Страница:
Об институте для Ритки и речи не шло со сплошными-то тройками в аттестате зрелости. Окончила заштатный кулинарный техникум по специальности «повар-кондитер» – вот и всё образование. Замуж вышла. Не так чтобы по большой и красивой любви, а потому что уже время подошло – двадцать один год. Ещё чуть-чуть – и перестарок…
Сколько они с Василием Николаевичем уже вместе живут? В 1967 году расписались. Ну да, Пашке как раз тогда семь лет исполнилось… Неужели уже сорок четыре года они с мужем прожили? Вроде и жизнь длинная, большая… а как один короткий день пролетела. Столько дел, столько событий – значительных и с виду неважных, а как один-единственный день. Страны разваливались, гражданства менялись. Всё время что-то происходило… Нервы, волнения, радости, горести – стоящие и нестоящие. Праздники и будни. А утром проснулся – как будто и не было ничего до этого дня. Оглянешься – огромное поле позади. Где паханое, где – запущенное. Огромные степи прошедших времён. Большей частью – так и неподнятые целины. С чем-то уже никогда и ничего нельзя сделать. Ничего нельзя исправить. Но встряхнулся, посмотрел вперёд – и как и не было вчерашнего. Как там внук Санька называет этих… пожирателей времени? Лонгольеры, что ли? Читает и смотрит всякую муть. А ей некогда. Сейчас душ, кофе, в церквушку забежит – и в Севастополь по делам надо ехать. По срочным, неотложным. Все дела неотложные. Осенью уже шестьдесят пять. Вся родня соберётся. А какой тут юбилей, если ещё сезон? Неуместный. Но – надо! Банкет будет больше обычного. И хоть бы с комфортом разместить всю ту родню. Успеет ли она дооборудовать новое здание? Шестьдесят пять – и всё дела, дела, дела… И никто, кроме неё… Алёшка, сын, требует, чтобы она на него всю собственность переписала. Она не против. Но из Алексея Васильевича хозяин никакой, признаться честно – весь в отца. Да и не он этого требует, если разобраться. Лёшка художник: ему не до хозяйства, он весь в эмпиреях парит. А вот жена его новая, молодая – у той руки чешутся. Особенно с тех пор, как Маргарита Павловна яхту приобрела. Да ладно бы хозяйство к рукам прибрать – Маргарита Павловна не возражала бы. Лизанька хочет к рукам деньги прибрать. А кто в двадцать два года денег не хочет? Все хотят… Тут понять Лизаньку можно. Но в двадцать два ещё не понимают, что деньги надо вкладывать в дело, а не в машины-сумочки-платья и побрякушки. Маргарита Павловна Лизаньку в прошлый сезон пригласила к себе, в гостевой дом, чтобы посмотреть, как девочка работает. А девочка и не работала совсем. Спала до полудня. Массажиста в номер вызывала. Хныкала, что пляж здесь никакой, другое дело на Фиоленте или в Ялте! Никто и не против такого образа жизни Лизаньки. Пусть отдыхает, пока молодая и возможность есть. Но ни Лёшке, ни Лизаньке это хозяйство не оставишь: сразу развалится. Им же самим тогда жить не на что будет. А так-то Лизанька хорошая. Уж как Светлана Павловна злословила, когда Лёшка на ней женился! Светка, правда, и первую Лёшкину жену не любила. Но Светка вообще мало кого любит. Себя она любит. И мужчин. Последний раз замуж вышла в шестьдесят за мужчину на десять лет её моложе. А Лёш-ку, всего лишь сорокачетырёхлетнего, уж как высмеивала, что он на Лизаньке женился. Но Лёшка-то мужчина – ему не грех! А Светка всё-таки женщина. Помолчала бы, а она – высмеивать. Молчать Светка никогда не умела. А Лёшка – за себя постоять. Вот уж тогда Светка с Лизанькой сцепились… Правду говорят: что старый – что малый. Главное, Светке такое не говорить. Добром не кончится. Или Лизаньку в старые запишет… Светка – бог с ней. Плохо, что Лизанька с Санькой общего языка не нашли. Неудивительно. Между ними всего двенадцать лет разницы. Никто от неё и не требует, конечно же, быть ему матерью. У Саньки прекрасная мать. Но Лизанька могла бы не так явно раздражаться, не так уж часто они с Санькой пересекаются. Да и внук любимый мог бы поменьше папиной жене хамить. Лизаньку вслед за Санькой уже все называют папиной дурой. Ну куда это годится?! Он, Санька, конечно же, умный. Всё читает, читает. Парень из-за книг ослепнет скоро! Но не все люди одинаковые. Уж как Маргарита Павловна ни старалась мальчишке объяснить – ни в какую. «Я, – говорила она ему, – тоже книг не читала и не читаю. Ты же меня не оскорбляешь!» – «Ты, бабушка, – отвечал сорванец, – хорошая. А она – плохая!» Ну кому папина новая жена хорошей будет? Но всё равно, грубости это не оправдывает. От Лёшки в налаживании отношений толку никакого. Как приезжает – так и засаживается с отцом в шахматы играть да водочку попивать. Такие уж у них характеры… Зачем Лизаньке её Лёшка? Лизанька красивая, молодая. А Лёшка в свои сорок четыре мог бы и получше выглядеть, да и деньги какие-никакие зарабатывать. Не покупают картины – займись чем-нибудь другим. Пиши себе на здоровье, коли бог талант дал, но работать куда-нибудь устройся. Маргарита Павловна как-то попросила Лёшку залы ресторана расписать пейзажами, заплатить предлагала. Так он раскричался: мол, что он, совсем скотина – с матери деньги брать?! Так денег и не взял. И залы ресторана пейзажами не расписал. Пока, во всяком случае. Два года уже всё только собирается… Да что она тут сама с собой сплетничает, близким людям кости перемывает! Вставать пора!
