Страница:
Слово каять изначально понималось так – назначать цену, выкуп за грех. Вот почему окаянный – это человек, который обязан искупить грех, а покаянный – это тот, кто уже платит цену за свое преступление. Неприкаянный же человек – это не искупивший своей вины, не пришедший к покаянию. Вспомним выражение ходить как неприкаянный, оно означает, что человек, не расплатившийся за свою вину, буквально не находит себе места на этой земле. Недаром цена (в древнем звучании – кайна) и покаяние – слова одного корня, хотя сегодня совсем не похожи друг на друга. Итак, покаяние есть наша вольная, осознанная плата за грех, выкуп за свое преступление. Но плата и выкуп – вещи конкретные. Тут одной виноватостью не обойдешься. Конечно, если ты обидел друга, приди, повинись перед ним, это будет соразмерной греху платой. Но если ты ограбил человека, твое покаяние – возврат награбленного, а не причитание перед ограбленным или перед священником, виноват, мол, больше не буду. Если убил неумышленно – повинной головой не обойдешься, искупи вину – воспитай сирот, поддержи вдову – вот твое покаяние! Когда же убийство с умыслом, злонамеренное, то покаяние преступника именуется казнью, и само слово казнь, в старину оно звучало – ка-я-знь, есть искупление вины кровью согрешившего.
Вот что такое покаяние – вольное, осознанное искупление нами наших личных грехов не только словом, но и делом. Мы, по слову Евангелия, должны принести плоды покаяния.
Но есть грехи народные, в которых повинны всем народом, и все вместе несем за них наказание, как потомки, отвечающие за дела своих дедов и отцов. Вот как говорит об этом св. прп. Лаврентий Черниговский: «Русские люди будут каяться в смертных грехах, что попустили жидовскому нечестию в России, не защитили Помазанника Божия Царя, церкви православные и все русское святое. Презрели благочестие и возлюбили бесовское нечестие».
Давайте вдумаемся: если мы, народ русский, согрешили и своими руками разрушили Самодержавие огнем и мечом, а это так, и каждый из нас еще в недавние годы был болен и отрицанием монархии как исконного пути для России, и хулой на св. Царя-мученика, то нашим соразмерным греху покаянием должно стать восстановление Русского Царства огнем и мечом, спасение Родины воинским подвигом, искоренение бесовского нечестия в России. Таково должно быть наше подлинное покаяние – вольное и осознанное искупление греха народа православного перед лицем Божиим.
Кто принесет такое покаяние Господу? Афонский схимонах Никодим говорит: «За русский народ, за освобождение его от сатанинской власти недостаточно одних молитв, хотя бы и преусерднейших, – требуется всенародное покаяние с глубоким сознанием великого и тягчайшего греха – отвержения Божией власти над собой в лице Помазанника».
Что такое всенародное покаяние? Кто это – весь народ? Нам внушают, что это все жители державы от мала до велика, все без исключения и без изъятья, но если мыслить весь народ так, то всенародное покаяние – вещь недостижимо фантастическая, в нее, что душой кривить, никто и не верит сегодня.
Да и где примеры, когда мы шли на покаяние и побеждали всем, без изъятья населением страны? С Евпатием Коловратом против татар собрались только лучшие, смелые, то есть те, кто посмел воспротивиться игу, и было их всего тысяча семьсот человек. С Дмитрием Донским на Куликово поле вышли самые отважные, презревшие свой страх и силу врага, и было их не более пятисот тысяч. С князем Дмитрием Пожарским встала калиброванная русская совесть и сила, но так ли многочисленна она была. Даже в Великую Отечественную воевала и работала на войну не вся страна, как сейчас принято думать, а всего 17 процентов населения, остальные, как и сегодня, просто жили, трудились, воспитывали детей, они, конечно, болели душой за победу, но не шли на смерть и жертвы за Отечество. И потому весь народ – это самые лучшие, самые смелые, самые отважные люди, – калиброванная русская сила и совесть, те, кто смеет встать против сегодняшнего инородческого ига. Так что призыв к всенародному покаянию – воззвание не ко всем, воззвание к лучшим из русских, и воззвание не к плачу о грехах, плачем о них уже много лет, а к ратному подвигу. И этой калиброванной русской силы, как в былые времена, хватит для победы!
К покаянию за грехи призывают русский народ и открытые наши враги, для себя разумея под этим плачущего, бьющего себя в грудь, рвущего на себе волосы в сознании вечной собственной вины русского Ивана. Но мы, русские православные христиане, помним, что действительное всенародное покаяние – это деятельное искупление наших грехов перед Богом и Родиной, мы с вами должны так покаяться, чтобы никому из врагов наших мало не показалось.
Кто для нас «ближний», «искренний», «друг»?
О языке молитвы
Как русский перевод меняет смысл Слова Божьего
Вот что такое покаяние – вольное, осознанное искупление нами наших личных грехов не только словом, но и делом. Мы, по слову Евангелия, должны принести плоды покаяния.
Но есть грехи народные, в которых повинны всем народом, и все вместе несем за них наказание, как потомки, отвечающие за дела своих дедов и отцов. Вот как говорит об этом св. прп. Лаврентий Черниговский: «Русские люди будут каяться в смертных грехах, что попустили жидовскому нечестию в России, не защитили Помазанника Божия Царя, церкви православные и все русское святое. Презрели благочестие и возлюбили бесовское нечестие».
Давайте вдумаемся: если мы, народ русский, согрешили и своими руками разрушили Самодержавие огнем и мечом, а это так, и каждый из нас еще в недавние годы был болен и отрицанием монархии как исконного пути для России, и хулой на св. Царя-мученика, то нашим соразмерным греху покаянием должно стать восстановление Русского Царства огнем и мечом, спасение Родины воинским подвигом, искоренение бесовского нечестия в России. Таково должно быть наше подлинное покаяние – вольное и осознанное искупление греха народа православного перед лицем Божиим.
