Татьяна Алюшина. Запутанные отношения

   Кондиционеры с необходимостью срочного высушивания помещения не справлялись. Пришлось прибегнуть к простым и, соответственно, непопулярным, радикальным средствам, а именно: подвергнуть все пространство банальному сквозняку, насыщенному июльской жарой запредельного градуса, распахнув настежь все открывающиеся вертикали, вплоть до входных дверей. Благо при повышенной охраняемости подъезда опасаться проникновения посторонних не приходилось.
   А ей нравилось — успокаивал ветерок, свободно гуляющий по межквартирному пространству, шурша занавесками и страницами медицинского журнала, брошенного на столешницу.
   «Соскучилась по Тиму, совсем соскучилась. Сильно, — подумала Катерина, давая определение своему состоянию. — Может, поэтому и впадаю в воспоминания. Сейчас бы рассказать ему, за кого меня принял мужик. Посмеялись бы над всеми моими «фи», обсудили бы. Господи, Тимка, где тебя носит Родина с ее заданиями?! И как я соскучилась, ты бы знал!»
 
   Маленькая Катька, за пару дней начавшая взрослеть, совсем повзрослела от предательства, когда поняла, что ни папа, и никто не придет и уже никогда не заберет ее. Она уяснила, что главная задача — быть как можно незаметнее, безукоризненно следовать установленному порядку и ни с какими делами, просьбами, трудностями, проблемами к бабушке не обращаться, четко исполнять введеннные ею правила, и все как-то обойдется.
   По большому, гамбургскому, счету Ксению Петровну не интересовало, как живет и что делает внучка. Главное и первостепенное, чтобы та секунда в секунду следовала расписанию, хорошо училась, занималась самодисциплиной и приучалась к жесткому порядку.
   Все!
   Подъем, завтрак, школа, возвращение из школы, обед, выполнение домашнего задания, прогулка, уборка помещения, отведенное время на чтение классической литературы русских авторов, умывание, отбой.
   Никаких телевизоров, кукол-игрушек, подруг-друзей, иных развлечений. Раз в неделю проверка дневника, поставив Катьку по стойке смирно перед собой.
   За четверки прогулка сокращалась на час, заменяясь дополнительными занятиями по предмету и чтением классики.
   Девочка сжималась от ужаса, представляя, какие последуют репрессивные меры, если обнаружится тройка или замечание о плохом поведении.
   Но таковых, слава богу, не имелось, а вскорости ее стараниями и четверки исчезли со страниц дневника.
   Всю одежду и обувь бабушка покупала сама, ни разу не взяв Катьку с собой в магазин для примерки. Ксения Петровна тщательно и планомерно обмеряла все размеры внучки портновским метром, вплоть до ступней ног, заносила данные в специально купленный для этих потребностей блокнот и ехала в магазин.
   Нормальный человек может себе представить, как выглядел ребенок, одеваемый такой бабушкой!
   Конечно, без всяких сомнений, среди сверстников она была девочка-изгой, уродина, нелюдимая одиночка, презираемая отличница, чучело.
   У нее никогда не было подруг-друзей, ни даже просто хорошо относившихся к ней ребят. Нигде — ни в школе, ни во дворе. Положенные по расписанию два часа вечерней прогулки Катька просиживала на скамейке с книжкой, естественно классической русской литературы, предписанной к прочтению — шаг влево, шаг вправо — охо-хо….
   Ее не трогали, не задевали, и не подходили ребята со двора, до такой степени она была сера и незаметна. Даже хулиганы, имевшиеся в наличии во дворе и окрестностях, — а как же без них-то, — не снисходили до общения или «наездов» на худой конец до Катерины, сидевшей смирной мышью на скамейке с книжицей на коленках, иногда в окружении местных бабулек.
   И произрос бы из этого дитяти какой-нибудь убогий овощ, удобренный уверенностью в своей «кругом ужасной виноватости», с подавленной окончательно в зародыше волей и характером, либо бунтующей пьянством, наркотой и всеми возможными элементами подросткового бунта идиотизмами, если бы не вошел в ее жизнь Тимофей.
   Нет, не вошел. Правильнее сказать — она его втащила своими детскими ручками.
   Стояло лето. Катерина прожила с бабушкой год.
   Летом распорядок дня менялся в связи с окончанием учебы, заменяя школьные часы занятий чтением «правильной» литературы, посещением музеев, с обязательным устным отчетом об увиденной экспозиции и предъявлением входного билета на оную. Все остальное изменению распорядка дня не подлежало.
