Страница:
– А я нашел, конечно, случайно, кто такие Кот и Мышь. Это были уважаемые рыцари Уильям Кэтсби и Ричард Рэтклифф[16].
Кэтсби был спикером палаты общин, а Рэтклифф возглавлял мирные переговоры с Шотландией. Странно, как глупая шутка превращается в политический стишок, да еще вполне злобную клевету. Горбун – это, конечно, Ричард. А белый боров?
– Вы часто заходите в наши английские пабы?
– Конечно. Это то немногое, в чем вы явно превосходите нас.
– Тогда во имя пива «У борова» вы прощаете нам нашу канализацию?
– Прощать – это слишком. Я просто ее не замечаю.
– Великолепно. А теперь забудьте вашу теорию, будто Ричард ненавидел брата из-за его красоты. Согласно утверждению сэра Кутберта, горб – не более чем миф. Сухорукость тоже. Следовательно, у него не было явных физических недостатков. По крайней мере годных для вашей теории. Правда, левое плечо у него было чуть ниже правого. Но это все. Вы нашли историка, жившего в то время?
– Нет.
– Ни одного?
– Ни одного в том смысле, какой вы имеете в виду. Были писатели, современники Ричарда, но все они писали после его смерти. Во времена Тюдоров. Следовательно, они нам не годятся. Есть какая-то хроника на латыни, которую вели в монастыре, но я до нее еще не добрался. Тем не менее кое-что я узнал. Жизнеописание Ричарда III приписали сэру Томасу Мору потому, что нашли его среди оставшихся после его смерти бумаг. Это была незаконченная копия с сочинения, нам неизвестного, но ее стали печатать как его труд.
– Да ну? – изумился Грант. – Копия, сделанная рукой Мора?
– Да, его рукой, когда ему было лет тридцать шесть. В то время обычное дело. Книгопечатание еще не было развито.
– Так-так. Предположим, информация шла от Джона Мортона. Нет, это точно. Следовательно, предполагаем, что весь труд принадлежал Мортону.
– Правильно.
– И это вполне достоверно свидетельствует в пользу… скажем так, неточности. Мортон был честолюбив и вряд ли стеснялся пользоваться грязными сплетнями. Что вы знаете о Мортоне?
– Ничего.
– Был юристом, потом священником. Стал на сторону Ланкастеров и оставался с ними, пока не узнал, что Эдуард IV вернулся живой и здоровый. Переметнулся к Йоркам. Эдуард сделал его епископом Илийским, но сколько у него было приходов, знал, наверно, только викарий. Потом на трон сел Ричард, и Мортон стал поддерживать Вудвиллов, потом Генриха Тюдора и в конце концов заработал кардинальскую мантию…
– Стойте! – крикнул Брент. – Конечно, я знаю Мортона. Это тот самый Мортон, о котором говорят: «Вилка Мортона». «Нельзя тратить много денег, делитесь ими с королем. Вы тратите слишком много, значит, вы богаты и можете поделиться с королем».
– Точно. Это он, Мортон. Генриховы тиски. А я, кажется, понял, почему он возненавидел Ричарда задолго до истории с младенцами.
– Почему?
– Эдуард ограбил Людовика XI на приличную сумму, заключив с Францией позорный мир, и Ричард на него рассердился. Зато Мортон всячески поддерживал эту сделку и за это, несомненно, получил от Людовика пенсию в кругленькую сумму – две тысячи крон в год. Не думаю, чтобы Ричардовы комментарии по этому поводу он глотал с удовольствием, хотя и заедал их золотом.
– Да уж, наверно.
– Ну и, конечно, при Ричарде ему не на что было надеяться, а поэтому он поддержал Вудвиллов, даже если никакого убийства не было…
– Об этом убийстве… – начал было Брент и умолк.
– Ну?
– Об этом убийстве… Об убийстве двух принцев все как-то странно молчат.
– То есть? Кто молчит?
– За эти три дня я просмотрел много писем и других бумаг того времени, и нигде ни одного упоминания.
– Может быть, они боялись? Боялись за свою жизнь?
– Может. Но есть еще одно. Это уж совсем непонятно. Вам известно, что Генрих провел через парламент билль, осуждающий Ричарда? Так вот, он предъявляет Ричарду обвинение в жестокости и тирании и ни словом не упоминает об убийстве.
– Что? – Грант был поражен не на шутку.
– Да. Удивительно.
– А вы уверены?
– Абсолютно.
– Тауэр оказался в руках Генриха, как только он появился в Лондоне после Босуортской битвы. Если он не нашел там мальчиков, невероятно, чтобы он не оповестил об этом всех, кого можно. Еще бы, такой козырь! – Грант надолго задумался под веселое чириканье воробьев на подоконнике. – Ничего не понимаю, – сказал он в конце концов. – Не могу понять, почему он не сделал себе капитал на исчезновении принцев.
