– Это моя приятельница, – объяснила мне подруга. – Принесла мне книги.
Вошла невысокая женщина с коротко остриженными мягкими волосами, высокими скулами – явной примесью татарской крови, небольшими серо-голубыми глазами с восточным разрезом, опушенными короткими ресницами. Правильное лицо с сеточкой мелких морщинок вокруг глаз и детская улыбка, которую совсем не портил заметный недостаток нескольких коренных зубов.
– Здравствуйте, – поздоровалась она со мной, войдя на кухню. – Меня зовут Марина.
Мы пили чай и разговаривали уже втроем. Расспросив меня о моих проблемах, Марина улыбнулась и сказала: «Я не работаю. Можешь оставить сына у меня».
Так началась наша дружба. Через два часа я с сыном вошла в ее двухкомнатную квартиру на проспекте Просвещения.
Вошла и застыла на пороге. Везде, куда доставал взгляд, был потрясающий бардак. На большом круглом столе в прихожей лежала гора вещей, состоящая из газет, перчаток, полиэтиленовых пакетов, трусов, детской скакалки, старой сумки с оторванной ручкой и большой грязной кастрюли. В кухне все поверхности были покрыты немытой посудой, банками, коробками с какой-то едой, вазами с засохшими цветами, скомканными кухонными полотенцами. В комнатах одежда лежала везде – на диванах, книжных полках, стульях и просто на полу. Для полноты картины не хватало грязных носков на люстре. Их не было просто потому, что люстра отсутствовала как таковая – под потолком висела пыльная лампочка в черном патроне.
Заметив мое вытянувшееся лицо, Марина сказала:
– Тут у меня беспорядок, но ты не удивляйся. Это я генеральную уборку начала, да пока не закончила.
Я промолчала. Генеральной уборкой в этой квартире не пахло. Палеозойские отложения мусора, прикрытые книжными завалами юрского периода, плавно переходили в слой тряпок, сформировавшийся в кайнозойскую эру. Это был образ жизни.
На следующий день я легла на операцию. Сын остался у Марины.
Через неделю меня выписали из больницы с гипсом, закрывавшим правую руку от плеча до кончиков пальцев.
– Минимум десять недель, а дальше будет видно, – строго ответил хирург на мой вопрос о сроках снятия гипса, царапая что-то важное в истории болезни.
Я вернулась к Марине. Через неделю сына забрала свекровь. У меня оставались некоторые деньги, и я собиралась снять комнату.
– Ну и куда ты пойдешь, убогая? – спросила Марина, глядя на мою подвешенную на косынке руку. – Ты ж сама с себя джинсы снять не можешь.
– Джинсы снять могу, – не согласилась я. – С остальным труднее.
– Поживи уж, пока гипс снимут. Ты нам не мешаешь, – сказала Марина.
Нужно было начинать жизнь с нуля. Нуль стоял перед моими глазами, кривлялся, издевательски скукоживался в куриную гузку и с неприличным звуком расправлял отверстие, горделиво поводя жирными боками. Мне нужен был тайм-аут. Мне очень нужен был тайм-аут, хотя бы до конца болезни. Я приняла ее предложение.
Семья, в которой я осталась жить, состояла из трех человек и собаки. Маринин муж Степан, молчаливый высокий мужчина, был старше нее на двенадцать лет. Он был геологом, потерявшим здоровье на разведке залежей радиоактивных пород, и работал в НИИ, связанном с геологией. Дочка Леночка – удивительной красоты девочка, похожая на молодую Грету Гарбо, была старше моего сына на два года – ей было двенадцать. Собака Чара, черная лайка, еще щенком подобранная Степаном на пустыре около дома, была спокойным и умным зверем с одним явным тараканом в голове – она категорически отказывалась оставаться дома одна. Исцарапанная до стальной основы внутренняя сторона входной двери в квартиру и сгрызенные в хлам наличники напоминали хозяевам о том, что дома их ждут с нетерпением.
Немного обжившись, я попыталась внести свой вклад в Маринино домашнее хозяйство.
– Марин, давай я разберу вещи в гостиной, – предложила я подруге. – Рассортирую и разложу в шкафу.
Марина изменилась в лице.
– Ничего не надо разбирать. Я все сделаю сама. Ты лучше телевизор посмотри или почитай.
Я не могла сидеть без дела. Списав реакцию Марины на деликатное нежелание эксплуатировать инвалида, коим я тогда была, я дождалась, когда она уйдет по делам.
– Леночка, – сказала я. – Давай поможем маме, наведем порядок.
– Бесполезно, теть Тань, – сказал ребенок. – Я уже пыталась. Ничего вы с этим не сделаете.
– Сделаем не сделаем, а попытаться надо, – сказала я и рекрутировала ребенка.
Через час Леночка устала.
– Теть Тань, а чаю попить? – попыталась переключить меня Леночка на другое занятие.
– Иди, пей, я потом подойду, – сказала я ей и продолжала уборку.
Одной рукой разбирать вещи было неудобно, но можно. Рассортировав все по принадлежности – Маринины, Степины и детские вещи отдельно, я собрала в пакет все детские носки и колготки.
– Леночка, где лежат твои носки? – спросила я ребенка. – У меня тут целый пакет, где его место?
– Куда положу, там и лежат, – меланхолически ответила Леночка. – Место найдите сами. Можете положить под батарею. Или в угол. Или на полку. Все равно разбредутся по всему дому, как тараканы.
Это был удар. Можно навести порядок в доме, разложив все по местам. Но нельзя навести порядок, если ни у одной вещи нет своего места как такового.
Я не сдавалась. Поставив цель, надо идти до конца. Подумав, я решила начать с другой стороны. Для книг в квартире все-таки были полки. Выбрав из завалов все книги, журналы, блокноты и ручки, я поставила все на полки. Количество вещей, парящих в свободном полете, несколько уменьшилось.
Потом из кучи одежды я отобрала вещи, место которым, по моему мнению, было разве что на помойке, – старые растянутые свитера непонятного размера и фасона, со спущенными петлями и затяжками, линялые шарфики и коврики со следами собачьих зубов, рваные колготки, мужские рубашки с протертыми до дыр воротничками и манжетами и многое другое.
– Марина, хорошую одежду я сложила на диване, а что делать с этими вещами? – наивно спросила я у вернувшейся хозяйки.
– Сложи в углу и чем-нибудь накрой, чтобы в глаза не бросалось, – ответила Марина.
– Зачем? – удивилась я. – Что ты будешь с ними делать?
– Там все нужное. Рубашки пойдут на тряпки – это чистый хлопок. Свитера я распущу, свяжу Леночке что-нибудь модное. Коврик положим Чаре, когда этот износится. Ничего выкидывать нельзя. В хозяйстве все пригодится.
Леночка, стоя за спиной у матери, подавала мне знаки – махала руками, делала страшные глаза и прикладывала палец к губам, призывая меня к молчанию.
Когда Марина ушла на кухню, ребенок закрыл дверь и шепотом сказал мне на ухо: «Вы что, теть Тань! При маме молчите как рыба на эту тему. Потом все без нее выкинем, она этого никогда не заметит! Мы с папой всегда так делаем».
Я училась жить. Жить без руки и по новым правилам. Через несколько дней я уже уверенно мыла посуду, натянув резиновую перчатку на кисть, зажатую гипсом, и придерживая тарелки кончиками пальцев. Научилась гладить белье, держа утюг в левой руке. Научилась готовить одной рукой и подметать полы, вытирать пыль. Мы с Леночкой, оставшись одни, разбирали шкафы, выкидывали лишнее, проводили ревизию на кухонных полках.
– Ух, какая красота! – говорила вернувшаяся Марина, окидывая квартиру довольным взглядом.
Время летело быстро. Марина не работала, средств в семье не хватало. Я отдавала деньги за продукты и что-то покупала сама, изредка выбираясь на улицу, – на гипс с трудом налезал пуховик, а февральские морозы не располагали к прогулкам.
Гипс мне сняли в середине апреля.
– К нам скоро приедет мой племянник, он собирается поступать в институт, – отводя глаза, сказала Марина.
Тайм-аут закончился. Я сняла комнату у полубезумной старухи и собрала вещи. Марина плакала, прощаясь со мной.
– Ты будешь к нам приходить? – спрашивала она меня, вытирая слезы.
– Конечно, буду, – подтвердила я. Эти люди на многие годы вперед стали моей семьей.
Через месяц на крутом повороте Киевского шоссе на мокром асфальте меня вынесло на встречную полосу в лоб пятитонному армейскому «ЗИЛу». В последнюю долю секунды я успела вывернуть руль, подставив под удар правое крыло. Складываясь и выворачиваясь вдоль невидимых силовых линий, кузов машины превратился в чудовищный металлический цветок. Двигатель, сорванный с подушек, вдавило в салон. Карданом выгнуло задний мост. Бак был полон, и в багажнике лежали две двадцатилитровых канистры бензина. Взрыва не было. В груде железа целым осталось только водительское кресло. Погибая сама, моя «Волга», моя металлическая девочка спасла мне жизнь, прикрыв хрупкое человеческое тело стальным щитом. У меня было легкое сотрясение мозга, несколько ссадин и синяки от ремней безопасности, прижавших меня к спинке кресла.
– Этого не может быть, – потрясенно сказал пожилой гаишник, переводя взгляд с искореженной груды металла, под которой растекалась волна бензина, на мое лицо, и встряхнул головой, пытаясь рассеять наваждение. – Вы не могли выжить.
Наверное, судьбе не нужна была моя жизнь. Она просто отрезала последнюю ниточку, связывавшую меня с прошлым. Небесная Аннушка разлила масло, чтобы забрать жизнь моей машины.
Ледниковый период продолжался.
Со мной происходили невероятные события. Из ниоткуда появлялись новые люди, переворачивая мою жизнь и исчезая после этого в никуда. У меня кончились деньги, но вальяжный французский коммерсант Патрик, с которым мы случайно познакомились, когда я заехала на работу к приятелю, пригласил меня в Париж и оплатил поездку. С ним и его женой, элегантной светловолосой француженкой, мы проехали на автомобиле половину Франции, побывав на Лазурном Берегу на самой роскошной регате сезона. Пили вино из подвалов на их вилле в Ардеше, сидели у камина в гостиной с темными от времени дубовыми балками и разговаривали о перестройке и Горбачеве.
Через две недели я вернулась в Россию. Мой жирный нуль, зевая и почесывая бока, вылез из угла потертого чемодана.
Через три месяца я решила вопрос с работой, сняла двухкомнатную квартиру и привезла детей. Жизнь вошла во временную, но устойчивую колею.
Я приезжала к Марине каждую неделю. Доставала из пакетов мясо, фрукты и чай. Мы ужинали, обсуждали последние новости, я шла курить на балкон, потом опять возвращалась на кухню.
Маринина квартира всегда оказывала на меня непонятное влияние. Даже если я приходила полная сил, через десять минут я начинала чувствовать усталость, через полчаса – сонливость. Если я задерживалась дольше, чем на час, я шла в комнату, разгребала вещи на диване, освобождая место, и засыпала, не успев донести голову до подушки. Иногда мне казалось, что квартира высасывает из меня жизнь, как страшные дементоры из Азкабана. Иногда я была склонна верить Кастанеде, утверждавшему, что человек чувствует сонливость только в своем месте силы, а опасные места вызывают прилив энергии, понуждая поскорее убраться подальше.
После моего отъезда квартира Марины быстро приобрела первоначальный вид. Для нахождения любой вещи требовались археологические раскопки.
