Страница:
– Что вы сказали? – спросила девушка, ставя перед ним чашку с горячей жижей.
– У вас есть лимонная цедра? – Он разговаривал сам с собой. Вслух.
– Конечно. – Она повернулась и пошла обратно.
Шафт смутился. Вот черт! Он сидит в этой уродской забегаловке с пушкой на коленях, какой-то мафиози собрался прострелить ему задницу, какая-то девка стащила (небось) из его квартиры радио с часами, его лучший костюм безнадежно испорчен. Как он устал! Он не хотел пить это пойло, он не хотел разговаривать, не хотел играть в игры со смертью, не хотел никого убивать. Он хотел вылакать бутылку "Джонни Уокера", а потом ходить кругами, пока не упадет на землю, и спать, спать, спать...
– Хотите еще чего-нибудь? – спросила она. – Мы скоро закрываемся.
Белый свет для него скоро закроется, если он не перестанет валять дурака.
– Я не хочу даже того, что у меня есть.
– Вам не нравится кофе? Я принесу вам другой.
Она хотела забрать чашку.
– Нет-нет, – сказал он, слегка касаясь ее руки. Он улыбнулся. Она не отдернула руку. Ее поколение было таким, и следующее – тоже. Они не смотрели на цвет кожи, они чувствовали прикосновение. – Нет, все в порядке. Я думал о другом.
– Уже поздно, – сказала она.
– Да, уже поздно, – согласился он. Но его слова не были ей ответом – он смотрел на дверь.
В зал входили три человека. Они пришли с перекрестка, не показавшись в окнах.
Рука Шафта скользнула вниз, на рукоятку кольта. Он надеялся, что они приняли его за человека, который собрался почесать член. Но они и не смотрели, во всяком случае, не пристальнее, чем входящие в кафе обыкновенно смотрят на уже сидящих там. Если опрокинуть на себя стол, то он прикроет большую часть жизненно важных органов, думал Шафт. Интересно, насколько прочен мрамор? Поверхность стола вся потрескалась от ударов пепельниц и чашек, которые на нее падали. Нет, мрамор не прочный материал. Не прочнее пули.
Они прошли вдоль стены окнами на Мак-Дугал – трое плотных мужчин в темных костюмах – и сгрудились, как геморроидальные шишки, за последним столом в ряду. Двое сели лицом, третий – спиной к Шафту. Они ли это? Кем бы они ни были, они хотели занять угол зала.
Блондинка пошла узнать, чего они хотят. Шафт отщипнул кусочек лимонной корки и бросил в чашку. Он начинал кое-что понимать. Это были они. Крепкие орешки. Подобной крепостью, определяемой с первого взгляда, обладали люди самых опасных в городе занятий – полицейские, таксисты, бармены и профессиональные убийцы. У Шафта тоже она была.
Его отвлекло движение у дверей. Что за прекрасное место он себе выбрал! В дверь входили еще трое, и опять он не разглядел их в окно! Новенькие сошли с иллюстраций к той же книге: одинаковые серые костюмы, одинаковые лица и фигуры. Им нужен был столик в противоположном углу по его улице, только возле окна. Они сели так же, как и первые: двое лицом к нему, один спиной.
Так они образовали треугольник в прямоугольном зале. Шафт занимал один угол, они два соседних, в четвертом углу была дверь. Никогда еще он не чувствовал себя столь одиноким и уязвимым. Чтобы выйти из кафе, ему бы потребовалось пересечь линию меж их столиков. Это означало, что у него нет выхода.
Мужчина и женщина расплатились с блондинкой, забрали сдачу и отчалили. Трое юных наркоманов продолжали сидеть по-прежнему. Четыре семнадцать – показывали часы. Он взглянул на блондинку, проходившую мимо с заказом от новеньких, и указал на свою пустую чашку. Она кивнула. Единственное, что оставалось, – сидеть, хлебать кофе и ждать – ждать, когда откроется дверь и войдет нужный человек.
И дверь открылась, и человек вошел. Человек, которого он искал в ту ночь и который искал его. Он сразу заметил Шафта и двинул напрямик к его столику, не медленно и не быстро, а как бизнесмен, идущий по делу, пусть и в четыре часа утра весенним утром в Гринвич-Виллидж.
– Хорошо, что ты выглядишь как сицилийская шпана, – приветствовал его Шафт, держа ствол под столом примерно на уровне ременной пряжки собеседника. – Я боялся разминуться с тобой в этой толпе.
– Я везде тебя узнаю, черномазый, – сказал человек, отодвигая стул, чтобы сесть напротив. – Не хочешь ли ломтик арбуза к своему кофе?
Они улыбнулись друг другу. Шафта осенило, что на свете есть люди, не менее крепкие, чем он. Те, что сошли с одного с ним конвейера. Теперь с одним из них они столкнулись железными головами. Сквозь бормотание, долетавшее от других столиков, он слышал лязг и скрежет металла.
– Они здесь кладут слишком много чеснока, – сказал он, – и не разрешают плеваться семечками в соседей.
Глава 11
Глава 12
– У вас есть лимонная цедра? – Он разговаривал сам с собой. Вслух.
– Конечно. – Она повернулась и пошла обратно.
Шафт смутился. Вот черт! Он сидит в этой уродской забегаловке с пушкой на коленях, какой-то мафиози собрался прострелить ему задницу, какая-то девка стащила (небось) из его квартиры радио с часами, его лучший костюм безнадежно испорчен. Как он устал! Он не хотел пить это пойло, он не хотел разговаривать, не хотел играть в игры со смертью, не хотел никого убивать. Он хотел вылакать бутылку "Джонни Уокера", а потом ходить кругами, пока не упадет на землю, и спать, спать, спать...
– Хотите еще чего-нибудь? – спросила она. – Мы скоро закрываемся.
Белый свет для него скоро закроется, если он не перестанет валять дурака.
– Я не хочу даже того, что у меня есть.
– Вам не нравится кофе? Я принесу вам другой.
Она хотела забрать чашку.
– Нет-нет, – сказал он, слегка касаясь ее руки. Он улыбнулся. Она не отдернула руку. Ее поколение было таким, и следующее – тоже. Они не смотрели на цвет кожи, они чувствовали прикосновение. – Нет, все в порядке. Я думал о другом.
– Уже поздно, – сказала она.
– Да, уже поздно, – согласился он. Но его слова не были ей ответом – он смотрел на дверь.
В зал входили три человека. Они пришли с перекрестка, не показавшись в окнах.
