– Веревка, он снял ее на телефон – веревка к крюку привязана, – следователь Чалов провел пальцем по дисплею. – Вот она, это же ночная съемка, оттого такое хреновое изображение.
   «Ну да, веревка... Оказывается, она не сгнила за столько-то лет...»
   Катя вздрогнула от неожиданности – голос из телефона, голос человека, который умер несколько часов назад в этой квартире, словно отозвался.
   «Я делаю это сам, потому что не могу иначе...»
   И тут камера выключилась.
   Катя растерянно глянула на Чалова – он не касался дисплея. Камера моргнула, потом телефон опять погас, вспыхнул и...
   Возникла все та же прежняя картинка – открытая дверь лоджии, а за ней на темном небе высоко – месяц.
   «Он пришел за мной... тот, кто приходит ночью... они называли его «страж колодца»... Они... взрослые называли его так всегда, а мы не верили и смеялись, но все равно днем обходили это место стороной, а летними вечерами, идя по дороге и ведя за собой велосипеды и собаку на поводке, спорили до хрипоты – а вот слабо будет...
   А потом пришла та самая ночь и месяц... тот, что вечно подглядывает за всеми...
   Он выбрался оттуда. Вылез. И пришел... Но живым он меня не получит».
   Дисплей погас и не включился больше.
   – Все, кажется, – Чалов зачем-то встряхнул телефон, – бред какой-то... По-моему, он спятил, этот бедняга. Кто это там откуда-то вылез? Месяц?
   Катя не знала, что сказать. Судя по тону – лихорадочному, отрывистому, – все это вполне могло бы сойти за бред. Если учесть к тому же те таблетки... Однако...
   – А о ком он говорил? – спросила она. – Как он его назвал: «Тот, кто приходит ночью»... «страж колодца»...
   – Я и говорю – чушь какая-то, – следователь Чалов хмыкнул.
   – Возможно, только...
   Катя никак не могла сориентироваться в ситуации. Сказать этому прокурорскому, что она не далее как вчера, будучи здесь, в Ясногорске, кое-что уже слышала и про «стража», и про колодец... Графоманский отрывок, записанный на пленку и продекламированный с таким небывалым воодушевлением, так талантливо, что просто мороз по коже...
   – Что-то ему примерещилось перед самым концом. – Чалов пожал плечами. – Говорят, что в последние минуты некоторые всю свою жизнь как кино в мозгу прокручивают. На пленке из реального – только окно, дверь лоджии в том самом состоянии, которое и зафиксировано на момент осмотра, и веревка. Никаких посторонних лиц рядом с Гавриловым. Этого будет вполне достаточно. А то, что он бормотал...
   Однако Катя видела: следователь Чалов и сам несколько обескуражен. Не такого предсмертного послания можно было бы ждать от человека, сделавшего столь успешную государственную карьеру и остановившегося всего в шаге от губернаторского кресла.
   Либо этот Гаврилов действительно спятил и наглотался таблеток, либо... либо тут что-то не так. Пусть это и бесспорное самоубийство, однако...
   – Ладно, теперь самое время допросить его водителя, – сказал Чалов. – И на этом, пожалуй, мы тут осмотр закончим.
   Большую светлую кухню в отличие от комнат после ремонта успели обставить мебелью и всей необходимой техникой вплоть до холодильника и кофемашины. За столом восседал шофер Долдонов – крепкий седой пятидесятилетний мужчина в черном строгом костюме. Молоденький стажер прокуратуры как птенец угнездился на подоконнике, прикрыв и тут тоже с ночи распахнутое окно.
   На кухонной стойке стояла уже запакованная в пакет бутылка коньяка, опорожненная на одну треть.
   – Простите, что заставил вас так долго ждать, но мы осматривали тело, – сказал следователь Чалов шоферу, при этом вежливым жестом предложил Кате стул, а сам сел напротив Долдонова и, обернувшись к стажеру, попросил у него чистый бланк протокола допроса.
