Татьяна Корсакова. Смертельное танго

   – Вы кто? – спросила Селена, игнорируя приветствие. Спросила нарочито грубо, чтобы за грубостью скрыть то зябкое, никогда раньше не испытанное чувство, которое под взглядом незнакомки рождалось где-то в животе.
   Женщина понимающе улыбнулась, сплела унизанные перстнями пальцы на набалдашнике изящной трости. Зачем ей трость?..
   – Меня зовут Элеонора. Я твоя тетя.
   Вот так просто – здравствуйте, я ваша тетя! И где она была все эти годы – тетя?!
   – У меня никого нет!
   – Теперь есть. Я старшая сестра твоей матери.
   – Матери у меня тоже нет.
   – Да, ты права, матери у тебя нет. Она умерла вскоре после твоего рождения.
   – Я тоже чуть не умерла вскоре после своего рождения.
   – Не суди ее строго, девочка. Твоя мама была очень больна. Подойди-ка поближе. – Незнакомка, назвавшаяся ее тетей, вытянула вперед правую руку, точно пыталась нашарить что-то в пространстве перед собой.
   Вместо того чтобы подойти, Селена попятилась. Только сейчас она поняла, что женщина слепа. Вот откуда этот странный взгляд, вот зачем ей трость…
   – Ну же! – В голосе Элеоноры послышалось нетерпение, но не злое и раздраженное, а то особенное, которое идет рука об руку с ожиданием чуда. – Я хочу посмотреть на тебя.
   Как она, слепая, может на нее посмотреть?.. Зачем на нее вообще смотреть? Шестнадцать лет не смотрели…
   Захотелось уйти. Вот прямо сейчас развернуться и тихонько, на цыпочках, выйти из директорского кабинета. Селена даже сделала шаг к двери, но в самый последний момент остановилась. Родная тетя… ее тетя…
   …Длинные пальцы, унизанные диковинными перстнями, нежно пробежались по ее лицу, задержались на скулах, губах, подбородке. Девушке не были неприятны эти прикосновения. В них даже сквозило что-то ласкающее, успокаивающее.
   – Такая же, как она, – сказала наконец Элеонора. – Моя лунная девочка.
   – Почему лунная девочка? – Оттаявший было желудок снова сковало холодом.
   – Тебя тоже зовет луна? – Женщина прикрыла слепые глаза, сложила руки на набалдашнике трости. Вызывающе алый лак удивительным образом гармонировал с кроваво-красной помадой, не опошлял, а добавлял шарма и благородства. Даже странно.
   – Не зовет меня никакая луна! – буркнула Селена, уже в открытую, без опаски, рассматривая незрячее лицо женщины.
   Элеонора ничего не сказала, только уголки алых губ чуть дрогнули в намеке на улыбку.
   – Почему она умерла? – неожиданно для себя спросила Селена.
   – Это очень долгая и очень грустная история, девочка.
   – У меня есть время.
   Элеонора улыбнулась, теперь уже по-настоящему, широко и открыто. Ее лишенное возраста лицо вдруг стало молодым-молодым.
   – Здесь неподалеку есть кафе. Проводишь меня туда?
   Наверное, было бы разумным отказаться, стряхнуть это болезненное очарование, уйти прочь, но вместо этого Селена сказала:
   – Да, я провожу.
   – Ты любишь кофе? – спросила Элеонора, когда официант проводил их к уединенно стоящему столику.
   – Не знаю, – Селена пожала плечами. – Может, лучше чай?
   – Можно и чай.
   Пока Элеонора делала заказ, Селена исподтишка изучала интерьер кафе: маленькие столики, застеленные до хруста накрахмаленными скатертями, удобные стулья, тихая музыка, официанты. А она-то думала, что в кафе не бывает официантов.
   – Я закурю, не возражаешь? – Элеонора положила на стол портсигар.
   Селена не возражала. Ей просто казалось удивительным, что можно так вот запросто курить в общественном месте, да еще в таком респектабельном. В детдоме тоже курили: посудомойки, нянечки, кастелянша, даже кое-кто из воспитателей, но все прятались по углам и подсобкам, опасаясь крутого нрава Эммы Яковлевны.
   Элеонора достала из портсигара сигарету, щелкнула зажигалкой, глубоко и с удовольствием затянулась. Селена принюхалась – дым пах как-то по-особенному, очень приятно.
   Принесли заказ: чай для Селены, кофе для Элеоноры, тарелочки с пирожными, коробку шоколадных конфет.
   – Угощайся, девочка, – Элеонора приглашающе взмахнула рукой, на тонком запястье тихо звякнули браслеты.
   Селене казалось, что браслеты – это как-то по-цыгански, вульгарно и вызывающе, но на руке Элеоноры они выглядели более чем уместно. Она взяла конфету, аккуратно развернула золотистую обертку, обвела зал испуганным взглядом, точно находилась здесь на птичьих правах, а не на совершенно законных основаниях. А вдруг так оно и есть? Что она вообще знает о сидящей напротив женщине, как может ей доверять? Элеонора, словно почувствовав ее взгляд, ободряюще улыбнулась и снова стала молодой-молодой. А может, она и в самом деле была молодой, а это странное ощущение застывшего возраста из-за седых волос?
   Конфета была очень вкусной: сладость молочного шоколада, горечь миндаля. На мгновение Селена забыла, что она уже взрослая шестнадцатилетняя девушка, что ей не пристало, как маленькой, радоваться сладостям. Она даже забыла, какой разговор ее ждет…
   – Я тоже люблю шоколад, – напомнила о себе Элеонора.
