Страница:
Вайолет вздохнула:
– К нему ходит социальный работник, психиаторша. Так она мне заявила, это я виновата во всех его бедах. Мол, я запирала его мальцом в шкафу под лестницей, вот с тех пор он и не признает никакой власти, как бы синдром у него от этого случился.
– А Чарльз винит нас с отцом в большинстве своих жизненных неприятностей, – сказала королева. – Утверждает, будто мы о нем мало заботились, но это так несправедливо. Если я находилась в Англии, мы с ним виделись каждый день, да и няня его обожала.
– Наверное, Барри надо где‑нибудь запереть, – сказала Вайолет. – Опять приходится прятать от него спички и зажигалки.
Королева сочувственно кивнула. С Чарльзом не все ладно, но он, насколько ей известно, все же не пироман. Многие свои наблюдения и выводы относительно окружающих королева уточняла словами «насколько мне известно». Ведь даже в ее семье, думала королева, у каждого тьма секретов. У нее и самой есть парочка.
Тут по комнате прокатилась волна эффектной, тревожной музыки, и внимание подруг немедленно переключилось на телевизор. Бегущей строкой внизу экрана поехали жирные красные буквы: «Срочно! Новости!»
– Ну что там еще? – проворчала Вайолет.
Она терпеть не могла, когда в телепередачи вклинивалась реальность. И никогда не смотрела новости по доброй воле. Кому охота знать про войны и катастрофы? Остановить их она никак не может, верно? Тогда зачем травить себя, она уже и так пьет по три таблетки от давления в день.
Лидер Консервативной партии, седой мужчина в сером костюме, ушел в отставку, чтобы посвятить себя своей новой семье, а его место занял другой – моложавый, с ясным лицом и пышной гривой черных волос. Его звали Сынок Инглиш.
– Святые небеса! – воскликнула королева. – Это же Сынок. Его отец держал конный завод в Ньюмаркете, а бабушка была у меня во фрейлинах.
Сынок давал интервью ведущему политическому корреспонденту Би – би – си.
– И что главное в вашей программе, мистер Инглиш? – спросил очкастый репортер.
– Я намерен реставрировать монархию, – объявил Сынок. – Я хочу вновь увидеть Ее Величество королеву Елизавету на троне, я хочу увидеть, как Джека Баркера и кромвелианцев отправят на свалку истории.
Королева молчала, и тогда заговорила Вайолет:
– Ну, я не собираюсь за него голосовать. Я скорее свою собственную руку потушу с овощами, чем еще хоть раз проголосую за тори. И к тому же, Лиз, мне неохота с тобой расставаться.
Через полчаса курьерский поезд летел на жителей Эммердейла, запертых в разбитом автобусе. Но королева все думала про верноподданническое заявление Сынка. И даже мелодраматическая гибель деревенского дурачка, которого играл актер, никогда не нравившийся королеве, не смогла ее отвлечь.
В дальнем уголке сада Камилла ворошила длинным прутом прелые листья в костре. Она всегда любила осень. Ей нравилось убирать летнюю одежду и залезать в мешковатый свитер, джинсы и резиновые сапоги. В былые времена, когда ее роман с Чарльзом еще оставался тайной для всех, Камилла жила только ради лисьей охоты. В дни охоты, проснувшись ни свет ни заря, она начинала ритуал облачения: рейтузы в обтяжку, белая блузка под горло, традиционный красный жакет с медными пуговицами. И наконец, самое приятное – узкие черные сапоги до колена.
Она знала, что хорошо смотрится в седле и что товарищи по охоте считают ее бесстрашной наездницей. Шагая к конюшне с хлыстом в руке, выдыхая в морозный воздух облачка пара, Камилла чувствовала в себе вдохновение и силу, а если не лукавить, то и смутный зуд сексуального возбуждения. С конем между ног, в широком поле и в окружении друзей, которым могла доверить собственную жизнь, она переживала некий экстаз; а как чудесно было вернуться, когда уже смеркалось, в тепло дома, полежать в горячей ванне со стаканчиком и сигареткой, а то и с Чарльзом.
Заслышав неясный звук, Камилла подняла голову и встретила взгляд черно – золотистых глаз, уставившихся прямо на нее. Вот тебе и лиса. Камилла махнула обугленным концом прута и крикнула: «Пшла вон!» И тут заметила, что лиса не одна.
С заднего крыльца соседей донесся хриплый голос Беверли Тредголд:
– Эй, Камилла, мы тут уже все легкие, блин, выкашляли!
Лисы развернулись и растворились в сумраке.
Затушив костер, Камилла вернулась в дом и увидела, что Чарльз сидит в гостиной за маленьким бюро и сочиняет какое‑то письмо. В мусорную корзину рядом со столом уже отправилось несколько черновиков.
Камилла решила не рассказывать про лис – Чарльз и так явно был чем‑то встревожен.
– Кому пишешь, дорогой? – спросила она.
– Молочнику, – ответил Чарльз. – Уже сколько листов извел, переписываю в который раз, не знаю, как закончить проклятую записку.
Камилла взяла листок и прочла:
Уважаемый молочник,
Ужасно неловко Вас затруднять, но нет ли какой-нибудь возможности изменить наш заказ на сегодня (четверг) и получить две бутылки полу-обезжиренного молока вместо обычной одной?
Если это дополнение к нашему обычному заказу ставит Вас в ужасное положение и заставляет перенапрягаться в смысле Ваших возможностей поставки, тогда, пожалуйста, не затрудняйтесь.
Я буду просто в отчаянии, если моя просьба обеспокоит Вас хоть на миг или доставит Вам самое малейшее неудобство.
Позвольте добавить, что Ваш задорный свист поутру и в любую погоду на свой лад выражает для меня самую суть непокорного британского характера.
Когда Камилла прочла, Чарльз спросил:
– Как подписать? «Искренне Ваш», «С наилучшими пожеланиями» или «С уважением, Чарльз», потому что я его уважаю, или как?
Камилла оторвала у листка нижний край и быстро нацарапала на обрывке: «Плюс одну пинту, пожалуйста». Потом свернула бумажку в трубочку, сунула в горлышко пустой молочной бутылки и выставила бутылку на крыльцо.
Зазвонил телефон. Это был Уильям – сообщил отцу что вернулся из Суиндона.
– Мальчик мой, наверное, очень неприятно связывать всякие там леса? – посочувствовал Чарльз.
– Нет, скорее даже классно, – ответил Уильям. – Как там Лео?
– Он просто заплыл жиром, – ответил Чарльз.