   – Ничего, я понимаю. Теперь мне и спешить-то некуда, такая беда с Валентином Петровичем. – Долдонов тяжело вздохнул и начал отвечать на вопросы Чалова.
   Катя смотрела, как заполняется стандартная «шапка» протокола. Вот Чалов попросил свидетеля расписаться в том, что он предупрежден об уголовной ответственности за дачу ложных показаний. Теперь можно приступать к самому главному.
   – Так, значит, это вы его обнаружили? – спросил Чалов. – А зачем вы приехали в воскресенье?
   – А как же не приехать за ним утром? У нас так заведено – когда он дома у матери... то есть у себя на Рублевке, я за ним в семь часов приезжаю – это по будням, а по выходным в восемь – в половине девятого, это как накануне он распорядится.
   – Но это не его дом на Рублевке, это служебная площадь в Ясногорске.
   – Тем более я удивился еще вчера, когда он приказал сюда его привезти и оставить в квартире, – шофер Долдонов сглотнул. – Тут и спать толком негде. Чего тут одному-то ночевать? Он здесь всего раза три и был-то, во время ремонта я тут за всем смотрел – за бригадой, за слесарями.
   – А как вы попали в квартиру?
   – Так у меня ключ – я ж говорю, я здесь все два месяца, пока ремонт шел, за всем смотрел. Порядок такой, хоть и знал я, что он тут жить все равно не станет. Но порядок такой.
   – Расскажите, когда вы видели Гаврилова в последний раз?
   – Так вчера и видел – вечером. Часов около десяти он вдруг говорит мне: «Отвези меня на ту квартиру». Вышел у подъезда: «Ладно, пока, Семеныч». А я ему: «Вы что же, здесь, значит? Не ждать вас?» А он так усмехнулся: «Значит, здесь». Я говорю: «Во сколько завтра за вами заехать утром, как обычно?» А он так пожал плечами: «Да, – говорит, – как обычно заезжай». И все, и пошел себе в подъезд.
   – И сегодня утром вы приехали...
   – К половине девятого я приехал. Честно говоря, звонка от него ждал утром – нет звонка... Ну приехал, стою у подъезда, жду – не выходит, не звонит. Я... я хотел ему позвонить, мол, тут я уже, но... не знаю, что-то кольнуло меня вот сюда, – Долдонов приложил руку к сердцу. – Поднялся я на лифте, звоню – никто не открывает. Тогда я отпер дверь своим ключом – а он... я его сразу из холла увидел... он там, в комнате, висит...
   Шофер Долдонов рассказывал все это с заметным волнением, но... Катя не могла отделаться от мысли, что что-то не вязалось во всем этом искреннем рассказе. Чтобы шофер служебной машины приехал, когда его в принципе об этом и не просят... ладно, у них там, у больших начальников, всякое возможно. Но чтобы он не сдал ключ от служебной площади шефа и без всяких колебаний воспользовался им, открыв квартиру, где остался ночевать Гаврилов...
   «Вроде не врет, – подумала Катя, – отчего же тогда все это так на вранье смахивает?»
   – А вы что, тревожились за него? – спросил следователь Чалов – он тоже уловил странную фальшь в показаниях.
   – Не то что б тревожился, а... Я не знаю, как сказать вам, порой что-то в сердце тебя толкнет – иди, мол, торопись, а то не успеешь. Вот я и не успел к нему. Такое горе, как мать теперь это переживет. Она вся больная насквозь.
   – Каким Гаврилов был в последнее время? Перемен в его настроении, характере вы не заметили?
   – Да он всегда сдержанный был, вежливый. Сами знаете, где работал он. Там люди дисциплинированные, закрытые. Хоть и молодых сейчас много в администрации, в Совете Федерации, а порой глянешь на них – как старики они – тихие, рассудительные такие. Замкнутый он был, о своих личных делах не распространялся, о служебных тем более.
   – Значит, ничего такого вы не заметили за ним. И все же что-то вас в его поведении тревожило. Что же? – Чалов успевал задавать вопросы и очень быстро и аккуратно вел протокол.
