Тьерри Коэн. Я выбрал бы жизнь

   Жереми неловко поднял его и, боясь повредить, крепко прижал к себе. Как и в первый раз, от этого прикосновения на душе потеплело.
   – А, вот и они! – воскликнула Виктория. – Хороши, правда?
   – Тома чудо как хорош! О Жереми я бы этого не сказал, – смеясь, отозвался Пьер. Он протянул руки: – Смотри, он хочет к крестному. Узнал меня!
   Жереми смотрел, как Виктория и Пьер развлекают младенца гримасами и бессмысленным лепетом. Клотильда ограничилась подобающей случаю улыбкой. Он даже отметил легкое раздражение столь инфантильным поведением жениха. Она встретилась с Жереми взглядом и не отводила глаз так долго, что он не выдержал и отвернулся.
   «Что она так на меня уставилась?» Этот холодный испытующий взгляд ему не нравился. Ему захотелось заставить ее опустить глаза, и он, резко повернувшись к ней, сказал:
   – Хочешь взять его на руки?
   От неожиданности она растерялась:
   – Э-э, нет, спасибо…
   Довольный, что смутил ее, Жереми решил развить свое преимущество.
   – Ты, похоже, не очень-то любишь детей, – заявил он с вызовом.
   Повисло тягостное молчание. Виктория ошеломленно уставилась на Жереми. Он понял, что допустил промах. Пьер, который сначала следил за реакцией своей подруги, попытался скрыть замешательство, улыбаясь завозившемуся ребенку. Клотильда, стиснув зубы, продолжала смотреть на Жереми со сдерживаемой яростью.
   Все, казалось, ждали его извинений.
   – Извините меня. Я что-то устал, – выдавил он из себя без особого убеждения.
   Виктория встряхнулась и сказала, что ей надо закончить с обедом. Встав, она устремила на Жереми взгляд, сосредоточив в нем весь гнев, который не могла ему высказать вслух.
   – Клотильда, пойдем со мной, поможешь мне принести тосты.
   Клотильда последовала за ней.
   Пьер сидел не поднимая головы.
   – Зачем ты это сказал, Жереми?
   Жереми смутил как вопрос, так и сокрушенный вид Пьера. Он был взволнован. Но, собственно, чем?
   – Не знаю. Я просто устал, вот и все.
   – Ты в курсе, что у нас не получается завести ребенка, и говоришь ей такое!
   В его голосе не было злости, только отчаянное желание понять.
   Жереми стало стыдно.
   – Мне очень жаль… Я идиот…
   – Да, ты идиот. Но это не дает тебе права…
   Раздался звонок в дверь. Клотильда и Виктория вернулись в комнату. Виктория оглянулась на Жереми, но, увидев, что он сидит, словно окаменев, сама направилась к двери.
   – Это, наверно, твоя мама.
   Со своего места Жереми не мог видеть прихожей. Он услышал голоса и крепче прижал к себе Тома. Когда в дверях появилась его мать, одна, сердце у Жереми так и подпрыгнуло. Она положила сумку и стояла неподвижно, в упор глядя на него.
   Он нашел ее усталой, постаревшей, и это его неприятно кольнуло. Всего несколько дней назад, казалось ему, он оставил ее еще красивой, крепкой, любящей – и вот она перед ним ослабевшая и какая-то чужая. По строгому коричневому костюму и бежевой блузке он узнал вкус матери к скромной и элегантной одежде.
   – Познакомьтесь, это Клотильда и ее жених Пьер, – сказала Виктория, – наши близкие друзья. А это мама Жереми, мадам Делег.
   – Зовите меня Мириам.
   Пьер и Клотильда подошли, чтобы пожать ей руку. Мириам вежливо улыбнулась им и снова повернулась к сыну.
   Все очень старались держаться непринужденно, но усилия были слишком явны, и атмосфера стала тягостной.
   – Мы вас оставим, – продолжала Виктория. – Пьер, Клотильда, вы оба мне нужны, поможете накрыть на стол.
   Она подошла к Жереми, чтобы взять у него ребенка.
   Он покачал головой. Ему показалось, что малыш может сыграть важную роль в том, что ему сейчас предстояло.
   – Здравствуй, мама, – пробормотал он.
   – Здравствуй, Жереми.
   Голос ее был спокойным, степенным, однако в нем можно было различить сдерживаемое волнение.
   – Папа… не пришел, – отметил Жереми.
   – Для него еще слишком рано.
   – Я понимаю. А ты?..
   – Я?
   Она улыбнулась горько и устало. Их глаза силились выразить все чувства, накопившиеся за годы разлуки. Ей хотелось быть суровее или, по крайней мере, сдержаннее еще немного, но плотина обиды уже поддавалась под напором эмоций.