Посмотрев на собак, валявшихся у ног, он ощутил легкий укол недовольства. Уильям спросил о собаке, но не вспомнил про Камиллу. Чарльз шевельнул бровью: о чем это может свидетельствовать?
Уильям продолжал:
– Па, что ты думаешь насчет того, что тори обещают вернуть нас, если выиграют выборы?
Для Чарльза это был сюрприз. Когда передавали новости, он в саду подправлял забор, да и нет у них «ящика для идиотов», как он называл телевизор, полагая, что телевидение без малого на сто процентов виновато в моральной деградации нации.
Уильям объяснил, что Сынок Инглиш, новый лидер Консервативной партии, – убежденный монархист и что он обещал, если его выберут, восстановить в правах королевскую семью.
– Только подумай, па, – толковал Уильям, – на Рождество можно будет поехать в Сэндрингем.
Настороживший уши Фредди гавкнул Тоске:
– Ты слышала, Liebling? Рождество в Сэндрингеме!
Тоска перекатилась на спину, так, чтобы Лео увидел ее прелести, и рыкнула:
– Лео, тебе понравится там сосновый бор и большой дровяной камин.
Фредди тут же тявкнул:
– Твой беспородный амбал с нами не поедет, он останется тут с другими пролами.
– Тихо вы, зверюги, я говорю по телефону! – прикрикнул Чарльз. И пробормотал в трубку: – Уиллс, похоже, Лео с Фредди вряд ли станут лучшими друзьями.
– Еще бы, – взлаял Фредди, – с этим куском параши.
– Чего я кусок? – проскулил Лео, глядя на Тоску.
– Буквальный перевод: фекалий, – гавкнула Тоска.
Лео решил не уточнять, что такое фекалии, но звучало это не особо приятно.
5
6
7
– К нему ходит социальный работник, психиаторша. Так она мне заявила, это я виновата во всех его бедах. Мол, я запирала его мальцом в шкафу под лестницей, вот с тех пор он и не признает никакой власти, как бы синдром у него от этого случился.
– А Чарльз винит нас с отцом в большинстве своих жизненных неприятностей, – сказала королева. – Утверждает, будто мы о нем мало заботились, но это так несправедливо. Если я находилась в Англии, мы с ним виделись каждый день, да и няня его обожала.
– Наверное, Барри надо где‑нибудь запереть, – сказала Вайолет. – Опять приходится прятать от него спички и зажигалки.
Королева сочувственно кивнула. С Чарльзом не все ладно, но он, насколько ей известно, все же не пироман. Многие свои наблюдения и выводы относительно окружающих королева уточняла словами «насколько мне известно». Ведь даже в ее семье, думала королева, у каждого тьма секретов. У нее и самой есть парочка.
Тут по комнате прокатилась волна эффектной, тревожной музыки, и внимание подруг немедленно переключилось на телевизор. Бегущей строкой внизу экрана поехали жирные красные буквы: «Срочно! Новости!»
– Ну что там еще? – проворчала Вайолет.
Она терпеть не могла, когда в телепередачи вклинивалась реальность. И никогда не смотрела новости по доброй воле. Кому охота знать про войны и катастрофы? Остановить их она никак не может, верно? Тогда зачем травить себя, она уже и так пьет по три таблетки от давления в день.
Лидер Консервативной партии, седой мужчина в сером костюме, ушел в отставку, чтобы посвятить себя своей новой семье, а его место занял другой – моложавый, с ясным лицом и пышной гривой черных волос. Его звали Сынок Инглиш.
– Святые небеса! – воскликнула королева. – Это же Сынок. Его отец держал конный завод в Ньюмаркете, а бабушка была у меня во фрейлинах.
Сынок давал интервью ведущему политическому корреспонденту Би – би – си.
– И что главное в вашей программе, мистер Инглиш? – спросил очкастый репортер.
– Я намерен реставрировать монархию, – объявил Сынок. – Я хочу вновь увидеть Ее Величество королеву Елизавету на троне, я хочу увидеть, как Джека Баркера и кромвелианцев отправят на свалку истории.
Королева молчала, и тогда заговорила Вайолет:
– Ну, я не собираюсь за него голосовать. Я скорее свою собственную руку потушу с овощами, чем еще хоть раз проголосую за тори. И к тому же, Лиз, мне неохота с тобой расставаться.
Через полчаса курьерский поезд летел на жителей Эммердейла, запертых в разбитом автобусе. Но королева все думала про верноподданническое заявление Сынка. И даже мелодраматическая гибель деревенского дурачка, которого играл актер, никогда не нравившийся королеве, не смогла ее отвлечь.
В дальнем уголке сада Камилла ворошила длинным прутом прелые листья в костре. Она всегда любила осень. Ей нравилось убирать летнюю одежду и залезать в мешковатый свитер, джинсы и резиновые сапоги. В былые времена, когда ее роман с Чарльзом еще оставался тайной для всех, Камилла жила только ради лисьей охоты. В дни охоты, проснувшись ни свет ни заря, она начинала ритуал облачения: рейтузы в обтяжку, белая блузка под горло, традиционный красный жакет с медными пуговицами. И наконец, самое приятное – узкие черные сапоги до колена.
Она знала, что хорошо смотрится в седле и что товарищи по охоте считают ее бесстрашной наездницей. Шагая к конюшне с хлыстом в руке, выдыхая в морозный воздух облачка пара, Камилла чувствовала в себе вдохновение и силу, а если не лукавить, то и смутный зуд сексуального возбуждения. С конем между ног, в широком поле и в окружении друзей, которым могла доверить собственную жизнь, она переживала некий экстаз; а как чудесно было вернуться, когда уже смеркалось, в тепло дома, полежать в горячей ванне со стаканчиком и сигареткой, а то и с Чарльзом.
Заслышав неясный звук, Камилла подняла голову и встретила взгляд черно – золотистых глаз, уставившихся прямо на нее. Вот тебе и лиса. Камилла махнула обугленным концом прута и крикнула: «Пшла вон!» И тут заметила, что лиса не одна.
С заднего крыльца соседей донесся хриплый голос Беверли Тредголд:
– Эй, Камилла, мы тут уже все легкие, блин, выкашляли!
Лисы развернулись и растворились в сумраке.
Затушив костер, Камилла вернулась в дом и увидела, что Чарльз сидит в гостиной за маленьким бюро и сочиняет какое‑то письмо. В мусорную корзину рядом со столом уже отправилось несколько черновиков.
Камилла решила не рассказывать про лис – Чарльз и так явно был чем‑то встревожен.