   – Не знаю я, словами это не выразить.
   – Так ладно, то, что тут произошло, потребует проверки и еще раз проверки, сами знаете где – не мне вам объяснять. – Чалов оторвался от протокола. – Мне нужно, чтобы вы назвали все адреса за последнюю неделю, куда вы возили Гаврилова.
   – Да что я, скрывать, что ли, буду? – шофер развел руками. – Что, я не понимаю... дело серьезней некуда, и сплетен теперь, пересудов... Повесился... я вот только две вещи никак в толк не возьму.
   – Какие вещи? – спросила Катя (дала слово себе, что не станет вмешиваться, допрос свидетеля – это всегда почти интимное действо, но не выдержала!).
   – Да понимаете... первое: откуда веревка тут эта поганая? – Шофер Долдонов нахмурился. – Откуда она взяться могла? Вчера, когда приехали, с собой у него ее не было. Такой моток в кармане пиджака не спрячешь, а портфель свой он на работе в сейфе оставил. И потом еще одно... чего ж это он удавился-то... такая смерть мучительная... в петле задыхаться, когда мог... ну уж если до такого дело дошло, так уж невмоготу стало... Ведь у него пистолет есть. Пулю в лоб все лучше, чем в петле-то болтаться.
   – Откуда вы знаете, что у него был пистолет? – спросил Чалов.
   – Да сам показывал, хвалился, и патроны боевые имелись. И на стрельбы он ездил... правда, давно – года два назад.
   – Пистолет при нем не обнаружен.
   – Так он, наверное, в сейфе у него – на работе, или опять же в сейфе – дома на Рублевке. Туда-то к матери с собой кончать не поехал, ясно мне теперь. Там такой дом у них... не хотел поганить, осквернять...
   – Итак, адреса, пожалуйста, поездок Гаврилова за последнюю неделю.
   – Старая площадь – правительство области, Краснопресненская набережная – седьмой подъезд, это там где у него кабинет рабочий. Министерство финансов, комитет по финансовой политике и кредитованию... это в здании Думы на Охотном. Потом что еще – ездили во Внуково, делегацию встречали, американцев из госдепа... Рублевское шоссе, владение 31 – это его дом, он там с матерью жил. И все, пожалуй.
   – Вы уверены? – спросил Чалов.
   – Ну, теперь этого уже не скроешь – дама его Наталья Литте, она на Профсоюзной живет. Красавица... Перчик он ее звал.
   – Как?
   – Перчик... Потому что с характером девка, тоже теперь осталась...
   – Когда он у нее был в последний раз?
   – В четверг они виделись – в ресторан я их возил, то есть в отель – это который «Украина», высотка.
   – Они что, поссорились?
   – Нет... впрочем, откуда мне знать? Их дело молодое. Если и поссорились, то теперь вот и мириться не с кем.
   – Еще куда вы его возили?
   – В больницу при управделами президента, но это как обычно... Он туда на процедуры какие-то ездил, потом меня еще посылал в медицинский центр на Покровку анализы отвезти – это уж без него.
   – Да, насыщенная у него была неделя. Это все?
   – Еще сюда приезжали.
   – Сюда, в Ясногорск? Когда?
   – В ту субботу. Даже и не знаю – то ли чувствовал он, то ли готовился уж туда... Приказал остановиться у похоронного бюро.
   – Здесь, в Ясногорске?
   – Ну да, на центральной площади особнячок такой желтый. Долго он там был. Потом вышел, сел в машину, я спросил: а теперь куда? Он сказал: я покажу. И мы поехали, я хотел навигатору маршрут задать, потому как дорога-то незнакомая... А он внезапно сказал – нет, поворачивай назад. И мы развернулись на бетонке и примерно через полкилометра въехали в дачный поселок. Домик там такой на пригорке, дачка вся в цветах. Он сказал, чтобы я остановился у калитки. Там женщина копалась в грядках, он ее окликнул: «Здравствуй, Полина!» И знаете, когда она его увидела, я бы не сказал, что обрадовалась – полная такая блондинка в большой шляпе... дачница...