Рука Шафта скользнула вниз, на рукоятку кольта. Он надеялся, что они приняли его за человека, который собрался почесать член. Но они и не смотрели, во всяком случае, не пристальнее, чем входящие в кафе обыкновенно смотрят на уже сидящих там. Если опрокинуть на себя стол, то он прикроет большую часть жизненно важных органов, думал Шафт. Интересно, насколько прочен мрамор? Поверхность стола вся потрескалась от ударов пепельниц и чашек, которые на нее падали. Нет, мрамор не прочный материал. Не прочнее пули.
Они прошли вдоль стены окнами на Мак-Дугал – трое плотных мужчин в темных костюмах – и сгрудились, как геморроидальные шишки, за последним столом в ряду. Двое сели лицом, третий – спиной к Шафту. Они ли это? Кем бы они ни были, они хотели занять угол зала.
Блондинка пошла узнать, чего они хотят. Шафт отщипнул кусочек лимонной корки и бросил в чашку. Он начинал кое-что понимать. Это были они. Крепкие орешки. Подобной крепостью, определяемой с первого взгляда, обладали люди самых опасных в городе занятий – полицейские, таксисты, бармены и профессиональные убийцы. У Шафта тоже она была.
Его отвлекло движение у дверей. Что за прекрасное место он себе выбрал! В дверь входили еще трое, и опять он не разглядел их в окно! Новенькие сошли с иллюстраций к той же книге: одинаковые серые костюмы, одинаковые лица и фигуры. Им нужен был столик в противоположном углу по его улице, только возле окна. Они сели так же, как и первые: двое лицом к нему, один спиной.
Так они образовали треугольник в прямоугольном зале. Шафт занимал один угол, они два соседних, в четвертом углу была дверь. Никогда еще он не чувствовал себя столь одиноким и уязвимым. Чтобы выйти из кафе, ему бы потребовалось пересечь линию меж их столиков. Это означало, что у него нет выхода.
Мужчина и женщина расплатились с блондинкой, забрали сдачу и отчалили. Трое юных наркоманов продолжали сидеть по-прежнему. Четыре семнадцать – показывали часы. Он взглянул на блондинку, проходившую мимо с заказом от новеньких, и указал на свою пустую чашку. Она кивнула. Единственное, что оставалось, – сидеть, хлебать кофе и ждать – ждать, когда откроется дверь и войдет нужный человек.
И дверь открылась, и человек вошел. Человек, которого он искал в ту ночь и который искал его. Он сразу заметил Шафта и двинул напрямик к его столику, не медленно и не быстро, а как бизнесмен, идущий по делу, пусть и в четыре часа утра весенним утром в Гринвич-Виллидж.
– Хорошо, что ты выглядишь как сицилийская шпана, – приветствовал его Шафт, держа ствол под столом примерно на уровне ременной пряжки собеседника. – Я боялся разминуться с тобой в этой толпе.
– Я везде тебя узнаю, черномазый, – сказал человек, отодвигая стул, чтобы сесть напротив. – Не хочешь ли ломтик арбуза к своему кофе?
Они улыбнулись друг другу. Шафта осенило, что на свете есть люди, не менее крепкие, чем он. Те, что сошли с одного с ним конвейера. Теперь с одним из них они столкнулись железными головами. Сквозь бормотание, долетавшее от других столиков, он слышал лязг и скрежет металла.
– Они здесь кладут слишком много чеснока, – сказал он, – и не разрешают плеваться семечками в соседей.
Глава 11
Лейтенант Виктор Андероцци сидел на краю постели и смотрел в темноту своей спальни. Его тело изнывало от желания опрокинуться обратно в мягкую свалку одеял и подушек. Его совесть приказывала ему встать и одеться. Он не знал, что одержит победу. Признаться, ему было плевать. На этот раз Шафт окончательно зарвался, и паршивец заслужил исполнения всех угроз в его адрес. Плохо лишь то, что этот раз может быть последним, когда Шафту что-либо угрожает. И он, Андероцци, отчасти несет за Шафта ответственность.
Его жена храпела. Черт побери, все на свете храпели, кроме Виктора Андероцци. Даже некоторые патрули ухитряются клевать носом, припарковав патрульную машину в тихом месте, не говоря уже о том, что многие дежурные дрыхнут на задворках полицейских участков. Остальные же полицейские (честные) круглые сутки пекутся о судьбе Джона Шафта.
Он подумал, не разбудить ли жену, чтобы она сделала свою часть работы, сварив ему кофе. Он также подумал, не позвонить ли комиссару, чтобы спросить, не хочет ли он сделать свою часть работы. Признаться, ему бы хотелось сейчас без остановки жать на кнопку огромной сирены, чтобы разбудить весь этот проклятый город и заставить всех сделать свою часть работы.
Вместо этого он закурил еще одну сигарету.
Он сидел обхватив руками колени и ломал голову над загадками Шафта. Его разбудил телефонный звонок. Ему сообщили, что Шафт сорвался с привязи и носится по Гринвич-Виллидж. Почему? Они не знают, он просто выбежал из дому и бегает по улицам. Что, черт побери, значит этот полночный бег трусцой? Не сердитесь, лейтенант, но мы не знаем. Тогда следите за ним. Хорошо.
Четыре минуты спустя раздался второй звонок. Шафт мечется из бара в бар. Зачем? Он их грабит? Они опять не знали. Так узнайте! Быстро! Через семь минут они опять позвонили. Они узнали. Андероцци задумался. На другом конце трубки почтительно ждали. Помимо того, что Андероцци был лейтенантом полиции, он был человеком, который думал за комиссара. Поэтому когда думал Андероцци, все остальные, включая старших по званию, молча ждали, что он скажет. А что он думал?
Он думал, что Шафта убьют. Следующий звонок оповестит его о том, что Шафта соскребают где-нибудь со стены.
– Хорошо, – сказал он, в конце концов. – Если вы видите, что они не делают попыток навредить ему, не вмешивайтесь. Это ясно? Не вмешивайтесь. Но если вы не уверены, не отставайте от него ни на дюйм. Он абсолютно сумасшедший и непредсказуемый.
Андероцци мог бы добавить: упрямый, не терпящий приказов, независимый, обидчивый, мстительный, взрывной... Но зачем? Хуже тупого копа бывает только слишком умный коп, которому известно слишком много. Уж Шафт-то покажется им во всей своей красе, если они не будут следовать инструкциям.
Андероцци повесил трубку.
– Как насчет чашечки кофе? – угрюмо спросил Андероцци у неподвижного тела жены. Как он и ожидал, характер храпа нисколько не изменился. Андероцци встал, сгреб со спинки стула форменную рубашку, накинул ее на плечи и побрел на кухню. Часы показывали четыре часа сорок две минуты, и его рабочий день, видимо, уже начался.