   «Она сердится на меня. Хочет дать мне понять, какую боль я им причинил».
   Тома замахал ручонками и попытался повернуться к новой гостье.
   Когда глаза ребенка устремились на нее, она прервала безмолвный диалог и сразу переменилась. Лицо ее стало ласковым, улыбка, полная бесконечной нежности, заиграла на губах, в уголках которых залегли морщинки.
   – Смотри, я думаю, он знает, кто ты. Родная кровь.
   – Родная кровь? Как странно. Иногда эти ценности перескакивают через поколение! – отозвалась она и печально улыбнулась.
   Это замечание больно кольнуло его. Но он понял, что дальше она не пойдет. Это был последний выпад, спасающий честь после слишком скорой капитуляции.
   – Он такой милый. Осторожней, ты неправильно его держишь. У него шейка заболит.
   Она тихонько приблизилась.
   – Иди сюда, сядь со мной и возьми его на руки.
   Мать уже протягивала руки, чтобы принять ребенка.
   Сидя рядом с Жереми, она держала Тома лицом к себе и улыбалась счастливой улыбкой.
   Жереми чувствовал ее запах. Запах его детства. Смесь лавандовой воды и кондиционера для белья. Запах добродетельной честности.
   Ему захотелось броситься к ее ногам, умолять о прощении, обнять ее.
   – Мама… я… я не понимаю, как мог вас…
   Но что он мог сказать, чтобы облегчить боль раненой любви? Слова теснились в горле.
   – Я люблю тебя, мама.
   Она напряглась, но сделала вид, будто не услышала, и продолжала улыбаться ребенку.
   – Он такой славный. Мне так хотелось с ним познакомиться. Я ведь как-никак его бабушка.
   Голос ее сорвался. В глазах блеснули слезы. Она приблизила личико ребенка к своему лицу и поцеловала, словно прячась за ним.
   Жереми растерялся.
   – Мне так жаль, что я причинил вам боль, тебе и папе. Это был не я! Я просто не узнаю себя во всем этом. Я так вас люблю.
   Мать подняла на него мокрые глаза, продолжая целовать короткими поцелуями лобик Тома.
   – Мы никогда не сомневались, что все делаем во благо, поверь мне, Жереми.
   – Вы тут ни при чем. Как я мог заставить вас жить с сознанием вины? Это не вы, мама! Это отчаяние растерянного мальчишки. Я был влюблен в Викторию. Безумно влюблен. Она не обращала на меня внимания. А я не хотел жить без нее! Я знаю, это смешно, что я так говорю. Но самоубийство всегда смешно, пока его не совершишь. Оно существует только за секунду, за минуту до поступка. В этот момент оно гибельно. Вашей вины тут не было. Об остальном, о том, что происходило после, я не знаю, что и сказать. Наверно, это безумие продолжалось. Или, может быть, мне было стыдно. Я правда не могу объяснить…
   – А почему ты захотел увидеть нас сегодня?
   – Понятия не имею! Мне просто кажется, что я снова стал собой.
   Он осознал, как странно прозвучало его объяснение.
   – Я была так счастлива, что Виктория позвонила, – сказала она, улыбаясь сквозь слезы.
   – А я так счастлив, что ты согласилась прийти. Но папа…
   – Ему нужно время. Мать прощает быстрее.
   Он обнял ее одной рукой за плечи и прижал к себе. Тома засыпал у нее на руках.
   – Я чувствую, что буду безумной бабушкой, – сказала она, глядя на его сонное личико.
   В дверях появилась Виктория. Увидев их прижавшимися друг к другу, она решилась войти.
   – Я ужасно рада видеть вас вот так, – улыбнулась она и, подмигнув Жереми, весело продолжила: – Ну же, вставайте, будем обедать.
   Жереми встал, взял мать за руку и помог ей подняться. Он привлек ее к себе и крепко обнял. Зарылся лицом в ее волосы, вдохнул их запах.
   Честность, добродетельная честность.
 
   Обед проходил в притворно непринужденной атмосфере. Клотильда, похоже, все еще сердилась. Жереми с матерью то и дело быстро переглядывались, словно говоря друг другу, как они рады быть вместе. Жереми с трудом вникал в слова друзей и жены. Частые отсылки к общим воспоминаниям делали их болтовню непонятной.
 
   После обеда они остались в гостиной. Разговор крутился вокруг Тома. Вскоре Клотильда, пожаловавшись на головную боль, собралась домой. Пьер предложил проводить ее, но она отказалась.
   – Оставайся! Все-таки день рождения твоего лучшего друга! – насмешливо фыркнула она, извинилась перед Викторией и мадам Делег и, сухо чмокнув Жереми в щеку, ушла.