   – Этот поселок у озера? – спросила Катя.
   – Да, в лесу.
   Катя почувствовала, что они оба смотрят на нее – шофер Долдонов в ожидании нового вопроса, а следователь Чалов с напряженным удивлением. Но она пока не знала, что сказать дальше.

Глава 10
ГЛАДИОЛУСЫ И ГЕОРГИНЫ

   Солнце стояло высоко над деревьями. Тень, что отбрасывал на участок маленький дом на пригорке, укоротилась до предела. На окрестные дачи в этот воскресный день приехали соседи.
   И Полина Каротеева этому очень обрадовалась – голоса, смех со всех сторон, веселый гомон на озере. Не одна...
   Она, как обычно, возилась на клумбе – вырывала с корнем сорняки, когда в ее калитку постучали две соседки.
   – Полина, вы дома?
   – Здесь я, проходите!
   – Какой у вас сад замечательный, просто райский, я каждый раз со второго этажа любуюсь, когда смотрю, – щебетала завистливо та соседка, что постарше. – Столько цветов, столько цветов...
   – А мы к вам как раз за ними, помните, в прошлый раз вы нам обещали? – Вторая соседка – та, что жила в новом кирпичном особняке с голым участком – после стройки там словно Мамай прошел. – Муж хотел со мной в питомник ехать за саженцами, но что я в этом понимаю? А у вас тут цветы, и вы...
   – За саженцами сейчас бесполезно ехать, – усмехнулась Полина. – Или весной надо было подсуетиться, или ждите осени, сейчас все равно мало что приживется. Лучше и правда теми цветами заняться, которые ко времени.
   – О, какие у вас гладиолусы! – льстиво воскликнула соседка из особняка.
   Гладиолусы винно-красного и бордового цвета выстроились на клумбе под окном, как гренадеры при полном параде.
   – А какие георгины, вы только посмотрите. Сразу можно на выставку.
   – А я корнеклубни как раз на выставке-ярмарке в прошлом году покупала, только прошлый год они у меня что-то болели, а сейчас вот ничего, пошли, – Полина оглядела клумбу у ног своих, которую она как раз полола.
   Крупные махровые георгины – оранжевые, алые и розовые – смахивали на елочные шары.
   И солнце стояло высоко над деревьями, словно застыв, не трогаясь с места. Желтые солнечные пятна густо усеяли садовую дорожку и крыльцо дачки. И, может, оттого, что сад так ярко освещался, темным, подобно входу в пещеру, казался проем входной двери, широко открытой по причине жары.
   – Полина, вы нам рассаду в прошлый раз обещали, – напомнила деятельная соседка из нового дома.
   – Да, конечно, я сейчас. – Полина улыбнулась женщинам и направилась к крыльцу.
   Она коснулась перил и... Дом, где она провела не одно лето... Старый дачный дом их семьи, что строил еще ее покойный отец... Дом, который всегда казался ей надежным убежищем...
   Распахнутая настежь дверь – солнечные пятна, а дальше сумрак и темнота. Она что, задернула там внутри все шторы, опустила старенькие жалюзи из бамбука?
   Несколько горшков с рассадой хранилось у нее на терраске в прохладном месте, но... вот странность – ноги Полины словно налились чугуном. Она не могла себя заставить подняться по ступенькам и войти внутрь.
   Это все нервы... эти ужасные приступы паники... Столько всего накопилось за эти годы... нет, то был всего один вечер, одна ночь, годы тут ни при чем, они лишь летели мимо и...
   И вот она стоит у родного порога, дрожит, трясется, как овечий хвост.
   И даже словотерапия не помогла, когда она пыталась выплеснуть все это из себя – сначала на бумагу, а потом на магнитофонную ленту.
   На дворе – полдень, что же будет с ней ночью?