Кроме того, жизнь этой семьи проходила на фоне непрекращающихся техногенных катастроф. Стиральная машина, стоящая на кухне, регулярно, несмотря на все усилия вызываемых ремонтников, вдруг начинала грохотать, биться в истерике, из нее выпадали какие-то шланги, окатывая ноги стоящих на кухне волной мыльной воды, в ней что-то шипело и умирало до следующего ремонта.
Электрические лампочки не перегорали – они взрывались под потолком, осыпая все вокруг мелкими осколками тонкого стекла.
Прорывало батареи, заклинивало замок во входной двери, перегорали телевизоры и другие электроприборы, норовя при этом загореться и приглашая поиграть в костер все находящиеся рядом предметы. Допотопные пробки на щитке давно были закорочены жучками из канцелярских скрепок.
– Марина, сгоришь к чертовой матери, – ужаснулась я, вывернув пробки и рассмотрев их в свете фонарика, когда однажды свет погас во время моего визита.
– Бог не выдаст – свинья не съест, – философски заметила Марина и закрыла тему.
Однажды при мне она попыталась включить электрочайник. Чайник не включался. В сердцах Марина стукнула его по крышке со словами: «Вот гад! Одно мучение, а не чайник!»
– А ты его попроси, – серьезно предложила я ей. – Ну скажи: «Чайничек, очень пить хочется! Согрей нам водички!»
С этими словами я нажала кнопку. Чайник фыркнул, вздохнул и зашипел, нагревая воду.
– Изменщик коварный! – возмущенно выдохнула Марина.
– Лаской надо брать, лаской! Если я буду стучать тебя по голове, ты меня любить будешь? – смеялась я.
– Тебя – все равно буду, – вздохнула Марина.
Она любила всех. В ее доме, невзирая на беспорядок, пустой холодильник и отсутствие целых стульев, сидеть на которых можно было бы без риска для жизни, всегда было много людей. Заходили на минутку и зависали на весь вечер соседи, приходили однокашники по университету, сослуживцы по бывшей работе, друзья и случайные знакомые, знакомые друзей и друзья Леночки. Жизнь била ключом. Марина сидела с чужими детьми, приносила продукты заболевшим одиноким соседкам, ездила на вокзал встречать поезда, с которыми передавали посылки друзьям, чтобы друзья не отпрашивались с работы. У нее годами жили чужие люди и дальние родственники. Ее безотказность эксплуатировали подчас практически незнакомые люди, не утруждая себя благодарностью. Муж и дочь не спорили. Марину было не переделать. Для нее не существовало чужой беды.
Но ни одним вопросом она не могла заниматься дольше трех дней подряд. Любая цель, вызвавшая вначале всплеск энтузиазма и бурной деятельности, на следующий день порождала сначала слабый, а потом все усиливавшийся поток рассуждений о том, зачем эта цель нужна. На третий день делался вывод, что в жизни и так много еще не законченных дел. Цель откладывалась в долгий ящик и забывалась в нем навсегда.
В 1997 году, уже работая в недвижимости, я продала все, что у меня было, и, наделав долгов, наконец купила себе квартиру. Квартира располагалась в маленьком дворовом флигеле недалеко от Суворовского проспекта. Через неделю ко мне пришла соседка с третьего этажа с просьбой расселить их коммуналку.
Вечером я сказала об этом Марине по телефону, описывая жизнь на новом месте.
– Я хочу жить рядом с тобой, – неожиданно сказала Марина. – Продай мою квартиру и рассели за эти деньги соседей.
Так началась моя третья сделка.
Глава 10
Вошла невысокая женщина с коротко остриженными мягкими волосами, высокими скулами – явной примесью татарской крови, небольшими серо-голубыми глазами с восточным разрезом, опушенными короткими ресницами. Правильное лицо с сеточкой мелких морщинок вокруг глаз и детская улыбка, которую совсем не портил заметный недостаток нескольких коренных зубов.
– Здравствуйте, – поздоровалась она со мной, войдя на кухню. – Меня зовут Марина.
Мы пили чай и разговаривали уже втроем. Расспросив меня о моих проблемах, Марина улыбнулась и сказала: «Я не работаю. Можешь оставить сына у меня».
Так началась наша дружба. Через два часа я с сыном вошла в ее двухкомнатную квартиру на проспекте Просвещения.
Вошла и застыла на пороге. Везде, куда доставал взгляд, был потрясающий бардак. На большом круглом столе в прихожей лежала гора вещей, состоящая из газет, перчаток, полиэтиленовых пакетов, трусов, детской скакалки, старой сумки с оторванной ручкой и большой грязной кастрюли. В кухне все поверхности были покрыты немытой посудой, банками, коробками с какой-то едой, вазами с засохшими цветами, скомканными кухонными полотенцами. В комнатах одежда лежала везде – на диванах, книжных полках, стульях и просто на полу. Для полноты картины не хватало грязных носков на люстре. Их не было просто потому, что люстра отсутствовала как таковая – под потолком висела пыльная лампочка в черном патроне.
Заметив мое вытянувшееся лицо, Марина сказала:
– Тут у меня беспорядок, но ты не удивляйся. Это я генеральную уборку начала, да пока не закончила.
Я промолчала. Генеральной уборкой в этой квартире не пахло. Палеозойские отложения мусора, прикрытые книжными завалами юрского периода, плавно переходили в слой тряпок, сформировавшийся в кайнозойскую эру. Это был образ жизни.
На следующий день я легла на операцию. Сын остался у Марины.
Через неделю меня выписали из больницы с гипсом, закрывавшим правую руку от плеча до кончиков пальцев.
– Минимум десять недель, а дальше будет видно, – строго ответил хирург на мой вопрос о сроках снятия гипса, царапая что-то важное в истории болезни.
Я вернулась к Марине. Через неделю сына забрала свекровь. У меня оставались некоторые деньги, и я собиралась снять комнату.