   Мадам Делег сказала, что ей тоже пора.
   – Твой отец, наверно, ждет меня, хочет узнать… Но я еще приду. Теперь, когда я вновь обрела сына… И внука.
   – Вы всегда будете желанными гостями, ты и папа.
   Жереми обнял мать. Она отстранилась, чтобы лучше разглядеть его лицо, погладила его по щеке и поцеловала. Потом повернулась к Виктории:
   – Спасибо… Спасибо за все.
   Они тепло расцеловались.
   – Можно мне фотографию малыша? – робко попросила мадам Делег. – Мужу будет приятно. Я поставлю ее на буфет в гостиной. Так ведь поступают все бабушки, правда?
   Когда за ней закрылась дверь, Виктория подошла к Жереми.
   – Ты счастлив? – спросила она, обнимая его.
   – Да, я так хотел ее увидеть, – ответил он, улыбаясь с нежностью.
   – Не верю своим ушам! – сказала Виктория, обращаясь к Пьеру.
   Тот сидел на диване с хмурым видом.
   – Ты какой-то странный с утра. Сначала требуешь своих родителей и удивляешься, что они не приглашены. Потом ни с того ни с сего обижаешь Клотильду. Потом молчишь весь обед.
   Жереми опустился в кресло и обхватил голову руками.
   – Я опять потерял память.
   Оба ошеломленно уставились на него.
   – Ты шутишь? – воскликнула Виктория.
   – Нет, я ничего не помню.
   – Как это – ничего? – не понял Пьер.
   – Как в прошлый раз.
   Он поднял голову и увидел их ошарашенные взгляды.
   – Прошлый раз – это для тебя когда? – спросил Пьер.
   – Если я правильно понял ситуацию, два года назад.
   – Что ты помнишь с тех пор?
   – Ничего. Абсолютно ничего.
   – А до того?
   – Я помню все, что было до моей попытки самоубийства, и потом – день, когда у меня случился первый… приступ. Ничего в промежутке и ничего после.
   Виктория опустилась на диван рядом с Пьером.
   – Ты серьезно? Не плети небылиц, чтобы оправдать свое поведение!
   – Ничего я не плету, я как будто потерялся. Я не знаю, почему поссорился с родителями. Не знаю, что происходит у Клотильды и Пьера. Не понимаю ваших разговоров. Утром, проснувшись, я не знал, чей это ребенок. Мой сын! А я даже не помню нашей свадьбы, Виктория. Я чувствую себя опустошенным, таким опустошенным…
   Жереми бессильно откинулся на спинку кресла.
   – Черт! – воскликнул Пьер и вскочил. – Этого не может быть! Опять начинается! Врачи же сказали…
   Виктория перебила его:
   – Ничего они не сказали. Они сами ничего не поняли. «Эмоциональный шок». Все только это и твердили.
   – Что было на следующий день после того, как меня положили в больницу? – спросил Жереми. – Я помню, что уснул в больничной палате. Мне было очень плохо. Я бредил.
   – На следующий день ты вспомнил все, – ответил Пьер. – Кроме того, что было накануне. Такая вот избирательная амнезия. Врачи хотели тебя еще подержать, но ты отказался. Вышел на работу и больше никогда об этом не заговаривал.
   – Они хотели тебя понаблюдать, – подхватила Виктория. – Но ты не ходил к специалистам, когда я тебя записывала. А поскольку все было в порядке, я и не настаивала.
   – А в мой день рождения в прошлом году?
   – Ты был в норме. Мы опасались рецидива. Врачи посоветовали поберечь тебя накануне, не оставлять одного, запретить спиртное. И все прошло хорошо.
   Повисло напряженное, тревожное молчание.
   – Надо опять в больницу, – предложила Виктория. – Это единственный выход.
   – Нет, я не хочу. Если в прошлый раз они не поняли, что со мной, вряд ли сегодня будет иначе.
   – Он прав, – согласился Пьер. – Они ни на что не способны. Сделают из него подопытного кролика, и больше ничего.
   – Вы можете предложить что-нибудь получше? – с раздражением спросила Виктория.
   – Возможно, мы могли бы рассказать тебе о том, что имело для тебя значение, показать места, в которых ты бывал? – подал идею Пьер.
   – Сомневаюсь, что это поможет. Если даже встреча с мамой ничего во мне не пробудила…
   – В чем-то ты прав, – кивнул Пьер. – Но в таких вещах нет никакой логики. Может быть, какой-нибудь пустяк, мелочь вызовет реакцию…
   – Для начала отменим запланированное на сегодня, – предложил Жереми. – У меня нет больше сил притворяться.