Маргарита Павловна проснулась давно. В последнее время её часто мучила бессонница. Не мучила. Оборот речи просто. Не спалось – и всё. Сидела на балконе, смотрела на бухту. Думала о жизни. Вспоминала скорее… Сентябрь уже на носу, надо бы подсуетиться с сантехникой-отделкой-обстановкой. Семья каждый год приезжает к ней на день рождения. И каждый год семья всё больше. Другой, менее смиренный, нежели Маргарита Павловна, человек подумал бы, что близкие родственники, родственники родственников, друзья-приятели и знакомые двоюродных племянников и каких-то совсем уж не поддающихся кровному и некровному родству людей приезжают в Крым на бархатный сезон. Кто на две недели, кто на три, а кто и на месяц. День рождения-то – ровно день. И дочь от второго брака первого мужа её старшей сестры Светланы Павловны ей, Маргарите, вроде как и вовсе никаким боком не родня, чтобы к ней на день рождения прилетать из Москвы и месяц тут, в Балаклаве, торчать на всём готовом и бесплатном. Но то – другой. Маргарита Павловна же только радовалась, что огромная куча народу под общим названием «родственники» слетается к ней в сентябре. Любят. Уважают. Что ещё пожилому человеку надо? Разве иногда мелькала у неё нехорошая мысль: как хорошо, что угораздило её в сентябре родиться, а не в июне-июле-августе, в разгар сезона. Жаль, правда, что не в феврале, когда Балаклава, да и весь Крым пусты и безвидны. Но она немедленно гнала от себя эти недостойные мысли, потому что, став владелицей успешного гостиничного бизнеса, осталась всё той же смиренной доброй Риткой, каким бы это противоречивым ни казалось со стороны. А сама Маргарита Павловна об этом не задумывалась. Мысли её были просты и полны прилежания: пальмы обернуть, если зима холодная; строителей найти непьющих и рукастых; кухарку, умеющую вкусно готовить, ублажить; шофёры – чтобы не напивались; прикормленные таксисты – чтобы с клиентов не драли больше положенного; горничные – чтобы старательные; чтобы постояльцам комфорт.
Никогда она не нервничала, не раздражалась на одни и те же Светкины и Петькины разговоры о том, что эта бесталанная, безгласная Ритка круче всех выбилась; кто бы мог подумать! И предположить никто не мог, что жизнь её – бездарную серую Ритку – так полюбит и белым лебедем для неё обернётся. Что отчим окажется не то караимом, не то греком и свой, отбитый у властей кусочек земли завещает Ритке, а не родному сыну Пашке. Ну а как ему было родному сыну Пашке что-то завещать, если Пашка в восемнадцать лет ноги в руки – и в Москву. И ни слуху ни духу. Пару писем написал: мол, поступил в Плехановку – учился-то мальчишка отменно, в цифрах соображал – и молчок. Ни разу домой на побывку не приехал. Где-то понять можно: с отцом у него после Риткиного замужества отношения не заладились. Мальчик был с характером. И отчим Риткин после смерти матери таким стал, что ой! Ни с того ни с сего вдолбил себе в голову, что жена его обожаемая первого мужа больше любила, даже их общего сына в честь покойника назвала. Зло срывал, понятно, на Пашке. Пока Рита с ними жила, ещё ничего, всё сглаживала, всех жалела. А как замуж вышла… Вот Пашка, как подрос, в Москву и усвистел с концами. Уж как Маргарита Павловна младшего брата искала – и не передать. Вину чувствовала, как за недосмотренного щенка Кубика. Бросила семилетнего пацанёнка. Вроде как и не совсем – постоянно у них с Василием Николаевичем в семейной общаге торчал. А как Лёшка родился и им квартиру дали – Пашке тринадцать лет стукнуло, – она меньше внимания на него стала обращать. Учился Пашка хорошо, а что с отцом собачился – так подросток без матери, учится – и слава богу. Всё равно её вина, недоглядела. Надеялась Маргарита Павловна, что бродит где-то по земле Павел Петрович и всё у него хорошо, и рано или поздно найдёт она его. Или он её. Всё одно – она виновата! Поздно искать кинулась на самом-то деле. Когда отчим помер в той самой палате реанимации, куда наказал вызвать нотариуса и записал на Ритку свой земельный надел в Крыму. Это Пашке уже тридцатник был. С отъезда двенадцать лет прошло. Маргарита Павловна в Москву поехала, в справочной была, в деканате Плехановки. В справочной – ничего. В деканате пожилая инспекторша какие-то бумаги разыскала по фамилии-имени-отчеству. Действительно, был такой студент – Павел Петрович Левентов. Ленинский стипендиат. Был. Окончил с отличием. Распределён на крупный московский завод, вроде как женат на москвичке был, и даже ребёнок имелся. Маргарита Павловна в милицию обратилась. Долго отсылали туда-сюда, в конце концов внимательно выслушали, но разыскивать не стали. Специально разыскивать законных оснований, простите, не имеется. Да ну что вы нам его фотографию суёте? Мы что, все архивы должны прошерстить, имея на руках фотографию восемнадцатилетнего пацана, о котором вы столько лет не вспоминали? Не хочет с вами дела ваш единокровный брат иметь. Мы-то тут при чём? Заявление о пропавшем подать? На каком основании? Заявление надо было подавать по месту его жительства, когда ваша связь с ним оборвалась. Он, может, фамилию сменил, да и всю биографию. Вы в курсе, что в стране творилось и творится, или на другой планете обитаете? Вы, извините-простите, поздно кинулись. Нет повода и причины, да и недосуг в базах рыться посреди того, что, как говорится, совершается дома. И без вашей ерунды дай бог не впасть в отчаяние. Хитросплетения семейных саг – это не к нам, а к сценаристам мыльных опер.
Вернулась тогда Маргарита Павловна домой и сказала Василию Николаевичу чемоданы паковать. Нечего им больше в Казахстане делать.
– В Россию? – спросил муж.
– В Крым! – уверенно ответила она.
Никто не ожидал, что Марго-Рита не захочет вернуть себе российское гражданство и возвратиться в Москву или Подмосковье, а поедет сюда, в Крым, станет громадянкой Нэзалэжной, что так – по меркам родни – разбогатеет. Опять же другая на месте Маргариты Павловны, бия себя кулаками в грудь, рассказала бы родственничкам, чего всё это стоило – имея в качестве стартового капитала лишь крохотный кусочек земли в крымских степях, стать владелицей гостиничного бизнеса у самого синего моря. Не такого большого, но крепкого и доходного, постоянно расширяющегося. Другая разогнала бы всю эту кодлу к чертям собачьим, плюнув им вслед. Другая. Но не прилежная Ритка, вложившая всё – и бесконечную работу, и безмерное терпение, и сердце, и душу, и, разумеется, деньги – в свой небольшой трёхэтажный гостевой дом, плюс парочку отдельно стоящих коттеджей, плюс прогулочную яхту, плюс катамаран, плюс разнообразный туристический сервис, плюс текущую стройку пятиэтажного особняка. Она, казалось, вовсе не замечала завистливых разговоров за спиной. Живя так, как будто всё ещё скоблит и надраивает полы, стирает штаны, гладит блузки и так далее, и так далее, и так далее. Маргарита Павловна была самозабвенной трудягой.
