Страница:
— Что вы там болтаете про башмачки и накидку? — удивился старый лесник.
Тут Бетсинда рассказала, что ее малюткой бросили, с городе в этой накидке и одном башмачке. Что люди, которые потом взяли се к себе, беспричинно, как она надеется, прогневались на нее. Они выгнали ее из дому в старой одежде, вот так она и очутилась здесь. Кажется, она когда-то жила в лесу, в львиной пещере, впрочем, может быть, это ей только приснилось: уж очень все это чудно и диковинно; а еще до того она жила в красивом-прекрасивом доме, ничуть не хуже королевского дворца в столице.
Когда лесник все это услышал, он прямо рот разинул от изумления. Он открыл шкаф и вынул из чулка пятишиллинговую монету с портретом покойного Кавальфора; старик клялся, что девушка — точная его копия.
Потом он достал башмачок и старый бархатный лоскут и сравнил их с вещами Бетсинды. Внутри ее башмачка стояло «Хопкипс, поставщик двора»; та же надпись была и на втором башмачке. На плаще пришелицы с изнанки было вышито: «Прин… Розаль…»; на лоскуте виднелось; «цесса… ба… Артикул 246». Так что, приложивши куски друг к другу, можно было прочесть: «ПРИНЦЕССА РОЗАЛЬБА АРТИКУЛ 246».
Увидав все это, добрый старик упал на колени и воскликнул:
— О принцесса! О моя милостивая госпожа! Законная владычица Понтии… Приветствую тебя и присягаю тебе на верность! — В знак этого он трижды потерся об пол своим почтенным носом и поставил ее ножку себе на голову.
— О мой добрый лесник, — сказала она, — видно, ты был сановником при дворе моего родителя!
Дело в том, что в бытность свою жалкой изгнанницей Бетсиндой, законная повелительница Понтии Розальба прочла много книг о придворных обычаях разных стран и народов.
— Ах, моя милостивая госпожа, так ведь я же бедный лорд Шпинат, который вот уже пятнадцать лет, как живет здесь простым лесником. С той поры, как тиран Заграбастал (чтоб ему околеть, архиплуту!) лишил меня должности первого камергера.
— Главного хранителя королевской зубочистки и Попечителя высочайшей табакерки. Я знаю! Этот пост вы занимали при моем августейшем батюшке. Возвращаю вам их, лорд Шпинат! Еще жалую вам Орден Тыквы второй степени, — (первой награждали только царственных особ). Встаньте же, маркиз де Шпинат! — И королева за неимением меча с неописуемой величавостью взмахнула оловянной ложкой (той самой, которой ела молоко с хлебом) над лысиной старого придворного, из чьих глаз уже натекло целое озерцо слез и чьи милые дети пошли в тот день спать маркизами: теперь они звались Бартоломео, Убальдо, Катарина и Октавия де Шпинат.
Королева проявила просто удивительное знание национальной истории и отечественного дворянства.
— Семейство де Спаржи, наверное, за нас, — рассуждала она. — Их всегда привечали при отцовском дворе. А вот Артишоки, те всегда поворачиваются к восходящему солнцу! Весь род Кислокапустиц, конечно, нам предан: король Кавальфор очень их жаловал.
Так Розальба перебрала все дворянство и знать Понтии, — вот сколь полезными оказались сведения, приобретенные ею в изгнании!
Старый маркиз де Шпинат объявил, что готов за них всех поручиться: страна изнывает под властью Заграбастала и жаждет возвращения законной династии; и хотя был уже поздний час, маркиз послал своих детей, знавших в лесу все тропинки, позвать кое-кого из дворян; когда же в дом воротился его старший сын, — он чистил лошадь и задавал ей корм, — маркиз велел ему натянуть сапоги, сесть в седло и скакать туда-то и туда-то, к тем-то и тем-то.
Когда юноша узнал, кого он привез в своей повозке, он тоже укал на колени, поставил себе на голову ножку со величества и тоже оросил пол слезами. Он влюбился в нее без памяти, как всякий, кто теперь ее видел, например, юные лорды Бартоломео и Убальдо, которые то и дело из ревности принимались лупить друг друга по макушке; а также все понтийские пэры, что сохранили верность Кавальфорам и по сигналу маркиза де Шпинат уже начали стекаться с запада и с востока. Это были все больше такие старички, что ее величеству не пришло в голову заподозрить их в глупой страсти, и она и ведать не ведала, как жестоко их ранит ее красота, пока один слепой лорд. тоже ей преданный, не открыл ей всей правды; с той поры она носила на лице вуаль, чтобы ненароком не вскружить кому-нибудь голову. Она тайно разъезжала по замкам своих приверженцев, а те, в свою очередь, навещали друг друга, сходились на сходки, сочиняли воззвания и протесты, делили между собой лучшие должности в государстве и решали, кого из противников надо будет казнить, когда королева возвратит себе отцовский престол. Так что примерно через год они были готовы двинуться на врага.
Сказать по правде, партия Верных состояла почти из одних стариков и инвалидов; они разгуливали по стране, размахивая флагами и ржавыми мечами и выкрикивали: «Боже, храни королеву!»; [8]и, поскольку Заграбастал был в то время в каком-то набеге, им сначала никто не мешал. Народ, конечно, восторженно приветствовал королеву при встрече, однако в иное время был куда хладнокровней, ибо многие еще помнили, что налогов при Кавальфоре брали ничуть не меньше, чем сейчас.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ,
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,
Тут Бетсинда рассказала, что ее малюткой бросили, с городе в этой накидке и одном башмачке. Что люди, которые потом взяли се к себе, беспричинно, как она надеется, прогневались на нее. Они выгнали ее из дому в старой одежде, вот так она и очутилась здесь. Кажется, она когда-то жила в лесу, в львиной пещере, впрочем, может быть, это ей только приснилось: уж очень все это чудно и диковинно; а еще до того она жила в красивом-прекрасивом доме, ничуть не хуже королевского дворца в столице.
