Страница:
Эмерсон назвал человека «рухнувшим божеством», а Генри Торо признавался: «Я еще не встречал человека, который бы вполне проснулся»[73]. Люди превратили душу в сточную канаву, куда сливаются все новости – журнальные, газетные, городские сплетни. «Делать и думать, как все, – значит ничего не делать и не думать вовсе, ведя никчемную жизнь большинства, когда все мысли устремлены к наживе, – люди разучились слышать и видеть, одержимые одной страстью, одной идеей – подсчетом прибыли»[74], – негодовал Г. Торо. Американские трансценденталисты искали спасения от пагубного влияния цивилизации, разрушающей личность, и поражались тому, к чему мы уже привыкли.
Ралф Уолдо Эмерсон обращался к внутреннему голосу, который исходит из чистого и вечного источника Божественной интуиции. Всякий общественный институт – лишь продолжение тени, которую отбрасывал какой-то человек: монашество – тень святого отшельника Антония, реформация – Мартина Лютера. Томас Карлейль называл «одеждой» общественные институты и нормы. Когда одежда изнашивается, от нее избавляются. «В конечном счете священно лишь одно – неповторимость твоего собственного духовного мира»[75], – присоединяет свой голос Эмерсон.
Илл. 32. Стоящий Будда-Нерай (Амитабха), традиционно идентифицируемый как Шакьямуни. Период Камакура, XIII век. Национальным музей, Токио
Американских трансценденталистов объединяло чувство Свободы, не дарованной или завоеванной, а врожденной, присущей человеку изначально. Свобода недостижима в мире общественных связей – горизонтальных отношений. Движение по горизонтали, повторение одного и того же может дать лишь накопление количества в ущерб качеству, в ущерб душевному пробуждению. В каждой душе есть всеобщая Душа, как Брахма в Атмане: «Брахман, высший, великий, скрытый во всех существах, в теле каждого»[76], – повторяет Эмерсон.
Генри Торо мечтал о Всеединой Библии, куда бы вошли священные тексты – индусские, китайские, персидские, еврейские, мечтал сделать вечную Истину, исходящую от Верховного Духа, достоянием каждого. Ощущая «Свет с Востока» («Ex Oriente lux»), Торо публикует «Изречения Конфуция», «Китайское четверокнижие», «Законы Ману» и «Молитвы Будды». По собственному признанию, Торо не столько испытал влияние китайских мудрецов, сколько был поражен созвучием их идей своим собственным. Ему близка мысль Конфуция: «Если государство не идет по Пути справедливости (Дао), то стыдно быть богатым и в чести. Если государство идет по Пути – Дао, то стыдно быть бедным и не в чести» (Луньюй, 8, 13).
Нравственный Закон есть центр Природы, «все вещи наделены моралью», – говорит Эмерсон. В своих изменениях они все более сближаются с Духом. Единый, не распадающийся на составные части Дух воздействует на нас; воздействует не извне, не через пространство и время, но изнутри души, через нас самих. Мир – открытая книга, любое явление Природы отзовется откровением в человеке, когда изменится его сознание. Спасение – в возвращении миру его изначальной и вечной Красоты, разрешается исцелением души. «Те руины, та пустота, которые мы обнаруживаем в природе, на самом деле находятся в нашем собственном глазу. Ось зрения не совпадает с осью вещей»[77]. Эти мысли пронизывают очерк Эмерсона «Природа».
Третьим из новых пророков, ознаменовавших духовный взлет Америки, был поэт Уолт Уитмен. Его «Листья травы» – о единстве всех форм жизни и неповторимости каждого мига, каждого атома Бытия. Поэт верит в вечную жизнь, ощущая свое Я странником, прожившим триллион лет. Верит в бессмертие, в переход в иную сферу без забвения прежнего опыта. Чувство всеродства наполняет его душу радостью жизни: «Вьюнок у моего окна говорит мне больше, чем книжная метафизика» («Песнь о самом себе»).
Чем выше мир тонкой, духовной энергии, тем сильнее резонирует одно на другое, расширяя сознание. Стремление познать внутреннюю суть вещей, перевести взор от материи к духу вывело русскую мысль к Софии. Премудрость Божья, Художница призвана соединить небесное и земное, воплотить высшую Соборность, побуждая души к сотворчеству, – в неслиянном и нераздельном Единстве. Почти век спустя после Эмерсона русские решают те же вопросы: почему ось зрения человека не совпадает с осью вещей или Божественным замыслом?
Полагаю, что, наверное, никто так ясно не обозначил путь к Свободе, как Николай Бердяев: сознание подчинено закону, который знает общее и не знает индивидуального. Дух не генерализирует, а индивидуализирует. Сама структура сознания рождает рабство. «Но всегда нужно иметь в виду двойную роль сознания, оно и замыкает и размыкает»[78]. Личности остается заглянуть в себя, ведь она – абсолютный экзистенциальный центр, она не может быть ничем детерминирована извне – ни космосом, ни обществом, она определяется изнутри, из присущей ей добытийной свободы. Гениальность потенциально присуща личности, гений же одинок, не принадлежит никакой социальной группе. Личность есть точка пересечения двух миров; она реализует себя в творчестве, свободе и любви. «Космос, человечество, общество находятся в личности, а не наоборот. Личность, то есть Индивидуальное, по другой терминологии, сингулярное экзистенциальнее человечества. Самый сингуляризм индивидуального проникнут внутренне не индивидуальным, универсальным».