– Кому пишешь, дорогой? – спросила она.
– Молочнику, – ответил Чарльз. – Уже сколько листов извел, переписываю в который раз, не знаю, как закончить проклятую записку.
Камилла взяла листок и прочла:
Уважаемый молочник,
Ужасно неловко Вас затруднять, но нет ли какой-нибудь возможности изменить наш заказ на сегодня (четверг) и получить две бутылки полу-обезжиренного молока вместо обычной одной?
Если это дополнение к нашему обычному заказу ставит Вас в ужасное положение и заставляет перенапрягаться в смысле Ваших возможностей поставки, тогда, пожалуйста, не затрудняйтесь.
Я буду просто в отчаянии, если моя просьба обеспокоит Вас хоть на миг или доставит Вам самое малейшее неудобство.
Позвольте добавить, что Ваш задорный свист поутру и в любую погоду на свой лад выражает для меня самую суть непокорного британского характера.
Когда Камилла прочла, Чарльз спросил:
– Как подписать? «Искренне Ваш», «С наилучшими пожеланиями» или «С уважением, Чарльз», потому что я его уважаю, или как?
Камилла оторвала у листка нижний край и быстро нацарапала на обрывке: «Плюс одну пинту, пожалуйста». Потом свернула бумажку в трубочку, сунула в горлышко пустой молочной бутылки и выставила бутылку на крыльцо.
Зазвонил телефон. Это был Уильям – сообщил отцу что вернулся из Суиндона.
– Мальчик мой, наверное, очень неприятно связывать всякие там леса? – посочувствовал Чарльз.
– Нет, скорее даже классно, – ответил Уильям. – Как там Лео?
– Он просто заплыл жиром, – ответил Чарльз.
Посмотрев на собак, валявшихся у ног, он ощутил легкий укол недовольства. Уильям спросил о собаке, но не вспомнил про Камиллу. Чарльз шевельнул бровью: о чем это может свидетельствовать?
Уильям продолжал:
– Па, что ты думаешь насчет того, что тори обещают вернуть нас, если выиграют выборы?
Для Чарльза это был сюрприз. Когда передавали новости, он в саду подправлял забор, да и нет у них «ящика для идиотов», как он называл телевизор, полагая, что телевидение без малого на сто процентов виновато в моральной деградации нации.
Уильям объяснил, что Сынок Инглиш, новый лидер Консервативной партии, – убежденный монархист и что он обещал, если его выберут, восстановить в правах королевскую семью.
– Только подумай, па, – толковал Уильям, – на Рождество можно будет поехать в Сэндрингем.
Настороживший уши Фредди гавкнул Тоске:
– Ты слышала, Liebling? Рождество в Сэндрингеме!
Тоска перекатилась на спину, так, чтобы Лео увидел ее прелести, и рыкнула:
– Лео, тебе понравится там сосновый бор и большой дровяной камин.
Фредди тут же тявкнул:
– Твой беспородный амбал с нами не поедет, он останется тут с другими пролами.
– Тихо вы, зверюги, я говорю по телефону! – прикрикнул Чарльз. И пробормотал в трубку: – Уиллс, похоже, Лео с Фредди вряд ли станут лучшими друзьями.
– Еще бы, – взлаял Фредди, – с этим куском параши.
– Чего я кусок? – проскулил Лео, глядя на Тоску.
– Буквальный перевод: фекалий, – гавкнула Тоска.
Лео решил не уточнять, что такое фекалии, но звучало это не особо приятно.
5
Премьер – министр и его заместитель Билл Брейзьер сошлись потолковать перед заседанием правительства в гостиной у Джека на Даунинг – стрит, 10. О встрече попросил Брейзьер, он дал знать секретарю Джека, что ему срочно необходимо видеть премьер – министра. Брейзьер был мужчина дородный, на днях портной уведомил его, что придется скорректировать цену на костюмы «из‑за лишнего метража ткани». Билл сидел на диване, отдуваясь после лестницы, а премьер – министр ходил по комнате, трогая и переставляя предметы.
– Что там такого срочного? – спросил Джек, погладив золотую раму на портрете Кромвеля над камином.
– Сынок Инглиш, – ответил Брейзьер.
– Ничего почти о нем не знаю, – сказал Джек.
– Это потому, что тебя в последнее время вообще ни хрена не интересует.
– Я устал, – сказал Джек. – Тринадцать лет – это долгий срок.
Брейзьер нахмурился.
– Что ж, если ты, черт побери, не почешешься, Сынок Инглиш водрузит свою изящную задницу на этот диван еще до Рождества.
– Что о нем известно? – спросил Джек.
– Он пижон. Итон, Оксфорд, отец владеет половиной Девоншира, и жена у него знает, с какой стороны откусывать артишок.
– Ну и что тут пижонистого?
– Может, и ничего. Но и у него, и у его мадамы проколоты пупы, а еще они сражаются в дартс в своем местном пабе.
– Как он насчет лисьей охоты?
– Не замечен.
– Министерство здравоохранения?
– Три месяца работал санитаром, зарплату пожертвовал драной «Международной амнистии»!
Джек вздохнул.
– И при этом тори?
– Со вчерашнего дня, – сказал Брейзьер, – лидер новых консерваторов. Говорит, надо усечь государство, считает, надо разрешить людям гробить себя табаком, если они этого хотят. Говорит, в долгой перспективе это сбережет деньги министерству здравоохранения. Хочет выкинуть на помойку «Акт о правах человека».
– Что он насчет монархии?
– Намерен ее вернуть.
– Что, всех? Принцев и прочих?
– Членов семьи. Королеву, герцога, детей, Чарльза, Камиллу, Уильяма, Гарри.
– Он в пролете, Билл. Народ ни за что не поддержит. Это все равно что голосовать за возврат трубочистов или подушного налога, это из другой эпохи.
– А вот моя жена будет в восторге, если королевская семья вернется, – заметил Брейзьер. – Она обожает всякие церемонии и помпезность.
– Тебе надо почаще выводить ее в свет, – посоветовал Джек и спросил: – Как там дела с биллем о стремянках?
Билл Брейзьер с немалым удовольствием ответил:
– Плохо, Джек, я сомневаюсь, что он пройдет дальше обсуждения в комиссиях. Народ любит стремянки, никто не хочет вызывать специалиста всякий раз, как надо покрасить потолок или сменить сраную лампочку.
– Да, – сказал Джек огорченно, – они хотят грохаться со своих сраных стремянок, ломать сраные руки, ноги и ключицы, получать сотрясение мозга, а потом требовать «скорую помощь» и сраную койку в больнице, оплаченный бюллетень и физиотерапию.