   – Знаете, я передумала, – Полина отдернула руку от перил и обернулась к соседкам, – рассада у меня совсем никудышная. Но не огорчайтесь. Я вам сейчас такое покажу, что вы непременно захотите это у себя посадить. Пойдемте со мной.
   С невыразимым облегчением (прочь от дверного проема, за которым темень, и мрак, и еще, еще что-то, что страшнее всего, что, возможно, выбралось наружу и уже сторожит, подстерегает...) Полина Каротеева двинулась в глубь участка мимо клумб и кустов, мимо яблонь и слив.
   Пусть говорят, что это больное извращенное воображение.
   Чтобы воображать нечто подобное, надо иметь причину.
   А об этой причине никому лучше не знать.
   Мимо кустов, мимо цветов, мимо плодов...
   – Ой, у вас клематис!
   – А это как называется?
   – Это же мальва? Ну конечно, это мальва, какая красота!
   Женщины, шедшие за ней гуськом, как за вожаком, не уставали восклицать. Их голоса успокаивали лучше всякого лекарства. Сейчас она даст им то, что они хотят, а потом зазовет в дом пить чай... Они сядут за стол, и она постарается удержать их у себя так долго, сколько возможно, как и тех вчерашних девиц – Анфису и ее высокую длинноногую подружку...
   Ей, Полине, все равно, с кем коротать дачные дни и вечера, лишь бы только не оставаться одной. А после чая, после трех рюмок домашней настойки эти дуры соседки, возможно, тоже удостоятся чести послушать ее сочинение и исполнение.
   Надо выплескивать это из себя, надо делиться этим. Иначе это ее просто убьет.
   – Ну вот, вот что я вам хотела показать, – сказала она, останавливаясь у грядки возле смородиновых кустов.
   – Ой, какая прелесть... Что же это, такие чудесные колокольчики! – в один голос воскликнули соседки.
   – Это мои дельфиниумы, – Полина Каротеева сдвинула на затылок свою соломенную шляпу, вытерла пот со лба и взяла с садовой скамейки коротенькую лопатку и тяпку. – Сейчас будете мне помогать, если хотите вот такие же, – она указала на стену белоснежных дельфиниумов, похожих на ангельские колокола. – Я как раз в августе их рассаживать хотела, самое время для них. Они размножаются делением куста. Сейчас я выкопаю пару кустов и поделю их для вас. Сегодня мы их оставим в лунках, присыплем землей и пойдем ко мне пить чай, заодно о новостях московских мне расскажете. А завтра посадим их на ваших участках, я вам помогу с этим справиться.
   Женщинам ничего не оставалось, как согласиться – и верно, чем еще заняться в воскресный день на даче, как не садоводством, чаем и сплетнями.

Глава 11
ДЕНЬ СУДЬИ

   Воскресенье началось для Светланы Сергеевны Дынник с похода на рынок. Впрочем, как и в понедельник, во вторник, в среду – это обычный маршрут для такой деятельной особы, как она. Пенсионерки, дико скучающей на заслуженном отдыхе, в прошлом – судьи областного суда и еще совсем недавно члена Коллегии по уголовным делам.
   Светлана Сергеевна Дынник никогда не предполагала, что в свои пятьдесят семь, достигнув в судебной карьере таких высот – перекочевав из областного суда в Коллегию, она неожиданно перестанет быть судьей. Прежде в Коллегиях, в кассационных и надзорных инстанциях люди работали до гробовой доски, считалось, что с почтенным возрастом накапливается бесценный процессуальный опыт. Все он накапливается, накапливается... Но времена изменились, судебные ведомства, как и все прочие, начали то и дело трясти, постоянно проводя какие-то инновации, ротации. И, по мнению умной Светланы Сергеевны, все по одной-единственной причине – долой стариков. Слишком много желающих занять судейское кресло, слишком много понавыпускали вузы юристов.
   О, эти чертовы юристы!
