Страница:
Такое гостеприимство обычно для индейцев, еще не сталкивавшихся с белыми; это одна из их главных добродетелей, которую старики за назидательной беседой внушают детям. Но индейцы надоуэй не привыкли к такому обращению в своей стране.
Несколько позже на стоянку прибыл и старик. Он рассказал, что обнаружил 50 палаток ассинибойнов, которые приняли его очень радушно. У них было много мяса, и они оказались очень гостеприимными. Хотя у старика не было никаких доказательств в подтверждение его слов, он все же уговорил нас примкнуть к этим индейцам. На следующее утро, когда мы уже собрались в поход, старик сказал: «Я не могу сейчас идти с вами, мне нужно сначала починить мокасины». Чтобы избежать задержки, один из юношей отдал ему пару своих мокасин. Тогда старый индеец заявил, что должен еще отрезать кусок одеяла и сшить себе рукавицы. Другой индеец, у которого было в запасе два куска материи, помог ему в этом деле. Тут старик стал придумывать все новые и новые отговорки, вымогая у нас различные вещи для удовлетворения своих прихотей. Тогда мы заподозрили его во лжи. Кто-то пошел по его следу и установил, что старик далеко не отходил, никаких индейцев не видел и не имел во рту ни куска пищи после того, как вышел из палатки.
Стало совершенно ясно, что искать 50 палаток ассинибойнов – дело бессмысленное, и мы решили присоединиться к группе кри, с которой повстречался юноша. Но тут мы совсем случайно столкнулись с другой группой того же племени. И хотя мы с ними не были знакомы, все же, узнав, где их руководитель, мы вошли в его палатку и уселись у очага. Тотчас женщины повесили над огнем котел и достали из мешка какую-то неизвестную нам еду, пробудившую любопытство. Когда нам принесли поесть, мы рассмотрели, что это маленькие рыбки одинаковой величины, не более дюйма, В котел их бросили в виде большого смерзшегося комка. Этих маленьких рыбок, которых мы позднее научились ловить и приготавливать, собирают в полыньях мелких озер, где они скапливаются в таком количестве, что их можно сотнями вычерпывать просто руками. Когда мы поели, одна из женщин, как видно главная жена вождя, осмотрела наши мокасины и подарила каждому из нас по паре новых. Эти индейцы уже собрались в поход и вскоре расстались с нами. Намереваясь охотиться на бизонов, мы решили соорудить сунжегвун и запрятать там все свое имущество, чтобы оно не обременяло нас в предстоящем длительном походе. Затем наша семья пошла по следам группы кри и догнала их в прерии.
Мы попали туда примерно в середине зимы; вскоре наш долговязый юноша надоуэй заболел. Его друзья обратились к старому знахарю из племени кри, по имени Медведь, с просьбой помочь больному. «Дайте мне 10 бобровых шкурок, – заявил старик, – и я приложу все свое умение, чтобы его вылечить». Но мы оставили все свои меха в сунжегвуне и после этого добыли лишь девять шкурок. Пришлось взамен десятой предложить знахарю кусок материи, более ценной, чем бобровая шкурка, и тогда он согласился начать лечение. Старик соорудил особую палатку, где в первый день занялся тайными обрядами в отсутствие больного. На другой день мы принесли занемогшего юношу и посадили на циновку поближе к огню. Старый Мук-ква, весьма посредственный чревовещатель и не очень искусный знахарь, с грехом пополам подражал различным звукам, пытаясь убедить присутствующих, что эти шумы исходят из груди больного. Под конец он заявил, что слышит, как злой огонь бушует в груди юноши. Положив одну руку ему на сердце, а другую на спину, к которой он вдобавок прикоснулся ртом, старик некоторое время массировал больного и дул на него, пока как бы случайно на пол не упал маленький шарик. Знахарь продолжал массировать и дуть, то подбрасывая шарик, то перекидывая с руки на руку, и наконец бросил его в огонь, где он сгорел, шипя, как влажный порох. Меня это нисколько не удивило, ибо я видел, как знахарь заранее насыпал немного пороха на то место, куда упал шарик. Заметив, что его магия не удовлетворила «клиентов», знахарь стал уверять, будто в грудь больного проникла змея, которую он сможет удалить только на следующий день. Извлечение змеи сопровождалось такими же ужимками и бормотанием, после чего он действительно показал нам маленькую змейку. Затем знахарь прикрыл рукой то место, откуда он якобы вытащил змею, пояснив, что рана еще не затянулась. Он не уничтожил змейку, а осторожно отложил ее в сторону, будто бы для того, чтобы она не проскользнула в тело кого-нибудь из присутствующих. Все эти неумелые приемы вызвали у надоуэев взрыв смеха, но на больного не оказали никакого воздействия. Вскоре надоуэйи сами научились имитировать различные шумы и старик с тех пор стал объектом постоянных насмешек. Несколько самых уважаемых и умных индейцев кри посоветовали нам не иметь больше дела с Мук-квой, которого считали слабоумным.
Как раз в то время у меня приключились неприятности с одним из надоуэев, охотившихся по договору с «Оджибве-Вай-мет-и-гуш-ши-вуг». В эту местность он прибыл после меня, и, следовательно, у него было меньше прав на выбор угодий для промысла. Между тем один или два раза он уже бросил мне упрек в том, что я охочусь на его территории. Как-то раз я выследил нескольких бобров, поставил капканы и, как обычно решил прийти за добычей на следующий день. Но, вернувшись туда утром, я обнаружил, что этот индеец пошел по моим следам, бросил мои капканы в снег и расставил вместо них свои. В его капканы попался только один бобер, которого я без колебаний отнес домой как свою добычу. Следуя его примеру, я выкинул в снег его капканы и насторожил свои. Об этом происшествии узнали все индейцы в лагере, и даже друзья надоуэя отвернулись от него, приняв мою сторону. При подобных недоразумениях у индейцев вместо законов действуют обычаи племени. Нарушитель обычая не может рассчитывать ни на поддержку, ни на сочувствие. Но, как правило, угнетение или бесчестные действия по отношению друг к другу среди индейцев довольно редки.