Брент подвигал ногами.
– Есть только одно объяснение, – сказал он. – Мальчики никуда не исчезали.
Они смотрели друг другу в глаза и молчали. Долго молчали. Первым заговорил Грант:
– Да нет, чепуха все это! Объяснение есть. Я даже думаю, что оно где-то рядом, просто мы его не видим.
– Например?
– Ну, не знаю. Я так быстро не могу.
– А я думал три дня и ничего не придумал. Ничего, кроме того, что мальчики были живы, когда Генрих явился в Тауэр и обвинил сторонников короля Ричарда – вдумайтесь, верных сторонников законного короля – в измене. Он засунул в билль все обвинения, которые только смог придумать, и все же там нет ничего, кроме жестокости и тирании. Нет ничего о принцах.
– Фантастика!
– Факт.
– Который означает, что никакого обвинения в убийстве тогда вообще не было?
– Похоже.
– Нет… Подождите. Тиррел же был повешен за убийство. Он сам признался в нем перед смертью. Подождите. – Грант принялся листать том Олифанта. – Где-то здесь есть пространный отчет. И никаких тайн. Даже статуя Свободы знает.
– Кто?
– Сестра, которую вы встретили в коридоре. Убийство совершил Тиррел, его нашли виновным, и он во всем признался перед смертью.
– А Генрих уже был в Лондоне?
– Минутку. Вот. – Грант пробежал глазами нужный параграф. – Да… Это произошло в 1502 году. – И он повторил изменившимся голосом: – В 1502 году.
– Но… но это…
– Правильно. Через двадцать лет.
Брент вынул пачку сигарет и тут же сунул ее обратно.
– Курите, – разрешил Грант. – А я бы сейчас не отказался выпить чего-нибудь покрепче. В голове что-то… Как в детстве… Знаете, есть такая игра. Вам завязывают глаза, потом крутят вас в разные стороны, и вы должны потом ловить остальных.
– Да… – Каррадин достал сигарету, закурил. – Когда темно, и голова очень кружится. – И он уставился на воробьев.
– Сорок миллионов школьных учебников не могут ошибаться, – сказал наконец Грант.
– Не могут?
– Разве могут?
– Раньше я бы вам ответил, а теперь не знаю.
– А вы не поторопились с вашими выводами?
– Меня потрясло другое.
– Что же?
– Вы что-нибудь слышали о Бостонской резне?
– Конечно.
– Я еще учился в колледже, когда узнал, что Бостонская резня – это кучка людей, бросавшая камни в часовых, и четыре жертвы. А ведь я был воспитан на Бостонской резне, мистер Грант. У меня кровь закипала при одном упоминании о ней. При одной мысли о бедных горожанах, истерзанных огнем британских войск. Вы не представляете, какой это был для меня шок. Бостонская резня – всего лишь уличная драка, которая взволновала бы сегодняшних американцев не больше, чем репортаж об очередной стычке полиции с забастовщиками.
Грант молчал. Брент, загородившись рукой от яркого света лампы, старался угадать, о чем он думает. А Грант не отрываясь смотрел в потолок, словно увидел на нем что-то необыкновенное.
– Вот почему я так люблю копаться в старых книгах, – как бы поставил точку в своем монологе Брент и, откинувшись на спинку стула, вновь загляделся на воробьев.
Не говоря ни слова, Грант протянул руку, и Каррадин вложил в нее зажженную сигарету. Оба курили и молчали.
– Тоунипанди, – произнес Грант, испугав воробьев.
– Что?
Грант, казалось, не слышал его.
– Ведь я же сам видел такое, – сказал он, все еще не отрывая глаз от потолка. – Тоунипанди.
– Черт возьми, что за Тоунипанди? – не выдержал Брент. – Похоже на название лекарства. У вас болен ребенок? У него покраснели щечки? Он капризничает? Болят ножки? Дайте маленькому тоунипанди, и он сразу поправится. – Грант продолжал молчать. – Хорошо. Держите ваше тоунипанди при себе. Очень надо!
– Тоунипанди, – произнес Грант голосом не вполне проснувшегося человека, – это городишко на юге Уэльса.
– Я так и знал, что это что-то реальное.
– Если вы будете в Уэльсе, вам расскажут, как в 1910 году правительство дало приказ войскам расстрелять валлийских шахтеров, боровшихся за свои права. Может, вам даже скажут, что во всем виноват Уинстон Черчилль. Он был тогда министром внутренних дел. В Южном Уэльсе всегда будут помнить о Тоунипанди!
– А что было на самом деле? – спросил Брент с серьезным видом.
