Страница:
После этого своеобразного «отдыха» мы стали осторожно пробираться дальше, но злоключения возрастали в прямой пропорции к предусмотрительности. Острые гребни резали ноги, ломких плит становилось все больше, и «полуисчезновения» следовали одно за другим. Я обернул одну руку носовым платком, а другую – оторванной полой рубашки.
Откровенно должен признаться, что мы сначала не вполне оценили выпавшую на нашу долю честь познакомиться с петрографической редкостью – либургитом.
За три часа медленного продвижения мы одолели только пол лье, покрытое «иглокожей» лавой, отделявшее нас от подножия Румоки. В сравнении с этим подъем на конус показался нам наслаждением. Склоны, холмики лапилли из вулканического песка, в которые поминутно проваливались ноги, казались мягкими, как морские дюны.
Однако все испытания были напрасны: наблюдательный пункт открыл очень немного. Правда, отсюда можно было различить два жерла извержения (о существовании которых я с самого начала догадывался): один на востоке, где с ревом вырывался огненный столб, и другой западнее, ближе к нам, откуда должен был довольно спокойно, если так можно выразиться, вытекать мощный лавовый поток. По сравнению с грохотавшим центром извержения на востоке здесь было почти тихо. Только иногда раздавались залпы, похожие на стрельбу противотанковых орудий.
От первого очага отделился огромный поток в направлении озера Киву. Поток имел длину не менее 5000 метров при ширине более 100 метров: его непрерывно питало то нараставшее, то спадавшее переливание лавы через край кратера. Блестящий ярко-желтый цвет огненно-жидкой массы по мере удаления переходил в красноту, все более теряясь во мраке ночи. Были видны только пятна и полосы раскаленного вещества, сверкавшие сквозь трещины в коре, образовавшейся в результате охлаждения.
Смотря с высоты на это пространство, усеянное бесчисленными светлыми точками, я испытывал странное чувство, будто нахожусь не в сердце Африканского континента перед лицом могучей стихии, а возвышаюсь над каким-то европейским промышленным центром. Мне казалось, что я смотрю с высокого берега Маиса на ночной Льеж с освещенными окнами домов и пылающими домнами, огнями заводов и сетью уличных фонарей. Иллюзия была полной.
Первый рукав
Второй рукав
Большая трещина
Откровенно должен признаться, что мы сначала не вполне оценили выпавшую на нашу долю честь познакомиться с петрографической редкостью – либургитом.
За три часа медленного продвижения мы одолели только пол лье, покрытое «иглокожей» лавой, отделявшее нас от подножия Румоки. В сравнении с этим подъем на конус показался нам наслаждением. Склоны, холмики лапилли из вулканического песка, в которые поминутно проваливались ноги, казались мягкими, как морские дюны.
Однако все испытания были напрасны: наблюдательный пункт открыл очень немного. Правда, отсюда можно было различить два жерла извержения (о существовании которых я с самого начала догадывался): один на востоке, где с ревом вырывался огненный столб, и другой западнее, ближе к нам, откуда должен был довольно спокойно, если так можно выразиться, вытекать мощный лавовый поток. По сравнению с грохотавшим центром извержения на востоке здесь было почти тихо. Только иногда раздавались залпы, похожие на стрельбу противотанковых орудий.
От первого очага отделился огромный поток в направлении озера Киву. Поток имел длину не менее 5000 метров при ширине более 100 метров: его непрерывно питало то нараставшее, то спадавшее переливание лавы через край кратера. Блестящий ярко-желтый цвет огненно-жидкой массы по мере удаления переходил в красноту, все более теряясь во мраке ночи. Были видны только пятна и полосы раскаленного вещества, сверкавшие сквозь трещины в коре, образовавшейся в результате охлаждения.
Смотря с высоты на это пространство, усеянное бесчисленными светлыми точками, я испытывал странное чувство, будто нахожусь не в сердце Африканского континента перед лицом могучей стихии, а возвышаюсь над каким-то европейским промышленным центром. Мне казалось, что я смотрю с высокого берега Маиса на ночной Льеж с освещенными окнами домов и пылающими домнами, огнями заводов и сетью уличных фонарей. Иллюзия была полной.
Первый рукав
На шоссе скопилось много машин, начиная от кое-как подвязанного железной проволокой маленького невзрачного «джипа» и кончая нарядным гоночным лимузином предпоследнего образца. Это все были любопытные, приехавшие из Гомы и даже из Костерманвилля. Как всегда, при таких неожиданных встречах было шумно, оживленно; знакомые здоровались, переговаривались. Все было похоже на воскресную экскурсию. Какой-то шутник, проникнувшись атмосферой пикника, прикрепил к стволу дерева плакат с надписью: «Горячее подается в любое время».
Кто-то сказал, что фронт лавового потока находится в 100—150 метрах. Туда вела узкая тропинка, проложенная животными, но со вчерашнего дня многочисленные туристы еще больше ее расширили и утрамбовали.
Африканцы напрашивались в проводники. Это был для них хороший случай за полчаса заработать столько, сколько они обыкновенно зарабатывают за два дня и притом без всякого труда или опасности, так как лава текла очень медленно. Многие, поддавшись на уговоры, принимали их услуги. Бизнес начался.
На тропинке я встретился с группой туристов, возвращавшихся после осмотра «достопримечательности».
– Привет! Будьте осторожны, не подходите слишком близко.
Сквозь кусты ежевики, путаницу ветвей и лиан уже можно было видеть яркие факелы горящих деревьев. Еще несколько поворотов в колючих зарослях, и мы вдруг очутились перед чем-то похожим на огромную груду горящего кокса, подернутого очень тонкой серой пленкой.
Время от времени под действием непрерывного напора от лавового потока отрывался большой «ломоть» и, падая, разлетался на раскаленные куски. Несколько секунд была видна ярко-желтая «внутренность» потока, но очень скоро ее блеск тушила корка, образовавшаяся от охлаждения.