Она даже не понимала, над чем смеётся Василий Николаевич.
– Ты знаешь, как тебя тут называют все, включая твою собственную кухарку? – как-то однажды, от души хохоча, сказал ей вечно слегка хмельной, совершенно последние двадцать лет бездельный, но в сущности беззлобный и даже добродушный муж, частенько шляющийся от скуки по любовно обихаживаемой Маргаритой Павловной территории.
– Как? – ровно спросила Маргарита Павловна, перевешивая за горничной полотенца в номере правильно, «по-европейски».
– Казашка Маргарита!
– Ну и что? – не меняя тона, не удивилась она, разглаживая покрывало на кровати. – Я и есть казашка Маргарита. Я – из Казахстана. Из Казахстана – значит, казашка. Люди просты. Я сама простая. – Улыбнулась она своему Васе. – Иди, родной, на кухню. Поешь, выпей рюмку-другую… В этом коттедже что-то со щитком-распределителем. Мне ещё надо электрика вызвать.
Получая разрешение на «выпить рюмку-другую», муж приходил в прекрасное расположение духа и уносился болтать с кухаркой. И тут же переставал испытывать лёгкую мимолётную неловкость от того, что о щитке-распределителе думает женщина. Ритка не женщина, а жена! Это её дело – вот пусть и думает.
На самом деле всё Маргарита Павловна знала. И что она «казашка Маргарита», и что «слишком набожная». И что её кухарка в несезон пьёт не по-детски и сплетничает о ней с редкими постояльцами, а в сезон держится изо всех сил, позволяя себе только стакан перед сном, потому что работу потеряет. А тут работу не так легко найти. Впрочем, как и такую отличную кухарку; стол в гостевом доме Маргариты Павловны был преотменный. Кухарка такое выкаблучивала, что не во всех французских-итальянских ресторациях сыщешь! К её кухарке с тутошних олигархических яхт являлись за рецептами, раз отобедав в заведении у Маргариты Павловны. Кухарка не жадничала, делилась секретами щедро. Даже мастер-классы, как это нынче называют, давала. Ей только в кайф, чтобы на благодарную публику поработать да под болтовню! Маргарита Павловна и из этого бизнес сделала. Богатые, не слишком давно, но слишком сильно оторвавшиеся от народа, страсть как полюбили экзотику в виде простонародной сухопарой бабы, у которой язык, что жало, а она ещё и в современном новомодном высокотехнологичном дизайн-интерьере деваляи перед аудиторией отчебучивает. Или не экзотика это для них, а напротив – ностальгия по собственным ушедшим в небытие бабушкам? Кто разберёт? Ходят – и отлично. И кухарке удовольствия море, и Маргарите Павловне в казну приход. В прошлом году её Фёдоровна звездой сезона была. Потом в паре-тройке телевизионных кулинарных шоу девицы «из телевизора», тут побывавшие, Ритиной кухарки творения преподавали как «старинный уэльский рецепт», а той – только в радость. Усядутся с Василием Николаевичем под плазменной, во всю стену панелью в пустынном зимой зале ресторана да под бутылочку на всех этих Юлий, Анн и прочих «пристроенных тёлочек» (кухаркин жаргон), любуясь, злословят по-доброму. В этом году кухарка на камбалиный гон три «концерта» дала; так один бородатый мужик, автор модных кулинарных книг, специально из Москвы прилетал. У кухарки уже целая полка на кухне с автографами: «Фёдоровне с преклонением перед кулинарным гением от С…», «Фёдоровне с неизменным восхищением, благодарная В…», «Фёдоровне с любовью, страстно обожающий её З…», «Где я только не бывал, и что я только не едал, но ваш Непревзойдённый Луфарик, Фёдоровна, навсегда в моём сердце! Ваш до гроба М…», «Фёдоровна, спасибо за вдохновение, всегда твоя Б…» – ну и так далее. Это же надо видеть, как она вечерком «в сезон», глотнув свою дозволенную порцию алкоголя, хвастается теми автографами задержавшимся за полночь в ресторане постояльцам эдак небрежно, походя, как бы между делом, матерински-нежно приговаривая: «Ну, вот этот рецепт они там, в своих книженциях, испаскудили, мерзавцы!» – это отдельная прелесть что такое! (Хотя никто никогда не видел, чтобы Фёдоровна в те рецептурные книги заглядывала во время готовки. Ни в те, с автографами, ни в какие другие.) Хвастается – и от щедрот душевных, переполняющих, изливает на полуночников «комплименты от шеф-повара». На ноябрьскую от Фёдоровны «макрель на шкаре» специально слетались все кулинарные селебрити и хохотали, выпивая в рыбном чаду и нахваливая мастерицу. А та только довольно ворчала про давно забытые печи и глиняную черепицу и про что-то ещё, тоже давным-давно утраченное.
Маргарита Павловна только радовалась: сырья на три копейки, а рекламы в виде «сарафанного радио» (на посетительских радостях) – на несоизмеримо превышающую затраты сумму. Ну и «весенний шик от Фёдоровны» – зелёный борщ (тот, что в России – «щавелевый суп» – ух, как кухарку выводил из себя этот «суп»)! Ну, понятно, уха – во всех её тысяча и одной разновидности. Но зелёный борщ по весне… Кстати, действительно, Фёдоровна готовила лучше, чем признанные, все в иностранных звёздах, глянцевых книгах и рейтинговых отечественных фуд-телешоу повара. Всё то же, всё так же: у кухарки – любовь, у тех же просто техничный качественный секс. Поварское слово Фёдоровна знает… Так что пусть выпивает (хотя иногда зимой они с Васькой на пару набираются до состояния ниц). Пусть сплетничает. Куда она без этой кухарки, если давно на всех меню золотое тиснение «Кухня Фёдоровны»?