– На самом деле было вот что. Группа хулиганов принялась громить магазины и вообще все, что попадало под руку. Начальник полиции попросил прислать войска для защиты людей, а если начальник полиции считает ситуацию опасной и просит военной помощи, то у министра, по сути, нет выбора. Однако Черчилль пришел в ужас при мысли о солдатах, о стрельбе по безоружным людям и вместо войск послал опытных полицейских, все вооружение которых составляли непромокаемые плащи. Войска держали в резерве, а на усмирение восставших были брошены безоружные полицейские из Лондона. Результат – несколько разбитых носов. Министр был крепко обруган в палате общин за «беспрецедентное кровопролитие». Вот вам и Тоунипанди. И стрельба, о которой всегда будут помнить в Уэльсе.
– Похоже… – задумчиво произнес Каррадин. – Похоже на Бостон. Кто-то раздувает инцидент до невероятных размеров ради своей выгоды.
– Дело не в похожести, а в молчании очевидцев. Проходит время, и уже ничего нельзя изменить. С легендой не поспоришь.
– Очень интересно. Очень. История в процессе творения.
– Хм… История…
– Знаете, я еще поищу. В конце концов, история, помимо признанных источников, имеет множество других: газетные объявления об обмене или купле-продаже.
Грант опять долго и молча смотрел в потолок. Комната вновь заполнилась воробьиным гомоном. Потом он взглянул на Брента и, заметив странное выражение на его лице, спросил:
– Что вас забавляет?
– Я в первый раз почувствовал, что вы полицейский.
– Правильно почувствовали. Я и думаю, как полицейский, и всегда, столкнувшись с убийством, задаю себе естественный вопрос: «Кому это было выгодно?» До меня только сейчас дошло, что легенда о Ричарде, который избавился от принцев, чтобы сохранить за собой трон, – полная чепуха, ведь на его пути оставались еще пять сестер этих принцев. Не говоря уж о сыне и дочери Георга. Эти, правда, были не очень опасны из-за отца, но и тут можно было что-нибудь придумать. Если притязания Ричарда не были законными, тогда, чтобы чувствовать себя в безопасности, ему пришлось бы убить еще множество людей.
– А они его пережили?
– Не знаю, но узнаю. Старшая сестра точно пережила принцев и, обвенчавшись с Генрихом VII, стала королевой Англии.
– Послушайте, мистер Грант, давайте начнем сначала. Забудем все, что знаем. Никаких исторических книг, никаких авторитетов. Правду надо искать не в отчете, а в самой бухгалтерской книге.
– Ловко, – похвалил Грант. – А что это значит?
– Значит, что настоящая история пишется в книге, не предназначенной для истории. История – в гардеробной описи, в наличности кошелька, в неофициальных письмах, в хозяйственных книгах. Если кто-то, скажем, настаивает, что у леди Н. не было детей, а в книге расходов мы находим запись: «Для сына, рожденного моей женой в Михайлов день, куплено пять ярдов голубой ленты по полпенса за ярд», – разумно предположить, что леди Н. все-таки родила сына.
– Понятно. С чего начнем?
– Вы – мастер, я – ваш подмастерье.
– Ученый подмастерье.
– Спасибо. Итак, что вы желаете знать?
– Для начала было бы полезно расширить наши общие познания о том времени. Например, каким образом реагировали основные действующие лица на смерть Эдуарда? Естественно, Эдуарда IV. Он умер неожиданно, и его смерть застала всех врасплох. Мне бы хотелось знать реакцию заинтересованных лиц.
– Ясно. Вы желаете знать, что они делали, а не что они думали.
– Правильно.
– Их мысли – дело историков, а ученые подмастерья довольствуются голыми фактами.
– Мне и нужны факты. Мне они понятнее любых слов.
– А что, между прочим, сообщает сэр Томас? Что сделал Ричард, узнав о смерти брата?
– Святой Томас хочет уверить нас, будто Ричард немедленно стал планировать исчезновение принцев.
– Значит, нам надо узнать, кто где был и что делал, чтобы не идти у него на поводу.
– Так точно.
– Полицейский всегда полицейский, – усмехнулся Брент. – Где вы были в семнадцать часов пятнадцатого числа прошлого месяца?
– Что ни говори, а это срабатывает, – сказал Грант. – Еще как срабатывает.
– Ладно, пойду искать. Может, удастся добыть для вас много-много информации. Должен вам сказать, мистер Грант, я вам очень благодарен. Это куда интереснее того, чем я занимался прежде.
И он исчез в сгущающихся сумерках зимнего вечера, одетый в пальто, похожее на старинное одеяние со шлейфом, которое придавало его юношеской фигуре солидность зрелого мужа.
Грант включил лампу и долго изучал круглое пятно на потолке, словно видел его впервые.