Когда лесник все это услышал, он прямо рот разинул от изумления. Он открыл шкаф и вынул из чулка пятишиллинговую монету с портретом покойного Кавальфора; старик клялся, что девушка — точная его копия.
Потом он достал башмачок и старый бархатный лоскут и сравнил их с вещами Бетсинды. Внутри ее башмачка стояло «Хопкипс, поставщик двора»; та же надпись была и на втором башмачке. На плаще пришелицы с изнанки было вышито: «Прин… Розаль…»; на лоскуте виднелось; «цесса… ба… Артикул 246». Так что, приложивши куски друг к другу, можно было прочесть: «ПРИНЦЕССА РОЗАЛЬБА АРТИКУЛ 246».
Увидав все это, добрый старик упал на колени и воскликнул:
— О принцесса! О моя милостивая госпожа! Законная владычица Понтии… Приветствую тебя и присягаю тебе на верность! — В знак этого он трижды потерся об пол своим почтенным носом и поставил ее ножку себе на голову.
— О мой добрый лесник, — сказала она, — видно, ты был сановником при дворе моего родителя!
Дело в том, что в бытность свою жалкой изгнанницей Бетсиндой, законная повелительница Понтии Розальба прочла много книг о придворных обычаях разных стран и народов.
— Ах, моя милостивая госпожа, так ведь я же бедный лорд Шпинат, который вот уже пятнадцать лет, как живет здесь простым лесником. С той поры, как тиран Заграбастал (чтоб ему околеть, архиплуту!) лишил меня должности первого камергера.
Все, кто смелы и честны,
За Розальбу встать должны!
— Главного хранителя королевской зубочистки и Попечителя высочайшей табакерки. Я знаю! Этот пост вы занимали при моем августейшем батюшке. Возвращаю вам их, лорд Шпинат! Еще жалую вам Орден Тыквы второй степени, — (первой награждали только царственных особ). Встаньте же, маркиз де Шпинат! — И королева за неимением меча с неописуемой величавостью взмахнула оловянной ложкой (той самой, которой ела молоко с хлебом) над лысиной старого придворного, из чьих глаз уже натекло целое озерцо слез и чьи милые дети пошли в тот день спать маркизами: теперь они звались Бартоломео, Убальдо, Катарина и Октавия де Шпинат.
Королева проявила просто удивительное знание национальной истории и отечественного дворянства.
— Семейство де Спаржи, наверное, за нас, — рассуждала она. — Их всегда привечали при отцовском дворе. А вот Артишоки, те всегда поворачиваются к восходящему солнцу! Весь род Кислокапустиц, конечно, нам предан: король Кавальфор очень их жаловал.
Так Розальба перебрала все дворянство и знать Понтии, — вот сколь полезными оказались сведения, приобретенные ею в изгнании!
Старый маркиз де Шпинат объявил, что готов за них всех поручиться: страна изнывает под властью Заграбастала и жаждет возвращения законной династии; и хотя был уже поздний час, маркиз послал своих детей, знавших в лесу все тропинки, позвать кое-кого из дворян; когда же в дом воротился его старший сын, — он чистил лошадь и задавал ей корм, — маркиз велел ему натянуть сапоги, сесть в седло и скакать туда-то и туда-то, к тем-то и тем-то.
Когда юноша узнал, кого он привез в своей повозке, он тоже укал на колени, поставил себе на голову ножку со величества и тоже оросил пол слезами. Он влюбился в нее без памяти, как всякий, кто теперь ее видел, например, юные лорды Бартоломео и Убальдо, которые то и дело из ревности принимались лупить друг друга по макушке; а также все понтийские пэры, что сохранили верность Кавальфорам и по сигналу маркиза де Шпинат уже начали стекаться с запада и с востока. Это были все больше такие старички, что ее величеству не пришло в голову заподозрить их в глупой страсти, и она и ведать не ведала, как жестоко их ранит ее красота, пока один слепой лорд. тоже ей преданный, не открыл ей всей правды; с той поры она носила на лице вуаль, чтобы ненароком не вскружить кому-нибудь голову. Она тайно разъезжала по замкам своих приверженцев, а те, в свою очередь, навещали друг друга, сходились на сходки, сочиняли воззвания и протесты, делили между собой лучшие должности в государстве и решали, кого из противников надо будет казнить, когда королева возвратит себе отцовский престол. Так что примерно через год они были готовы двинуться на врага.
У людей такой уж нрав:
С кем победа — тот и прав.
Сказать по правде, партия Верных состояла почти из одних стариков и инвалидов; они разгуливали по стране, размахивая флагами и ржавыми мечами и выкрикивали: «Боже, храни королеву!»; [8]и, поскольку Заграбастал был в то время в каком-то набеге, им сначала никто не мешал. Народ, конечно, восторженно приветствовал королеву при встрече, однако в иное время был куда хладнокровней, ибо многие еще помнили, что налогов при Кавальфоре брали ничуть не меньше, чем сейчас.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ,
в которой королева Розальба попадает в замок графа Окаяна Удалого
Ее величество королева Розальба щедро раздавала своим приверженцам титулы маркизов, графов, баронов и награждала их Орденом Тыквы — больше-то ей давать было нечего. Они составили ее придворный круг, нарядили ее в платье из бумажного бархата, на голову ей надели корону из золотой бумаги, а сами все спорили о должностях в государстве, о чинах, титулах и правах, ну так спорили — прямо страх! Еще и месяца не прошло, а бедная королева была уже по горло сыта своей властью и порою, быть может, сожалела даже, что она больше не служанка. Впрочем, как говорится, положение обязывает, и королеве пришлось исполнять свой долг.
Вам уже известно, как случилось, что войска узурпатора не выступили против армии Верных. Двигалась эта армия с быстротой, доступной ее подагрическим командирам, и на каждого солдата в ней приходилось по два офицера. Так наконец она достигла земель одного могущественного феодала, который пока еще не примкнул к королеве, но Верные надеялись на пего, так как он всегда был не в ладах с Заграбасталом.