Кто принесет такое покаяние Господу? Афонский схимонах Никодим говорит: «За русский народ, за освобождение его от сатанинской власти недостаточно одних молитв, хотя бы и преусерднейших, – требуется всенародное покаяние с глубоким сознанием великого и тягчайшего греха – отвержения Божией власти над собой в лице Помазанника».
Что такое всенародное покаяние? Кто это – весь народ? Нам внушают, что это все жители державы от мала до велика, все без исключения и без изъятья, но если мыслить весь народ так, то всенародное покаяние – вещь недостижимо фантастическая, в нее, что душой кривить, никто и не верит сегодня.
Да и где примеры, когда мы шли на покаяние и побеждали всем, без изъятья населением страны? С Евпатием Коловратом против татар собрались только лучшие, смелые, то есть те, кто посмел воспротивиться игу, и было их всего тысяча семьсот человек. С Дмитрием Донским на Куликово поле вышли самые отважные, презревшие свой страх и силу врага, и было их не более пятисот тысяч. С князем Дмитрием Пожарским встала калиброванная русская совесть и сила, но так ли многочисленна она была. Даже в Великую Отечественную воевала и работала на войну не вся страна, как сейчас принято думать, а всего 17 процентов населения, остальные, как и сегодня, просто жили, трудились, воспитывали детей, они, конечно, болели душой за победу, но не шли на смерть и жертвы за Отечество. И потому весь народ – это самые лучшие, самые смелые, самые отважные люди, – калиброванная русская сила и совесть, те, кто смеет встать против сегодняшнего инородческого ига. Так что призыв к всенародному покаянию – воззвание не ко всем, воззвание к лучшим из русских, и воззвание не к плачу о грехах, плачем о них уже много лет, а к ратному подвигу. И этой калиброванной русской силы, как в былые времена, хватит для победы!
К покаянию за грехи призывают русский народ и открытые наши враги, для себя разумея под этим плачущего, бьющего себя в грудь, рвущего на себе волосы в сознании вечной собственной вины русского Ивана. Но мы, русские православные христиане, помним, что действительное всенародное покаяние – это деятельное искупление наших грехов перед Богом и Родиной, мы с вами должны так покаяться, чтобы никому из врагов наших мало не показалось.
Кто для нас «ближний», «искренний», «друг»?
Две главные заповеди даны нам Господом Иисусом Христом для богоугодной христианской жизни и спасения души. Это заповедь «Возлюбиши Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всею мыслию твоею». Вторая же подобна ей: «Возлюбиши искренняго твоего, яко сам себе», так написано в Евангелии от Матфея (Мф. 22, 37, 39). То же читаем и в Евангелии от Луки: «Возлюбиши Господа Бога твоего от всего сердца твоего, и от всея души твоея, и всею крепостию твоею, и всем помышлением твоим, и ближняго своего яко сам себе» (Лк.10,27). А еще в Евангелии от Иоанна: «Сия есть заповедь моя, да любите друг друга, якоже возлюбих вы. Болыпи сея любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя» (Ин.15, 12–13).
Искренний, ближний, друг – таковы в Русском Православии имена тех, кого Господь призывает любить, за кого мы должны быть готовы на самопожертвование. Значения этих слов ныне размыты, извращены.
Ближним сегодня нам предписано называть всякого встречного-поперечного, любого оказавшегося рядом, «в контакте» с нами – христианами. Другом именуется у нас просто хороший знакомый. А слово искренний и вовсе вызывает удивление, ведь для нас ныне это означает откровенный, неложный ответ на вопрос, не более. И получается, что христианский призыв возлюбить искреннего, ближнего, друга своего понимается нами сегодня неверно, ибо эти слова в русском языке резко изменили свои значения.
Обратимся к исконному смыслу этих слов, чтобы увидеть, кого русский православный христианин должен почитать своим другом и ближним.
Слово искренний в славянском языке родственно понятиям искра и корень, означало – высеченный из общего кресала, духовно или кровно родной человек, ветвь одного со мною корня. Христианство всегда мыслилось единым духовным кресалом для всех, кто, взяв крест свой, идет за Господом Иисусом Христом, и потому понятие искренний мой именует только православного христианина, более никого!
Христианское выражение ближний мой имеет еще более узкий смысл. Согласно евангельской притче о милосердном самарянине, оказавшем помощь раненному разбойниками человеку, ближний – оказавший тебе милость, тот, кто откликается на твой зов о помощи, кто всегда готов быть близ тебя, рядом (Лк. 10,29–37). На Руси же только родного человека называли близок. Вот и духовно родной, близкий – православный христианин – именуется нами ближним.
И совсем строго понималось искони славянское слово друг, означавшее только одно – соратник, разумело оно, что рядом с тобой другой такой, как ты. Други-воины на Руси составляли дружины. И слово друг родилось как обозначение ратников на поле боя, плечом к плечу отстаивающих свою правду, свою свободу, свою Веру.
Кто же христианину друг? Единомысленный, единодушный, соратник. Более никто! Вот за кого призывает Господь в заповеди положити душу свою. И при этом Он властно отделяет нас, христиан, от всех прочих, называя верных Ему друзи мои: «Друзи мои есте, аще творите, елика аз заповедаю вам» (Ин.15,13).
Но когда сегодня в друзья и ближние православным набиваются все иноверцы и – что невозможно еще недавно было допустить! – даже иудеи, это подрывает основы нашей Веры, выставляемой в виде непотребной женщины, готовой всякого заключить в свои объятия.
Заповедь любви, по слову Христа Бога, состоит в самопожертвовании за своих, в отдании всего себя за спасение жизни и души своих ближних: «Сия есть заповедь моя, да любите друг друга, якоже аз возлюбих вы. Болыпи сея любве никто же не имать, да кто душу свою положит за други своя. Вы друзи мои есте, аще творите, елика аз заповедаю вам» (Ин.15, 12–14). Это правило христианской жизни, на которое русская душа откликается с радостной готовностью, сегодня пытаются замутить ложными толкованиями, навязывающими нам сомнения в правильности слов Господа.
