Страница:
Дьюсэйс, как видно, не разгадал ее игру; так умно она ее вела, что в их постоянных стычках оказывалась вроде как бы ни при чем; напротив, она их вечно мирила, - так и на этот раз, в столовой. А они, хоть и рычали друг на друга, но драться им было неохота. И вот почему. Оба они, как принято в светском обществе, проводили утро за бильярдом, фехтованием, верховой ездой, пистолетной стрельбой и другой подобной полезной работой. На бильярде хозяин всегда брал верх (и немало денег выиграл у француза, но это к делу не относится или, по-французски, "антр ну"); в стрельбе хозяин выбивал из десяти очков восемь, а Делорж - семь; зато когда фехтовали, француз мог проткнуть достопочтенному Элджернону хоть все пуговицы на жилете. Обоим случалось драться на дуэлях; у французов так уж положено, а хозяину приходилось по роду занятий, так что, зная один другого за людей храбрых и способных за тридцать ярдов всадить сто пуль в шляпу, они не имели большой охоты подставлять для этого собственные шляпы, да еще на собственной голове. Вот они и не давали себе воли, а только скалились друг на друга.
Но в тот день Дьюсэйс был мрачнее тучи; а когда на него находило, он не боялся самого черта. Он отвернулся от француза, когда тот на радостях жал ему руку и, кажется, полез бы обниматься с медведицей, до того был доволен. А хозяин бледнел и хмурился; усевшись за стол, он только фыркал в ответ на все угождения мисс Матильды, клял то суп, то вино, то нас, лакеев, и ругался, как солдат; а разве это к лицу благородному отпрыску британского пэра?
- Позвольте, миледи, - говорит он и отрезает крылышко цыпленка под бешамелью, - позвольте вашу тарелку.
- Благодарю вас, я попрошу об этом мсье Делоржа. - И поворачивается к тому с самой обольстительной улыбкой.
- Как это вам вдруг полюбились его услуги! А прежде вы предпочитали мои.
- О, вы, конечно, весьма искусны, но сейчас, с вашего позволения, мне хочется чего-нибудь попроще.
А француз рад стараться; так рад, что разбрызгал подливку. Попало и хозяину на щеку, а потом потекло по воротничку и по белоснежной жилетке.
- Черт вас возьми, Делорж! - говорит он. - Это вы нарочно. - Швыряет нож и вилку, опрокидывает бокал прямо на колени мисс Гриффон, и та с испугу едва не плачет.
А миледи громко и весело смеется, словно все это очень забавно. И Делорж туда же - хихикает.
- Pardong, - говорит, - meal pardong, mong share munseer {Извините, тысяча извинений, дорогой мсье (искаж. франц.).}.
Извиняется, а видно, что готов повторить все сначала.
Французик прямо себя не помнил от радости: наконец-то и он вышел в герои; в кои-то веки посмеялись не над ним, а над его соперником. И он до того разошелся, что на английском языке предложил миледи вина.
- Не угодно ли, - лопочет, - не угодно ли, миледи, выпийт зэ мной бокал мадера? - И оглядывается этак гордо - вот, мол, как мы умеем.
- С большим удовольствием, - отвечает леди Гриффон, приветливо ему кивает, пьет и при этом на него смотрит. А перед тем отказалась выпить с хозяином. Он и это приметил и помрачнел еще пуще.
Что дальше, то он больше рычит и злится и, надо сказать, ведет себя как настоящий грубиян; а миледи все старается его разозлить, а французу польстить. Подали десерт. Мисс Матильда сидит ни жива ни мертва со страху; француз прямо ошалел от радости; миледи так и сияет улыбками, а хозяин зеленеет от злости.
- Мистер Дьюсэйс, - говорит миледи игриво (после того как еще чем-то его поддразнила), - передайте мне немного винограда. Он выглядит очень аппетитно.
Тут хозяин берет блюдо с виноградом и толкает через стол к Делоржу, а по пути опрокидывает стаканы, бокалы, графины и все что попало.
- Мсье Делорж, - говорит он громко, - угостите леди Гриффон. Было время, когда она хотела моего винограда, да только он оказался зелен!
* * *
Тут наступает мертвая тишина.
* * *
- Ah! - говорит наконец миледи. - Vous osez m'insulter devant mes gens, dans ma propre maison - c'est par trop fort, monsieur! {Ах, вы смеете меня оскорблять в присутствии прислуги и в моем доме - это уж слишком! (франц.).} - Встает и выходит. Мисс - за ней.
- Мама, - кричит, - мама, ради бога! Леди Гриффон! - И дверь за ними захлопывается.
Хорошо, что миледи сказала это по-французски. Иначе Делорж не понял бы; но теперь он понял. Когда дверь закрылась, он встал и при мне, и при обоих лакеях миледи, Мортимере и Фицкларенсе, подошел к хозяину и ударил его по лицу.
- Получай, - говорит, - Prends ga, menteur et lache! - то есть "лжецитрус". А это для разговора между джентльменами очень сильные выражения.
Хозяин отпрянул и поглядел удивленно, а потом как вскрикнет, как кинется на француза! Мы с Мортимером бросились его удерживать, а Фицкларенс держит француза.
- A domain! {До завтра! (франц.).} - говорит тот, сжимая кулачки, и уходит: видно, рад унести ноги.
Когда он сошел с лестницы, мы отпустили хозяина; тот выпил воды, достал кошелек и дал Мортимеру и Фицкларенсу по луидору.
- Завтра получите еще пять, - говорит, - если сохраните все в тайне.
Потом он идет к дамам.
- Если б вы знали, - говорит он, подойдя к леди Гриффон (тут мы, конечно, прилипли к замочной скважине), - если б вы знали, как я ужаснулся, когда слишком поздно понял свою дерзость, вы сочли бы мое раскаяние достаточной карой и простили меня.
Миледи, слегка поклонившись, отвечает, что объяснения не нужны. Мистер Дьюсэйс - не ее гость, а дочери, а сама она никогда больше не сядет с ним за стол. И с этими словами опять уходит из комнаты.
- Ах, Элджернон, - плачет мисс, - что за страшные тайны? Из-за чего эта ссора? И где шевалье Делорж? Хозяин улыбается.
- Не тревожьтесь, прелестная Матильда. Делорж ничего не понял в наших пререканиях, он для этого слишком влюблен. Он просто отлучился на полчаса и вернется пить кофе.
Я, конечно, понял, чего хотел хозяин; если бы мисс дозналась о ссоре между ним и французом, она завопила бы на весь отель, и тут бог знает что началось бы. Он пробыл еще несколько минут, успокоил ее, и тут же отправился к своему приятелю, капитану стрелкового полка по фамилии Курок; должно быть, переговорить об этом неприятном деле. А дома мы нашли записку от Делоржа, сообщавшую, где можно встретиться с его секундантом.
Через два дня в "Вестнике Галиньяни" появилась заметка, которую я здесь привожу.