   В музеи, кстати, девятилетняя теперь Катерина ходила сама, придумав одну-единственную во всех посещаемых заведениях отговорку для кассирш и билетерш на входе:
   — Бабушка ушла вперед, а я догоняю!
   Выдавать всегда с энтузиазмом и с улыбкой!
   Срабатывало без сбоев! Да и кто бы заподозрил, что девятилетний ребенок, находясь в трезвом уме и твердой памяти, по собственной инициативе, в одиночку, станет посещать пыльные музеи, да еще во время летних каникул. Вы знаете такого ребенка? Вот и билетерши не знали.
   Благо жили Ксения Петровна и Катерина в самом центре, до любого музея можно было если не дойти пешком, то добраться на троллейбусе или автобусе, не спускаясь в метро, что девочке категорически запрещалось.
   Дальние музеи-усадьбы, типа Коломенского, Царицына и далее по списку достопримечательностей столицы, бабушка включила в распорядок летнего дня с четырнадцати лет.
   Но оказалось, что штудирование классической литературы часами и музеи — не единственное изменение в летней жизни Катерины. Как-то Ксения Петровна, призвав внучку по правилам проводимых ими бесед «встань передо мной, как лист перед травой», проще говоря, навытяжку по стойке смирно, огласила:
   — Каждое лето я уезжаю на июль месяц к своей знакомой на дачу для оздоровления организма. Не вижу причин менять данный распорядок. Ты останешься здесь одна, но для тебя ничего не меняется, список литературы, которую необходимо прочитать за этот месяц, я составила, как и список музеев, необходимых к посещению. По моем возвращении перескажешь содержание прочитанного, а также представишь отчет о посещении выставок, приложив билеты. Список нужных продуктов я также составила, рассчитав твой ежедневный рацион. Магазин за углом, в соседнем доме, в другие не ходи, продавщиц предупредила. В остальном расписание дня такое же, за исключением необходимости готовить еду, что и как готовить, я тоже написала. Присматривать за тобой будет соседка Евгения Ивановна. Мы договорились, я ей за это деньги заплачу, а это расходы. Ты взрослая, справишься. Буду звонить со станции раз в неделю. По субботам. Свои координаты оставила Евгении Ивановне и тебе на тумбочке возле телефона. На случай непредвиденной экстренной ситуации. Все.
   На следующее утро она отбыла с багажом на вызванном такси. А Катька не знала, радоваться ей или пугаться.
   Бабушку боялась все время, даже когда спала, во сне, боялась. Ксения Петровна давила на нее, как пресс на цыпленка табака, и, только дверь за ней закрылась, дитя первый раз за год выдохнуло с облегчением.
   Но она никогда не оставалась одна. То есть совсем одна!
   Без взрослых!!
   Подумав, Катюшка решила, что лучше пойдет читать, и будет читать много-много, чтобы побыстрей справиться с каторжным списком литературы, а потом… когда все прочитает, может, посмотрит запретный телевизор в бабушкиной комнате — тихонько, без звука, чтобы никто не услышал, одним глазком!
   Но на полдороге от входной двери к комнате и обязательному чтению, почувствовав себя практически вольной птицей, решилась на страшное!!
   Включить — на полсекундочки! — запретный телевизор прямо сейчас!
   Она только посмотрит совсем чуть-чуть, а потом — читать!
   Ага! Тот случай!
   Телевизионный провод был предусмотрительно удален из агрегата и, видимо, надежно спрятан в таинственные и недоступные глубины бабушкиного шкафа.
   Посмотрела….
   Всерьез предполагая, что Ксения Петровна всевидящим оком, простирающимся аж из самого загадочного «Подмосковья», следит и все про нее знает, девочка исполняла с точностью швейцарских часов расписание по всем правилам.
   Целых три дня!
   И исполняла бы дальше, до самого бабушкиного приезда, если бы…
   В первый же вечер отсутствия Ксении Петровны Катерина узнала, как именно будет проистекать «присмотр» за ней соседки.
   Ровно в девять вечера — секунда в секунду — в дверь позвонила и сразу же открыла своим ключом Евгения Ивановна.
   — Как у тебя дела? — спросила неизвестно у кого.
   Ответ ее не интересовал, как и сама Катерина. Не глядя на подопечную, она прошествовала в квартиру.
   И первым делом отправилась в комнату ребенка, проверила на предмет идеальной застеленности покрывало на кровати, заглянула под кровать, проведя пальцами по полу, проверила письменный стол, название книги, лежавшей на нем, номер страницы, на которой она была раскрыта, открыла и проверила шкаф, кивнула удовлетворенно и пошла инспектировать дальше.