Читаем, к примеру, в Толковой Библии самоуверенные рассуждения некоего богослова: «Господь пока говорит здесь о самопожертвовании для друзей, а не для всех людей (какое Он проявил Сам). Это ограничение объема самопожертвования объясняется тем, что Господь жалел своих смущенных предстоящей разлукой учеников и не хотел предъявлять к ним требования, для них слишком тяжелые». За нелепо канцелярскими фразами об «объеме самопожертвования» отчетливо проступает страх этого так называемого богослова, что христианин нового времени вдруг, как в добрые старые времена, станет делить мир на своих и чужих, что он ополчится на чужих за своих. А как иначе понимать эти Христовы слова? Ведь очевидно, что самопожертвование за своих во исполнение заповеди любви к ближнему возможно только, если им грозит опасность от чужих, от врагов. В минуту смертельного риска заповедано православному христианину заступиться за други своя.
Но евангельская любовь к ближнему выдвигает и жесточайшие требования, ибо согрешающий друг или брат твой – живой укор тебе, не пресекающему его грех. Как в дурном воспитании детей виноваты родители, так и в грехе твоего ближнего есть доля твоей вины перед Господом. Господь полагает перед нами правило строжайшего спроса с наших ближних за зло: «Аще же согрешит к тебе брат твой, иди и обличи его между собою и тем единем… Аще ли тебе не послушает, пойми с собою паки единаго или два, да при устех двою или триех свидетелей станет всяк глагол. Аще ли не послушает их, повеждь церкви (то есть собранию верующих. – ИМ.). Аще же и церковь преслушает, буди тоебе якоже язычник и мытарь» (Мф. 18, 15–17).
Христианская любовь к ближнему – не слепое уступничество, а упорное требование к другу и брату твоему отвратиться от зла. Сила любви и мера требовательности в каждом человеке определяется высотой духа человека. Полководец, жертвующий собой во имя спасения Родины, терпящий лишения, превозмогающий собственный страх, не будет жалеть и воинов, следующих за ним, предъявляя им столь же суровые требования, как и к себе.
Сказано Господом: «Возлюби ближняго своего, яко сам себе». Любовь к себе – жертвенность, готовность защищать Веру, милостыня, суровый пост, неустанная молитва – дает право требовать того же от друга и брата, – от искреннего твоего, то есть так же сурово и строго, как себя, любить ближнего. У нас же почему-то принято считать, что любовь к себе – это эгоистическое потакание собственным прихотям, потому и исполняем заповедь любви к ближнему, как плохие няньки, балующие дурное дитя: ни тебе выпороть, ни прикрикнуть, чтобы опомнилось, ни в угол поставить. И когда нам говорят, что в желании спасти Россию надо каждому начать с себя, измениться нравственно, перестать грешить, тогда-де переменятся и все вокруг тебя, а нам кажется эта проповедь неисполнимой, ну, в самом деле, может ли целая страна – сегодня сплошь наркоманы, алкоголики, блудники, – вдруг разом перемениться к лучшему, – мы должны вспомнить, что жесткость и даже жестокость по отношению к грехам самого себя дают нам право быть суровыми и с другими людьми, требовать от них того же, что и от себя. Значит, исправившийся алкоголик должен воевать с этой болезнью в других, бывшие блудники и развратники открывать гибельность этого пути остающимся таковыми. Наркоманы, добившиеся исцеления, во Славу Божию обязаны вызволять коснеющих в страшной болезни. А люди, бросившие вызов безбожной власти сами, вправе звать на этот жертвенный путь других отважных.
В этом смысл личного самосовершенствования ради спасения всего народа, иначе каждая улитка в своей раковинке может сколько угодно заботиться о себе любимой, толку от этого не будет даже для самой улитки.
Наши святые подвижники уходили в пустыни для спасения своей души, но, пройдя жесточайшие испытания, вынеся лишения, получали от Бога благодать требовать с тех, кто приходил к ним за окормлением, исправления грехов, налагать на них прещения, благословлять на подвиги. Мы же ждем сегодня от старцев, чтобы они нас пожалели, несчастненьких, приголубили, напророчили чего-нибудь утешительного, и обижаемся, когда получаем обличение – дескать, не по-христиански как-то. Так вот, любовь к ближнему сурова у тех, кто сам к себе суров, жестока у тех, кто сам к себе жесток, требовательна у тех, кто с себя требует. И только такая любовь, а не слезливая жалость к грехам и немощам есть поистине любовь христианская.
Искренний, ближний, друг – таковы в Русском Православии имена тех, кого Господь призывает любить, за кого мы должны быть готовы на самопожертвование. Значения этих слов ныне размыты, извращены.
Ближним сегодня нам предписано называть всякого встречного-поперечного, любого оказавшегося рядом, «в контакте» с нами – христианами. Другом именуется у нас просто хороший знакомый. А слово искренний и вовсе вызывает удивление, ведь для нас ныне это означает откровенный, неложный ответ на вопрос, не более. И получается, что христианский призыв возлюбить искреннего, ближнего, друга своего понимается нами сегодня неверно, ибо эти слова в русском языке резко изменили свои значения.
Обратимся к исконному смыслу этих слов, чтобы увидеть, кого русский православный христианин должен почитать своим другом и ближним.
Слово искренний в славянском языке родственно понятиям искра и корень, означало – высеченный из общего кресала, духовно или кровно родной человек, ветвь одного со мною корня. Христианство всегда мыслилось единым духовным кресалом для всех, кто, взяв крест свой, идет за Господом Иисусом Христом, и потому понятие искренний мой именует только православного христианина, более никого!
Христианское выражение ближний мой имеет еще более узкий смысл. Согласно евангельской притче о милосердном самарянине, оказавшем помощь раненному разбойниками человеку, ближний – оказавший тебе милость, тот, кто откликается на твой зов о помощи, кто всегда готов быть близ тебя, рядом (Лк. 10,29–37). На Руси же только родного человека называли близок. Вот и духовно родной, близкий – православный христианин – именуется нами ближним.