В курсе была хозяйка гостевого дома, что ненавидят её таксисты – все, как один, мужья горничных. Все, как один, отставники. Все, как один, с утра до ночи жалующиеся на жизнь не только друг другу, жёнам и самой Маргарите Павловне, но и постояльцам. Как заберут кого из аэропорта в Симферополе, так всю дорогу до Балаклавы и рассказывают, как тут плохо, а там, «у них, в Москве» – хорошо. Не раз и не два уже жаловались ей постоянные клиенты на то, что в услугу «трансфер» двухчасовая непрерывная речь извозчика не входит. Не раз и не два уже просила она таксистов помалкивать. Без радиоволн с жуткой попсой или шансоном, просто везти, доставлять. Разговоры разговаривать, только если клиент сам беседовать изволит. Как этим болтунам-отставникам не надоедает сотни раз повторять одну и ту же историю о том, что в 1997 году ему давали квартиру в Балаклаве, но маленькую, а он хотел в Севастополе, но большую. Теперь не той и не другой, вот так и живи с тёщей, тестем, а те на тот свет никак не торопятся, хотя внукам уже по двадцать пять лет. И что горничные подворовывают по мини-барам, а не все клиенты утруждают себя проверкой счетов – знала. Так у постояльцев не воруют, и слава богу. А вот по мини-барам шарят. Потому что пьют. И пьют тут практически все – и продавщицы в магазинчиках на набережной, и тётки, из года в год торгующие одними и теми же тельняшками, можжевеловыми безделушками и жилетками из овчины. Пьют официантки, и таксисты тоже пьют. Потому на опцию «трансфер» у Маргариты Павловны всегда в резерве есть фамилия-другая и пара-тройка номеров телефончиков. Случалось, правда, что все – и тот, кто в смене «играет», и «запасные» – нахлёстывались в умат. Особенно в несезон. Тогда она сама, ножками, бегала до аптеки, хорошо там, на площади, всегда есть таксисты. И доплачивала им сама, потому что гостиничный трансфер был дешевле тех цен, что заламывали весь день тоскующие «одиночки с мотором». Однажды чуть было не уволила штатного шофёра. Так горничная, жена его, в ноги Маргарите Павловне кидалась, жаловалась, что детям малым – тринадцати и девятнадцати лет – есть нечего. Оставила. Потому что она, Маргарита Павловна, всегда всех понимала, всех жалела, всех кормила, в положение всех входила и не делала из этого никакого подвига и в ранг благодетельницы для всех этих людей себя не возводила. А они злословили за её спиной. Всё не уставая считать и пересчитывать, что у неё да откуда. То и оттуда. Труд и от труда. Ежедневный труд и от ежедневного труда. Скоблить, надраивать, стирать, гладить. Как и всю жизнь. Не было в её гостевом доме такого места, куда сама Маргарита Павловна не могла бы встать при надобности. И к плите, если кухарка совсем в ауте. И за руль – если шофёр в отключке, а такси не нашлось. И двор подмести, если дворник саботирует по той же алкоголической причине. И цветы посадить – это она вообще сама любила. В общем-то, думать и вспоминать некогда, кроме бессонных ночей. Хотя сегодня ночью она так и не придумала, куда поселит на свой день рождения старшую сестру Свету.
Светка любила останавливаться в мансарде. Поэтому на сентябрь Маргарита Павловна мансарду ни за кем не резервировала. Но её постоянный и любимый клиент, останавливающийся тут чуть не с момента открытия гостевого дома, причём именно в мансарде, забронировал номер на весь сентябрь. Всегда приезжал в феврале. На неделю, максимум на две. Отчего это ему вдруг в сентябре захотелось? Она спросила, не подойдёт ли ему коттедж с камином, а он сказал, что, мол, человек привычки. И раз уж даже в феврале без камина обходится, то в сентябре и подавно не замёрзнет.
Постоялец этот Маргарите Павловне очень нравился. Глядя на него, она представляла себе, как хорошо бы было, если бы её родной сын походил на этого славного парня. Но тут же гасила в себе эти фантазии, потому что любила своего единственного отпрыска, каким уродился. А уродился он в Василия Николаевича лениво-равнодушно-благостным со слезоточивой приправой мамино-Светкиной истеричности. Она гасила в себе подобные размышления как постыдные и недостойные. Ей просто нравился постоялец. Без сравнений.
Впрочем, Маргарита Павловна видела паспорт «этого славного парня»: в феврале на ресепшене сидела она сама. Не годится он ей в сыновья, хотя на вид моложе её сына. А на самом деле её сын на шесть лет любимого постояльца моложе. И значит, ровесник младшего брата Пашки, по её в том числе вине потерянного для семьи. И представляла она себе, что всё у Павла Петровича хорошо. Как у этого февральского постояльца. Разве может быть иначе? И тут же гнала от себя и эти представления тоже. Фантазии мешают работе.
Первый раз этот обаятельный москвич появился тут пять лет назад – как раз в год открытия гостевого дома. Ещё не было такого уютного садика и вылизанного дворика, сервис был похуже, строений поменьше, и большого здания ещё и в проекте не было.
Появился ночью часа в три. Был слегка навеселе и беззлобно яростен. Она уже спала. Но её разбудил настойчивый звонок. Маргарита Павловна надела халат, накинула на халат дублёнку – зима тогда выдалась не по-крымски холодная – и спустилась вниз.
– Здравствуйте! Простите, что так поздно! – весело сказал высокий красивый мужчина, чуть пахнущий смесью хорошего одеколона, дорогого спиртного и качественных сигарет. – Свободные номера есть?
– Здравствуйте! Конечно, есть! – обрадованно сказала хозяйка. Какая владелица гостиничного сервиса не радуется постояльцам? – Давайте я возьму ваш багаж! – Маргарита Павловна прямо как была, в тапочках, двинулась к такси, стоявшему неподалёку от калитки. Не будить же мужа! Уж что-что, но чемоданов она за всю жизнь натаскалась без счёта.
– А это весь мой багаж! – Ночной гость помахал элегантно-потёртым кожаным саквояжем. – Я такси не отпускал, потому что не знал, есть у вас тут жизнь или нет! – Мужчина был явно взбудоражен, но присутствие этого незнакомца – даже ночью, даже слегка на взводе – производило какое-то успокаивающее и, если можно так выразиться, животворящее впечатление. Что вы знаете об одиночестве, если вы не были февральской ночью в переулочках Балаклавы?! – И я никогда не позволил бы женщине переносить мои пожитки! – Незнакомец махнул таксисту: мол, катись, я на месте. – Всеволод Алексеевич Северный, – отрекомендовался слегка хмельной, чудесно пахнущий мужчина. – Я хочу номер с видом на бухту. У вас такой есть?
– Есть. Маргарита Павловна, хозяйка этого гостевого дома, – представилась она.
– Маргарита Павловна?! Нет, правда? – рассмеялся он в ответ. Рассмеялся не обидно, ненасмешливо, хотя Маргариту Павловну невозможно было в силу её характера ни обидеть, ни надсмеяться над ней. Он так правильно рассмеялся, что ей стало даже приятно. Непонятно отчего и почему – но приятно. Он рассмеялся как-то умилительно и нежно, что ли. Есть же на свете такие мужчины! – Извините! – оборвал он сам себя.