   Досмотр проходил по всем правилам обыска. Если бы Катька что-то знала о тюремно-исправительных заведениях, то заподозрила бы, что соседка профессиональная надзирательница, настолько дотошно та проводила проверку.
   Обследованию не подверглась только бабушкина комната — туда Евгения Ивановна позволила себе заглянуть, удовлетворенно хмыкнула и осторожно прикрыла дверь. Девочка тут же поняла, что бабушку соседка боится не меньше, чем она сама. И не рискнет потревожить помещение даже мимолетной проверкой.
   Зато кухня, ванная, туалет были обследованы на предмет выявления грязи, мусора, крошек на поверхностях и иного непотребства.
   Ничего вышеперечисленного не выявившая проверка закончилась в прихожей прощанием с инспектирующей дамой.
   — Молодец, все у тебя чисто и в порядке. Закрой за мной дверь на все замки, я постою, послушаю, как закрываешь, и ложись спать.
   Посещения утвердились ритуалом и повторялись каждый вечер в течение месяца.
   Каждое утро Катька встречалась с Евгенией Ивановной у подъезда, когда выходила на «прогулочные» два часа, соседские бабульки компанией уже сидели на скамейке — это в семь сорок пять-то утра! Девочка вышколенно здоровалась, они отвечали, на этом общение заканчивалось.
   В те приснопамятные времена, все еще советские, но уже «перестроечные», центр Москвы, в котором они жили, хоть и считался престижным, но далеко не весь и не с таким ажиотажем, как нынче. Вот к такому «не весь» их дом и относился.
   То есть дом-то сам по себе был старинный, в четыре этажа, с высокими потолками и внушительными метражами как комнат, так и кухонь-коридоров, но проживала в нем совершенно разношерстная по социальному статусу публика.
   От академика в первом подъезде, семья которого занимала весь верхний этаж, то есть две квартиры, с подъезжающей за ним каждое утро черной «Волгой» и личным автомобилем «Жигули» в гараже. До слесаря завода «Серп и Молот» во втором подъезде, неизвестно какими судьбами поселившегося в центре, а также двух семей вечно дерущихся алкоголиков.
   Ну, они тоже где-то и кем-то работали, ибо в те времена не работать не удавалось, но их основной статус определялся употреблением алкогольных напитков, их количеством и последствиями для окружающих производимого на организм действия.
   А так как рыбак рыбака, то обе семьи обитали во втором, среднем, подъезде, к горю трезвых соседей.
   В их, третьем, стояла тишь и благодать. По большей части оттого, что народ проживал мирный, работящий, но далеко не последнюю роль играло то, что все до оторопи боялись Ксению Петровну Александрову, некогда бывшую партийной начальницей, сохранившую и на заслуженном отдыхе связи и хватку в разговоре с чиновниками любого уровня. Перед ней даже участковый и милиция стояли навытяжку.
   Так что заявление в виде угрозы, что она отправит внучку в интернат, при живых родителях, не лишенных родительских прав, отнюдь не было голословным, это Катька уяснила в первые полгода совместного проживания.
   Впрочем, не только жильцы их подъезда, а весь дом трепетал перед ней, боясь до дрожи и уважая до спертости дыхания, и шли к ней на поклон с просьбами помочь в чиновничьих разборках, когда подпадали под таковые.
   Товарищ Александрова выслушивала, придирчиво изучала документы и бралась помочь — «королевство» ей было маловато, а повоевать по привычке хотелось. Не всем и не всегда, правда, помогала, но, если бралась, выигрывала всегда, любые дела.
   Единственное, с чем не удалось справиться, это выселение из дома потомственных алкоголиков. Вот не заладилось что-то в верхах, у тех обнаружились свои родственные связи в администрациях, и Ксении Петровне, как ни просили жильцы дома, пришлось отступиться.
   Впрочем, ее это мало касалось, самой рядом с ними жить не приходилось.
   Естественно и разумеется, что дети из этих семей стремительно шли по стопам родителей, являя собой самых отъявленных хулиганов в районе, в компании с отпрысками таких же родителей из соседних домов.
   Вот на одного из них Катерина и наткнулась в подъезде, возвращаясь с вечерней «прогулки».
   Она теперь стала уходить со двора не в девять вечера, а на полчаса раньше, чтобы успеть перед вечерней проверкой навести идеальный порядок. Специально с собой маленький будильничек брала, не забывая его заводить каждый день.