И совсем строго понималось искони славянское слово друг, означавшее только одно – соратник, разумело оно, что рядом с тобой другой такой, как ты. Други-воины на Руси составляли дружины. И слово друг родилось как обозначение ратников на поле боя, плечом к плечу отстаивающих свою правду, свою свободу, свою Веру.
Кто же христианину друг? Единомысленный, единодушный, соратник. Более никто! Вот за кого призывает Господь в заповеди положити душу свою. И при этом Он властно отделяет нас, христиан, от всех прочих, называя верных Ему друзи мои: «Друзи мои есте, аще творите, елика аз заповедаю вам» (Ин.15,13).
Но когда сегодня в друзья и ближние православным набиваются все иноверцы и – что невозможно еще недавно было допустить! – даже иудеи, это подрывает основы нашей Веры, выставляемой в виде непотребной женщины, готовой всякого заключить в свои объятия.
Заповедь любви, по слову Христа Бога, состоит в самопожертвовании за своих, в отдании всего себя за спасение жизни и души своих ближних: «Сия есть заповедь моя, да любите друг друга, якоже аз возлюбих вы. Болыпи сея любве никто же не имать, да кто душу свою положит за други своя. Вы друзи мои есте, аще творите, елика аз заповедаю вам» (Ин.15, 12–14). Это правило христианской жизни, на которое русская душа откликается с радостной готовностью, сегодня пытаются замутить ложными толкованиями, навязывающими нам сомнения в правильности слов Господа.
Читаем, к примеру, в Толковой Библии самоуверенные рассуждения некоего богослова: «Господь пока говорит здесь о самопожертвовании для друзей, а не для всех людей (какое Он проявил Сам). Это ограничение объема самопожертвования объясняется тем, что Господь жалел своих смущенных предстоящей разлукой учеников и не хотел предъявлять к ним требования, для них слишком тяжелые». За нелепо канцелярскими фразами об «объеме самопожертвования» отчетливо проступает страх этого так называемого богослова, что христианин нового времени вдруг, как в добрые старые времена, станет делить мир на своих и чужих, что он ополчится на чужих за своих. А как иначе понимать эти Христовы слова? Ведь очевидно, что самопожертвование за своих во исполнение заповеди любви к ближнему возможно только, если им грозит опасность от чужих, от врагов. В минуту смертельного риска заповедано православному христианину заступиться за други своя.
Но евангельская любовь к ближнему выдвигает и жесточайшие требования, ибо согрешающий друг или брат твой – живой укор тебе, не пресекающему его грех. Как в дурном воспитании детей виноваты родители, так и в грехе твоего ближнего есть доля твоей вины перед Господом. Господь полагает перед нами правило строжайшего спроса с наших ближних за зло: «Аще же согрешит к тебе брат твой, иди и обличи его между собою и тем единем… Аще ли тебе не послушает, пойми с собою паки единаго или два, да при устех двою или триех свидетелей станет всяк глагол. Аще ли не послушает их, повеждь церкви (то есть собранию верующих. – ИМ.). Аще же и церковь преслушает, буди тоебе якоже язычник и мытарь» (Мф. 18, 15–17).
Христианская любовь к ближнему – не слепое уступничество, а упорное требование к другу и брату твоему отвратиться от зла. Сила любви и мера требовательности в каждом человеке определяется высотой духа человека. Полководец, жертвующий собой во имя спасения Родины, терпящий лишения, превозмогающий собственный страх, не будет жалеть и воинов, следующих за ним, предъявляя им столь же суровые требования, как и к себе.
Сказано Господом: «Возлюби ближняго своего, яко сам себе». Любовь к себе – жертвенность, готовность защищать Веру, милостыня, суровый пост, неустанная молитва – дает право требовать того же от друга и брата, – от искреннего твоего, то есть так же сурово и строго, как себя, любить ближнего. У нас же почему-то принято считать, что любовь к себе – это эгоистическое потакание собственным прихотям, потому и исполняем заповедь любви к ближнему, как плохие няньки, балующие дурное дитя: ни тебе выпороть, ни прикрикнуть, чтобы опомнилось, ни в угол поставить. И когда нам говорят, что в желании спасти Россию надо каждому начать с себя, измениться нравственно, перестать грешить, тогда-де переменятся и все вокруг тебя, а нам кажется эта проповедь неисполнимой, ну, в самом деле, может ли целая страна – сегодня сплошь наркоманы, алкоголики, блудники, – вдруг разом перемениться к лучшему, – мы должны вспомнить, что жесткость и даже жестокость по отношению к грехам самого себя дают нам право быть суровыми и с другими людьми, требовать от них того же, что и от себя. Значит, исправившийся алкоголик должен воевать с этой болезнью в других, бывшие блудники и развратники открывать гибельность этого пути остающимся таковыми. Наркоманы, добившиеся исцеления, во Славу Божию обязаны вызволять коснеющих в страшной болезни. А люди, бросившие вызов безбожной власти сами, вправе звать на этот жертвенный путь других отважных.
В этом смысл личного самосовершенствования ради спасения всего народа, иначе каждая улитка в своей раковинке может сколько угодно заботиться о себе любимой, толку от этого не будет даже для самой улитки.
Наши святые подвижники уходили в пустыни для спасения своей души, но, пройдя жесточайшие испытания, вынеся лишения, получали от Бога благодать требовать с тех, кто приходил к ним за окормлением, исправления грехов, налагать на них прещения, благословлять на подвиги. Мы же ждем сегодня от старцев, чтобы они нас пожалели, несчастненьких, приголубили, напророчили чего-нибудь утешительного, и обижаемся, когда получаем обличение – дескать, не по-христиански как-то. Так вот, любовь к ближнему сурова у тех, кто сам к себе суров, жестока у тех, кто сам к себе жесток, требовательна у тех, кто с себя требует. И только такая любовь, а не слезливая жалость к грехам и немощам есть поистине любовь христианская.
