Страница:
— Так ты утверждаешь, что наша Принцесса во всём, кроме внешности, олень, а не принцесса королевской крови?
— Однажды в давнее время, — продолжал старик, — на того оленя сильно наседал один местный парняга. Он здорово держался в седле и загнал оленя к крутому утёсу, на который тот не мог взбежать. Но как только охотник поднял лук, задыхавшийся олень с дикими глазами вдруг предстал перед ним дивной Принцессой, высокой и смуглой. Парень побледнел, покраснел, посинел и, побросав лук и стрелы, ускакал, огорошенный, во всю мочь своей несчастной кобылки.
А олень в обличье девы пошёл в пещеру к своему колдуну, с которым он подружился, и с дрожью в голосе спросил, можно ли ему оставаться девой до конца дней. Колдун, помня старое добро, дал ему власть оставаться девой обличьем, покуда трижды не изменит ей любовь. Если же не повезёт ей в любви три раза, то чтанет она оленем уже навсегда.
— Первым полюбил её поэт, вторым — менестрель, а третьим — рыцарь, и каждый, в свою очередь, обнаружив её истинную природу, бросал её. Да и кто может любить даму, которая по естеству — олень?
Долго слышались лишь тиканье часов да слабый шум фонтанных струй.
— Так что же потом, — спросил Писец, — когда любовь изменила ей в третий раз?
— Потом, когда любовь изменила ей в третий раз, — сказал Токо, — ей вернулось её истинное сердце.
Часы ни с того, ни с сего пробили семь.
— Сказал ли ты мне правду? — спросил Писец.
— Белый олень во времена моего батюшки не знал своего имени, потому что у диких зверей не бывает имён, и помнились ему лишь деревья и поля, и больше ничего, — ответил Токо.
— Как же рассказать мне всё это Клоду, самому гордому охотнику наших дней? — воскликнул Писец. — Молю тебя, Токо, усомнись в своих сомнениях и обнадежь нас своей надеждой, что эта Принцесса, быть может, настоящая.
Старик покашлял:
— Возможность, достоверность и надежда — кто в силах на весах их уравнять? Я знаю знаки, символы, симптомы бессчетных чар. Кругами колдовство ведётся.
Ни старик, ни молодой не заметили темной фигуры в дальнем углу мастерской: карлика Квондо, который незаметно пробрался внутрь и присел на корточки. Он смежил глаза, чтобы не выдать себя их сверканием, но не спал. Писец повернулся, не сказав ни слова, открыл тяжелую дверь и вышел.
Навстречу ему шла Принцесса, и украшения так сверкали в её волосах, а золотые сандалии так ладно сидели на ножках, что он усомнился, может ли олень, если она и впрямь была оленем, принять столь совершенный и восхитительный облик. Писец задумался, а смог бы он сам безраздельно полюбить ту, что по воле чар вдруг станет однажды обкусывать листья на деревьях, и со вздохом решил, что не смог бы. Он покачал головой и внёс маленькую заметку в архивы своего сердца.
В тёмных глазах безымянной девы стоял вопрос, но Писец покачал головой, отвернулся и вздохнул:
— Старик молчал, мычал и что-то мямлил, ходил вокруг да около, терялся, не говорил ни да, ни нет, но много того сего с весьма изрядной долей беспочвенных догадок, измышлений, намёков, умолчаний и отсылок, перемежая множеством предлогов: «когда», «ввиду», «причём», «притом», «при сём», а в результате — ворох ерунды, в шесть раз бедней того, что нам известно.
Он низко поклонился и вздохнул, и снова поклонился, а Принцесса прошелестела над травой, как дождь, и скрылась за калиткой.
Молчаливой была трапеза в тот полдень в длинном банкетном зале, где даже днем было так сумрачно, что зажигали светильники в железных канделябрах вдоль толстых каменных стен. Таинственная дева погрызла орешки, пощипала лист салата и отказалась от вина, напомнив тем озабоченному Королю и его старшим сыновьям о вчерашней погоне в Заколдованном Лесу и её удивительном окончании.
Клод, Тэг и Гэл беспокойно ёрзали на стульях и что-то ворчали, а Принц Джорн, нежный взгляд которого выдавал его чувство к безымянной деве, радовался тому, что она, поднимая глаза и оглядывая сидящих за столом, смотрела на него мягко. Карлик Квондо опять притаился в углу за железным щитом, не пропуская ни взгляда, ни ворчания, и безотрывно следил тёмными глазами за сидящими.
— Если вы не станете есть лучше, — сказал Король Принцессе, — я позову своего Лесничего, то есть, прошу прощения, — он поспешно поправился, — Лекаря.
Принцесса покраснела, Джорн скорчил отцу гримасу, а Король, чтобы скрыть замешательство, кликнул Мага, который мгновенно явился в облаке дыма.
— Я, кажется, приказывал тебе никогда больше не появляться в облаке дыма, — проворчал Король. — Запах пороха портит вкус вина — я тебе уже говорил.
— Я забыл, — сказал Маг.
— Заходи в комнату как все люди.
— Да, сир, — сказал Маг и стал жонглировать семью золотыми и серебряными полумесяцами.
А Король всё ворчал про себя: «Мало ему было раньше появляться с молнией и громом, так теперь ещё надымил на весь замок! Само представление дешевле появления. Простой лесной колдун узнаёт больше за день, чем этот дурень за десять лет, а ведь учился в самой дорогой школе для чародеев. Не в коня, видать, корм! Нет, нельзя никого выучить ни в седле сидеть, чтоб любо глядеть, ни чары наводить. Такое или само приходит или, как говорится, не дано».
Ворча и дёргая ус, Король выпил чашу красного вина, встал из-за стола и поднялся по каменной винтовой лестнице. Он всё ещё говорил сам с собой, и голос его разносился гулким эхом по залам и покоям замка: «Я отучу эту милую деву от безымянности, чтоб мне съесть сырую лошадь!»
Тут до него донеслись звуки из Королевского Лекараря, который то стонал, то утешал сам себя:
— Ах, никогда уж мне не встать с постели!.. Нет, маленький, сейчас мы, детка, сядем, опустим ножки, встанем и пойдём. Дня не пройдёт, и эти щёчки снова, как розы, расцветут… О никогда… Да, да, мы встанем, выйдем из кроватки… О нет… О да… О нет… О да… О нет…
Лекарь вдруг смолк, а когда Король вошёл в комнату, мерил себе температуру: он достал термометр из подмышки и тут же стряхнул его, даже не взглянув.
— Как врач я должен мерить себе температуру каждые три часа, — сказал он. — Но как больной я не должен знать, какая у меня температура.
— Я пришёл сюда поговорить с тобой как с врачом, а не как с больным, — сказал Король.
— Я не верю, что смогу вылечить себя, — ответил Лекарь. — Ну, ну, — возразил он сам себе. — Мы ни в коем случае не имеем права терять веру в искусство нашего врача.