Когда они подошли к воротам его парка, он послал сказать, что просит ее величество быть его гостьей. Он был очень силен в ратном деле, звали его граф Окаян, и шлем у него был до того тяжелый, что его носили за ним два крепких арапчонка.
Он преклонил колена перед королевой и сказал:
— Сударыня и госпожа! У понтийской знати в обычае выказывать все знаки почтения коронованным особам, кто бы они ни были. В лучах вашей славы и мы ярче светим. А посему Окаян Удалой преклоняет колена перед первой дамой в государстве.
На это Розальба ответила:
— Вы бесконечно добры, граф Окаян Удалой. — Но в сердце ее закрался страх: так хмуро глядел на нее этот коленопреклоненный человек с торчащими усами.
— Первый князь империи, сударыня, приветствует свою повелительницу, продолжал он. — Мой род, право, не хуже вашего. Я свободен, сударыня, я предлагаю вам руку, и сердце, я мой рыцарский меч! Три мои жены спят под сводами фамильного склепа. Последняя угасла лишь год назад, и душа моя жаждет новой подруги! Удостойте меня согласием, и я клятвенно обещаю вам принести на свадебный пир голову короля Заграбастала, глаза и нос его сына принца Обалду, уши и правую руку узурпатора Пафлагонии; и тогда обеими этими странами будете править вы, то есть МЫ! Соглашайтесь! Окаян не привык слышать «нет». Да я и не жду подобного ответа: последствия его были бы страшны! Ужасающие убийства, разорение всей страны, беспощадная тирания, невиданные пытки, бедствия, подати для всего населения — вот что может породить гнев Окаяна! Но я читаю согласие в ясных очах моей королевы, их блеск наполняет мою душу восторгом!
— О, сэр!.. — пролепетала Розальба, в страхе вырывая у него свою руку. — Вы очень добры, ваше сиятельство, но сердце мое, к сожалению, уже отдано юноше по имени принц… Перекориль, и только ему буду я женой.
Тут Окаян впал в неописуемую ярость. Он вскочил на ноги, заскрежетал зубами, так что из уст его вырвалось пламя, а вместе с ним поток столь громких, сильных и недостойных выражений, что я не решаюсь их повторить.
— Р-р-р-раз так!.. Сто чертей! Окаян Удалой услыхал «нет»! О, месть моя будет беспримерна! Вы первая зальетесь слезами, сударыня! — И, как мячики подкидывая ногами арапчат, оп ринулся вон, а впереди него летели усы.
Тайный совет ее величества пришел в ужас, и, как позже выяснилось, не зря, когда увидел, что из дому выскочил разъяренный Окаян, подбрасывая ногами бедных арапчат. Упавшие духом бунтари двинулись прочь от ворот парка, но спустя полчаса этот предерзкий беззаконник с кучкой своих приспешников настиг их и принялся крушить направо и налево, — их били, колотили, дубасили, громили, наконец самою королеву взяли в полон, остальных же ее Верных отогнали бог весть куда.
Бедняжка Розальба! Ее победитель Окаян даже не пожелал взглянуть на нее.
— Пригоните фургон, — приказал он конюхам, — засадите в него эту чертовку и свезите его величеству королю Заграбасталу, да смотрите поклонитесь ему от меня.
Вместе с прекрасной пленницей Окаян послал Заграбасталу письмо, полное раболепных клятв и притворной лести, из которого тому надлежало понять, что этот подлый обманщик денно и нощно молит бога о здравии монарха и всей его августейшей семьи. Дальше Окаян обещал верой и правдой послужить трону и просил всегда помнить, что он — его надежный и преданный защитник.
Но король Заграбастал был стреляный воробей, такого на мякине не проведешь, и мы еще услышим, как этот деспот обошелся со своим строптивым вассалом. Где же слыхано, чтобы такие пройдохи хоть сколько-нибудь допряли друг другу!
А нашу бедную королеву, как Марджори Доу, бросили на солому в темном фургоне и повезли в дальний путь до самого замка короля Заграбастала, который вернутся уже восвояси, разбив всех своих недругов, — большинство из них поубивал, а иных, побогаче, захватил в плен, надеясь пыткой вырвать у них признание, где спрятаны их деньги.
Их вопли и стенания доносились до темницы, в которую заточили Розальбу. О, это была ужасная темница: она кишела мышами, простыми и летучими, жабами, крысами, лягушками, клопами, блохами, москитами, змеями и прочими мерзкими тварями. В ней царил полный мрак, иначе тюремщики увидели бы Розальбу и влюбились в нее, что, кстати, и случилось с совой, жившей под кровлей башни, и еще с кошкой, — ведь кошки, как известно, видят в темноте, — эта глаз не сводила с Розальбы и не шла к своей хозяйке, жене тюремного надзирателя. Обитавшие в темнице жабы приползли и целовали ножки Розальбы, а гадюки обвились вокруг ее шеи и рук и вообще не думали ее жалить, так прелестна была бедняжка даже в несчастье.
Наконец, по прошествии многих часов, дверь темницы отворилась, и вошел гроза своих подданных — король награбастал.
Но что он сказал и как поступил, вы узнаете позже, а сейчас нам пора вернуться к принцу Перекорилю.
Вам уже известно, как случилось, что войска узурпатора не выступили против армии Верных. Двигалась эта армия с быстротой, доступной ее подагрическим командирам, и на каждого солдата в ней приходилось по два офицера. Так наконец она достигла земель одного могущественного феодала, который пока еще не примкнул к королеве, но Верные надеялись на пего, так как он всегда был не в ладах с Заграбасталом.
Именитый Окаян
Был ужасный грубиян!
Когда они подошли к воротам его парка, он послал сказать, что просит ее величество быть его гостьей. Он был очень силен в ратном деле, звали его граф Окаян, и шлем у него был до того тяжелый, что его носили за ним два крепких арапчонка.