О языке молитвы
Святой Иоанн Златоуст сравнивает молитву с водой, та питает деревья, молитва – душу человека неодолимой крепостью. Еще молитва подобна несокрушимой крепостной стене и непоколебимой страже против сил бесовских. Молитва – свет для души, как солнце – свет для тела. Старца Паисия Святогорца спросили однажды: «Как усиливается Вера?» Он отвечал: «Вера усиливается молитвой. Человек, не возделавший в себе Веру измлада, но расположенный к этому, может возделать ее молитвой, прося у Христа прибавить ему Веру».
Молитва соединяет нас с ангелами, ибо чести говорить с Богом удостоены только ангелы.
Верно сказано, что картина нашего языка – картина нашего мира. И покуда в нашем языке есть слова молитвы – наш мир рядом с Богом.
Первое, с чего начинают христиане молитву, это священные слова Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.
Древняя формула во имя сохранилась в русском языке – мы говорим: во имя чести, во имя славы, во имя детей, во имя дружбы, во имя любви – что означает для чести, для славы, для детей, для друга, для любви, то есть сделать что-то во имя – значит принести себя в жертву, причем в жертву в высочайшем смысле этого слова – бескорыстно отдать всего себя. Сознавая, что значит жить во имя чести, во имя славы или любви, мы никогда не признаем жизнь во имя наживы, во имя денег, во имя удовольствий.
Когда мы говорим Во имя Отца и Сына и Святаго Духа – мы себя в тот миг полагаем к подножию Пресвятой Троицы, мы себя и жизнь свою осознаем жертвой, такой же, как и жертва Господа Иисуса Христа, во имя тех же ценностей и идеалов. Это очень ответственные и высокие слова, потому с них и начинается Богослужение и молитвенные правила христиан – наши служение и жертва во имя завещанного, заповеданного Богом.
В молитвах своих мы обращаемся к Богу и в именах Божиих выражаем свое познание Творца.
Первое имя Бога – Сый, что значит Сущий и Истинный, – Бог Истины, существующий вечно и беспредельно, безначально и бесконечно, несотворенно и нетленно.
Сый – вечность и истинность Бога. Потому и взываем в молитве Святому Духу: Царю Небесный Утешителю, Душе Истины, Иже везде Сый и вся Исполняяй.
Благий – праведность, святость и благость Его.
Мы величаем Его Господь и Владыка, потому что Он господствует в мире. Именуем Царь и Вседержитель, потому что Он царствует в мире. Называем Творец и Создатель, ибо Он создал все сущее. Он для нас Пастырь и Спаситель, потому что опекает созданных Им и как Учитель наставляет своих учеников.
Все это – Господь Вседержитель, Спаситель Всеведущий, Царь Небесный, Всевышний Создатель, Пастырь Добрый, Творец Благий, Владыка Всемилостивый, – суть имена, отражающие наше понимание Господа, наше отношение к Нему.
А вот имена врага рода человеческого – дьявола люди так часто произносят всуе, не задумываясь о том, что по призыву имени бесовского и входят бесы в человека, чертыхаться – все равно что бесноваться. Дьявол – из греческого языка, сатана – по имени первого падшего духа Сатанаила – тоже заимствовано нами из греческого языка, а греческим взято из еврейского. И слово демон – греческого происхождения.
В славянском языке два наиболее распространенных названия дьявола – черт и бес. Бес происходит от глагола бояться, слово с этим корнем в других языках означает – мерзость, гнусность, все отвратительное. Бес – нечто мерзостное, чего следует бояться. Слово черт родственно корню чары, что значит «делание зла, ненависть», то есть черт – ненавидящий и ненавистный одновременно. Беса по-русски и по-славянски называют еще словом враг, – тот, кто извергнут, отвергнут.
Вот и получается, что бес – мерзость и гнусность в очах Божиих, черт – ненавистный Богу и ненавидящий Всевышнего, враг – извергнутый из Лона Создателя и Творца нашего. Подумайте, как часто мы поминаем эти богопротивные имена, а ведь слова эти еще больше распаляют в нас ненависть, потому что духи злобы поднебесной немедленно откликаются на призыв, приближаются к нам, норовят уловить, ухватить, подхватить.
У дьявольских сил есть и другие имена, которые более отчетливо раскрывают их суть. К примеру, дьявола называют по-славянски клеветник. Прямое родство с клеветой, а клевета от глагола клевать, ловить значит. Сравните: у птицы – клюв, им она ловит добычу, рыба клюет, то есть ловится. И потому клеветник – ловец, расставляющий сети клеветы для своей жертвы.
Дьявола еще называют лжец или отец лжи. Ложь, если вдуматься, – когда на человека возлагают недолжное, для него оскорбительное, обидное. В русском языке до сих пор существует выражение обложить непотребными словами. Отец лжи этому способствует. И многие из нас переживали чувство огромной тяжести на сердце от оскорбления словом. Буквально, когда нас обложили черными словами.
Еще дьявола называют льстец, ведь лесть признается дьявольскими кознями. Сегодня не видит русский язык в этом слове ничего опасного, льстить – говорить в лицо человеку приятное, ему не свойственное и не присущее, задабривать его, втираться в доверие. Однако исконно лесть от глагола лить – то, чем обливают, обволакивают, подобно гусенице в коконе, чтобы в приятной оболочке лести сделать человека нечувствительным к правде, непроницаемым для истины. Не страшным и грозным свойственно сатане завлекать грешника, а именно приятным, заманчивым. Лесть и льстец – самые подходящие для него слова.
Еще одно сатанинское имя – лукавый, в нем выражена суть искривления прямого пути к Господу. И последнее в этом ряду бесовских имен – неприязнь. Мы говорим в молитве «Но избави нас от неприязни». Неприязнь – не принявший Бога, еще одно имя дьявола.
Итак, слова, именующие Господа, имеют великую силу приближать нас к Творцу, делать слышимыми наши молитвы. Сатанинские же имена погружают человека в омут безверия и отчаяния, ибо несут в себе злой дух. Словом, мы сами определяем и выбираем, с кем идем по жизни, – с Богом или с исконным врагом рода человеческого.
Молитва соединяет нас с ангелами, ибо чести говорить с Богом удостоены только ангелы.
