Тертлдав Гарри. Агент Византии

   Как и в Константинополе, обычай требовал от уходящих гостей выразить благодарность щедрому хозяину. Вздыхая тайком, Аргирос присоединился к веренице гостей. Ему хотелось завоевать расположение Гоария, но не иметь с ним дела непосредственно.
   Однако Гоарий восторженно выразил признательность магистру.
   – Мы у вас в долгу. Благодаря вам и вашему чудо-вину пир удался на славу.
   Царь говорил по-гречески, чтобы название нового напитка не прозвучало странно посреди персидской фразы. Один из киргизов понимал государственный язык Римской империи и даже немного говорил на нем. Аргирос не успел ответить царю, как кочевник ткнул магистра в бок.
   – Ты это питье сделал, а? Хорошо. Откуда ты?
   – Из Константинополя, – ответил Василий. Острый палец кочевника отвлек Аргироса от царя, которому следовало ответить по этикету.
   – Ах, столица.
   Пьяному кочевнику не было дела до этикета, если его вообще когда-либо заботили такие тонкости.
   – Ты и я, может быть, в один чудесный день увидимся в Константинополе скоро, а?
   – У кого не возникало такого желания? – Голос Гоария звучал вкрадчиво, но глаза сверкали.
   Аргирос поклонился государю.
   – Служить вам – честь для меня, ваше величество. – Он повернулся к Мирран. – И госпоже.
   Вероятно, такая прямота могла заставить ее сорваться, и магистр понимал, насколько это опасно.
   Разумеется, она полностью владела собой. С достоинством королевы она протянула Василию изящную руку. Его возмущало, что приходилось плясать под дудку Мирран, но иного выбора не было.
   – Мой государь все сказал за меня, – произнесла она.
   Магистр пролепетал учтивый ответ и, раскланиваясь, исчез с глаз царя. Выйдя из замка, он нанял мальчика-факельщика, чтобы не заблудиться по дороге к постоялому двору. Мальчик-грузин понимал персидский, если говорили медленно и сопровождали слова выразительными жестами.
   – Остановись на минуту и подними факел, – велел Аргирос, когда они свернули за угол и дворец скрылся из вида.
   Мальчик подчинился. Аргирос развернул клочок пергамента, который ему сунула Мирран. Держа его близко к лицу при тусклом и мерцающем свете, Василий прочел: «Жди меня завтра один у зеленного рынка, иначе я скажу Гоарию, кто ты такой».
   «Никаких хитростей и уверток», – подумал магистр и убрал записку в карман на поясе.
   Но это не значило, что Мирран не добьется своего. Как правило, ей это удавалось.
 
   – Вы пойдете на свидание с ней? – Корипп, услышав новость от Аргироса, проникся явным недоверием. – Что делать нам, если она расправится с вами? Вы же не станете утверждать, что она озабочена вашим благополучием.
   – Сомневаюсь, – признал Аргирос. Он пытался быть рассудительным, но ему претила открытая прямота товарища. Он попробовал высказать свои доводы: – Если бы она хотела уничтожить меня, она бы уже сделала это вчера вечером без всякой канители. Судя по всему, она водит Гоария вокруг пальца.
   Корипп фыркнул.
   – Это безумие, вот что я скажу.
   – Быть разоблаченным перед Гоарием – еще хуже. Я знаю: Мирран не будет угрожать без причины.
   Корипп издал глубокий стон: его слова не убедили магистра. Тем не менее Аргирос руководил константинопольской делегацией, так что североафриканцу оставалось только роптать.
   Магистр попытался вывести Кориппа из мрачного настроения. Он обвел рукой комнату гостиницы и указал на три печи для варки чудо-вина, которые запустил Корипп со своей командой.
   – Ты зря так волнуешься, дружище. Если даже со мной что-нибудь случится, вы сможете заняться производством чудо-вина и разбогатеть здесь.
   Корипп вернулся к своему резкому родному диалекту:
   – В этом забытом Богом городишке? Кому это понравится?
   «Он прав», – думал Аргирос.
   И все же магистр благосклонным взглядом взирал на Дарьял по дороге к зеленному рынку. Если ему удастся остаться живым после свидания с Мирран, быть может, они смогут сотрудничать. Вряд ли Гоарий обрадовался бы тому, что его любовница устроила тайное свидание с другим мужчиной. И магистра привлекала перспектива посостязаться с лучшим умом в Персии. К собственному смущению, Аргирос не однажды убеждался в выдающихся способностях Мирран.
