Страница:
Что же случилось?! Может, тесьма от пота размякла и порвалась при неловком движении?.. Наверное. Но где? Где?! Это же могло случиться где угодно! Где угодно… Угодно в пустыне. А там один песок. Песок, песок и песок! Нет. Не может быть. Этого просто не может быть!..
(… – Чегой-то вы тут как в воду опущенные?Планы на следующий день меняются.
– Крестик, вон, свой потеряла.
– Крестик?.. Ну, это не беда. … Не расстраивайся. Крестик, если он свой, – вещь, конечно, нужная. Но без тебя – это просто кусок металла.
– Я не расстраиваюсь. Просто не верю, что он потерялся…
– Что должно появиться в твоей жизни – появится. Что должно уйти – уйдёт. Вера здесь ни при чём.
– А что не должно уйти – останется?
– Однозначно.
– Оно не ушло. Я знаю.
– Ну вот и славно. Знание – сила. А сила – это покой. Understand?..)
Мужчины рано встают и уезжают куда-то «по делам». Говорят, что вернутся только к вечеру… С грибами придётся повременить.
Отец просит приготовить ужин. Ты долго думаешь, что пропустить: утренний зов или вечерний покой? Решаешь, что лучше всё сначала приготовить, а к ужину только разогреть. Тогда можно будет ещё до обеда отправиться в пустыню и попробовать поискать крестик. Вдруг он всё-таки упал не в песках, а где-нибудь по дороге?..
Шурпа – одно из самых любимых твоих «коронных» блюд. Плов вот у тебя не получается. Он – забияка. С ним нужно жёстко, уверенно… Наверное, это больше мужские черты, и прав отец, когда говорит, что ни одна женщина не приготовит его так, как мужчина.
«Шурпа – она хоть и суп, а всё равно – женщина. Любит, чтобы с ней разговаривали. Долго. Всё объясняли. Потакали… А с женщиной главное – терпение. Невзирая ни на что. Ни на время, ни на другие дела. Зато когда она насытится твоим вниманием, можно, обложив её мягкими подушками, спокойно оставить на время…»
У Макса лучше всех получается объяснять простые вещи.
Оставив казан с шурпой томиться под двумя сложенными одеялами, ты уходишь в пески ещё до полудня.
Выражение «полуденный зной» не годится для пустыни. Зной – он мягкий и удушливый. Густой, пряный, жужжащий… Полдень же в пустыне яростен. В брызгах бликов среди теней. Или клякс среди бликов. Кому как больше по вкусу. Но всё равно невозможно сосредоточиться…
Крестик тусклый – ты давно собиралась его почистить зубным порошком. Тесёмка посерела от пыли и пота. Как можно разглядеть что-то подобное на фоне бурой глинистой почвы или в песке, где, кажется, каждая крупинка отбрасывает свою маленькую тень?..
Три часа суетливой беготни среди барханов изматывают. Затылок и шея превращаются в экран для раскалённого солнца-проектора. Всплески позёмки вызывают глухую ярость – ведь именно они могут бесследно и навсегда укрыть то, что ты ищешь!
Усталость, блеск и ветер заставляют тебя найти хоть что-то похожее на уверенную тень. От ствола толстого саксаула или от изогнувшегося вопреки законам физики гребня бархана…
Короткие глотки из фляги снимают стресс. Но не приносят покоя. А в этом хаосе света и звуков оплотом может стать только покой. Но как его обрести? Что может указать верное направление в мозаике из тысячи тысяч похожих деталей?..
Ты всё-таки пытаешься сосредоточиться на бесконечной фреске вокруг. Через какое-то время приходит ощущение некоторой закономерности – и странным образом упрощает мир. Или мир упрощается и даёт ощущение закономерности. Некоего законченного рисунка. Полотна. Орнамента…
Как следствие, это делает тебя более равнодушной. Первый шаг к покою. Здесь главное – не поддаться безразличию. Оно так же далеко от покоя, как репродукция далека от реального пейзажа, который художник густыми мазками любовно переносит на загрунтованный холст или картон… Безразличие опасно. Безразличие – пустая ловушка смерти. Ловушка, не требующая даже приманки…
…Время, время…
Растворённое мыслями и песками, оно превращает в песчинку и тебя. Свернувшись клубочком, ты засыпаешь. Это странный сон. Пёстрая пелена дремлющего сознания – и уютное соседство собственного тела, естественно встроенного в узор бесконечного орнамента пустыни…
…Внезапный звон тишины.