В прерии мы оставались около месяца, а затем возвратились к палатке, где нас ждала старая индианка, и оттуда отправились к фактории на Лосиной реке. В то время я жил один, отделившись от группы надоуэев. Недалеко от нас поставили свою палатку канадские индейцы тус-квау-го-ми. Когда я впервые посетил их палатку, мне навстречу вышел мужчина, взял мои ступательные лыжи и поставил их к костру сушиться. Заметив, что лыжи нуждаются в починке, он приказал какому-то старику заняться этим делом. Потом индеец предложил мне пойти с ним на охоту, пока чинятся рыжи. За день индеец подстрелил несколько бобров и отдал их мне. Во время нашего пребывания вблизи их стоянки эта семья неизменно относилась к нам благожелательно. Язык этих индейцев почти такой же, как у оджибвеев. Различие между ними не больше, чем между языками кри и маскегов.
С наступлением сезона сахароварения я переселился на Лосиную реку, где разбил палатку примерно в двух милях от форта. Местные деревья, дающие сладкий сок и называемые индейцами ши-ши-ге-ма-винц, той же породы, что и в долинах на верхнем течении Миссисипи. У белых они носят название «речного клена». Деревья эти очень большие, но никогда не встречаются группами. На этот раз мы разбили по одной палатке на правом и левом берегах реки. В одной жил я, в другой – старая индианка с маленькими детьми. Во время варки сахара мне удалось настрелять много птиц – гусей и уток, – а также бобров. Недалеко от моей палатки бил соленый источник; торговцы добывали здесь соль. Диаметр впадины, из которой бьет родник, достигает примерно 30 футов, а вода в нем голубая. Даже самым длинным шестом нельзя достать до его дна. Источник находится на берегу Лосиной реки между Ассинибойном и Саскачеваном, примерно в 20 днях пути от торговой фактории на озере Виннипег. Здесь очень много соленых источников и озер, но мне никогда не приходилось видеть таких больших, как этот.
В фактории я встретился с одним белым человеком. Он сильно мной заинтересовался и убеждал уехать с ним в Англию. Но я боялся, что там он меня бросит и мне не удастся вернуться обратно в Соединенные Штаты к своим друзьям, если они еще будут живы к тому времени. Кроме того, я привык к охотничьему быту. Охота была для меня не только средством добывания пищи, но и большим удовольствием. Вот почему я отклонил предложение англичанина.
Среди индейцев, собравшихся весной у фактории был наш старый спутник и друг Пе-шау-ба. Как обычно вся зимняя и весенняя охотничья добыча, весь сахар и прочие богатства индейцев были отданы за виски. Когда они пропили все, на что можно было выменять водку, старая Нет-но-ква отправилась за 10-галонным бочонком рома, который припрятала в прошлом году за кучей отбросов позади фактории.
За этой длительной попойкой, сопровождавшейся жестокими ссорами и драками, последовали голод и нищета. Чтобы утолить голод, который уже сильно давал себя чувствовать, кто-то из индейцев предложил устроить состязание между многочисленными охотниками. Победителем должен был стать тот, кто добудет больше зайцев-беляков, чем остальные. В этом я превзошел даже Пе-шау-бу, моего первого учителя охотничьего искусства. Зато мне было далеко до него, когда дело шло о крупном звере.
От торговой фактории мы отправились дальше через Лебединую реку (Суон) и Ме-нау-ко-нос-киг по направлению к Ред-Ривер. Недалеко от Ме-нау-ко-нос-кига и Аис-суг-се-би, или Раковинной реки (Клам), истоки которых соединяются, мы задержались на некоторое время, чтобы поохотиться на бобров. В расстановке капканов нам помогал молодой индеец, по имени Нау-ба-шиш, недавно присоединившийся к нашей семье. Вскоре я обнаружил следы нескольких индейцев, прошедших здесь за два дня до нас и направлявшихся в ту же сторону. Решив с ними повидаться, я оставил старуху и детей на попечение Нау-ба-шиша, сел на самую выносливую лошадь и отправился по их следам через прерию. Спустя несколько часов я добрался до того места, где накануне стояла их палатка. Но тут моя лошадь наступила на ствол, лежавший поперек тропы, и тотчас из-под него вылетела степная куропатка. Испугавшись, лошадь шарахнулась в сторону я сбросила меня. Я упал сначала на ствол, а потом на землю. Повода из рук я не выпустил, и лошадь наступила мне передней ногой на грудь.
Прошло несколько часов, прежде чем мне удалось взобраться на лошадь. Я решил ехать дальше по следам индейцев, полагая, что доберусь до них скорее, чем до своей палатки. Прибыв к ним, я уже не был в состоянии сказать ни одного слова. Но, увидев, что я ранен, они проявили обо мне большую заботу. Увечье при падении оказалось очень серьезным, и я так и не смог от него полностью оправиться.
Я поехал за индейцами главным образом потому, что хотел расспросить их о Ва-ме-гон-э-бью, но они его не встречали. Тогда я решил оставить старую индианку на берегу Ме-нау-ко-нос-кига и одному отправиться к Ред-Ривер. У меня было четыре лошади. Одна из них, особенно выделявшаяся своей красотой и резвостью, считалась лучшей из 180 лошадей, пригнанных недавно отрядом воинов кри, ассинибойнов и оджибвеев, напавших на «индейцев с водопада» [66]. Отряд пробыл там около семи месяцев, напал на деревню, разграбил ее и, помимо многочисленных пленников, добыл 150 скальпов. Через десять дней после выезда от Ме-нау-ко-нос-кига я прибыл к торговой фактории на реке Маус-Ривер. Здесь я узнал, что Ва-ме-гон-э-бью находится в поселке Пембина на Ред-Ривер. Мистер Мак-Ки послал со мной человека, чтобы тот показал дорогу к верховьям Пембины. Там я встретил Аниба, купца, о котором уже говорил. Палатка тестя Ва-ме-гон-э-бью стояла примерно в одном дне пути от его дома. Но моего брата там не оказалось, а старик встретил меня очень холодно. Он жил с большой группой индейцев кри, занимавшей около 100 палаток. Почувствовав что-то неладное в его отношении ко мне, я провел ночь у одного знакомого старика. Утром наш хозяин сказал мне: «Боюсь, как бы не убили твою лошадь; ступай и посмотри, что с ней делают».