"КРОВАВАЯ ДУЭЛЬ. Вчера в шесть часов утра в Булонском лесу состоялся поединок между дост. О.-П. Д-сом, младшим сыном лорда К., и шевалье Д-жем. Секундантом шевалье был майор Королевской гвардии де М., секундантом м-ра Д-са - капитан Британского Стрелкового полка К. Насколько удалось узнать подробности этой прискорбной истории, ссора началась в доме некоей очаровательной дамы (одного из украшений британской колонии в Париже), а дуэль произошла на следующее утро.
Шевалье (являющийся оскорбленной стороной и одним из лучших фехтовальщиков Парижа) отказался от права выбрать род оружия, и противники стрелялись на пистолетах.
С расстояния в сорок шагов они сошлись у барьера, где их разделяло всего восемь шагов. У каждого было по два пистолета. Мсье Д-ж выстрелил первым и попал противнику в кисть левой руки, заставив его выронить пистолет. Тот выстрелил правой и нанес шевалье, по-видимому, смертельную рану. Пуля вошла в бедро около паха. Надежды на выздоровление очень мало.
Причиной поединка якобы явилась пощечина, нанесенная м-ру Д-су. В таком случае нам понятно ожесточение противников.
М-р Д-с возвратился к себе в отель. Узнав о прискорбном происшествии, туда поспешил его отец, лорд К. Весть о дуэли дошла до его светлости только в полдень и застала его за завтраком у его превосходительства посланника, лорда Бобтэйла. Благородный лорд тут же лишился чувств, но, невзирая на потрясение, непременно пожелал провести ночь у постели сына".
Так оно и было.
- Скверное дело, Чарльз, - сказал мне милорд, повидавшись с сыном и располагаясь у нас в гостиной. - А что, сигары в доме найдутся? Да смотри закажи мне бутылку вина и чего-нибудь закусить. Не хочу покидать любимого сына.
ГЛАВА VII
Последствия
Шевалье все же выздоровел. Пуля причинила жестокое воспаление и жар, но вышла сама собой. Он пролежал шесть недель и потом еще долго прихварывал.
Хозяину, к сожалению, пришлось хуже, чем его противнику. Его рана тоже воспалилась; да что тут долго рассказывать - кисть руки пришлось отнять.
Он все перенес как герой, через месяц был здоров, и рана зажила, но, когда он смотрел на свою культю, он бывал похож на дьявола!
Конечно, мисс Гриффон после этого влюбилась в него еще пуще. Она посылала ему по двадцать записок на дню, называла любимым, страдальцем, героем и не знаю уж, как еще. Некоторые ее записки я, как уже было сказано, сберег; сколько в них чувства! Куда там "Страдания Мак-Виртера".
Старый Крэбс частенько к нам наведывался и немало выпил у нас вина и выкурил сигар. Думаю, что он жил в Париже потому, что дом и поместье у него описали; а болезнь сына была хорошим предлогом; не мог же тот выставить отца за дверь. Вечера милорд проводил у леди Гриффон; я там не бывал, пока хозяин болел; и шевалье тоже не было - мешать было некому.
- Видишь, как эта женщина тебя ненавидит, - говорит однажды милорд в порыве откровенности, - попомни мои слова, она тебе еще покажет.
- Будь она проклята, - говорит хозяин, глядя на свою изувеченную руку.Будь она проклята, я с ней тоже когда-нибудь поквитаюсь. Хорошо, что я хоть Матильду прибрал к рукам. Ей теперь придется идти за меня ради своей чести.
- Ради своей чести! Ого! Отлично! - говорит важно милорд. - Отличный ход, мой мальчик.
- А раз так, - говорит хозяин, усмехаясь и подмигивая отцу, - раз девица - моя, чего мне опасаться этой змеи-мачехи?
Милорд в ответ только присвистнул, взял шляпу и ушел. Я видел, как он направился в сторону Пляс-Вандом и вошел к Гриффонам. Ну и старик! Не скоро найдешь другого такого добродушного и веселого старого негодяя.
И правильно он сказал моему хозяину, что леди Гриффон "ему еще покажет". Так оно и вышло. Только следующий свой фокус она сама бы не придумала - кто-то ее надоумил. Вы спросите: кто? Если вы читаете внимательно и видели, как почтенный старый джентльмен взял шляпу и пошел себе на Пляс-Вандом (по дороге заглядываясь на французских служанок), вы, может быть, догадаетесь, кто это был. Потому что женщина вовек бы до такого не додумалась.
В первой части моей повести о мистере Дьюсэйсе и о том, как благородно он обошелся с Докинсом и Блюитом, я имел честь представить читателям список его долгов, где, между прочим, значится следующее:
"Векселя и долговые обязательства: четыре тысячи девятьсот шестьдесят три фунта стерлингов".
Обязательств было немного, примерно на тысячу фунтов, а векселей - на четыре тысячи.
По французским законам векселя, хоть бы и выданные в Англии, но перекупленные французом, могут быть предъявлены им к уплате, даже если должник находится во Франции. Этого хозяин не знал - он думал, как и все думают, что раз удрал из Англии, то и от долгов убежал и может на них поплевывать.
А леди Гриффон велела своим лондонским поверенным скупить у владельцев всю коллекцию автографов на гербовой бумаге, какую там оставил мой хозяин; владельцы были, конечно, рады хоть что-нибудь за них выручить.
И вот однажды, когда я вышел во двор побеседовать со служанками - а это я взял себе за правило, ради практики во французском языке, - одна из них мне говорит:
- Мсье Шарль, там внизу пристав с жандармами; спрашивает вашего хозяина - a-t-il des dettes, par hazard? {Нет ли у него случайно долгов? (франц.).}
Я так и опешил - но тут же все понял.
- Туанетта, - говорю я (так ее звали), - Туанетта, - говорю и целую ее. - Ради любви моей, задержи их хоть на минуту.
Еще раз ее целую и бегу наверх. Хозяин к тому времени уже вполне оправился от раны, и ему разрешили выходить, - счастье его, что он уже окреп.
- Сэр, - говорю ему, - вас ищет пристав, спасайтесь.
А он:
- Какая, - говорит, - чепуха! Я, слава богу, никому здесь не должен.
- Ничего не чепуха, - говорю я ему, - тут уж не до почтительности! - А в Англии, скажете, тоже не должны? Говорю вам, пристав! Сейчас сюда войдет!
Тут как раз - динь-динь-динь! - зазвонил дверной колокольчик. Ясное дело - они!
Как быть? С быстротой молнии сбрасываю ливрею, надеваю ее на хозяина, а на голову ему - свою шляпу с пузументом. Сам закутываюсь в его халат и, развалясь на софе, приказываю ему отворить.
Входит пристав с двумя жандармами, а с ними Туанетта и старичок официант. Увидя хозяина, Туанетта улыбается ему и говорит:
- Dis done, Charles! Ou est ton maitre? Chez lui, n'est ce pas? C'est le jeune homme a Monsieur {Скажи-ка, Шарль, где твой хозяин? Он у себя, не так ли? Это слуга мсье (франц.).}. - И приседает перед приставом.