Ты рефлекторно взлетаешь на бархан и ещё успеваешь впитать глазами первый миг, когда линии и плоскости начинают ломаться и кривиться. Стекать, как часы Дали[6], с невидимых воздушных уступов. Неожиданно освобождённая от постоянных оков ветра пустыня тает. Тает и течёт, подкрашенная первыми признаками оранжевой усталости солнца…
Случись такое в блеске дня – и это было бы дерзко.
Даже страшно.
Но на закате мир беззащитен…
Ты инстинктивно пригибаешься и садишься, скрестив ноги, чтобы не пугать его. И он, как будто в благодарность за понимание тонкости момента, распахивает перед тобою шатёр долгожданного покоя…
Что тут скажешь. Разве словами – этой вязью из паучков букв, интонаций и пауз – можно объять выдох удовлетворённой Вселенной?.. Разве кто-нибудь будет против / Когда время основа твоя / Рухнет / И в мире напротив / Мы окажемся / Ты или я…
Незаметно наблюдать мир из покоя – это совсем не то, что сосредотачиваться. Или «медитировать». Отец вон все уши прожужжал этими своими «медитациями». Сам сядет иногда где-нибудь в сторонке, и – не тронь, не подойди! А потом много говорит. Объясняет. Описывает… Только никакого покоя там нет. А здесь…
Ни одного движения. Ни веточка, ни травинка не шелохнётся. Ни птица не пролетит. Пески в мареве кажутся постаревшими. Но так красиво постаревшими. Благородно. И всё – одно. И солнце. И небеса. И горизонт. И гладкий ствол саксаула. И ты…
Во вселенной всего движения – что только лёгкий поворот твоей головы. Просто чтобы убедиться – что само движение ещё есть, не ушло из мира навсегда.
Всё расплавлено, слито, сковано воедино и живо. Живо в оцепенении. Но как не бывает живо никогда. И вдруг…
Что это?! Взмах крыла? Движение соседнего гребня?.. Почудилось…
Нет! Вот ещё раз!
Да это же обрывок бумаги!!!
Кувыркаясь в замершем древнем воздухе на время брошенной ветром пустыни, белый лист выскакивает на открытый пятачок между соседними барханами – маленький пыльный смерчик – высотой от силы метра полтора, – поигрывая им, не спеша, движется мимо тебя…
Ты замираешь так, что, кажется, ток крови останавливается. Только бы не разрушить это чудо. Не спугнуть… «Странно. Очень странно…» Мозг пытается найти объяснение. Как – посреди неподвижного моря воздуха и песка – что-то может естественным образом так двигаться?.. Или кто-то?.. Но он же всё-таки ветер! Завихрения там, всякие «области давления», потоки…
Ещё пара мгновений – и миниатюрный смерчик, странное существо пустыни, скроется в песках…
«Эй!»
Всегда непроизвольный оклик, когда на бесконечных просторах вселенной встречаются двое незнакомых живых…
Пыльный столбик замирает и роняет бумажный клочок на землю. Ну вот, испугала…
«Не бойся…»
Одними глазами…
Вы смотрите друг на друга. Вечность переворачивается вверх дном…
Как будто что-то поняв, столбик пыли подхватывает обронённый лист и, сменив направление, начинает движение вокруг твоего бархана. Один круг, второй… Ты не шевелишься, а только медленно поворачиваешь голову, чтобы не терять его из вида.
«Ты откуда? … Здесь живёшь? … А куда? … Поиграть? … А-а… А я вот просто сижу… Потеряла кое-что… Теперь просто сижу. Отдыхаю…»
Смерчик вновь замирает. Клочок бумаги плавно колышется на уровне его «головы». Вдруг, как будто опомнившись, он резко меняет направление движения и исчезает за соседним гребнем…
Даже не попрощался…
Ну и что. У него дела. Да мало ли… Может, позвал кто-то… из своих…
Пыльный столбик вновь выныривает из-за бархана и останавливается.
Нет, не убежал!
Снова исчезает. И тут же через пару мгновений появляется… И так несколько раз. Что он делает?.. Белый клочок бумаги уже не плавно колышется, а нервно вздрагивает и подпрыгивает. Может, он чего-то хочет?.. Зовёт куда-то?.. Точно! Он зовёт за собой!
Быстро вскакиваешь, ещё не веря в то, что происходит, и, скатившись на ногах по песчаному склону, пробегаешь несколько метров. Смерчик уже далеко в стороне. Азарт омывает изнутри, и ты бежишь, бежишь, поддаваясь странной игре…
Вдруг что-то проносится прямо перед лицом. От неожиданности ты останавливаешься, как вкопанная, почти пугаясь.