Билл Брейзьер сказал:
– Нельзя написать законы на все случаи жизни, Джек. Людям надо разрешить падать со стремянок. Будь твоя воля, ты бы и смерть запретил законом…
– Запретил бы, – согласился Джек, который с мальчишеских лет боялся небытия, черной бездны смерти. Считается, что мужчины каждые десять секунд думают о сексе, верно? Ну а Джек думал о смерти.
– Так ты считаешь, Билл, что этот Сынок Инглиш серьезный соперник?
– Полагаю, да, – ответил Брейзьер.
– Он недавно согласился выложить пятнадцать тысяч, чтобы ему сделали зубы, и, как говорит моя жена, – а она в таких вещах спец – у него красивые волосы и добрые глаза, и еще он, чтобы расслабиться, гладит перед телевизором.
– Гладит?
Джек не сразу понял, о чем речь. Какая– нибудь средневековая забава?
– Гладит! – подтвердил Билл. – Утюгом одежду.
– Ах, гла – адит, – протянул Джек. – Жалкий клоун.
Его собственная голова лысела с пугающей скоростью, а глаза были вечно красные от недосыпа.
– Посмотрим, каким красавчиком он станет, поработав в этой должности годиков несколько.
– Ты так говоришь, будто он нас уже уделал, – сказал Билл.
– На него что‑нибудь есть? – поинтересовался Джек.
– Почти ничего, – ответил Билл. – В Оксфорде предупреждение за смятый дорожный конус, а в 1987–м его штрафовали за превышение скорости на трассе Ml.
– Сколько ехал? – спросил Джек.
– Семьдесят пять миль.
– Семьдесят пять, – мечтательно повторил Джек. – Золотой век был… Сейчас и пятьдесят за счастье, скоро на этот чертов север быстрей будет пешком.
– Да уж. Отвратительно, правда? Я считаю, это вина правительства.
Джек вроде бы даже посмеялся вместе с Биллом, точнее, он растянул губы в подобии ухмылки и издал фырканье. Но с тем же успехом он мог и разрыдаться.
– Я скажу, чтобы порыли поглубже, да? – спросил Билл.
Он подался к дверям, но Джек удержал его вопросом:
– Билл, ты хочешь, чтобы мы выиграли эти выборы? А то, может, было бы славно посидеть в оппозиции? Отдохнуть несколько лет на скамейке запасных?
Билл ответил:
– И позволить этим новым тори похерить все, чего мы добились?
– Проверка на вшивость, – успокоил Джек.
Следующий час ему предстояло изучать доклады и справки и совещаться по телефону с главой палаты лордов на предмет утверждения даты переговоров по поводу утверждения даты переговоров о мире, но вместо этого он отодвинул бумаги, отключил телефон и врубил телевизор. Анна и король Сиама танцевали польку в бальном зале в Сиаме. И, наплевав на все увещевания секретаря и на то, что правительство ждет в полном сборе, Джек не двинулся с места, пока Анна не пропела грустное прощальное слово Юлу и по экрану не побежали титры[14].
– Что там такого срочного? – спросил Джек, погладив золотую раму на портрете Кромвеля над камином.
– Сынок Инглиш, – ответил Брейзьер.
– Ничего почти о нем не знаю, – сказал Джек.
– Это потому, что тебя в последнее время вообще ни хрена не интересует.
– Я устал, – сказал Джек. – Тринадцать лет – это долгий срок.
Брейзьер нахмурился.
– Что ж, если ты, черт побери, не почешешься, Сынок Инглиш водрузит свою изящную задницу на этот диван еще до Рождества.
– Что о нем известно? – спросил Джек.
– Он пижон. Итон, Оксфорд, отец владеет половиной Девоншира, и жена у него знает, с какой стороны откусывать артишок.
– Ну и что тут пижонистого?
– Может, и ничего. Но и у него, и у его мадамы проколоты пупы, а еще они сражаются в дартс в своем местном пабе.
– Как он насчет лисьей охоты?
– Не замечен.
– Министерство здравоохранения?
– Три месяца работал санитаром, зарплату пожертвовал драной «Международной амнистии»!
Джек вздохнул.
– И при этом тори?
– Со вчерашнего дня, – сказал Брейзьер, – лидер новых консерваторов. Говорит, надо усечь государство, считает, надо разрешить людям гробить себя табаком, если они этого хотят. Говорит, в долгой перспективе это сбережет деньги министерству здравоохранения. Хочет выкинуть на помойку «Акт о правах человека».
– Что он насчет монархии?
– Намерен ее вернуть.
– Что, всех? Принцев и прочих?
– Членов семьи. Королеву, герцога, детей, Чарльза, Камиллу, Уильяма, Гарри.
– Он в пролете, Билл. Народ ни за что не поддержит. Это все равно что голосовать за возврат трубочистов или подушного налога, это из другой эпохи.
– А вот моя жена будет в восторге, если королевская семья вернется, – заметил Брейзьер. – Она обожает всякие церемонии и помпезность.
– Тебе надо почаще выводить ее в свет, – посоветовал Джек и спросил: – Как там дела с биллем о стремянках?
Билл Брейзьер с немалым удовольствием ответил:
– Плохо, Джек, я сомневаюсь, что он пройдет дальше обсуждения в комиссиях. Народ любит стремянки, никто не хочет вызывать специалиста всякий раз, как надо покрасить потолок или сменить сраную лампочку.
– Да, – сказал Джек огорченно, – они хотят грохаться со своих сраных стремянок, ломать сраные руки, ноги и ключицы, получать сотрясение мозга, а потом требовать «скорую помощь» и сраную койку в больнице, оплаченный бюллетень и физиотерапию.
Билл Брейзьер сказал:
– Нельзя написать законы на все случаи жизни, Джек. Людям надо разрешить падать со стремянок. Будь твоя воля, ты бы и смерть запретил законом…
– Запретил бы, – согласился Джек, который с мальчишеских лет боялся небытия, черной бездны смерти. Считается, что мужчины каждые десять секунд думают о сексе, верно? Ну а Джек думал о смерти.
– Так ты считаешь, Билл, что этот Сынок Инглиш серьезный соперник?
– Полагаю, да, – ответил Брейзьер.
– Он недавно согласился выложить пятнадцать тысяч, чтобы ему сделали зубы, и, как говорит моя жена, – а она в таких вещах спец – у него красивые волосы и добрые глаза, и еще он, чтобы расслабиться, гладит перед телевизором.