Официант чуть было не брякнул: "Mais ce n'est pas..." {Да ведь это не ... (франц.).}, - а Туанетта ему:
- Laissez done passer ces messieurs, vieux bete! {Дай же пройти господам, старый дурак! (франц.).}
Они входят в гостиную, а жандармы становятся у дверей.
Хозяин распахивает двери гостиной и, притронувшись к моей шляпе, спрашивает:
- Прикажете идти за кебом, сэр?
- Нет, Чарльз, - отвечаю я, - сегодня я никуда не поеду.
Тут пристав улыбается (он понимал по-английски, недаром часто имел дело с английскими клиентами) и говорит:
- Придется вам все же послать вашего слугу за экипажем, сэр. Я вынужден задержать вас, au nom de la loi {Именем закона (франц.).}, по иску на сумму девяносто восемь тысяч семьсот франков, поданному парижским жителем Жаком-Франсуа Лебреном. - И вытаскивает векселя.
- Прошу садиться, - говорю я.
Он садится, а я завожу разговор о погоде, о своей ране, о том, что, вот, мол, лишился руки (а сам держу ее за пазухой) и так далее.
Через несколько минут я не выдержал да как загогочу!
Пристав бледнеет, видно, чует неладное.
- Эй, - кричит, - жандармы, ко мне! Je suis floue, vole!
А это по-нашему значит: "Надули!"
Вбегают жандармы, с ними Туанетта и официант. А я, вставши с кресла, вынимаю руку из-за пазухи, распахиваю халат и ставлю на кресло свою стройную ногу. И торжественно указываю - на что бы вы думали? - на плюшевые ливрейные штаны - те знаменитые невыразимые, которые прославили меня по всей Европе.
Жандармы и слуги так и покатились со смеху; не отстал от них и Чарльз Желтоплюш. А старый пристав Гриппар едва не лишился чувств.
Тут за воротами отеля послышался грохот экипажа, и я понял, что хозяин спасен.
ГЛАВА VIII
Конец истории мистера Дьюсэйса. Тюрьма
Повесть моя быстро близится к концу; после предыдущей главы, в которой я описал свою необычную находчивость и редкую преданность, я недолго оставался в услужении у мистера Дьюсэйса. А ведь мало кто из слуг сумел бы придумать такой выход, а тем более так все выполнить.
Правда, толку от этого вышло немного - если не считать того, что я выручил от продажи хозяйского халата, который, как помнит читатель, я надел на себя; да еще пятифунтового билета, оказавшегося в кармане. А бедный хозяин очень мало выиграл. Ему удалось бежать из гостиницы - хорошо. Но Франция - это вам не Англия: чело* века в ливрее, да еще однорукого, здесь нетрудно опознать и изловить.
Так и случилось. Да ему и нельзя было уезжать из Парижа, если бы он даже сумел. Как же тогда с невестой?
С кривобокой богатой наследницей? Он слишком хорошо знал ее темпераман (как говорят парижане), чтобы надолго ее покинуть, У нее было девять тысяч годовых. Она была уже влюблена раз десять и могла влюбиться снова. Достопочтенный Элджернон Дьюсэйс был не так глуп, чтобы понадеяться на постоянство столь пылкой особы. Можно только дивиться, как она оказалась еще не замужем! Судя по некоторым признакам, она пошла бы и за меня, если бы не соблазнилась знатным и речистым джентльменом, у которого я служил.
А за ним охотился кредитор. Что ему было делать? Надо было бежать от долгов, и нельзя было покинуть предмет любви. Пришлось затаиться, выходить по ночам, как филину, а к рассвету опять забираться в дупло. Во Франции (хорошо бы устроить то же и в Англии), как только стемнеет, тебя уж никто не может арестовать за долги. А в королевских парках - хочешь в Тюльри, хочешь в Пале-Рояле или в Люксембурге - можно гулять себе с утра до вечера, не опасаясь проклятых приставов: их туда не пускают, все равно как собак; так и сторожам приказано.
И вит мой хозяин маялся; ни уехать нельзя, ни оставаться! По ночам пробирался на свидание со своей девицей, и надо было отвиливать от ее непрестанных вопросов насчет причин такой тайности; и хвастаться своими двумя тысячами дохода, точно он и вправду их имел и ни шиллинга долгов.
Тут уж он сам стал ее торопить со свадьбой.
Он то и дело слал ей записочки, как, бывало, она - ему; проклинал оттяжки и промедления; расписывал прелести супружеской жизни; печалился о терзаниях влюбленных сердец, обреченных на разлуку, роптал на необходимость зачем-то ждать согласия леди Гриффон. Ведь она всего-навсего мачеха, да притом еще злая. Мисс как-никак совершеннолетняя и может идти, за кого хочет; она уж и так оказала леди Гриффон все должное почтение, когда вообще спросила ее согласия.
Так у них и шло. И удивительное дело: хозяин на вопрос, отчего он не выходит из дому, кроме как по ночам, запинался и мялся; а девица, когда он спрашивал, отчего она медлит со свадьбой, тоже мялась. Не обидно ли? По усам у них текло, а в рот отчего-то не попадало.
Но однажды утром, в ответ на свое отчаянное послание, Дьюсэйс с восторгом прочел следующее письмо от своей любезной:
"Милый!
Ты пишешь, что со мной готов жить и в шалаше. К счастью, тебе это не придется. Ты говоришь, что промедление приводит тебя в отчаяние. Любимый, неужели ты думаешь, что я способна радоваться в разлуке с тобой? Ты просишь не дожидаться согласия леди Гриффон и уверяешь, что у меня нет перед ней обязательств.
Обожаемый Элджернон! Я не в силах более тебе отказывать. Я хотела сделать все от меня зависящее для примирения с бессердечной мачехой. Уважение к памяти отца заставило меня всячески стараться получить ее согласив на наш брак; этого требовало и благоразумие, ибо кому же ей оставить долю, завещанную ей отцом, как не мне, его дочери?
Но всякому терпению есть границы; мы, слава богу, не должны смотреть из рук леди Гриффон; презренного металла у нас и без нее достаточно, не правда ли, милый?
Пусть все будет, как ты хочешь, мой любимый, самый смелый и лучший из людей. Твоя бедная Матильда уже давно отдала тебе сердце, зачем же отказывать в руке? Назови день, и я не стану дольше медлить. В твоих объятиях я укроюсь от обид и оскорблений, которыми меня здесь осыпают.
Матильда.
P. S. Ты и не знаешь, Элджернон, какую благородную роль играл твой отец, как он помогал нам и старался смягчить сердце леди Гриффон. Не его вина, если она остается непреклонной. Пересылаю тебе ее записку к лорду Крэбсу. Скоро мы славно над ней посмеемся, n'est се pas?" {Не правда ли? (франц.).}
"Милорд!