Верно сказано, что картина нашего языка – картина нашего мира. И покуда в нашем языке есть слова молитвы – наш мир рядом с Богом.
Первое, с чего начинают христиане молитву, это священные слова Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.
Древняя формула во имя сохранилась в русском языке – мы говорим: во имя чести, во имя славы, во имя детей, во имя дружбы, во имя любви – что означает для чести, для славы, для детей, для друга, для любви, то есть сделать что-то во имя – значит принести себя в жертву, причем в жертву в высочайшем смысле этого слова – бескорыстно отдать всего себя. Сознавая, что значит жить во имя чести, во имя славы или любви, мы никогда не признаем жизнь во имя наживы, во имя денег, во имя удовольствий.
Когда мы говорим Во имя Отца и Сына и Святаго Духа – мы себя в тот миг полагаем к подножию Пресвятой Троицы, мы себя и жизнь свою осознаем жертвой, такой же, как и жертва Господа Иисуса Христа, во имя тех же ценностей и идеалов. Это очень ответственные и высокие слова, потому с них и начинается Богослужение и молитвенные правила христиан – наши служение и жертва во имя завещанного, заповеданного Богом.
В молитвах своих мы обращаемся к Богу и в именах Божиих выражаем свое познание Творца.
Первое имя Бога – Сый, что значит Сущий и Истинный, – Бог Истины, существующий вечно и беспредельно, безначально и бесконечно, несотворенно и нетленно.
Сый – вечность и истинность Бога. Потому и взываем в молитве Святому Духу: Царю Небесный Утешителю, Душе Истины, Иже везде Сый и вся Исполняяй.
Благий – праведность, святость и благость Его.
Мы величаем Его Господь и Владыка, потому что Он господствует в мире. Именуем Царь и Вседержитель, потому что Он царствует в мире. Называем Творец и Создатель, ибо Он создал все сущее. Он для нас Пастырь и Спаситель, потому что опекает созданных Им и как Учитель наставляет своих учеников.
Все это – Господь Вседержитель, Спаситель Всеведущий, Царь Небесный, Всевышний Создатель, Пастырь Добрый, Творец Благий, Владыка Всемилостивый, – суть имена, отражающие наше понимание Господа, наше отношение к Нему.
А вот имена врага рода человеческого – дьявола люди так часто произносят всуе, не задумываясь о том, что по призыву имени бесовского и входят бесы в человека, чертыхаться – все равно что бесноваться. Дьявол – из греческого языка, сатана – по имени первого падшего духа Сатанаила – тоже заимствовано нами из греческого языка, а греческим взято из еврейского. И слово демон – греческого происхождения.
В славянском языке два наиболее распространенных названия дьявола – черт и бес. Бес происходит от глагола бояться, слово с этим корнем в других языках означает – мерзость, гнусность, все отвратительное. Бес – нечто мерзостное, чего следует бояться. Слово черт родственно корню чары, что значит «делание зла, ненависть», то есть черт – ненавидящий и ненавистный одновременно. Беса по-русски и по-славянски называют еще словом враг, – тот, кто извергнут, отвергнут.
Вот и получается, что бес – мерзость и гнусность в очах Божиих, черт – ненавистный Богу и ненавидящий Всевышнего, враг – извергнутый из Лона Создателя и Творца нашего. Подумайте, как часто мы поминаем эти богопротивные имена, а ведь слова эти еще больше распаляют в нас ненависть, потому что духи злобы поднебесной немедленно откликаются на призыв, приближаются к нам, норовят уловить, ухватить, подхватить.
У дьявольских сил есть и другие имена, которые более отчетливо раскрывают их суть. К примеру, дьявола называют по-славянски клеветник. Прямое родство с клеветой, а клевета от глагола клевать, ловить значит. Сравните: у птицы – клюв, им она ловит добычу, рыба клюет, то есть ловится. И потому клеветник – ловец, расставляющий сети клеветы для своей жертвы.
Дьявола еще называют лжец или отец лжи. Ложь, если вдуматься, – когда на человека возлагают недолжное, для него оскорбительное, обидное. В русском языке до сих пор существует выражение обложить непотребными словами. Отец лжи этому способствует. И многие из нас переживали чувство огромной тяжести на сердце от оскорбления словом. Буквально, когда нас обложили черными словами.
Еще дьявола называют льстец, ведь лесть признается дьявольскими кознями. Сегодня не видит русский язык в этом слове ничего опасного, льстить – говорить в лицо человеку приятное, ему не свойственное и не присущее, задабривать его, втираться в доверие. Однако исконно лесть от глагола лить – то, чем обливают, обволакивают, подобно гусенице в коконе, чтобы в приятной оболочке лести сделать человека нечувствительным к правде, непроницаемым для истины. Не страшным и грозным свойственно сатане завлекать грешника, а именно приятным, заманчивым. Лесть и льстец – самые подходящие для него слова.
Еще одно сатанинское имя – лукавый, в нем выражена суть искривления прямого пути к Господу. И последнее в этом ряду бесовских имен – неприязнь. Мы говорим в молитве «Но избави нас от неприязни». Неприязнь – не принявший Бога, еще одно имя дьявола.
Итак, слова, именующие Господа, имеют великую силу приближать нас к Творцу, делать слышимыми наши молитвы. Сатанинские же имена погружают человека в омут безверия и отчаяния, ибо несут в себе злой дух. Словом, мы сами определяем и выбираем, с кем идем по жизни, – с Богом или с исконным врагом рода человеческого.
Как русский перевод меняет смысл Слова Божьего
Заповеди Закона Божьего мы чаще слышим в русском переводе, но очень часто переводы грешат неточностями в выборе слов и вводят нас в неправильное понимание уже самих заповедей. Давайте сравним Заповеди закона Божьего на церковнославянском языке и на русском.
Первая Заповедь: Азъ есмь Господь Богъ твой, да не будут тебе бози инии разве мене. – Я Господь Бог твой, чтобы не было у тебя других богов кроме меня.
В русском переводе говорится о сонмище богов, среди которых надо выбрать Бога своего. Церковнославянский текст Заповеди говорит только об одном – Боге Истинном, подчеркивает: Да не будут инии бози – вот подлинный смысл, он в том, что все иное – идолы, силы природы, златой телец, страсти человеческие, словом, все, что склонен обожествлять человек, не является на самом деле божеством. И только Аз есмь Господь Бог твой.
Вторая Заповедь: Не сотвори себе кумира и всякаго подобия елика на земли низу и елика въ водахъ под землею да не поклонишися имъ ни послужиши имъ – Не делай себе идола и никакого изображения того, что на небе вверху, что на земле внизу, что в водах под землею, не кланяйся и не служи им.
Не сотвори себе кумира… Непонятно, зачем здесь понадобился перевод слову кумир? Ведь кумир – это и есть идол, которому поклоняются как богу. Всякое подобие земного, тварного не сотвори для поклонения! – говорит Господь Бог в Заповеди, а в переводе что видим? Вместо подобия возникает… изображение, – неправильно! Подобие – сходство в лучшем, ибо корень доб– имеет значение добро. Этот корень есть не только в слове добрый, но и в бытовых понятиях удобный, сдоба, удобрение. Не чужды этому корню и слова, обозначающие высокое, к примеру, – преподобный. Подобие – это сходство в добром, в благом, вот почему у нас святые именуются преподобными – подобные Всевышнему в добре, во благе, источником которого является Господь. Заповедь предостерегает, чтобы люди не наделяли подобием – добром высшим, свойственным только Богу – земные тварные существа или вещи. А от чего предостерегает русский перевод этой заповеди: не делай себе никакого изображения… не кланяйся, не служи им. В числе изображений того, что на земле, наши святые подвижники, того, что на небе – святые ангелы. То есть в русский перевод заповеди подспудно заложена идея иконоборчества, имеющая иудейские корни. Ибо именно иудеи отрицают всякое зримое изображение святости.
Третья Заповедь: Не приемли имене Господа Бога твоего всуе. – Не произноси имени Господа твоего напрасно.
Всмотримся в слово всуе, означает оно запрет поминать имя Божие в суете, без молитвы. Русский же перевод подсовывает иной, искажающий смысл, ведь напрасно значит без пользы, зря, то есть христианами подсознательно усваивается прагматический смысл обращения к имени Господа. Нас убеждают русским переводом, что к Богу надо прибегать не напрасно, а значит только с какой-либо целью. И эта опасная мысль въедается в сознание православных, которые даже молитву начинают воспринимать как торг: мы-де Тебе, Боже, приносим свои моления, а уж Ты нам подай, что просим!
Четвертая Заповедь: Помни день субботный еже святити его: шесть дней делай ми сотвориши в нихъ вся дела твоя, въ день же седьмый, суббота, Господу Богу твоему. – Помни день субботний, чтобы проводить его свято: шесть дней работай и совершай в них все дела твои, а день седьмый – день покоя, да будет посвящен Господу Богу твоему.
Вот малопонятное выражение: Помни день субботный еже святити его – но оно вовсе не означает проводить день свято, в переводе к тому же лукаво вставлено – в покое. Ведь тогда мы уподобляемся иудеям, запрещающим в субботу всякий труд, и святое времяпровождение понимающим только как чтение своего талмуда в синагогах, в то время как трудятся за них в этот день гои – иноверцы, уподобляемые евреями животным. Святити день субботный – говорит о том, чтобы, как жертву, посвящать этот день Богу. Как русские православные приносят Господу зримые жертвы: святят куличи, урожай, скот, принося, отделяя часть Богови, так и, по крайней мере, один день в неделю человек обязывается уделять Господу – служба в храме, бескорыстное служение ближнему, проповедь Веры христианской, – все то, чем мы можем послужить Богу, а не только себе.
Пятая Заповедь: Чти отца и матерь твою, да благо ти будет, и да долголетен будеши на земли. – Почитай отца своего и матерь свою, чтобы тебе хорошо было и чтобы ты долго жил на земле.
Церковнославянское Да благо ти будет – вовсе не соответствуют русскому переводу – чтобы тебе было хорошо. Хорошо бывает за трапезой, на отдыхе, на природе, в бане, наконец. И только благо – высшее добро, которого человек удостаивается от Бога. Получается, что этим вот неправильным русским переводом нам лукаво внушается мысль о том, что почитание родителей влечет за собой земные удовольствия, а не благословение Божие. Таков подход к пониманию пятой заповеди можно расценить как вовлечение в жидовство, поскольку стремление человека, чтобы «ему было хорошо», расценивается Православием как греховный эгоизм, а вот иудеи как раз стремление к земному процветанию всячески приветствуют.
Церковнославянское выражение Да долголетен будеши на земли – тоже не соответствует русскому чтобы ты долго жил на земле. Долголетие – это не физическое пребывание наше в земной жизни, а благоденствие нашего потомства из рода в род, долголетие человека на земле, это когда, по слову пророка Давида, семя твое наследит землю. Но высокий смысл Пятой Заповеди в русской интерпретации умышленно переводят в личную плоскость – чтобы ты и только ты, бренный, то есть сотворенный из брения – грязи человеку долго жил на бренной земле\
Шестая Заповедь Не убий по-русски передана без искажений – Не убей.
А Седьмая Заповедь Не прелюбы сотвори переводится – Не прелюбодействуй. Прелюбы – если переводить на русский, буквально – измена любви, ведь приставка пре– или по-русски пере– означает через; сотворить пре-любы – переступить через любовь. Поэтому Седьмая Заповедь должна быть понята так – не изменяй любви, не преступай через любовь. Значение гораздо выше, чем предостережение против одного только прелюбодеяния, супружеской неверности. Нельзя изменять духу любви в дружбе, возбраняется отвращаться от любви к детям, к народу своему, к Отчизне, – ко всему, к чему Господь заложил любовь в природу человека.
Первая Заповедь: Азъ есмь Господь Богъ твой, да не будут тебе бози инии разве мене. – Я Господь Бог твой, чтобы не было у тебя других богов кроме меня.