Король вздохнул, подошёл к окну и окинул взглядом окружавшие замок угодья. Он дёрнул себе левой рукой правое ухо и стал рассказывать историю о белом олене, за которым он с сыновьями гнался весь день, и как тот превратился в высокую и смуглую принцессу, у которой в памяти остались лишь деревья и поля, и больше ничего. Окончив рассказ, он спросил Лекаря, что, по его мнению, случилось с Принцессой, и почему она никак не вспомнит ни своего имени, ни имени своего отца.
— Может быть, она упала и ударилась о камень, — предположил больной увещевающим голосом, — а, может быть, испила она настоя или зелья.
— У неё нет ссадин на голове, и зрачки не расширены, — сказал Король.
— Гм…— промычал Лекарь. — Мне нужно будет изучить этот случай, когда я встану, если я когда-нибудь встану, в чём сомневаюсь. Да уж, розы на щеках! Понять не могу, что со мной творится… Ну, ну, не надо, миленький, работать! Ты отдохни, работа не уйдёт…
Король, посмотрел на больного, вздохнул, вышёл из комнаты и пошёл к своему ложу, где пролежал час, ворочаясь и бормоча про себя. Наконец, он встал и тяжело спустился вниз по винтовой лестнице.
В восточном покое, откуда уже ушло солнце, Король застал Мага: тот жонглировал семью маленькими лунами и семью серебряными шарами при свете семнадцати высоких свечей. Писец читал нараспев имена воображаемых королей, а Принцесса сидела всё в том же кресле, что и утром, когда он читал имена настоящих королей. «Ранго, Ренго, Ринго, Рунго, — бубнил Писец. — Раппо, Реппо, Риппо, Роппо, Руппо».
Королевский Маг уронил луну и шар, и пожаловался, что свечи мигают, и ему ничего не видно. Квондо сидел в углу, устремив тёмный взор на недоуменное лицо Принцессы.
«Санто, Сенто, Синто, Сонто, Сунто — гудел Писец. — Талатар, Телетар, Тилитар, Тулутар, Ундан, Унден, Ундин, Ундон, Ундун».
— Что за представление при мерцающем свете? — взревел Клод.
— Я сочиняю имена королей в надежде, что одно из них зажжёт свет в глазах Принцессы, — сказал Писец. — «Варалар, Вералар, Виралар, Воролар, Вурулар, Вакси, Векси, Вокси, Вукси», — произнёс он нараспев.
— «Пап, Пеп, Пип, Поп, Пуп!» — передразнил его Король с отвращением. — Хватит тебе всяких: «Вакси, Викси, Вукси!» Наша милая гостья, может быть, безымянна, но и дураку ясно, что она не воображаемая дочь воображаемого монарха. Я решу эту задачу безо всяких тиррадидл и тирридадл. Сию минуту и на сём месте я издам указ, чтобы Принцесса дала опасное задание каждому из моих трёх сыновей, и кто первый справится с ним, пускай берёт себе в жёны эту красавицу. Девицу в чувство может привести только замужество!
Глаза Принцессы засияли, когда она подумала о Джорне, поскучнели, когда она вспомнила о Гэле, и наполнились страхом, когда когда представила себе Тэга.
— Завтра, когда солнце поднимется к зениту, — сказал Клод, — наша гостья должна дать каждому из моих сыновей опасное задание. Ставлю ларец с изумрудами, что первым вернётся Тэг. Кто из вас поставит столько же на Гэла?
Краткое молчание прервал глубокий хрипловатый голос Квондо:
— Ларец изумрудов, мера за меру, — сказал он, — что мужем нашей гостьи станет Джорн!
От хохота Короля Клода дрогнули тяжёлые стены.
— Принято, недоросток! — проревел он.
Принцесса встала, сделала реверанс Королю и покинула зал, а вслед за ней вышли Квондо и Маг. Когда Клод собрался уходить, Писец неуверенно начал:
— Токо сказывал историю…
— Не рассказывай мне сказок Токо, — прервал Король. — Старый осёл докладывал мне о кометах, которые оказывались светлячками. Его сто курантов бьют, когда им вздумается, а солнечные часы стоят у него в тени. Так что не рассказывай мне сказок Токо.
В комнату без стука вошёл Старший Камердинер и поклонился Королю:
— Ваш Звездочёт, сир, требует срочно принять его. В небесах сотворилось что-то дивное!
— Пусть заходит! Пусть заходит! — крикнул Клод. — И не торчи здесь со своими поклонами и ужимками. Скажи ему — пусть заходит.
Королевский Камердинер отвесил поклон, церемонно склонил голову и удалился.
— Это мой батюшка любил пышность и церемонии, а мне пузатые посредники ни к чему. Если человеку надо войти и поговорить со мной — пусть заходит и говорит.
В дверь постучали, и в комнату вошёл Паз, Королевский Звездочёт. Он был молод и розовощёк, одет в розовое платье и смотрел розовыми глазами через розовые очки.
— Громадная розовая комета, — сказал он, — только что чуть-чуть не столкнулась с Землёй. Она ужасно шипела, как раскалённый утюг в воде.
— Знак мне, — ответил Клод. — Всё целится в меня.
Он вышёл из комнаты, хлопнув дверью так, что тяжелые книги распахнулись, а листы их зашелестели от поднятого ветра.
На следующий день, когда солнце достигло зенита, беспамятная Принцесса сидела на высоком резном золочёном кресле в большом круглом зале и в присутствии Короля с Писцом по очереди повелевала каждому из трёх Принцев пасть перед ней на колени.
— Повелеваю тебе, Принц Тэг, — сказала она, — если хочешь завоевать мою руку, найти на охоте и убить одним копьём безо всякой помощи великанского Голубого Вепря из Тэдонской Пущи в Лесу Страхов, принести его золотые клыки и положить их у моих ног.
— Но ведь сто рыцарей сложили головы в охоте на великанского Голубого Вепря из Тэдонской Пущи в Лесу Страхов! — воскликнул Тэг.
— Разве отважный Принц Тэг не охотится на дичь опаснее белого оленя? — спросила Принцесса.
Тэг поклонился, поцеловал руку девы, и через мгновенье в круглом зале услышали громовой топот его коня.
Пришла очередь Гэлу пасть на колени, и Принцесса сказала:
— Повелеваю тебе, Принц Гэл, если хочешь завоевать мою руку, победить Семиглавого Дракона из Драгора, стерегущего Священный Меч Лорала, принести сюда этот меч и положить его у моих ног.
— Но ведь сто рыцарей сложили головы в схватке с Семиглавым Драконом из Драгора! — воскликнул Гэл.
— Разве отважный Принц Гэл не охотится на дичь опаснее белого оленя? — спросила Принцесса.
Принц Гэл поклонился, поцеловал руку девы, и через мгновенье в круглом зале услышали громовой топот его коня.