   – Ты прав, – решил Пьер. – Прикинь, если твой патрон увидит тебя в этом состоянии… мнемонического отрыва, он может усомниться в твоей надежности. Как раз когда тебе светит повышение…
   – Что мне ему сказать? – спросила Виктория.
   – Скажи, что у Жереми гастрит. Это проще всего. Не надо ничего объяснять и вполне правдоподобно.
   Виктория пошла звонить.
   Пьер сел рядом с Жереми и похлопал его по коленке:
   – Слушай, ничего страшного не случилось. Если это как в прошлый раз, завтра память к тебе вернется, и… все будет забыто.
   – Очень смешно.
   – Говори себе, что это только вопрос времени. Ты как будто в дурном сне. Завтра утром проснешься, и он кончится. Все будет хорошо.
   – Только я забуду этот разговор и буду знать, что болезнь может вернуться в любую минуту.
   – Надо бы все-таки понять, что это… за болезнь.
   – Очень трудно просыпаться в таком состоянии. От меня ускользает смысл моей жизни. Меня как будто разрезали на кусочки и разбросали их повсюду. Я восстановил несколько деталей головоломки, но они не соответствуют модели, которую мне показывают, чтобы помочь.
   – Я что-то не улавливаю.
   – Я не узнаю себя в человеке, которого вы описываете, с которым вы имели дело каждый день. Я люблю моих родителей, я не злой, разве что немного беспомощный. У меня нет коммерческой жилки, я скорее артист. Я не люблю спиртное… Как можно воссоздать память из кусочков человека, которые на этого человека не похожи? Вот скажи мне, каким меня видишь ты?
   Пьер смущенно засмеялся:
   – Ты тот еще фрукт! Пьяница, сквернослов, скандалист и так далее… – Он приобнял его за плечо. – Но ты хороший человек. Ты мой друг.
   – Этот аргумент меня мало утешает, – шутливо отозвался Жереми. – Скажи мне, положа руку на сердце, каким ты меня видишь каждый день?
   – Это что, игра в правду? – лукаво спросил Пьер. – Ты человек решительный, волевой. Любитель удовольствий. Ты любишь жизнь и умеешь ею наслаждаться как никто. Любишь хорошие рестораны, марочные вина, виски двенадцатилетней выдержки, оживленные разговоры, политику, свою работу, футбол, вечеринки с друзьями, отпуска, дорогие машины… Не любишь зануд, пустомель, своих сослуживцев, любителей светской жизни, вегетарианской кухни, религии в целом и отдельных религий, в общем, всего, что кажется тебе пустой тратой времени и мешает наслаждаться жизнью.
   – Я не узнаю себя в этом портрете, – ошеломленно признался Жереми. – А Виктория?
   – Виктория? Она спасает тебя каждый день. Она – твой ангел-хранитель, твоя страховка.
   – Но… как я к ней отношусь? Я люблю ее?
   Этот вопрос удивил Пьера. Он почесал в затылке, нахмурился:
   – Ты меня об этом спрашиваешь? На это трудно ответить. Она – то прочное, что есть в твоей жизни. Ты это знаешь и благодарен ей.
   – Это не тот ответ, которого я ждал.
   В эту минуту вошла Виктория.
   – Готово, позвонила. Мне показалось, что его это устроило, у него в разгаре партия в гольф. Он советует тебе отлежаться. О чем вы говорили?
   – О Жереми. О его личности. И о тебе. О том, как он тебя любит, – смеясь ответил Пьер. – Я разговариваю с сумасшедшим!
   – Вот как! И что же, ты любишь меня? – спросила Виктория, садясь к нему на колени.
   – Вот именно, до безумия.
   Он всмотрелся в лицо Виктории, которое было совсем близко, и вдруг понял, как ему повезло.
   Она сжала его руку:
   – Жереми, мне тревожно за тебя. Я думаю, нам надо обратиться к специалистам.
   – Не беспокойся. Пьер прав. Завтра память ко мне вернется. Если нет – обещаю тебе, что сдамся врачам.
   – Если только не забудешь свое вчерашнее обещание, – усмехнулся Пьер.
   – Ты мне напомнишь.
   – Ане вздремнуть ли тебе сейчас? – предложил Пьер. – Это может пойти тебе на пользу.
   При мысли о том, что придется лечь в постель, на Жереми накатила тревога. Шуткой он попытался прогнать осаждавшие его воспоминания.
   – Мне хочется лечь, расслабиться, но не спать. Прикинь, если я еще раз перепрыгну в будущее! Пять лет, десять, пятьдесят! Открываю глаза и – о ужас! – в стакане лежат вставные зубы, а рядом Виктория пускает слюни!