– Какая тебе разница? – ответил человек. – Ты хотел с кем-нибудь поговорить. Я пришел.
– Девчонка у тебя?
– Ты всегда держишь чашку левой рукой?
Шафт улыбнулся. Человек тоже. Это было глупо. Положив пистолет на колени, он вытащил руку из-под стола.
– Девчонка у тебя?
– Конечно.
– Чем докажешь?
– Ты сам увидишь. Пойдем.
Он начал подниматься, отодвигать гнутый металлический стул, на котором сидел.
– Подожди, – сказал Шафт. – Ты покажешь мне ее позже.
– Как хочешь. – Человек равнодушно пожал плечами. Появление официантки он приветствовал широкой радушной улыбкой. В ответ она лишь слегка скривила уголок рта. – Здравствуй, дорогуша. Принеси мне то же, что и моему другу.
Девушка была расстроена. Пора было закрывать, а у нее на попечении оставались еще восемь взрослых мужчин и трое несовершеннолетних подростков. Ей до смерти надоело бегать к кофеварке и обратно, она хотела домой.
С гаснущей улыбкой на губах человек обернулся к Шафту.
– Такие девушки, – сказал он, – они мягкие, но неутомимые. Я любил раньше взять такую – малышку, которой нужна пара баксов или ужин, или ей просто одиноко – и пропустить ее через все позиции, о которых она только мечтала. За одну ночь. Вышибить из нее все мозги. Они тут дурачатся со всякими гомиками и черномазыми и думают, что это секс. С каждым разом ты делаешь ей все крепче, все жестче, и она совершенно безумеет. Визжит как резаная. Она визжит, когда кончает, и визжит, когда нет. Она не чувствует разницы. Она просит у тебя чего-то, сама не знает что. Представляешь? Она скачет по кровати и орет: пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! Ты забиваешь ей туже некуда, а она все орет: пожалуйста! Когда ты выдыхаешься, ты останавливаешься, а она все стонет: пожалуйста!
– Да, сэр.
– Слушай, хочешь как-нибудь сходить на шоу в "Гейт"? Нина Симоне...
Он был привлекательный, энергичный, превосходно одетый молодой человек лет тридцати. Его серая рубашка и красно-коричневый галстук как нельзя лучше гармонировали с изысканным серым тоном костюма. Драгоценностей на нем заметно не было, но под рукавом на левом запястье сверкал золотой "Пате Филипп". Шафт взглянул на девушку. Она была в нерешительности.
– Я обычно так устаю, что... – Она действительно хотела пойти. Она только не была уверена, что хочет пойти в компании Чарльза Кароли. Что ему от нее нужно такого, чего он не может найти в другом месте? Но приглашение ей льстило. Она получала сотни предложений в неделю, но это было первое приглашение. Красивый молодой человек приглашает ее в ночной клуб в трех кварталах отсюда, а не к себе в постель. Хотя бы и поначалу.
– Подумай, – разрешил Кароли, спуская ее с крючка. – Мы еще немного тут посидим.
"Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!.." Шафт думал о Беатрис. Он никогда не представлял ее себе яснее. Он знал, как она выглядит, по описаниям Персона и по маленьким снимкам, которые он ему дал. Шафт оставил их дома на столе. Они были ему не нужны. Картина, нарисованная Кароли, возмещала их с лихвой. Маленькое скрученное черное тело и всхлипы: пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!..
Он убьет Кароли. Это просто. Он, Шафт, крепче и безжалостней их всех – мафии, Персона, Буфорда, полиции. Он прикончит Кароли голыми руками, как только они выйдут отсюда. Одним ударом он свалит его и наступит на горло. На секунду это желание поглотило его, заслонив образ Беатрис. Тысячи тел на кроватях, стонущих: пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!..
А потом что он станет делать? Подбросит труп в какой-нибудь подъезд и пойдет довольный домой? А эта сучка? Где потом ее искать? Иногда бывает так легко убить и так трудно шевелить мозгами.
Кароли скалил зубы. Он был умный и знал, что творится в голове Шафта.
– Где она?
– Я сказал, что покажу. Здесь, за углом. Пошли, если ты готов.
– Хочешь предложить мне сделку?
– Тебе? – Кароли закинул голову с коротким смешком. – Боже мой, но ты же мальчик-посыльный. Какие могут быть сделки?
Правая рука Шафта скользнула со стола обратно на колени.
– Ты можешь заключить со мной сделку прямо сейчас, пока ты еще жив, сволочь.
Кароли жил среди психопатов. Шафт вполне мог оказаться одним из них. Кароли захлопнул пасть и стер с лица улыбку.
– Этим ты ничего не добьешься, – сказал он.
– Неизвестно. Сейчас речь идет только о сделке.
– Ладно, ладно. Итак, обговорим наши условия. Много нам не надо, мы хотим Гарлем.
– Латинский Гарлем, – уточнил Шафт.
– Гарлем. Весь Гарлем.
– А ты знаешь, что там сейчас происходит? Что делают люди?
– Мне плевать, что они делают. Я знаю, какой там бизнес и как он работает. Этого достаточно.
– Вы ничего не получите.
– Может быть, и нет, может быть, и да. Но это наше условие.
– В обмен на Беатрис?
– Это ее имя? Мы зовем ее... – Он увидел, как рука Шафта дернулась под столом. – Да, в обмен на Беатрис.
Все, оказывается, просто. В мире все устроено просто, думал Шафт. У них есть Беатрис, и они хотят Гарлем. У Персона есть Гарлем, и он хочет Беатрис. Обмен один к одному. А как же те пятеро, что были застрелены на Амстердам-авеню? Что же с ними? Как насчет покушения на Шафта? А никак. Всякое случается. Теперь это не важно.
– Ты понимаешь, что мы можем просто обратиться в полицию? – спросил Шафт.
– Еще бы, – ответил Кароли. – Да я и сам могу к ним обратиться. Да я позову их прямо сейчас. А то им, гадам, уже, наверное, наскучило на нас с тобой глядеть...
Так это полицейские! Это они занимали два других угла зала. Шафт так зациклился на Кароли, на своих дурацких планах по вызволению Беатрис, что не раскусил их. Каким кретином он иногда бывает! Надо же было так лопухнуться! Думал, что это бандиты.
– ... И я дам им адрес. Они пойдут туда и что, ты думаешь, найдут? Эту черножопую клушу, всю исколотую, накачанную наркотиками, в глубокой отключке. Вокруг валяются шприцы. Они упакуют ее и запрут в тюрьму на двадцать – тридцать лет. Ну как? Мне позвать или сам позовешь?