Маленький вихрь вибрирует на месте в нескольких шагах от тебя. Обрывок бумажки неподвижно лежит на земле рядом с ним. В прозрачном текучем мареве, которое уже больше походит на воду, ни единого движения. И смерчик – этот невысокий столбик пыли, вращающийся вокруг своей оси, – создаёт ощущение законченной неподвижной формы.
«Что дальше?..»
Смерчик вдруг исчезает.
Просто прекращает кружение и рассыпается. Пыль медленно оседает на землю…
Ты подходишь к месту, где он только что был, наклоняешься – и не веришь своим глазам! Из-под бумажки выглядывает обрывок знакомой кожаной тесёмки… На ней крестик. Тусклый, медный, перехваченный узлом…
(… – Всё-таки нашла?Джезказган.
– Да. Он сам вернулся… Точнее… Как тебе сказать?.. В общем, он и не терялся.
– Не терялся?!
– Ну, я же говорила тебе, помнишь?.. Его, конечно, не было некоторое время со мной, но он не терялся, понимаешь?
– Не очень, если честно.
– По-вашему, ну, в смысле, как обычно – вещи теряются. А на самом деле – нет!
– Ты меня пугаешь.
– Пап, ты же ничего не боишься!
– Я не сказал, что боюсь. Я сказал «пугаешь». В хорошем смысле… Когда взрослые люди, вроде меня, произносят такие слова, они на самом деле хотят сказать, что заметили что-то, что им вроде бы по душе, но при этом чувствуют, что до конца им этого не понять и не принять. А это пугает. Просто такое подходящее слово…
– Ладно.
– Ну, так где ты его потеряла?
– В пустыне.
– Это немудрено. Но нашла-то ты его там как?
– Пап, если я тебе просто расскажу, ты подумаешь, что я всё выдумала. А если поверишь – это тебя ТАК НАПУГАЕТ!
– С каких это пор ты взялась надо мной издеваться, а?!
– Па-ап!
– Ладно. Не хочешь – не рассказывай. Нашла, и хорошо… И спасибо за ужин. Ещё тёплый был, когда мы приехали. Только записку оставляй в следующий раз, если собираешься задержаться…
– Я не собиралась.
– Тем более… Кстати, Макс тебя за шурпу хвалил, что за ним обычно не водится.
– И что сказал?
– Сказал, что ты разобралась, что к чему. По вкусу видно.
– Так ведь он меня и учил… А тебе как?
– Я такой голодный был, что, наверное, и сырого барана бы съел!
– Понятно… А Макс-то сам где?
– Лёха его в другой посёлок повёз. Они там переночуют. Сказал «по стратегическим вопросам».
– Это что значит?
– Сама у него завтра спросишь. Он утром заедет, и двигаем дальше. Здесь всё.
– А куда?
– Сначала в Джезказган ненадолго. Кстати, попаримся – там у геологов баня хорошая. А потом решим – на Балхаш рыбачить или сначала на Байконур заскочим – там Юрка сейчас… Не знаю. Посмотрим. Крюк приличный, конечно… Я бы лучше сайгаков погонял. А то мы на озере за неделю от рыбы очертенеем!
– Так мы туда на целую неделю?!
– Около того.
– Здорово!..)
В бане тяжело. Даже на нижнем полке́.
Отец посмеивается: «Привыкай».
Зачем?..
Между заходами в парную все отдыхают на веранде, завернувшись в простыни. Разговаривают мало. Пьют зелёный чай.
Ты не хочешь больше париться. «Зря», – с лёгкой обидой бросает отец и уходит. Все уходят. Макс остаётся.
(… – Я тебя научу. Тут всё дело не в ощущениях, а в отношении. И не только в бане дело. Это общий принцип. Горькое, как правило, полезнее сладкого. Трудное – забавнее лёгкого. Недостижимое притягивает нас сильнее того, до чего рукой подать. Вот и баня – это труд. Очищение. И не только для тела, кстати.Ночуем в степи.
– Мы и так паримся каждый день.
– Это верно. Но мы делаем это как бы вынужденно, неосознанно, понимаешь?.. Мы здесь. А здесь – жарко. И ничего не поделаешь… Нам жарко – но мы заняты делом. Но другим делом. Не самой жарой. Мы постоянно чем-то заняты. Поэтому когда появляется возможность…
– Нужно отдыхать! Я помню. Вы сами говорили, Владимир Максимович.