В ответ на Вашу просьбу о руке мисс Гриффон для Вашего сына Элджернона Дьюсэйса я могу лишь повторить то, что уже была вынуждена ответить прежде: я не верю, чтобы брак с подобным человеком сулил моей падчерице счастье, и поэтому не даю на него согласия. Прошу сообщить об этом мистеру Дьюсэйсу и не касаться более предмета, для меня очень тягостного.
Покорная слуга Вашей светлости
Л.-Д. Гриффон".
- Ну и к черту миледи! - сказал хозяин. - Обойдемся без нее.
А усердие старика хозяин объяснил тем, что милорду было известно о десятитысячном приданом и он надеялся, что кое-что перепадет и ему. И вот, кроме пылкого письма к мисс, хозяин написал следующее письмо отцу:
"Благодарю Вас, дорогой отец, за Вашу помощь в моем трудном деле. Вам известно мое нынешнее положение, и Вы догадываетесь об обеих причинах моей тревоги. Брак с моей Матильдой сделает меня счастливейшим из людей. Моя милая девочка согласна и смеется над глупыми претензиями своей мачехи. По правде сказать, я удивляюсь, что она так долго их терпела. Прошу Вас, довершите Ваши благодеяния и добудьте нам пастора и лицензию, чтобы мы могли сочетаться браком. Как Вам известно, мы оба совершеннолетние, так что согласие опекунов не требуется.
Любящий вас сын
Элджернон.
P. S. Как я сожалею о наших недавних размолвках! Теперь все будет иначе, а после свадьбы тем более".
Я понял, на что намекал хозяин: он обещал старику денег после женитьбы; письмо могла увидеть и мисс; вот почему он так туманно писал о своих нынешних затруднениях.
Я доставил это письмо вместе с нежным посланием к мисс и оба, конечно, прочел по дороге. Получив свое, мисс целует его, прижимает к груди и закатывает глаза. Лорд Крэбс читает свое спокойно, и они начинают совещаться, а мне велят подождать ответа.
Посовещавшись, милорд берет карточку и пишет на ней: "Завтра в двенадцать, в посольстве".
- Отнеси это своему хозяину, Чарльз, - говорит он, - и скажи, чтобы явился непременно.
Я, разумеется, поспешил домой. Хозяин был доволен; но особенно счастлив не был. Никто не радуется накануне женитьбы, да еще на горбунье, пускай она и богата.
Готовясь проститься с холостой жизнью, хозяин сделал то, что и всякий бы на его месте, - составил завещание, то есть распорядился имуществом и написал кредиторам, сообщая о своей удаче и обещая после женитьбы уплатить все до последнего пенни. Раньше этого об уплате не может быть речи - ведь им известно, что у него ничего нет.
Надо отдать ему должное: он хотел все сделать по-хорошему - теперь это ему ничего не стоило.
- Чарльз, - сказал он мне, протягивая десятифунтовый билет, - вот твое жалованье, и спасибо, что выручил в тот раз, с приставом. Когда женюсь, будешь у меня камердинером, и жалованье тебе утрою.
Камердинером! А там, глядишь, и дворецким. Оно бы неплохо камердинером у десяти тысяч годовых. Всего и дела, что брить барина, читать его письма да отращивать себе бакенбарды; черный костюм, каждый день чистая рубашка, каждый вечер - оладьи у экономки, каждая горничная - твоя, на выбор; и сапоги тебе почистят, и еженедельно можно в оперу по хозяйскому бонементу. Я-то знаю, как живется камердинеру: это, скажу я вам, более барская жизнь, чем у самого барина. Даже и денег больше - потому что господа вечно оставляют в карманах серебро; и успеха у женщин больше; а обед тот же, и вино то же - надо только дружить с дворецким; а как не дружить, если выгодно?
Однако ж все это оказались одни мечтания. Не судьба мне было стать камердинером у мистера Дьюсэйса.
Всякому дню бывает конец, даже кануну свадьбы, а это в жизни мужчины самый долгий и неприятный день, кроме разве только дня перед повешением; и вот Аврора озарила своими лучами достопамятное утро, которое должно было сочетать уздой Гименея достопочтенного Элджернона Перси Дьюсэйса и мисс Матильду Гриффон. Гардероб у хозяина был невелик, не то что бывало. Все добро - разные там несессеры и шлафроки, всю коллекцию лаковых башмаков, весь набор сюртуков от Штульца и Штауба, - все пришлось бросить при поспешном бегстве из отеля "Марабу". Теперь он скромненько проживал в доме некоего приятеля и заказал всего пару костюмов у обыкновенного портного да сколько-то там белья.
Он надел который получше - синий; а я спрашиваю, понадобится ли ему еще старый сюртук.
- Бери, - говорит он этак добродушно, - бери, черт с тобой.
В половине двенадцатого он велит мне выглянуть, не опасно ли показаться (а я, надо вам сказать, очень приметлив на приставов и прямо-таки чую их издалека), и вот подъезжает скромная зеленая каретка, и хозяин садится. Я на козлы не сажусь, потому что меня кругом знают, и я могу хозяина выдать. Вместо того я иду короткой дорогой на улицу Фобур-Сент-Онорэ, к дому английского посланника, где всегда совершаются браки всех англичан, проживающих в Париже.
Рядом с этим домом был погребок. Когда подъехал хозяин в зеленой карете, там уже стояла другая, и вышли две дамы, хорошо мне известные. Одна - кривобокая; кто она такая - читатель и сам догадается; вторая была бедная Кикси; приехала проводить невесту.
Только что карета хозяина успела остановиться, только что кучер отворил дверцы, а я собрался подойти помочь хозяину выйти, как вдруг из погребка выскакивают четыре молодчика и становятся между каретой и дверями посольства; еще двое отворяют дверцы кареты с другой стороны и говорят:
- Rendez-vous, M. Deuceace! Je vous arrete au nom de la loi! (To есть: "Вылезайте, мистер Дьюсэйс, и пожалуйте в кутузку".) Хозяин бледнеет как смерть и подскакивает, точно змеею ужаленный. Он хочет бежать через другую дверь, но v тут видит четверых, преградивших ему путь к свободе. Тогда он рывком опускает окошко и кричит:
- Fouettez, cocher! (To есть: "Пошел, пошел!") А кучер не едет и даже на козлах уже не сидит.
Тут как раз и я подошел, а те двое влезли в карету. Вижу такое дело и приступаю к своим обязанностям: с печальным лицом становлюсь на запятки.
- Tiens, - говорит один из молодчиков, - c'est le drole qui nous a floue l'autre jour {Смотри, вон негодяй, который нас тогда одурачил (франц.).}.
Я их тоже узнал, но не улыбнулся - не до того было.
- Ou irons-nous done? {Куда поедем? (франц.).} - спрашивает кучер у сидящих в карете.
А те в ответ басом: "A SAINTE PELAGIE!"