– Ничего, ничего! Я привыкла. Обычно дальше мне сообщают про «характер такой, что полком командовать!»
Сколько они с Василием Николаевичем уже вместе живут? В 1967 году расписались. Ну да, Пашке как раз тогда семь лет исполнилось… Неужели уже сорок четыре года они с мужем прожили? Вроде и жизнь длинная, большая… а как один короткий день пролетела. Столько дел, столько событий – значительных и с виду неважных, а как один-единственный день. Страны разваливались, гражданства менялись. Всё время что-то происходило… Нервы, волнения, радости, горести – стоящие и нестоящие. Праздники и будни. А утром проснулся – как будто и не было ничего до этого дня. Оглянешься – огромное поле позади. Где паханое, где – запущенное. Огромные степи прошедших времён. Большей частью – так и неподнятые целины. С чем-то уже никогда и ничего нельзя сделать. Ничего нельзя исправить. Но встряхнулся, посмотрел вперёд – и как и не было вчерашнего. Как там внук Санька называет этих… пожирателей времени? Лонгольеры, что ли? Читает и смотрит всякую муть. А ей некогда. Сейчас душ, кофе, в церквушку забежит – и в Севастополь по делам надо ехать. По срочным, неотложным. Все дела неотложные. Осенью уже шестьдесят пять. Вся родня соберётся. А какой тут юбилей, если ещё сезон? Неуместный. Но – надо! Банкет будет больше обычного. И хоть бы с комфортом разместить всю ту родню. Успеет ли она дооборудовать новое здание? Шестьдесят пять – и всё дела, дела, дела… И никто, кроме неё… Алёшка, сын, требует, чтобы она на него всю собственность переписала. Она не против. Но из Алексея Васильевича хозяин никакой, признаться честно – весь в отца. Да и не он этого требует, если разобраться. Лёшка художник: ему не до хозяйства, он весь в эмпиреях парит. А вот жена его новая, молодая – у той руки чешутся. Особенно с тех пор, как Маргарита Павловна яхту приобрела. Да ладно бы хозяйство к рукам прибрать – Маргарита Павловна не возражала бы. Лизанька хочет к рукам деньги прибрать. А кто в двадцать два года денег не хочет? Все хотят… Тут понять Лизаньку можно. Но в двадцать два ещё не понимают, что деньги надо вкладывать в дело, а не в машины-сумочки-платья и побрякушки. Маргарита Павловна Лизаньку в прошлый сезон пригласила к себе, в гостевой дом, чтобы посмотреть, как девочка работает. А девочка и не работала совсем. Спала до полудня. Массажиста в номер вызывала. Хныкала, что пляж здесь никакой, другое дело на Фиоленте или в Ялте! Никто и не против такого образа жизни Лизаньки. Пусть отдыхает, пока молодая и возможность есть. Но ни Лёшке, ни Лизаньке это хозяйство не оставишь: сразу развалится. Им же самим тогда жить не на что будет. А так-то Лизанька хорошая. Уж как Светлана Павловна злословила, когда Лёшка на ней женился! Светка, правда, и первую Лёшкину жену не любила. Но Светка вообще мало кого любит. Себя она любит. И мужчин. Последний раз замуж вышла в шестьдесят за мужчину на десять лет её моложе. А Лёш-ку, всего лишь сорокачетырёхлетнего, уж как высмеивала, что он на Лизаньке женился. Но Лёшка-то мужчина – ему не грех! А Светка всё-таки женщина. Помолчала бы, а она – высмеивать. Молчать Светка никогда не умела. А Лёшка – за себя постоять. Вот уж тогда Светка с Лизанькой сцепились… Правду говорят: что старый – что малый. Главное, Светке такое не говорить. Добром не кончится. Или Лизаньку в старые запишет… Светка – бог с ней. Плохо, что Лизанька с Санькой общего языка не нашли. Неудивительно. Между ними всего двенадцать лет разницы. Никто от неё и не требует, конечно же, быть ему матерью. У Саньки прекрасная мать. Но Лизанька могла бы не так явно раздражаться, не так уж часто они с Санькой пересекаются. Да и внук любимый мог бы поменьше папиной жене хамить. Лизаньку вслед за Санькой уже все называют папиной дурой. Ну куда это годится?! Он, Санька, конечно же, умный. Всё читает, читает. Парень из-за книг ослепнет скоро! Но не все люди одинаковые. Уж как Маргарита Павловна ни старалась мальчишке объяснить – ни в какую. «Я, – говорила она ему, – тоже книг не читала и не читаю. Ты же меня не оскорбляешь!» – «Ты, бабушка, – отвечал сорванец, – хорошая. А она – плохая!» Ну кому папина новая жена хорошей будет? Но всё равно, грубости это не оправдывает. От Лёшки в налаживании отношений толку никакого. Как приезжает – так и засаживается с отцом в шахматы играть да водочку попивать. Такие уж у них характеры… Зачем Лизаньке её Лёшка? Лизанька красивая, молодая. А Лёшка в свои сорок четыре мог бы и получше выглядеть, да и деньги какие-никакие зарабатывать. Не покупают картины – займись чем-нибудь другим. Пиши себе на здоровье, коли бог талант дал, но работать куда-нибудь устройся. Маргарита Павловна как-то попросила Лёшку залы ресторана расписать пейзажами, заплатить предлагала. Так он раскричался: мол, что он, совсем скотина – с матери деньги брать?! Так денег и не взял. И залы ресторана пейзажами не расписал. Пока, во всяком случае. Два года уже всё только собирается… Да что она тут сама с собой сплетничает, близким людям кости перемывает! Вставать пора!