Последним преклонил колени Джорн, и Принцесса сказала:
— Повелеваю тебе, — отважный Принц Джорн, если хочешь завоевать мою руку и сердце, одолеть Мок-Мока, сторожащего вишнёвое дерево в Чардорском саду в десяти лигах от ворот замка, принести сюда серебряную чашу с тысячей вишен и поставить её у моих ног.
Король Клод наклонился вперёд в большом дубовом кресле:
— Но ведь Мок-Мок — это пугало из глины и сандалового дерева, которое слепил мой пра-пра-пра-пра-прадед триста лет назад, чтобы отгонять Птиц-Рух, прилетавших полакомиться вишнями! — вскричал он.
— Но ведь сто мальчишек вырезали свои имена на страшном Мок-Моке в вишнёвом саду Чардора! — воскликнул Джорн.
— Разве отважный Принц Джорн не охотится на дичь опаснее белого оленя? — спросила Принцесса.
Джорн поклонился, поцеловал руку девы, и через мгновенье в круглом зале услышали громовой топот его коня.
Принцесса встала, сделала реверанс Королю и поднялась по каменной винтовой лестнице, чтобы поухаживать за Лекарем и за Магом, который, пытался снять себе голову и поставить её на место, как это делали кролики, но лишь свихнул шею и слёг в постель. Король обошёл зал, машинально трогая щиты на стенах ногтем большого пальца, от чего они глухо звенели.
— Сколь милое лицо, — бормотал он. — Сколь милое дитя, но полон я каким-то странным ощущеньем, будто с приглушенной тревогою за мною она следит — лесной зверёк…
Королевский Писец приложил к носу указательный палец правой руки.
— Скорее, будто вспугнутая птица, трепещущая в ивах, — добавил он.
Король резко повернулся и прорычал:
— Нет, не как птица, вспугнутая в ивах. Мой сон был ночью неглубок, и слышал я каждый шорох, писк и вскрик, и вздох: «тик-цок», «тик-цок» оттуда доносилось, — и он показал рукой чуть западней севера. — И что ни ночь, я слышу этот звук.
— Ведь иногда лесные колдуны с луны бросают камни — может это? — предположил Писец.
Король вздохнул:
— Несчётно, тысчу раз, настойчиво, настырно, непрерывно: «тик-цок», «тик-цок», «тик-цок», «тик-цок», «тик-цок».
Он подошёл к Писцу:
— Рассказывай теперь, какую сказку наплёл тебе намедни старый Токо?
Писец покашлял:
— Сказка Токо извилиста, полна обиняков, намёков, недомолвок, то да сё, ни «да», ни «нет», а только «допустимо», «быть может», «исключить нельзя», «похоже» и ворох всякой прочей ерунды — шесть «за», шесть «против», а отгадки — нет.
— Бу-бу-бу-бу, — сказал Король. — Болтай, болтун, болтай. Нет у меня досуга и охоты раздумывать над заумью его. Его рассказ всегда идет кругами и вертится на месте, как юла, со столь же малым смыслом.
— Я сделал всё, что мог, — пожал плечами Писец и пересказал историю об олене, шедшую от отца Токо, снабдив её сотней собственных поворотов и зигзагов.
Слушая, Король сперва порозовел, потом покраснел, потом стал из красного серым.
Обретя, наконец, голос, он прохрипел:
— Дай Бог, чтобы наш олень не оказался том оленем из истории отца Токо.
Писец воздел руки:
— Волшебство, — как говорит Токо, — движется кругами. Череда, а не чехарда чар очерчивает чудо, и что истинно для одного особого случая, истинно и для всех особых случаев той же особости. Если бы какой-то негодяй не забыл вернуть «Историю волшебства» на ту полку, где ей положено стоять, я бы показал вам, что я имею в виду. Над этой книгой трудились ещё писцы вашего батюшки. Нет в ней уже нет ни указателя имен, ни словаря тёмных смыслов, да и то сказать — страницы позагнуты да повырваны, в кляксах и пятнах, обложка в лохмотьях, а корешка нет.
— Кто там в лохмотьях? — удивился Клод.
— «История волшебства», — изволите не слушать, Ваше Величество! — обиделся Писец.
— Как посмела она вырядиться в лохмотья? — рявкнул Клод.
— Да уж жизнь довела.
— «Жизнь довела» — передразнил Клод. — «История волшебства» как раз сейчас в моей опочивальне, и листаю я её каждую ночь на сон грядущий.
Он хлопнул в ладони, и появился человечек малого роста в жёлтом одеянии. Клод велел ему сходить в королевскую опочивальню и принести «Историю».
— Позови трёх слуг себе в подмогу, — добавил Клод.
— Лица, берущие в Королевской библиотеке «Историю волшебства» или иные книги, должны заполнить соответствующее требование, — строго заметил Писец.
— Я не из тех, на кого заводят карточки, кто заполняет требование и кого можно заставить расписаться в формуляре, — отрезал Клод, — и если книга мне нужна, я просто иду и беру её.
Король и Писец выхаживали по залу навстречу друг другу, а когда встречались, первый ворчал, а второй — вздыхал. Тут в зал вошли четыре человечка в жёлтых одеяниях, сгибаясь и оступаясь под тяжестью огромного древнего фолианта. Они положили книгу прямо на пол и вышли, а Писец стал переворачивать пожелтевшие пыльные страницы, бегло просматривая их и покашливая.
— Здесь нет ничего на «олень», — сказал он, наконец, — кроме сообщений о девах, которые превращались в оленей, а потом из оленей — в дев. Все строги, обаятельны, учтивы, смуглы, высоки, убраны красиво. Но в каждом случае расколдованная дева помнила своё имя. Так здесь сказано.
— Тогда поищи на другое слово! — рявкнул Клод.
— Ну, например? — спросил Писец.
— Потеря памяти у дев, — рыкнул Клод. — Смотри на «П».
— «Потеря» в данном случае на «Д», — возразил Писец.
— Да мыслимо, возможно ли такое? — громом прогремел Клод.
Голос Королевского Писца был твёрд и ясен:
— Слова в книге расположены по ключевому понятию, так что нужно смотреть «Девы, потеря памяти».
Король зажмурил левый глаз, открыл, а потом зажмурил правый. Голос его стал низким и зловещим.
— Ничуть не сомневаюсь, что «кошка» у тебя на «ша», обезьяна-образина — на «эр», а «баран-болван» на «эф»! Хоть в «Э, Ю, Я» ищи разгадку тайны, а дай ответ!
Щиты на стене задрожали. Королевский Писец открыл букву «Д», где оказались свалены в одну кучу Дамоклов меч судьбы и Двойники, Догадки, Духи, Домовой и Демон, Доверчивость и Доводы рассудка, а с ними Дьявол, Дежа-вю и Девы. Король ходил взад и вперёд, пока Писец просматривал десятки страниц, то ахая, то охая, то ухая, то эхая. Наконец, Король не вытерпел и крикнул:
— Хватит тебе квакать и крякать — читай, что есть!