* * *
Тут мне надо бы описать тюрьму Сент-Пелажи, которая во Франции то же, что у нас Флит или тюрьма Королевской Скамьи. Но об этом предмете я умолчу. Во-первых, тюрьма так отлично описана несравненным Бозом в истории мистера Пиквика, что против него мои писания не покажутся интересны; во-вторых, я слишком мало там пробыл, не желая губить свои молодые годы в таком скучном месте.
Конечно, мне первым делом пришлось доставить записку от хозяина к его нареченной. И как же бедняжка отчаивалась, когда, прождавши два часа в посольстве, так и не дождалась жениха. Видя, что он все нейдет, она поплелась безутешно домой, где я уже ждал ее с письмом.
Но в тот день Дьюсэйс был мрачнее тучи; а когда на него находило, он не боялся самого черта. Он отвернулся от француза, когда тот на радостях жал ему руку и, кажется, полез бы обниматься с медведицей, до того был доволен. А хозяин бледнел и хмурился; усевшись за стол, он только фыркал в ответ на все угождения мисс Матильды, клял то суп, то вино, то нас, лакеев, и ругался, как солдат; а разве это к лицу благородному отпрыску британского пэра?
- Позвольте, миледи, - говорит он и отрезает крылышко цыпленка под бешамелью, - позвольте вашу тарелку.
- Благодарю вас, я попрошу об этом мсье Делоржа. - И поворачивается к тому с самой обольстительной улыбкой.
- Как это вам вдруг полюбились его услуги! А прежде вы предпочитали мои.
- О, вы, конечно, весьма искусны, но сейчас, с вашего позволения, мне хочется чего-нибудь попроще.
А француз рад стараться; так рад, что разбрызгал подливку. Попало и хозяину на щеку, а потом потекло по воротничку и по белоснежной жилетке.
- Черт вас возьми, Делорж! - говорит он. - Это вы нарочно. - Швыряет нож и вилку, опрокидывает бокал прямо на колени мисс Гриффон, и та с испугу едва не плачет.
А миледи громко и весело смеется, словно все это очень забавно. И Делорж туда же - хихикает.
- Pardong, - говорит, - meal pardong, mong share munseer {Извините, тысяча извинений, дорогой мсье (искаж. франц.).}.
Извиняется, а видно, что готов повторить все сначала.
Французик прямо себя не помнил от радости: наконец-то и он вышел в герои; в кои-то веки посмеялись не над ним, а над его соперником. И он до того разошелся, что на английском языке предложил миледи вина.
- Не угодно ли, - лопочет, - не угодно ли, миледи, выпийт зэ мной бокал мадера? - И оглядывается этак гордо - вот, мол, как мы умеем.
- С большим удовольствием, - отвечает леди Гриффон, приветливо ему кивает, пьет и при этом на него смотрит. А перед тем отказалась выпить с хозяином. Он и это приметил и помрачнел еще пуще.
Что дальше, то он больше рычит и злится и, надо сказать, ведет себя как настоящий грубиян; а миледи все старается его разозлить, а французу польстить. Подали десерт. Мисс Матильда сидит ни жива ни мертва со страху; француз прямо ошалел от радости; миледи так и сияет улыбками, а хозяин зеленеет от злости.
- Мистер Дьюсэйс, - говорит миледи игриво (после того как еще чем-то его поддразнила), - передайте мне немного винограда. Он выглядит очень аппетитно.
Тут хозяин берет блюдо с виноградом и толкает через стол к Делоржу, а по пути опрокидывает стаканы, бокалы, графины и все что попало.
- Мсье Делорж, - говорит он громко, - угостите леди Гриффон. Было время, когда она хотела моего винограда, да только он оказался зелен!
* * *
Тут наступает мертвая тишина.
* * *
- Ah! - говорит наконец миледи. - Vous osez m'insulter devant mes gens, dans ma propre maison - c'est par trop fort, monsieur! {Ах, вы смеете меня оскорблять в присутствии прислуги и в моем доме - это уж слишком! (франц.).} - Встает и выходит. Мисс - за ней.
- Мама, - кричит, - мама, ради бога! Леди Гриффон! - И дверь за ними захлопывается.
Хорошо, что миледи сказала это по-французски. Иначе Делорж не понял бы; но теперь он понял. Когда дверь закрылась, он встал и при мне, и при обоих лакеях миледи, Мортимере и Фицкларенсе, подошел к хозяину и ударил его по лицу.
- Получай, - говорит, - Prends ga, menteur et lache! - то есть "лжецитрус". А это для разговора между джентльменами очень сильные выражения.
Хозяин отпрянул и поглядел удивленно, а потом как вскрикнет, как кинется на француза! Мы с Мортимером бросились его удерживать, а Фицкларенс держит француза.
- A domain! {До завтра! (франц.).} - говорит тот, сжимая кулачки, и уходит: видно, рад унести ноги.
Когда он сошел с лестницы, мы отпустили хозяина; тот выпил воды, достал кошелек и дал Мортимеру и Фицкларенсу по луидору.
- Завтра получите еще пять, - говорит, - если сохраните все в тайне.
Потом он идет к дамам.
- Если б вы знали, - говорит он, подойдя к леди Гриффон (тут мы, конечно, прилипли к замочной скважине), - если б вы знали, как я ужаснулся, когда слишком поздно понял свою дерзость, вы сочли бы мое раскаяние достаточной карой и простили меня.
Миледи, слегка поклонившись, отвечает, что объяснения не нужны. Мистер Дьюсэйс - не ее гость, а дочери, а сама она никогда больше не сядет с ним за стол. И с этими словами опять уходит из комнаты.
- Ах, Элджернон, - плачет мисс, - что за страшные тайны? Из-за чего эта ссора? И где шевалье Делорж? Хозяин улыбается.
- Не тревожьтесь, прелестная Матильда. Делорж ничего не понял в наших пререканиях, он для этого слишком влюблен. Он просто отлучился на полчаса и вернется пить кофе.
Я, конечно, понял, чего хотел хозяин; если бы мисс дозналась о ссоре между ним и французом, она завопила бы на весь отель, и тут бог знает что началось бы. Он пробыл еще несколько минут, успокоил ее, и тут же отправился к своему приятелю, капитану стрелкового полка по фамилии Курок; должно быть, переговорить об этом неприятном деле. А дома мы нашли записку от Делоржа, сообщавшую, где можно встретиться с его секундантом.
Через два дня в "Вестнике Галиньяни" появилась заметка, которую я здесь привожу.
"КРОВАВАЯ ДУЭЛЬ. Вчера в шесть часов утра в Булонском лесу состоялся поединок между дост. О.-П. Д-сом, младшим сыном лорда К., и шевалье Д-жем. Секундантом шевалье был майор Королевской гвардии де М., секундантом м-ра Д-са - капитан Британского Стрелкового полка К. Насколько удалось узнать подробности этой прискорбной истории, ссора началась в доме некоей очаровательной дамы (одного из украшений британской колонии в Париже), а дуэль произошла на следующее утро.