Я побежал в указанном направлении и увидел толпу юношей и мальчиков, которые, повалив мою лошадь на землю, избивали ее. Когда я к ним подошел, несколько человек держали лошадь за голову, а один стоял на ней и жестоко избивал. Приблизившись, я сказал ему: «А ну-ка, друг мой, слезь с лошади». Но он ответил: «И не подумаю». – «Тогда мне придется тебе помочь», – заявил я, столкнул его и отобрал у мальчишек поводья. Лошадь я отвел к палатке, но она была столь сильно изувечена, что так по-настоящему и не оправилась от побоев.
Я решил выяснить, чем же объяснялось такое недружелюбное отношение, и узнал причину; оказалось, что Ва-ме-гон-э-бью, поругавшись с тестем, выгнал свою жену. Во время ссоры были убиты лошадь и собаки тестя; молодые друзья решили отомстить за старика, прикончив мою лошадь. Когда я начал расспрашивать о причинах этой ссоры, у меня создалось впечатление, что вина Ва-ме-гон-э-бью была не столь уж велика. Он относился к своей жене не хуже других индейцев и бросил ее лишь потому, что тесть не хотел расставаться с дочерью и требовал, чтобы брат сопровождал его во всех походах и на охоте. Ва-ме-гон-э-бью, стремясь к большей независимости, решил разойтись полюбовно, но тут вмешались родичи жены. Поскольку я был здесь один, то начал побаиваться, что они пойдут по моему следу и на ближайшем ночлеге нападут на меня. Но этого не случилось, и на следующий день я уже прибыл в хижину, которую занимал Ва-ме-гон-э-бью со своей второй женой. С новым тестем брата я познакомился уже раньше. Выйдя из палатки, он поздоровался со мной и удивился, узнав, что я прибыл с Ме-нау-ко-нос-кига. В этой местности никто не предпринимает в одиночку такого длительного похода.
Я проохотился с друзьями нескольке дней, а затем в сопровождении Ва-ме-гон-э-бью и его жены отправился к Нет-но-кве.
Нам пришлось снова пройти через ту деревню, где индейцы хотели убить мою лошадь; старик, правда, переехал на другое место, но, узнав о нашем прибытии, тотчас явился в лагерь со своими братьями. Мы ночевали в палатке недалеко от дома торговца. Я решил бодрствовать, будучи уверен, что они ограбят нас или причинят какой-нибудь другой вред; но усталость превозмогла, и я скоро заснул. Поздно ночью Ва-ме-гон-э-бью разбудил меня и сказал, что старик прокрался в палатку и вытащил ружье у него из-под головы. Он признался, что не спал, когда старый индеец зашел в палатку, и из-под одеяла наблюдал за кражей ружья. Я начал стыдить брата за трусость и сказал, что он поделом лишился своего ружья, раз позволил старику унести его из-под носа. Тем не менее я сделал попытку вернуть ружье, но потерпел неудачу.
Мы еще не успели добраться до Маус-Ривер, как моя лошадь так сильно заболела и ослабла, что не могла нести даже жену Ва-ме-гон-э-бью. Поэтому нам пришлось остановиться на два дня, прежде чем продолжить путь. Мы сильно мучились от голода, так как за несколько дней подстрелили только одного тощего бизона; как раз в это время мы повстречались с несколькими индейцами кри во главе с неким О-ге-мах-вах-шишем (что означает Сын Вождя). Но они не только не помогли нам в беде, но и проявили явную враждебность. Я слышал, как они сговаривались о том, чтобы нас убить, так как у них произошла раньше ссора с какими-то оджибвеями. Они не хотели продать нам ничего, кроме маленького хомяка, и мы поспешили уйти от них как можно дальше. Мы уже два дня не имели крошки во рту, когда встретились с оджибвеем по имени Вауб-уче-чауке (Белая Цапля), который только что убил жирного лося.
С ним мы прожили, разделяя его палатку около месяца и не зная нужды. Этому индейцу было с нами по пути, и мы распрощались с ним только у реки Камышевого озера (Раш). Старая индианка перекочевала на расстояние четырех дней пути от фактории, где я ее оставил, и поселилась там с несколькими своими соплеменниками. Все три лошади, которых я до отъезда стреножил и выпустил на волю, чтобы они привыкли к местности, пали из-за плохого ухода. А ведь я так просил Нет-но-кву к началу зимы снять с них путы. Но она забыла это сделать. Лошадь, на которой я ездил к Ред-Ривер, тоже сдохла, и теперь у меня не осталось ни одной. Казалось, Нет-но-ква перестала считать меня членом своей семьи, а Ва-ме-гон-э-бью тоже ушел. Некоторое время я прожил совсем одиноким недалеко от фактории [67], пока купец Мак-Глис не обратил на меня внимания и не пригласил остаться у него. Он так уговаривал меня расстаться с индейцами, что иногда мне хотелось последовать его совету. Но, как только я начинал думать о том, что придется надолго связать себя с факторией, меня охватывало непреоборимое отвращение. Провести всю жизнь на охоте – вот судьба, достойная зависти, судьба, которая не могла идти в сравнение с жалким существованием на фактории.
В сопровождении пяти французов и индианки из племени оджибвеев я отправился по поручению мистера МакТлиса к фактории, расположенной в верхнем течении Ме-нау-ко-нос-кига. Мы захватили с собой мяса из расчета, что есть в дороге придется только один раз, и расправились с ним в первый же вечер. На третий день, добравшись до небольшой речушки с соленой водой, мы увидели человека, сидящего около нее на холме. Мы поднялись к нему, но он ничего не ответил на наши расспросы. Тогда мы стали его трясти, чтобы привести в чувство, но незнакомец окоченел от мороза и, когда его отпустили, упал не сгибаясь. Индеец еще дышал, хотя члены его уже потеряли подвижность, а сам он походил на труп. Рядом валялись небольшой котелок, охотничья сумка с кремнем и кресалом, шило для шитья мехов и пара мокасин. Мы испробовали все способы, чтобы вернуть его к жизни, но безуспешно. Считая, что он умер, я посоветовал французам доставить его обратно на факторию, из которой мы вышли, чтобы предать труп земле по всем правилам. Так они и сделали. Позднее я узнал, что незнакомец испустил последний вздох через два часа после выхода французов в обратный путь. Оказалось, что его выгнали из торговой фактории в верховьях реки, считая, что он дармоед. Индеец отправился в дорогу почти без продуктов и остановился около палатки Ва-ме-гон-э-бью. Тот накормил его и предложил еды на дорогу. Но незнакомец отказался, сказав, что не нуждается в пище. Уже тогда он был крайне слаб. Целых два дня он протащился до того места, где мы его нашли, хотя расстояние было совсем незначительным. После ухода французов, забравших с собой тело, я отправился в путь с индианкой из племени оджибвеев, и вскоре мы пришли к Ва-ме-гон-э-бью.