   Тому, кто привык к изобилию Константинополя, овощной базар Дарьяла показался бы маленьким и нищим. Должно быть, городские надсмотрщики конфисковывали половину выставляемого на продажу товара. Аргирос купил гроздь винограда и стал ждать, когда на тесной площади появится Мирран.
   Он не знал, чего от нее ожидать. У Гоария она была наряжена в расшитое платье знатной дамы с браслетами и блестящим золотым ожерельем. Но магистр видывал ее и в тонком одеянии танцовщицы, а однажды она искусно переоделась старухой.
   Аргирос почти разочаровался, узнав ее с первого взгляда. На ней было чисто-белое льняное платье, подходящее для жены торговца средней руки, но выглядела она в нем, как королева. Медный обруч поддерживал волосы, и больше – никаких украшений. Заметив Аргироса, она помахала рукой и подошла, точно приветствуя старого друга.
   – Ты явился с новой игрушкой, Василий? – спросила Мирран живым, поддразнивающим тоном, как, должно быть, обратилась бы кошка к попавшейся в когти птице. – Разве есть лучший способ расположить к себе мужчину, чем напоить его; тем более что он пьянеет быстрее, чем замечает это?
   Если кто и понимал, зачем Аргирос привез чудо-вино, то это была она.
   – Я не собираюсь ставить весь город на уши, как было с твоими листовками в Дарасе.
   – Ты отомстил мне тем же в Константинополе.
   Она сокрушенно покачала головой и положила ладонь на руку Василия, но он отстранился.
   – Довольно пустой лести, – резко ответил магистр. – Выкладывай свои планы; тогда я смогу вычислить, в чем западня.
   – Будь осторожнее со мною, – предупредила она, продолжая улыбаться. – Доброму богу Ормузду известно, как отстала Алания, но палач Гоария, я уверена, смог бы заработать на жизнь в Ктесифоне. В определенном смысле он признает только самое лучшее.
   – Могу представить.
   – О, думай, что хочешь, – с нетерпением заметила Мирран. – Я служу царю царей не хуже, чем ты своему автократору. Если в этом деле помогает мое тело, пусть так, и нечего рассуждать.
   Она сделала небольшую паузу.
   – Нет, я беру свои слова обратно. Я б сказала, Василий, что Гоарий вовсе не тот, кого бы я выбрала по своей воле, а к тебе это не относится.
   Еще после тех ночей в Дарасе Василий задумывался, была ли тогда ее страсть настоящей или притворной ради продолжения бесконечной борьбы Персии с Римской империей. Но и сейчас он сомневался; в своих интересах Мирран могла сказать что угодно. Обуреваемый подозрительным любопытством и досадой, магистр ответил:
   – Говори что хочешь. Гоарий пляшет под твою дудку, будь то в постели или нет.
   Смех Мирран резал слух.
   – Было б так, я бы не беседовала с тобой сейчас – тебя бы убили в момент, когда Цхинвали объявил твое имя. Но ты мне нужен живым.
   Впервые Аргирос подумал, что она говорит правду, хотя бы частично. Она давно бы разоблачила его, если бы полностью держала в руках царя аланов. Но доверять ей – значило пойти против интуиции и очевидных фактов.
   – Если Гоарий себе на уме, судя по твоим словам, тогда почему он отвернулся от истинного Бога Иисуса Христа и бросился в объятия вашего ложного Ормузда? Что это, если не твоих рук дело?
   – Я считаю мою веру такой же истинной, как ты – свою, – едко ответила Мирран. – Что до Гоария, он сам себе на уме, и у него есть свое божество – он поклоняется только себе. Он говорит только то, что отвечает его текущим нуждам. Я поняла это слишком поздно, вот почему мне нужна твоя помощь.
   – Вот мы и подошли к делу, – заметил Аргирос.
   Мирран кивнула:
   – Верно. Видишь ли, он намеревается открыть Дарьяльский проход киргизам и всем кочевым племенам, какие пожелают к ним присоединиться. Его армия тоже пойдет с ними; он считает, что станет во главе всего войска. – Она вздохнула с непритворным сожалением. – Подумать только, чего мне стоило добыть эти сведения, и всё оказалось бесполезно.
   Аргирос поразился: в жизнь воплощались худшие ожидания Георгия Лаканодракона.
   – Почему тебя не устраивает, чтобы кочевники опустошили римские провинции? – спросил магистр.