Шевалье (являющийся оскорбленной стороной и одним из лучших фехтовальщиков Парижа) отказался от права выбрать род оружия, и противники стрелялись на пистолетах.
С расстояния в сорок шагов они сошлись у барьера, где их разделяло всего восемь шагов. У каждого было по два пистолета. Мсье Д-ж выстрелил первым и попал противнику в кисть левой руки, заставив его выронить пистолет. Тот выстрелил правой и нанес шевалье, по-видимому, смертельную рану. Пуля вошла в бедро около паха. Надежды на выздоровление очень мало.
Причиной поединка якобы явилась пощечина, нанесенная м-ру Д-су. В таком случае нам понятно ожесточение противников.
М-р Д-с возвратился к себе в отель. Узнав о прискорбном происшествии, туда поспешил его отец, лорд К. Весть о дуэли дошла до его светлости только в полдень и застала его за завтраком у его превосходительства посланника, лорда Бобтэйла. Благородный лорд тут же лишился чувств, но, невзирая на потрясение, непременно пожелал провести ночь у постели сына".
Так оно и было.
- Скверное дело, Чарльз, - сказал мне милорд, повидавшись с сыном и располагаясь у нас в гостиной. - А что, сигары в доме найдутся? Да смотри закажи мне бутылку вина и чего-нибудь закусить. Не хочу покидать любимого сына.
ГЛАВА VII
Последствия
Шевалье все же выздоровел. Пуля причинила жестокое воспаление и жар, но вышла сама собой. Он пролежал шесть недель и потом еще долго прихварывал.
Хозяину, к сожалению, пришлось хуже, чем его противнику. Его рана тоже воспалилась; да что тут долго рассказывать - кисть руки пришлось отнять.
Он все перенес как герой, через месяц был здоров, и рана зажила, но, когда он смотрел на свою культю, он бывал похож на дьявола!
Конечно, мисс Гриффон после этого влюбилась в него еще пуще. Она посылала ему по двадцать записок на дню, называла любимым, страдальцем, героем и не знаю уж, как еще. Некоторые ее записки я, как уже было сказано, сберег; сколько в них чувства! Куда там "Страдания Мак-Виртера".
Старый Крэбс частенько к нам наведывался и немало выпил у нас вина и выкурил сигар. Думаю, что он жил в Париже потому, что дом и поместье у него описали; а болезнь сына была хорошим предлогом; не мог же тот выставить отца за дверь. Вечера милорд проводил у леди Гриффон; я там не бывал, пока хозяин болел; и шевалье тоже не было - мешать было некому.
- Видишь, как эта женщина тебя ненавидит, - говорит однажды милорд в порыве откровенности, - попомни мои слова, она тебе еще покажет.
- Будь она проклята, - говорит хозяин, глядя на свою изувеченную руку.Будь она проклята, я с ней тоже когда-нибудь поквитаюсь. Хорошо, что я хоть Матильду прибрал к рукам. Ей теперь придется идти за меня ради своей чести.
- Ради своей чести! Ого! Отлично! - говорит важно милорд. - Отличный ход, мой мальчик.
- А раз так, - говорит хозяин, усмехаясь и подмигивая отцу, - раз девица - моя, чего мне опасаться этой змеи-мачехи?
Милорд в ответ только присвистнул, взял шляпу и ушел. Я видел, как он направился в сторону Пляс-Вандом и вошел к Гриффонам. Ну и старик! Не скоро найдешь другого такого добродушного и веселого старого негодяя.
И правильно он сказал моему хозяину, что леди Гриффон "ему еще покажет". Так оно и вышло. Только следующий свой фокус она сама бы не придумала - кто-то ее надоумил. Вы спросите: кто? Если вы читаете внимательно и видели, как почтенный старый джентльмен взял шляпу и пошел себе на Пляс-Вандом (по дороге заглядываясь на французских служанок), вы, может быть, догадаетесь, кто это был. Потому что женщина вовек бы до такого не додумалась.
В первой части моей повести о мистере Дьюсэйсе и о том, как благородно он обошелся с Докинсом и Блюитом, я имел честь представить читателям список его долгов, где, между прочим, значится следующее:
"Векселя и долговые обязательства: четыре тысячи девятьсот шестьдесят три фунта стерлингов".
Обязательств было немного, примерно на тысячу фунтов, а векселей - на четыре тысячи.
По французским законам векселя, хоть бы и выданные в Англии, но перекупленные французом, могут быть предъявлены им к уплате, даже если должник находится во Франции. Этого хозяин не знал - он думал, как и все думают, что раз удрал из Англии, то и от долгов убежал и может на них поплевывать.
А леди Гриффон велела своим лондонским поверенным скупить у владельцев всю коллекцию автографов на гербовой бумаге, какую там оставил мой хозяин; владельцы были, конечно, рады хоть что-нибудь за них выручить.
И вот однажды, когда я вышел во двор побеседовать со служанками - а это я взял себе за правило, ради практики во французском языке, - одна из них мне говорит:
- Мсье Шарль, там внизу пристав с жандармами; спрашивает вашего хозяина - a-t-il des dettes, par hazard? {Нет ли у него случайно долгов? (франц.).}
Я так и опешил - но тут же все понял.
- Туанетта, - говорю я (так ее звали), - Туанетта, - говорю и целую ее. - Ради любви моей, задержи их хоть на минуту.
Еще раз ее целую и бегу наверх. Хозяин к тому времени уже вполне оправился от раны, и ему разрешили выходить, - счастье его, что он уже окреп.
- Сэр, - говорю ему, - вас ищет пристав, спасайтесь.
А он:
- Какая, - говорит, - чепуха! Я, слава богу, никому здесь не должен.
- Ничего не чепуха, - говорю я ему, - тут уж не до почтительности! - А в Англии, скажете, тоже не должны? Говорю вам, пристав! Сейчас сюда войдет!
Тут как раз - динь-динь-динь! - зазвонил дверной колокольчик. Ясное дело - они!
Как быть? С быстротой молнии сбрасываю ливрею, надеваю ее на хозяина, а на голову ему - свою шляпу с пузументом. Сам закутываюсь в его халат и, развалясь на софе, приказываю ему отворить.
Входит пристав с двумя жандармами, а с ними Туанетта и старичок официант. Увидя хозяина, Туанетта улыбается ему и говорит:
- Dis done, Charles! Ou est ton maitre? Chez lui, n'est ce pas? C'est le jeune homme a Monsieur {Скажи-ка, Шарль, где твой хозяин? Он у себя, не так ли? Это слуга мсье (франц.).}. - И приседает перед приставом.
Официант чуть было не брякнул: "Mais ce n'est pas..." {Да ведь это не ... (франц.).}, - а Туанетта ему:
- Laissez done passer ces messieurs, vieux bete! {Дай же пройти господам, старый дурак! (франц.).}
Они входят в гостиную, а жандармы становятся у дверей.
Хозяин распахивает двери гостиной и, притронувшись к моей шляпе, спрашивает:
- Прикажете идти за кебом, сэр?
- Нет, Чарльз, - отвечаю я, - сегодня я никуда не поеду.
Тут пристав улыбается (он понимал по-английски, недаром часто имел дело с английскими клиентами) и говорит:
- Придется вам все же послать вашего слугу за экипажем, сэр. Я вынужден задержать вас, au nom de la loi {Именем закона (франц.).}, по иску на сумму девяносто восемь тысяч семьсот франков, поданному парижским жителем Жаком-Франсуа Лебреном. - И вытаскивает векселя.
- Прошу садиться, - говорю я.
Он садится, а я завожу разговор о погоде, о своей ране, о том, что, вот, мол, лишился руки (а сам держу ее за пазухой) и так далее.
Через несколько минут я не выдержал да как загогочу!
Пристав бледнеет, видно, чует неладное.
- Эй, - кричит, - жандармы, ко мне! Je suis floue, vole!
А это по-нашему значит: "Надули!"
Вбегают жандармы, с ними Туанетта и официант. А я, вставши с кресла, вынимаю руку из-за пазухи, распахиваю халат и ставлю на кресло свою стройную ногу. И торжественно указываю - на что бы вы думали? - на плюшевые ливрейные штаны - те знаменитые невыразимые, которые прославили меня по всей Европе.
Жандармы и слуги так и покатились со смеху; не отстал от них и Чарльз Желтоплюш. А старый пристав Гриппар едва не лишился чувств.
Тут за воротами отеля послышался грохот экипажа, и я понял, что хозяин спасен.
ГЛАВА VIII
Конец истории мистера Дьюсэйса. Тюрьма
Повесть моя быстро близится к концу; после предыдущей главы, в которой я описал свою необычную находчивость и редкую преданность, я недолго оставался в услужении у мистера Дьюсэйса. А ведь мало кто из слуг сумел бы придумать такой выход, а тем более так все выполнить.
Правда, толку от этого вышло немного - если не считать того, что я выручил от продажи хозяйского халата, который, как помнит читатель, я надел на себя; да еще пятифунтового билета, оказавшегося в кармане. А бедный хозяин очень мало выиграл. Ему удалось бежать из гостиницы - хорошо. Но Франция - это вам не Англия: чело* века в ливрее, да еще однорукого, здесь нетрудно опознать и изловить.
Так и случилось. Да ему и нельзя было уезжать из Парижа, если бы он даже сумел. Как же тогда с невестой?
С кривобокой богатой наследницей? Он слишком хорошо знал ее темпераман (как говорят парижане), чтобы надолго ее покинуть, У нее было девять тысяч годовых. Она была уже влюблена раз десять и могла влюбиться снова. Достопочтенный Элджернон Дьюсэйс был не так глуп, чтобы понадеяться на постоянство столь пылкой особы. Можно только дивиться, как она оказалась еще не замужем! Судя по некоторым признакам, она пошла бы и за меня, если бы не соблазнилась знатным и речистым джентльменом, у которого я служил.
А за ним охотился кредитор. Что ему было делать? Надо было бежать от долгов, и нельзя было покинуть предмет любви. Пришлось затаиться, выходить по ночам, как филину, а к рассвету опять забираться в дупло. Во Франции (хорошо бы устроить то же и в Англии), как только стемнеет, тебя уж никто не может арестовать за долги. А в королевских парках - хочешь в Тюльри, хочешь в Пале-Рояле или в Люксембурге - можно гулять себе с утра до вечера, не опасаясь проклятых приставов: их туда не пускают, все равно как собак; так и сторожам приказано.
И вит мой хозяин маялся; ни уехать нельзя, ни оставаться! По ночам пробирался на свидание со своей девицей, и надо было отвиливать от ее непрестанных вопросов насчет причин такой тайности; и хвастаться своими двумя тысячами дохода, точно он и вправду их имел и ни шиллинга долгов.
Тут уж он сам стал ее торопить со свадьбой.
Он то и дело слал ей записочки, как, бывало, она - ему; проклинал оттяжки и промедления; расписывал прелести супружеской жизни; печалился о терзаниях влюбленных сердец, обреченных на разлуку, роптал на необходимость зачем-то ждать согласия леди Гриффон. Ведь она всего-навсего мачеха, да притом еще злая. Мисс как-никак совершеннолетняя и может идти, за кого хочет; она уж и так оказала леди Гриффон все должное почтение, когда вообще спросила ее согласия.
Так у них и шло. И удивительное дело: хозяин на вопрос, отчего он не выходит из дому, кроме как по ночам, запинался и мялся; а девица, когда он спрашивал, отчего она медлит со свадьбой, тоже мялась. Не обидно ли? По усам у них текло, а в рот отчего-то не попадало.
Но однажды утром, в ответ на свое отчаянное послание, Дьюсэйс с восторгом прочел следующее письмо от своей любезной:
"Милый!
Ты пишешь, что со мной готов жить и в шалаше. К счастью, тебе это не придется. Ты говоришь, что промедление приводит тебя в отчаяние. Любимый, неужели ты думаешь, что я способна радоваться в разлуке с тобой? Ты просишь не дожидаться согласия леди Гриффон и уверяешь, что у меня нет перед ней обязательств.
Обожаемый Элджернон! Я не в силах более тебе отказывать. Я хотела сделать все от меня зависящее для примирения с бессердечной мачехой. Уважение к памяти отца заставило меня всячески стараться получить ее согласив на наш брак; этого требовало и благоразумие, ибо кому же ей оставить долю, завещанную ей отцом, как не мне, его дочери?
Но всякому терпению есть границы; мы, слава богу, не должны смотреть из рук леди Гриффон; презренного металла у нас и без нее достаточно, не правда ли, милый?
Пусть все будет, как ты хочешь, мой любимый, самый смелый и лучший из людей. Твоя бедная Матильда уже давно отдала тебе сердце, зачем же отказывать в руке? Назови день, и я не стану дольше медлить. В твоих объятиях я укроюсь от обид и оскорблений, которыми меня здесь осыпают.
Матильда.
P. S. Ты и не знаешь, Элджернон, какую благородную роль играл твой отец, как он помогал нам и старался смягчить сердце леди Гриффон. Не его вина, если она остается непреклонной. Пересылаю тебе ее записку к лорду Крэбсу. Скоро мы славно над ней посмеемся, n'est се pas?" {Не правда ли? (франц.).}
"Милорд!
В ответ на Вашу просьбу о руке мисс Гриффон для Вашего сына Элджернона Дьюсэйса я могу лишь повторить то, что уже была вынуждена ответить прежде: я не верю, чтобы брак с подобным человеком сулил моей падчерице счастье, и поэтому не даю на него согласия. Прошу сообщить об этом мистеру Дьюсэйсу и не касаться более предмета, для меня очень тягостного.
Покорная слуга Вашей светлости
Л.-Д. Гриффон".
- Ну и к черту миледи! - сказал хозяин. - Обойдемся без нее.