Писец покачал головой:
— Король, не торопите. Здесь полно статей и пунктов, ссылок и отсылок, значков, помет, подстрочных примечаний и терминов, и внутренних цитат на греческом, персидском и латыни, а также разных «см.» и «и т.д.»
— «См., и т.д.» — давай ответ скорее простым, понятным, внятным языком без всяких там «балда-белиберда».
Писец вспыхнул, перейдя от обиды на прозу:
— Вот на букву «Д» здесь рассказ о девяти чарах, которыми лесного и полевого оленя превращают в деву.
— Почему именно его? — спросил Клод.
Писец ответил медленно и терпеливо:
— Во-первых, олень спас жизнь колдуну, а, во-вторых, злой колдун решил сыграть с людьми злую шутку.
— Если бы я был королем над всеми королями, я бы положил конец колдовству, пусть мне хребет сломают. С такой суматохой и причудами кто поймёт, где его гончий пёс, а где — племянница?
— И вот что верно, — продолжил Писец, — для этих девяти чар: те девы были безымянны и помнили деревья и поля, и больше ничего.
— Ого! — сказал Король.
— Кроме того, что не менее важно, чары были всегда одинаковы, и во всех изложенных здесь случаях олень, спасаясь от погони, попадал в тупик, откуда не было возврата.
— Ну! — потребовал Король.
— После чего именно в том месте и в тот же миг олень являлся девою учтивой, высокой, смуглой, убранной красиво, принцессой благородной, как взглянуть.
— Во! — простонал Король и тяжко опустился на стул.
Писец вышагивал какое-то время взад и вперёд, потом остановился и поднял руку.
— И у всех этих лжеженщин, лжедев и лжепринцесс есть поразительное свойство.
— Так в чём оно? — прохрипел Клод.
— В том, что ни любовь, ни жар не расплавят чёрных чар. — Королевский Писец на минуту замолк и продолжил. — Кто их в третий раз разлюбит, вмиг несчастную погубит.
Клод вскочил и зашагал взад и вперёд по залу.
— Запиши рескрипт! — приказал он.
Писец нашел чернила и гусиное перо в паутине на полке, вытащил кусок пергамента из-за щита и уселся на пол, скрестив ноги. Клод закрыл глаза и сказал:
— Пиши простым и внятным языком: «Никто из сыновей моих отныне оленя в жёны не возьмёт», и точка.
— Оленя, — продолжил Писец, — в любом обличье, форме, воплощенье, под маской и личиною любой…
— Кто издает этот рескрипт, я или ты? — спросил Клод.
Голос Писца был ясен и твёрд:
— Нет сомненья, — сказал он, — что рескрипт должен быть изложен так, что если бы вам когда-либо пришло в голову изменить своё мнение, от рескрипта можно было бы отойти, отречься и отказаться..
— Порви рескрипт, — приказал Клод.
Какой-то миг он казался опечаленным, а потом расхохотался.
— В наших незадачах, конечно, очень много досадного, но я отдал бы полцарства, чтобы увидеть физиономию Тэга, второго охотника из всех живущих: как он проснется однажды утром, когда растают чары, и увидит рядом с собой на подушке не чёрную прядь волос и алые уста, а мохнатое ухо и бархатные ноздри!
Смех кидал Клода от стены к стене зала, как мячик в ящике. Он ещё пуще захохотал и запрыгал, подумав о Гэле, а потом о Джорне, как они окажутся носом к носу со своей дамой в её подлинном обличье, увидят ту, которой не в салоне с вином янтарным чашу пригублять, а во поле или в лесном загоне пастись, щипать траву иль соль лизать. Король едва выдавил сквозь смех:
— Больше всего забавляет меня мысль о Джорне — Джорне с лютней и лирой, вдруг понявшем, что он овладел сердцем и копытом самого быстрого оленя на всем божьем свете.
Он уселся в кресло, утирая слёзы смеха, а Писец всё расхаживал по залу, возмущая пламя светильников. Клод трижды вздохнул:
— Спору нет, девица зажгла огонь в моем сердце, — сказал он. — Многое бы отдал, чтобы издать указ о том, что она никогда не была оленем.
— Невозможно, сир, — сказал Писец.
— Так что же мне делать?
— Ждите и смотрите, на что смотрится, примечайте, что приметно и знайте, что раз — то однажды, что два — то дважды, что три — то трижды, а миг — быстрей мгновения.
— Вау-вау-вау, гау-гау-гау, — хватит с меня прибауток и присказок. Объявим деве, что она — олень, и пусть любезно удалится в тень!
— Она не сможет сделать этого! — воскликнул потрясённый Писец. — По вашему же указу это создание повелело вашим сыновьям исполнить подвиги и сейчас ждёт возвращения самого быстрого из них. В общем, дело сделано и решено.
— Так я и думал, что она — принцесса, — сказал Клод.
Писец пожал плечами:
— Принцессой-то её как раз назвал ваш собственный указ, — держите слово, сир. De facto и Pro tem — то есть, сейчас и фактически. Король поднял голову, издал могучее «ХАРРРУУУ» льва, которого довели волшебные мыши и так тяжко прошагал к двери, что на стенах зазвенели щиты.
— Надеюсь, что все мои сыновья заблудятся, — сказал Король. — В этом один из выходов.
— Для них — быть может, но не для вас, — возразил Писец. — Осталось с вами милое созданье, и будет здесь при вас оно, покуда огромная и тёмная планета, которую нам Токо предсказал, с Землёю не столкнётся, и тогда-то мы все умрём.
Король Клод вздохнул, поморщился и проворчал:
— Огромною и тёмною планетой, так напугавшей Токо, было птичье, оброненное на лету перо. Что за напасть тут: то слепой чудак, то дымный клоун, то колдун зловредный свалились на меня, и всем я нужен — а мне-то что до них!
Он выбежал из комнаты, хлопнув дверью так, что воздушная волна бросила Писца лицом на пол.
ДОБЛЕСТНЫЙ ПОДВИГ ПРИНЦА ТЭГА
— Однажды в давнее время, — продолжал старик, — на того оленя сильно наседал один местный парняга. Он здорово держался в седле и загнал оленя к крутому утёсу, на который тот не мог взбежать. Но как только охотник поднял лук, задыхавшийся олень с дикими глазами вдруг предстал перед ним дивной Принцессой, высокой и смуглой. Парень побледнел, покраснел, посинел и, побросав лук и стрелы, ускакал, огорошенный, во всю мочь своей несчастной кобылки.
А олень в обличье девы пошёл в пещеру к своему колдуну, с которым он подружился, и с дрожью в голосе спросил, можно ли ему оставаться девой до конца дней. Колдун, помня старое добро, дал ему власть оставаться девой обличьем, покуда трижды не изменит ей любовь. Если же не повезёт ей в любви три раза, то чтанет она оленем уже навсегда.
— Первым полюбил её поэт, вторым — менестрель, а третьим — рыцарь, и каждый, в свою очередь, обнаружив её истинную природу, бросал её. Да и кто может любить даму, которая по естеству — олень?