Маргарита Павловна проснулась давно. В последнее время её часто мучила бессонница. Не мучила. Оборот речи просто. Не спалось – и всё. Сидела на балконе, смотрела на бухту. Думала о жизни. Вспоминала скорее… Сентябрь уже на носу, надо бы подсуетиться с сантехникой-отделкой-обстановкой. Семья каждый год приезжает к ней на день рождения. И каждый год семья всё больше. Другой, менее смиренный, нежели Маргарита Павловна, человек подумал бы, что близкие родственники, родственники родственников, друзья-приятели и знакомые двоюродных племянников и каких-то совсем уж не поддающихся кровному и некровному родству людей приезжают в Крым на бархатный сезон. Кто на две недели, кто на три, а кто и на месяц. День рождения-то – ровно день. И дочь от второго брака первого мужа её старшей сестры Светланы Павловны ей, Маргарите, вроде как и вовсе никаким боком не родня, чтобы к ней на день рождения прилетать из Москвы и месяц тут, в Балаклаве, торчать на всём готовом и бесплатном. Но то – другой. Маргарита Павловна же только радовалась, что огромная куча народу под общим названием «родственники» слетается к ней в сентябре. Любят. Уважают. Что ещё пожилому человеку надо? Разве иногда мелькала у неё нехорошая мысль: как хорошо, что угораздило её в сентябре родиться, а не в июне-июле-августе, в разгар сезона. Жаль, правда, что не в феврале, когда Балаклава, да и весь Крым пусты и безвидны. Но она немедленно гнала от себя эти недостойные мысли, потому что, став владелицей успешного гостиничного бизнеса, осталась всё той же смиренной доброй Риткой, каким бы это противоречивым ни казалось со стороны. А сама Маргарита Павловна об этом не задумывалась. Мысли её были просты и полны прилежания: пальмы обернуть, если зима холодная; строителей найти непьющих и рукастых; кухарку, умеющую вкусно готовить, ублажить; шофёры – чтобы не напивались; прикормленные таксисты – чтобы с клиентов не драли больше положенного; горничные – чтобы старательные; чтобы постояльцам комфорт.
Никогда она не нервничала, не раздражалась на одни и те же Светкины и Петькины разговоры о том, что эта бесталанная, безгласная Ритка круче всех выбилась; кто бы мог подумать! И предположить никто не мог, что жизнь её – бездарную серую Ритку – так полюбит и белым лебедем для неё обернётся. Что отчим окажется не то караимом, не то греком и свой, отбитый у властей кусочек земли завещает Ритке, а не родному сыну Пашке. Ну а как ему было родному сыну Пашке что-то завещать, если Пашка в восемнадцать лет ноги в руки – и в Москву. И ни слуху ни духу. Пару писем написал: мол, поступил в Плехановку – учился-то мальчишка отменно, в цифрах соображал – и молчок. Ни разу домой на побывку не приехал. Где-то понять можно: с отцом у него после Риткиного замужества отношения не заладились. Мальчик был с характером. И отчим Риткин после смерти матери таким стал, что ой! Ни с того ни с сего вдолбил себе в голову, что жена его обожаемая первого мужа больше любила, даже их общего сына в честь покойника назвала. Зло срывал, понятно, на Пашке. Пока Рита с ними жила, ещё ничего, всё сглаживала, всех жалела. А как замуж вышла… Вот Пашка, как подрос, в Москву и усвистел с концами. Уж как Маргарита Павловна младшего брата искала – и не передать. Вину чувствовала, как за недосмотренного щенка Кубика. Бросила семилетнего пацанёнка. Вроде как и не совсем – постоянно у них с Василием Николаевичем в семейной общаге торчал. А как Лёшка родился и им квартиру дали – Пашке тринадцать лет стукнуло, – она меньше внимания на него стала обращать. Учился Пашка хорошо, а что с отцом собачился – так подросток без матери, учится – и слава богу. Всё равно её вина, недоглядела. Надеялась Маргарита Павловна, что бродит где-то по земле Павел Петрович и всё у него хорошо, и рано или поздно найдёт она его. Или он её. Всё одно – она виновата! Поздно искать кинулась на самом-то деле. Когда отчим помер в той самой палате реанимации, куда наказал вызвать нотариуса и записал на Ритку свой земельный надел в Крыму. Это Пашке уже тридцатник был. С отъезда двенадцать лет прошло. Маргарита Павловна в Москву поехала, в справочной была, в деканате Плехановки. В справочной – ничего. В деканате пожилая инспекторша какие-то бумаги разыскала по фамилии-имени-отчеству. Действительно, был такой студент – Павел Петрович Левентов. Ленинский стипендиат. Был. Окончил с отличием. Распределён на крупный московский завод, вроде как женат на москвичке был, и даже ребёнок имелся. Маргарита Павловна в милицию обратилась. Долго отсылали туда-сюда, в конце концов внимательно выслушали, но разыскивать не стали. Специально разыскивать законных оснований, простите, не имеется. Да ну что вы нам его фотографию суёте? Мы что, все архивы должны прошерстить, имея на руках фотографию восемнадцатилетнего пацана, о котором вы столько лет не вспоминали? Не хочет с вами дела ваш единокровный брат иметь. Мы-то тут при чём? Заявление о пропавшем подать? На каком основании? Заявление надо было подавать по месту его жительства, когда ваша связь с ним оборвалась. Он, может, фамилию сменил, да и всю биографию. Вы в курсе, что в стране творилось и творится, или на другой планете обитаете? Вы, извините-простите, поздно кинулись. Нет повода и причины, да и недосуг в базах рыться посреди того, что, как говорится, совершается дома. И без вашей ерунды дай бог не впасть в отчаяние. Хитросплетения семейных саг – это не к нам, а к сценаристам мыльных опер.
Вернулась тогда Маргарита Павловна домой и сказала Василию Николаевичу чемоданы паковать. Нечего им больше в Казахстане делать.
– В Россию? – спросил муж.
– В Крым! – уверенно ответила она.
Никто не ожидал, что Марго-Рита не захочет вернуть себе российское гражданство и возвратиться в Москву или Подмосковье, а поедет сюда, в Крым, станет громадянкой Нэзалэжной, что так – по меркам родни – разбогатеет. Опять же другая на месте Маргариты Павловны, бия себя кулаками в грудь, рассказала бы родственничкам, чего всё это стоило – имея в качестве стартового капитала лишь крохотный кусочек земли в крымских степях, стать владелицей гостиничного бизнеса у самого синего моря. Не такого большого, но крепкого и доходного, постоянно расширяющегося. Другая разогнала бы всю эту кодлу к чертям собачьим, плюнув им вслед. Другая. Но не прилежная Ритка, вложившая всё – и бесконечную работу, и безмерное терпение, и сердце, и душу, и, разумеется, деньги – в свой небольшой трёхэтажный гостевой дом, плюс парочку отдельно стоящих коттеджей, плюс прогулочную яхту, плюс катамаран, плюс разнообразный туристический сервис, плюс текущую стройку пятиэтажного особняка. Она, казалось, вовсе не замечала завистливых разговоров за спиной. Живя так, как будто всё ещё скоблит и надраивает полы, стирает штаны, гладит блузки и так далее, и так далее, и так далее. Маргарита Павловна была самозабвенной трудягой.
Она даже не понимала, над чем смеётся Василий Николаевич.