А усердие старика хозяин объяснил тем, что милорду было известно о десятитысячном приданом и он надеялся, что кое-что перепадет и ему. И вот, кроме пылкого письма к мисс, хозяин написал следующее письмо отцу:
"Благодарю Вас, дорогой отец, за Вашу помощь в моем трудном деле. Вам известно мое нынешнее положение, и Вы догадываетесь об обеих причинах моей тревоги. Брак с моей Матильдой сделает меня счастливейшим из людей. Моя милая девочка согласна и смеется над глупыми претензиями своей мачехи. По правде сказать, я удивляюсь, что она так долго их терпела. Прошу Вас, довершите Ваши благодеяния и добудьте нам пастора и лицензию, чтобы мы могли сочетаться браком. Как Вам известно, мы оба совершеннолетние, так что согласие опекунов не требуется.
Любящий вас сын
Элджернон.
P. S. Как я сожалею о наших недавних размолвках! Теперь все будет иначе, а после свадьбы тем более".
Я понял, на что намекал хозяин: он обещал старику денег после женитьбы; письмо могла увидеть и мисс; вот почему он так туманно писал о своих нынешних затруднениях.
Я доставил это письмо вместе с нежным посланием к мисс и оба, конечно, прочел по дороге. Получив свое, мисс целует его, прижимает к груди и закатывает глаза. Лорд Крэбс читает свое спокойно, и они начинают совещаться, а мне велят подождать ответа.
Посовещавшись, милорд берет карточку и пишет на ней: "Завтра в двенадцать, в посольстве".
- Отнеси это своему хозяину, Чарльз, - говорит он, - и скажи, чтобы явился непременно.
Я, разумеется, поспешил домой. Хозяин был доволен; но особенно счастлив не был. Никто не радуется накануне женитьбы, да еще на горбунье, пускай она и богата.
Готовясь проститься с холостой жизнью, хозяин сделал то, что и всякий бы на его месте, - составил завещание, то есть распорядился имуществом и написал кредиторам, сообщая о своей удаче и обещая после женитьбы уплатить все до последнего пенни. Раньше этого об уплате не может быть речи - ведь им известно, что у него ничего нет.
Надо отдать ему должное: он хотел все сделать по-хорошему - теперь это ему ничего не стоило.
- Чарльз, - сказал он мне, протягивая десятифунтовый билет, - вот твое жалованье, и спасибо, что выручил в тот раз, с приставом. Когда женюсь, будешь у меня камердинером, и жалованье тебе утрою.
Камердинером! А там, глядишь, и дворецким. Оно бы неплохо камердинером у десяти тысяч годовых. Всего и дела, что брить барина, читать его письма да отращивать себе бакенбарды; черный костюм, каждый день чистая рубашка, каждый вечер - оладьи у экономки, каждая горничная - твоя, на выбор; и сапоги тебе почистят, и еженедельно можно в оперу по хозяйскому бонементу. Я-то знаю, как живется камердинеру: это, скажу я вам, более барская жизнь, чем у самого барина. Даже и денег больше - потому что господа вечно оставляют в карманах серебро; и успеха у женщин больше; а обед тот же, и вино то же - надо только дружить с дворецким; а как не дружить, если выгодно?
Однако ж все это оказались одни мечтания. Не судьба мне было стать камердинером у мистера Дьюсэйса.
Всякому дню бывает конец, даже кануну свадьбы, а это в жизни мужчины самый долгий и неприятный день, кроме разве только дня перед повешением; и вот Аврора озарила своими лучами достопамятное утро, которое должно было сочетать уздой Гименея достопочтенного Элджернона Перси Дьюсэйса и мисс Матильду Гриффон. Гардероб у хозяина был невелик, не то что бывало. Все добро - разные там несессеры и шлафроки, всю коллекцию лаковых башмаков, весь набор сюртуков от Штульца и Штауба, - все пришлось бросить при поспешном бегстве из отеля "Марабу". Теперь он скромненько проживал в доме некоего приятеля и заказал всего пару костюмов у обыкновенного портного да сколько-то там белья.
Он надел который получше - синий; а я спрашиваю, понадобится ли ему еще старый сюртук.
- Бери, - говорит он этак добродушно, - бери, черт с тобой.
В половине двенадцатого он велит мне выглянуть, не опасно ли показаться (а я, надо вам сказать, очень приметлив на приставов и прямо-таки чую их издалека), и вот подъезжает скромная зеленая каретка, и хозяин садится. Я на козлы не сажусь, потому что меня кругом знают, и я могу хозяина выдать. Вместо того я иду короткой дорогой на улицу Фобур-Сент-Онорэ, к дому английского посланника, где всегда совершаются браки всех англичан, проживающих в Париже.
Рядом с этим домом был погребок. Когда подъехал хозяин в зеленой карете, там уже стояла другая, и вышли две дамы, хорошо мне известные. Одна - кривобокая; кто она такая - читатель и сам догадается; вторая была бедная Кикси; приехала проводить невесту.
Только что карета хозяина успела остановиться, только что кучер отворил дверцы, а я собрался подойти помочь хозяину выйти, как вдруг из погребка выскакивают четыре молодчика и становятся между каретой и дверями посольства; еще двое отворяют дверцы кареты с другой стороны и говорят:
- Rendez-vous, M. Deuceace! Je vous arrete au nom de la loi! (To есть: "Вылезайте, мистер Дьюсэйс, и пожалуйте в кутузку".) Хозяин бледнеет как смерть и подскакивает, точно змеею ужаленный. Он хочет бежать через другую дверь, но v тут видит четверых, преградивших ему путь к свободе. Тогда он рывком опускает окошко и кричит:
- Fouettez, cocher! (To есть: "Пошел, пошел!") А кучер не едет и даже на козлах уже не сидит.
Тут как раз и я подошел, а те двое влезли в карету. Вижу такое дело и приступаю к своим обязанностям: с печальным лицом становлюсь на запятки.
- Tiens, - говорит один из молодчиков, - c'est le drole qui nous a floue l'autre jour {Смотри, вон негодяй, который нас тогда одурачил (франц.).}.
Я их тоже узнал, но не улыбнулся - не до того было.
- Ou irons-nous done? {Куда поедем? (франц.).} - спрашивает кучер у сидящих в карете.
А те в ответ басом: "A SAINTE PELAGIE!"
* * *
Тут мне надо бы описать тюрьму Сент-Пелажи, которая во Франции то же, что у нас Флит или тюрьма Королевской Скамьи. Но об этом предмете я умолчу. Во-первых, тюрьма так отлично описана несравненным Бозом в истории мистера Пиквика, что против него мои писания не покажутся интересны; во-вторых, я слишком мало там пробыл, не желая губить свои молодые годы в таком скучном месте.
Конечно, мне первым делом пришлось доставить записку от хозяина к его нареченной. И как же бедняжка отчаивалась, когда, прождавши два часа в посольстве, так и не дождалась жениха. Видя, что он все нейдет, она поплелась безутешно домой, где я уже ждал ее с письмом.