   – Я уже говорила – если бы только это, ты бы давно погиб. Но у Гоария и степняков широкие планы. Они хотят вторгнуться и в Персию. Гоарий вообразил себя Искандером.
   Аргирос нахмурился, но спустя пару секунд вспомнил, что так персы именовали Александра. За шестнадцать веков после Александра Великого многие пытались овладеть и Востоком, и Западом, но никто так и не добился успеха.
   Однако никто не пытался заручиться поддержкой кочевников.
   – Так ты считаешь, что он может этого достичь, – задумчиво произнес магистр.
   – Может, конечно, может, – подтвердила Мирран. – Он думает, что может все, и такие люди иногда оказываются правы.
   Чуть смутившись, она добавила:
   – Я страшусь его.
   Такое признание ошеломило Василия, не ожидавшего услышать от Мирран что-либо подобное.
   – Трудно вообразить, чтобы армия прорвалась с Кавказа. Горы защищают от поражения, но они не служат мощеной дорогой к победе.
   Сейчас Аргирос произносил вслух мысли, которые пришли ему в голову по пути в Дарьял.
   Глаза Мирран заблестели. Она поняла его сразу. А он знал, как она умна. Не столько красота, сколько ум был ее главной силой, хотя и то и другое делало ее вдвойне опасной.
   – Несмотря на это, аланы превозносят своего государя. Пусть он… чудаковат, но иногда это заставляет народ идти за ним, потому что люди считают его отмеченным богом – какому бы богу они ни поклонялись.
   Ее улыбка должна была показать Аргиросу, что Мирран сделала ему уступку в этом вопросе.
   Он не противился. Веками агенты Римской империи учились оценивать, когда можно прибегнуть к дипломатии, а когда не обойтись без войны; стоило ли платить дань или лучше было стравить племена между собой и отвлечь их от границ. Если в Алании родился герой, из богатого исторического опыта Аргирос мог заключить, как быть.
   – Убить его, – сказал магистр. – Начнется хаос, и аланы надолго и безопасно для нас погрязнут в раздорах.
   – Разумеется, я думала об этом, – призналась Мирран, – но тут дело не только в моей безопасности, просто уже поздно. Проходы уже в руках киргизов, а не аланов.
   – Проклятье!
   – Да, проклятый народ, – мрачно отозвалась Мирран. – Их хан Дайр, мне кажется, использует Гоария в собственных целях так же, как Гоарий использует его. Если Гоарий рискнет последовать примеру Искандера, то у Дайра тоже есть на кого равняться.
   Аргирос задумался о вождях кочевников, постоянно вторгавшихся в Римскую империю.
   – Аттила, – назвал он самого великого и ужасного.
   Мирран нахмурилась:
   – Никогда о нем не слышала.
   Магистр на секунду удивился, но затем сообразил, что она не обязана знать старинные легенды далекого от нее Запада: Аттила никогда не вторгался в Персию. Но она знала другого, кто нападал на ее родину.
   – Я вспомнила о царе эфталитов, который когда-то давно хитростью убил царя царей Пероза^[67].
   Аргирос кивнул; Прокопий сохранил для римлян историю того несчастья.
   – Ладно, довольно экскурсов в древнюю историю, – сказал магистр с мрачным прагматизмом, который перед тем заставил его подтолкнуть Мирран на цареубийство. – Теперь нам надо решить, как быть с ханом Даиром.
   Аргирос заметил, что он сказал «нам», и понял, что действительно поверил Мирран.
   Она приняла его слова за невысказанное согласие и расценила это как свою заслугу.
   – Мы должны решить. Но я не вижу простого способа и сомневаюсь, что нам удастся поссорить его с Гоарием. Пока они не добьются успеха, их интересы полностью совпадают.
   – А потом, – хмуро добавил Аргирос, – будет уже поздно.
   Мирран согласно улыбнулась.
   – Ах, Василий, я знала: когда-нибудь в Константинополе обеспокоятся и пришлют кого-то выяснить, что творится в Алании. Гоарий непременно станет бахвалиться, вместо того чтобы спокойно хранить свои замыслы в тайне и ждать, пока они вызреют. Я рада, что магистр официорий выбрал тебя. Мы мыслим сходно, ты и я.
   С губ магистра уже была готова сорваться резкая отповедь, но он сдержался. Несмотря на различия между ними, слова Мирран во многом справедливы; он вспоминал об этом при каждой встрече с ней. Конечно, у Аргироса было много больше общего с Мирран, чем с каким-нибудь константинопольским красильщиком, чей кругозор не распространялся дальше завтрашних скачек на ипподроме.