   На площадке между третьим и ее, последним, четвертым, этажами возле батареи, свернувшись калачиком, лежал мальчишка. Рубашка на нем была порвана в нескольких местах и заляпана какими-то красными пятнами.
   Катерина и не испугалась вовсе, присела возле него на корточки и потрясла за плечо.
   — Ты чего? — спросила она.
   Тот резко дернул плечом, сбрасывая ее руку, застонал сквозь зубы от сделанного движения и зло, грубо ответил:
   — Не трогай меня! Отойди! — и тихо, самому себе, уговаривая, что ли: — Мне только отлежаться, отлежаться… у меня там нельзя, там отец найдет…
   Не отошла и не отстала, быстро соображая, что сейчас, вот совсем скоро, Евгения Ивановна поднимется по лестнице, направляясь с проверкой в их квартиру, и наткнется на мальчишку. Конечно, прогонит его из подъезда, или милицию вызовет, или «детскую комнату милиции», о которой подробно, старательно и часто рассказывала бабушка.
   Катерина снова тряхнула его за плечо.
   — Нельзя тебе здесь лежать, прогонят!
   — Мне бы в подвал… на свое место, — не поворачиваясь и не меняя позы, ответил он, — да не доберусь… там спускаться нужно. Сюда еле дополз, через черную дверь.
   — Ты же смог почти на четвертый этаж подняться? — удивилась девочка непоследовательности размышлений.
   — Наверх ползти легко. На первом и втором нельзя, там в глазок чуть что смотрят, на третьем эта «подписка» Евгения живет, на четвертый тоже нельзя, там стерва Александрова, но она вроде как уехала.
   Столь длинная речь далась ему с трудом, это она поняла.
   — Уехала, — подтвердила Катерина и даже кивнула головой, хоть он и не мог этого видеть. — Но Евгения каждый вечер проверяет квартиру, сейчас, совсем скоро пойдет! Вставай, надо уходить!
   И затрясла его за плечо со всей силы.
   — Да не тряси меня! — прикрикнул он — Не могу я встать! А в ментовку нельзя!
   И втянул воздух с хрипом и сипением, как в порванный футбольный мяч.
   — Что же нам делать? — спросила озадаченно Катька.
   — Тебе ничего! Вали отсюда! Сам разберусь!
   — Как, если встать не можешь? — уточнила любопытная девочка.
   — Слушай, иди на хрен! Отстань!
   Ни на какой такой загадочный «хрен» она не пошла, а приняла решение иного рода. Странное, непонятно как пробившееся через полную затюканность и безропотную подчиненность. Первое и самое главное решение в ее жизни, раз и навсегда изменившее всю эту самую жизнь, изменившее ее саму, раскрыв настоящую, спрятанную до поры под замком страхов Катерину Воронцову!
   Откуда что взялось?!
   — Ты сможешь еще по лестнице пройти? Всего пол-этажа? — спросила она.
   Мальчик медленно, экономя силы и сдерживая боль, повернул голову и посмотрел на нее.
   Катька аж пискнула, рассмотрев незнакомца — его так сильно избили, что на лице не было живого места, нет, может, оно и было, но все залила уже подсыхающая кровь, только яркие-преяркие голубые глаза зло смотрели в упор.
   Глаза никогда не сдающегося щенка, волчонка. Этот не будет, как «Тотошка» из клетки, жалостливо-просяще смотреть на людей, этот вцепится зубами в руку врага на последнем дыхании, собрав запредельным усилием все силенки для мести!
   — А ну, вали отсюда, писявка! — совсем по-взрослому громко гаркнул он.
   Катя снова не испугалась, подвинулась ближе и стала просовывать ладошки ему под мышки, чтобы помочь двигаться.
   — Давай скорей! — торопила она. — Скорей! Надо очень быстро!
   Он рассматривал ее совершенно взрослым взглядом, как дикобраза какого-то, который по определению здесь не может быть, а вот поди ж ты, образовался незнамо как.
   — Сдурела? Тебе ж влетит!
   — Быстрее! — пыхтела девочка, тщетно стараясь его приподнять.
   Будильничек, лежавший в кармане «прогулочного» серого, как безысходность, платьица, пребольно стукал по коленке, но она не обращала внимания, занятая самым важным в жизни делом.
   Мальчик сдался под таким напором решительной незнакомки и прохрипел:
   — Отодвинься.
   Катька отскочила пулей. Тот перевернулся на другой бок, быстро-быстро задышал, закрыв глаза, полежал так пару секунд и встал на четвереньки.