Долго слышались лишь тиканье часов да слабый шум фонтанных струй.
— Так что же потом, — спросил Писец, — когда любовь изменила ей в третий раз?
— Потом, когда любовь изменила ей в третий раз, — сказал Токо, — ей вернулось её истинное сердце.
Часы ни с того, ни с сего пробили семь.
— Сказал ли ты мне правду? — спросил Писец.
— Белый олень во времена моего батюшки не знал своего имени, потому что у диких зверей не бывает имён, и помнились ему лишь деревья и поля, и больше ничего, — ответил Токо.
— Как же рассказать мне всё это Клоду, самому гордому охотнику наших дней? — воскликнул Писец. — Молю тебя, Токо, усомнись в своих сомнениях и обнадежь нас своей надеждой, что эта Принцесса, быть может, настоящая.
Старик покашлял:
— Возможность, достоверность и надежда — кто в силах на весах их уравнять? Я знаю знаки, символы, симптомы бессчетных чар. Кругами колдовство ведётся.
Ни старик, ни молодой не заметили темной фигуры в дальнем углу мастерской: карлика Квондо, который незаметно пробрался внутрь и присел на корточки. Он смежил глаза, чтобы не выдать себя их сверканием, но не спал. Писец повернулся, не сказав ни слова, открыл тяжелую дверь и вышел.
Навстречу ему шла Принцесса, и украшения так сверкали в её волосах, а золотые сандалии так ладно сидели на ножках, что он усомнился, может ли олень, если она и впрямь была оленем, принять столь совершенный и восхитительный облик. Писец задумался, а смог бы он сам безраздельно полюбить ту, что по воле чар вдруг станет однажды обкусывать листья на деревьях, и со вздохом решил, что не смог бы. Он покачал головой и внёс маленькую заметку в архивы своего сердца.
В тёмных глазах безымянной девы стоял вопрос, но Писец покачал головой, отвернулся и вздохнул:
— Старик молчал, мычал и что-то мямлил, ходил вокруг да около, терялся, не говорил ни да, ни нет, но много того сего с весьма изрядной долей беспочвенных догадок, измышлений, намёков, умолчаний и отсылок, перемежая множеством предлогов: «когда», «ввиду», «причём», «притом», «при сём», а в результате — ворох ерунды, в шесть раз бедней того, что нам известно.
Он низко поклонился и вздохнул, и снова поклонился, а Принцесса прошелестела над травой, как дождь, и скрылась за калиткой.
Молчаливой была трапеза в тот полдень в длинном банкетном зале, где даже днем было так сумрачно, что зажигали светильники в железных канделябрах вдоль толстых каменных стен. Таинственная дева погрызла орешки, пощипала лист салата и отказалась от вина, напомнив тем озабоченному Королю и его старшим сыновьям о вчерашней погоне в Заколдованном Лесу и её удивительном окончании.
Клод, Тэг и Гэл беспокойно ёрзали на стульях и что-то ворчали, а Принц Джорн, нежный взгляд которого выдавал его чувство к безымянной деве, радовался тому, что она, поднимая глаза и оглядывая сидящих за столом, смотрела на него мягко. Карлик Квондо опять притаился в углу за железным щитом, не пропуская ни взгляда, ни ворчания, и безотрывно следил тёмными глазами за сидящими.
— Если вы не станете есть лучше, — сказал Король Принцессе, — я позову своего Лесничего, то есть, прошу прощения, — он поспешно поправился, — Лекаря.
Принцесса покраснела, Джорн скорчил отцу гримасу, а Король, чтобы скрыть замешательство, кликнул Мага, который мгновенно явился в облаке дыма.
— Я, кажется, приказывал тебе никогда больше не появляться в облаке дыма, — проворчал Король. — Запах пороха портит вкус вина — я тебе уже говорил.
— Я забыл, — сказал Маг.
— Заходи в комнату как все люди.
— Да, сир, — сказал Маг и стал жонглировать семью золотыми и серебряными полумесяцами.
А Король всё ворчал про себя: «Мало ему было раньше появляться с молнией и громом, так теперь ещё надымил на весь замок! Само представление дешевле появления. Простой лесной колдун узнаёт больше за день, чем этот дурень за десять лет, а ведь учился в самой дорогой школе для чародеев. Не в коня, видать, корм! Нет, нельзя никого выучить ни в седле сидеть, чтоб любо глядеть, ни чары наводить. Такое или само приходит или, как говорится, не дано».
Ворча и дёргая ус, Король выпил чашу красного вина, встал из-за стола и поднялся по каменной винтовой лестнице. Он всё ещё говорил сам с собой, и голос его разносился гулким эхом по залам и покоям замка: «Я отучу эту милую деву от безымянности, чтоб мне съесть сырую лошадь!»
Тут до него донеслись звуки из Королевского Лекараря, который то стонал, то утешал сам себя:
— Ах, никогда уж мне не встать с постели!.. Нет, маленький, сейчас мы, детка, сядем, опустим ножки, встанем и пойдём. Дня не пройдёт, и эти щёчки снова, как розы, расцветут… О никогда… Да, да, мы встанем, выйдем из кроватки… О нет… О да… О нет… О да… О нет…
Лекарь вдруг смолк, а когда Король вошёл в комнату, мерил себе температуру: он достал термометр из подмышки и тут же стряхнул его, даже не взглянув.
— Как врач я должен мерить себе температуру каждые три часа, — сказал он. — Но как больной я не должен знать, какая у меня температура.
— Я пришёл сюда поговорить с тобой как с врачом, а не как с больным, — сказал Король.
— Я не верю, что смогу вылечить себя, — ответил Лекарь. — Ну, ну, — возразил он сам себе. — Мы ни в коем случае не имеем права терять веру в искусство нашего врача.
Король вздохнул, подошёл к окну и окинул взглядом окружавшие замок угодья. Он дёрнул себе левой рукой правое ухо и стал рассказывать историю о белом олене, за которым он с сыновьями гнался весь день, и как тот превратился в высокую и смуглую принцессу, у которой в памяти остались лишь деревья и поля, и больше ничего. Окончив рассказ, он спросил Лекаря, что, по его мнению, случилось с Принцессой, и почему она никак не вспомнит ни своего имени, ни имени своего отца.
— Может быть, она упала и ударилась о камень, — предположил больной увещевающим голосом, — а, может быть, испила она настоя или зелья.
— У неё нет ссадин на голове, и зрачки не расширены, — сказал Король.
— Гм…— промычал Лекарь. — Мне нужно будет изучить этот случай, когда я встану, если я когда-нибудь встану, в чём сомневаюсь. Да уж, розы на щеках! Понять не могу, что со мной творится… Ну, ну, не надо, миленький, работать! Ты отдохни, работа не уйдёт…
Король, посмотрел на больного, вздохнул, вышёл из комнаты и пошёл к своему ложу, где пролежал час, ворочаясь и бормоча про себя. Наконец, он встал и тяжело спустился вниз по винтовой лестнице.