   Когда гром – торжественные проводы на пенсию – грянул, прощальные фанфары умолкли... образовалась дыра. Первые дни Светлана Сергеевна чувствовала себя в квартире так, словно вернулась с похорон. Да, да, с собственных похорон. Сын и невестка успокаивали ее – ну, что ты, мама, это же хорошо – пенсия в твоем возрасте и в денежном выражении у судьи такая, что можно неплохо жить. Сама себе хозяйка, когда хочешь встала утром, когда хочешь легла вечером, все сериалы по телику теперь посмотришь, станешь больше гулять и нам с внуками тоже поможешь...
   Это самое «нам с внуками поможешь» приводило Светлану Сергеевну Дынник в отчаяние. Все – пенсионерка, бабка... Бабка ты теперь, а не «ваша честь».
   А внуки – Юленька и Фома... Она как-то еще давно кинула им, деткам, пробный камушек: детки, а зовите меня не бабушкой, а просто Светой, а? Но детки лишь противно захихикали: как это – Светой? Светка Морозова вон у нас в школе, а ты... ты же бабушка, ты старенькая, какая же ты нам Света?
   Они, свинята, видели по ее лицу, как ей это неприятно, но, когда приезжали к ней с родителями, все равно нарочно льстиво и назойливо тянули тоненькими голосишками, канючили: бабушка... ну, ба-а-а-абушка...
   Порой, когда Светлана Сергеевна приходила в свою старую любимую парикмахерскую у дома, к своей «всегдашней» парикмахерше, четверть века делавшей ей по утрам (еще перед работой в суде) идеальную укладку, она садилась в кресло у зеркала, и слезы, непрошеные слезы, те, что она прятала и от сына, и от невестки, и от внуков, наворачивались ей на глаза. И укладку теперь идеальную вроде как делать незачем. Бабка-пенсионерка, и день твой теперь...
   Прежде каждое утро за ней заезжала машина с шофером (это когда уже она перешла в Коллегию), и пункты назначения ласкали слух – Верховный суд, Минюст – на совещание, иногда даже Общественная палата, комитет по законодательству...
   А теперь маршрут каждый божий день один – рынок. И то чтобы не сдохнуть совсем со скуки в пустой трехкомнатной квартире на Академической. Может, чувствовала бы она себя легче, если бы сын жил с ней? Но эта эпопея с его женитьбой, ранней женитьбой. В девятнадцать лет на втором курсе познакомился с женщиной старше себя на пять лет, которая оказалась столь глупа или столь хитра, что тут же залетела от него... Невестка всегда умела управляться с ее сыном очень ловко. Первые три месяца они, правда, жили все вместе, но потом Светлана Сергеевна поняла, что... надо искать способы как-то приумножать жилплощадь. Та эпопея с квартирой для сына... Светлана Сергеевна не очень любила об этом вспоминать.
   И потом, сколько лет прошло – тот первый внук, мальчик, родился мертвым, сын давно окончил институт, работает в офисе, детей у них уже двое, и невестка из хрупкой капризной стервы превратилась в обычную домохозяйку. И квартирой той двухкомнатной, добытой для них Светланой Сергеевной с таким трудом, уже недовольны, присматриваются исподволь к этой вот трехкомнатной на Академической. «Мама, а может, на перспективу рассмотрим такой вариант: ты переедешь к нам, а мы все переедем сюда?»
   Шиш вам с маслом...
   Какая же ты нам «Света», Светка Морозова вон в пятом классе, а ты бабушка, старенькая...
   Каждое утро после завтрака Светлана Сергеевна тщательно красила губы, одевалась по погоде, но элегантно – никаких там спортивных костюмов, мешковатых курток, и отправлялась... и отправлялась... и отправлялась...
   Рынков в округе несколько, и чтобы как-то разнообразить день – длинный, пустой, наваливавшийся как гора, – надо каждый раз выбирать другой маршрут. А то обалдеешь.
   Почем сегодня огурцы?
   А почем помидоры?
   Вчера покупала и еще не съела, лежат в холодильнике, заразы...