В наше время учеными Московского Института квантовой генетики, рассказывает его директор Петр Горяев, совершено важное открытие. Они установили, что молекула ДНК состоит из закодированных текстов на неизвестных пока языках. Причем эти тексты могут читаться начиная с любой буквы, образуя новые тексты. Можно читать с любого места, в прямом и обратном порядке. Неисчерпаемый генетический фонд проявляет себя через голографическую память, в зависимости от того, каким светом освещены голограммы. Притом на одной голограмме может быть записано бесчисленное множество голограмм (публикация «Супермозг породил человечество» в «Литературной газете»). Это открытие подтверждает буддийское понимание дхармы – самопорождающиеся тексты и дзэнский постулат – «Одно во всем, и все в Одном». Фактически наука подтверждает сингулярную природу сознания, его неисчерпаемые возможности. Нам остается вникнуть в учения мудрецов о нравственной природе сознания, чтобы его неисчерпаемые возможности не обернулись для человека бедой.
Потому так важно понять, что такое истинная, добытийная свобода, за которую ратовал Николай Бердяев; что такое свобода, предназначенная человеку для его спасения. Лишь свободному человеку присущи универсальность, озабоченность не собой, а всем миром. Но «человек любит быть рабом и предъявляет право на рабство, меняющее свои формы», говорил Бердяев. И самое, казалось бы, парадоксальное, состоит в том, что человек не может быть истинно свободен, подчиняясь обществу: первичное – вторичному. Свободная личность не может быть социализирована, она укрепляется в сопротивлении власти мирового зла, которое всегда имеет социальную кристаллизацию. «Социализация, распространяющаяся на глубину существования, на духовную жизнь, есть торжество das Man, социальной обыденности, тирания средне-общего над лично-индивидуальным. Поэтому принцип личности должен стать принципом социальной организации, которая не будет допускать социализацию внутреннего существования человека»[79].
В наше время ученые, говоря о глобальном кризисе, видят его причину в нарушении экологического равновесия. «Социальное развитие человека изменило цель существования (удовлетворение социальных, а не биологических потребностей) и потому нарушило полную согласованность трех ключевых параметров эволюции биосферы: неограниченное наращивание числа функций техногенным путем, неадекватность системы коллективного мышления и управления, выход из системы экологического контроля и, в результате, полное рассогласование темпов развития»[80].
Пока сознание не изменится, человек не познает свободы, как не познал ее индивидуализм европейского толка – замкнутое на себе эго. По Бердяеву, провозглашенный Западом индивидуализм «означает лишь изоляцию подчиненной части и бессильное восстание ее против целого»[81]. Сколько ни провозглашай свободу, не осознавший себя, живущий в страхе, зависимый от инстинктов человек не может быть свободен. Не может быть свободен, если несвободно его сознание. Наше время тому подтверждение. Но сознание не только «замыкает», но и «размыкает», если человек научится глядеть в себя (то есть видеть себя таким, «каким ты был до рождения», говорят даосы и немецкие мистики). «Я сам есть своя первопричина, источник своего вечного и временного бытия, – говорит Майстер Экхарт. – Таким я родился; и поскольку жизнь моя проистекает из вечности, я никогда не умру. Между тем мое вечное рождение послужило всему началом. Я был первопричина себя самого, равно как и всего остального»[82]. А Дайсэцу Судзуки скажет: «Будь самим собой, даже таким, каков ты есть, и ты будешь безбрежен, как пространство, свободен, как птица в небе или рыба в воде, и твой дух будет чист, как зеркало»[83].
Человек, зависимый от общества, не может быть ему полезен; не выйдет на Путь спасения сам и не поможет другим. В этом суть Срединного Пути или Истины. Совесть, по Бердяеву, не может иметь центра в каком-либо единстве, не подлежит отчуждению, будучи внутренним свойством человека. В этом – тайна бытия. Дух знает лишь единичное. Внутренний экзистенциальный универсализм личности противостоит внешнему, объективированному универсализму, создающему все новые формы рабства.
Илл. 33. Замок Мацумото
Однако сколько люди ни пытаются избавиться от тирании псевдоцелого, а выхода не находят – не там ищут, не в себе. «Принцип исследования – искать целое через составные части – превратился в террористическую практику ликвидации особенного» (Жан-Поль Сартр). Мартин Хайдеггер в усредненности видит трагедию века: используя общественные средства сообщения, каждый уподобляется другому. «В этой неразличимости и неопределенности развертывает Man свою подлинную диктатуру», – писал он в работе «Бытие и время». И в 60-е годы ХХ века – все то же омрачение ума: уход богов, разрушение земли вследствие превращения человека в некую массу. «Ненависть и подозрение ко всему свободному и творческому достигли такого размаха по всему миру, что такие ребяческие категории, как пессимизм и оптимизм, давно уже стали абсурдными», – пишет Хайдеггер[84].
Сартр воспринимает современную жизнь как театр абсурда, сострадая «покоренной материи». Изгнав природу, изгнали человека: «дух становится материей», средство поглотило цель. Мир вывернулся наизнанку под действием эрзацкультуры. «Всюду беда: вещи страдают и стремятся к инертности, но не могут ее достичь; дух унижен, обращен в рабство и тщетно силится достигнуть сознания и свободы. В фантастике перевернут образ единства души и тела: в ней душа занимает место тела, а тело – место души. природа вне и внутри человека воспринимается как человек наизнанку»[85].
Действительно, скажем, массовую страсть к фантастике можно объяснить страхом человека заглянуть в глаза реальности или в собственную душу, где не все в порядке. К тому же, взбунтовалась логика, помогавшая человеку на протяжении тысячелетий выходить из трудных положений. (Говорят: умный находит выход из сложной ситуации, мудрый в нее не попадает.) Ж.-П. Сартр рассказывает историю о том, как он заказывал себе кофе: гарсон записал заказ и передал другому гарсону, тот записал в блокнот и передал третьему, приходит четвертый и вежливо подает чернильницу. Количество уничтожило качество – но такова модель бюрократии вообще и особенно нашей, русской, она – за пределами логики. Однако Ж.-П. Сартр находит если не оправдание, то объяснение этому абсурду: «Если я сам вывернут наизнанку в мире наизнанку, то мне кажется, что в нем все налицо»[86]. Это – самое страшное, что может произойти и что заставляло Бердяева бить в набат, спасая человека.