   — Отойди… — просипел придушенно.
   Катька шагнула в сторону, освобождая дорогу.
   И он пополз…
   Она пару раз пыталась помочь, поднимаясь по лестнице рядом с раненым, но тот останавливал ее порывы фронтовой медсестрички:
   — Не надо…
   Смог добраться до площадки четвертого этажа и упал.
   До двери ее квартиры оставалось всего три метра, но именно на них у мальчишки не осталось никаких сил.
   И неожиданно у Катюшки стали так быстро и четко соображать мозги, как далеко не у каждого взрослого! Она метнулась к двери, отперла и распахнула настежь, подбежала назад к пареньку, подхватила его под мышки, попробовала тащить, но не смогла даже с места сдвинуть.
   — Помогай! — прокричала приказ. — Я одна не втащу!
   Он тихо стонал, совсем уж не открывая глаз, но крик услышал и стал отталкиваться от пола ногами. Девочка напрягла все свои маломощные силенки и подивилась, что им удалось довольно проворно переползти через порог.
   Во всей квартире имелось только одно место, которое не подвергалось тщательному ежевечернему досмотру.
   Запрет из запретов! «Не входи — убьет!»
   Крамольнее придумать ничего уже невозможно — покушение на жизнь вождя, бунт на корабле, революция среди аборигенов!
   Тем же порядком — она тащит, он отталкивается ногами — ребята быстро добрались до места, намеченного Катериной, а именно: бабушкиной кровати.
   Бунтарка, перевернув мальчика на спину, затолкала его под кровать и строго-настрого предупредила:
   — Лежи тихо! Сейчас Евгения придет с проверкой!
   — Мне только отлежаться… — прошептал тот еле-еле.
   Но она уже не слушала — поскакала быстрой белочкой убирать следы варварского вторжения. Перво-наперво надо смыть все на лестнице!
   Возле батареи, где он лежал, остались кровавые лужицы, от которых протянулся след до самой квартиры — не ручьи-реки, но отчетливо заметные дорожки. Девочка по-деловому достала будильничек и посмотрела на циферблат — без семнадцати минут девять!
   На все про все у нее семнадцать минут! Нет, сообразила она, — пятнадцать! Две минуты Евгения Ивановна потратит на подъем по лестнице! Так! Даже если сейчас все смыть, останутся мокрые отпечатки до самой квартиры, высохнуть не успеет!
   Тогда надо вымыть кровавые дорожки только на площадке этажа, здесь и следа-то совсем чуть-чуть, значит, мочить сильно не придется!
   Подставив тряпку под струю воды в ванной, она рассуждала вслух:
   — А что там, на лестнице, я не знаю! Я хорошая девочка, дома сижу, книжку читаю, а что там, на лестнице, не знаю!
   Вытерла еле заметные следы от верхней ступеньки до двери, присмотрелась: ничего не видно и сохнет быстро. Теперь навести полный порядок в квартире!
   Здесь быстро управилась — во всех подотчетных ей помещениях чистота и порядок присутствовали изначально, а от входной двери и до самой бабушкиной кровати справилась моментально!
   Подняв длинное, до самого пола, покрывало с висюшками по краям, проверила мальчика. Он лежал на боку, спиной к ней, как его перекатила, и часто, но тихо дышал.
   — Подожди немного, я скоро, — пообещала девочка. — Ты только тихо совсем лежи!
   Катюшка, находясь в новом для себя, незнакомом состоянии — быстро думать все-все важное и действовать — сообразила перевернуть странички в книжке, которая лежала на письменном столе в ее комнате, эта Евгения Ивановна заметит, на какой странице она остановилась! На улице-то Катерина другую книжку читала, разрешенную к выносу из квартиры, не то, что эта!
   Сегодняшняя вечерняя поверка отличалась небольшим разнообразием от предыдущих в том, что Евгения Ивановна, открыв дверь своим ключом, сразу спросила:
   — Что это за кровь на лестнице?
   — Я не знаю, — спокойно и предельно честно ответила девочка.
   — А ты, когда по лестнице поднималась, следы видела?
   — Нет, ничего не было, — тем же тоном отрапортовал ребенок.
   — Странно, — рассуждала соседка. — Что это? Может, собака какая бездомная приблудилась? И, главное, до площадки след есть — и все!
   — Я не знаю, — повторила Катенька.
   — Ну, конечно! — смягчила тон Евгения Ивановна, обратив взор на ребенка. — Откуда тебе знать, ты небось читала как обычно?