В восточном покое, откуда уже ушло солнце, Король застал Мага: тот жонглировал семью маленькими лунами и семью серебряными шарами при свете семнадцати высоких свечей. Писец читал нараспев имена воображаемых королей, а Принцесса сидела всё в том же кресле, что и утром, когда он читал имена настоящих королей. «Ранго, Ренго, Ринго, Рунго, — бубнил Писец. — Раппо, Реппо, Риппо, Роппо, Руппо».
Королевский Маг уронил луну и шар, и пожаловался, что свечи мигают, и ему ничего не видно. Квондо сидел в углу, устремив тёмный взор на недоуменное лицо Принцессы.
«Санто, Сенто, Синто, Сонто, Сунто — гудел Писец. — Талатар, Телетар, Тилитар, Тулутар, Ундан, Унден, Ундин, Ундон, Ундун».
— Что за представление при мерцающем свете? — взревел Клод.
— Я сочиняю имена королей в надежде, что одно из них зажжёт свет в глазах Принцессы, — сказал Писец. — «Варалар, Вералар, Виралар, Воролар, Вурулар, Вакси, Векси, Вокси, Вукси», — произнёс он нараспев.
— «Пап, Пеп, Пип, Поп, Пуп!» — передразнил его Король с отвращением. — Хватит тебе всяких: «Вакси, Викси, Вукси!» Наша милая гостья, может быть, безымянна, но и дураку ясно, что она не воображаемая дочь воображаемого монарха. Я решу эту задачу безо всяких тиррадидл и тирридадл. Сию минуту и на сём месте я издам указ, чтобы Принцесса дала опасное задание каждому из моих трёх сыновей, и кто первый справится с ним, пускай берёт себе в жёны эту красавицу. Девицу в чувство может привести только замужество!
Глаза Принцессы засияли, когда она подумала о Джорне, поскучнели, когда она вспомнила о Гэле, и наполнились страхом, когда когда представила себе Тэга.
— Завтра, когда солнце поднимется к зениту, — сказал Клод, — наша гостья должна дать каждому из моих сыновей опасное задание. Ставлю ларец с изумрудами, что первым вернётся Тэг. Кто из вас поставит столько же на Гэла?
Краткое молчание прервал глубокий хрипловатый голос Квондо:
— Ларец изумрудов, мера за меру, — сказал он, — что мужем нашей гостьи станет Джорн!
От хохота Короля Клода дрогнули тяжёлые стены.
— Принято, недоросток! — проревел он.
Принцесса встала, сделала реверанс Королю и покинула зал, а вслед за ней вышли Квондо и Маг. Когда Клод собрался уходить, Писец неуверенно начал:
— Токо сказывал историю…
— Не рассказывай мне сказок Токо, — прервал Король. — Старый осёл докладывал мне о кометах, которые оказывались светлячками. Его сто курантов бьют, когда им вздумается, а солнечные часы стоят у него в тени. Так что не рассказывай мне сказок Токо.
В комнату без стука вошёл Старший Камердинер и поклонился Королю:
— Ваш Звездочёт, сир, требует срочно принять его. В небесах сотворилось что-то дивное!
— Пусть заходит! Пусть заходит! — крикнул Клод. — И не торчи здесь со своими поклонами и ужимками. Скажи ему — пусть заходит.
Королевский Камердинер отвесил поклон, церемонно склонил голову и удалился.
— Это мой батюшка любил пышность и церемонии, а мне пузатые посредники ни к чему. Если человеку надо войти и поговорить со мной — пусть заходит и говорит.
В дверь постучали, и в комнату вошёл Паз, Королевский Звездочёт. Он был молод и розовощёк, одет в розовое платье и смотрел розовыми глазами через розовые очки.
— Громадная розовая комета, — сказал он, — только что чуть-чуть не столкнулась с Землёй. Она ужасно шипела, как раскалённый утюг в воде.
— Знак мне, — ответил Клод. — Всё целится в меня.
Он вышёл из комнаты, хлопнув дверью так, что тяжелые книги распахнулись, а листы их зашелестели от поднятого ветра.
На следующий день, когда солнце достигло зенита, беспамятная Принцесса сидела на высоком резном золочёном кресле в большом круглом зале и в присутствии Короля с Писцом по очереди повелевала каждому из трёх Принцев пасть перед ней на колени.
— Повелеваю тебе, Принц Тэг, — сказала она, — если хочешь завоевать мою руку, найти на охоте и убить одним копьём безо всякой помощи великанского Голубого Вепря из Тэдонской Пущи в Лесу Страхов, принести его золотые клыки и положить их у моих ног.
— Но ведь сто рыцарей сложили головы в охоте на великанского Голубого Вепря из Тэдонской Пущи в Лесу Страхов! — воскликнул Тэг.
— Разве отважный Принц Тэг не охотится на дичь опаснее белого оленя? — спросила Принцесса.
Тэг поклонился, поцеловал руку девы, и через мгновенье в круглом зале услышали громовой топот его коня.
Пришла очередь Гэлу пасть на колени, и Принцесса сказала:
— Повелеваю тебе, Принц Гэл, если хочешь завоевать мою руку, победить Семиглавого Дракона из Драгора, стерегущего Священный Меч Лорала, принести сюда этот меч и положить его у моих ног.
— Но ведь сто рыцарей сложили головы в схватке с Семиглавым Драконом из Драгора! — воскликнул Гэл.
— Разве отважный Принц Гэл не охотится на дичь опаснее белого оленя? — спросила Принцесса.
Принц Гэл поклонился, поцеловал руку девы, и через мгновенье в круглом зале услышали громовой топот его коня.
Последним преклонил колени Джорн, и Принцесса сказала:
— Повелеваю тебе, — отважный Принц Джорн, если хочешь завоевать мою руку и сердце, одолеть Мок-Мока, сторожащего вишнёвое дерево в Чардорском саду в десяти лигах от ворот замка, принести сюда серебряную чашу с тысячей вишен и поставить её у моих ног.
Король Клод наклонился вперёд в большом дубовом кресле:
— Но ведь Мок-Мок — это пугало из глины и сандалового дерева, которое слепил мой пра-пра-пра-пра-прадед триста лет назад, чтобы отгонять Птиц-Рух, прилетавших полакомиться вишнями! — вскричал он.
— Но ведь сто мальчишек вырезали свои имена на страшном Мок-Моке в вишнёвом саду Чардора! — воскликнул Джорн.
— Разве отважный Принц Джорн не охотится на дичь опаснее белого оленя? — спросила Принцесса.
Джорн поклонился, поцеловал руку девы, и через мгновенье в круглом зале услышали громовой топот его коня.
Принцесса встала, сделала реверанс Королю и поднялась по каменной винтовой лестнице, чтобы поухаживать за Лекарем и за Магом, который, пытался снять себе голову и поставить её на место, как это делали кролики, но лишь свихнул шею и слёг в постель. Король обошёл зал, машинально трогая щиты на стенах ногтем большого пальца, от чего они глухо звенели.