   – Мы выражаемся по-разному, – заметил он, – но говорим на одном языке.
   – Хорошо сказано! – Она потянулась вперед и встала на цыпочки, чтобы поцеловать его в щеку, и захихикала. – Твоя борода аккуратнее, чем у Гоария – на лице больше свободного пространства. Мне это нравится.
   Продолжая смеяться и уклоняясь от его губ, она поцеловала Василия в другую щеку.
   Он знал, что Мирран умела тщательно рассчитать свои силы, но все равно стремился к ней. Прикосновение ее губ напомнило ему о былых днях в Дарасе.
   Гибкая, точно угорь, она ускользнула.
   – Что станет с тобой, если тебя застигнут, когда ты пристаешь к царской содержанке?
   Затем она вдруг стала серьезной.
   – Я должна возвращаться. Покидать дворец всегда рискованно, но не так опасно в середине дня, когда Гоарий отсыпается, чтобы потом бесчинствовать ночью. Но он скоро проснется и тогда может позвать меня.
   Аргирос понимал, что ему нечего сказать на это. Он смотрел, как Мирран скользила через рыночную площадь – грациозно, как танцовщица, – эту роль она разыгрывала для прикрытия в Дарасе. Когда она исчезла, магистр еще несколько минут стоял в раздумье и поглаживал подбородок, прежде чем вернуться в гостиницу Супсы.
   По дороге Василий с тревогой размышлял над тем, что узнал от Мирран. Его навязчиво преследовали воспоминания о ее нежных губах. Это раздражало, и он терзался противоречивыми чувствами до тех пор, пока не осознал их значение.
   За годы, что истекли после смерти сына и жены, Аргирос никогда не задумывался о том, чтобы связать свою жизнь с другой женщиной. Частично это объяснялось непреходящей тоской по Елене, но еще более нежеланием обрекать женщину на одинокую жизнь жены магистра, в особенности потому, что он вынужден выполнять сложные поручения. За пять последних лет он побывал в Испании, во франко-саксонских королевствах, в Дарасе, а теперь здесь, на Кавказе. Каждая из этих миссий длилась месяцами, а первая – почти год. Несправедливо превращать жену в Пенелопу, вечно ожидающую своего Одиссея.
   Однако с Мирран последнее затруднение отпадало само собой. По крайней мере, она способна о себе позаботиться. И если – если! – она была правдива, говоря о своих дарасских впечатлениях, тогда Аргирос нравился ей хотя бы в каком-то отношении. Там, вспоминал он, было от чего потерять голову помимо постели, хотя и последнее тоже имело значение.
   Магистр рассмеялся над собой. Мирран – персиянка, и она – заведомый враг почти по Евклидовой логике. Она поклоняется Ормузду. Она спит с Гоарием и ублажает царя бессонными ночами. Единственной целью, с которой она оказалась на Кавказе, было обольстить аланского царя и в буквальном смысле слова отвратить его от Римской империи. Но мало того; если – если! – она не лжет, то и Константинополю, и Ктесифону смертельно угрожают козни Гоария.
   Но, несмотря ни на что, Аргирос продолжал думать о ней. И это тревожило его больше всего.
 
   Корипп хмуро смотрел на магистра.
   – Проклятый горшечник опять поднял цену. И чертов аптекарь тоже.
   – Заплати им, – сказал Аргирос. – Кричи, ругайся и злись, точно тебя разоряют или кастрируют, на твое усмотрение. Для видимости. Но плати им. Ты же знаешь, что это необходимо.
   – Я знаю, что вы теряете рассудок из-за той персидской шлюшки, – съязвил Корипп, вогнав Аргироса в краску своим метким выпадом. Тот порадовался, что комната плохо освещена, так что его помощник не мог заметить смущения командира. Корипп, поворчав еще немного, продолжал: – Хотя это и злит меня, надо признать, что девка, того гляди, права. На улице не попадалось бы столько мерзких киргизов, если бы они не состояли в союзе с Гоарием, и она давно бы расправилась с нами, если бы не думала, что они нанесут вред не только империи, но и Персии.
   Аргирос пришел к тому же заключению. Он сознался в этом, добавив:
   – Хоть казни, но я не знаю, откуда тебе известно, сколько киргизов в Дарьяле. Ты почти не выходишь отсюда, даже чтобы подышать воздухом.
   Корипп сухо рассмеялся.