Конечно, это копы. Но как они здесь очутились? Шафт был зол и растерян. Наверное, Андероцци приказал за ним следить. Он не доверяет ему. Медвежья услуга. Ну он же лейтенант полиции, на большее у него не хватило воображения.
Его мысли вернулись к Беатрис. Прощай, Беатрис. Тебя упекут в тюрьму на двадцать лет. А твой папаша будет сидеть в кресле и рыдать, пока его слоновий круп не иссохнет от горя. И кто от этого выиграет? Мафия. Они уже заставили его страдать, нашли его слабое место. И Шафт рассудил, сидя на гнутом алюминиевом стульчике, как на судейской скамье, что империя Персона обречена. Пусть она огромная и могущественная, но так тому быть. Она человеческая, а все человеческое смертно.
– Да, взял ты его в оборот, – сказал Шафт.
– Да, похоже, – согласился Кароли с делано-равнодушным видом.
Пистолет, бесполезная железка, оттягивал руку Шафта. Он не таясь расстегнул пиджак и засунул его за пояс. К чему теперь конспирация?
– Я спрошу, как думает Нокс, но, думается, сделка состоится.
– Да.
– Давай играть по-честному. Мы сейчас пойдем посмотрим на Беатрис. Если она жива и ты говоришь правду, то я так и передам Персону. Но если нет, если там что-то еще, то в твоем пиджаке появится шесть новых дырок для пуговиц.
– Прежде мне нужно позвонить. – Кароли пропустил угрозу мимо ушей. Он смотрел в сторону телефона-автомата, висящего на стене возле туалетов.
– Никаких звонков, – сказал Шафт. – Идем прямо сейчас.
– Ладно, пошли.
Шафт подумал, не попрощаться ли с копами. Может, передать через них привет Андероцци? Но копы, он знал, не понимают шуток. Только вид крови вызывает у них смех. Он даже не стал им говорить, чтобы убрались с дороги, – это тоже было бы бесполезно. Они всего лишь исполняют приказ, на то они и копы.
Шафт направился к выходу вслед за Кароли, оставив для девушки два доллара на столе. По пути он в последний раз посмотрел на юных хиппи и решил, что они тоже копы.
На улице Кароли повел его налево, в сторону "Гейт". Шафт был рад, что сукину сыну не удалось подцепить девушку. Наверное, ему не очень-то и хотелось, но все равно хорошо.
Улицы были пустынны. Они шли быстро и молча – белый в деловом костюме немного впереди черного во всем черном. Дойдя до середины Томпсон-стрит, они свернули в переулок направо. Здесь было еще тише и темнее. Старые постройки красного кирпича с маленькими, кое-где зарешеченными окнами походили на тюрьмы.
– Сюда, – сказал Кароли.
Здание выделялось среди остальных только наличием в цокольном этаже китайской прачечной, отгороженной от улицы бамбуковыми занавесками.
Дверь была не заперта. Не было ни кодового замка, ни домофона. Жильцам, наверное, нет покоя от бродяг и грабителей, подумал Шафт. Хотя, может статься, все жильцы здесь – вроде Кароли, и грабители, приходящие на промысел в этот подъезд, жалеют, что не отправились в какое-нибудь другое место.
С высокого потолка в вестибюле свисала голая и единственная электрическая лампочка. В ее тусклом свете виднелась узкая лестница, поднимавшаяся в кромешную темноту этажей. На первом этаже за лестницей начинался длинный коридор с квартирами по обеим сторонам. На простых деревянных дверях под номерами значились фамилии жильцов – по две-три на каждой двери. Скорее всего, дальше по коридору скрывались двери с большим числом фамилий. В темноте Шафт не мог различить, но знал это наверняка. Владельцы таких сараев кромсают их на невообразимо крохотные кусочки и сдают. Так и выбиваются в богачи. Гарлем или Гринвич-Виллидж – домовладельцы везде одинаковы. Как волки. Люди, которых они пожирают, везде одинаково вкусны.
Они стали подниматься по деревянной лестнице. Кароли почти бежал впереди, резво топоча ногами, точно Фред Астер. Шафт не отставал, хотя и не стремился дышать ему в затылок, потому что помимо спины Кароли хотел видеть, куда они идут. Но все, что удавалось рассмотреть в темноте, – очертания коридоров и ряды дверей по сторонам. По сравнению с трущобами, где он бывал раньше, эта трущоба прилично пахла. Здесь, видимо, убирали и не мочились на лестнице. Но отсутствие вони ничего не меняло: этот дом оставался местом, где за каждой дверью хоронились сгустки горя, нищеты и страха.
У одной такой двери на третьем этаже Кароли остановился. Она скрывала тот сгусток страха, который разыскивал Шафт. Кароли вытащил связку ключей на тонкой золотой цепочке.
– Предупреждаю, – говорил он, вставляя ключ в новый медный замок, – она не очень хорошо выглядит, но с ней все в порядке.
Говоря это, он склонился над замком. Ключ повернулся на один оборот, и замок щелкнул, когда он закончил предложение. Именно в этот момент Шафт выстрелил ему в голову повыше правого уха. Темный узкий коридор взорвался фонтаном огня и крови. Тело закувыркалось вдоль по коридору, как конфетная обертка на ветру. Ключи повисли на цепочке, раскачиваясь и звеня.
Половину головы Кароли снесло и разметало по стене рядом с дверью, что было неудивительно при таком калибре ствола. Не успело тело приземлиться, как Шафт уже пришел в движение. Левой рукой и плечом он со всей силы ударил в дверь, едва не сорвав ее с петель. Старая дверь затрещала, зашаталась и отскочила внутрь с грохотом, который по времени мог бы сойти за эхо выстрела, прикончившего Чарльза Кароли.
Пролетев вслед за ней, Шафт очутился чуть ли не на середине маленькой черной комнаты. Его рука со стволом слепо тыкалась во все стороны, как танцующая кобра с пятью оставшимися ядовитыми зубами.
В комнате не было никого, достойного ядовитого зуба. Там стояла кровать, гардероб, кухонный шкаф, пара стульев, за перегородкой находилась плита и раковина, призванные изображать кухню. В маленькой каморке ютились ванна и унитаз. Стрелять было не в кого. Поперек кровати распростерлось маленькое хрупкое тело, бросавшее на стену пятно тени. На тумбочке рядом с кроватью горела лампа.
Беатрис. Ни выстрел, ни грохот выламываемой двери не потревожили ее сна. Если она и услышала какие-то звуки, то, наверное, они пришлись к месту в ее наркотическом кошмаре.
Шафт не терял ни секунды. Он пошарил стволом в пустоте гардероба, отодвинул душевую занавеску и шторы на окнах, заглянул под кровать. И только потом подошел к Беатрис и убедился, что она дышит. Она лежала под легким шелковым покрывалом. Шафт потянул его за край, чтобы посмотреть, во что она одета. Она была голая.