– Ты знаешь, как тебя тут называют все, включая твою собственную кухарку? – как-то однажды, от души хохоча, сказал ей вечно слегка хмельной, совершенно последние двадцать лет бездельный, но в сущности беззлобный и даже добродушный муж, частенько шляющийся от скуки по любовно обихаживаемой Маргаритой Павловной территории.
– Как? – ровно спросила Маргарита Павловна, перевешивая за горничной полотенца в номере правильно, «по-европейски».
– Казашка Маргарита!
– Ну и что? – не меняя тона, не удивилась она, разглаживая покрывало на кровати. – Я и есть казашка Маргарита. Я – из Казахстана. Из Казахстана – значит, казашка. Люди просты. Я сама простая. – Улыбнулась она своему Васе. – Иди, родной, на кухню. Поешь, выпей рюмку-другую… В этом коттедже что-то со щитком-распределителем. Мне ещё надо электрика вызвать.
Получая разрешение на «выпить рюмку-другую», муж приходил в прекрасное расположение духа и уносился болтать с кухаркой. И тут же переставал испытывать лёгкую мимолётную неловкость от того, что о щитке-распределителе думает женщина. Ритка не женщина, а жена! Это её дело – вот пусть и думает.
На самом деле всё Маргарита Павловна знала. И что она «казашка Маргарита», и что «слишком набожная». И что её кухарка в несезон пьёт не по-детски и сплетничает о ней с редкими постояльцами, а в сезон держится изо всех сил, позволяя себе только стакан перед сном, потому что работу потеряет. А тут работу не так легко найти. Впрочем, как и такую отличную кухарку; стол в гостевом доме Маргариты Павловны был преотменный. Кухарка такое выкаблучивала, что не во всех французских-итальянских ресторациях сыщешь! К её кухарке с тутошних олигархических яхт являлись за рецептами, раз отобедав в заведении у Маргариты Павловны. Кухарка не жадничала, делилась секретами щедро. Даже мастер-классы, как это нынче называют, давала. Ей только в кайф, чтобы на благодарную публику поработать да под болтовню! Маргарита Павловна и из этого бизнес сделала. Богатые, не слишком давно, но слишком сильно оторвавшиеся от народа, страсть как полюбили экзотику в виде простонародной сухопарой бабы, у которой язык, что жало, а она ещё и в современном новомодном высокотехнологичном дизайн-интерьере деваляи перед аудиторией отчебучивает. Или не экзотика это для них, а напротив – ностальгия по собственным ушедшим в небытие бабушкам? Кто разберёт? Ходят – и отлично. И кухарке удовольствия море, и Маргарите Павловне в казну приход. В прошлом году её Фёдоровна звездой сезона была. Потом в паре-тройке телевизионных кулинарных шоу девицы «из телевизора», тут побывавшие, Ритиной кухарки творения преподавали как «старинный уэльский рецепт», а той – только в радость. Усядутся с Василием Николаевичем под плазменной, во всю стену панелью в пустынном зимой зале ресторана да под бутылочку на всех этих Юлий, Анн и прочих «пристроенных тёлочек» (кухаркин жаргон), любуясь, злословят по-доброму. В этом году кухарка на камбалиный гон три «концерта» дала; так один бородатый мужик, автор модных кулинарных книг, специально из Москвы прилетал. У кухарки уже целая полка на кухне с автографами: «Фёдоровне с преклонением перед кулинарным гением от С…», «Фёдоровне с неизменным восхищением, благодарная В…», «Фёдоровне с любовью, страстно обожающий её З…», «Где я только не бывал, и что я только не едал, но ваш Непревзойдённый Луфарик, Фёдоровна, навсегда в моём сердце! Ваш до гроба М…», «Фёдоровна, спасибо за вдохновение, всегда твоя Б…» – ну и так далее. Это же надо видеть, как она вечерком «в сезон», глотнув свою дозволенную порцию алкоголя, хвастается теми автографами задержавшимся за полночь в ресторане постояльцам эдак небрежно, походя, как бы между делом, матерински-нежно приговаривая: «Ну, вот этот рецепт они там, в своих книженциях, испаскудили, мерзавцы!» – это отдельная прелесть что такое! (Хотя никто никогда не видел, чтобы Фёдоровна в те рецептурные книги заглядывала во время готовки. Ни в те, с автографами, ни в какие другие.) Хвастается – и от щедрот душевных, переполняющих, изливает на полуночников «комплименты от шеф-повара». На ноябрьскую от Фёдоровны «макрель на шкаре» специально слетались все кулинарные селебрити и хохотали, выпивая в рыбном чаду и нахваливая мастерицу. А та только довольно ворчала про давно забытые печи и глиняную черепицу и про что-то ещё, тоже давным-давно утраченное.
Маргарита Павловна только радовалась: сырья на три копейки, а рекламы в виде «сарафанного радио» (на посетительских радостях) – на несоизмеримо превышающую затраты сумму. Ну и «весенний шик от Фёдоровны» – зелёный борщ (тот, что в России – «щавелевый суп» – ух, как кухарку выводил из себя этот «суп»)! Ну, понятно, уха – во всех её тысяча и одной разновидности. Но зелёный борщ по весне… Кстати, действительно, Фёдоровна готовила лучше, чем признанные, все в иностранных звёздах, глянцевых книгах и рейтинговых отечественных фуд-телешоу повара. Всё то же, всё так же: у кухарки – любовь, у тех же просто техничный качественный секс. Поварское слово Фёдоровна знает… Так что пусть выпивает (хотя иногда зимой они с Васькой на пару набираются до состояния ниц). Пусть сплетничает. Куда она без этой кухарки, если давно на всех меню золотое тиснение «Кухня Фёдоровны»?