– Ну и куда ты пойдешь, убогая? – спросила Марина, глядя на мою подвешенную на косынке руку. – Ты ж сама с себя джинсы снять не можешь.
– Джинсы снять могу, – не согласилась я. – С остальным труднее.
– Поживи уж, пока гипс снимут. Ты нам не мешаешь, – сказала Марина.
Нужно было начинать жизнь с нуля. Нуль стоял перед моими глазами, кривлялся, издевательски скукоживался в куриную гузку и с неприличным звуком расправлял отверстие, горделиво поводя жирными боками. Мне нужен был тайм-аут. Мне очень нужен был тайм-аут, хотя бы до конца болезни. Я приняла ее предложение.
Семья, в которой я осталась жить, состояла из трех человек и собаки. Маринин муж Степан, молчаливый высокий мужчина, был старше нее на двенадцать лет. Он был геологом, потерявшим здоровье на разведке залежей радиоактивных пород, и работал в НИИ, связанном с геологией. Дочка Леночка – удивительной красоты девочка, похожая на молодую Грету Гарбо, была старше моего сына на два года – ей было двенадцать. Собака Чара, черная лайка, еще щенком подобранная Степаном на пустыре около дома, была спокойным и умным зверем с одним явным тараканом в голове – она категорически отказывалась оставаться дома одна. Исцарапанная до стальной основы внутренняя сторона входной двери в квартиру и сгрызенные в хлам наличники напоминали хозяевам о том, что дома их ждут с нетерпением.
Немного обжившись, я попыталась внести свой вклад в Маринино домашнее хозяйство.
– Марин, давай я разберу вещи в гостиной, – предложила я подруге. – Рассортирую и разложу в шкафу.
Марина изменилась в лице.
– Ничего не надо разбирать. Я все сделаю сама. Ты лучше телевизор посмотри или почитай.
Я не могла сидеть без дела. Списав реакцию Марины на деликатное нежелание эксплуатировать инвалида, коим я тогда была, я дождалась, когда она уйдет по делам.
– Леночка, – сказала я. – Давай поможем маме, наведем порядок.
– Бесполезно, теть Тань, – сказал ребенок. – Я уже пыталась. Ничего вы с этим не сделаете.
– Сделаем не сделаем, а попытаться надо, – сказала я и рекрутировала ребенка.
Через час Леночка устала.
– Теть Тань, а чаю попить? – попыталась переключить меня Леночка на другое занятие.
– Иди, пей, я потом подойду, – сказала я ей и продолжала уборку.
Одной рукой разбирать вещи было неудобно, но можно. Рассортировав все по принадлежности – Маринины, Степины и детские вещи отдельно, я собрала в пакет все детские носки и колготки.
– Леночка, где лежат твои носки? – спросила я ребенка. – У меня тут целый пакет, где его место?
– Куда положу, там и лежат, – меланхолически ответила Леночка. – Место найдите сами. Можете положить под батарею. Или в угол. Или на полку. Все равно разбредутся по всему дому, как тараканы.
Это был удар. Можно навести порядок в доме, разложив все по местам. Но нельзя навести порядок, если ни у одной вещи нет своего места как такового.
Я не сдавалась. Поставив цель, надо идти до конца. Подумав, я решила начать с другой стороны. Для книг в квартире все-таки были полки. Выбрав из завалов все книги, журналы, блокноты и ручки, я поставила все на полки. Количество вещей, парящих в свободном полете, несколько уменьшилось.
Потом из кучи одежды я отобрала вещи, место которым, по моему мнению, было разве что на помойке, – старые растянутые свитера непонятного размера и фасона, со спущенными петлями и затяжками, линялые шарфики и коврики со следами собачьих зубов, рваные колготки, мужские рубашки с протертыми до дыр воротничками и манжетами и многое другое.
– Марина, хорошую одежду я сложила на диване, а что делать с этими вещами? – наивно спросила я у вернувшейся хозяйки.
– Сложи в углу и чем-нибудь накрой, чтобы в глаза не бросалось, – ответила Марина.
– Зачем? – удивилась я. – Что ты будешь с ними делать?
– Там все нужное. Рубашки пойдут на тряпки – это чистый хлопок. Свитера я распущу, свяжу Леночке что-нибудь модное. Коврик положим Чаре, когда этот износится. Ничего выкидывать нельзя. В хозяйстве все пригодится.
Леночка, стоя за спиной у матери, подавала мне знаки – махала руками, делала страшные глаза и прикладывала палец к губам, призывая меня к молчанию.
Когда Марина ушла на кухню, ребенок закрыл дверь и шепотом сказал мне на ухо: «Вы что, теть Тань! При маме молчите как рыба на эту тему. Потом все без нее выкинем, она этого никогда не заметит! Мы с папой всегда так делаем».
Я училась жить. Жить без руки и по новым правилам. Через несколько дней я уже уверенно мыла посуду, натянув резиновую перчатку на кисть, зажатую гипсом, и придерживая тарелки кончиками пальцев. Научилась гладить белье, держа утюг в левой руке. Научилась готовить одной рукой и подметать полы, вытирать пыль. Мы с Леночкой, оставшись одни, разбирали шкафы, выкидывали лишнее, проводили ревизию на кухонных полках.
– Ух, какая красота! – говорила вернувшаяся Марина, окидывая квартиру довольным взглядом.
Время летело быстро. Марина не работала, средств в семье не хватало. Я отдавала деньги за продукты и что-то покупала сама, изредка выбираясь на улицу, – на гипс с трудом налезал пуховик, а февральские морозы не располагали к прогулкам.
Гипс мне сняли в середине апреля.
– К нам скоро приедет мой племянник, он собирается поступать в институт, – отводя глаза, сказала Марина.
Тайм-аут закончился. Я сняла комнату у полубезумной старухи и собрала вещи. Марина плакала, прощаясь со мной.
– Ты будешь к нам приходить? – спрашивала она меня, вытирая слезы.