   Но сегодня выходной, сегодня приедут чада – сын, невестка и внуки-троглодиты, так что сегодня можно прикупить.
   Почем цветная капуста?
   Почем персики?
   Виноград откуда? Узбекский?
   А мясо... Какая хорошая баранина! Можно сделать плов – ну да, эту домашнюю орду надо ведь чем-то накормить.
   В этот день в воскресенье Светлана Сергеевна вопреки заведенному порядку вернулась домой рано (даже не стала медленно обходить весь рынок целиком, глазея и прицениваясь к продуктам и вещам, которые в общем-то не были особо нужны).
   И тут же встала на кухне к плите. Готовила она неплохо, вспоминала, чистя лук и морковь, моя рис, как еще работая судьей областного суда, вставала утром ни свет ни заря, чтобы до ухода в суд приготовить сыну и завтрак, и обед. Она все делала для своего ребенка, старалась, несмотря на занятость. Позволила вот жениться на втором курсе и даже сделала молодым квартиру.
   Обжарив баранину, она сложила все приготовленное для плова в сотейник. По правилам нужен казан, но таких кулинарных высот она еще не достигла – сотейник сойдет, налила немного бульона и поставила плов томиться в духовой шкаф.
   Села к телевизору ждать своих. Обычно в будние дни посиделки перед телевизором сопровождались звонками подругам – те, тоже уже пенсионерки (многие вышли на пенсию гораздо раньше Светланы Сергеевны), надоедали ей своими вечными проблемами – пенсия маленькая, не то что у тебя... денег не хватает... дочь бросил муж... сын на грани развода, все ругаются там в семье, вот рванули на Кипр этим летом отдыхать... а на даче крыша течет... никто ни черта делать не хочет, одна я... как белка в колесе...
   Одна я...
   Если бы у Светланы Сергеевны имелась дача, возможно, пенсия не казалась бы ей таким бременем, таким вечным проклятием безделья. Но увы, когда она работала судьей, какое-то время они летом имели госдачу, ну а потом все это как-то ушло... отменили...
   Она и так фактически получила две квартиры – себе и сыну, другие покупали, а она сумела выбить, получить. Правда, лучше об этом не вспоминать... если бы она начала вот так «выбивать» себе еще и дачу, участок... А можно было бы попробовать там, в Ясногорске... Помнится, Ростик – адвокат Ростислав Ведищев, которого она звала просто Ростиком, намекал ей...
   Семейство сына приехало точно к обеду, когда по всей квартире распространился аппетитный аромат готового плова. Тут же началась суета, детей послали мыть руки, все сели к столу, невестка начала вещать, что «Москва по выходным пуста», сын открыл бутылки с холодным пивом.
   Внучков своих Светлана Сергеевна едва узнала – загорелые, как негритята (три недели вся семейная орда отдыхала в Анталии у моря – только что прилетели).
   – Бабушка, я хочу помидоров!
   – А я не ем помидоры...
   – Давай тарелку, я тебе положу...
   – Юля, не ставь локти на стол!
   – Мам, мне так удобно.
   – Мама, ты пиво будешь? (Это уже сын спрашивает.)
   Что спрашивать, ты наливай бабке-пенсионерке!
   Светлана Сергеевна выпила пивка. Ничего, и на душе вроде как полегчало. Вон подруга одна, выйдя на пенсию, пристрастилась к этому самому «пивку» – уезжает на дачу, топит там баню, моется часами, парится, потом пьет. И до такой степени, бывает, наклюкается, что...
   Пропускает вечернюю электричку.
   Валится спать.
   Нет, пиво – это не выход. От пива лицо распухает, в зеркало себя потом не узнаешь и точно превратишься в старуху раньше времени. Нет, мы еще... мы в суде, в процессе через такие вещи проходили... кому рассказать... лучше и не стоит рассказывать... такие вещи... такие казусы, такие грехи... И чтоб это не пережить – пенсию эту чертову? Одиночество, безделье?