— Сколь милое лицо, — бормотал он. — Сколь милое дитя, но полон я каким-то странным ощущеньем, будто с приглушенной тревогою за мною она следит — лесной зверёк…
Королевский Писец приложил к носу указательный палец правой руки.
— Скорее, будто вспугнутая птица, трепещущая в ивах, — добавил он.
Король резко повернулся и прорычал:
— Нет, не как птица, вспугнутая в ивах. Мой сон был ночью неглубок, и слышал я каждый шорох, писк и вскрик, и вздох: «тик-цок», «тик-цок» оттуда доносилось, — и он показал рукой чуть западней севера. — И что ни ночь, я слышу этот звук.
— Ведь иногда лесные колдуны с луны бросают камни — может это? — предположил Писец.
Король вздохнул:
— Несчётно, тысчу раз, настойчиво, настырно, непрерывно: «тик-цок», «тик-цок», «тик-цок», «тик-цок», «тик-цок».
Он подошёл к Писцу:
— Рассказывай теперь, какую сказку наплёл тебе намедни старый Токо?
Писец покашлял:
— Сказка Токо извилиста, полна обиняков, намёков, недомолвок, то да сё, ни «да», ни «нет», а только «допустимо», «быть может», «исключить нельзя», «похоже» и ворох всякой прочей ерунды — шесть «за», шесть «против», а отгадки — нет.
— Бу-бу-бу-бу, — сказал Король. — Болтай, болтун, болтай. Нет у меня досуга и охоты раздумывать над заумью его. Его рассказ всегда идет кругами и вертится на месте, как юла, со столь же малым смыслом.
— Я сделал всё, что мог, — пожал плечами Писец и пересказал историю об олене, шедшую от отца Токо, снабдив её сотней собственных поворотов и зигзагов.
Слушая, Король сперва порозовел, потом покраснел, потом стал из красного серым.
Обретя, наконец, голос, он прохрипел:
— Дай Бог, чтобы наш олень не оказался том оленем из истории отца Токо.
Писец воздел руки:
— Волшебство, — как говорит Токо, — движется кругами. Череда, а не чехарда чар очерчивает чудо, и что истинно для одного особого случая, истинно и для всех особых случаев той же особости. Если бы какой-то негодяй не забыл вернуть «Историю волшебства» на ту полку, где ей положено стоять, я бы показал вам, что я имею в виду. Над этой книгой трудились ещё писцы вашего батюшки. Нет в ней уже нет ни указателя имен, ни словаря тёмных смыслов, да и то сказать — страницы позагнуты да повырваны, в кляксах и пятнах, обложка в лохмотьях, а корешка нет.
— Кто там в лохмотьях? — удивился Клод.
— «История волшебства», — изволите не слушать, Ваше Величество! — обиделся Писец.
— Как посмела она вырядиться в лохмотья? — рявкнул Клод.
— Да уж жизнь довела.
— «Жизнь довела» — передразнил Клод. — «История волшебства» как раз сейчас в моей опочивальне, и листаю я её каждую ночь на сон грядущий.
Он хлопнул в ладони, и появился человечек малого роста в жёлтом одеянии. Клод велел ему сходить в королевскую опочивальню и принести «Историю».
— Позови трёх слуг себе в подмогу, — добавил Клод.
— Лица, берущие в Королевской библиотеке «Историю волшебства» или иные книги, должны заполнить соответствующее требование, — строго заметил Писец.
— Я не из тех, на кого заводят карточки, кто заполняет требование и кого можно заставить расписаться в формуляре, — отрезал Клод, — и если книга мне нужна, я просто иду и беру её.
Король и Писец выхаживали по залу навстречу друг другу, а когда встречались, первый ворчал, а второй — вздыхал. Тут в зал вошли четыре человечка в жёлтых одеяниях, сгибаясь и оступаясь под тяжестью огромного древнего фолианта. Они положили книгу прямо на пол и вышли, а Писец стал переворачивать пожелтевшие пыльные страницы, бегло просматривая их и покашливая.
— Здесь нет ничего на «олень», — сказал он, наконец, — кроме сообщений о девах, которые превращались в оленей, а потом из оленей — в дев. Все строги, обаятельны, учтивы, смуглы, высоки, убраны красиво. Но в каждом случае расколдованная дева помнила своё имя. Так здесь сказано.
— Тогда поищи на другое слово! — рявкнул Клод.
— Ну, например? — спросил Писец.
— Потеря памяти у дев, — рыкнул Клод. — Смотри на «П».
— «Потеря» в данном случае на «Д», — возразил Писец.
— Да мыслимо, возможно ли такое? — громом прогремел Клод.
Голос Королевского Писца был твёрд и ясен:
— Слова в книге расположены по ключевому понятию, так что нужно смотреть «Девы, потеря памяти».
Король зажмурил левый глаз, открыл, а потом зажмурил правый. Голос его стал низким и зловещим.
— Ничуть не сомневаюсь, что «кошка» у тебя на «ша», обезьяна-образина — на «эр», а «баран-болван» на «эф»! Хоть в «Э, Ю, Я» ищи разгадку тайны, а дай ответ!
Щиты на стене задрожали. Королевский Писец открыл букву «Д», где оказались свалены в одну кучу Дамоклов меч судьбы и Двойники, Догадки, Духи, Домовой и Демон, Доверчивость и Доводы рассудка, а с ними Дьявол, Дежа-вю и Девы. Король ходил взад и вперёд, пока Писец просматривал десятки страниц, то ахая, то охая, то ухая, то эхая. Наконец, Король не вытерпел и крикнул:
— Хватит тебе квакать и крякать — читай, что есть!
Писец покачал головой:
— Король, не торопите. Здесь полно статей и пунктов, ссылок и отсылок, значков, помет, подстрочных примечаний и терминов, и внутренних цитат на греческом, персидском и латыни, а также разных «см.» и «и т.д.»
— «См., и т.д.» — давай ответ скорее простым, понятным, внятным языком без всяких там «балда-белиберда».
Писец вспыхнул, перейдя от обиды на прозу:
— Вот на букву «Д» здесь рассказ о девяти чарах, которыми лесного и полевого оленя превращают в деву.
— Почему именно его? — спросил Клод.
Писец ответил медленно и терпеливо:
— Во-первых, олень спас жизнь колдуну, а, во-вторых, злой колдун решил сыграть с людьми злую шутку.
— Если бы я был королем над всеми королями, я бы положил конец колдовству, пусть мне хребет сломают. С такой суматохой и причудами кто поймёт, где его гончий пёс, а где — племянница?
— И вот что верно, — продолжил Писец, — для этих девяти чар: те девы были безымянны и помнили деревья и поля, и больше ничего.
— Ого! — сказал Король.
— Кроме того, что не менее важно, чары были всегда одинаковы, и во всех изложенных здесь случаях олень, спасаясь от погони, попадал в тупик, откуда не было возврата.
— Ну! — потребовал Король.
— После чего именно в том месте и в тот же миг олень являлся девою учтивой, высокой, смуглой, убранной красиво, принцессой благородной, как взглянуть.
— Во! — простонал Король и тяжко опустился на стул.
Писец вышагивал какое-то время взад и вперёд, потом остановился и поднял руку.
— И у всех этих лжеженщин, лжедев и лжепринцесс есть поразительное свойство.
— Так в чём оно? — прохрипел Клод.
— В том, что ни любовь, ни жар не расплавят чёрных чар. — Королевский Писец на минуту замолк и продолжил. — Кто их в третий раз разлюбит, вмиг несчастную погубит.
Клод вскочил и зашагал взад и вперёд по залу.
— Запиши рескрипт! — приказал он.
Писец нашел чернила и гусиное перо в паутине на полке, вытащил кусок пергамента из-за щита и уселся на пол, скрестив ноги. Клод закрыл глаза и сказал:
— Пиши простым и внятным языком: «Никто из сыновей моих отныне оленя в жёны не возьмёт», и точка.
— Оленя, — продолжил Писец, — в любом обличье, форме, воплощенье, под маской и личиною любой…
— Кто издает этот рескрипт, я или ты? — спросил Клод.
Голос Писца был ясен и твёрд:
— Нет сомненья, — сказал он, — что рескрипт должен быть изложен так, что если бы вам когда-либо пришло в голову изменить своё мнение, от рескрипта можно было бы отойти, отречься и отказаться..
— Порви рескрипт, — приказал Клод.
Какой-то миг он казался опечаленным, а потом расхохотался.
— В наших незадачах, конечно, очень много досадного, но я отдал бы полцарства, чтобы увидеть физиономию Тэга, второго охотника из всех живущих: как он проснется однажды утром, когда растают чары, и увидит рядом с собой на подушке не чёрную прядь волос и алые уста, а мохнатое ухо и бархатные ноздри!
Смех кидал Клода от стены к стене зала, как мячик в ящике. Он ещё пуще захохотал и запрыгал, подумав о Гэле, а потом о Джорне, как они окажутся носом к носу со своей дамой в её подлинном обличье, увидят ту, которой не в салоне с вином янтарным чашу пригублять, а во поле или в лесном загоне пастись, щипать траву иль соль лизать. Король едва выдавил сквозь смех:
— Больше всего забавляет меня мысль о Джорне — Джорне с лютней и лирой, вдруг понявшем, что он овладел сердцем и копытом самого быстрого оленя на всем божьем свете.
Он уселся в кресло, утирая слёзы смеха, а Писец всё расхаживал по залу, возмущая пламя светильников. Клод трижды вздохнул:
— Спору нет, девица зажгла огонь в моем сердце, — сказал он. — Многое бы отдал, чтобы издать указ о том, что она никогда не была оленем.
— Невозможно, сир, — сказал Писец.
— Так что же мне делать?
— Ждите и смотрите, на что смотрится, примечайте, что приметно и знайте, что раз — то однажды, что два — то дважды, что три — то трижды, а миг — быстрей мгновения.
— Вау-вау-вау, гау-гау-гау, — хватит с меня прибауток и присказок. Объявим деве, что она — олень, и пусть любезно удалится в тень!
— Она не сможет сделать этого! — воскликнул потрясённый Писец. — По вашему же указу это создание повелело вашим сыновьям исполнить подвиги и сейчас ждёт возвращения самого быстрого из них. В общем, дело сделано и решено.
— Так я и думал, что она — принцесса, — сказал Клод.
Писец пожал плечами:
— Принцессой-то её как раз назвал ваш собственный указ, — держите слово, сир. De facto и Pro tem — то есть, сейчас и фактически. Король поднял голову, издал могучее «ХАРРРУУУ» льва, которого довели волшебные мыши и так тяжко прошагал к двери, что на стенах зазвенели щиты.
— Надеюсь, что все мои сыновья заблудятся, — сказал Король. — В этом один из выходов.
— Для них — быть может, но не для вас, — возразил Писец. — Осталось с вами милое созданье, и будет здесь при вас оно, покуда огромная и тёмная планета, которую нам Токо предсказал, с Землёю не столкнётся, и тогда-то мы все умрём.
Король Клод вздохнул, поморщился и проворчал:
— Огромною и тёмною планетой, так напугавшей Токо, было птичье, оброненное на лету перо. Что за напасть тут: то слепой чудак, то дымный клоун, то колдун зловредный свалились на меня, и всем я нужен — а мне-то что до них!
Он выбежал из комнаты, хлопнув дверью так, что воздушная волна бросила Писца лицом на пол.
ДОБЛЕСТНЫЙ ПОДВИГ ПРИНЦА ТЭГА
Дорога, по которой выехал Тэг, скоро превратилась в узкую кривую тропу, петлявшую между скрюченных и сучковатых деревьев, застывших, как фигуры в танце. Отовсюду сочилась и капала клейкая густая жидкость, отяжеляя воздух сладким запахом, который то слабел, то усиливался, то затихал, то возникал, то пропадал, то вырастал.
Тэг бормотал про себя: «Тяжелый сладкий запах долго рос, но вырос не таким, как запах роз, а тем, что мучит человеку нос. Смущает он теченье стройных дум, кривою тропкой направляет ум, коварных слов развешивая шум. Но если нужно быстро сосчитать, то трижды восемь — восемьдесят пять. На единицу, равную нулю, я десять мятных пряников куплю…»
Пушистый голубой дымок плыл между деревьями кругами, кольцами и воротничками.
— Терпеть не могу этой густой сладкой дряни, — прикусил губу Тэг. — Шменя добольно!
— Сладкий — гадкий: чаще — в чаще, пуще — в пуще, — вдруг произнёс голос, по непонятной причине рассоливший Тэга, и продолжил, — я здесь в сердилке двух тёток.
— Ты хотел сказать, в резвилке двух деток? — спросил Тэг, заметив лысого толстячка в развилке двух веток над собой. — Долго ты искал это место?
Тэг бормотал про себя: «Тяжелый сладкий запах долго рос, но вырос не таким, как запах роз, а тем, что мучит человеку нос. Смущает он теченье стройных дум, кривою тропкой направляет ум, коварных слов развешивая шум. Но если нужно быстро сосчитать, то трижды восемь — восемьдесят пять. На единицу, равную нулю, я десять мятных пряников куплю…»
Пушистый голубой дымок плыл между деревьями кругами, кольцами и воротничками.
— Терпеть не могу этой густой сладкой дряни, — прикусил губу Тэг. — Шменя добольно!
— Сладкий — гадкий: чаще — в чаще, пуще — в пуще, — вдруг произнёс голос, по непонятной причине рассоливший Тэга, и продолжил, — я здесь в сердилке двух тёток.
— Ты хотел сказать, в резвилке двух деток? — спросил Тэг, заметив лысого толстячка в развилке двух веток над собой. — Долго ты искал это место?