В русском переводе говорится о сонмище богов, среди которых надо выбрать Бога своего. Церковнославянский текст Заповеди говорит только об одном – Боге Истинном, подчеркивает: Да не будут инии бози – вот подлинный смысл, он в том, что все иное – идолы, силы природы, златой телец, страсти человеческие, словом, все, что склонен обожествлять человек, не является на самом деле божеством. И только Аз есмь Господь Бог твой.
Вторая Заповедь: Не сотвори себе кумира и всякаго подобия елика на земли низу и елика въ водахъ под землею да не поклонишися имъ ни послужиши имъ – Не делай себе идола и никакого изображения того, что на небе вверху, что на земле внизу, что в водах под землею, не кланяйся и не служи им.
Не сотвори себе кумира… Непонятно, зачем здесь понадобился перевод слову кумир? Ведь кумир – это и есть идол, которому поклоняются как богу. Всякое подобие земного, тварного не сотвори для поклонения! – говорит Господь Бог в Заповеди, а в переводе что видим? Вместо подобия возникает… изображение, – неправильно! Подобие – сходство в лучшем, ибо корень доб– имеет значение добро. Этот корень есть не только в слове добрый, но и в бытовых понятиях удобный, сдоба, удобрение. Не чужды этому корню и слова, обозначающие высокое, к примеру, – преподобный. Подобие – это сходство в добром, в благом, вот почему у нас святые именуются преподобными – подобные Всевышнему в добре, во благе, источником которого является Господь. Заповедь предостерегает, чтобы люди не наделяли подобием – добром высшим, свойственным только Богу – земные тварные существа или вещи. А от чего предостерегает русский перевод этой заповеди: не делай себе никакого изображения… не кланяйся, не служи им. В числе изображений того, что на земле, наши святые подвижники, того, что на небе – святые ангелы. То есть в русский перевод заповеди подспудно заложена идея иконоборчества, имеющая иудейские корни. Ибо именно иудеи отрицают всякое зримое изображение святости.
Третья Заповедь: Не приемли имене Господа Бога твоего всуе. – Не произноси имени Господа твоего напрасно.
Всмотримся в слово всуе, означает оно запрет поминать имя Божие в суете, без молитвы. Русский же перевод подсовывает иной, искажающий смысл, ведь напрасно значит без пользы, зря, то есть христианами подсознательно усваивается прагматический смысл обращения к имени Господа. Нас убеждают русским переводом, что к Богу надо прибегать не напрасно, а значит только с какой-либо целью. И эта опасная мысль въедается в сознание православных, которые даже молитву начинают воспринимать как торг: мы-де Тебе, Боже, приносим свои моления, а уж Ты нам подай, что просим!
Четвертая Заповедь: Помни день субботный еже святити его: шесть дней делай ми сотвориши в нихъ вся дела твоя, въ день же седьмый, суббота, Господу Богу твоему. – Помни день субботний, чтобы проводить его свято: шесть дней работай и совершай в них все дела твои, а день седьмый – день покоя, да будет посвящен Господу Богу твоему.
Вот малопонятное выражение: Помни день субботный еже святити его – но оно вовсе не означает проводить день свято, в переводе к тому же лукаво вставлено – в покое. Ведь тогда мы уподобляемся иудеям, запрещающим в субботу всякий труд, и святое времяпровождение понимающим только как чтение своего талмуда в синагогах, в то время как трудятся за них в этот день гои – иноверцы, уподобляемые евреями животным. Святити день субботный – говорит о том, чтобы, как жертву, посвящать этот день Богу. Как русские православные приносят Господу зримые жертвы: святят куличи, урожай, скот, принося, отделяя часть Богови, так и, по крайней мере, один день в неделю человек обязывается уделять Господу – служба в храме, бескорыстное служение ближнему, проповедь Веры христианской, – все то, чем мы можем послужить Богу, а не только себе.
Пятая Заповедь: Чти отца и матерь твою, да благо ти будет, и да долголетен будеши на земли. – Почитай отца своего и матерь свою, чтобы тебе хорошо было и чтобы ты долго жил на земле.
Церковнославянское Да благо ти будет – вовсе не соответствуют русскому переводу – чтобы тебе было хорошо. Хорошо бывает за трапезой, на отдыхе, на природе, в бане, наконец. И только благо – высшее добро, которого человек удостаивается от Бога. Получается, что этим вот неправильным русским переводом нам лукаво внушается мысль о том, что почитание родителей влечет за собой земные удовольствия, а не благословение Божие. Таков подход к пониманию пятой заповеди можно расценить как вовлечение в жидовство, поскольку стремление человека, чтобы «ему было хорошо», расценивается Православием как греховный эгоизм, а вот иудеи как раз стремление к земному процветанию всячески приветствуют.
Церковнославянское выражение Да долголетен будеши на земли – тоже не соответствует русскому чтобы ты долго жил на земле. Долголетие – это не физическое пребывание наше в земной жизни, а благоденствие нашего потомства из рода в род, долголетие человека на земле, это когда, по слову пророка Давида, семя твое наследит землю. Но высокий смысл Пятой Заповеди в русской интерпретации умышленно переводят в личную плоскость – чтобы ты и только ты, бренный, то есть сотворенный из брения – грязи человеку долго жил на бренной земле\
Шестая Заповедь Не убий по-русски передана без искажений – Не убей.
А Седьмая Заповедь Не прелюбы сотвори переводится – Не прелюбодействуй. Прелюбы – если переводить на русский, буквально – измена любви, ведь приставка пре– или по-русски пере– означает через; сотворить пре-любы – переступить через любовь. Поэтому Седьмая Заповедь должна быть понята так – не изменяй любви, не преступай через любовь. Значение гораздо выше, чем предостережение против одного только прелюбодеяния, супружеской неверности. Нельзя изменять духу любви в дружбе, возбраняется отвращаться от любви к детям, к народу своему, к Отчизне, – ко всему, к чему Господь заложил любовь в природу человека.