– Правильно. Но отдых-то бывает разным. Как и усталость. Бывает, человеку нужно отдохнуть – и он совершает кругосветное путешествие на шлюпке размером с чемодан. Все кричат, что он псих, и завидуют. А бывает, другому человеку нужно что-то сделать, а он ложится на диван с кипой журналов «Катера и яхты» и думает, чего это такая усталость навалилась. И все ходят на цыпочках и жалеют его…
– Но все всегда говорят, что идут в баню отдохнуть?..
– Слушай их больше! Только плебеи думают, что баня – это отдых. Пьют, балагурят – какой там отдых – в живых бы остаться! В жизни нет места отдыху. Прав был дедушка Ленин: лучший отдых – это смена деятельности. Запомни. Так что живи, борись, бросай вызов. Да хоть и себе самой, если больше некому. В тебе это есть, я вижу. Ни в малом, ни в большом не останавливайся. Всё стоит наших усилий… Даже осознанная жара! Поняла?.. Ну что, пойдём, потренируем сердечную мышцу созерцанием высоких температур наших сомнений?
– А она что, тренируется?
– Я же тебе сказал – нет ничего забавнее и полезнее трудного…)
Никто не хочет «париться» в домиках базы местной геологоразведки. Погода прекрасная. Ветер – тёплый шёлк, небо – бесконечный ситец звёзд…
Мужчины – каждый себе – выбирают «на глаз» места поуютнее, куда ставят раскладушки. Кидают на них сверху тонкую овечью кошму́, чтобы равномерно свисала по краям, потом уже спальник. Всё. Готово. Ни тарантул, ни фаланга, ни скорпион не побеспокоят ночью. Инстинкт самосохранения держит их подальше от запаха овечьей шерсти. Тысячелетняя история миграций копытных прошила в геноме этих насекомых страх быть втоптанными в вечные пески.
Засыпая на крыше «шестьдесят шестого», ты видишь сквозь полусомкнутые веки только глубину за тюлем Млечного Пути. И мечтаешь – как было бы здорово полететь туда и найти что-то такое, что ни описать, ни предсказать, ни объяснить… Но не одной. А с тем, кто такой же, как ты. Кто полетит, не задумываясь… С Максом… «Нет ничего забавнее трудного…» Но и, похоже, – ничего труднее простого…
Тело, очистившееся в парной от въевшейся за несколько дней пыли, переизбытка солнечного ветра и впечатлений, не видит снов… До первого луча солнца.
Тогда оно вздрагивает и вспархивает, как мотылёк. Новое тело для нового дня. Дня, который, скорее всего, не закончится никогда…
В Байконур решили не ехать.
«Юрка – одержимый. Всё равно у него там вечные авралы… Не обидится…»
Так что к вечеру уже были на Балхаше. Заскочив по пути в Мирный – заправить баллоны газом, взять подробную – «секретную» – карту и кое-что из рыбацких снастей у каких-то знакомых Владимира Максимовича. (Интересно, есть место, где у него нет знакомых или друзей на этой земле? Или в этой галактике?..)
В какой-то момент «секретная» карта доводит всех почти до белого каления.
«Чайники! – кричит Макс, впрочем, без малейшей тени раздражения. – Вы и звезду «Плейбоя» в президиуме на съезде партии не идентифицируете! Имейте терпение, я вас в такое место привезу!»
И привозит.
Правда, уставший от дневного перегона Лёха влетает в солончак по самые оси… Но, благодаря счастливому совпадению, по соседству оказывается стоянка семьи кочевника-пастуха. Три верблюда в упряжке с опытным погонщиком, лопаты в крепких руках, наломанные и нарубленные ветки саксаула, твёрдые, как камень, – и через час «шестьдесят шестой» вновь на твёрдой почве.
«Слишком близко к дельте Или[7] забрали», – комментирует Макс и о чём-то недолго говорит с кочевником.
И ещё пара часов проходит в поисках идеальной прибрежной стоянки.
В какой-то момент Лёха, безропотно – в отличие от остальных – подчиняясь чётким указаниям штурмана Владимира Максимовича с его «секретной» картой, выруливая между очередной сопкой и крутым бугристым барханом, вдруг резко тормозит. Перед глазами открывается бесконечная, с лёгким намёком на желтинку, синева озера. Появления которого, судя по хмурым потным лицам, уже никто не ждал.
Все, кроме Лёхи, высыпают из машины и, крича и подтрунивая над собственной быстро прошедшей нервозностью, бросаются к берегу. Лёха медленно трогается и спускается ниже, на твёрдую площадку около скал.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента