колени, не меняя положения правой руки, удерживающей шею в одном положении, он начал вытаскивать ее из автобуса.
   Она молодец! Терпела! Постанывала, прикусив губу, побелела вся от боли, но терпела! Он на всякий случай отнес ее подальше от искореженного остова.
   А хрен его знает! Вполне может рвануть, Кондратьев не зря предупреждал, а ему не до осмотра состояния машины и выяснения, бежит ли бензин, не искрит ли проводка.
   – Полежи, сейчас к тебе придут, помогут, ладно? – погладив ее по волосам, пропитавшимся кровью, уговаривал он.
   – Ладно, – согласилась девушка.
   – Даша!!! – проорал он, вернувшись к автобусу.
   Он прислушивался и всматривался в раскуроченное нутро, пытаясь определить, где люди. У него волосы шевелились на затылке от понимания реальности, но он не позволял себе более мыслей о бесполезности поиска живых! Вот когда всех достанут, тогда он об этом подумает!
   Следующим он обнаружил парня, лежавшего лицом вниз на перекрученных кресельных останках, с неестественно вывернутыми, изломанными ногами.
   Власов пытался нащупать пульс, но тщетно. Он вытащил его и уложил на землю, подальше от перепуганной девушки, чтобы не видела.
   Он почти подошел к автобусу, когда к нему подбежали охранники, врач и медсестра из лагеря.
   – Игорь Николаевич! – панически запричитала врачиха, ухватив его двумя ладонями за руку. – Я же не травматолог, я педиатр, я не знаю, что делать!
   Власов накрыл ее ладони своей и спокойным, тихим тоном спросил:
   – А когда у детей переломы и ушибы, вы знаете, что делать?
   – Ну конечно, я на специальных курсах училась, чтобы попасть в этот лагерь! – И смотрела на него глазами перепуганной лани, ожидавшей решения вожака, ведущего к спасению.
   – Вот и хорошо, – порадовался Власов. – Считайте, что они тоже дети. Вон там лежат две девочки ненамного старше ваших подопечных. Их надо осмотреть, остановить кровотечение, шины наложить, перевязать, а ребята вам помогут, отдавайте им распоряжения. – Он посмотрел приказным взглядом на четверых мужчин, пришедших с врачом, и молоденькую медсестру: – Справитесь?
   – Да, да, конечно! – заверила она, справившись с паникой, и позвала остальных: – Идемте! Надо осмотреть пострадавших!
   «Дашка, Дашка, Дашка!» – все это время билась одна мысль в голове, как набат.
   Без вариантов, без выкрутасов и предположений – худшего, страшного, лучшего – Дашка!
   – Дашка!!! – позвал он снова, пролезая в оконный проем автобуса.
   Девушка – и снова не Дашка. Он нашел ее, отцепив от погнутых поручней и выкинув через проем одиночное сиденье. Она истекала кровью от многочисленных порезов – это видно, а что там внутри?.. Без сознания. Это хорошо! Он как мог быстро ощупал, проверяя. На ощупь вроде все не так страшно, а там хрен его знает! Позвоночник-то не прощупаешь!
   Но ее надо срочно вытаскивать, иначе она умрет от потери крови.
   Срочно – это хорошо бы, но не так просто – ее придавило сбоку останками двойного раскуроченного сиденья, застрявшего передними ножками в поручнях. Он попробовал отжать, выдернуть – а вот вам хрен!
   Ладно! Вам его же!
   Власов перевел дыхание, осмотрелся повнимательнее вокруг. В месиве лежавшего на крыше, почти сплющенного с левого бока автобуса разобрать что-то с ходу было не так-то просто. Он вдруг заметил слева чью-то руку, торчавшую из этого хаоса, и с пальцев ее капала кровь. Нереально, как в дешевом ужастике, – алые струйки стекали по тонким девичьим пальчикам, по дорогому, навороченному маникюру на длинных ногтях и каплями падали вниз. Он нащупал пульс – есть, жива!
   Ладно, потерпи, милая, сначала подругу твою.
   – Даша! – позвал еще раз Власов.
   И холодная волна пробежала по спине, когда, прислушиваясь, он осознал, что не слышит ни стонов, ни иных звуков здесь, внутри. Зато он услышал звуки там, за ограниченными искореженным металлом пределами, – далекие сирены и четкий, гораздо более близкий звук лопастей вертолета.