– Гладит?
Джек не сразу понял, о чем речь. Какая– нибудь средневековая забава?
– Гладит! – подтвердил Билл. – Утюгом одежду.
– Ах, гла – адит, – протянул Джек. – Жалкий клоун.
Его собственная голова лысела с пугающей скоростью, а глаза были вечно красные от недосыпа.
– Посмотрим, каким красавчиком он станет, поработав в этой должности годиков несколько.
– Ты так говоришь, будто он нас уже уделал, – сказал Билл.
– На него что‑нибудь есть? – поинтересовался Джек.
– Почти ничего, – ответил Билл. – В Оксфорде предупреждение за смятый дорожный конус, а в 1987–м его штрафовали за превышение скорости на трассе Ml.
– Сколько ехал? – спросил Джек.
– Семьдесят пять миль.
– Семьдесят пять, – мечтательно повторил Джек. – Золотой век был… Сейчас и пятьдесят за счастье, скоро на этот чертов север быстрей будет пешком.
– Да уж. Отвратительно, правда? Я считаю, это вина правительства.
Джек вроде бы даже посмеялся вместе с Биллом, точнее, он растянул губы в подобии ухмылки и издал фырканье. Но с тем же успехом он мог и разрыдаться.
– Я скажу, чтобы порыли поглубже, да? – спросил Билл.
Он подался к дверям, но Джек удержал его вопросом:
– Билл, ты хочешь, чтобы мы выиграли эти выборы? А то, может, было бы славно посидеть в оппозиции? Отдохнуть несколько лет на скамейке запасных?
Билл ответил:
– И позволить этим новым тори похерить все, чего мы добились?
– Проверка на вшивость, – успокоил Джек.
Следующий час ему предстояло изучать доклады и справки и совещаться по телефону с главой палаты лордов на предмет утверждения даты переговоров по поводу утверждения даты переговоров о мире, но вместо этого он отодвинул бумаги, отключил телефон и врубил телевизор. Анна и король Сиама танцевали польку в бальном зале в Сиаме. И, наплевав на все увещевания секретаря и на то, что правительство ждет в полном сборе, Джек не двинулся с места, пока Анна не пропела грустное прощальное слово Юлу и по экрану не побежали титры[14].
6
Мистер Анвар, узнав из теленовостей, что фигурные шлепанцы скоро запретят, выждал, пока цены на них упадут, а потом заказал целый автопоезд. Его лавка была забита связками шлепанцев. Там были львы, тигры, жирафы, кошки и собаки, слоны и какие‑то другие, не столь легко опознаваемые зверушки. Были тапочки, скроенные по подобию человека, – знаменитые политики и кинозвезды. Имелась и транспортная тематика: машины, самолеты, грузовички, кораблики, паровозик Томас[15] и космический корабль «Аполлон».
К десяти утра на улице выстроилась беспокойная очередь ожидающих открытия магазина. Внутри мельтешили мистер и миссис Анвар, лихорадочно вспарывали картонные коробки, вытягивали шлепанцы из пластиковых пакетов и перекидывали их своим пышкам – дочерям, которые разбрасывали товар по полкам – по размерам, не особо учитывая фасон или половую принадлежность.
– Божьи создания все здесь, – сказал мистер Анвар жене.
Она ответила, вынимая пару шлепанцев с физиономией Джорджа Буша:
– И дьяволовы тоже.
Когда первые несколько покупателей вышли с гигантскими тапками и сообщили, что мистер Анвар продает их по фунту за штуку, то есть по два фунта пара, очередь заволновалась. Справедливым это показалось только Ферузе Амиз, соседке принца Эндрю, потерявшей ногу в Курдистане при загадочных обстоятельствах. Чарльз и Камилла опоздали и оказались в хвосте очереди, самые популярные модели уже раскупили. Симпсоны, телепузики, собачки с носами – пищалками и усатые кошки мгновенно закончились. Чарльза прельстили тапки – слоны – вздыбленными поролоновыми хоботами и резиновыми бивнями. Обувшись, он зашаркал через магазин к Камилле, которая в этот момент выбирала между Сталиным или Кинг – Конгом, только они и остались ее размера.
– Как тебе такие, дорогая? – спросил Чарльз. – Не слишком позорные?
Камилла ответила вполголоса:
– А эти хоботы, они не чересчур, ну, фаллические?
Чарльз залился румянцем и поспешно стащил тапки.
К ним подошел мистер Анвар.
– У меня есть кое‑что как раз для вас, мистер Сакс – Кобургата, и для вашей леди– супруги тоже.
Он пошарил в коробке и добавил:
– Я вам продам по закупочной цене, пятьдесят пенсов за пару, чтобы освободить полку для более популярных моделей.
Непопулярные тапки оказались грубой карикатурой на Чарльза и Камиллу. Торчащие уши принца были выкрашены в пунцовый цвет, а брови угрюмо сдвинуты. Столь же нелестным был и портрет Камиллы.
– Такие забавные, может, я и себе оставлю одну пару, – сказал мистер Анвар.
Чарльз рассердился.
– Я скуплю у вас весь запас, я не потерплю, чтобы лицо моей жены топтал какой– нибудь мерзкий дуболом.
Несколько мерзких дуболомов тут же обернулись на крик; поучаствовать в споре пришлепал в поролоновых Фред – Флинстоунах[16] Маддо Кларк.
Мистер Анвар воскликнул:
– Вы же не против, чтобы благословенное лицо леди Ди было на полотенцах для вытирания посуды!
– Я не могу влиять на продажу товаров, в том числе посудных полотенец, – возразил Чарльз.
Мистер Анвар разволновался.
– Я каждый день думаю о ней, прекрасной принцессе наших сердец. Если бы она сейчас была с нами, был бы мир во всем мире.
– И нигде во всем мире детишки не ложились бы спать голодные, – добавил Маддо Кларк. – Нигде, если бы Ди была жива.
Маддо, сосед принца по переулку Ад, хотя и разменял уже пятый десяток, все еще не мог расстаться с образом своего кумира, Сида Вишеза.
Мистер Анвар обратился к собравшейся в магазине толпе:
– Вспомните, с кем вместе она погибла? Кто он был, христианин? Католик? Еврей? Нет, он был мусульманин! Вот за это ее и убили!
– Ее уничтожили! – крикнул кто‑то из толпы.
Со всем достоинством, которое только способен найти в себе человек, обутый в Кинг– Конгов, Камилла сказала:
– Идем, Чарльз, не будем мешать людям делать покупки.
– Вы никогда не будете королевой Камиллой! – закричал мистер Анвар им вслед. – Народу вы не нужны!
Камилла отвязала собак от перил, приговаривая:
– Вы ведь нас любите, правда, сладкие?
По дороге домой собаки вели себя необычайно послушно, понимая, что хозяева пережили унижение и теперь страдают.
Тоска проскулила:
– Вот в такие моменты я жалею, что не могу им что‑нибудь сказать.
– Не горюй о них уж так, – проворчал Фредди. – Не забывай, мы, собаки, всю жизнь под игом, а они нами помыкают.
А Лео лизнул хозяину руку. Он хотел утешить и приободрить его, но Чарльз только буркнул:
– Ради бога, Лео! Держи свои гадкие слюни при себе.
К десяти утра на улице выстроилась беспокойная очередь ожидающих открытия магазина. Внутри мельтешили мистер и миссис Анвар, лихорадочно вспарывали картонные коробки, вытягивали шлепанцы из пластиковых пакетов и перекидывали их своим пышкам – дочерям, которые разбрасывали товар по полкам – по размерам, не особо учитывая фасон или половую принадлежность.
– Божьи создания все здесь, – сказал мистер Анвар жене.
Она ответила, вынимая пару шлепанцев с физиономией Джорджа Буша:
– И дьяволовы тоже.
Когда первые несколько покупателей вышли с гигантскими тапками и сообщили, что мистер Анвар продает их по фунту за штуку, то есть по два фунта пара, очередь заволновалась. Справедливым это показалось только Ферузе Амиз, соседке принца Эндрю, потерявшей ногу в Курдистане при загадочных обстоятельствах. Чарльз и Камилла опоздали и оказались в хвосте очереди, самые популярные модели уже раскупили. Симпсоны, телепузики, собачки с носами – пищалками и усатые кошки мгновенно закончились. Чарльза прельстили тапки – слоны – вздыбленными поролоновыми хоботами и резиновыми бивнями. Обувшись, он зашаркал через магазин к Камилле, которая в этот момент выбирала между Сталиным или Кинг – Конгом, только они и остались ее размера.
– Как тебе такие, дорогая? – спросил Чарльз. – Не слишком позорные?
Камилла ответила вполголоса:
– А эти хоботы, они не чересчур, ну, фаллические?
Чарльз залился румянцем и поспешно стащил тапки.
К ним подошел мистер Анвар.
– У меня есть кое‑что как раз для вас, мистер Сакс – Кобургата, и для вашей леди– супруги тоже.
Он пошарил в коробке и добавил:
– Я вам продам по закупочной цене, пятьдесят пенсов за пару, чтобы освободить полку для более популярных моделей.
Непопулярные тапки оказались грубой карикатурой на Чарльза и Камиллу. Торчащие уши принца были выкрашены в пунцовый цвет, а брови угрюмо сдвинуты. Столь же нелестным был и портрет Камиллы.
– Такие забавные, может, я и себе оставлю одну пару, – сказал мистер Анвар.
Чарльз рассердился.
– Я скуплю у вас весь запас, я не потерплю, чтобы лицо моей жены топтал какой– нибудь мерзкий дуболом.
Несколько мерзких дуболомов тут же обернулись на крик; поучаствовать в споре пришлепал в поролоновых Фред – Флинстоунах[16] Маддо Кларк.
Мистер Анвар воскликнул:
– Вы же не против, чтобы благословенное лицо леди Ди было на полотенцах для вытирания посуды!
– Я не могу влиять на продажу товаров, в том числе посудных полотенец, – возразил Чарльз.
Мистер Анвар разволновался.
– Я каждый день думаю о ней, прекрасной принцессе наших сердец. Если бы она сейчас была с нами, был бы мир во всем мире.
– И нигде во всем мире детишки не ложились бы спать голодные, – добавил Маддо Кларк. – Нигде, если бы Ди была жива.
Маддо, сосед принца по переулку Ад, хотя и разменял уже пятый десяток, все еще не мог расстаться с образом своего кумира, Сида Вишеза.
Мистер Анвар обратился к собравшейся в магазине толпе:
– Вспомните, с кем вместе она погибла? Кто он был, христианин? Католик? Еврей? Нет, он был мусульманин! Вот за это ее и убили!
– Ее уничтожили! – крикнул кто‑то из толпы.
Со всем достоинством, которое только способен найти в себе человек, обутый в Кинг– Конгов, Камилла сказала:
– Идем, Чарльз, не будем мешать людям делать покупки.
– Вы никогда не будете королевой Камиллой! – закричал мистер Анвар им вслед. – Народу вы не нужны!
Камилла отвязала собак от перил, приговаривая:
– Вы ведь нас любите, правда, сладкие?
По дороге домой собаки вели себя необычайно послушно, понимая, что хозяева пережили унижение и теперь страдают.
Тоска проскулила:
– Вот в такие моменты я жалею, что не могу им что‑нибудь сказать.
– Не горюй о них уж так, – проворчал Фредди. – Не забывай, мы, собаки, всю жизнь под игом, а они нами помыкают.
А Лео лизнул хозяину руку. Он хотел утешить и приободрить его, но Чарльз только буркнул:
– Ради бога, Лео! Держи свои гадкие слюни при себе.
7
Антикризисное совещание правительства длилось уже больше шести часов. Подкрепляясь только минералкой и печеньем, министры в который раз обсуждали платежный баланс. Они правили уже долгих тринадцать лет, трижды выиграли выборы, последние – с мизернейшим перевесом. Учреждение зон изоляции обеспечило правительству недолгую популярность, однако нормирование воды, закрытие больниц и монументальные провалы «Вулкана» – например, 13 ООО педиатров, по ошибке занесенных в реестр педофилов, – привели к тому, что английский фунт стал шататься и падать, как новичок на катке.
Министр финансов взывал к изнуренным, а местами – чуть не плачущим товарищам:
– Я предупреждал, что освобождение сигарет от пошлины проделает в бюджете огромную брешь. Нам нужен другой источник дохода.
Джек Баркер, который полночи не мог уснуть из‑за собаки министра финансов, без остановки тявкавшей за стеной, сказал:
– Да деньги просто валяются под ногами. Если налогоплательщикам есть на что покупать чертовы свечи для ароматерапии и мужскую косметику, им и налоги заплатить есть чем. Я полагаю, стоит вернуть налог на собак.
Собрание посмеялось. Даже министр финансов улыбнулся.