Он преклонил колена перед королевой и сказал:
— Сударыня и госпожа! У понтийской знати в обычае выказывать все знаки почтения коронованным особам, кто бы они ни были. В лучах вашей славы и мы ярче светим. А посему Окаян Удалой преклоняет колена перед первой дамой в государстве.
На это Розальба ответила:
— Вы бесконечно добры, граф Окаян Удалой. — Но в сердце ее закрался страх: так хмуро глядел на нее этот коленопреклоненный человек с торчащими усами.
— Первый князь империи, сударыня, приветствует свою повелительницу, продолжал он. — Мой род, право, не хуже вашего. Я свободен, сударыня, я предлагаю вам руку, и сердце, я мой рыцарский меч! Три мои жены спят под сводами фамильного склепа. Последняя угасла лишь год назад, и душа моя жаждет новой подруги! Удостойте меня согласием, и я клятвенно обещаю вам принести на свадебный пир голову короля Заграбастала, глаза и нос его сына принца Обалду, уши и правую руку узурпатора Пафлагонии; и тогда обеими этими странами будете править вы, то есть МЫ! Соглашайтесь! Окаян не привык слышать «нет». Да я и не жду подобного ответа: последствия его были бы страшны! Ужасающие убийства, разорение всей страны, беспощадная тирания, невиданные пытки, бедствия, подати для всего населения — вот что может породить гнев Окаяна! Но я читаю согласие в ясных очах моей королевы, их блеск наполняет мою душу восторгом!
— О, сэр!.. — пролепетала Розальба, в страхе вырывая у него свою руку. — Вы очень добры, ваше сиятельство, но сердце мое, к сожалению, уже отдано юноше по имени принц… Перекориль, и только ему буду я женой.
Столько бедствий — страх берет!
Кто бедняжечку спасет?
Тут Окаян впал в неописуемую ярость. Он вскочил на ноги, заскрежетал зубами, так что из уст его вырвалось пламя, а вместе с ним поток столь громких, сильных и недостойных выражений, что я не решаюсь их повторить.
— Р-р-р-раз так!.. Сто чертей! Окаян Удалой услыхал «нет»! О, месть моя будет беспримерна! Вы первая зальетесь слезами, сударыня! — И, как мячики подкидывая ногами арапчат, оп ринулся вон, а впереди него летели усы.
Тайный совет ее величества пришел в ужас, и, как позже выяснилось, не зря, когда увидел, что из дому выскочил разъяренный Окаян, подбрасывая ногами бедных арапчат. Упавшие духом бунтари двинулись прочь от ворот парка, но спустя полчаса этот предерзкий беззаконник с кучкой своих приспешников настиг их и принялся крушить направо и налево, — их били, колотили, дубасили, громили, наконец самою королеву взяли в полон, остальных же ее Верных отогнали бог весть куда.
Бедняжка Розальба! Ее победитель Окаян даже не пожелал взглянуть на нее.
— Пригоните фургон, — приказал он конюхам, — засадите в него эту чертовку и свезите его величеству королю Заграбасталу, да смотрите поклонитесь ему от меня.
Вместе с прекрасной пленницей Окаян послал Заграбасталу письмо, полное раболепных клятв и притворной лести, из которого тому надлежало понять, что этот подлый обманщик денно и нощно молит бога о здравии монарха и всей его августейшей семьи. Дальше Окаян обещал верой и правдой послужить трону и просил всегда помнить, что он — его надежный и преданный защитник.
Но король Заграбастал был стреляный воробей, такого на мякине не проведешь, и мы еще услышим, как этот деспот обошелся со своим строптивым вассалом. Где же слыхано, чтобы такие пройдохи хоть сколько-нибудь допряли друг другу!
А нашу бедную королеву, как Марджори Доу, бросили на солому в темном фургоне и повезли в дальний путь до самого замка короля Заграбастала, который вернутся уже восвояси, разбив всех своих недругов, — большинство из них поубивал, а иных, побогаче, захватил в плен, надеясь пыткой вырвать у них признание, где спрятаны их деньги.
Их вопли и стенания доносились до темницы, в которую заточили Розальбу. О, это была ужасная темница: она кишела мышами, простыми и летучими, жабами, крысами, лягушками, клопами, блохами, москитами, змеями и прочими мерзкими тварями. В ней царил полный мрак, иначе тюремщики увидели бы Розальбу и влюбились в нее, что, кстати, и случилось с совой, жившей под кровлей башни, и еще с кошкой, — ведь кошки, как известно, видят в темноте, — эта глаз не сводила с Розальбы и не шла к своей хозяйке, жене тюремного надзирателя. Обитавшие в темнице жабы приползли и целовали ножки Розальбы, а гадюки обвились вокруг ее шеи и рук и вообще не думали ее жалить, так прелестна была бедняжка даже в несчастье.
Наконец, по прошествии многих часов, дверь темницы отворилась, и вошел гроза своих подданных — король награбастал.
Но что он сказал и как поступил, вы узнаете позже, а сейчас нам пора вернуться к принцу Перекорилю.
Вот еще жених сыскался!
Где наш принц? Куда давался?
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,
о том, что было с Перекорилем
Мысль о женитьбе на старой карге Спускунет до того ужаснула Перекориля, что он бросился к себе в комнату, уложил сундучок, вызвал двух носильщиков и в мгновение ока был на почтовой станции.
Его счастье, что он не мешкал со сборами, вмиг уложил вещи и уехал с первой каретой; ибо, как только обнаружилось, что Обалду схватили по ошибке, этот аспид Развороль послал к Перекорилю двух полицейских, которым было ведено отвести его в Ньюгетскую тюрьму и еще до полудня обезглавить. Через час с небольшим карета покинула земли Пафлагонии, а те, кого послал и вдогон, наверно, не слишком спешили, — в стране многие сочувствовали принцу, сыну прежнего монарха: ведь тот, при всех своих слабостях, был куда лучше брата, нынешнего короля Пафлагонии — человека ленивого, деспотичного, вздорного, нерадивого и алчного. Храбус сейчас был весь поглощен торжествами, балами, маскарадами, охотами и другими забавами, которые полагал нужным устраивать в честь свадьбы своей дочери с принцем Обалду, и, будем надеяться, не очень жалел в душе, что племянник его избег казни.
Погода стояла холодная, землю покрыл снег, и наш беглец, звавшийся теперь попросту мистер Кориль, был рад-радешенек, что покойно сидит в почтовой карете между кондуктором и еще одним пассажиром. На первой же станции, где они остановились сменить лошадей, к дилижансу подошла неказистая простолюдинка с кошелкой на руке и спросила, не найдется ли ей местечка. Внутри все было занято, и женщине сказали, что, если ей к спеху, пусть едет наверху, а пассажир, сидевший рядом с Перекорилем (видимо, изрядный наглец), высунулся из окошка и прокричал ей:
— Самая погодка прокатиться на империале! С ветерком, голубушка!
Бедная женщина сильно кашляла, и Перекориль ее пожалел.
— Я уступлю ей свое место, — сказал он. — Не ехать же ей на холоде при таком кашле.
На что сидевший с ним рядом грубиян заметил:
— А ты и рад ее пригреть! Только больно ты ей нужен, шляпа!
В ответ на это Перекориль схватил грубияна за нос, дал ему оплеуху и наградил фонарем — пусть в другой раз попробует назвать его шляпой!
Потом он весело вскочил на империал и уютно устроился в сене. Грубиян сошел на следующей остановке, и тогда Перекориль опять занял свое место внутри и вступил в разговор с соседкой. Она оказалась приятной, осведомленной и начитанной собеседницей. Они ехали вместе весь день, и она угощала нашего путника всякой всячиной, припасенной в кошелке, — не кошелка, а прямо целая кладовая! Захотел он пить — и на свет появилась бутылка в полкварты Бассова легкого пива и серебряная кружечка. Проголодался — она достала холодную курицу, несколько ломтиков ветчины, хлеба, соли и кусок холодного пудинга с изюмом — прямо пальчики оближешь, — а потом дала ему запить все это стаканчиком бренди.
Пока они ехали вместе, странная простолюдинка беседовала с Перекорилем о том, о сем, и бедный принц выказал при этом столько же невежества, сколько она — познаний. Покраснев до корней волос, он признался соседке, что совсем не учен, на что та ответила:
— Милый мой Пере… Добрейший мой мистер Кориль, вы еще молоды, у вас вся жизнь впереди. Вам только учиться да учиться! Как знать, быть может, настанет день, когда вам понадобится вся эта премудрость. Скажем, когда вас призовут обратно, — ведь бывало же такое с другими.
— Помилуй бог, да разве вы меня знаете, сударыня?! — восклицает принц.
— Я много чего знаю, — говорит она. — Я была кой у кого на крестинах, и однажды меня выставили за дверь. Я знавала людей, испорченных удачей, и таких, кто, надеюсь, стал лучше в беде. Вот вам мой совет: поселитесь в том городе, где карета остановится на ночь. Живите там, учитесь и не забывайте старого друга, к которому были добры.
— Кто же этот мой друг? — спрашивает Перекориль. — Если вам будет в чем нужда, — продолжает его собеседница, — загляните в эту сумку — я дарю ее вам — и будьте благодарны…
— Но кому же, кому, сударыня? — настаивает принц.
— Черной Палочке, — ответила его спутница и вылетела в окно.
Перекориль спросил кондуктора, не знает ли он, куда девалась та дама.
— Это вы про кого? — удивился тот. — Вроде только и была здесь одна старушка, да она сошла на прошлой остановке.
И Перекориль решил, что все это ему приснилось. Однако на коленях у него лежала кошелка — подарок Черной Палочки; и вот, когда они прибыли в город, он прихватил ее с собой и двинулся в гостиницу.
Принца поместили в какой-то жалкой каморке, но, проснувшись поутру, он сперва подумал, что все еще дома, во дворце, и принялся кричать:
— Джон, Чарльз, Томас! Мой шоколад, шлафрок, шлепанцы!..
Но никто не явился. Колокольчика не было, и вот он вышел на площадку и стал звать слугу.
Снизу поднялась хозяйка, она выглядела примерно так как на этой картине:
— Чего это вы орете на весь дом, молодой человек? — спрашивает она.
— Ни теплой воды, ни слуг, даже обувь не чищена!..
— Ха-ха-ха! А ты возьми да почисть, — говорит хозяйка. — Уж больно ваш брат студент нос дерет. Но до такого бесстыдства еще никто не доходил!
— Я немедленно покину ваш дом! — заявляет принц.
— Скатертью дорожка, молодой человек! Плати по счету и убирайся. У нас тут благородные селятся, не тебе чета!
— Вам бы медвежатник [9]держать, — сказал Перекориль, — а вместо вывески портрет свой повесить!
Хозяйка «медвежатника» с рычанием удалилась. Перекориль вернулся к себе в комнату, и первое, что он увидел, была волшебная сумка, и ему показалось, что, когда он вошел, она чуточку подпрыгнула на столе.
«Может, там сыщется что-нибудь на завтрак, — подумал Перекориль. Денег-то у меня кот наплакал». Он раскрыл кошелку, и знаете, что там было? Щетка для обуви и банка ваксы Уоррена, [10]на которой стояли такие стишки:
Когда он оделся, сумка опять подпрыгнула, и он подошел и вынул из нее:
1. Скатерть и салфетку.
2. Сахарницу, полную лучшего колотого сахара.
3, 4, 6, 8, 10. Две вилки, две чайные ложечки, два ножа, сахарные щипчики и ножик для масла — все с меткой «П».
11, 12, 13. Чайную чашку с блюдцем и полоскательницу.
14. Кувшинчик сладких сливок.
15. Чайницу с черным и зеленым чаем.
16. Большущий чайник, полный кипятка.
17. Кастрюлечку, а в ней три яйца, сваренных как раз, как он любил.
18. Четверть фунта наилучшего Эппингова масла.
19. Ржаной хлеб.
Это ли не сытный завтрак?
Покончив с едой, Перекориль побросал все оставшееся в кошелку и отправился на поиски жилья. Я забыл сказать вам, что город этот назывался Босфор [11]и был славен своим университетом.
Он снял скромную квартиру напротив университета, оплатил счет в гостинице и немедленно перебрался в новое жилье, захватив сундучок и дорожный мешок; не забыл он, конечно, и волшебную сумку.
Уезжая из Пафлагонии, он сложил в сундучок лучшее платье, а теперь в нем вдруг оказались одни лишь книги. В первой, которую он открыл, говорилось:
И вот наш мистер Кориль сел за книги и трудился без устали целый год и скоро стал примером для всего босфорского студенчества. Он не участвовал нк в каких студенческих беспорядках. Наставники его хвалили, товарищи тоже его любили; и когда на экзаменах он получил награды по всем предметам, как-то: по грамматике, чистописанию, истории, катехизису, арифметике, французскому и латыни, а также за отменное поведение, — все его однокантики крикнули:
— Ура! Ура! Кориль, наш гонец, всем молодец! Слава, слава, слава!
И он приволок домой целую кучу венков, медалей, книг и почетных значков.
Через день после экзаменов, когда он с двумя приятелями веселился в кофейне (сказал ли я вам, что каждую субботу вечером он находил в сумке достаточно денег, чтобы заплатить по счетам, и еще гинею на карманные расходы, — сказал или позабыл, а ведь это так же неоспоримо, как дважды двадцать-сорок пять), он вдруг ненароком заглянул в «Босфорские новости» и без труда прочитал (он теперь читал и писал даже самые длинные слова) вот что:
— А вот еще! — И Перекориль прочел:
— А, все это пустое! — сказал Перекориль, чем-то очень встревоженный. — Пойдемте ко мне, друзья мои. Отважный Смит, бесстрашный Джонс, сотоварищи моих школьных дней, моих трудных учений, я открою вам тайну, которая изумит вас.
— Говори, не тяни, друг! — вскричал Смит-Горячка.
— Выкладывай, старина, — сказал Весельчак Джонс.
Перекориль с царственным величием пресек эту понятную, но теперь неуместную фамильярность.
— Друзья мои, Смит и Джонс, — сказал принц, — к чему доле скрываться? Итак, я не скромный студент Кориль, я — потомок королей.
— Atavis edite regibus! [13]Каков!.. — вскричал Джонс; он чуть было не сказал «каков пострел!», но в испуге умолк на полуслове — так сверкнули на него королевские очи.
— Друзья, — продолжал принц, — я и есть Перекориль Пафлагонский. Не преклоняй колена, Смит, и ты, мой верный Джонс, — на людях мы! Когда я был еще младенцем, бесчестный дядя мой похитил у меня отцовскую корону и взрастил меня в незнанье прав моих, как это было с Гамлетом [14]когда-то, злосчастным принцем, жившим в Эльсиноре. И если начинал я сомневаться, то дядя говорил, что все уладит скоро. Я браком сочетаться должен был с его наследницею Анжеликой; тогда б мы с ней воссели на престол. То ложь была, фальшивые слова — фальшивые, как сердце Анжелики, ее власы, румянец, зубы! Она хоть и косила, но узрела младого Обалду, наследного глупца, и предпочла понтийца мне. Тогда и я свой взор к Бетсинде обратил, она же вдруг Розальбой обернулась. Тут понял я, какое совершенство эта дева, богиня юности, лесная нимфа, — такую лишь во сне узреть возможно… — И дальше в таком роде.
Его счастье, что он не мешкал со сборами, вмиг уложил вещи и уехал с первой каретой; ибо, как только обнаружилось, что Обалду схватили по ошибке, этот аспид Развороль послал к Перекорилю двух полицейских, которым было ведено отвести его в Ньюгетскую тюрьму и еще до полудня обезглавить. Через час с небольшим карета покинула земли Пафлагонии, а те, кого послал и вдогон, наверно, не слишком спешили, — в стране многие сочувствовали принцу, сыну прежнего монарха: ведь тот, при всех своих слабостях, был куда лучше брата, нынешнего короля Пафлагонии — человека ленивого, деспотичного, вздорного, нерадивого и алчного. Храбус сейчас был весь поглощен торжествами, балами, маскарадами, охотами и другими забавами, которые полагал нужным устраивать в честь свадьбы своей дочери с принцем Обалду, и, будем надеяться, не очень жалел в душе, что племянник его избег казни.
Принцу — кто того не знает —
Быть учтивым подобает.
Погода стояла холодная, землю покрыл снег, и наш беглец, звавшийся теперь попросту мистер Кориль, был рад-радешенек, что покойно сидит в почтовой карете между кондуктором и еще одним пассажиром. На первой же станции, где они остановились сменить лошадей, к дилижансу подошла неказистая простолюдинка с кошелкой на руке и спросила, не найдется ли ей местечка. Внутри все было занято, и женщине сказали, что, если ей к спеху, пусть едет наверху, а пассажир, сидевший рядом с Перекорилем (видимо, изрядный наглец), высунулся из окошка и прокричал ей:
— Самая погодка прокатиться на империале! С ветерком, голубушка!
Бедная женщина сильно кашляла, и Перекориль ее пожалел.
— Я уступлю ей свое место, — сказал он. — Не ехать же ей на холоде при таком кашле.
На что сидевший с ним рядом грубиян заметил:
— А ты и рад ее пригреть! Только больно ты ей нужен, шляпа!
В ответ на это Перекориль схватил грубияна за нос, дал ему оплеуху и наградил фонарем — пусть в другой раз попробует назвать его шляпой!
Потом он весело вскочил на империал и уютно устроился в сене. Грубиян сошел на следующей остановке, и тогда Перекориль опять занял свое место внутри и вступил в разговор с соседкой. Она оказалась приятной, осведомленной и начитанной собеседницей. Они ехали вместе весь день, и она угощала нашего путника всякой всячиной, припасенной в кошелке, — не кошелка, а прямо целая кладовая! Захотел он пить — и на свет появилась бутылка в полкварты Бассова легкого пива и серебряная кружечка. Проголодался — она достала холодную курицу, несколько ломтиков ветчины, хлеба, соли и кусок холодного пудинга с изюмом — прямо пальчики оближешь, — а потом дала ему запить все это стаканчиком бренди.
Пока они ехали вместе, странная простолюдинка беседовала с Перекорилем о том, о сем, и бедный принц выказал при этом столько же невежества, сколько она — познаний. Покраснев до корней волос, он признался соседке, что совсем не учен, на что та ответила:
— Милый мой Пере… Добрейший мой мистер Кориль, вы еще молоды, у вас вся жизнь впереди. Вам только учиться да учиться! Как знать, быть может, настанет день, когда вам понадобится вся эта премудрость. Скажем, когда вас призовут обратно, — ведь бывало же такое с другими.
— Помилуй бог, да разве вы меня знаете, сударыня?! — восклицает принц.
— Я много чего знаю, — говорит она. — Я была кой у кого на крестинах, и однажды меня выставили за дверь. Я знавала людей, испорченных удачей, и таких, кто, надеюсь, стал лучше в беде. Вот вам мой совет: поселитесь в том городе, где карета остановится на ночь. Живите там, учитесь и не забывайте старого друга, к которому были добры.
— Кто же этот мой друг? — спрашивает Перекориль. — Если вам будет в чем нужда, — продолжает его собеседница, — загляните в эту сумку — я дарю ее вам — и будьте благодарны…
— Но кому же, кому, сударыня? — настаивает принц.
— Черной Палочке, — ответила его спутница и вылетела в окно.
Перекориль спросил кондуктора, не знает ли он, куда девалась та дама.
— Это вы про кого? — удивился тот. — Вроде только и была здесь одна старушка, да она сошла на прошлой остановке.
Чудо-сумка! Вот житье!
Где бы только взять ее?
И Перекориль решил, что все это ему приснилось. Однако на коленях у него лежала кошелка — подарок Черной Палочки; и вот, когда они прибыли в город, он прихватил ее с собой и двинулся в гостиницу.
Принца поместили в какой-то жалкой каморке, но, проснувшись поутру, он сперва подумал, что все еще дома, во дворце, и принялся кричать:
— Джон, Чарльз, Томас! Мой шоколад, шлафрок, шлепанцы!..
Но никто не явился. Колокольчика не было, и вот он вышел на площадку и стал звать слугу.
Снизу поднялась хозяйка, она выглядела примерно так как на этой картине:
— Чего это вы орете на весь дом, молодой человек? — спрашивает она.
— Ни теплой воды, ни слуг, даже обувь не чищена!..
— Ха-ха-ха! А ты возьми да почисть, — говорит хозяйка. — Уж больно ваш брат студент нос дерет. Но до такого бесстыдства еще никто не доходил!
— Я немедленно покину ваш дом! — заявляет принц.
— Скатертью дорожка, молодой человек! Плати по счету и убирайся. У нас тут благородные селятся, не тебе чета!
— Вам бы медвежатник [9]держать, — сказал Перекориль, — а вместо вывески портрет свой повесить!
Хозяйка «медвежатника» с рычанием удалилась. Перекориль вернулся к себе в комнату, и первое, что он увидел, была волшебная сумка, и ему показалось, что, когда он вошел, она чуточку подпрыгнула на столе.
«Может, там сыщется что-нибудь на завтрак, — подумал Перекориль. Денег-то у меня кот наплакал». Он раскрыл кошелку, и знаете, что там было? Щетка для обуви и банка ваксы Уоррена, [10]на которой стояли такие стишки:
Перекориль рассмеялся, вычистил башмаки и убрал на место банку и щетку.
Чисти обувь, бедняк, не тужи
И обратно меня положи.
Когда он оделся, сумка опять подпрыгнула, и он подошел и вынул из нее:
1. Скатерть и салфетку.
2. Сахарницу, полную лучшего колотого сахара.
3, 4, 6, 8, 10. Две вилки, две чайные ложечки, два ножа, сахарные щипчики и ножик для масла — все с меткой «П».
11, 12, 13. Чайную чашку с блюдцем и полоскательницу.
14. Кувшинчик сладких сливок.
15. Чайницу с черным и зеленым чаем.
16. Большущий чайник, полный кипятка.
17. Кастрюлечку, а в ней три яйца, сваренных как раз, как он любил.
18. Четверть фунта наилучшего Эппингова масла.
19. Ржаной хлеб.
Это ли не сытный завтрак?
Покончив с едой, Перекориль побросал все оставшееся в кошелку и отправился на поиски жилья. Я забыл сказать вам, что город этот назывался Босфор [11]и был славен своим университетом.
Ешь всегда пирог с паштетом,
Он полезен, знай об этом.
Он снял скромную квартиру напротив университета, оплатил счет в гостинице и немедленно перебрался в новое жилье, захватив сундучок и дорожный мешок; не забыл он, конечно, и волшебную сумку.
Уезжая из Пафлагонии, он сложил в сундучок лучшее платье, а теперь в нем вдруг оказались одни лишь книги. В первой, которую он открыл, говорилось:
В кошелке, куда Перекориль не преминул заглянуть, лежали корпорантская шапочка и мантия, чистая тетрадь, перья, чернильница и Джонсонов лексикон, каковой был принцу особенно нужен, поскольку его грамотность оставляла желать лучшего.
Наряд тешит взоры, а чтение — ум
И пищу дает для полезнейших дум.
И вот наш мистер Кориль сел за книги и трудился без устали целый год и скоро стал примером для всего босфорского студенчества. Он не участвовал нк в каких студенческих беспорядках. Наставники его хвалили, товарищи тоже его любили; и когда на экзаменах он получил награды по всем предметам, как-то: по грамматике, чистописанию, истории, катехизису, арифметике, французскому и латыни, а также за отменное поведение, — все его однокантики крикнули:
— Ура! Ура! Кориль, наш гонец, всем молодец! Слава, слава, слава!
И он приволок домой целую кучу венков, медалей, книг и почетных значков.
Через день после экзаменов, когда он с двумя приятелями веселился в кофейне (сказал ли я вам, что каждую субботу вечером он находил в сумке достаточно денег, чтобы заплатить по счетам, и еще гинею на карманные расходы, — сказал или позабыл, а ведь это так же неоспоримо, как дважды двадцать-сорок пять), он вдруг ненароком заглянул в «Босфорские новости» и без труда прочитал (он теперь читал и писал даже самые длинные слова) вот что:
РОМАНТИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ— Ну и история! — вскричали вместе студенты Смит и Джонс, закадычные друзья Перекориля.
Небывалые события произошли по соседству с нами, в Понтии, и повергли в волнение всю эту страну.
Напомним, что когда ныне здравствующий и почитаемый государь Понтии, его величество Заграбастал, разбил в кровопролитной битве при Бабахе короля Кавальфора и воссел на престол, единственная дочь покойного монарха, принцесса Розальба, исчезла из дворца, захваченного победителями, и, судя по слухам, заблудилась в лесу, где была растерзана свирепыми львами (двух последних из них недавно поймали и засадили в Тауэр, [12]но к тому времени они уже съели множество людей).
Его величество Заграбастал, человек редкостной доброты, весьма сокрушался о гибели невинной малютки: сей милосердный монарх, конечно, не оставил бы ее без присмотра. Однако ее смерть не вызывала сомнений. Клочья ее плаща и башмачок были найдены в лесу на охоте, во время которой бесстрашный повелитель Понтии собственноручно сразил двух львят. Оставшиеся от малютки вещи подобрал и сберег барон де Шпинат, некогда служивший при короле Кавальфоре. Барон попал в немилость из-за своей приверженности старой династии и несколько лет прожил в лесу в скромной роли дровосека на самой окраине Понтии.
В прошлый вторник кучка джентльменов, верных прежнему дому, в том числе и барон Шпинат, вышла во всеоружии с криками: «Боже, храни Розальбу, первую понтийскую королеву!» — а в середине шла дама, как сообщают, необычайной красоты. И если подлинность этой истории внушает некоторые сомнения, то романтичность ее бесспорна.
Особа, величающая себя Розальбой, утверждает, будто пятнадцать лет назад ее вывезла из лесу женщина в колеснице, запряженной драконами (эта часть рассказа, разумеется, не соответствует действительности); она якобы оставила малютку в дворцовом саду Бломбодинги, где ее нашла принцесса Анжелика, ныне супруга наследника Понтии его высочества, принца Обалду, и с бесподобным милосердием, всегда отличавшим дочь пафлагонского монарха, предоставила сироте кров и убежище. Пришелица без роду и племени и почти без одежды осталась во дворце, жила там в служанках под именем Бетсинды и была даже обучена наукам.
За какую-то провинность ее уволили, и она ушла, не преминув захватить с собой башмачок и обрывок плаща, что были на пей в день ее появления во дворце. По ее словам, она покинула Бломбодингу с год назад и все это время жила у Шпипатов. В то же утро, когда она ушла из столицы, королевский племянник принц Перекориль, юноша, прямо скажем, не слишком примерный и даровитый, тоже покинул Бломбодингу, и с тех пор о нем ни слуху ни духу.
— А вот еще! — И Перекориль прочел:
ЭКСТРЕННЫЙ ВЫПУСК
Нам стало известно, что отряд, предводительствусмый бароном Шпинатом, окружен и разбит сиятельным генералом Окаяном, а самозванная принцесса взята в плен и отправлена в столицу.
УНИВЕРСИТЕТСКИЕ НОВОСТИ
Вчера в университете студент Кориль, юноша редких способностей, выступил с речью на латыни и был удостоен деревянной ложки — высшей университетской награды, — которую вручил ему ректор Босфора доктор Остолоп.
Ну и новости, друзья,
Прочитал в газетах я!
— А, все это пустое! — сказал Перекориль, чем-то очень встревоженный. — Пойдемте ко мне, друзья мои. Отважный Смит, бесстрашный Джонс, сотоварищи моих школьных дней, моих трудных учений, я открою вам тайну, которая изумит вас.
— Говори, не тяни, друг! — вскричал Смит-Горячка.
— Выкладывай, старина, — сказал Весельчак Джонс.
Перекориль с царственным величием пресек эту понятную, но теперь неуместную фамильярность.
— Друзья мои, Смит и Джонс, — сказал принц, — к чему доле скрываться? Итак, я не скромный студент Кориль, я — потомок королей.
— Atavis edite regibus! [13]Каков!.. — вскричал Джонс; он чуть было не сказал «каков пострел!», но в испуге умолк на полуслове — так сверкнули на него королевские очи.
— Друзья, — продолжал принц, — я и есть Перекориль Пафлагонский. Не преклоняй колена, Смит, и ты, мой верный Джонс, — на людях мы! Когда я был еще младенцем, бесчестный дядя мой похитил у меня отцовскую корону и взрастил меня в незнанье прав моих, как это было с Гамлетом [14]когда-то, злосчастным принцем, жившим в Эльсиноре. И если начинал я сомневаться, то дядя говорил, что все уладит скоро. Я браком сочетаться должен был с его наследницею Анжеликой; тогда б мы с ней воссели на престол. То ложь была, фальшивые слова — фальшивые, как сердце Анжелики, ее власы, румянец, зубы! Она хоть и косила, но узрела младого Обалду, наследного глупца, и предпочла понтийца мне. Тогда и я свой взор к Бетсинде обратил, она же вдруг Розальбой обернулась. Тут понял я, какое совершенство эта дева, богиня юности, лесная нимфа, — такую лишь во сне узреть возможно… — И дальше в таком роде.