– Конечно, буду, – подтвердила я. Эти люди на многие годы вперед стали моей семьей.
Через месяц на крутом повороте Киевского шоссе на мокром асфальте меня вынесло на встречную полосу в лоб пятитонному армейскому «ЗИЛу». В последнюю долю секунды я успела вывернуть руль, подставив под удар правое крыло. Складываясь и выворачиваясь вдоль невидимых силовых линий, кузов машины превратился в чудовищный металлический цветок. Двигатель, сорванный с подушек, вдавило в салон. Карданом выгнуло задний мост. Бак был полон, и в багажнике лежали две двадцатилитровых канистры бензина. Взрыва не было. В груде железа целым осталось только водительское кресло. Погибая сама, моя «Волга», моя металлическая девочка спасла мне жизнь, прикрыв хрупкое человеческое тело стальным щитом. У меня было легкое сотрясение мозга, несколько ссадин и синяки от ремней безопасности, прижавших меня к спинке кресла.
– Этого не может быть, – потрясенно сказал пожилой гаишник, переводя взгляд с искореженной груды металла, под которой растекалась волна бензина, на мое лицо, и встряхнул головой, пытаясь рассеять наваждение. – Вы не могли выжить.
Наверное, судьбе не нужна была моя жизнь. Она просто отрезала последнюю ниточку, связывавшую меня с прошлым. Небесная Аннушка разлила масло, чтобы забрать жизнь моей машины.
Ледниковый период продолжался.
Со мной происходили невероятные события. Из ниоткуда появлялись новые люди, переворачивая мою жизнь и исчезая после этого в никуда. У меня кончились деньги, но вальяжный французский коммерсант Патрик, с которым мы случайно познакомились, когда я заехала на работу к приятелю, пригласил меня в Париж и оплатил поездку. С ним и его женой, элегантной светловолосой француженкой, мы проехали на автомобиле половину Франции, побывав на Лазурном Берегу на самой роскошной регате сезона. Пили вино из подвалов на их вилле в Ардеше, сидели у камина в гостиной с темными от времени дубовыми балками и разговаривали о перестройке и Горбачеве.
Через две недели я вернулась в Россию. Мой жирный нуль, зевая и почесывая бока, вылез из угла потертого чемодана.
Через три месяца я решила вопрос с работой, сняла двухкомнатную квартиру и привезла детей. Жизнь вошла во временную, но устойчивую колею.
Я приезжала к Марине каждую неделю. Доставала из пакетов мясо, фрукты и чай. Мы ужинали, обсуждали последние новости, я шла курить на балкон, потом опять возвращалась на кухню.
Маринина квартира всегда оказывала на меня непонятное влияние. Даже если я приходила полная сил, через десять минут я начинала чувствовать усталость, через полчаса – сонливость. Если я задерживалась дольше, чем на час, я шла в комнату, разгребала вещи на диване, освобождая место, и засыпала, не успев донести голову до подушки. Иногда мне казалось, что квартира высасывает из меня жизнь, как страшные дементоры из Азкабана. Иногда я была склонна верить Кастанеде, утверждавшему, что человек чувствует сонливость только в своем месте силы, а опасные места вызывают прилив энергии, понуждая поскорее убраться подальше.
После моего отъезда квартира Марины быстро приобрела первоначальный вид. Для нахождения любой вещи требовались археологические раскопки.
Кроме того, жизнь этой семьи проходила на фоне непрекращающихся техногенных катастроф. Стиральная машина, стоящая на кухне, регулярно, несмотря на все усилия вызываемых ремонтников, вдруг начинала грохотать, биться в истерике, из нее выпадали какие-то шланги, окатывая ноги стоящих на кухне волной мыльной воды, в ней что-то шипело и умирало до следующего ремонта.
Электрические лампочки не перегорали – они взрывались под потолком, осыпая все вокруг мелкими осколками тонкого стекла.
Прорывало батареи, заклинивало замок во входной двери, перегорали телевизоры и другие электроприборы, норовя при этом загореться и приглашая поиграть в костер все находящиеся рядом предметы. Допотопные пробки на щитке давно были закорочены жучками из канцелярских скрепок.
– Марина, сгоришь к чертовой матери, – ужаснулась я, вывернув пробки и рассмотрев их в свете фонарика, когда однажды свет погас во время моего визита.
– Бог не выдаст – свинья не съест, – философски заметила Марина и закрыла тему.
Однажды при мне она попыталась включить электрочайник. Чайник не включался. В сердцах Марина стукнула его по крышке со словами: «Вот гад! Одно мучение, а не чайник!»
– А ты его попроси, – серьезно предложила я ей. – Ну скажи: «Чайничек, очень пить хочется! Согрей нам водички!»
С этими словами я нажала кнопку. Чайник фыркнул, вздохнул и зашипел, нагревая воду.
– Изменщик коварный! – возмущенно выдохнула Марина.
– Лаской надо брать, лаской! Если я буду стучать тебя по голове, ты меня любить будешь? – смеялась я.
– Тебя – все равно буду, – вздохнула Марина.
Она любила всех. В ее доме, невзирая на беспорядок, пустой холодильник и отсутствие целых стульев, сидеть на которых можно было бы без риска для жизни, всегда было много людей. Заходили на минутку и зависали на весь вечер соседи, приходили однокашники по университету, сослуживцы по бывшей работе, друзья и случайные знакомые, знакомые друзей и друзья Леночки. Жизнь била ключом. Марина сидела с чужими детьми, приносила продукты заболевшим одиноким соседкам, ездила на вокзал встречать поезда, с которыми передавали посылки друзьям, чтобы друзья не отпрашивались с работы. У нее годами жили чужие люди и дальние родственники. Ее безотказность эксплуатировали подчас практически незнакомые люди, не утруждая себя благодарностью. Муж и дочь не спорили. Марину было не переделать. Для нее не существовало чужой беды.
Но ни одним вопросом она не могла заниматься дольше трех дней подряд. Любая цель, вызвавшая вначале всплеск энтузиазма и бурной деятельности, на следующий день порождала сначала слабый, а потом все усиливавшийся поток рассуждений о том, зачем эта цель нужна. На третий день делался вывод, что в жизни и так много еще не законченных дел. Цель откладывалась в долгий ящик и забывалась в нем навсегда.
В 1997 году, уже работая в недвижимости, я продала все, что у меня было, и, наделав долгов, наконец купила себе квартиру. Квартира располагалась в маленьком дворовом флигеле недалеко от Суворовского проспекта. Через неделю ко мне пришла соседка с третьего этажа с просьбой расселить их коммуналку.
Вечером я сказала об этом Марине по телефону, описывая жизнь на новом месте.
– Я хочу жить рядом с тобой, – неожиданно сказала Марина. – Продай мою квартиру и рассели за эти деньги соседей.
Так началась моя третья сделка.
Глава 10
О лучшей подруге, или Никогда, никогда, никогда не работайте с близкими людьми
Октябрь – декабрь 1997 года
Квартира, которую мне предложили расселить, была на третьем, последнем, этаже нашего дома. Небольшая по размеру, всего 63 метра, она состояла из трех комнат, две из которых были дефектными, так называемыми «чулками», маленькой шестиметровой кухни с окном прямо в стену соседнего дома, до которой было не более двух с половиной метров, и большой прихожей. Рядом с кухней был небольшой туалет, а самодельная душевая кабина стояла прямо в коридоре. Окна комнат тоже упирались в стену дома, отстоявшую примерно метра на четыре. Правда, несмотря на близость соседнего дома, квартира была светлой – солнце попадало в пространство между домами.
В квартире жили разведенные супруги. Вернее, не совсем супруги и не совсем разведенные. Сергей и Тамара проживали в гражданском браке. За пять лет до описываемых событий они въехали в эту квартиру, обменяв на нее свои комнаты в других коммуналках. По документам каждому из них принадлежала одна из комнат, третья комната в силу своей дефектности – размер этой трапеции в самом широком месте был всего два метра – была признана местом общего пользования.
За пять лет совместного проживания отношения изменились, и коммуналка по документам превратилась в коммуналку по сути. Они жили в одной квартире как ничем не связанные между собой люди. Сергей привел новую гражданскую жену, которая тоже жила в этой же квартире. Тамара не смогла этого перенести. Депрессия, непрерывные слезы, выяснения отношений продолжались изо дня в день.
Сергей терпел, пытался успокоить Тамару, заступался за новую жену, которой доставалось просто потому, что она – новая жена, «понаехавшая» на чужую жилплощадь, хлопал дверью кухни. В общем, скучно не казалось никому.
И тут появилась я – новая соседка, работающая в недвижимости. Тамара пришла ко мне в гости.
– Надо же, как называется твоя профессия – агент, – удивлялась она, сидя на моей кухне. – В нашей организации под словом «агент» понимаются совсем другие люди.
Сергей был офицером РУБОП. Тамара работала в этом же управлении, перекладывая бумажки в канцелярии.
– Агент – это звучит гордо, – продолжала шутить она. – Агент 007.
Из своей комнаты вышел сын. Услышав последнюю фразу, ребенок окинул скептическим взглядом мои старенькие домашние джинсы и кухонный фартук с рисунком пузатого оранжевого чайника на животе.
– Мать, ну какой из тебя агент 007? – сказал он ехидно. – Разве что запятую поставить: агент 0,07.
Вот они, современные дети!
Разъехаться Сергей и Тамара могли только на две комнаты в коммуналках. Сергей предпочел за эти деньги купить однокомнатную квартиру в области, решив, что лучше тратить время на дорогу, чем нервы на выяснение отношений с соседями.
Но даже при весьма низкой цене квартиры искать покупателя можно было долго. Хозяева это знали – несколько лет другие агентства безрезультатно держали квартиру в рекламе.
Фразу Марины о желании купить эту квартиру я всерьез не восприняла.
– Приезжай, посмотри на кота в мешке, – смеясь, сказала я. – А потом решай, хочешь ли ты жить в старом фонде.
Марина приехала на следующий же день, что было на нее совсем не похоже. Обычно к вылазкам дальше, чем до ближайшей булочной, она готовилась как минимум неделю.
Посмотрев квартиру соседей, мы сели пить чай у меня на кухне.
– Я хочу ее купить, – упрямо сказала Марина.
Я подавилась бутербродом. Это был абсурд. Марина жила в отличной двухкомнатной квартире в доме 137-й серии. Две просторные комнаты, десятиметровая кухня, большая прихожая с встроенными шкафами, большая ванная комната, в которой легко помещалась стиральная машина-автомат, балкон – эта серия домов пользовалась заслуженной любовью населения и стоила дорого. Дом стоял в пяти минутах ходьбы от метро.
– Марина, зачем тебе ЭТА квартира? – спрашивала я ее. – В ней одни дефекты, окна все до одного в стену, ремонт там нужен глобальный.
– Квартира светлая, вид из окон меня не волнует, – отвечала Марина. – Это центр. Вышел из дома – Невский рядом, Суворовский рядом. Леночке до института будет рукой подать.
– У тебя метро рядом с домом, – убеждала я ее. – До центра двадцать минут. Хочешь погулять по центру – садись на метро, выходи в любом месте – хоть на Невском, хоть на Васильевском, хоть на Петроградке.
– Метро – это метро. А тут ногами до всего дойти можно, – говорила Марина, которую на прогулку невозможно было вытащить неделями.
– Марина, у квартиры плохая планировка, комнаты неправильной формы, кухня маленькая.
– Я перенесу стены. Капитальных стен внутри нет, а перегородки можно двигать, как хочешь. Кухню расширю за счет коридора.