Вот черт! Где же шмотки? На стульях и в гардеробе было пусто. Шафт открыл кухонный шкаф. Верхняя полка содержала предметы первой необходимости наркомана: два шприца, свеча, погнутая и закопченная ложка, восемь или девять прозрачных конвертиков с белым порошком.
Шафт вытащил из заднего кармана носовой платок. Помогая себе стволом, он развернул платок на ладони и стволом же стал выгребать на него содержимое кухонного шкафа.
Он обдумал это все на лестнице. Ему ничего не оставалось, как только следовать за Кароли, чтобы в одной точке повернуть обратно. Он не знал, что его ждет на лестнице или за дверью. Он ожидал, что в комнате девушку сторожат один или два человека, если она вообще там. Он считал, что Кароли заманивает его в ловушку, но рассчитывал разрушить ее, нанеся удар первым.
Но ловушки не оказалось. По крайней мере пока. Он переоценивал их. На этом этапе в игру были вовлечены трое – двое из бара "Доктор Но" и один, что валяется в коридоре. Они вправду шли посмотреть на Беатрис. Человек хотел всего лишь меняться. Но теперь он мертв и обмена не будет. Остается немного прибраться здесь, хватать в охапку Беатрис и проваливать.
Он развернулся и вышел со своими трофеями в коридор. Кровь из Кароли хлестала рекой. Странно, потому что он имел всего одну дыру в голове. Правда, немаленькую. Он уже лежал в луже крови, и она все увеличивалась. Шафт вытряхнул платок над его грудью. Пакетик героина упал ему на щеку, две иглы попали в лужу, остальное рассыпалось по рубашке.
– Цветочки я принесу тебе позже, – прошептал Шафт, возвращаясь в комнату.
У кровати Беатрис его ждали три человека с оружием.
Его жена храпела. Черт побери, все на свете храпели, кроме Виктора Андероцци. Даже некоторые патрули ухитряются клевать носом, припарковав патрульную машину в тихом месте, не говоря уже о том, что многие дежурные дрыхнут на задворках полицейских участков. Остальные же полицейские (честные) круглые сутки пекутся о судьбе Джона Шафта.
Он подумал, не разбудить ли жену, чтобы она сделала свою часть работы, сварив ему кофе. Он также подумал, не позвонить ли комиссару, чтобы спросить, не хочет ли он сделать свою часть работы. Признаться, ему бы хотелось сейчас без остановки жать на кнопку огромной сирены, чтобы разбудить весь этот проклятый город и заставить всех сделать свою часть работы.
Вместо этого он закурил еще одну сигарету.
Он сидел обхватив руками колени и ломал голову над загадками Шафта. Его разбудил телефонный звонок. Ему сообщили, что Шафт сорвался с привязи и носится по Гринвич-Виллидж. Почему? Они не знают, он просто выбежал из дому и бегает по улицам. Что, черт побери, значит этот полночный бег трусцой? Не сердитесь, лейтенант, но мы не знаем. Тогда следите за ним. Хорошо.
Четыре минуты спустя раздался второй звонок. Шафт мечется из бара в бар. Зачем? Он их грабит? Они опять не знали. Так узнайте! Быстро! Через семь минут они опять позвонили. Они узнали. Андероцци задумался. На другом конце трубки почтительно ждали. Помимо того, что Андероцци был лейтенантом полиции, он был человеком, который думал за комиссара. Поэтому когда думал Андероцци, все остальные, включая старших по званию, молча ждали, что он скажет. А что он думал?
Он думал, что Шафта убьют. Следующий звонок оповестит его о том, что Шафта соскребают где-нибудь со стены.
– Хорошо, – сказал он, в конце концов. – Если вы видите, что они не делают попыток навредить ему, не вмешивайтесь. Это ясно? Не вмешивайтесь. Но если вы не уверены, не отставайте от него ни на дюйм. Он абсолютно сумасшедший и непредсказуемый.
Андероцци мог бы добавить: упрямый, не терпящий приказов, независимый, обидчивый, мстительный, взрывной... Но зачем? Хуже тупого копа бывает только слишком умный коп, которому известно слишком много. Уж Шафт-то покажется им во всей своей красе, если они не будут следовать инструкциям.
Андероцци повесил трубку.
– Как насчет чашечки кофе? – угрюмо спросил Андероцци у неподвижного тела жены. Как он и ожидал, характер храпа нисколько не изменился. Андероцци встал, сгреб со спинки стула форменную рубашку, накинул ее на плечи и побрел на кухню. Часы показывали четыре часа сорок две минуты, и его рабочий день, видимо, уже начался.
* * *
– Кто ты такой, черт возьми? – спросил Шафт.– Какая тебе разница? – ответил человек. – Ты хотел с кем-нибудь поговорить. Я пришел.
– Девчонка у тебя?
– Ты всегда держишь чашку левой рукой?
Шафт улыбнулся. Человек тоже. Это было глупо. Положив пистолет на колени, он вытащил руку из-под стола.
– Девчонка у тебя?
– Конечно.
– Чем докажешь?
– Ты сам увидишь. Пойдем.
Он начал подниматься, отодвигать гнутый металлический стул, на котором сидел.
– Подожди, – сказал Шафт. – Ты покажешь мне ее позже.
– Как хочешь. – Человек равнодушно пожал плечами. Появление официантки он приветствовал широкой радушной улыбкой. В ответ она лишь слегка скривила уголок рта. – Здравствуй, дорогуша. Принеси мне то же, что и моему другу.
Девушка была расстроена. Пора было закрывать, а у нее на попечении оставались еще восемь взрослых мужчин и трое несовершеннолетних подростков. Ей до смерти надоело бегать к кофеварке и обратно, она хотела домой.
С гаснущей улыбкой на губах человек обернулся к Шафту.
– Такие девушки, – сказал он, – они мягкие, но неутомимые. Я любил раньше взять такую – малышку, которой нужна пара баксов или ужин, или ей просто одиноко – и пропустить ее через все позиции, о которых она только мечтала. За одну ночь. Вышибить из нее все мозги. Они тут дурачатся со всякими гомиками и черномазыми и думают, что это секс. С каждым разом ты делаешь ей все крепче, все жестче, и она совершенно безумеет. Визжит как резаная. Она визжит, когда кончает, и визжит, когда нет. Она не чувствует разницы. Она просит у тебя чего-то, сама не знает что. Представляешь? Она скачет по кровати и орет: пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! Ты забиваешь ей туже некуда, а она все орет: пожалуйста! Когда ты выдыхаешься, ты останавливаешься, а она все стонет: пожалуйста!