   – Резонно, но кто-то же должен варить чудо-вино быстрее, чем Гоарий с дружками опрокидывают его в глотку. К тому же мне не надо много гулять, чтобы знать, что кочевников тут как мух. Вонь выдает их.
   – Точно, – согласился магистр.
   В городе, особенно таком, как Дарьял, где были едва знакомы с римским водопроводом и канализацией, витали крепкие запахи. И киргизы добавляли к этой симфонии ароматов собственный нюанс – прежде всего запах лошадиного пота и прогорклого масла.
   – Во всяком случае, я рад оставаться здесь, внизу, а не сидеть наверху с вами и Евстафием Рангабе. Худшая участь для меня здесь – это сгореть заживо. Если Евстафий что-нибудь нахимичит, меня вмиг разнесет на кусочки по всей округе, так что я не успею даже разозлиться на него.
   Это было правдой, о которой Аргирос предпочитал не вспоминать.
   – Хозяин гостиницы думает, что Рангабе своего рода еретик, которому разрешается есть только с помощью деревянных приборов. Не знаю, хочет ли хозяин сжечь его или обратить в истинную веру.
   – Лучше уж обратить, – усмехнулся Корипп. Оба рассмеялись, хотя и не слишком весело. Они знали, что было бы, если бы Евстафий Рангабе нечаянно высек искру.
   Магистр поднялся на второй этаж к комнате, которую занимал человек из константинопольского арсенала, и тихо, чтобы не испугать Евстафия, постучал в дверь. Было слышно, как на стол в комнате поставили тигель. Затем Рангабе подошел к двери и открыл защелку.
   Как обычно, он напоминал Аргиросу чиновника, только с натруженными руками ремесленника.
   – Привет, Аргирос, – сказал он. – Дела идут хорошо, да скряга аптекарь опять задрал цену на серу.
   – Корипп уже сказал мне.
   Рангабе заворчал. Он не был разговорчив. Мастер вернулся к рабочему месту за столом, придвинутым к единственному в комнате окну. Здесь нельзя зажигать светильники.
   Возле тигля с торчавшей из него деревянной ложкой на столе лежала прочная скалка. Рангабе трудился над тремя кучками, перемалывая кусочки веществ в тонкий порошок. Левая кучка – черная, средняя (и самая большая) – грязно-белая, а правая – ярко-желтая. Аргирос был вынужден признать, что сейчас Евстафий Рангабе знал об адском порошке много больше, чем он сам. В арсенале Рангабе руководил теми, кто стряпал огнеопасную жидкость, прозванную греческим огнем. Когда появилось нечто еще более разрушительное, естественно, он первым приступил к разгадке секрета. Уже то, что он сам при этом не взлетел на воздух, свидетельствовало о его сноровке. Вытащив ложку из тигля, Рангабе отмерил селитры из средней кучи и высыпал ее в чашку весов, опять что-то пробормотал и отчерпнул часть обратно на стол. Довольный результатом, он пересыпал порошок из чашки в тигель и энергично перемешал его содержимое, заглянул внутрь, послюнявил палец и окунул его для проверки смеси. Наконец угрюмо кивнул.
   Он взял воронку, тоже деревянную, и сунул ее в горлышко глиняного кувшина. Подняв тигель, аккуратно пересыпал свежеприготовленный адский порошок в кувшин. Потом закупорил полный кувшин необычной пробкой, которую взял из лежавшей у кровати сумки. Пробка была просверленная, и из узкого отверстия торчала промасленная тряпочка.
   Только закончив свои манипуляции, Рангабе вспомнил о присутствии Аргироса. Он указал большим пальцем на ряд кувшинов, выставленных у стены.
   – С тех пор как мы приехали, я заготовил сорок семь штук, не считая привезенных из столицы. Этого хватит, чтобы пробить в стене дворца Гоария брешь, в которую пролезет слон, если захотите.
   Еще две недели назад магистр ухватился бы за такую возможность. Но сообщение Мирран заставило его задуматься, присмотреться к крепости и проверить ее слова. Он уверился, что она не обманывала. Гоарий, вероятно, еще управлял Аланией, но киргизы управляли им самим. Вожди кочевников вовсю хозяйничали в городе, а на улицах Дарьяла кочевников становилось все больше и больше. Само по себе это говорило лишь о предполагаемом союзе, но иные признаки указывали на другое. Киргизские вожди смотрели на солдат и придворных Гоария с растущим презрением, так что даже Цхинвали, при всей его чрезмерной самонадеянности, жаловался Аргиросу на их наглость. С торговцами на рынках степняки обращались как со своими слугами.