Джек выждал, пока смех затихнет, и продолжил:
– В этой стране слишком много собак. Вы знаете, что их здесь шесть миллионов сто тысяч? Что люди тратят три миллиарда фунтов на прокорм этих избалованных тварей? И на четыреста миллионов ежегодно покупают этим брехливым и блохастым яйцелизам рождественские подарки? Четыреста миллионов!!
Министр финансов потупил взгляд и принялся тасовать бумаги на столе. На прошлое Рождество он купил Митци косточку из розовой резины и набор гребней и щеток. И завернул все это в «Хэрродсе» в подарочную упаковку.
Джек продолжал:
– А знаете ли вы, что их совокупное дерьмо, если выложить его цепочкой, дотянется до Луны и обратно дважды?
Последнюю цифру Джек выдумал, но ничуть не смущался фальсификацией. Годы в политике научили его, что статистика всегда статистически недостоверна.
Невилл Мун, министр внутренних дел и владелец двух резвых шоколадных лабрадоров, сказал:
– Нет, премьер – министр, нельзя трогать собак; только не в этой стране. Не в Англии!
– Думаю, будем брать по триста фунтов с собаки, – объявил Джек. Глянул на Муна и поправился: – Нет, пусть будет пятьсот.
Помощник премьера застонал:
– Это политическое самоубийство, Джек. С таким же успехом можно просто прыгнуть с «Огурца»[17].
Мэри Буш, министр здравоохранения и хозяйка трепетного грейхаунда, неуверенно возразила:
– В целом ряде исследований выявлено, что собаки оказывают благотворное влияние на пожилых и одиноких.
Глядя на Мэри в упор, Джек проговорил:
– А вы знаете, сколько детишек слепнет каждый год из‑за паразита Toxocara cani, который обитает в собачьем говне?
Выждав несколько секунд, он ответил на собственный вопрос:
– Три. – И театрально выставил три пальца.
– Три? Всего‑то? – переспросил Билл Брейзьер.
– Билл, это три маленьких человечка, которые никогда не увидят лица матери. Никогда не увидят расцветшего по весне… – У Джека застопорилась мысль, он не мог вспомнить ни одной породы цветущего… да хоть кустарника. И в итоге прибег к общему понятию: – Расцветшего дерева.
Невилл Мун сказал:
– Но все равно, три – это не так уж много, Джек, в масштабах страны.
Но Джек продолжал:
– Завтра в это же время я хочу увидеть на своем столе доклады. Расходы министерства здравоохранения на собачьи укусы, ослепших детишек и так далее. Расходы полиции на связанные с собаками происшествия, расходы пожарных по спасению собак. Эти подлые твари постоянно сваливаются в колодцы и в старые шурфы. Я хочу знать, сколько тонн автомобильных выхлопов выбрасывается в атмосферу при транспортировке собачьей еды по всей стране, черт ее дери. Мне нужна кампания на телевидении, рекламные щиты, мне нужно, чтобы владельцы собак стали новыми прокаженными. Мы загнобили курильщиков, мы и проклятых собачников загнобим.
В коридоре после совещания Джека вдруг кольнула боль в левой руке. Пальцы занемели. Вот оно, подумал Джек. Наверх он поднялся в лифте, опасаясь испустить дух на лестнице на глазах портретов бывших премьер – министров. Больше всего ему хотелось залечь в постель, однако вечером ожидался обед, на котором он собирался представить своей второй жене Каролине свою первую жену Пат. Завтра его младшая дочь от первого брака Соня выходит замуж. Пат до сих пор ни в какую не желала знакомиться с Каролиной, упрямо именуя ее «анорексичной сукой». Что ж, не будем давить, думал Джек, ожидая, что боль вот – вот доберется до сердца.
Тем не менее обед со своими женами он пережил. Две женщины подозрительно легко поладили и, придвинувшись друг к дружке, принялись чирикать. И Джеку не особо понравился их общий смех.
В довершение всего пришлось рассказывать внучке, семилетней Аннабел, сказку перед сном. Утром ей назначено быть подружкой невесты. А церемония пройдет в Вестминстерском аббатстве. Джек возражал против этого места, но Соня настояла, заявив, что это единственное место, где смогут рассесться все приглашенные знаменитости.
– Однажды, – начал Джек своим монотонным средне-английским говором, – была на свете такая вещь, называлась королевская семья. Жила – была королева, принцы и принцессы, и жили они в больших замках, имели много денег, машин и слуг, брильянтов и всякого добра.
– Когда я вырасту, я буду принцессой, – с поразительной надменностью сообщила Аннабел.
Джек рассмеялся.
– Нет, Аннабел, ты не будешь принцессой, ты станешь кем‑нибудь полезным для общества. Инженером или, может быть, ученым.
– Нет, – заупрямилось дитя. – Я принцессой буду, в платье с блестками и в короне, а жить буду в замке.
Она села в кровати, скрестив руки на груди.
– Малыш, ты не можешь быть принцессой, потому что дедушка от них всех избавился. Он прогнал всех принцесс и принцев, чтобы они зажили как простые люди. Я отправил их в ссылку.
– А можно мне тоже в ссылку? – спросила Аннабел.
– Нет, в ссылку тебе можно, только если ты будешь очень – очень плохо себя вести, – ответил Джек.
Аннабел отвели одну из гостевых комнат на Даунинг – стрит, 10. И за стеной в смежном доме опять остервенело лаяла проклятая сучка Митци, по происхождению кинг – чарльз-спаниель. У Джека участился пульс, господи, как ему надоело жаловаться на паршивую псину. Скандалы из‑за Митци начались с того самого дня, как министр финансов Стивен Флетчер приволок эту тварь из собачьего приюта в Баттерси, не забыв предварительно поднять на ноги всю прессу. И рейтинг Флетчера тотчас подскочил на пятнадцать процентов. Джека же советники уговорили сфотографироваться в саду резиденции с Томми, большим черным котом его бывшей жены. Но Томми, не привыкший сидеть у Джека на руках и перепуганный буйной кодлой фотографов, что есть мочи вырывался и оцарапал Джеку лицо. На следующий день заголовок в «Дейли телеграф» гласил: КОГТЯМИ ЦЕПЛЯЕТСЯ ЗА ВЛАСТЬ.
Министр финансов взывал к изнуренным, а местами – чуть не плачущим товарищам:
– Я предупреждал, что освобождение сигарет от пошлины проделает в бюджете огромную брешь. Нам нужен другой источник дохода.