* * *
Чарльз Кароли, брат которого безуспешно пытался пристроить свою разбитую голову на тюремных нарах, повернул смуглое жесткое лицо в сторону официантки. Она стояла облокотясь на прилавок, чтобы дать отдохнуть ногам, готовая вскочить по первому призыву клиента. Кончиком карандаша она постукивала по линованной подставке для ценников. Он дождался, пока она поднимет глаза, и жестом подозвал ее к себе.– Да, сэр.
– Слушай, хочешь как-нибудь сходить на шоу в "Гейт"? Нина Симоне...
Он был привлекательный, энергичный, превосходно одетый молодой человек лет тридцати. Его серая рубашка и красно-коричневый галстук как нельзя лучше гармонировали с изысканным серым тоном костюма. Драгоценностей на нем заметно не было, но под рукавом на левом запястье сверкал золотой "Пате Филипп". Шафт взглянул на девушку. Она была в нерешительности.
– Я обычно так устаю, что... – Она действительно хотела пойти. Она только не была уверена, что хочет пойти в компании Чарльза Кароли. Что ему от нее нужно такого, чего он не может найти в другом месте? Но приглашение ей льстило. Она получала сотни предложений в неделю, но это было первое приглашение. Красивый молодой человек приглашает ее в ночной клуб в трех кварталах отсюда, а не к себе в постель. Хотя бы и поначалу.
– Подумай, – разрешил Кароли, спуская ее с крючка. – Мы еще немного тут посидим.
"Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!.." Шафт думал о Беатрис. Он никогда не представлял ее себе яснее. Он знал, как она выглядит, по описаниям Персона и по маленьким снимкам, которые он ему дал. Шафт оставил их дома на столе. Они были ему не нужны. Картина, нарисованная Кароли, возмещала их с лихвой. Маленькое скрученное черное тело и всхлипы: пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!..
Он убьет Кароли. Это просто. Он, Шафт, крепче и безжалостней их всех – мафии, Персона, Буфорда, полиции. Он прикончит Кароли голыми руками, как только они выйдут отсюда. Одним ударом он свалит его и наступит на горло. На секунду это желание поглотило его, заслонив образ Беатрис. Тысячи тел на кроватях, стонущих: пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!..
А потом что он станет делать? Подбросит труп в какой-нибудь подъезд и пойдет довольный домой? А эта сучка? Где потом ее искать? Иногда бывает так легко убить и так трудно шевелить мозгами.
Кароли скалил зубы. Он был умный и знал, что творится в голове Шафта.
– Где она?
– Я сказал, что покажу. Здесь, за углом. Пошли, если ты готов.
– Хочешь предложить мне сделку?
– Тебе? – Кароли закинул голову с коротким смешком. – Боже мой, но ты же мальчик-посыльный. Какие могут быть сделки?
Правая рука Шафта скользнула со стола обратно на колени.
– Ты можешь заключить со мной сделку прямо сейчас, пока ты еще жив, сволочь.
Кароли жил среди психопатов. Шафт вполне мог оказаться одним из них. Кароли захлопнул пасть и стер с лица улыбку.
– Этим ты ничего не добьешься, – сказал он.
– Неизвестно. Сейчас речь идет только о сделке.
– Ладно, ладно. Итак, обговорим наши условия. Много нам не надо, мы хотим Гарлем.
– Латинский Гарлем, – уточнил Шафт.
– Гарлем. Весь Гарлем.
– А ты знаешь, что там сейчас происходит? Что делают люди?
– Мне плевать, что они делают. Я знаю, какой там бизнес и как он работает. Этого достаточно.
– Вы ничего не получите.
– Может быть, и нет, может быть, и да. Но это наше условие.
– В обмен на Беатрис?
– Это ее имя? Мы зовем ее... – Он увидел, как рука Шафта дернулась под столом. – Да, в обмен на Беатрис.
Все, оказывается, просто. В мире все устроено просто, думал Шафт. У них есть Беатрис, и они хотят Гарлем. У Персона есть Гарлем, и он хочет Беатрис. Обмен один к одному. А как же те пятеро, что были застрелены на Амстердам-авеню? Что же с ними? Как насчет покушения на Шафта? А никак. Всякое случается. Теперь это не важно.
– Ты понимаешь, что мы можем просто обратиться в полицию? – спросил Шафт.
– Еще бы, – ответил Кароли. – Да я и сам могу к ним обратиться. Да я позову их прямо сейчас. А то им, гадам, уже, наверное, наскучило на нас с тобой глядеть...
Так это полицейские! Это они занимали два других угла зала. Шафт так зациклился на Кароли, на своих дурацких планах по вызволению Беатрис, что не раскусил их. Каким кретином он иногда бывает! Надо же было так лопухнуться! Думал, что это бандиты.
– ... И я дам им адрес. Они пойдут туда и что, ты думаешь, найдут? Эту черножопую клушу, всю исколотую, накачанную наркотиками, в глубокой отключке. Вокруг валяются шприцы. Они упакуют ее и запрут в тюрьму на двадцать – тридцать лет. Ну как? Мне позвать или сам позовешь?
Конечно, это копы. Но как они здесь очутились? Шафт был зол и растерян. Наверное, Андероцци приказал за ним следить. Он не доверяет ему. Медвежья услуга. Ну он же лейтенант полиции, на большее у него не хватило воображения.
Его мысли вернулись к Беатрис. Прощай, Беатрис. Тебя упекут в тюрьму на двадцать лет. А твой папаша будет сидеть в кресле и рыдать, пока его слоновий круп не иссохнет от горя. И кто от этого выиграет? Мафия. Они уже заставили его страдать, нашли его слабое место. И Шафт рассудил, сидя на гнутом алюминиевом стульчике, как на судейской скамье, что империя Персона обречена. Пусть она огромная и могущественная, но так тому быть. Она человеческая, а все человеческое смертно.
– Да, взял ты его в оборот, – сказал Шафт.
– Да, похоже, – согласился Кароли с делано-равнодушным видом.
Пистолет, бесполезная железка, оттягивал руку Шафта. Он не таясь расстегнул пиджак и засунул его за пояс. К чему теперь конспирация?
– Я спрошу, как думает Нокс, но, думается, сделка состоится.
– Да.
– Давай играть по-честному. Мы сейчас пойдем посмотрим на Беатрис. Если она жива и ты говоришь правду, то я так и передам Персону. Но если нет, если там что-то еще, то в твоем пиджаке появится шесть новых дырок для пуговиц.
– Прежде мне нужно позвонить. – Кароли пропустил угрозу мимо ушей. Он смотрел в сторону телефона-автомата, висящего на стене возле туалетов.