В курсе была хозяйка гостевого дома, что ненавидят её таксисты – все, как один, мужья горничных. Все, как один, отставники. Все, как один, с утра до ночи жалующиеся на жизнь не только друг другу, жёнам и самой Маргарите Павловне, но и постояльцам. Как заберут кого из аэропорта в Симферополе, так всю дорогу до Балаклавы и рассказывают, как тут плохо, а там, «у них, в Москве» – хорошо. Не раз и не два уже жаловались ей постоянные клиенты на то, что в услугу «трансфер» двухчасовая непрерывная речь извозчика не входит. Не раз и не два уже просила она таксистов помалкивать. Без радиоволн с жуткой попсой или шансоном, просто везти, доставлять. Разговоры разговаривать, только если клиент сам беседовать изволит. Как этим болтунам-отставникам не надоедает сотни раз повторять одну и ту же историю о том, что в 1997 году ему давали квартиру в Балаклаве, но маленькую, а он хотел в Севастополе, но большую. Теперь не той и не другой, вот так и живи с тёщей, тестем, а те на тот свет никак не торопятся, хотя внукам уже по двадцать пять лет. И что горничные подворовывают по мини-барам, а не все клиенты утруждают себя проверкой счетов – знала. Так у постояльцев не воруют, и слава богу. А вот по мини-барам шарят. Потому что пьют. И пьют тут практически все – и продавщицы в магазинчиках на набережной, и тётки, из года в год торгующие одними и теми же тельняшками, можжевеловыми безделушками и жилетками из овчины. Пьют официантки, и таксисты тоже пьют. Потому на опцию «трансфер» у Маргариты Павловны всегда в резерве есть фамилия-другая и пара-тройка номеров телефончиков. Случалось, правда, что все – и тот, кто в смене «играет», и «запасные» – нахлёстывались в умат. Особенно в несезон. Тогда она сама, ножками, бегала до аптеки, хорошо там, на площади, всегда есть таксисты. И доплачивала им сама, потому что гостиничный трансфер был дешевле тех цен, что заламывали весь день тоскующие «одиночки с мотором». Однажды чуть было не уволила штатного шофёра. Так горничная, жена его, в ноги Маргарите Павловне кидалась, жаловалась, что детям малым – тринадцати и девятнадцати лет – есть нечего. Оставила. Потому что она, Маргарита Павловна, всегда всех понимала, всех жалела, всех кормила, в положение всех входила и не делала из этого никакого подвига и в ранг благодетельницы для всех этих людей себя не возводила. А они злословили за её спиной. Всё не уставая считать и пересчитывать, что у неё да откуда. То и оттуда. Труд и от труда. Ежедневный труд и от ежедневного труда. Скоблить, надраивать, стирать, гладить. Как и всю жизнь. Не было в её гостевом доме такого места, куда сама Маргарита Павловна не могла бы встать при надобности. И к плите, если кухарка совсем в ауте. И за руль – если шофёр в отключке, а такси не нашлось. И двор подмести, если дворник саботирует по той же алкоголической причине. И цветы посадить – это она вообще сама любила. В общем-то, думать и вспоминать некогда, кроме бессонных ночей. Хотя сегодня ночью она так и не придумала, куда поселит на свой день рождения старшую сестру Свету.
Светка любила останавливаться в мансарде. Поэтому на сентябрь Маргарита Павловна мансарду ни за кем не резервировала. Но её постоянный и любимый клиент, останавливающийся тут чуть не с момента открытия гостевого дома, причём именно в мансарде, забронировал номер на весь сентябрь. Всегда приезжал в феврале. На неделю, максимум на две. Отчего это ему вдруг в сентябре захотелось? Она спросила, не подойдёт ли ему коттедж с камином, а он сказал, что, мол, человек привычки. И раз уж даже в феврале без камина обходится, то в сентябре и подавно не замёрзнет.
Постоялец этот Маргарите Павловне очень нравился. Глядя на него, она представляла себе, как хорошо бы было, если бы её родной сын походил на этого славного парня. Но тут же гасила в себе эти фантазии, потому что любила своего единственного отпрыска, каким уродился. А уродился он в Василия Николаевича лениво-равнодушно-благостным со слезоточивой приправой мамино-Светкиной истеричности. Она гасила в себе подобные размышления как постыдные и недостойные. Ей просто нравился постоялец. Без сравнений.
Впрочем, Маргарита Павловна видела паспорт «этого славного парня»: в феврале на ресепшене сидела она сама. Не годится он ей в сыновья, хотя на вид моложе её сына. А на самом деле её сын на шесть лет любимого постояльца моложе. И значит, ровесник младшего брата Пашки, по её в том числе вине потерянного для семьи. И представляла она себе, что всё у Павла Петровича хорошо. Как у этого февральского постояльца. Разве может быть иначе? И тут же гнала от себя и эти представления тоже. Фантазии мешают работе.
Первый раз этот обаятельный москвич появился тут пять лет назад – как раз в год открытия гостевого дома. Ещё не было такого уютного садика и вылизанного дворика, сервис был похуже, строений поменьше, и большого здания ещё и в проекте не было.
Появился ночью часа в три. Был слегка навеселе и беззлобно яростен. Она уже спала. Но её разбудил настойчивый звонок. Маргарита Павловна надела халат, накинула на халат дублёнку – зима тогда выдалась не по-крымски холодная – и спустилась вниз.
– Здравствуйте! Простите, что так поздно! – весело сказал высокий красивый мужчина, чуть пахнущий смесью хорошего одеколона, дорогого спиртного и качественных сигарет. – Свободные номера есть?
– Здравствуйте! Конечно, есть! – обрадованно сказала хозяйка. Какая владелица гостиничного сервиса не радуется постояльцам? – Давайте я возьму ваш багаж! – Маргарита Павловна прямо как была, в тапочках, двинулась к такси, стоявшему неподалёку от калитки. Не будить же мужа! Уж что-что, но чемоданов она за всю жизнь натаскалась без счёта.
– А это весь мой багаж! – Ночной гость помахал элегантно-потёртым кожаным саквояжем. – Я такси не отпускал, потому что не знал, есть у вас тут жизнь или нет! – Мужчина был явно взбудоражен, но присутствие этого незнакомца – даже ночью, даже слегка на взводе – производило какое-то успокаивающее и, если можно так выразиться, животворящее впечатление. Что вы знаете об одиночестве, если вы не были февральской ночью в переулочках Балаклавы?! – И я никогда не позволил бы женщине переносить мои пожитки! – Незнакомец махнул таксисту: мол, катись, я на месте. – Всеволод Алексеевич Северный, – отрекомендовался слегка хмельной, чудесно пахнущий мужчина. – Я хочу номер с видом на бухту. У вас такой есть?
– Есть. Маргарита Павловна, хозяйка этого гостевого дома, – представилась она.
– Маргарита Павловна?! Нет, правда? – рассмеялся он в ответ. Рассмеялся не обидно, ненасмешливо, хотя Маргариту Павловну невозможно было в силу её характера ни обидеть, ни надсмеяться над ней. Он так правильно рассмеялся, что ей стало даже приятно. Непонятно отчего и почему – но приятно. Он рассмеялся как-то умилительно и нежно, что ли. Есть же на свете такие мужчины! – Извините! – оборвал он сам себя.
– Ничего, ничего! Я привыкла. Обычно дальше мне сообщают про «характер такой, что полком командовать!»