Не могу удержаться от соблазна вспомнить, по контрасту с западными философами, Ивана Ильина, пытавшегося понять причины кризиса, случившегося в России. Слово «кризис» происходит от греч. крино – «сужу». В момент кризиса действуют скрытые силы, которые сами над собой произносят суд. От его решения зависит их жизненная судьба: преодоление кризиса или умирание. В России полуинтеллигенция своим нигилизмом спровоцировала этот кризис. Но его глубинная причина заключается в том, что за последние века человечество оскудело внутренним, духовным опытом и прилепилось к внешнему чувственному опыту, опираясь на формальную логику, механическую проверку измерением. «Полуинтеллигенция, поставляющая учеников безбожия, укрепилась в этом укладе с увлечением и даже ожесточением»[87].
Желание понять причину разыгравшейся трагедии, снимая «субъективность» – национальный и социальный эгоизм, мешающий увидеть правду и собственную, метафизическую вину, – чувство вселенской ответственности роднит русских философов той эпохи. В частности, Николай Бердяев не был знаком ни с даосизмом, ни с буддизмом, но тем разительнее сходство. Истина – вне времени и пространства. «Явленное Дао не есть постоянное Дао. Названное имя не есть постоянное имя. Не имеющее имени – начало Неба и Земли. Имеющее имя – Праматерь всех вещей. Не подверженный страстям видит таинственно-прекрасное. Подверженный страстям – видит лишь поверхностное. Но оба Пути одного происхождения, называются по-разному. То и другое в глубине. От одной глубины к другой – врата в таинственнопрекрасное». С этого начинает Лао-цзы свой «Даодэцзин», и смысл его универсален. Феноменальный мир, опытное знание, на которое до недавнего времени уповала наука, не способно обнаружить Истину, но может к ней приближаться.
В этом заключено принципиальное отличие учений восточных мудрецов от мировосприятия греков («Путь вверх и вниз один и тот же» – по Гераклиту). Китайцы же верили в восхождение от Земли к Небу, к Духу. Дао само по себе ведет к совершенству того, кто следует ему. Потому и не было у них понятий судьбы или рока, от которого никуда не деться, – тому свидетельство и древний «Ицзин». В «Книге Перемен» движение идет по кругу (символ Неба), но не повторяясь, а восходя на следующую ступень мировой спирали. Всего в «Ицзине» 64 гексаграммы, 64 ситуации, характер которых обусловлен отношением Инь-Ян, двух модусов энергии – Ци. Здесь нет привычного для нас исходного начала, последовательного причинно-следственного ряда. Логика обусловлена взаимодействующими Инь-Ян. Гексаграммы как бы сдвоены, одно не понять без другого. Если предпоследняя, 63-я, гласит: «Уже конец», то следующая напутствует: «Еще не конец». Последняя гексаграмма отражает характер нашего времени.
Знаток и переводчик «Ицзина» Ю. К. Щуцкий определяет 64-ю гексаграмму как ситуацию хаоса. Но хаос понимается им не как распад созданного, а как возможность бесконечного творчества. Не как нечто отрицательное, а как среда, в которой может быть создано нечто новое (принцип синергетической модели). В то время когда человек проходит через хаос, единственное, на чем он может держаться, – это на самом себе, ибо в хаосе не на что положиться. Стойкость, о которой шла речь в предыдущей ситуации, становится центральной чертой человека, сообщая ему благородство. «И это благородство, как из некоего центра, может излучаться во все окружение, облагораживая его». Суть внутреннего благородства – внутренняя правдивость. (Слово «внутреннее» нужно понимать не как искусственное, принимаемое из каких-то побуждений, а как естественное, изначально присущее.) «Так, здесь, в пределах мрака и хаоса, внутренняя правда сияет, озаряя все вокруг, и в этом указывается возможность дальнейшего проявления света, то есть творчества»[88].
Помимо переживаемой во времени ситуации существует извечное Дао, небесная Эволюция, к которой, пройдя очередной виток, приближается человечество. И совсем уже определенно об этом сказано в «Сицычжуань» – древнем комментарии к «Ицзину»: «Одно Инь, одно Ян и есть Дао. Следуя ему, идут к Добру (Шанъ). Осуществляя, проявляют изначальную природу (Сим)». Добро (Шанъ) – изначально, абсолютно, задано Небом. Следующий Пути приходит к нему, становится Дао-человеком (в традициях русской философии – Богочеловеком). Почему это возможно? Потому что изначальной природе человека (Син) присущи «пять Постоянств» (Учан): Человечность – Жэнъ, Справедливость – И, Благородство – Ли, Искренность – Синь и Мудрость – Чжи. Естественно, когда эти качества пробуждаются в человеке, все приходит в Гармонию (Хэ).
Единый континуум: с пятью моральными качествами сообразуются пять типов энергии: дерево, земля, вода, огонь, металл; пять планет, пять звуков и т. д. Одно резонирует на другое – в одном месте тронешь, в другом отзовется. Если человек нарушает какое-то из Постоянств, скажем, Человечность или Справедливость, страдают все, потому что «Одно во всем и все в Одном». Но если человек следует велению Неба, то все направляется к Благу. Потому и называют человека Триединым, посредником между Небом и Землей, призванным осуществить небесный замысел. (В соответствии с антропным принципом, который соотносится с антропоцентризмом как целое с частью, или как небесное Дао с человеческим.)
Насколько этот тип связи труднопостижим для нашей логики, свидетельствует, в частности, перевод: «То Инь, то Ян и есть Дао». С одной стороны, действительно, меняется ритм: то Инь набирает силу, то Ян (как в природе – смена дня и ночи, тепла и холода). С другой стороны, это следствие логики исключенного третьего: или то, или это. Но в Дао – иначе: «и то и это», постоянное взаимодействие Инь-Ян, ведущее к их уравновешенности. Когда одно Инь и одно Ян приходят в равновесие, наступает ситуация всеобщего Расцвета (Тай – 11-я гексаграмма). В этом, по-моему, заключается смысл и первых двух гексаграмм. Первая (шесть целых янских черт) – символ абсолютного Творчества, Неба. Вторая (шесть прерванных иньских черт) – чистое Исполнение, Земля. Идеальное состояние – их Равнодействие. Когда Инь-Ян находятся в отношении Гармонии, рождается Третье – по вертикали, будь это Триединый Человек или всеобщее Благо – Шань (в традициях русской философии – Царствие Небесное, воплощенная Троица).
Илл. 34. Круг триграмм
По словам Лао-цзы, «Дао рождает Одно. Одно рождает два. Два рождает Третье. В изначальной энергии есть Гармония (Хэ)» (Даодэцзин, 42). А в предыдущем 41-м чжане сказано: «Великий квадрат не имеет углов. Дао скрыто и безымянно, но лишь оно ведет к Добру (Шань)», то есть все противоположности условны. Или, говоря словами Якоба Беме: «Бог должен стать человеком, человек – Богом, небо должно стать единым с землей, земля должна стать небом»[89]. Достигая завершения, все становится Единым: нераздельным и неслиянным. Как у Пушкина:
Поскольку речь идет о Культуре и Цивилизации, я не могла не сказать обо всем этом, о законе небесного и земного притяжения. Кризис цивилизации связан с падением культуры – вследствие вечного соперничества, установки на борьбу. Но не все обречено сражаться. Есть культуры, не знающие противостояния, конфликта с цивилизацией и конечного проигрыша, так как в борьбе не всегда побеждает достойный, но он всегда побеждает со временем. Культура есть память, преемственность духа, исходящего от горных вершин: сверху вниз.
Японцам, приобщенным к буддизму, оказались близки мысли Томаса Карлейля о том, что материя, как бы она ни была презренна, есть Дух, проявление Духа. «Вещь видимая, даже вещь воображаемая, что она такое, как не покров, не одежда для высшего, небесного, невидимого, непредставляемого, темного в избытке света?» («Сартор Резартус»). Таким утверждением японцев не удивишь, как и вопросом: «Что такое сам человек и вся его земная жизнь, как не эмблема, – одеяние или видимое платье для божественного Я его личности?»[91] Разве что назовут это Я внутренним человеком, истинно-сущим, хотя и не думали о личности как о творце истории. О ней они узнали из книги Томаса Карлейля «Герои, почитание героев и героическое в истории» (1840): «Настоящий герой – всегда труженик. Его высшее звание – слуга людей. если он раз поставил свое личное „я“ превыше интересов общих, он уже не герой, а служитель мрака»[92]. Герой возвращается к самой действительности, опираясь на сокровенное в вещах (японцы называют это Татхатой): «Каждый сын Адама может стать искренним, оригинальным человеком. Сын природы всегда оригинальный человек»[93]. Эти слова Томаса Карлейля Куникида Доппо записал в своем дневнике: они возвращали его к истокам[94].
Как известно, интеллигенция с конца XIX века уповала на сверхчеловека. Освальд Шпенглер уверен, что всемирную историю делают великие индивидуальности, что новый род метафизики доступен лишь избранным душам, но и они не вечны. Он говорил о феномене «тех великих индивидуальностей, чье становление, рост и увядание под пестрой обманчивой оболочкой скрывает настоящую субстанцию всемирной истории»[95]. Иначе мыслили русские философы, уверовавшие в бессмертие души. «Образ человеческий, но и образ Божий. В этом скрыты все загадки и тайны человека. Свобода и независимость личности от объективного мира и есть ее богочеловечность», – скажет Бердяев в книге «О рабстве и свободе человека». И в работе «Смысл творчества» говорит о том же: «Мир еще не был сотворен Творцом, когда образ человека был уже в Сыне Божьем, предвечно рождающемся от Отца». При рождении Человека, считает он, Бог и природа будут внутри его, а не вовне.
Илл. 35. Пятиярусная пагода. Храм Хорюдзи, Нара
Учение о богочеловечестве не случайно возникает именно в России. Его провозвестник, Владимир Соловьев, видел в нем путь к всеединству: «Истинный гуманизм есть вера в Богочеловечество, и истинный натурализм есть вера в Богоматерию»[96]. Соборность понимали как неслиянное и нераздельное единство («симфоническое» – по Л. П. Карсавину). К соборности идут не снизу, путем природной эволюции (в дарвиновском понимании), а сверху, от Духа к материи. От высшего к низшему идет Эволюция – по вертикальной оси, являя Единое в единичном. В наше время в соборном сознании видят выход из кризиса, путь к духовной цивилизации. «Это идеальное богочеловечество представляет собой соборное множество человеческих душ – монад; в своем потенциале – богоподобных и всезнающих. В этом едином софийном богочеловеческом „организме" каждый элемент созвучен и со-вестен каждому, но одновременно и неповторим»[97]. Насколько эти мысли созвучны японской традиции, можно судить по философии Нисида Китаро (1870–1945), современника Николая Бердяева, но не знакомого с его работами.
Ралф Уолдо Эмерсон обращался к внутреннему голосу, который исходит из чистого и вечного источника Божественной интуиции. Всякий общественный институт – лишь продолжение тени, которую отбрасывал какой-то человек: монашество – тень святого отшельника Антония, реформация – Мартина Лютера. Томас Карлейль называл «одеждой» общественные институты и нормы. Когда одежда изнашивается, от нее избавляются. «В конечном счете священно лишь одно – неповторимость твоего собственного духовного мира»[75], – присоединяет свой голос Эмерсон.
Американских трансценденталистов объединяло чувство Свободы, не дарованной или завоеванной, а врожденной, присущей человеку изначально. Свобода недостижима в мире общественных связей – горизонтальных отношений. Движение по горизонтали, повторение одного и того же может дать лишь накопление количества в ущерб качеству, в ущерб душевному пробуждению. В каждой душе есть всеобщая Душа, как Брахма в Атмане: «Брахман, высший, великий, скрытый во всех существах, в теле каждого»[76], – повторяет Эмерсон.
Генри Торо мечтал о Всеединой Библии, куда бы вошли священные тексты – индусские, китайские, персидские, еврейские, мечтал сделать вечную Истину, исходящую от Верховного Духа, достоянием каждого. Ощущая «Свет с Востока» («Ex Oriente lux»), Торо публикует «Изречения Конфуция», «Китайское четверокнижие», «Законы Ману» и «Молитвы Будды». По собственному признанию, Торо не столько испытал влияние китайских мудрецов, сколько был поражен созвучием их идей своим собственным. Ему близка мысль Конфуция: «Если государство не идет по Пути справедливости (Дао), то стыдно быть богатым и в чести. Если государство идет по Пути – Дао, то стыдно быть бедным и не в чести» (Луньюй, 8, 13).
Нравственный Закон есть центр Природы, «все вещи наделены моралью», – говорит Эмерсон. В своих изменениях они все более сближаются с Духом. Единый, не распадающийся на составные части Дух воздействует на нас; воздействует не извне, не через пространство и время, но изнутри души, через нас самих. Мир – открытая книга, любое явление Природы отзовется откровением в человеке, когда изменится его сознание. Спасение – в возвращении миру его изначальной и вечной Красоты, разрешается исцелением души. «Те руины, та пустота, которые мы обнаруживаем в природе, на самом деле находятся в нашем собственном глазу. Ось зрения не совпадает с осью вещей»[77]. Эти мысли пронизывают очерк Эмерсона «Природа».
Третьим из новых пророков, ознаменовавших духовный взлет Америки, был поэт Уолт Уитмен. Его «Листья травы» – о единстве всех форм жизни и неповторимости каждого мига, каждого атома Бытия. Поэт верит в вечную жизнь, ощущая свое Я странником, прожившим триллион лет. Верит в бессмертие, в переход в иную сферу без забвения прежнего опыта. Чувство всеродства наполняет его душу радостью жизни: «Вьюнок у моего окна говорит мне больше, чем книжная метафизика» («Песнь о самом себе»).
Чем выше мир тонкой, духовной энергии, тем сильнее резонирует одно на другое, расширяя сознание. Стремление познать внутреннюю суть вещей, перевести взор от материи к духу вывело русскую мысль к Софии. Премудрость Божья, Художница призвана соединить небесное и земное, воплотить высшую Соборность, побуждая души к сотворчеству, – в неслиянном и нераздельном Единстве. Почти век спустя после Эмерсона русские решают те же вопросы: почему ось зрения человека не совпадает с осью вещей или Божественным замыслом?
Полагаю, что, наверное, никто так ясно не обозначил путь к Свободе, как Николай Бердяев: сознание подчинено закону, который знает общее и не знает индивидуального. Дух не генерализирует, а индивидуализирует. Сама структура сознания рождает рабство. «Но всегда нужно иметь в виду двойную роль сознания, оно и замыкает и размыкает»[78]. Личности остается заглянуть в себя, ведь она – абсолютный экзистенциальный центр, она не может быть ничем детерминирована извне – ни космосом, ни обществом, она определяется изнутри, из присущей ей добытийной свободы. Гениальность потенциально присуща личности, гений же одинок, не принадлежит никакой социальной группе. Личность есть точка пересечения двух миров; она реализует себя в творчестве, свободе и любви. «Космос, человечество, общество находятся в личности, а не наоборот. Личность, то есть Индивидуальное, по другой терминологии, сингулярное экзистенциальнее человечества. Самый сингуляризм индивидуального проникнут внутренне не индивидуальным, универсальным».
В наше время учеными Московского Института квантовой генетики, рассказывает его директор Петр Горяев, совершено важное открытие. Они установили, что молекула ДНК состоит из закодированных текстов на неизвестных пока языках. Причем эти тексты могут читаться начиная с любой буквы, образуя новые тексты. Можно читать с любого места, в прямом и обратном порядке. Неисчерпаемый генетический фонд проявляет себя через голографическую память, в зависимости от того, каким светом освещены голограммы. Притом на одной голограмме может быть записано бесчисленное множество голограмм (публикация «Супермозг породил человечество» в «Литературной газете»). Это открытие подтверждает буддийское понимание дхармы – самопорождающиеся тексты и дзэнский постулат – «Одно во всем, и все в Одном». Фактически наука подтверждает сингулярную природу сознания, его неисчерпаемые возможности. Нам остается вникнуть в учения мудрецов о нравственной природе сознания, чтобы его неисчерпаемые возможности не обернулись для человека бедой.
Потому так важно понять, что такое истинная, добытийная свобода, за которую ратовал Николай Бердяев; что такое свобода, предназначенная человеку для его спасения. Лишь свободному человеку присущи универсальность, озабоченность не собой, а всем миром. Но «человек любит быть рабом и предъявляет право на рабство, меняющее свои формы», говорил Бердяев. И самое, казалось бы, парадоксальное, состоит в том, что человек не может быть истинно свободен, подчиняясь обществу: первичное – вторичному. Свободная личность не может быть социализирована, она укрепляется в сопротивлении власти мирового зла, которое всегда имеет социальную кристаллизацию. «Социализация, распространяющаяся на глубину существования, на духовную жизнь, есть торжество das Man, социальной обыденности, тирания средне-общего над лично-индивидуальным. Поэтому принцип личности должен стать принципом социальной организации, которая не будет допускать социализацию внутреннего существования человека»[79].
В наше время ученые, говоря о глобальном кризисе, видят его причину в нарушении экологического равновесия. «Социальное развитие человека изменило цель существования (удовлетворение социальных, а не биологических потребностей) и потому нарушило полную согласованность трех ключевых параметров эволюции биосферы: неограниченное наращивание числа функций техногенным путем, неадекватность системы коллективного мышления и управления, выход из системы экологического контроля и, в результате, полное рассогласование темпов развития»[80].
Пока сознание не изменится, человек не познает свободы, как не познал ее индивидуализм европейского толка – замкнутое на себе эго. По Бердяеву, провозглашенный Западом индивидуализм «означает лишь изоляцию подчиненной части и бессильное восстание ее против целого»[81]. Сколько ни провозглашай свободу, не осознавший себя, живущий в страхе, зависимый от инстинктов человек не может быть свободен. Не может быть свободен, если несвободно его сознание. Наше время тому подтверждение. Но сознание не только «замыкает», но и «размыкает», если человек научится глядеть в себя (то есть видеть себя таким, «каким ты был до рождения», говорят даосы и немецкие мистики). «Я сам есть своя первопричина, источник своего вечного и временного бытия, – говорит Майстер Экхарт. – Таким я родился; и поскольку жизнь моя проистекает из вечности, я никогда не умру. Между тем мое вечное рождение послужило всему началом. Я был первопричина себя самого, равно как и всего остального»[82]. А Дайсэцу Судзуки скажет: «Будь самим собой, даже таким, каков ты есть, и ты будешь безбрежен, как пространство, свободен, как птица в небе или рыба в воде, и твой дух будет чист, как зеркало»[83].
Человек, зависимый от общества, не может быть ему полезен; не выйдет на Путь спасения сам и не поможет другим. В этом суть Срединного Пути или Истины. Совесть, по Бердяеву, не может иметь центра в каком-либо единстве, не подлежит отчуждению, будучи внутренним свойством человека. В этом – тайна бытия. Дух знает лишь единичное. Внутренний экзистенциальный универсализм личности противостоит внешнему, объективированному универсализму, создающему все новые формы рабства.
Однако сколько люди ни пытаются избавиться от тирании псевдоцелого, а выхода не находят – не там ищут, не в себе. «Принцип исследования – искать целое через составные части – превратился в террористическую практику ликвидации особенного» (Жан-Поль Сартр). Мартин Хайдеггер в усредненности видит трагедию века: используя общественные средства сообщения, каждый уподобляется другому. «В этой неразличимости и неопределенности развертывает Man свою подлинную диктатуру», – писал он в работе «Бытие и время». И в 60-е годы ХХ века – все то же омрачение ума: уход богов, разрушение земли вследствие превращения человека в некую массу. «Ненависть и подозрение ко всему свободному и творческому достигли такого размаха по всему миру, что такие ребяческие категории, как пессимизм и оптимизм, давно уже стали абсурдными», – пишет Хайдеггер[84].
Сартр воспринимает современную жизнь как театр абсурда, сострадая «покоренной материи». Изгнав природу, изгнали человека: «дух становится материей», средство поглотило цель. Мир вывернулся наизнанку под действием эрзацкультуры. «Всюду беда: вещи страдают и стремятся к инертности, но не могут ее достичь; дух унижен, обращен в рабство и тщетно силится достигнуть сознания и свободы. В фантастике перевернут образ единства души и тела: в ней душа занимает место тела, а тело – место души. природа вне и внутри человека воспринимается как человек наизнанку»[85].
Действительно, скажем, массовую страсть к фантастике можно объяснить страхом человека заглянуть в глаза реальности или в собственную душу, где не все в порядке. К тому же, взбунтовалась логика, помогавшая человеку на протяжении тысячелетий выходить из трудных положений. (Говорят: умный находит выход из сложной ситуации, мудрый в нее не попадает.) Ж.-П. Сартр рассказывает историю о том, как он заказывал себе кофе: гарсон записал заказ и передал другому гарсону, тот записал в блокнот и передал третьему, приходит четвертый и вежливо подает чернильницу. Количество уничтожило качество – но такова модель бюрократии вообще и особенно нашей, русской, она – за пределами логики. Однако Ж.-П. Сартр находит если не оправдание, то объяснение этому абсурду: «Если я сам вывернут наизнанку в мире наизнанку, то мне кажется, что в нем все налицо»[86]. Это – самое страшное, что может произойти и что заставляло Бердяева бить в набат, спасая человека.
Не могу удержаться от соблазна вспомнить, по контрасту с западными философами, Ивана Ильина, пытавшегося понять причины кризиса, случившегося в России. Слово «кризис» происходит от греч. крино – «сужу». В момент кризиса действуют скрытые силы, которые сами над собой произносят суд. От его решения зависит их жизненная судьба: преодоление кризиса или умирание. В России полуинтеллигенция своим нигилизмом спровоцировала этот кризис. Но его глубинная причина заключается в том, что за последние века человечество оскудело внутренним, духовным опытом и прилепилось к внешнему чувственному опыту, опираясь на формальную логику, механическую проверку измерением. «Полуинтеллигенция, поставляющая учеников безбожия, укрепилась в этом укладе с увлечением и даже ожесточением»[87].
Желание понять причину разыгравшейся трагедии, снимая «субъективность» – национальный и социальный эгоизм, мешающий увидеть правду и собственную, метафизическую вину, – чувство вселенской ответственности роднит русских философов той эпохи. В частности, Николай Бердяев не был знаком ни с даосизмом, ни с буддизмом, но тем разительнее сходство. Истина – вне времени и пространства. «Явленное Дао не есть постоянное Дао. Названное имя не есть постоянное имя. Не имеющее имени – начало Неба и Земли. Имеющее имя – Праматерь всех вещей. Не подверженный страстям видит таинственно-прекрасное. Подверженный страстям – видит лишь поверхностное. Но оба Пути одного происхождения, называются по-разному. То и другое в глубине. От одной глубины к другой – врата в таинственнопрекрасное». С этого начинает Лао-цзы свой «Даодэцзин», и смысл его универсален. Феноменальный мир, опытное знание, на которое до недавнего времени уповала наука, не способно обнаружить Истину, но может к ней приближаться.
В этом заключено принципиальное отличие учений восточных мудрецов от мировосприятия греков («Путь вверх и вниз один и тот же» – по Гераклиту). Китайцы же верили в восхождение от Земли к Небу, к Духу. Дао само по себе ведет к совершенству того, кто следует ему. Потому и не было у них понятий судьбы или рока, от которого никуда не деться, – тому свидетельство и древний «Ицзин». В «Книге Перемен» движение идет по кругу (символ Неба), но не повторяясь, а восходя на следующую ступень мировой спирали. Всего в «Ицзине» 64 гексаграммы, 64 ситуации, характер которых обусловлен отношением Инь-Ян, двух модусов энергии – Ци. Здесь нет привычного для нас исходного начала, последовательного причинно-следственного ряда. Логика обусловлена взаимодействующими Инь-Ян. Гексаграммы как бы сдвоены, одно не понять без другого. Если предпоследняя, 63-я, гласит: «Уже конец», то следующая напутствует: «Еще не конец». Последняя гексаграмма отражает характер нашего времени.
Знаток и переводчик «Ицзина» Ю. К. Щуцкий определяет 64-ю гексаграмму как ситуацию хаоса. Но хаос понимается им не как распад созданного, а как возможность бесконечного творчества. Не как нечто отрицательное, а как среда, в которой может быть создано нечто новое (принцип синергетической модели). В то время когда человек проходит через хаос, единственное, на чем он может держаться, – это на самом себе, ибо в хаосе не на что положиться. Стойкость, о которой шла речь в предыдущей ситуации, становится центральной чертой человека, сообщая ему благородство. «И это благородство, как из некоего центра, может излучаться во все окружение, облагораживая его». Суть внутреннего благородства – внутренняя правдивость. (Слово «внутреннее» нужно понимать не как искусственное, принимаемое из каких-то побуждений, а как естественное, изначально присущее.) «Так, здесь, в пределах мрака и хаоса, внутренняя правда сияет, озаряя все вокруг, и в этом указывается возможность дальнейшего проявления света, то есть творчества»[88].
Помимо переживаемой во времени ситуации существует извечное Дао, небесная Эволюция, к которой, пройдя очередной виток, приближается человечество. И совсем уже определенно об этом сказано в «Сицычжуань» – древнем комментарии к «Ицзину»: «Одно Инь, одно Ян и есть Дао. Следуя ему, идут к Добру (Шанъ). Осуществляя, проявляют изначальную природу (Сим)». Добро (Шанъ) – изначально, абсолютно, задано Небом. Следующий Пути приходит к нему, становится Дао-человеком (в традициях русской философии – Богочеловеком). Почему это возможно? Потому что изначальной природе человека (Син) присущи «пять Постоянств» (Учан): Человечность – Жэнъ, Справедливость – И, Благородство – Ли, Искренность – Синь и Мудрость – Чжи. Естественно, когда эти качества пробуждаются в человеке, все приходит в Гармонию (Хэ).
Единый континуум: с пятью моральными качествами сообразуются пять типов энергии: дерево, земля, вода, огонь, металл; пять планет, пять звуков и т. д. Одно резонирует на другое – в одном месте тронешь, в другом отзовется. Если человек нарушает какое-то из Постоянств, скажем, Человечность или Справедливость, страдают все, потому что «Одно во всем и все в Одном». Но если человек следует велению Неба, то все направляется к Благу. Потому и называют человека Триединым, посредником между Небом и Землей, призванным осуществить небесный замысел. (В соответствии с антропным принципом, который соотносится с антропоцентризмом как целое с частью, или как небесное Дао с человеческим.)
Насколько этот тип связи труднопостижим для нашей логики, свидетельствует, в частности, перевод: «То Инь, то Ян и есть Дао». С одной стороны, действительно, меняется ритм: то Инь набирает силу, то Ян (как в природе – смена дня и ночи, тепла и холода). С другой стороны, это следствие логики исключенного третьего: или то, или это. Но в Дао – иначе: «и то и это», постоянное взаимодействие Инь-Ян, ведущее к их уравновешенности. Когда одно Инь и одно Ян приходят в равновесие, наступает ситуация всеобщего Расцвета (Тай – 11-я гексаграмма). В этом, по-моему, заключается смысл и первых двух гексаграмм. Первая (шесть целых янских черт) – символ абсолютного Творчества, Неба. Вторая (шесть прерванных иньских черт) – чистое Исполнение, Земля. Идеальное состояние – их Равнодействие. Когда Инь-Ян находятся в отношении Гармонии, рождается Третье – по вертикали, будь это Триединый Человек или всеобщее Благо – Шань (в традициях русской философии – Царствие Небесное, воплощенная Троица).
По словам Лао-цзы, «Дао рождает Одно. Одно рождает два. Два рождает Третье. В изначальной энергии есть Гармония (Хэ)» (Даодэцзин, 42). А в предыдущем 41-м чжане сказано: «Великий квадрат не имеет углов. Дао скрыто и безымянно, но лишь оно ведет к Добру (Шань)», то есть все противоположности условны. Или, говоря словами Якоба Беме: «Бог должен стать человеком, человек – Богом, небо должно стать единым с землей, земля должна стать небом»[89]. Достигая завершения, все становится Единым: нераздельным и неслиянным. Как у Пушкина:
Наконец, вновь обратимся к Н. Бердяеву – в связи с Лао-цзы: «Божественная мистерия Жизни и есть мистерия Троичности. Она совершается вверху, на небе, и она же отражается внизу, на земле. Повсюду, где есть жизнь, есть тайна Троичности. Встреча одного с другим всегда разрешается в третьем. Один и другой приходят к единству не в двоичности, а в троичности, обретают в третьем свое общее содержание, свою цель. Бытие было бы в состоянии нераскрытости и безразличия, если бы был один. Оно было бы безнадежно разорванным и разделенным, если бы было только два. Бытие раскрывает свое содержание и обнаруживает свое различие, оставаясь в единстве, потому что есть три»[90]. (Японцы называют свою логику «трехполюсной», в соответствии с вертикальной структурой мира, что, как они считают, позволяет восходить к высшему, божественному состоянию.)
Они сошлись. Волна и камень,
Стихи и проза, лед и пламень
Не столь различны меж собой…
Поскольку речь идет о Культуре и Цивилизации, я не могла не сказать обо всем этом, о законе небесного и земного притяжения. Кризис цивилизации связан с падением культуры – вследствие вечного соперничества, установки на борьбу. Но не все обречено сражаться. Есть культуры, не знающие противостояния, конфликта с цивилизацией и конечного проигрыша, так как в борьбе не всегда побеждает достойный, но он всегда побеждает со временем. Культура есть память, преемственность духа, исходящего от горных вершин: сверху вниз.
Японцам, приобщенным к буддизму, оказались близки мысли Томаса Карлейля о том, что материя, как бы она ни была презренна, есть Дух, проявление Духа. «Вещь видимая, даже вещь воображаемая, что она такое, как не покров, не одежда для высшего, небесного, невидимого, непредставляемого, темного в избытке света?» («Сартор Резартус»). Таким утверждением японцев не удивишь, как и вопросом: «Что такое сам человек и вся его земная жизнь, как не эмблема, – одеяние или видимое платье для божественного Я его личности?»[91] Разве что назовут это Я внутренним человеком, истинно-сущим, хотя и не думали о личности как о творце истории. О ней они узнали из книги Томаса Карлейля «Герои, почитание героев и героическое в истории» (1840): «Настоящий герой – всегда труженик. Его высшее звание – слуга людей. если он раз поставил свое личное „я“ превыше интересов общих, он уже не герой, а служитель мрака»[92]. Герой возвращается к самой действительности, опираясь на сокровенное в вещах (японцы называют это Татхатой): «Каждый сын Адама может стать искренним, оригинальным человеком. Сын природы всегда оригинальный человек»[93]. Эти слова Томаса Карлейля Куникида Доппо записал в своем дневнике: они возвращали его к истокам[94].
Как известно, интеллигенция с конца XIX века уповала на сверхчеловека. Освальд Шпенглер уверен, что всемирную историю делают великие индивидуальности, что новый род метафизики доступен лишь избранным душам, но и они не вечны. Он говорил о феномене «тех великих индивидуальностей, чье становление, рост и увядание под пестрой обманчивой оболочкой скрывает настоящую субстанцию всемирной истории»[95]. Иначе мыслили русские философы, уверовавшие в бессмертие души. «Образ человеческий, но и образ Божий. В этом скрыты все загадки и тайны человека. Свобода и независимость личности от объективного мира и есть ее богочеловечность», – скажет Бердяев в книге «О рабстве и свободе человека». И в работе «Смысл творчества» говорит о том же: «Мир еще не был сотворен Творцом, когда образ человека был уже в Сыне Божьем, предвечно рождающемся от Отца». При рождении Человека, считает он, Бог и природа будут внутри его, а не вовне.
Учение о богочеловечестве не случайно возникает именно в России. Его провозвестник, Владимир Соловьев, видел в нем путь к всеединству: «Истинный гуманизм есть вера в Богочеловечество, и истинный натурализм есть вера в Богоматерию»[96]. Соборность понимали как неслиянное и нераздельное единство («симфоническое» – по Л. П. Карсавину). К соборности идут не снизу, путем природной эволюции (в дарвиновском понимании), а сверху, от Духа к материи. От высшего к низшему идет Эволюция – по вертикальной оси, являя Единое в единичном. В наше время в соборном сознании видят выход из кризиса, путь к духовной цивилизации. «Это идеальное богочеловечество представляет собой соборное множество человеческих душ – монад; в своем потенциале – богоподобных и всезнающих. В этом едином софийном богочеловеческом „организме" каждый элемент созвучен и со-вестен каждому, но одновременно и неповторим»[97]. Насколько эти мысли созвучны японской традиции, можно судить по философии Нисида Китаро (1870–1945), современника Николая Бердяева, но не знакомого с его работами.