Джек Баркер, который полночи не мог уснуть из‑за собаки министра финансов, без остановки тявкавшей за стеной, сказал:
– Да деньги просто валяются под ногами. Если налогоплательщикам есть на что покупать чертовы свечи для ароматерапии и мужскую косметику, им и налоги заплатить есть чем. Я полагаю, стоит вернуть налог на собак.
Собрание посмеялось. Даже министр финансов улыбнулся.
Джек выждал, пока смех затихнет, и продолжил:
– В этой стране слишком много собак. Вы знаете, что их здесь шесть миллионов сто тысяч? Что люди тратят три миллиарда фунтов на прокорм этих избалованных тварей? И на четыреста миллионов ежегодно покупают этим брехливым и блохастым яйцелизам рождественские подарки? Четыреста миллионов!!
Министр финансов потупил взгляд и принялся тасовать бумаги на столе. На прошлое Рождество он купил Митци косточку из розовой резины и набор гребней и щеток. И завернул все это в «Хэрродсе» в подарочную упаковку.
Джек продолжал:
– А знаете ли вы, что их совокупное дерьмо, если выложить его цепочкой, дотянется до Луны и обратно дважды?
Последнюю цифру Джек выдумал, но ничуть не смущался фальсификацией. Годы в политике научили его, что статистика всегда статистически недостоверна.
Невилл Мун, министр внутренних дел и владелец двух резвых шоколадных лабрадоров, сказал:
– Нет, премьер – министр, нельзя трогать собак; только не в этой стране. Не в Англии!
– Думаю, будем брать по триста фунтов с собаки, – объявил Джек. Глянул на Муна и поправился: – Нет, пусть будет пятьсот.
Помощник премьера застонал:
– Это политическое самоубийство, Джек. С таким же успехом можно просто прыгнуть с «Огурца»[17].
Мэри Буш, министр здравоохранения и хозяйка трепетного грейхаунда, неуверенно возразила:
– В целом ряде исследований выявлено, что собаки оказывают благотворное влияние на пожилых и одиноких.
Глядя на Мэри в упор, Джек проговорил:
– А вы знаете, сколько детишек слепнет каждый год из‑за паразита Toxocara cani, который обитает в собачьем говне?
Выждав несколько секунд, он ответил на собственный вопрос:
– Три. – И театрально выставил три пальца.
– Три? Всего‑то? – переспросил Билл Брейзьер.
– Билл, это три маленьких человечка, которые никогда не увидят лица матери. Никогда не увидят расцветшего по весне… – У Джека застопорилась мысль, он не мог вспомнить ни одной породы цветущего… да хоть кустарника. И в итоге прибег к общему понятию: – Расцветшего дерева.
Невилл Мун сказал:
– Но все равно, три – это не так уж много, Джек, в масштабах страны.
Но Джек продолжал:
– Завтра в это же время я хочу увидеть на своем столе доклады. Расходы министерства здравоохранения на собачьи укусы, ослепших детишек и так далее. Расходы полиции на связанные с собаками происшествия, расходы пожарных по спасению собак. Эти подлые твари постоянно сваливаются в колодцы и в старые шурфы. Я хочу знать, сколько тонн автомобильных выхлопов выбрасывается в атмосферу при транспортировке собачьей еды по всей стране, черт ее дери. Мне нужна кампания на телевидении, рекламные щиты, мне нужно, чтобы владельцы собак стали новыми прокаженными. Мы загнобили курильщиков, мы и проклятых собачников загнобим.
В коридоре после совещания Джека вдруг кольнула боль в левой руке. Пальцы занемели. Вот оно, подумал Джек. Наверх он поднялся в лифте, опасаясь испустить дух на лестнице на глазах портретов бывших премьер – министров. Больше всего ему хотелось залечь в постель, однако вечером ожидался обед, на котором он собирался представить своей второй жене Каролине свою первую жену Пат. Завтра его младшая дочь от первого брака Соня выходит замуж. Пат до сих пор ни в какую не желала знакомиться с Каролиной, упрямо именуя ее «анорексичной сукой». Что ж, не будем давить, думал Джек, ожидая, что боль вот – вот доберется до сердца.
Тем не менее обед со своими женами он пережил. Две женщины подозрительно легко поладили и, придвинувшись друг к дружке, принялись чирикать. И Джеку не особо понравился их общий смех.
В довершение всего пришлось рассказывать внучке, семилетней Аннабел, сказку перед сном. Утром ей назначено быть подружкой невесты. А церемония пройдет в Вестминстерском аббатстве. Джек возражал против этого места, но Соня настояла, заявив, что это единственное место, где смогут рассесться все приглашенные знаменитости.
– Однажды, – начал Джек своим монотонным средне-английским говором, – была на свете такая вещь, называлась королевская семья. Жила – была королева, принцы и принцессы, и жили они в больших замках, имели много денег, машин и слуг, брильянтов и всякого добра.
– Когда я вырасту, я буду принцессой, – с поразительной надменностью сообщила Аннабел.
Джек рассмеялся.
– Нет, Аннабел, ты не будешь принцессой, ты станешь кем‑нибудь полезным для общества. Инженером или, может быть, ученым.
– Нет, – заупрямилось дитя. – Я принцессой буду, в платье с блестками и в короне, а жить буду в замке.
Она села в кровати, скрестив руки на груди.
– Малыш, ты не можешь быть принцессой, потому что дедушка от них всех избавился. Он прогнал всех принцесс и принцев, чтобы они зажили как простые люди. Я отправил их в ссылку.
– А можно мне тоже в ссылку? – спросила Аннабел.
– Нет, в ссылку тебе можно, только если ты будешь очень – очень плохо себя вести, – ответил Джек.
Аннабел отвели одну из гостевых комнат на Даунинг – стрит, 10. И за стеной в смежном доме опять остервенело лаяла проклятая сучка Митци, по происхождению кинг – чарльз-спаниель. У Джека участился пульс, господи, как ему надоело жаловаться на паршивую псину. Скандалы из‑за Митци начались с того самого дня, как министр финансов Стивен Флетчер приволок эту тварь из собачьего приюта в Баттерси, не забыв предварительно поднять на ноги всю прессу. И рейтинг Флетчера тотчас подскочил на пятнадцать процентов. Джека же советники уговорили сфотографироваться в саду резиденции с Томми, большим черным котом его бывшей жены. Но Томми, не привыкший сидеть у Джека на руках и перепуганный буйной кодлой фотографов, что есть мочи вырывался и оцарапал Джеку лицо. На следующий день заголовок в «Дейли телеграф» гласил: КОГТЯМИ ЦЕПЛЯЕТСЯ ЗА ВЛАСТЬ.