– Ты хоть понимаешь, сколько денег нужно на такой ремонт? – ужасалась я.
– Я уже все посчитала. Если ты продашь мою квартиру, у меня останется доплата. Вот за счет нее и отремонтирую.
– Твоей доплаты хватит, только чтобы поменять сантехнику. Ты видела протечки на стенах? Крышу ты тоже отремонтируешь?
– Протечки уже сухие, а крышу им починили, Тамара при тебе рассказывала. Если что, обращусь в ЖЭК.
– Ты что, не знаешь, как работают наши ЖЭКи? Начнет лить, три года будешь ремонта ждать.
Марина меня не слышала. Желание нового поворота в жизни овладело ею целиком.
Идея была вынесена на семейный совет. Леночка поддержала мать. Степан был категорически против.
– У Леночки будет своя комната, – убеждала его Марина.
– Она у нее и здесь есть, – парировал Степан. – Только в ней почему-то все время кто-нибудь живет.
К тому времени у них уже два года жила Настя, дочь Марининой подруги, поступившая в институт в Петербурге. Подруга, многодетная мать, которую бросил муж, работала воспитателем в детском санатории в Карелии и жила там же, в домике для персонала.
– Третья комната никому не помешает, – настаивала Марина. – Даже если у нас никто жить не будет, из нее можно сделать кабинет.
– Кабинет для кого? – спрашивал Степан. – У Леночки комната есть, я работаю только на работе, а тебе кабинет вообще не нужен. Да и комната такой ширины, что в ней даже письменный стол не поставить.
Дискуссии велись две недели. В семье запахло грозой и разводом.
– Если папа не хочет ехать с нами, пусть едет на все четыре стороны, – заявила Леночка при полной поддержке матери. Волчонок учился показывать зубы.
Степан сдался. Договор с агентством о покупке коммуналки был подписан. Нужно было продавать квартиру Марины и искать варианты для моих соседей.
Все это время, до момента подписания договора, я отговаривала Марину от сделки. Каждый день я надеялась, что она остынет, задумается и откажется от этой авантюры, которая не сулила ей ничего, кроме ухудшения жилищных условий, безумных расходов, нервотрепки и осложнений в семейной жизни.
Квартира, которую мне предложили расселить, была на третьем, последнем, этаже нашего дома. Небольшая по размеру, всего 63 метра, она состояла из трех комнат, две из которых были дефектными, так называемыми «чулками», маленькой шестиметровой кухни с окном прямо в стену соседнего дома, до которой было не более двух с половиной метров, и большой прихожей. Рядом с кухней был небольшой туалет, а самодельная душевая кабина стояла прямо в коридоре. Окна комнат тоже упирались в стену дома, отстоявшую примерно метра на четыре. Правда, несмотря на близость соседнего дома, квартира была светлой – солнце попадало в пространство между домами.
«Чулок» – это комната с нарушенными пропорциями, ширина которой несоизмеримо меньше длины. Ширина таких комнат определяется расстоянием между окнами – при заселении бывших барских покоев просторные залы разрезались на части перегородками, просто поставленными между проемами так, что получались комнаты с одним окном. Ширина таких комнат колеблется от 2,3 до 2,5 метров, длина – примерно в четыре раза больше. При ширине меньше 2,3 комната признается нежилой и переводится в места общего пользования.На стенах виднелись следы протечек. Состояние квартиры оставляло желать лучшего. Пожелтевшие обои, старые рамы, скрипучие полы и отсутствие нормальной сантехники не придавало квартире привлекательности. Продавать такие квартиры можно или очень долго, или очень дешево.
Кроме того, многие комнаты в квартирах Петербурга имеют форму трапеции. Эта поразительная геометрия до сих пор вызывает у меня удивление. Вот представьте – на прямой улице стоит прямой ряд прямоугольных домов. А в каждой (!) квартире – трапециевидные комнаты или кухни. Причем все трапеции узкой стороной обращены к фасаду. В конце концов я сказала себе, что земля – круглая, и, видимо, такая форма есть просто способ скомпенсировать кривизну земного шара. И ничего не говорите мне о диаметре Земли! Петербург – город чудес.
В квартире жили разведенные супруги. Вернее, не совсем супруги и не совсем разведенные. Сергей и Тамара проживали в гражданском браке. За пять лет до описываемых событий они въехали в эту квартиру, обменяв на нее свои комнаты в других коммуналках. По документам каждому из них принадлежала одна из комнат, третья комната в силу своей дефектности – размер этой трапеции в самом широком месте был всего два метра – была признана местом общего пользования.
За пять лет совместного проживания отношения изменились, и коммуналка по документам превратилась в коммуналку по сути. Они жили в одной квартире как ничем не связанные между собой люди. Сергей привел новую гражданскую жену, которая тоже жила в этой же квартире. Тамара не смогла этого перенести. Депрессия, непрерывные слезы, выяснения отношений продолжались изо дня в день.
Сергей терпел, пытался успокоить Тамару, заступался за новую жену, которой доставалось просто потому, что она – новая жена, «понаехавшая» на чужую жилплощадь, хлопал дверью кухни. В общем, скучно не казалось никому.
И тут появилась я – новая соседка, работающая в недвижимости. Тамара пришла ко мне в гости.
– Надо же, как называется твоя профессия – агент, – удивлялась она, сидя на моей кухне. – В нашей организации под словом «агент» понимаются совсем другие люди.
Сергей был офицером РУБОП. Тамара работала в этом же управлении, перекладывая бумажки в канцелярии.
– Агент – это звучит гордо, – продолжала шутить она. – Агент 007.
Из своей комнаты вышел сын. Услышав последнюю фразу, ребенок окинул скептическим взглядом мои старенькие домашние джинсы и кухонный фартук с рисунком пузатого оранжевого чайника на животе.
– Мать, ну какой из тебя агент 007? – сказал он ехидно. – Разве что запятую поставить: агент 0,07.