   Селена поперхнулась, торопливо запила миндальную горечь обжигающе горячим чаем. Что это с ней?! Купилась на какие-то дурацкие конфеты! Перед ней сидит женщина, называющая себя ее тетей, собирающаяся рассказать ей о маме…
   – Почему она меня бросила? – Слова сами сорвались с губ. У них тоже был горький вкус.
   Очень долго Элеонора не реагировала на вопрос: молча курила и пила кофе.
   – Думаю, ты имеешь право знать, – сказала она наконец и загасила сигарету. – Твоя мама была хорошей девочкой, очень доброй, очень чуткой. Ей исполнилось семнадцать, когда это случилось.
   – Что случилось?
   – Ты ходишь по ночам? – неожиданно спросила Элеонора и уставилась на девушку своими невидящими глазами.
   Селена побледнела, мотнула головой, словно Элеонора могла видеть этот отчаянный жест.
   – Сейчас уже нет. В детстве ходила.
   – И твоя мама ходила. Я звала ее лунной девочкой. – Слепая грустно улыбнулась. – Эта ее особенность никому не доставляла хлопот. Мы жили на первом этаже, на окнах стояли решетки, так что случайно покалечиться во сне она не могла.
   – Как ее звали?
   – Вита. Твою маму звали Вита. – Элеонора помолчала, а когда заговорила, голос ее упал до едва различимого шепота – В том, что случилось, была и моя вина. Я забыла запереть на ночь дверь, и Вита ушла. Ее нашли утром на пустыре недалеко от нашего дома. Она была вся в крови, в разорванной ночной сорочке. – Элеонора прикрыла глаза, точно собираясь с мыслями. – Ее изнасиловали. Мы писали заявление в милицию, но тех подонков так и не нашли. Люди во всем обвиняли Виту, говорили, что она сама спровоцировала преступников. Твоя мама была открытой, светлой девочкой, но после того, что с ней произошло, она изменилась: бросила институт, перестала общаться с друзьями, не принимала помощь даже от меня, родной сестры, целыми днями сидела, запершись, в своей комнате. Когда я узнала, что Вита беременна, было уже поздно. Прости, девочка, но она ненавидела тебя с того самого момента, когда узнала о своей беременности.
   Селена вцепилась в край крахмальной скатерти, вкус шоколада исчез, во рту осталась только горечь. Это страшно – вот так, одним махом, потерять и прошлое, и будущее, и веру в людей. Неспроста, выходит, она такая уродина… Наказание за чужие грехи…
   – Я знаю, это трудно, но попробуй понять свою мать. – Руку девушки накрыла прохладная ладонь Элеоноры.
   – Она мне не мать, – отчеканила Селена.
   – Она не могла думать о тебе как о своем ребенке. Она думала о тебе как о ребенке одного из тех подонков.
   – А я виновата, да?! В том, что мой отец один из тех подонков? Как можно ненавидеть маленького ребенка за грехи, совершенные кем-то другим?! – Селена выдернула свою руку, с яростью посмотрела в угольно-черные глаза.
   – Ты еще слишком молода, – Элеонора грустно улыбнулась. – Тебе еще многое предстоит узнать.
   – Не хочу я больше ничего знать! – Она порывисто встала. – Все, я ухожу…
   – Твоя мать покончила с собой, бросилась с моста в реку, – сказала Элеонора, глядя в пространство перед собой. – Она загубила свою бессмертную душу. Мне кажется, это достаточное наказание. Сядь, девочка, мы еще не договорили.
   Селена послушно опустилась на стул. Было во взгляде Элеоноры что-то такое… гипнотическое.
   – Зачем вы ко мне приехали? – спросила она.
   – Я хочу забрать тебя из детдома.
   – Зачем?
   – Ты моя племянница, моя родная кровь.
   – Во мне еще есть кровь того ублюдка.
   – Очень мало.
   – Но она есть!
   – Это ничего не значит.
   – Для кого?
   – Для меня.
   – А для меня значит. Мне теперь нужно будет с этим жить.
   – Ты научишься.
   – Да уж, никуда не денусь.
   – Я оформлю опекунство, если ты не будешь возражать.
   – А почему вы не сделали этого раньше? Почему вспомнили обо мне только сейчас? – Вот она и задала второй мучавший ее вопрос. Осталось дождаться ответа…
   – Я считала, что тебя тоже нет в живых. На мосту нашли детское одеяльце. Все решили, что Вита забрала тебя с собой. – Элеонора закурила новую сигарету.
   – Нет, она не забрала меня с собой. Она бросила меня на скамейке в парке умирать от голода и холода.
   – Но ты же не умерла.
   – Только чудом.
   – Чудеса в нашей жизни не случайны.
   – Это было первое и последнее чудо в моей жизни. – Селена невесело усмехнулась.
   – Как знать? Возможно, у тебя еще все впереди, – задумчиво сказала Элеонора.
   – А когда вы узнали, что я жива?
   – Пять лет назад.
   – И что помешало вам забрать меня сразу?
   – Вот это. – Собеседница провела ладонью по своим невидящим глазам. – Я попала в аварию. На то, чтобы восстановиться, ушло много времени. На то, чтобы собрать все необходимые для оформления опекунства документы, времени понадобилось еще больше. Никто не хотел отдавать сироту под опеку инвалида.
   – А сейчас?
   – Сейчас все формальности улажены. Дело за тобой. – Элеонора подалась вперед. – Ты согласна жить со мной?
   Селена задумалась. Случись все это пять лет назад, она бы не раздумывала ни секунды, а сейчас… Сейчас в ее жизни появился Данила, ее невидимая постороннему глазу неизлечимая болезнь. Сейчас уйти из детдома означало расстаться с ним навсегда. Нет, «расстаться навсегда» слишком громко сказано. Они ведь никогда не встречались. Ей придется расстаться не с человеком, а с мечтой о нем. И как она будет жить?..