Фронт потока шириной почти в километр продвигался вперед отдельными отчетливо видными выступами или последовательными языками. Иногда один из них долго оставался в неподвижности потому, что рельеф почвы создавал препятствие, или потому, что подача материала сверху приостанавливалась. Иногда, наоборот, в той или иной точке фронта лава вдруг начинала течь с гораздо большей скоростью (порядка 100 метров в минуту), словно вышедшее из терпения чудовище решило прогнать зевак.
С приближением палящей стены растительность засыхала, листья съеживались, стволы деревьев раскалывались и сразу вспыхивали светлым пламенем. Однако очень крупные деревья не успевали потерять всю свою влагу до того, как к ним прикасалась лава, и, когда выбившийся из-под скопления шлака густо-красный язык пламени подбирался вплотную, он охватывал ствол, сжигал его у основания, и дерево падало в раскаленный поток, отправляясь с ним дальше по течению.
– Пайя, тала-тала.
Тала-тала – вообще очки, но в данном случае пироскоп. Пироскоп (оптический пирометр) – это прибор для измерения температуры, основанный на следующем принципе: все черные тела, доведенные до накала, принимают цвет, соответствующий данной температуре. В окуляр прибора помещена проволока, соединяющаяся с прибором и затем с электрической батареей. Если сквозь проволоку пропускать ток большего или меньшего напряжения, то она в зависимости от степени накала (т. е. температуры) будет принимать разные оттенки: красного или желтого. Прибор стандартизирован по раскаленным веществам известной температуры.
Мне достаточно было визировать лаву в окуляр и, включив электрическую батарею, изменять напряжение до тех пор, пока цвет проволоки не сольется с цветом лавы. Проделанный таким способом ряд измерений показал среднюю температуру 1030°С для самых горячих частиц раскаленной массы.
Вечер разогнал любопытных, а на следующий день лавовый поток перерезал дорогу.
Выйдя из лагеря на заре, мы обошли Румоку с севера и пошли в направлении, откуда доносился могучий рев. Не говорил ли Наполеон, что нужно всегда «идти навстречу пушкам?»
– Не боишься, Пайя, идти к огненной горе?
– Когда шетани (дьяволы) просыпаются, здешние жители в чащу больше не ходят,– сказал Пайя.
– Чего ты там наслушался?– Да вот они говорят: дьяволы просыпаются, потому что нечестивые люди не приносят жертву, разгневанные дьяволы бросают в них огненные камни. Тогда люди приносят овечку. Когда же дьяволы очень-очень сердятся, тогда им приносят корову.
– Удобный случай набить животы! – заметил я. – Да нет, бвана, овечку живую бросают в лаву. Несколько минут идем молча, потом Пайя опять вступает в разговор.
– Они говорят: иногда одной жертвы мало, значит, тут уже другая причина, почему шетани сердятся.
– Что же это такое?
– Великий старый вождь давно умер и теперь заболел на том свете; все прыгает, все вертится на постели – ай-й-й! И земля открывается!
– И значит, нужна еще жертва?
– Да, бвана. Жертвы не всегда помогают, но хуже от этого не становится!
И смеется, показывая белые зубы...
Мы очень медленно двигались по почве, состоящей из старой, окаменевшей лавы, полной трещин и ям, скрытых кустами. Целый день был потрачен на сражение с колючими джунглями. Во второй половине дня мы вышли к фронту – внушительной стене шлака, нагроможденного почти до 10-метровой высоты. Лава поступала очень медленно, почти незаметно для глаз. Только непрестанное падение крупных кусков шлака свидетельствовало о неослабевавшем напоре и движении.
Горячая рокочущая стена, от которой непрерывно отделялись клубы пара и серого дыма, преградила доступ к вулкану. Приходилось, увы, бить отбой.
В лагере баранье рагу, приготовленное в наше отсутствие Каньепалой, несколько утешило нас.
На следующий день мы опять пошли вперед, к сожалению, опять без проводника. Но я все-таки был доволен, потому что получил из Букаву киноаппарат, и мне не терпелось снять наиболее эффектные моменты грозного явления.
Принесший камеру худой и гибкий неустрашимый Варега согласился нам сопутствовать. Оставив Каньепалу, как обычно, сторожить лагерь, мы втроем пошли в далекий обход. Я рассчитывал достигнуть активных жерл, пройдя у подножия горы Шове – погасшего шлакового конуса, находившегося, как мне казалось, вблизи нашей цели.
Чрезвычайно тонкая пыль, выбрасываемая на большую высоту восточным кратером, вызывала конденсацию водяных паров воздуха, всегда очень обильных в тропиках; кроме того, непрерывно образующиеся огромные черные тучи обрушивались на нас ливнем. Не успели мы выйти, как уже промокли насквозь. Пошли по компасу сквозь мокрые джунгли. Иногда хорошо утоптанная слоновая тропа позволяла быстро пройти большой отрезок, но затем она или уклонялась в сторону от нужного направления, или разветвлялась и терялась. Опять в ход пускались мачете, срубались кусты ежевики, лианы, переплетение ветвей упавших деревьев. Шаг за шагом, час за часом ножи прокладывали дорогу, узкую и трудную, где приходилось протискиваться гуськом, шагая через стволы и спотыкаясь о куски базальта. Разнородные колючки кололи и до крови раздирали лицо и руки.
Вода струится по голове и лицу, и я завидую Вареге и Пайе, с которых вода не стекает, а собирается в копнах волос; когда ее набирается слишком много, они ее стряхивают.
Время идет. Чаща, чаща и дождь... Мы в пути с рассвета, вот и полдень, а мы еще никуда не пришли.
Внезапно лес кончился, и открылся серый свод низких туч. Мы почти уперлись в огромный каменистый обрыв – край мощного потока лавы.
Над нами возвышается коричневый барьер высотой с трехэтажный дом. Шлаковая щебенка с нежным позвякиванием фарфоровых черепков скатывается вниз с гигантского нагромождения. Капли дождя, падая на раскаленную массу, образуют теплый туман. Этот туман, питаемый непрекращающимся дождем, еще усиливает парную экваториальную духоту, какая бывает в разгар дождливого сезона.
Слева, как мне показалось очень близко, доносятся резкие выстрелы. Жерла извержения! К выстрелам время от времени примешивались какие-то неприятные свистящие звуки; их, очевидно, издавали выделявшиеся под давлением газы. Кусок шлаковой поверхности отвалился, и дьявольская масса шлепнулась, распласталась.
Осторожно идем вдоль высокой лавовой стены, поднимаясь к ее истокам.
Здесь лава поглотила лес, убрав с дороги цепкие препятствия, так сильно нас тормозившие. Больше нечего прорубать, надо только следить, куда ставишь ногу, чтобы не споткнуться об упавший ствол или камень. Несколько минут более быстрой, хотя и осторожной ходьбы, и мы вдруг оказались перед неописуемым хаосом, загромождавшим дорогу: три подломанных лавой дерева упали, перепутавшись кронами. Я попытался обойти их слева, но остановила глубокая естественная канава (частое явление в старых лавах), заросшая колючими кустами ежевики. Направо – пышущая жаром стена. Оставалось только пробиваться прямо.
– Ну, ребята, вперед!
Варега принялся прорубать проход сквозь сплетение ветвей, а я тем временем вынул из футляра киноаппарат и стал снимать пятно кроваво-красной магмы, обнажившейся благодаря обвалу среди груды шлака. И хотя это был мой первый опыт киносъемки, яркость горящей красноты соблазняла попробовать цветную пленку.
Я снимал всего несколько секунд, когда в видоискатель увидел, что раскаленный очаг начал вздуваться (вероятно, под новым наплывом лавы). Вдруг он вытолкнул «протуберанец», вытянувшийся в язык огненно-вязкой лавы. Язык все вздувался, удлинялся, потом сразу устремился на нас. Опомнившись после мгновенного оцепенения, я ясно представил себе всю опасность нашего положения.
Стараясь подавить волнение, мы с Пайей не торопясь, старательно убрали аппарат в футляр.
– Налево кругом, бежим!
Сильными ударами мачете они стараются пробиться сквозь чащу, но притупившиеся клинки только скользят по эластичным веткам, не перерубая их. Мои товарищи остановились, беспомощно опустив руки; белки их глаз стали огромными, а лица приобрели странный сероватый оттенок.
Онемев от ужаса, они словно покорились сверхъестественной силе, жаждущей их смерти. Я со своей стороны не испытывал ни малейшей покорности судьбе – лишь мгновенный леденящий страх, а затем острую властную жажду спастись во что бы то ни стало, наперекор всему.
– Дай сюда!
Выхватываю мачете из рук Пайи и со всех сил набрасываюсь на колючие кусты и лианы, захватываю их пучки левой рукой и, задыхаясь, весь во власти страха, рублю, рублю... Наконец чаща уступает, и мы немного продвигаемся вперед, но и лава также движется: ее жгущее дыхание обжигает голые икры ног.
Варега рубит рядом со мной. То, что лава сразу же не поглотила нас, ободрило моих спутников и вселило в них надежду. Бок о бок в напряженном молчании мы с Варегой кромсаем джунгли. Руки в крови, плечи ломит, движемся медленно, как в кошмаре. Лава нас уже настигает; спину, затылок жжет нестерпимо.
– У-у-х!! – раздается возглас облегчения: небольшое пространство, где растительность не так густа, дает возможность немного отдышаться. Но дальше опять чаща, обойти которую невозможно. Пайя взял у меня мачете и рубит вовсю. Выносливый Варега ни на секунду не прекращает почти безнадежной рубки. Немного утихнувший страх охватывает нас с новой силой. Шаг за шагом пробиваемся мы через густую чащу. Жар увеличивается с каждым мгновением; со всех сторон листья высыхают, съеживаются и трещат. Мучительная медлительность... Чувствую, как опять, и теперь еще сильнее, начинает жечь икры.
Боже правый, зачем меня понесло в это дрянное место?! Я напираю на рубящего впереди Варегу, чтобы хоть на один дюйм отстраниться от начинающего поджаривать жгучего дыхания. Сейчас, когда я ничего не делаю и целиком завишу от Пайи и Вареги в нашем бегстве, у меня есть время заняться самим собой. Воображаю, как я был смешон, когда, живо пробегая ладонями по икрам, бедрам и затылку, старался защититься от жара. Волосы на ногах сзади уже сгорели. Запахло паленым.
Наконец-то! Мы выбираемся из ужасной чащи. Не помня себя бежим сквозь более редкую поросль, перепрыгивая через препятствия, и едва переводя дух отдыхаем на вершине спасительной горки, изнеможенные, насквозь мокрые от пота и дождя.
В тридцати шагах позади чаща вспыхивает, как огромный сноп соломы...
Уже давно наступила ночь, когда мы после 14-часового непрерывного марша под нахлестывавшим дождем добрались до лагеря.
Но в каком состоянии! Мои прекрасные часы остановились, наполнившись водой. Вода проникла даже в бинокль, заполнив пространство между объективами и окулярами. Сухость внутри палатки показалась раем. Долго растираясь полотенцами и переодеваясь в сухое при мягком свете свечей, я ощущал полную радость бытия. Основательно поев, мы все трое выпили по нескольку стаканов крепкого грога; к нам охотно присоединился и Каньепала, хотя он целый день просидел в укрытии.
Я разбудил боев.
– Пайя, Каньепала, скорей!
Мгновенно палатка была сложена, все погружено, и ребята уже на ходу вскочили в машину.
Перед нами – багровое небо. Как будто подгоняемая нашим нетерпением, машина вырвалась на шоссе, начав безумное соревнование на скорость с огненным чудовищем... Но длилось оно не долго... Вскоре мы увидели впереди огненную стену. Я затормозил машину только в десяти метрах от ревевшего, как отдаленный водопад, ярко-красного лавового обрыва. С обеих сторон дороги гудел лесной пожар. Мы стояли и смотрели на полыхавший перед нами грандиозный костер.
Этот поток двигался гораздо быстрее, чем первый, перерезавший шоссе в самом начале извержения. За последние десять часов он прошел целое лье, и зарево в небе налево от нас говорило о том, что он подходил к озеру.
Было ясно, что проскользнуть нам удастся только в том случае, если первый поток (в 7 километрах на восток от нас), в последние дни как будто замедливший свое движение, еще не успел достигнуть берега озера. Тогда можно было бы попытаться обогнуть его фронт, чтобы добраться до безопасных склонов горы Мукунги.
Повернув обратно, мы поехали на восток и остановились перед уже погасшим темным высоким обрывом первого потока. Отобрали из багажа столько, сколько каждый из нас мог нести. Взяли все инструменты, пленку и книги, но все тяжелые вещи и машину пришлось бросить. Идя более или менее параллельно лаве, почти непрерывно прорубая дорогу, мы двигались на юг. Нас (во всяком случае меня) преследовал страх, что мы опоздали, что отступление отрезано.
Шли очень долго под возобновившимся дождем. После восхода солнца повернули на восток. Когда же в просветах леса мы увидели лаву, которая казалась потухшей и застывшей, у нас вновь появилась надежда.
Наконец вышли из леса и направились через маисовые поля и банановые плантации, взбиравшиеся по крутым склонам Мукунги.
Кто-то сказал, что фронт лавового потока находится в 100—150 метрах. Туда вела узкая тропинка, проложенная животными, но со вчерашнего дня многочисленные туристы еще больше ее расширили и утрамбовали.
Африканцы напрашивались в проводники. Это был для них хороший случай за полчаса заработать столько, сколько они обыкновенно зарабатывают за два дня и притом без всякого труда или опасности, так как лава текла очень медленно. Многие, поддавшись на уговоры, принимали их услуги. Бизнес начался.
На тропинке я встретился с группой туристов, возвращавшихся после осмотра «достопримечательности».
– Привет! Будьте осторожны, не подходите слишком близко.
Сквозь кусты ежевики, путаницу ветвей и лиан уже можно было видеть яркие факелы горящих деревьев. Еще несколько поворотов в колючих зарослях, и мы вдруг очутились перед чем-то похожим на огромную груду горящего кокса, подернутого очень тонкой серой пленкой.
Время от времени под действием непрерывного напора от лавового потока отрывался большой «ломоть» и, падая, разлетался на раскаленные куски. Несколько секунд была видна ярко-желтая «внутренность» потока, но очень скоро ее блеск тушила корка, образовавшаяся от охлаждения.
Фронт потока шириной почти в километр продвигался вперед отдельными отчетливо видными выступами или последовательными языками. Иногда один из них долго оставался в неподвижности потому, что рельеф почвы создавал препятствие, или потому, что подача материала сверху приостанавливалась. Иногда, наоборот, в той или иной точке фронта лава вдруг начинала течь с гораздо большей скоростью (порядка 100 метров в минуту), словно вышедшее из терпения чудовище решило прогнать зевак.
С приближением палящей стены растительность засыхала, листья съеживались, стволы деревьев раскалывались и сразу вспыхивали светлым пламенем. Однако очень крупные деревья не успевали потерять всю свою влагу до того, как к ним прикасалась лава, и, когда выбившийся из-под скопления шлака густо-красный язык пламени подбирался вплотную, он охватывал ствол, сжигал его у основания, и дерево падало в раскаленный поток, отправляясь с ним дальше по течению.
– Пайя, тала-тала.
Тала-тала – вообще очки, но в данном случае пироскоп. Пироскоп (оптический пирометр) – это прибор для измерения температуры, основанный на следующем принципе: все черные тела, доведенные до накала, принимают цвет, соответствующий данной температуре. В окуляр прибора помещена проволока, соединяющаяся с прибором и затем с электрической батареей. Если сквозь проволоку пропускать ток большего или меньшего напряжения, то она в зависимости от степени накала (т. е. температуры) будет принимать разные оттенки: красного или желтого. Прибор стандартизирован по раскаленным веществам известной температуры.
Мне достаточно было визировать лаву в окуляр и, включив электрическую батарею, изменять напряжение до тех пор, пока цвет проволоки не сольется с цветом лавы. Проделанный таким способом ряд измерений показал среднюю температуру 1030°С для самых горячих частиц раскаленной массы.
Вечер разогнал любопытных, а на следующий день лавовый поток перерезал дорогу.
***
Я хотел подойти поближе к кратерам. Западный центр деятельности, гораздо менее опасный взрывами, чем восточный, казался более доступным для наблюдения.Выйдя из лагеря на заре, мы обошли Румоку с севера и пошли в направлении, откуда доносился могучий рев. Не говорил ли Наполеон, что нужно всегда «идти навстречу пушкам?»
– Не боишься, Пайя, идти к огненной горе?
– Когда шетани (дьяволы) просыпаются, здешние жители в чащу больше не ходят,– сказал Пайя.
– Чего ты там наслушался?– Да вот они говорят: дьяволы просыпаются, потому что нечестивые люди не приносят жертву, разгневанные дьяволы бросают в них огненные камни. Тогда люди приносят овечку. Когда же дьяволы очень-очень сердятся, тогда им приносят корову.
– Удобный случай набить животы! – заметил я. – Да нет, бвана, овечку живую бросают в лаву. Несколько минут идем молча, потом Пайя опять вступает в разговор.
– Они говорят: иногда одной жертвы мало, значит, тут уже другая причина, почему шетани сердятся.
– Что же это такое?
– Великий старый вождь давно умер и теперь заболел на том свете; все прыгает, все вертится на постели – ай-й-й! И земля открывается!
– И значит, нужна еще жертва?
– Да, бвана. Жертвы не всегда помогают, но хуже от этого не становится!
И смеется, показывая белые зубы...
Мы очень медленно двигались по почве, состоящей из старой, окаменевшей лавы, полной трещин и ям, скрытых кустами. Целый день был потрачен на сражение с колючими джунглями. Во второй половине дня мы вышли к фронту – внушительной стене шлака, нагроможденного почти до 10-метровой высоты. Лава поступала очень медленно, почти незаметно для глаз. Только непрестанное падение крупных кусков шлака свидетельствовало о неослабевавшем напоре и движении.
Горячая рокочущая стена, от которой непрерывно отделялись клубы пара и серого дыма, преградила доступ к вулкану. Приходилось, увы, бить отбой.
В лагере баранье рагу, приготовленное в наше отсутствие Каньепалой, несколько утешило нас.
На следующий день мы опять пошли вперед, к сожалению, опять без проводника. Но я все-таки был доволен, потому что получил из Букаву киноаппарат, и мне не терпелось снять наиболее эффектные моменты грозного явления.
Принесший камеру худой и гибкий неустрашимый Варега согласился нам сопутствовать. Оставив Каньепалу, как обычно, сторожить лагерь, мы втроем пошли в далекий обход. Я рассчитывал достигнуть активных жерл, пройдя у подножия горы Шове – погасшего шлакового конуса, находившегося, как мне казалось, вблизи нашей цели.
Чрезвычайно тонкая пыль, выбрасываемая на большую высоту восточным кратером, вызывала конденсацию водяных паров воздуха, всегда очень обильных в тропиках; кроме того, непрерывно образующиеся огромные черные тучи обрушивались на нас ливнем. Не успели мы выйти, как уже промокли насквозь. Пошли по компасу сквозь мокрые джунгли. Иногда хорошо утоптанная слоновая тропа позволяла быстро пройти большой отрезок, но затем она или уклонялась в сторону от нужного направления, или разветвлялась и терялась. Опять в ход пускались мачете, срубались кусты ежевики, лианы, переплетение ветвей упавших деревьев. Шаг за шагом, час за часом ножи прокладывали дорогу, узкую и трудную, где приходилось протискиваться гуськом, шагая через стволы и спотыкаясь о куски базальта. Разнородные колючки кололи и до крови раздирали лицо и руки.
* * *
Во враждебных, пронизанных дождем джунглях мы шли медленно, в полном молчании; кругозор, замкнутый завесой из лиан и листвы, ограничивался всего несколькими метрами.Вода струится по голове и лицу, и я завидую Вареге и Пайе, с которых вода не стекает, а собирается в копнах волос; когда ее набирается слишком много, они ее стряхивают.
Время идет. Чаща, чаща и дождь... Мы в пути с рассвета, вот и полдень, а мы еще никуда не пришли.
Внезапно лес кончился, и открылся серый свод низких туч. Мы почти уперлись в огромный каменистый обрыв – край мощного потока лавы.
Над нами возвышается коричневый барьер высотой с трехэтажный дом. Шлаковая щебенка с нежным позвякиванием фарфоровых черепков скатывается вниз с гигантского нагромождения. Капли дождя, падая на раскаленную массу, образуют теплый туман. Этот туман, питаемый непрекращающимся дождем, еще усиливает парную экваториальную духоту, какая бывает в разгар дождливого сезона.
Слева, как мне показалось очень близко, доносятся резкие выстрелы. Жерла извержения! К выстрелам время от времени примешивались какие-то неприятные свистящие звуки; их, очевидно, издавали выделявшиеся под давлением газы. Кусок шлаковой поверхности отвалился, и дьявольская масса шлепнулась, распласталась.
Осторожно идем вдоль высокой лавовой стены, поднимаясь к ее истокам.
Здесь лава поглотила лес, убрав с дороги цепкие препятствия, так сильно нас тормозившие. Больше нечего прорубать, надо только следить, куда ставишь ногу, чтобы не споткнуться об упавший ствол или камень. Несколько минут более быстрой, хотя и осторожной ходьбы, и мы вдруг оказались перед неописуемым хаосом, загромождавшим дорогу: три подломанных лавой дерева упали, перепутавшись кронами. Я попытался обойти их слева, но остановила глубокая естественная канава (частое явление в старых лавах), заросшая колючими кустами ежевики. Направо – пышущая жаром стена. Оставалось только пробиваться прямо.
– Ну, ребята, вперед!
Варега принялся прорубать проход сквозь сплетение ветвей, а я тем временем вынул из футляра киноаппарат и стал снимать пятно кроваво-красной магмы, обнажившейся благодаря обвалу среди груды шлака. И хотя это был мой первый опыт киносъемки, яркость горящей красноты соблазняла попробовать цветную пленку.
Я снимал всего несколько секунд, когда в видоискатель увидел, что раскаленный очаг начал вздуваться (вероятно, под новым наплывом лавы). Вдруг он вытолкнул «протуберанец», вытянувшийся в язык огненно-вязкой лавы. Язык все вздувался, удлинялся, потом сразу устремился на нас. Опомнившись после мгновенного оцепенения, я ясно представил себе всю опасность нашего положения.
Стараясь подавить волнение, мы с Пайей не торопясь, старательно убрали аппарат в футляр.
– Налево кругом, бежим!
Сильными ударами мачете они стараются пробиться сквозь чащу, но притупившиеся клинки только скользят по эластичным веткам, не перерубая их. Мои товарищи остановились, беспомощно опустив руки; белки их глаз стали огромными, а лица приобрели странный сероватый оттенок.
Онемев от ужаса, они словно покорились сверхъестественной силе, жаждущей их смерти. Я со своей стороны не испытывал ни малейшей покорности судьбе – лишь мгновенный леденящий страх, а затем острую властную жажду спастись во что бы то ни стало, наперекор всему.
– Дай сюда!
Выхватываю мачете из рук Пайи и со всех сил набрасываюсь на колючие кусты и лианы, захватываю их пучки левой рукой и, задыхаясь, весь во власти страха, рублю, рублю... Наконец чаща уступает, и мы немного продвигаемся вперед, но и лава также движется: ее жгущее дыхание обжигает голые икры ног.
Варега рубит рядом со мной. То, что лава сразу же не поглотила нас, ободрило моих спутников и вселило в них надежду. Бок о бок в напряженном молчании мы с Варегой кромсаем джунгли. Руки в крови, плечи ломит, движемся медленно, как в кошмаре. Лава нас уже настигает; спину, затылок жжет нестерпимо.
– У-у-х!! – раздается возглас облегчения: небольшое пространство, где растительность не так густа, дает возможность немного отдышаться. Но дальше опять чаща, обойти которую невозможно. Пайя взял у меня мачете и рубит вовсю. Выносливый Варега ни на секунду не прекращает почти безнадежной рубки. Немного утихнувший страх охватывает нас с новой силой. Шаг за шагом пробиваемся мы через густую чащу. Жар увеличивается с каждым мгновением; со всех сторон листья высыхают, съеживаются и трещат. Мучительная медлительность... Чувствую, как опять, и теперь еще сильнее, начинает жечь икры.
Боже правый, зачем меня понесло в это дрянное место?! Я напираю на рубящего впереди Варегу, чтобы хоть на один дюйм отстраниться от начинающего поджаривать жгучего дыхания. Сейчас, когда я ничего не делаю и целиком завишу от Пайи и Вареги в нашем бегстве, у меня есть время заняться самим собой. Воображаю, как я был смешон, когда, живо пробегая ладонями по икрам, бедрам и затылку, старался защититься от жара. Волосы на ногах сзади уже сгорели. Запахло паленым.
Наконец-то! Мы выбираемся из ужасной чащи. Не помня себя бежим сквозь более редкую поросль, перепрыгивая через препятствия, и едва переводя дух отдыхаем на вершине спасительной горки, изнеможенные, насквозь мокрые от пота и дождя.
В тридцати шагах позади чаща вспыхивает, как огромный сноп соломы...
Уже давно наступила ночь, когда мы после 14-часового непрерывного марша под нахлестывавшим дождем добрались до лагеря.
Но в каком состоянии! Мои прекрасные часы остановились, наполнившись водой. Вода проникла даже в бинокль, заполнив пространство между объективами и окулярами. Сухость внутри палатки показалась раем. Долго растираясь полотенцами и переодеваясь в сухое при мягком свете свечей, я ощущал полную радость бытия. Основательно поев, мы все трое выпили по нескольку стаканов крепкого грога; к нам охотно присоединился и Каньепала, хотя он целый день просидел в укрытии.
* * *
Я поднялся около 3 часов утра. Выйдя из палатки, еще в полусне, я уже почувствовал, что происходит что-то неладное. В голове сразу же прояснилось, и я понял, что случилось: в то время как предыдущие ночи краснота на небе протягивалась с северо-запада на юго-восток под углом примерно в 80°, сейчас зарево внезапно охватило весь запад. Это значит, что поток, излившийся из западных жерл, к которым мы были так близко днем, грозил перерезать нам дорогу на Саке. Катастрофа! Наш единственный путь отступления – дорога в Гому – уже был отрезан.Я разбудил боев.
– Пайя, Каньепала, скорей!
Мгновенно палатка была сложена, все погружено, и ребята уже на ходу вскочили в машину.
Перед нами – багровое небо. Как будто подгоняемая нашим нетерпением, машина вырвалась на шоссе, начав безумное соревнование на скорость с огненным чудовищем... Но длилось оно не долго... Вскоре мы увидели впереди огненную стену. Я затормозил машину только в десяти метрах от ревевшего, как отдаленный водопад, ярко-красного лавового обрыва. С обеих сторон дороги гудел лесной пожар. Мы стояли и смотрели на полыхавший перед нами грандиозный костер.
Этот поток двигался гораздо быстрее, чем первый, перерезавший шоссе в самом начале извержения. За последние десять часов он прошел целое лье, и зарево в небе налево от нас говорило о том, что он подходил к озеру.
Было ясно, что проскользнуть нам удастся только в том случае, если первый поток (в 7 километрах на восток от нас), в последние дни как будто замедливший свое движение, еще не успел достигнуть берега озера. Тогда можно было бы попытаться обогнуть его фронт, чтобы добраться до безопасных склонов горы Мукунги.
Повернув обратно, мы поехали на восток и остановились перед уже погасшим темным высоким обрывом первого потока. Отобрали из багажа столько, сколько каждый из нас мог нести. Взяли все инструменты, пленку и книги, но все тяжелые вещи и машину пришлось бросить. Идя более или менее параллельно лаве, почти непрерывно прорубая дорогу, мы двигались на юг. Нас (во всяком случае меня) преследовал страх, что мы опоздали, что отступление отрезано.
Шли очень долго под возобновившимся дождем. После восхода солнца повернули на восток. Когда же в просветах леса мы увидели лаву, которая казалась потухшей и застывшей, у нас вновь появилась надежда.
Наконец вышли из леса и направились через маисовые поля и банановые плантации, взбиравшиеся по крутым склонам Мукунги.
Второй рукав
Подобно новичку-боксеру, выступающему против старой ринговой лисицы, я с самого же начала дал себя побить. Виной, конечно, было отсутствие профессиональных навыков. Задыхаясь, добрался я до своего пристанища и стал собирать силы для новой атаки.
«Пристанище» – это расположенная на берегу озера плантация моих друзей Мюнк, где мы нашли чудесный приют после треволнений прошедшей ночи. Гостеприимство обитателей саванн хорошо известно и обычно, но гостеприимство Адриена и Алиетты Мюнк было просто сказочным.
Благодаря их более чем 20-летнему опыту и умению уговаривать африканцев мне наконец удалось нанять носильщиков, не побоявшихся идти навстречу «красным дьяволам». Но и мои хозяева (положительный, спокойный Адриен и его отважная жена) не ограничились одной помощью, а решили сами принять участие в новой попытке подойти к вулкану.
Оба лавовых потока протекали между плантацией Бугено и западным центром вулканической активности, до которого я пока тщетно стремился добраться. Поэтому, естественно, наш караван направился к этому второму, гораздо более эффектному взрывному очагу извержения.
Хорошая тропа вела до деревни Лузайо, пристроившейся среди банановых рощ наверху маленького конического холма. Оттуда уже гораздо менее отчетливая тропинка, скоро превратившаяся просто в слоновую тропу, привела нас к большой луже дождевой воды. В этой местности, где почва состоит из пористых лав, немедленно поглощающих дождевую воду, и где не может образоваться ни речка, ни ручей, существование прудика представляло собой такую удачную находку, что мы решили раскинуть лагерь возле него на поросшей травой поляне. Я потерял уже несколько драгоценных дней, пытаясь в одиночку выполнить данное мне поручение, сегодня же трехчасовая прогулка привела нас к вулкану.
Вот он, совсем близко. С ужасающим шумом гигантский столб докрасна раскаленных бомб, поднявшись до ста метров, постепенно угасал и сыпался на землю в виде черноватого града. Комья лавы падали так густо, что за 10 дней там, где была покрытая лесом долина, образовался новый конус высотой в 50 метров.
Эта долина лежала у наших ног на глубине нескольких туазов[6]. Нас отделяло от вулкана пространство в два или три гектара, заваленное оголенными деревьями, лишь у некоторых кое-где на ветвях еще держались опаленные листья. С того места, где мы находились, не было видно ни подножия конуса, ни потоков лавы, поэтому мы опять поднялись и, пройдя сначала небольшую саванну, затем часть леса, оказались в длинной просеке, совсем недавно образованной извержением. Здесь деревья, вырванные с корнем или сломанные, густо лежали на покрывавшем почву слое шлака. Просека шириной в 20 шагов уходила вдаль налево, а в нескольких сотнях метров прямо перед нами поднимался во всем его величии рокочущий конус, увенчанный громадным пурпурным султаном. Временами вулкан вдруг умолкал, но во внезапно наступавшей тишине чувствовалось что-то еще более грозное. Как будто какой-то страшный зверь притаился для нового, еще более опасного прыжка.
Мы сделали еще несколько шагов до зоны падения лапилли, но дальше не рискнули идти, не надеясь на свой слишком незначительный опыт. Забыв о времени, мы не отрываясь смотрели на поразительную картину.
Непрерывно подступавшая и выбрасываемая магма образовала над кратером мощную раскаленную колонну. Подбрасываемые частицы отскакивали в сторону, гасли и медленно падали на землю; масса их была так густа, что на фоне пламенеющей красноты они казались непрерывно падающим темным снегом. Нас мало-помалу заворожило такое непрекращавшееся движение поднимавшихся и опускавшихся точек, головокружительная карусель их пересекающихся траекторий и внезапные раскаты канонады, по временам прорезавшие мощный монотонный гул вулкана.
Над всем этим страшным «представлением» дым сгущался в черные с синеватым отливом тучи, окрашивавшиеся над кратером в фиолетово-красный цвет.
«Пристанище» – это расположенная на берегу озера плантация моих друзей Мюнк, где мы нашли чудесный приют после треволнений прошедшей ночи. Гостеприимство обитателей саванн хорошо известно и обычно, но гостеприимство Адриена и Алиетты Мюнк было просто сказочным.
Благодаря их более чем 20-летнему опыту и умению уговаривать африканцев мне наконец удалось нанять носильщиков, не побоявшихся идти навстречу «красным дьяволам». Но и мои хозяева (положительный, спокойный Адриен и его отважная жена) не ограничились одной помощью, а решили сами принять участие в новой попытке подойти к вулкану.
Оба лавовых потока протекали между плантацией Бугено и западным центром вулканической активности, до которого я пока тщетно стремился добраться. Поэтому, естественно, наш караван направился к этому второму, гораздо более эффектному взрывному очагу извержения.
Хорошая тропа вела до деревни Лузайо, пристроившейся среди банановых рощ наверху маленького конического холма. Оттуда уже гораздо менее отчетливая тропинка, скоро превратившаяся просто в слоновую тропу, привела нас к большой луже дождевой воды. В этой местности, где почва состоит из пористых лав, немедленно поглощающих дождевую воду, и где не может образоваться ни речка, ни ручей, существование прудика представляло собой такую удачную находку, что мы решили раскинуть лагерь возле него на поросшей травой поляне. Я потерял уже несколько драгоценных дней, пытаясь в одиночку выполнить данное мне поручение, сегодня же трехчасовая прогулка привела нас к вулкану.
Вот он, совсем близко. С ужасающим шумом гигантский столб докрасна раскаленных бомб, поднявшись до ста метров, постепенно угасал и сыпался на землю в виде черноватого града. Комья лавы падали так густо, что за 10 дней там, где была покрытая лесом долина, образовался новый конус высотой в 50 метров.
Эта долина лежала у наших ног на глубине нескольких туазов[6]. Нас отделяло от вулкана пространство в два или три гектара, заваленное оголенными деревьями, лишь у некоторых кое-где на ветвях еще держались опаленные листья. С того места, где мы находились, не было видно ни подножия конуса, ни потоков лавы, поэтому мы опять поднялись и, пройдя сначала небольшую саванну, затем часть леса, оказались в длинной просеке, совсем недавно образованной извержением. Здесь деревья, вырванные с корнем или сломанные, густо лежали на покрывавшем почву слое шлака. Просека шириной в 20 шагов уходила вдаль налево, а в нескольких сотнях метров прямо перед нами поднимался во всем его величии рокочущий конус, увенчанный громадным пурпурным султаном. Временами вулкан вдруг умолкал, но во внезапно наступавшей тишине чувствовалось что-то еще более грозное. Как будто какой-то страшный зверь притаился для нового, еще более опасного прыжка.
Мы сделали еще несколько шагов до зоны падения лапилли, но дальше не рискнули идти, не надеясь на свой слишком незначительный опыт. Забыв о времени, мы не отрываясь смотрели на поразительную картину.
Непрерывно подступавшая и выбрасываемая магма образовала над кратером мощную раскаленную колонну. Подбрасываемые частицы отскакивали в сторону, гасли и медленно падали на землю; масса их была так густа, что на фоне пламенеющей красноты они казались непрерывно падающим темным снегом. Нас мало-помалу заворожило такое непрекращавшееся движение поднимавшихся и опускавшихся точек, головокружительная карусель их пересекающихся траекторий и внезапные раскаты канонады, по временам прорезавшие мощный монотонный гул вулкана.
Над всем этим страшным «представлением» дым сгущался в черные с синеватым отливом тучи, окрашивавшиеся над кратером в фиолетово-красный цвет.
Большая трещина
Длинная заваленная деревьями просека, которую мы обнаружили, образовалась, по-видимому, в начале извержения.
Повернувшись спиной к вулкану, мы прошли по просеке на восток несколько сот метров. Общее направление просеки было строго прямолинейным, а ширина ее на всем протяжении была одинаковой. Везде неглубокий слой синевато-черного шлака, скрипевшего под ногами. Посередине этого своеобразного проспекта зияла трещина шириной почти в 2 метра. Кое-где она была завалена осыпавшимися стенками, а кое-где до краев заполнена ею же изверженной лавой, теперь уже совершенно застывшей.
– Здорово, должно быть, грохнуло, когда эта щель разверзлась.
– Теперь я понимаю,– вскрикнула Алиетта своим особенным, звучным голосом,– почему все слетело тогда с этажерок!
Адриен засмеялся:
–Это было в четыре утра. Мы так рано никогда не встаем, но на этот раз вмиг вскочили и выбежали на улицу.
– Ну и дальше? – заинтересовался я.
– А дальше ничего. Алиетта расставила уцелевшие вещицы по местам и вымела осколки, а я сразу опять лег спать.
Этот сейсмический толчок – резкий, сильный и короткий – ощущался только в радиусе 20—30 километров. На большем расстоянии его никто не заметил.
В этом заключается особенность вулканических землетрясений: вследствие того что они происходят вблизи поверхности, колебания, хотя и очень сильные, далеко распространяться не могут.
Толчок, отмеченный в Бугено, произошел от внезапного появления трещины, по краю которой мы теперь спокойно шли. Под напором магмы верхний слой земной коры разорвался или, вернее, треснул, а волны, разошедшиеся от места внезапного толчка на 15 километров, сбросили безделушки и разбудили спящих.
– Какого числа это было? – спросил я, вынимая записную книжку и собираясь добросовестно записывать.
– Двадцать девятого февраля,– ответил Адриен.– По-видимому, для этого трюка нужен был обязательно високосный год.
После толчка в Бугено воцарилось обычное спокойствие... но только до середины следующей ночи. Страшный рев среди ночи опять выгнал жителей на улицу. И белые и африканцы видели, как гигантский огненный столб, ярко осветивший мрак ночи, с грохотом поднимался из новорожденного вулкана. Магме потребовалось около 24 часов, чтобы подняться до поверхности трещины, ею же образованной.
Пройдя немногим больше километра на восток, мы увидели, что большая трещина разветвлялась, образуя сеть более мелких.
На западе трещина продолжалась до кратера порожденного ею вулкана. Позже мне удалось установить, что она тянулась дальше вулканического жерла более чем на 6 километров, до второго жерла, но уже не взрывного, а эффузивного; именно его я тщетно пытался достигнуть с первых шагов моего исследования. Суммируя, можно сказать, что мы имели дело с извержением трещинного типа, напоминавшим, конечно в несравненно меньшем масштабе, извержение, произведшее в XVIII веке такое опустошение в Исландии.
Какое же напряжение, нараставшее в течение многих лет, какое молниеносное восстановление постепенно нарушавшегося равновесия нужно было для того, чтобы вызвать подобный разрыв земной коры?!
Долгое время считали, что под внешней поверхностной оболочкой (корой) Земли находится под давлением жидкое расплавленное вещество, а вулканы представляют собой как бы предохранительные клапаны этого титанического котла.
Повернувшись спиной к вулкану, мы прошли по просеке на восток несколько сот метров. Общее направление просеки было строго прямолинейным, а ширина ее на всем протяжении была одинаковой. Везде неглубокий слой синевато-черного шлака, скрипевшего под ногами. Посередине этого своеобразного проспекта зияла трещина шириной почти в 2 метра. Кое-где она была завалена осыпавшимися стенками, а кое-где до краев заполнена ею же изверженной лавой, теперь уже совершенно застывшей.
– Здорово, должно быть, грохнуло, когда эта щель разверзлась.
– Теперь я понимаю,– вскрикнула Алиетта своим особенным, звучным голосом,– почему все слетело тогда с этажерок!
Адриен засмеялся:
–Это было в четыре утра. Мы так рано никогда не встаем, но на этот раз вмиг вскочили и выбежали на улицу.
– Ну и дальше? – заинтересовался я.
– А дальше ничего. Алиетта расставила уцелевшие вещицы по местам и вымела осколки, а я сразу опять лег спать.
Этот сейсмический толчок – резкий, сильный и короткий – ощущался только в радиусе 20—30 километров. На большем расстоянии его никто не заметил.
В этом заключается особенность вулканических землетрясений: вследствие того что они происходят вблизи поверхности, колебания, хотя и очень сильные, далеко распространяться не могут.
Толчок, отмеченный в Бугено, произошел от внезапного появления трещины, по краю которой мы теперь спокойно шли. Под напором магмы верхний слой земной коры разорвался или, вернее, треснул, а волны, разошедшиеся от места внезапного толчка на 15 километров, сбросили безделушки и разбудили спящих.
– Какого числа это было? – спросил я, вынимая записную книжку и собираясь добросовестно записывать.
– Двадцать девятого февраля,– ответил Адриен.– По-видимому, для этого трюка нужен был обязательно високосный год.
После толчка в Бугено воцарилось обычное спокойствие... но только до середины следующей ночи. Страшный рев среди ночи опять выгнал жителей на улицу. И белые и африканцы видели, как гигантский огненный столб, ярко осветивший мрак ночи, с грохотом поднимался из новорожденного вулкана. Магме потребовалось около 24 часов, чтобы подняться до поверхности трещины, ею же образованной.
Пройдя немногим больше километра на восток, мы увидели, что большая трещина разветвлялась, образуя сеть более мелких.
На западе трещина продолжалась до кратера порожденного ею вулкана. Позже мне удалось установить, что она тянулась дальше вулканического жерла более чем на 6 километров, до второго жерла, но уже не взрывного, а эффузивного; именно его я тщетно пытался достигнуть с первых шагов моего исследования. Суммируя, можно сказать, что мы имели дело с извержением трещинного типа, напоминавшим, конечно в несравненно меньшем масштабе, извержение, произведшее в XVIII веке такое опустошение в Исландии.
Какое же напряжение, нараставшее в течение многих лет, какое молниеносное восстановление постепенно нарушавшегося равновесия нужно было для того, чтобы вызвать подобный разрыв земной коры?!
Долгое время считали, что под внешней поверхностной оболочкой (корой) Земли находится под давлением жидкое расплавленное вещество, а вулканы представляют собой как бы предохранительные клапаны этого титанического котла.