Там я провел целый месяц, охотясь вместе с братом, когда к нам пришла разыскавшая меня Нет-но-ква. Ва-ме-гон-э-бью последовал моему совету и ушел охотиться на бобров в указанное мною место на Раковинной реке, а мы с Нет-но-квой вернулись к Ме-нау-ко-нос-кигу, где занялись сахароварением.
В нашей группе было десять костров [то есть десять палаток], и, когда сезон сахароварения закончился, мы все сообща отправились промышлять бобров. При такой совместной охоте добыча обычно делится поровну, но на этот раз мы договорились, что каждый оставит себе то, что убьет. За три дня я заготовил столько бобровых шкурок, сколько мог с собой унести. Но при таких быстрых охотничьих походах на большие расстояния много мяса с собой не понесешь, и вся наша группа вскоре начала голодать. Большинство охотников, в том числе и я, так ослабели, что не могли даже промышлять вдали от палаток.
Однажды, когда лед в озере уже наполовину покрылся водой, я заметил на болоте примерно в миле от лагеря свежие следы лося. Выследив зверя, я убил его. Первую охотничью удачу решили отметить пирушкой, и все мясо было съедено за один день.
Вскоре после этого все индейцы из ближайших окрестностей собрались у устья реки, находившегося в двух днях пути от нас. Там мы снова встретили Ва-ме-гон-э-бью, удачно поохотившегося на Раковинной реке. Мы остановились у торговой фактории примерно в миле от озера и пьянствовали там, пока не спустили все меха. Тогда наша семья в сопровождении одного Ва-ме-гон-э-бью вернулась к устью реки. Идти было далеко, и мы не взяли собак в каноэ. Они бежали рядом по берегу, вспугнули лося и загнали в озеро; на каноэ мы преследовали его и застрелили, когда он вышел из воды. .
Примерно в то время мы встретились со старым вождем оттава Ва-ге-то-та-гуном (Тот, у Кого Есть Колокольчик), которого все обычно звали Ва-ге-то-той. Он был родичем Нет-но-квы. У старика было две жены, и его семья занимала три палатки. У одного из его сыновей тоже было две жены. Мы пробыли вместе два месяца, и каждое утро старик приглашал меня с собою на охоту. Промышляя вместе со мной, он всегда отдавал мне всю добычу или по крайней мере большую ее часть. Старый индеец приложил много труда, чтобы научить меня охотиться на болотных лосей и других пугливых даивотных. Ва-ме-гон-э-бью с женой к тому времени покинули нас и отправились к Ред-Ривер. Индейцы считают, что у болотного лося инстинкт самосохранения развит значительно сильнее, чем у многих других даивотных, и думают, что он может долго оставаться под водой. Двое индейцев из группы Ва-ме-гон-э-бью, [люди не лживые, возвратились однажды вечером с охоты и рассказали нам, что молодой муз (болотный лось), загнанный ими в маленький пруд, нырнул в средину. Они до вечера стерегли его на берегу, куря табак; во всё время не видали они ни малейшего движения воды, ни другой какой-либо приметы скрывшегося муза и, потеряв надежду на успех, наконец возвратились.
Несколько минут по их прибытии, явился одинокий охотник со свежею добычею. Он рассказал, что звериный след привел его к берегам пруда, где нашел он следы двух человек, повидимому прибывших туда с музом почти в одно время. Он заключил, что муз был ими убит; сел на берег и вскоре увидел муза, привставшего тихо над неглубокою водою, и застрелил его в пруду.
Индийцы полагают, что муз животное самое осторожное и что достать его весьма трудно. Он бдительнее, нежели дикий буйвол (bison, bos americanus) и канадский олень (karibou), и имеет более острое чутье. Он быстрее лося, осторожнее и хитрее дикой козы (l’antilope). В самую страшную бурю, когда ветер и гром сливают свой продолжительный рев с беспрестанным шумом проливного дождя, если сухой прутик хрустнет в лесу под ногой или рукою человеческой, муз уже слышит. Он не всегда убегает, но перестает есть и вслушивается во все звуки. Если в течение целого часа человек не произведет никакого шума, то муз начинает есть опять, но уж не забывает звука, им услышанного, и на несколько часов осторожность его остается деятельнее.]
Ва-ге-то-та-гун, индейский вождь, с которым мы тогда жили, пользовался любым случаем, чтобы поведать мне о повадках болотного лося и других промысловых животных, и всегда очень радовался моим охотничьим удачам. Когда пришло время расстаться, он собрал всех молодых охотников и пригласил пойти охотиться на целый день. К нам присоединилось даже несколько молодых женщин. Старик убил жирного лося и подарил его мне.
Местность между озером Виннипег и Гудзоновым заливом – ровная и заболоченная; здесь водится много оленей-карибу. К западу отсюда, у рек Ассинибойи и Саскачеван, раскинулась прерия, где пасутся лоси и бизоны. Карибу никогда не заходят на пастбища лосей, и наоборот.
Глава VII
Несколько позже на стоянку прибыл и старик. Он рассказал, что обнаружил 50 палаток ассинибойнов, которые приняли его очень радушно. У них было много мяса, и они оказались очень гостеприимными. Хотя у старика не было никаких доказательств в подтверждение его слов, он все же уговорил нас примкнуть к этим индейцам. На следующее утро, когда мы уже собрались в поход, старик сказал: «Я не могу сейчас идти с вами, мне нужно сначала починить мокасины». Чтобы избежать задержки, один из юношей отдал ему пару своих мокасин. Тогда старый индеец заявил, что должен еще отрезать кусок одеяла и сшить себе рукавицы. Другой индеец, у которого было в запасе два куска материи, помог ему в этом деле. Тут старик стал придумывать все новые и новые отговорки, вымогая у нас различные вещи для удовлетворения своих прихотей. Тогда мы заподозрили его во лжи. Кто-то пошел по его следу и установил, что старик далеко не отходил, никаких индейцев не видел и не имел во рту ни куска пищи после того, как вышел из палатки.
Стало совершенно ясно, что искать 50 палаток ассинибойнов – дело бессмысленное, и мы решили присоединиться к группе кри, с которой повстречался юноша. Но тут мы совсем случайно столкнулись с другой группой того же племени. И хотя мы с ними не были знакомы, все же, узнав, где их руководитель, мы вошли в его палатку и уселись у очага. Тотчас женщины повесили над огнем котел и достали из мешка какую-то неизвестную нам еду, пробудившую любопытство. Когда нам принесли поесть, мы рассмотрели, что это маленькие рыбки одинаковой величины, не более дюйма, В котел их бросили в виде большого смерзшегося комка. Этих маленьких рыбок, которых мы позднее научились ловить и приготавливать, собирают в полыньях мелких озер, где они скапливаются в таком количестве, что их можно сотнями вычерпывать просто руками. Когда мы поели, одна из женщин, как видно главная жена вождя, осмотрела наши мокасины и подарила каждому из нас по паре новых. Эти индейцы уже собрались в поход и вскоре расстались с нами. Намереваясь охотиться на бизонов, мы решили соорудить сунжегвун и запрятать там все свое имущество, чтобы оно не обременяло нас в предстоящем длительном походе. Затем наша семья пошла по следам группы кри и догнала их в прерии.
Мы попали туда примерно в середине зимы; вскоре наш долговязый юноша надоуэй заболел. Его друзья обратились к старому знахарю из племени кри, по имени Медведь, с просьбой помочь больному. «Дайте мне 10 бобровых шкурок, – заявил старик, – и я приложу все свое умение, чтобы его вылечить». Но мы оставили все свои меха в сунжегвуне и после этого добыли лишь девять шкурок. Пришлось взамен десятой предложить знахарю кусок материи, более ценной, чем бобровая шкурка, и тогда он согласился начать лечение. Старик соорудил особую палатку, где в первый день занялся тайными обрядами в отсутствие больного. На другой день мы принесли занемогшего юношу и посадили на циновку поближе к огню. Старый Мук-ква, весьма посредственный чревовещатель и не очень искусный знахарь, с грехом пополам подражал различным звукам, пытаясь убедить присутствующих, что эти шумы исходят из груди больного. Под конец он заявил, что слышит, как злой огонь бушует в груди юноши. Положив одну руку ему на сердце, а другую на спину, к которой он вдобавок прикоснулся ртом, старик некоторое время массировал больного и дул на него, пока как бы случайно на пол не упал маленький шарик. Знахарь продолжал массировать и дуть, то подбрасывая шарик, то перекидывая с руки на руку, и наконец бросил его в огонь, где он сгорел, шипя, как влажный порох. Меня это нисколько не удивило, ибо я видел, как знахарь заранее насыпал немного пороха на то место, куда упал шарик. Заметив, что его магия не удовлетворила «клиентов», знахарь стал уверять, будто в грудь больного проникла змея, которую он сможет удалить только на следующий день. Извлечение змеи сопровождалось такими же ужимками и бормотанием, после чего он действительно показал нам маленькую змейку. Затем знахарь прикрыл рукой то место, откуда он якобы вытащил змею, пояснив, что рана еще не затянулась. Он не уничтожил змейку, а осторожно отложил ее в сторону, будто бы для того, чтобы она не проскользнула в тело кого-нибудь из присутствующих. Все эти неумелые приемы вызвали у надоуэев взрыв смеха, но на больного не оказали никакого воздействия. Вскоре надоуэйи сами научились имитировать различные шумы и старик с тех пор стал объектом постоянных насмешек. Несколько самых уважаемых и умных индейцев кри посоветовали нам не иметь больше дела с Мук-квой, которого считали слабоумным.
Как раз в то время у меня приключились неприятности с одним из надоуэев, охотившихся по договору с «Оджибве-Вай-мет-и-гуш-ши-вуг». В эту местность он прибыл после меня, и, следовательно, у него было меньше прав на выбор угодий для промысла. Между тем один или два раза он уже бросил мне упрек в том, что я охочусь на его территории. Как-то раз я выследил нескольких бобров, поставил капканы и, как обычно решил прийти за добычей на следующий день. Но, вернувшись туда утром, я обнаружил, что этот индеец пошел по моим следам, бросил мои капканы в снег и расставил вместо них свои. В его капканы попался только один бобер, которого я без колебаний отнес домой как свою добычу. Следуя его примеру, я выкинул в снег его капканы и насторожил свои. Об этом происшествии узнали все индейцы в лагере, и даже друзья надоуэя отвернулись от него, приняв мою сторону. При подобных недоразумениях у индейцев вместо законов действуют обычаи племени. Нарушитель обычая не может рассчитывать ни на поддержку, ни на сочувствие. Но, как правило, угнетение или бесчестные действия по отношению друг к другу среди индейцев довольно редки.
В прерии мы оставались около месяца, а затем возвратились к палатке, где нас ждала старая индианка, и оттуда отправились к фактории на Лосиной реке. В то время я жил один, отделившись от группы надоуэев. Недалеко от нас поставили свою палатку канадские индейцы тус-квау-го-ми. Когда я впервые посетил их палатку, мне навстречу вышел мужчина, взял мои ступательные лыжи и поставил их к костру сушиться. Заметив, что лыжи нуждаются в починке, он приказал какому-то старику заняться этим делом. Потом индеец предложил мне пойти с ним на охоту, пока чинятся рыжи. За день индеец подстрелил несколько бобров и отдал их мне. Во время нашего пребывания вблизи их стоянки эта семья неизменно относилась к нам благожелательно. Язык этих индейцев почти такой же, как у оджибвеев. Различие между ними не больше, чем между языками кри и маскегов.
С наступлением сезона сахароварения я переселился на Лосиную реку, где разбил палатку примерно в двух милях от форта. Местные деревья, дающие сладкий сок и называемые индейцами ши-ши-ге-ма-винц, той же породы, что и в долинах на верхнем течении Миссисипи. У белых они носят название «речного клена». Деревья эти очень большие, но никогда не встречаются группами. На этот раз мы разбили по одной палатке на правом и левом берегах реки. В одной жил я, в другой – старая индианка с маленькими детьми. Во время варки сахара мне удалось настрелять много птиц – гусей и уток, – а также бобров. Недалеко от моей палатки бил соленый источник; торговцы добывали здесь соль. Диаметр впадины, из которой бьет родник, достигает примерно 30 футов, а вода в нем голубая. Даже самым длинным шестом нельзя достать до его дна. Источник находится на берегу Лосиной реки между Ассинибойном и Саскачеваном, примерно в 20 днях пути от торговой фактории на озере Виннипег. Здесь очень много соленых источников и озер, но мне никогда не приходилось видеть таких больших, как этот.
В фактории я встретился с одним белым человеком. Он сильно мной заинтересовался и убеждал уехать с ним в Англию. Но я боялся, что там он меня бросит и мне не удастся вернуться обратно в Соединенные Штаты к своим друзьям, если они еще будут живы к тому времени. Кроме того, я привык к охотничьему быту. Охота была для меня не только средством добывания пищи, но и большим удовольствием. Вот почему я отклонил предложение англичанина.
Среди индейцев, собравшихся весной у фактории был наш старый спутник и друг Пе-шау-ба. Как обычно вся зимняя и весенняя охотничья добыча, весь сахар и прочие богатства индейцев были отданы за виски. Когда они пропили все, на что можно было выменять водку, старая Нет-но-ква отправилась за 10-галонным бочонком рома, который припрятала в прошлом году за кучей отбросов позади фактории.
За этой длительной попойкой, сопровождавшейся жестокими ссорами и драками, последовали голод и нищета. Чтобы утолить голод, который уже сильно давал себя чувствовать, кто-то из индейцев предложил устроить состязание между многочисленными охотниками. Победителем должен был стать тот, кто добудет больше зайцев-беляков, чем остальные. В этом я превзошел даже Пе-шау-бу, моего первого учителя охотничьего искусства. Зато мне было далеко до него, когда дело шло о крупном звере.
От торговой фактории мы отправились дальше через Лебединую реку (Суон) и Ме-нау-ко-нос-киг по направлению к Ред-Ривер. Недалеко от Ме-нау-ко-нос-кига и Аис-суг-се-би, или Раковинной реки (Клам), истоки которых соединяются, мы задержались на некоторое время, чтобы поохотиться на бобров. В расстановке капканов нам помогал молодой индеец, по имени Нау-ба-шиш, недавно присоединившийся к нашей семье. Вскоре я обнаружил следы нескольких индейцев, прошедших здесь за два дня до нас и направлявшихся в ту же сторону. Решив с ними повидаться, я оставил старуху и детей на попечение Нау-ба-шиша, сел на самую выносливую лошадь и отправился по их следам через прерию. Спустя несколько часов я добрался до того места, где накануне стояла их палатка. Но тут моя лошадь наступила на ствол, лежавший поперек тропы, и тотчас из-под него вылетела степная куропатка. Испугавшись, лошадь шарахнулась в сторону я сбросила меня. Я упал сначала на ствол, а потом на землю. Повода из рук я не выпустил, и лошадь наступила мне передней ногой на грудь.
Прошло несколько часов, прежде чем мне удалось взобраться на лошадь. Я решил ехать дальше по следам индейцев, полагая, что доберусь до них скорее, чем до своей палатки. Прибыв к ним, я уже не был в состоянии сказать ни одного слова. Но, увидев, что я ранен, они проявили обо мне большую заботу. Увечье при падении оказалось очень серьезным, и я так и не смог от него полностью оправиться.
Я поехал за индейцами главным образом потому, что хотел расспросить их о Ва-ме-гон-э-бью, но они его не встречали. Тогда я решил оставить старую индианку на берегу Ме-нау-ко-нос-кига и одному отправиться к Ред-Ривер. У меня было четыре лошади. Одна из них, особенно выделявшаяся своей красотой и резвостью, считалась лучшей из 180 лошадей, пригнанных недавно отрядом воинов кри, ассинибойнов и оджибвеев, напавших на «индейцев с водопада» [66]. Отряд пробыл там около семи месяцев, напал на деревню, разграбил ее и, помимо многочисленных пленников, добыл 150 скальпов. Через десять дней после выезда от Ме-нау-ко-нос-кига я прибыл к торговой фактории на реке Маус-Ривер. Здесь я узнал, что Ва-ме-гон-э-бью находится в поселке Пембина на Ред-Ривер. Мистер Мак-Ки послал со мной человека, чтобы тот показал дорогу к верховьям Пембины. Там я встретил Аниба, купца, о котором уже говорил. Палатка тестя Ва-ме-гон-э-бью стояла примерно в одном дне пути от его дома. Но моего брата там не оказалось, а старик встретил меня очень холодно. Он жил с большой группой индейцев кри, занимавшей около 100 палаток. Почувствовав что-то неладное в его отношении ко мне, я провел ночь у одного знакомого старика. Утром наш хозяин сказал мне: «Боюсь, как бы не убили твою лошадь; ступай и посмотри, что с ней делают».
Я побежал в указанном направлении и увидел толпу юношей и мальчиков, которые, повалив мою лошадь на землю, избивали ее. Когда я к ним подошел, несколько человек держали лошадь за голову, а один стоял на ней и жестоко избивал. Приблизившись, я сказал ему: «А ну-ка, друг мой, слезь с лошади». Но он ответил: «И не подумаю». – «Тогда мне придется тебе помочь», – заявил я, столкнул его и отобрал у мальчишек поводья. Лошадь я отвел к палатке, но она была столь сильно изувечена, что так по-настоящему и не оправилась от побоев.
Я решил выяснить, чем же объяснялось такое недружелюбное отношение, и узнал причину; оказалось, что Ва-ме-гон-э-бью, поругавшись с тестем, выгнал свою жену. Во время ссоры были убиты лошадь и собаки тестя; молодые друзья решили отомстить за старика, прикончив мою лошадь. Когда я начал расспрашивать о причинах этой ссоры, у меня создалось впечатление, что вина Ва-ме-гон-э-бью была не столь уж велика. Он относился к своей жене не хуже других индейцев и бросил ее лишь потому, что тесть не хотел расставаться с дочерью и требовал, чтобы брат сопровождал его во всех походах и на охоте. Ва-ме-гон-э-бью, стремясь к большей независимости, решил разойтись полюбовно, но тут вмешались родичи жены. Поскольку я был здесь один, то начал побаиваться, что они пойдут по моему следу и на ближайшем ночлеге нападут на меня. Но этого не случилось, и на следующий день я уже прибыл в хижину, которую занимал Ва-ме-гон-э-бью со своей второй женой. С новым тестем брата я познакомился уже раньше. Выйдя из палатки, он поздоровался со мной и удивился, узнав, что я прибыл с Ме-нау-ко-нос-кига. В этой местности никто не предпринимает в одиночку такого длительного похода.
Я проохотился с друзьями нескольке дней, а затем в сопровождении Ва-ме-гон-э-бью и его жены отправился к Нет-но-кве.
Нам пришлось снова пройти через ту деревню, где индейцы хотели убить мою лошадь; старик, правда, переехал на другое место, но, узнав о нашем прибытии, тотчас явился в лагерь со своими братьями. Мы ночевали в палатке недалеко от дома торговца. Я решил бодрствовать, будучи уверен, что они ограбят нас или причинят какой-нибудь другой вред; но усталость превозмогла, и я скоро заснул. Поздно ночью Ва-ме-гон-э-бью разбудил меня и сказал, что старик прокрался в палатку и вытащил ружье у него из-под головы. Он признался, что не спал, когда старый индеец зашел в палатку, и из-под одеяла наблюдал за кражей ружья. Я начал стыдить брата за трусость и сказал, что он поделом лишился своего ружья, раз позволил старику унести его из-под носа. Тем не менее я сделал попытку вернуть ружье, но потерпел неудачу.
Мы еще не успели добраться до Маус-Ривер, как моя лошадь так сильно заболела и ослабла, что не могла нести даже жену Ва-ме-гон-э-бью. Поэтому нам пришлось остановиться на два дня, прежде чем продолжить путь. Мы сильно мучились от голода, так как за несколько дней подстрелили только одного тощего бизона; как раз в это время мы повстречались с несколькими индейцами кри во главе с неким О-ге-мах-вах-шишем (что означает Сын Вождя). Но они не только не помогли нам в беде, но и проявили явную враждебность. Я слышал, как они сговаривались о том, чтобы нас убить, так как у них произошла раньше ссора с какими-то оджибвеями. Они не хотели продать нам ничего, кроме маленького хомяка, и мы поспешили уйти от них как можно дальше. Мы уже два дня не имели крошки во рту, когда встретились с оджибвеем по имени Вауб-уче-чауке (Белая Цапля), который только что убил жирного лося.
С ним мы прожили, разделяя его палатку около месяца и не зная нужды. Этому индейцу было с нами по пути, и мы распрощались с ним только у реки Камышевого озера (Раш). Старая индианка перекочевала на расстояние четырех дней пути от фактории, где я ее оставил, и поселилась там с несколькими своими соплеменниками. Все три лошади, которых я до отъезда стреножил и выпустил на волю, чтобы они привыкли к местности, пали из-за плохого ухода. А ведь я так просил Нет-но-кву к началу зимы снять с них путы. Но она забыла это сделать. Лошадь, на которой я ездил к Ред-Ривер, тоже сдохла, и теперь у меня не осталось ни одной. Казалось, Нет-но-ква перестала считать меня членом своей семьи, а Ва-ме-гон-э-бью тоже ушел. Некоторое время я прожил совсем одиноким недалеко от фактории [67], пока купец Мак-Глис не обратил на меня внимания и не пригласил остаться у него. Он так уговаривал меня расстаться с индейцами, что иногда мне хотелось последовать его совету. Но, как только я начинал думать о том, что придется надолго связать себя с факторией, меня охватывало непреоборимое отвращение. Провести всю жизнь на охоте – вот судьба, достойная зависти, судьба, которая не могла идти в сравнение с жалким существованием на фактории.
В сопровождении пяти французов и индианки из племени оджибвеев я отправился по поручению мистера МакТлиса к фактории, расположенной в верхнем течении Ме-нау-ко-нос-кига. Мы захватили с собой мяса из расчета, что есть в дороге придется только один раз, и расправились с ним в первый же вечер. На третий день, добравшись до небольшой речушки с соленой водой, мы увидели человека, сидящего около нее на холме. Мы поднялись к нему, но он ничего не ответил на наши расспросы. Тогда мы стали его трясти, чтобы привести в чувство, но незнакомец окоченел от мороза и, когда его отпустили, упал не сгибаясь. Индеец еще дышал, хотя члены его уже потеряли подвижность, а сам он походил на труп. Рядом валялись небольшой котелок, охотничья сумка с кремнем и кресалом, шило для шитья мехов и пара мокасин. Мы испробовали все способы, чтобы вернуть его к жизни, но безуспешно. Считая, что он умер, я посоветовал французам доставить его обратно на факторию, из которой мы вышли, чтобы предать труп земле по всем правилам. Так они и сделали. Позднее я узнал, что незнакомец испустил последний вздох через два часа после выхода французов в обратный путь. Оказалось, что его выгнали из торговой фактории в верховьях реки, считая, что он дармоед. Индеец отправился в дорогу почти без продуктов и остановился около палатки Ва-ме-гон-э-бью. Тот накормил его и предложил еды на дорогу. Но незнакомец отказался, сказав, что не нуждается в пище. Уже тогда он был крайне слаб. Целых два дня он протащился до того места, где мы его нашли, хотя расстояние было совсем незначительным. После ухода французов, забравших с собой тело, я отправился в путь с индианкой из племени оджибвеев, и вскоре мы пришли к Ва-ме-гон-э-бью.
Там я провел целый месяц, охотясь вместе с братом, когда к нам пришла разыскавшая меня Нет-но-ква. Ва-ме-гон-э-бью последовал моему совету и ушел охотиться на бобров в указанное мною место на Раковинной реке, а мы с Нет-но-квой вернулись к Ме-нау-ко-нос-кигу, где занялись сахароварением.
В нашей группе было десять костров [то есть десять палаток], и, когда сезон сахароварения закончился, мы все сообща отправились промышлять бобров. При такой совместной охоте добыча обычно делится поровну, но на этот раз мы договорились, что каждый оставит себе то, что убьет. За три дня я заготовил столько бобровых шкурок, сколько мог с собой унести. Но при таких быстрых охотничьих походах на большие расстояния много мяса с собой не понесешь, и вся наша группа вскоре начала голодать. Большинство охотников, в том числе и я, так ослабели, что не могли даже промышлять вдали от палаток.
Однажды, когда лед в озере уже наполовину покрылся водой, я заметил на болоте примерно в миле от лагеря свежие следы лося. Выследив зверя, я убил его. Первую охотничью удачу решили отметить пирушкой, и все мясо было съедено за один день.
Вскоре после этого все индейцы из ближайших окрестностей собрались у устья реки, находившегося в двух днях пути от нас. Там мы снова встретили Ва-ме-гон-э-бью, удачно поохотившегося на Раковинной реке. Мы остановились у торговой фактории примерно в миле от озера и пьянствовали там, пока не спустили все меха. Тогда наша семья в сопровождении одного Ва-ме-гон-э-бью вернулась к устью реки. Идти было далеко, и мы не взяли собак в каноэ. Они бежали рядом по берегу, вспугнули лося и загнали в озеро; на каноэ мы преследовали его и застрелили, когда он вышел из воды. .
Примерно в то время мы встретились со старым вождем оттава Ва-ге-то-та-гуном (Тот, у Кого Есть Колокольчик), которого все обычно звали Ва-ге-то-той. Он был родичем Нет-но-квы. У старика было две жены, и его семья занимала три палатки. У одного из его сыновей тоже было две жены. Мы пробыли вместе два месяца, и каждое утро старик приглашал меня с собою на охоту. Промышляя вместе со мной, он всегда отдавал мне всю добычу или по крайней мере большую ее часть. Старый индеец приложил много труда, чтобы научить меня охотиться на болотных лосей и других пугливых даивотных. Ва-ме-гон-э-бью с женой к тому времени покинули нас и отправились к Ред-Ривер. Индейцы считают, что у болотного лося инстинкт самосохранения развит значительно сильнее, чем у многих других даивотных, и думают, что он может долго оставаться под водой. Двое индейцев из группы Ва-ме-гон-э-бью, [люди не лживые, возвратились однажды вечером с охоты и рассказали нам, что молодой муз (болотный лось), загнанный ими в маленький пруд, нырнул в средину. Они до вечера стерегли его на берегу, куря табак; во всё время не видали они ни малейшего движения воды, ни другой какой-либо приметы скрывшегося муза и, потеряв надежду на успех, наконец возвратились.
Несколько минут по их прибытии, явился одинокий охотник со свежею добычею. Он рассказал, что звериный след привел его к берегам пруда, где нашел он следы двух человек, повидимому прибывших туда с музом почти в одно время. Он заключил, что муз был ими убит; сел на берег и вскоре увидел муза, привставшего тихо над неглубокою водою, и застрелил его в пруду.
Индийцы полагают, что муз животное самое осторожное и что достать его весьма трудно. Он бдительнее, нежели дикий буйвол (bison, bos americanus) и канадский олень (karibou), и имеет более острое чутье. Он быстрее лося, осторожнее и хитрее дикой козы (l’antilope). В самую страшную бурю, когда ветер и гром сливают свой продолжительный рев с беспрестанным шумом проливного дождя, если сухой прутик хрустнет в лесу под ногой или рукою человеческой, муз уже слышит. Он не всегда убегает, но перестает есть и вслушивается во все звуки. Если в течение целого часа человек не произведет никакого шума, то муз начинает есть опять, но уж не забывает звука, им услышанного, и на несколько часов осторожность его остается деятельнее.]
Ва-ге-то-та-гун, индейский вождь, с которым мы тогда жили, пользовался любым случаем, чтобы поведать мне о повадках болотного лося и других промысловых животных, и всегда очень радовался моим охотничьим удачам. Когда пришло время расстаться, он собрал всех молодых охотников и пригласил пойти охотиться на целый день. К нам присоединилось даже несколько молодых женщин. Старик убил жирного лося и подарил его мне.
Местность между озером Виннипег и Гудзоновым заливом – ровная и заболоченная; здесь водится много оленей-карибу. К западу отсюда, у рек Ассинибойи и Саскачеван, раскинулась прерия, где пасутся лоси и бизоны. Карибу никогда не заходят на пастбища лосей, и наоборот.
Глава VII
Вождь предлагает мне жениться на одной из его дочерей. – Воровство и пьянство. – Как преследуют лося. – Эпидемия и повальная гибель бобров. – Брачное предложение а-го-квы. – Лагерь привидений в долине «Двух убитых». – Индейское ухаживание. – Душевное заболевание. – Приступ безумия и попытка самоубийства. – Игроки. – Разные брачные предложения. – Мое обручение и женитьба.
С наступлением весны мы возвратились к старому месту нашей стоянки неподалеку от Ме-нау-ко-нос-кига, где обычно варили сахар. Так как мне совсем не хотелось быть с индейцами в этот период попоек, я решил убедить старую Нет-но-кву не следовать за ними к фактории. Растолковав ей, как глупо тратить все наши меха на покупку бесполезного и к тому же ядовитого зелья, я очень обрадовался, что она поддалась уговорам и последовала за мной в ту местность, где было решено разбить наш охотничий лагерь.
Нет-но-ква пошла прощаться с Ва-ге-то-той; когда она вернулась, я сразу же заметил, что произошло что-то необычное. Отведя меня в сторону, она сказала: «Сын мой, ты видишь, я старею; мне уже трудно шить тебе мокасины, выделывать и сохранять шкурки и выполнять всю другую работу по хозяйству. Ты стал уже настоящим мужчиной и охотником. Тебе подобает иметь молодую и сильную жену, которая смотрела бы за твоим имуществом и вела хозяйство. Ва-ге-то-та, человек достойный и уважаемый всеми индейцами, предлагает тебе в жены свою дочь. Ты обретешь могущественного друга и покровителя, который поможет тебе в трудную минуту, а с моих плеч будет снята часть труда и забот о нашей семье».
Нет-но-ква пошла прощаться с Ва-ге-то-той; когда она вернулась, я сразу же заметил, что произошло что-то необычное. Отведя меня в сторону, она сказала: «Сын мой, ты видишь, я старею; мне уже трудно шить тебе мокасины, выделывать и сохранять шкурки и выполнять всю другую работу по хозяйству. Ты стал уже настоящим мужчиной и охотником. Тебе подобает иметь молодую и сильную жену, которая смотрела бы за твоим имуществом и вела хозяйство. Ва-ге-то-та, человек достойный и уважаемый всеми индейцами, предлагает тебе в жены свою дочь. Ты обретешь могущественного друга и покровителя, который поможет тебе в трудную минуту, а с моих плеч будет снята часть труда и забот о нашей семье».