Вот они, современные дети!
Разъехаться Сергей и Тамара могли только на две комнаты в коммуналках. Сергей предпочел за эти деньги купить однокомнатную квартиру в области, решив, что лучше тратить время на дорогу, чем нервы на выяснение отношений с соседями.
Но даже при весьма низкой цене квартиры искать покупателя можно было долго. Хозяева это знали – несколько лет другие агентства безрезультатно держали квартиру в рекламе.
Фразу Марины о желании купить эту квартиру я всерьез не восприняла.
– Приезжай, посмотри на кота в мешке, – смеясь, сказала я. – А потом решай, хочешь ли ты жить в старом фонде.
Марина приехала на следующий же день, что было на нее совсем не похоже. Обычно к вылазкам дальше, чем до ближайшей булочной, она готовилась как минимум неделю.
Посмотрев квартиру соседей, мы сели пить чай у меня на кухне.
– Я хочу ее купить, – упрямо сказала Марина.
Я подавилась бутербродом. Это был абсурд. Марина жила в отличной двухкомнатной квартире в доме 137-й серии. Две просторные комнаты, десятиметровая кухня, большая прихожая с встроенными шкафами, большая ванная комната, в которой легко помещалась стиральная машина-автомат, балкон – эта серия домов пользовалась заслуженной любовью населения и стоила дорого. Дом стоял в пяти минутах ходьбы от метро.
– Марина, зачем тебе ЭТА квартира? – спрашивала я ее. – В ней одни дефекты, окна все до одного в стену, ремонт там нужен глобальный.
– Квартира светлая, вид из окон меня не волнует, – отвечала Марина. – Это центр. Вышел из дома – Невский рядом, Суворовский рядом. Леночке до института будет рукой подать.
– У тебя метро рядом с домом, – убеждала я ее. – До центра двадцать минут. Хочешь погулять по центру – садись на метро, выходи в любом месте – хоть на Невском, хоть на Васильевском, хоть на Петроградке.
– Метро – это метро. А тут ногами до всего дойти можно, – говорила Марина, которую на прогулку невозможно было вытащить неделями.
– Марина, у квартиры плохая планировка, комнаты неправильной формы, кухня маленькая.
– Я перенесу стены. Капитальных стен внутри нет, а перегородки можно двигать, как хочешь. Кухню расширю за счет коридора.
– Ты хоть понимаешь, сколько денег нужно на такой ремонт? – ужасалась я.
– Я уже все посчитала. Если ты продашь мою квартиру, у меня останется доплата. Вот за счет нее и отремонтирую.
– Твоей доплаты хватит, только чтобы поменять сантехнику. Ты видела протечки на стенах? Крышу ты тоже отремонтируешь?
– Протечки уже сухие, а крышу им починили, Тамара при тебе рассказывала. Если что, обращусь в ЖЭК.
– Ты что, не знаешь, как работают наши ЖЭКи? Начнет лить, три года будешь ремонта ждать.
Марина меня не слышала. Желание нового поворота в жизни овладело ею целиком.
Идея была вынесена на семейный совет. Леночка поддержала мать. Степан был категорически против.
– У Леночки будет своя комната, – убеждала его Марина.
– Она у нее и здесь есть, – парировал Степан. – Только в ней почему-то все время кто-нибудь живет.
К тому времени у них уже два года жила Настя, дочь Марининой подруги, поступившая в институт в Петербурге. Подруга, многодетная мать, которую бросил муж, работала воспитателем в детском санатории в Карелии и жила там же, в домике для персонала.
– Третья комната никому не помешает, – настаивала Марина. – Даже если у нас никто жить не будет, из нее можно сделать кабинет.
– Кабинет для кого? – спрашивал Степан. – У Леночки комната есть, я работаю только на работе, а тебе кабинет вообще не нужен. Да и комната такой ширины, что в ней даже письменный стол не поставить.
Дискуссии велись две недели. В семье запахло грозой и разводом.
– Если папа не хочет ехать с нами, пусть едет на все четыре стороны, – заявила Леночка при полной поддержке матери. Волчонок учился показывать зубы.
Степан сдался. Договор с агентством о покупке коммуналки был подписан. Нужно было продавать квартиру Марины и искать варианты для моих соседей.
Все это время, до момента подписания договора, я отговаривала Марину от сделки. Каждый день я надеялась, что она остынет, задумается и откажется от этой авантюры, которая не сулила ей ничего, кроме ухудшения жилищных условий, безумных расходов, нервотрепки и осложнений в семейной жизни.
Клиенты часто спрашивают меня, каковы гарантии того, что сделка, особенно если она сложная, не развалится, пока агентства готовят документы и подбирают недостающие звенья цепи. Я объясняю: сделка устойчива, если каждый ее участник удовлетворяет с ее помощью то, что я называю здоровым шкурным интересом. Если человек копит деньги или влезает в кредит, чтобы увеличить жилплощадь, потому что у него родился еще один ребенок, – я понимаю его мотив. Если бабушка продает квартиру и покупает другую рядом с кем-то из своих взрослых детей, чтобы помочь им с воспитанием внуков, – ее намерения по-человечески понятны. Если наследники продают квартиру, оставшуюся после умершего деда, и делят деньги в равных долях на всех, потому что у каждого свои проблемы, а квартира, принадлежащая им всем, одна, – их поступок логичен, и не стоит ожидать, что в последний момент они откажутся от сделки.Зачем сделка нужна была Марине, я не понимала. Это была блажь, от которой она могла отказаться в любой момент, ничего при этом не потеряв. «А как же подписанный договор?» – спросите вы. А никак. Наши граждане – хозяева своего слова. Хотят – дают, хотят – берут обратно. Если бы агентства подавали в суд на каждого клиента, который отказался от выполнения условий договора, нам некогда было бы работать – мы не вылезали бы из судов.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента