"Если чувства Ваши таковы же, как и мои, - пишет он жене, - то я уеду в Лиссабон только вместе с Вами или же останусь дома, но с Вами не расстанусь. Ибо без Вас я не то чтобы несчастен, но не могу быть счастливым. И ради Вас, ради самого себя и ради маленькой Эдит я не соглашусь на разлуку. Привязанность, которая должна вырасти между нею и мною за этот год, если богу угодно будет нам ее оставить, - это вещь сама по себе слишком прекрасная и слишком важная по своим последствиям, чтобы поступиться ею из-за небольшого неудобства для Вас или для меня... Обо всем этом мы еще потолкуем на досуге; только, дорогая, дорогая Эдит, ни за что не будем расставаться!"
   Вот вам бедный джентльмен-литератор. У Первого Джентльмена Европы тоже были жена и дочь. Любил ли он их так? Был ли им верен? Жертвовал ли ради них своим удобством и показывал ли им высокий пример праведности и чести? Первому Гуляке Англии не было даровано такого счастья. Пиль предложил сделать Саути баронетом, и на это представление король уже дал согласие. Но поэт благородно отклонил баронетство.
   "У меня есть, - пишет он, - пенсион, который достался мне заботами моего доброго друга Ч. Уинна, и, кроме того, я получил премию лауреата. Последняя сразу же целиком ушла как взнос по страхованию моей жизни на сумму в 3000 фунтов, что, вместе с еще одной, более ранней, страховкой составляет мое единственное обеспечение для семьи. Все, что сверх этого, я должен добывать трудом. Работал я всегда ради хлеба насущного, и ничего, кроме хлеба насущного, не заработал, ибо, имея высшую цель, я не искал популярности и не преследовал корысти и посему не имел возможности что-либо откладывать. Прошлый год, впервые за всю мою жизнь, я располагал средствами к существованию на год вперед. Это разъяснение покажет, сколь неразумно и неуместно было бы мне принять сан, весьма для меня лестный, о котором Вы для меня хлопотали".
   Как благородна эта бедность литератора в сравнении с богатством его господина! Даже жалкий его пенсион служил предметом для насмешки его врагам, а ведь заслуги и скромность этого государственного пенсионера неоспоримы не то что у другого нахлебника национальной казны, который получал по сто тысяч фунтов в год и тем не менее потребовал у парламента еще шестьсот пятьдесят тысяч.
   Другим подлинным рыцарем тех времен был Катберт Коллингвуд; с тех пор как небо сотворило джентльменов, мне кажется, не было на свете лучшего, нежели он. Можно, по-видимому, прочесть о подвигах более славных, совершенных другими людьми; но где найти жизнь, исполненную такого благородства, доброты, прекрасной преданности долгу, где еще найти такое честное, верное сердце? Ярче, стократ ярче, чем блеск успеха и сияние гения, сверкает чистая и высокая слава Коллингвуда. Память о его геройстве и ныне будоражит сердца британцев. А при мысли о его доброте, нежности и благочестии на душе у нас становится тепло и ясно. Когда читаешь, как он и его великий товарищ шли на битву, с которой в истории бессмертно связаны их имена, на ум поневоле приходит старое английское выражение и старое английское понятие: христианская честь. Что за джентльмены они были, какие благородные сердца бились в их груди! "Нам не приходится, любезный Коля, пишет ему Нельсон, - предаваться мелочной зависти; перед нами одна великая цель - встретить врага и завоевать почетный мир для нашей родины". При Трафальгаре, видя, как "Ройал Соверин" в одиночку вторгается в строй объединенных флотилий, лорд Нельсон сказал капитану Блэквуду: "Смотрите, как ведет в бой свой корабль этот славный Коллингвуд! Завидую ему!" И такой же порыв рыцарского чувства возник в сердце честного Коллингвуда. Начиная сражение, он сказал: "Чего бы не дал Нельсон, чтобы оказаться здесь!"
   А после боя 1 июня он пишет:
   "Несколько дней мы крейсировали, как неудачники, которые попусту ищут то, чего не могут найти, покуда наконец утром в день рождения маленькой Сары, между восемью и девятью часами, не обнаружили прямо по ветру французский флот в двадцать пять парусов. Мы пустились в преследование, они развернулись по ветру, и мы сблизились на расстояние пяти миль. Ночь прошла в наблюдении и подготовке к предстоящему дню, и много благословений послал я моей Саре, на случай, если больше мне ее уже благословить не придется. На рассвете мы двинулись им навстречу, подойдя, выровняли строй, и тогда, уже около восьми часов, адмирал поднял сигнал, чтобы каждый корабль завязал ближний бой с противостоящим кораблем противника. Распустив паруса, мы устремились вперед, так что возвеселилось бы и самое холодное сердце, наводя ужас на бестрепетного врага. Корабль, с которым назначено было нам сразиться, стоял третьим после французского флагмана, и нам пришлось принять бортовые залпы и флагмана, и двух других судов между ними, и притом по два-три раза, прежде чем у нас выпалила хоть одна пушка. Время приближалось к десяти, и я заметил адмиралу, что в эту пору жены наши идут в церковь, но что, по-моему, звон в ушах у французов будет еще оглушительнее, чем деревенский благовест".
   Никакими" словами не передать чувства, которые охватывают при чтении простых строк этого героя. В них звучит бесстрашие и торжество победителей, но превыше всего - любовь. Христианский воин ночь перед боем проводит в бдении и подготовке к завтрашним трудам, и думает о своих любимых дома, и шлет благословения маленькой Саре - на случай, если больше благословлять ее ему уже не придется. Кто не захочет сказать "аминь" к его молитве? Она была благословением и самой его родине, эта молитва бесстрашного, нежного сердца.
   Как образец английского джентльмена минувшего века нами назван славный воин и два литератора; помянем в этой связи еще и священнослужителя, чью трогательную историю, должно быть, читали и хорошо помнят те из моих слушателей, кто постарше возрастом, - и причислим к лучшим английским джентльменам преподобного Реджинальда Хибера. Очаровательный поэт и счастливый обладатель всех даров и талантов - знатного рождения, острого ума, славы, доброго имени и разностороннего образования, - он был всеми любимым священником родного прихода в Ходнете, "давал советы тем, кто испытывал трудности, помогал бедствующим, утешал страждущих и нередко преклонял колена у одра болезни с риском для собственной жизни; поддерживая и вдохновляя слабых, умиротворяя враждующих и щедро одаряя нуждающихся".
   Когда ему было предложено место епископа в Индии, он сначала отказался; но потом, посовещавшись с самим собой (и с тем Советчиком, к Которому такие люди прибегают со своими сомнениями), он взял свой отказ обратно и стал готовиться к новой миссии и к разлуке с любимым приходом. "Детки, любите друг друга и прощайте друг другу", - таковы были его последние святые слова, обращенные к плачущей пастве. И он покинул своих прежних прихожан, зная, быть может, что больше уже с ними не увидится. Как и у других названных выше хороших людей, любовь и долг составляли цель его жизни. Счастливец. Счастливцы все те, кто хранит им верность! По пути он пишет жене такие очаровательные строки:
   Когда б при мне с детьми была ты, о любовь моя,
   Легко по Гангу бы плыла крылатая ладья!
   На палубе я в тишине, чуть занялся рассвет,
   Зной не настал, но тяжко мне: тебя со мною нет.
   Брожу на гангском берегу, а мысль моя - с тобой,
   Тебя забыть я не могу вечернею порой.
   Я книги в полдень разложил - не пишется, беда!
   И труд мой без тебя постыл, без твоего суда.
   Когда я господу молюсь, колени преклоня,
   Возносишь ты, не ошибусь, молитву за меня.
   Вперед, куда бы долг ни вел в мельканье дней и тьмы:
   О знойный индостанский дол, альморские холмы,
   О сень делийских пышных врат, о заросли Мальвы,
   Грядущих сладостных отрад не умалите вы.
   Вовек не мог Бомбей седой такого счастья знать,
   Как то, что ждет нас, лишь с тобой там встретимся опять.
   Разве это не то же самое, что Коллингвуд и Сара или Саути и Эдит? Душевная привязанность составляет часть его жизни. Да и что была бы без этого жизнь? Без любви я не мыслю себе джентльмена.
   В своих "Путешествиях по Индии" Хибер трогательно описывает, как он спросил жителей одного города, кого из правителей Индии они ставят выше всех, и оказалось, что хотя никто не оспаривает величия лорда Уэсли и Уоррена Хастингса, однако теплее всего люди вспоминают судью Кливленда, который умер в 1784 году двадцати девяти лет от роду. Над его могилой установлен монумент, и до сих пор в память о нем справляется религиозный праздник, а в родной стране подобным же образом сегодня горячо чтут память о благородном Хибере.
   Так, стало быть, Кливленд умер в 1784 году, но до сих пор любим язычниками? А ведь 1784 год - важная дата и в жизни нашего друга, Первого Джентльмена Европы. Разве вы не знаете, что в этом году он справлял свое совершеннолетие и открытие Карлтон-Хауса и задал грандиозный бал для знати и дворянства, на котором, без сомнения, красовался в том бесподобном розовом кафтане, о котором шла речь выше? Мне очень хотелось побольше узнать об этом бале, и я стал, ища сведений, перелистывать старые журналы. Празднество происходило 10 февраля, и вот в мартовском номере "Европейского журнала" я сразу же нашел, что искал:
   "Теперь, когда работы по перестройке Карлтон-Хауса завершены, мы предлагаем читателям описание праздничных покоев, какими они открылись десятого числа прошедшего месяца, когда Его Королевское Высочество давал бал для знати и дворянства...
   При входе в приемную залу занимается дух от невыразимого ощущения блеска и величия. Трон Его Высочества сделан из золота и обтянут алым камчатным шелком, каждая ножка оканчивается четырьмя львиными головами, символизирующими храбрость и силу, и обвита змеей, означающей мудрость. Над спинкой трона - изображение шлема Минервы, а на окнах - многокрасочный святой Георгий в сияющем нимбе.
   Но истинный шедевр - это большой салон; здесь каждое украшение свидетельствует о несравненной изобретательности. Стены драпированы атласом лимонного цвета с фигурами, оконные занавеси, обивка кресел и диванов - того же цвета. Потолок украшен аллегорическими картинами, на них изображены Грации и Музы, а также Юпитер, Меркурий, Аполлон и Парис. По концам залы стоят два огромных канделябра золоченой бронзы. Невозможно словами передать, каким они отличаются необыкновенным мастерством и тонкостью отделки, - это две пальмы, ветви которых расходятся на пять сторон, чтобы лучше отражать свет, а под ними стоят две прелестные сельские нимфы, обвивая стволы гирляндами цветов. В центре же висит роскошная люстра. Чтобы оценить весь интерьер dan son plus beau jour {В самой выгодном свете (франц.).}, его лучше всего разглядывать в зеркало над камином. Анфилада комнат от салона до бальной залы являет собой при распахнутых дверях поистине грандиознейшее зрелище в истории".
   А в "Журнале джентльмена" за этот же месяц и год - март, 1784 содержится описание другого торжества, в котором главное участие принимал другой великий джентльмен, тоже англичанин по происхождению.
   "В соответствии с приказом, Его Превосходительство Главнокомандующий был допущен на публичное заседание Конгресса, и председатель, сев на свое место, после паузы объявил, что депутаты собрались и готовы его выслушать. И тогда, поднявшись, он произнес такую речь:
   - Господин председатель, великие события, в зависимость от которых я ставил мою отставку, наконец произошли. И ныне я пришел в Конгресс, дабы сложить перед ним данные мне полномочия, и прошу освободить меня от службы моему отечеству.
   Счастливый признанием нашей независимости и суверенности, я ухожу с поста, который в свое время принимал не без колебаний, смолкнувших, однако, перед уверенностью в правоте нашего дела, перед поддержкой нации и ее высшего органа и перед покровительством Неба. Завершая этот последний этап моей государственной службы, я поручаю интересы нашего любезнейшего отечества заботам Всемогущего Бога и тех, кому принадлежит руководство, Его святому заступничеству. Выполнив назначенную мне работу, я удаляюсь с театра исторических действий; и, сердечно прощаясь с этим высоким органом власти, под чьим началом я так долго действовал, слагаю мои полномочия и удаляюсь от обязанностей общественной жизни.
   На эти слова председатель отвечал:
   - Сэр, отстояв знамя свободы в Новом Свете и преподав полезный урок и угнетателям и угнетенным, вы удаляетесь от дел с благословением ваших сограждан; слава же ваших достоинств не прекратится с вашим военным командованием, но перейдет в отдаленнейшие века".
   Так что же было самым грандиозным зрелищем в истории: вступительное празднество принца Георга или отставка Вашингтона? Кем будут восхищаться последующие века: бездельником в кружевах и блестках, танцующим на балах, или же героем, вкладывающим меч в ножны, после того как прожита жизнь, отмеченная незапятнанной честью, безупречной чистотой и бестрепетной храбростью и увенчанная решительной победой? Что значит быть джентльменом? Означает ли это - иметь возвышенные цели, вести беспорочную жизнь, хранить в чистоте честь; пользоваться уважением сограждан и любовью в кругу семьи; скромно принимать удачу; в беде оставаться твердым и равно в счастье и несчастье отстаивать правду? Укажите мне счастливого гражданина, о котором по справедливости можно сказать все это, и в нем мы сможем приветствовать настоящего джентльмена, какое бы положение в обществе он ни занимал; укажите мне счастливого принца, заслуживающего такую же хвалу, и он может уверенно рассчитывать на нашу любовь и преданность.
   В сердце британца сохранилось теплое чувство к Георгу III - не потому, чтобы он был мудр и справедлив, но за то, что жизнь он вел чистую, помыслы имел честные и по своему разумению почитал бога. Думается мне, что от той, кто унаследовала его скипетр, мы можем ждать правления более мудрого и жизни столь же чистой и честной; и я уверен, что будущий живописец наших обычаев отдаст справедливую дань этой прекрасной жизни и сохранит достойную память об этой незапятнанной добродетели.
   Комментарии
   Очерки Теккерея о четырех королях Ганноверской династии, правивших в Англии с 1714 по 1830 год, представляют собой лекции, прочитанные автором сначала в Соединенных Штатах, а затем у себя на родине. Они были написаны в августе - октябре 1855 года. На создание их ушло менее трех месяцев, однако замысел свой писатель вынашивал более трех лет, и любопытно проследить зарождение и эволюцию этого замысла.
   Летом 1852 года, закончив свой первый крупный исторический роман "История Генри Эсмонда", Теккерей отправился в путешествие по Европе. Позади были два года напряженного труда, два года, отданные истории, английскому XVIII веку. До "Эсмонда" он работал над лекциями о писателях той эпохи ("Английские юмористы XVIII века") и читал их во многих городах страны. Лекции имели успех, принесли ему немалый доход, и он получил приглашение в Америку, куда должен был отправиться осенью этого года. Но пока, летом, он наслаждался отдыхом, переезжал из одного европейского города в другой, "узнавал" описанные им в "Эсмонде" места сражений и размышлял о будущих книгах. 6 июля он пишет матери из Вены: "У меня было намерение написать лекции о "Четырех Георгах" и для этого побывать в Ганновере... Если я возьмусь за эту тему, то у меня неизбежно сорвется с языка что-нибудь непочтительное, а так как я не чувствую некоего веления свыше выполнить эту работу, то, пожалуй, лучше подыскать что-то другое..." Тема и привлекала и отпугивала его. Только что завершенный "Эсмонд" оканчивался водворением на престол первого Георга, и писатель с удовольствием продолжил бы рассказ об Англии того времени. Но, с другой стороны, он знал, что его описание королей и придворной жизни поневоле будет выдержано в обличительных тонах. Семь лет назад, в 1845 году, Теккерей, тогда еще никому не известный сотрудник "Панча", мог себе позволить опубликовать на страницах этого юмористического журнала "дерзкие" стихи под названием "Георги", где давал короткую и язвительную характеристику каждому из королей (см. т. 2 наст. Собр. соч.). Но теперь автор прославивших его "Ярмарки" и "Пенденниса" ("Эсмонд" тогда еще не вышел) не хотел бы рисковать недавно и с таким трудом завоеванным положением в обществе и благосклонностью сильных мира сего. Однако, признавая, что разумнее отказаться от этих лекций, он в том же письме не без улыбки замечает: "Именно поэтому я и примусь за них". Писатель посещает Ганновер и, вернувшись в Лондон за полтора месяца до отплытия в Америку, садится за работу, рассчитывая прочесть там "Георгов", "когда всем наскучат... старые, набившие оскомину юмористы". Именно в это время Теккерея, вынужденного платить дань своей популярности, наперебой приглашают знатные леди и лорды: он посещает обеды, вечера, завязывает новые знакомства... Вскоре писатель сообщает, что окончательно оставил мысль о "Георгах".
   Успех его чтений в Соединенных Штатах и знакомство с жизнью, во многом отличной от устоявшегося консервативного быта Англии, вновь возвращают его к прежнему замыслу. Но к тому времени он претерпевает некоторые изменения. Теккерей мечтает на следующий год приехать в Америку с лекциями, название которых будет - "Светские люди". "Светские люди! Честерфилд, Уолпол, Уортон, Браммел, - пишет он, уже вернувшись, одной американской корреспондентке, какая это будет забавная сатира! Какая прекрасная возможность для молодых людей изучить европейские нравы!" Но он вновь откладывает осуществление своего плана, болезнь заставляет его перенести поездку в Америку на следующий, 1855 год. Писатель начинает новый роман - "Ньюкомы", который заканчивает в конце июня 1855 года. Не желая откладывать дальше свое второе посещение Нового Света, он намечает день отплытия -13 октября, хотя лекций, которые он должен будет там читать, еще нет. В августе он начинает диктовать своему секретарю первый очерк. Но посвящен он не блестящим аристократам прошлого века. Тема лекций, как и прежде, - "Четыре Георга".
   В Англии к тому времени произошли значительные события. Участие в Крымской войне показало, до какого разложения дошла "устоявшаяся" система государственного управления. Страна узнала о коррупции, злоупотреблениях, о том, как беззастенчиво наживались на этой войне титулованные сановники. Общественное негодование против правящей верхушки захватывает и Теккерея. Он становится членом Ассоциации борьбы за административную реформу, выдвигает свою кандидатуру в парламент (правда, не набирает нужного числа голосов), выступая как представитель "образованных средних классов", к которым должна, по его мнению, перейти власть из рук аристократии. ("Благополучие Англии находится в руках среднего класса, в руках образованных, трудолюбивых людей, не получающих сенаторских подачек", - напишет он в своих лекциях.)
   Эта общественная атмосфера и заставила писателя вернуться к теме власти и определила всю его работу над очерками. Воссоздавая жизнь королевского двора и аристократии, автор, по его собственному признанию, давал "богатый материал для размышлений о нравственности, о политике". Эти слова "нравственность и политика" - могли бы стать подзаголовком к "Четырем Георгам". Хотя в самом начале он и уверяет читателей, что намерен лишь "набросать картину жизни и нравов минувшей эпохи, позабавить рассказами о том, какой был некогда свет", вряд ли стоит принимать это за чистую монету. Теккерей не из тех писателей, которым всегда можно верить на слово: в: данном случае сказанное продиктовано больше его нежеланием выступать с открытым забралом.
   Ни в одном произведении позднего периода творчества Теккерей не заявляет с такой ясностью о своих демократических позициях, как в "Четырех Георгах". В первом же очерке он не раз возвращается к одной и той же мысли: "Все это королевское великолепие существует среди нищеты и порабощения народа...", "за все это платили простые люди деньгами: если они у них были, а нет - телами и самой кровью своей..." В картине паразитического существования королей и знати почти неосознанно, как бы боковым зрением ощущается присутствие; этого четко намеченного в самом начале фона. Писатель не дает забыть о нем: "А он, - пишет Теккерей о Георге IV, один-единственный толстый человек, не пахал, не прял, не воевал, - что же он мог такого сделать, что вообще может сделать человек, чтобы заслужить подобное изобилие?"
   Ничто не вызывает у писателя такого негодования, как восторженное низкопоклонство, которое, как проказа, разъедает всю Англию, не обходя даже таких выдающихся людей, как Вальтер Скотт. Эгоизм, высокомерие и пресмыкательство - наиболее ненавистные Теккерею пороки. Английский литературовед Джон Сейнсбери не без основания сравнивает "Георгов" с известной "Книгой снобов".
   И все же "Четыре Георга" не столько памфлет, сколько очерк по истории нравов, написанный в свободной эссеистской манере. Лондонская жизнь в ту богатую талантами эпоху, с ее кофейнями, клубами, эксцентричными аристократами, дуэлями, розыгрышами, напоминала Теккерею яркое театральное представление. И он писал о ней с увлеченностью и наслаждением, оставаясь как всегда и прежде всего художником. Он любил это время и радовался возможности снова оживить его. Поэтому-то в очерках так часто сарказм сменяется восхищением, а обличение буйных нравов порой сопровождается снисходительной улыбкой, в которой чувствуется желание противопоставить их ханжеству нынешних викторианцев. ХVIII век для Теккерея был современностью вчерашнего дня. Во всех его произведениях живет острое ощущение историзма, обусловленности настоящего прошлым. (Поэтому и его романы о прошлом, в сущности, ничем не отличаются от романов о современности, - те же проблемы, конфликты, характеры.) Чтобы по возможности сгладить впечатление от своих выпадов в адрес аристократии, писатель всячески подчеркивает, что он пишет о том, что уже кануло в Лету. Но и эти его замечания вызваны, скорее, тактическими соображениями. XVIII век был периодом кристаллизации той буржуазной морали, которая определяла жизнь имущих классов в его эпоху. Реконструируя прошлое, писатель смотрит на него глазами современника, и в его оценках, в самой страстности подхода, сказалась озабоченность проблемами нынешней Англии.
   Выступление писателя не могло не привлечь внимания англичан. Как только он начал читать лекции в Соединенных Штатах, английская печать обвинила Теккерея в нелояльности и оскорблении своей страны. "Поскольку американцы не проводят различия между монархом и человеком, лекция Теккерея в высшей степени непатриотична", - возмущался лондонский еженедельник "Сатердей ревью", - имея в виду характеристику Георга IV (кстати сказать, дяди правившей тогда королевы Виктории). Текнереи пробовал защищаться, говоря, что там, где он упоминает королеву, "лекция даже сверхлояльна". Но в одном из писем признавался: "Мне хочется подраться. Я всегда говорил... что способен нанести удар посильнее, чем любой из ныне живущих, - но никогда не делаю этого... Полагаю, что небольшое упражнение пойдет мне на пользу!" Лекции писателя имели в Америке успех, и, что было для него немаловажно, значительно укрепили его финансовое положение. Едва ли не впервые он почувствовал себя не зависящим ни от кого. В мае 1856 года Теккерей вернулся в Лондон.
   Он долго не решался познакомить со своими лекциями лондонскую публику, ограничиваясь частными чтениями, устраиваемыми его друзьями. Но со временем страсти улеглись, и зимой 1856-1857 года Теккерей, внеся некоторые изменения в "американскую" рукопись, - ослабив кое-где акценты и опустив наиболее резкие места, - выступил в столице и во многих городах Англии.
   В печати лекции появились лишь в 1860 году на страницах редактируемого в то время Теккереем журнала "Корнхилл мэгэзин" (ЭЭ 5-8), а в 1861 году были изданы отдельной книгой в издательстве Смит, Элдер и Кo.
   Русский перевод "Четырех Георгов" был опубликован в первом Собрании сочинений писателя, осуществленном в 1894-1895 годах (т. 4, СПб., Изд-во братьев Пантелеевых. Перевод В. Л. Ранцова). В настоящее издание включен новый перевод, сделанный И. М. Бернштейн.
   Георг I (1660-1727) - король Англии с 1714 по 1727 г.
   Хорес Уолпол (1717-1797) - английский писатель, автор романа "Замок Отранто", положившего начало жанру готического романа. Известен также своим обширным эпистолярным наследием (около 2700 писем), в котором запечатлен общественный и литературный быт Англии с 1732 по 1797 г.
   Джонсон. - См. коммент. к стр. 164.
   Фокс Чарльз Джеймс (1749-1806) - английский государственный деятель, выдающийся оратор; глава левых, или "новых", вигов, выступавший за реформу избирательной системы, за предоставление независимости американским колониям и поддержку Французской революции.
   Гэй Джон (1685-1732) - английский комедиограф и поэт, автор "Оперы нищего". Прайор Мэтью (1664-1721) - английский поэт и дипломат, в 1711-1714 гг. - посол во Франции.
   Браммел Джордж (1778-1840), прозванный "щеголем Браммелом" - друг принца-регента, законодатель мод в Лондоне начала века. Впоследствии принц к нему охладел, и он умер во Франции нищим в приюте для умалишенных.