– Никаких звонков, – сказал Шафт. – Идем прямо сейчас.
– Ладно, пошли.
Шафт подумал, не попрощаться ли с копами. Может, передать через них привет Андероцци? Но копы, он знал, не понимают шуток. Только вид крови вызывает у них смех. Он даже не стал им говорить, чтобы убрались с дороги, – это тоже было бы бесполезно. Они всего лишь исполняют приказ, на то они и копы.
Шафт направился к выходу вслед за Кароли, оставив для девушки два доллара на столе. По пути он в последний раз посмотрел на юных хиппи и решил, что они тоже копы.
На улице Кароли повел его налево, в сторону "Гейт". Шафт был рад, что сукину сыну не удалось подцепить девушку. Наверное, ему не очень-то и хотелось, но все равно хорошо.
Улицы были пустынны. Они шли быстро и молча – белый в деловом костюме немного впереди черного во всем черном. Дойдя до середины Томпсон-стрит, они свернули в переулок направо. Здесь было еще тише и темнее. Старые постройки красного кирпича с маленькими, кое-где зарешеченными окнами походили на тюрьмы.
– Сюда, – сказал Кароли.
Здание выделялось среди остальных только наличием в цокольном этаже китайской прачечной, отгороженной от улицы бамбуковыми занавесками.
Дверь была не заперта. Не было ни кодового замка, ни домофона. Жильцам, наверное, нет покоя от бродяг и грабителей, подумал Шафт. Хотя, может статься, все жильцы здесь – вроде Кароли, и грабители, приходящие на промысел в этот подъезд, жалеют, что не отправились в какое-нибудь другое место.
С высокого потолка в вестибюле свисала голая и единственная электрическая лампочка. В ее тусклом свете виднелась узкая лестница, поднимавшаяся в кромешную темноту этажей. На первом этаже за лестницей начинался длинный коридор с квартирами по обеим сторонам. На простых деревянных дверях под номерами значились фамилии жильцов – по две-три на каждой двери. Скорее всего, дальше по коридору скрывались двери с большим числом фамилий. В темноте Шафт не мог различить, но знал это наверняка. Владельцы таких сараев кромсают их на невообразимо крохотные кусочки и сдают. Так и выбиваются в богачи. Гарлем или Гринвич-Виллидж – домовладельцы везде одинаковы. Как волки. Люди, которых они пожирают, везде одинаково вкусны.
Они стали подниматься по деревянной лестнице. Кароли почти бежал впереди, резво топоча ногами, точно Фред Астер. Шафт не отставал, хотя и не стремился дышать ему в затылок, потому что помимо спины Кароли хотел видеть, куда они идут. Но все, что удавалось рассмотреть в темноте, – очертания коридоров и ряды дверей по сторонам. По сравнению с трущобами, где он бывал раньше, эта трущоба прилично пахла. Здесь, видимо, убирали и не мочились на лестнице. Но отсутствие вони ничего не меняло: этот дом оставался местом, где за каждой дверью хоронились сгустки горя, нищеты и страха.
У одной такой двери на третьем этаже Кароли остановился. Она скрывала тот сгусток страха, который разыскивал Шафт. Кароли вытащил связку ключей на тонкой золотой цепочке.
– Предупреждаю, – говорил он, вставляя ключ в новый медный замок, – она не очень хорошо выглядит, но с ней все в порядке.
Говоря это, он склонился над замком. Ключ повернулся на один оборот, и замок щелкнул, когда он закончил предложение. Именно в этот момент Шафт выстрелил ему в голову повыше правого уха. Темный узкий коридор взорвался фонтаном огня и крови. Тело закувыркалось вдоль по коридору, как конфетная обертка на ветру. Ключи повисли на цепочке, раскачиваясь и звеня.
Половину головы Кароли снесло и разметало по стене рядом с дверью, что было неудивительно при таком калибре ствола. Не успело тело приземлиться, как Шафт уже пришел в движение. Левой рукой и плечом он со всей силы ударил в дверь, едва не сорвав ее с петель. Старая дверь затрещала, зашаталась и отскочила внутрь с грохотом, который по времени мог бы сойти за эхо выстрела, прикончившего Чарльза Кароли.
Пролетев вслед за ней, Шафт очутился чуть ли не на середине маленькой черной комнаты. Его рука со стволом слепо тыкалась во все стороны, как танцующая кобра с пятью оставшимися ядовитыми зубами.
В комнате не было никого, достойного ядовитого зуба. Там стояла кровать, гардероб, кухонный шкаф, пара стульев, за перегородкой находилась плита и раковина, призванные изображать кухню. В маленькой каморке ютились ванна и унитаз. Стрелять было не в кого. Поперек кровати распростерлось маленькое хрупкое тело, бросавшее на стену пятно тени. На тумбочке рядом с кроватью горела лампа.
Беатрис. Ни выстрел, ни грохот выламываемой двери не потревожили ее сна. Если она и услышала какие-то звуки, то, наверное, они пришлись к месту в ее наркотическом кошмаре.
Шафт не терял ни секунды. Он пошарил стволом в пустоте гардероба, отодвинул душевую занавеску и шторы на окнах, заглянул под кровать. И только потом подошел к Беатрис и убедился, что она дышит. Она лежала под легким шелковым покрывалом. Шафт потянул его за край, чтобы посмотреть, во что она одета. Она была голая.
Вот черт! Где же шмотки? На стульях и в гардеробе было пусто. Шафт открыл кухонный шкаф. Верхняя полка содержала предметы первой необходимости наркомана: два шприца, свеча, погнутая и закопченная ложка, восемь или девять прозрачных конвертиков с белым порошком.
Шафт вытащил из заднего кармана носовой платок. Помогая себе стволом, он развернул платок на ладони и стволом же стал выгребать на него содержимое кухонного шкафа.
Он обдумал это все на лестнице. Ему ничего не оставалось, как только следовать за Кароли, чтобы в одной точке повернуть обратно. Он не знал, что его ждет на лестнице или за дверью. Он ожидал, что в комнате девушку сторожат один или два человека, если она вообще там. Он считал, что Кароли заманивает его в ловушку, но рассчитывал разрушить ее, нанеся удар первым.
Но ловушки не оказалось. По крайней мере пока. Он переоценивал их. На этом этапе в игру были вовлечены трое – двое из бара "Доктор Но" и один, что валяется в коридоре. Они вправду шли посмотреть на Беатрис. Человек хотел всего лишь меняться. Но теперь он мертв и обмена не будет. Остается немного прибраться здесь, хватать в охапку Беатрис и проваливать.