   Такое положение вещей могло сохраняться лишь временно. Аланы – гордый народ, а подвластные им грузины долго помнили любую обиду и поколениями придерживались кровной мести. Дарьял не производил впечатления города, которому предстояло стать столицей завоевателей мира. По мнению Аргироса, город напоминал кувшин с адским порошком Евстафия Рангабе за две секунды до того, как к фитилю поднесут огонь.
   Магистр желал встретиться с Мирран. Отчасти, чтобы узнать о положении во дворце, а отчасти просто потому, что хотел ее увидеть. Он старался не думать, какое из этих желаний преобладало. В любом случае он не мог произвольно назначить свидание любовнице царя. Она сама должна была устроить встречу.
   Время от времени он хотел изменить положение вещей и передать Гоарию ее записку. И всякий раз откладывал. Это был бы опасный и, что еще хуже, неисправимый поступок. Тем более что при неизмеримо больших возможностях она не предала Аргироса. И все же он ежедневно терзался оттого, что не имел достоверной информации о происходящем.
   Все переменилось неожиданно и без помощи Мирран. У Василия сломалась бронзовая пряжка на сандалии, и он отправился на рынок. В основном жестами он попытался договориться с медником-грузином, чтобы тот выковал новую застежку. Перед торговцем за соседним прилавком были расставлены лотки с ножами.
   Мимо проезжали верхом полдюжины киргизов. Один из них с привычной для кочевников ловкостью наклонился в седле, схватил с лотка нож и заткнул себе за пояс. Его товарищи расхохотались.
   Ножовщик закричал с досады и бросился за киргизом. Вор, куражась над гневом кузнеца, подождал его и с силой дернул за бороду. Кочевники расхохотались еще громче. А потом тот, кто стащил нож, заорал от боли – ножовщик до крови укусил его.
   Степняк лягнул торговца обутой в сапог ногой. Кузнец отлетел в сторону, задыхаясь и хватаясь за живот. Все киргизы поскакали дальше; теперь они посмеивались над своим товарищем.
   Будь кузнец-грузин уступчивее, инцидент на том бы и завершился. Но торговец, шатаясь, добрался до прилавка.
   – Киргиз! – крикнул он, схватив нож. Кочевник оглянулся. Грузин хорошо разбирался в оружии. Он бросил нож, и тот вонзился прямо в грудь вора. На лице кочевника отобразилось изумление, а затем он медленно сполз с седла.
   Остальные киргизы в смятении посмотрели сначала на своего товарища, а потом на ножовщика. Быстро, но расчетливо один из кочевников натянул лук и пустил стрелу в лицо грузину. Тот от боли испустил громкий вопль, заставивший всех на площади обернуться. Торговец пробежал несколько шагов, держась за увязшее в щеке древко, и упал. Его ноги забились в пыли.
   Аргирос осмотрелся вокруг, рассчитывая поймать испуганный взгляд медника, но тот исчез. Магистр отметил, что медник не глуп. Местные кинулись к киргизам, точно морская волна под напором зловещего ветра. Аргирос услышал истошный крик – толпа напала на пешего кочевника. Те киргизы, что были верхом, приготовили луки.
   Магистр ускользнул, пока его не заметили. Он прошагал полквартала от площади, а гвалт за его спиной все усиливался. Аргирос побежал. Однажды его уже застиг мятеж на улицах Константинополя. Одного раза достаточно.
   Беспорядки еще не распространились до гостиницы, где остановился Аргирос со своими людьми. И все же Корипп крадучись ходил по внутреннему двору, будто волк, почуявший незнакомый запах.
   – Плохи дела? – спросил он, когда Аргирос поведал, что случилось.
   – При таком числе кочевников в городе? Плохи, – ответил Аргирос. – Грузины их ненавидят, аланы их ненавидят, а они ненавидят всех. Думаю, нам надо самим о себе позаботиться – люди Гоария будут слишком заняты охраной царя и его вельмож, чтобы обращать особое внимание на что-то еще.
   – Скорее всего, люди Гоария спрячутся под кроватями, – усмехнулся Корипп. Холодным взглядом он оценил окружавшую двор стену и презрительно крякнул. – Чересчур низкая и убогая. Как нам здесь удержаться?
   Он окликнул двух конюхов и обругал их, когда они возмутились. Однако они помогли ему запереть ворота на засов.
   Хозяин гостиницы Супса выбежал на звук скрипучих петель и закричал на корявом греческом:
   – Что вы делать?