   Та утвердительно кивнула — «небось»!
   — А если бы что-то случилось или ты бы услышала что непонятное, сразу бы мне сказала, — выдала проверяющая.
   — Конечно, — подтвердила готовность к сотрудничеству подопечная.
   — Ладно, разберусь! Опрошу всех соседей! Не хватало, чтобы у нас собаки всякие драные в подъезде прятались! Ну, идем, деточка, посмотрим, как у тебя тут дела?
   Дела у деточки оказались в полном казарменном порядке, соседка осталась удовлетворена проведенной проверкой. У Катюшки сильно-сильно стучало от страха сердечко, и она все переживала, как там мальчик, но ходила по пятам за Евгенией Ивановной и напоминала себе, что надо очень стараться выглядеть как обычно — то есть никак, серо.
   Именно сейчас происходил первый в ее жизни реальный урок бытового лицедейства и появилась первая страшная тайна. Небольшие, маленькие, у Катеньки имелись, а вот большая…
   Эта черствая, ограниченная, пресмыкающаяся перед Ксенией Петровной женщина ни разу за весь месяц не спросила у девятилетнего ребенка, предоставленного самому себе, ела ли она сегодня и что, хватает ли у нее денег, как себя чувствует, не болит ли что, да, в конце концов, — не боится ли оставаться одна! С удовольствием и наслаждением исполняя роль требовательной надзирательницы, предложенной старшей и уважаемой до благоговения и бздения подругой, во всем стараясь подражать ей!
   Разве могла она заметить испуг маленькой девочки, ее напряженность или что-то указывающее на непорядок у «личного состава» вверенного ей подразделения?
   И не заметила!
   И не замечала ни черта еще много дней!
   Закрыв дверь на все замки за Евгенией Ивановной, Катерина не побежала стремглав к мальчику, а стояла и размышляла.
   Ему нужна помощь. Медицинская, и срочно!
   Вызвать «Скорую» по телефону, по-взрослому, не могла, не потому, что не умела — умела, и еще как! — это проходило отдельным бабушкиным уроком: вызов экстренных служб в случае необходимости и при первых признаках непорядка! Но имевший место в данный момент непорядок — особый случай. Вызови она ему врачей — можно вот прямо сейчас, без лишних вопросов начинать собирать чемодан и — «здравствуй, интернат!», а мальчику — милиция, или что там еще для неблагополучных подростков!
   Значит, на помощь взрослых рассчитывать не приходится. Но она об этом знала, когда принимала решение спрятать его у себя.
   Таблетки, бинты, вата, йод, зеленка, перекись водорода — все имелось в доме на случай травм, но стояло на таком суперстрогом учете у Ксении Петровны, что пользование чем-то из препаратов будет замечено обязательно, и потребуется отчет. То же касалось и продуктов питания, и денег, оставленных на них, — отчет о любом перерасходе!
   То, что никуда не отпустит этого мальчика, пока тот полностью не поправится, девочка решила, как взрослая, с самого начала, и то, что его надо чем-то кормить и лечить за это время, — тоже. Имеющиеся в доме крупы, макаронные изделия, мука, чай-сахар — все состояло на том же учете.
   Но был у нее маленький секретик!
   Каждый день бабушка давала деньги в школу на полдник, одну и ту же сумму: на стакан кефира или сока, булку или пирожок. Катерина не всегда полдничала, когда все места за столиками в буфете были заняты детьми — не ходила. И скопила капиталец тайный, который прятала — додумалась же! — в углубление под подоконником в своей комнате, случайно обнаруженное во время недозволенного занятия — глядения в окошко.
   Она отмерит все до капельки, потраченные на лечение медикаменты запишет в выдернутый из тетрадки листочек, а завтра пойдет в аптеку и купит, что надо! А еще хлеба, молока и яиц, если хватит денежек.
   И пойдет в другой магазин, где ее не знают и где не встретятся знакомые соседские бабульки.
   Год, прожитый в постоянной муштре и требованиях к исполнению, не прошел даром!
   Ксения Петровна в лице внучки заполучила аудиторию для лекционно-назидательной передачи житейского опыта, свода собственных законов и видения жизни. Она вдалбливала в одного безропотного слушателя правила планового ведения хозяйства каждый день: во время совместной уборки помещений, готовки еды, приборки в кухне, стирки, глажки белья, мытья посуды. Вещала со своей лекторской трибуны безапелляционно, монотонно-поучительно, переходя к практическим занятиям.