Он развернулся и вышел со своими трофеями в коридор. Кровь из Кароли хлестала рекой. Странно, потому что он имел всего одну дыру в голове. Правда, немаленькую. Он уже лежал в луже крови, и она все увеличивалась. Шафт вытряхнул платок над его грудью. Пакетик героина упал ему на щеку, две иглы попали в лужу, остальное рассыпалось по рубашке.
– Цветочки я принесу тебе позже, – прошептал Шафт, возвращаясь в комнату.
У кровати Беатрис его ждали три человека с оружием.
Глава 12
Шафт был частично в сознании, когда его пинком вышвырнули с заднего сиденья "понтиак"-седана на тротуар. Он хотел встать на ноги, но не мог найти своих ног в алом облаке боли. Машина завернула за угол и скрылась из виду, покинув слабо копошащегося на асфальте человека. Сначала он полусидел на коленях, опираясь на левое плечо. Потом ему удалось лечь на спину и перевернуться на правый бок. Так он лежал, испуская горлом предсмертный клекот.
Шафт был теннисным мячом, который двенадцать раз со всего маху ударился о кирпичную стену. Его левый глаз распух и закрылся. Из раны на лбу, рассекшей бровь, сочилась кровь. Когда его шмякнули ребром пистолета по лицу, мушка прицела зацепила кожу в верхней части века и порвала его вместе с бровью, точно сырой бумажный мешок.
Когда он поднял руку, чтобы защитить лицо, черные блестящие туфли сломали ему два или три ребра в левом боку. Теперь при каждом вздохе он чувствовал, как его сердце и легкие медленно пилят тупым ножом. Один из ударов пришелся по кончику, и он от боли на несколько секунд лишился сознания.
Раны и ссадины покрывали все его тело. Руки онемели и распухли, потому что по ним топтались и прыгали. Порванные губы кровоточили, нос раскис, как шоколадный батончик под солнцем. Правое ухо вздулось, точно от свинки.
Было невыносимо больно. Изо рта шли кровавые пузыри, стекая на асфальт каплями ржавчины. Если бы он опять потерял сознание, боль бы отступила. Но тогда он бы умер, потому что потом у него недостало бы сил очнуться, чтобы снова жить с этой мукой. Соленая слеза кислотой обожгла израненную щеку. Он не мог удержать ее – было так больно.
Вместо мыслей у него в голове вертелся нескончаемый кошмар. Он слышал обрывки ругательств, видел, как они злобно машут над ним конечностями. Когда кулаки и ботинки приближались, он пытался увернуться, и тогда боль снова ослепляла его. Когда ему чудились их голоса, он прислушивался, стараясь определить, долго ли еще они собираются его избивать. Первым, что он через некоторое время понял, было то, что он жив. Вслед за этим он понял, что их нет. От невероятной красоты этого факта он лишился чувств.
Из окна своей крепости Нокс Персон наблюдал мучения изуродованного Шафта. Целых пять минут он печально смотрел вниз. Он молча стоял и смотрел, в шелковом, шитом золотом халате, крепко сжимая в зубах кончик сигары. По прошествии пяти минут, убедившись, что раненый еще шевелится, а враг никак себя не проявляет, главнокомандующий обратился к высокому, статному человеку, стоявшему перед ним навытяжку:
– Пусть три человека возьмут стул с прямой спинкой и спустятся за ним. Не сгибайте его. Посадите его осторожно на стул и несите сюда. Медленно и осторожно. Ты будешь держать его голову во время переноски. Смотри, чтобы ничего не дергалось и не болталось.
Простая старомодная первая помощь. Нокс полагал, что помнит правила оказания первой помощи со времени работы санитаром в тюремном лазарете. Хотя, возможно, он приобрел эти знания, наблюдая миллион людских несчастий. Человек на тротуаре был очень несчастен. Любой самой мелкой ошибки было бы сейчас достаточно, чтобы убить его.
Шафт был теннисным мячом, который двенадцать раз со всего маху ударился о кирпичную стену. Его левый глаз распух и закрылся. Из раны на лбу, рассекшей бровь, сочилась кровь. Когда его шмякнули ребром пистолета по лицу, мушка прицела зацепила кожу в верхней части века и порвала его вместе с бровью, точно сырой бумажный мешок.
Когда он поднял руку, чтобы защитить лицо, черные блестящие туфли сломали ему два или три ребра в левом боку. Теперь при каждом вздохе он чувствовал, как его сердце и легкие медленно пилят тупым ножом. Один из ударов пришелся по кончику, и он от боли на несколько секунд лишился сознания.
Раны и ссадины покрывали все его тело. Руки онемели и распухли, потому что по ним топтались и прыгали. Порванные губы кровоточили, нос раскис, как шоколадный батончик под солнцем. Правое ухо вздулось, точно от свинки.
Было невыносимо больно. Изо рта шли кровавые пузыри, стекая на асфальт каплями ржавчины. Если бы он опять потерял сознание, боль бы отступила. Но тогда он бы умер, потому что потом у него недостало бы сил очнуться, чтобы снова жить с этой мукой. Соленая слеза кислотой обожгла израненную щеку. Он не мог удержать ее – было так больно.
Вместо мыслей у него в голове вертелся нескончаемый кошмар. Он слышал обрывки ругательств, видел, как они злобно машут над ним конечностями. Когда кулаки и ботинки приближались, он пытался увернуться, и тогда боль снова ослепляла его. Когда ему чудились их голоса, он прислушивался, стараясь определить, долго ли еще они собираются его избивать. Первым, что он через некоторое время понял, было то, что он жив. Вслед за этим он понял, что их нет. От невероятной красоты этого факта он лишился чувств.
Из окна своей крепости Нокс Персон наблюдал мучения изуродованного Шафта. Целых пять минут он печально смотрел вниз. Он молча стоял и смотрел, в шелковом, шитом золотом халате, крепко сжимая в зубах кончик сигары. По прошествии пяти минут, убедившись, что раненый еще шевелится, а враг никак себя не проявляет, главнокомандующий обратился к высокому, статному человеку, стоявшему перед ним навытяжку:
– Пусть три человека возьмут стул с прямой спинкой и спустятся за ним. Не сгибайте его. Посадите его осторожно на стул и несите сюда. Медленно и осторожно. Ты будешь держать его голову во время переноски. Смотри, чтобы ничего не дергалось и не болталось.
Простая старомодная первая помощь. Нокс полагал, что помнит правила оказания первой помощи со времени работы санитаром в тюремном лазарете. Хотя, возможно, он приобрел эти знания, наблюдая миллион людских несчастий. Человек на тротуаре был очень несчастен. Любой самой мелкой ошибки было бы сейчас достаточно, чтобы убить его.