Этот мальчик неожиданно подбросил ему интереснейшую загадку. Почему современники не осудили Ричарда? Он был обязан заботиться о принцах, следовательно, если Генрих не нашел их в Тауэре, то почему не бросил в соперника этот ком грязи, а предъявил мертвому королю ничего не значащие обвинения в жестокости и тирании?
Грант автоматически проглотил ужин, и только когда Амазонка сказала: «Вот и хорошо. Пирожков как не бывало», – узнал, что съел пирожки.
Еще около часа Алан смотрел на потолок, вновь и вновь перебирая в уме разные детали в поисках хоть какой-нибудь ниточки, за которую можно было бы уцепиться.
В конце концов он усилием воли заставил себя забыть о Ричарде, как делал всегда, когда решение не давалось ему. Надо было спать, и утром, кто знает…
Заснуть не удалось, но тут на глаза Гранту попалась стопка писем, ожидавших его внимания. Это были добрые, приветливые письма, некоторые даже от бывших подопечных. Да, старики уходят, а на их место лезут нахальные юные головорезы без проблеска человечности в душе, невежественные, как недельные щенки, и безжалостные, как электрические пилы. Раньше профессиональный грабитель был личностью, подобно представителю любой другой профессии, и редко когда бывал замечен в каком-нибудь пороке. Спокойный семьянин или чудаковатый холостяк, любитель птичек и завсегдатай книжных базаров и игрок, заключающий сложные и беспроигрышные пари. Старики…
Разве современному головорезу придет в голову выразить ему свои соболезнования?
Писать письма, лежа на спине, занятие малоприятное, и Грант никак не решался приняться за него, но верхнее письмо привлекло его внимание знакомым почерком кузины Лоры, а Лора будет беспокоиться, если не получит от него ответа. В детстве они вместе проводили школьные каникулы и даже одно лето, еще в Шотландии, были немножко влюблены друг в друга, что, по-видимому, и соединило их неразрывно на всю жизнь.
Грант, улыбаясь, прочитал Лорино письмо раз, другой, вспомнил, как журчит Терли, как скользят ее волны, вдохнул мысленно сладкий холодный запах зимнего шотландского луга и даже на несколько минут забыл, что находится в больнице.
9
Кэтсби был спикером палаты общин, а Рэтклифф возглавлял мирные переговоры с Шотландией. Странно, как глупая шутка превращается в политический стишок, да еще вполне злобную клевету. Горбун – это, конечно, Ричард. А белый боров?
– Вы часто заходите в наши английские пабы?
– Конечно. Это то немногое, в чем вы явно превосходите нас.
– Тогда во имя пива «У борова» вы прощаете нам нашу канализацию?
– Прощать – это слишком. Я просто ее не замечаю.
– Великолепно. А теперь забудьте вашу теорию, будто Ричард ненавидел брата из-за его красоты. Согласно утверждению сэра Кутберта, горб – не более чем миф. Сухорукость тоже. Следовательно, у него не было явных физических недостатков. По крайней мере годных для вашей теории. Правда, левое плечо у него было чуть ниже правого. Но это все. Вы нашли историка, жившего в то время?
– Нет.
– Ни одного?
– Ни одного в том смысле, какой вы имеете в виду. Были писатели, современники Ричарда, но все они писали после его смерти. Во времена Тюдоров. Следовательно, они нам не годятся. Есть какая-то хроника на латыни, которую вели в монастыре, но я до нее еще не добрался. Тем не менее кое-что я узнал. Жизнеописание Ричарда III приписали сэру Томасу Мору потому, что нашли его среди оставшихся после его смерти бумаг. Это была незаконченная копия с сочинения, нам неизвестного, но ее стали печатать как его труд.
– Да ну? – изумился Грант. – Копия, сделанная рукой Мора?
– Да, его рукой, когда ему было лет тридцать шесть. В то время обычное дело. Книгопечатание еще не было развито.
– Так-так. Предположим, информация шла от Джона Мортона. Нет, это точно. Следовательно, предполагаем, что весь труд принадлежал Мортону.
– Правильно.
– И это вполне достоверно свидетельствует в пользу… скажем так, неточности. Мортон был честолюбив и вряд ли стеснялся пользоваться грязными сплетнями. Что вы знаете о Мортоне?
– Ничего.
– Был юристом, потом священником. Стал на сторону Ланкастеров и оставался с ними, пока не узнал, что Эдуард IV вернулся живой и здоровый. Переметнулся к Йоркам. Эдуард сделал его епископом Илийским, но сколько у него было приходов, знал, наверно, только викарий. Потом на трон сел Ричард, и Мортон стал поддерживать Вудвиллов, потом Генриха Тюдора и в конце концов заработал кардинальскую мантию…
– Стойте! – крикнул Брент. – Конечно, я знаю Мортона. Это тот самый Мортон, о котором говорят: «Вилка Мортона». «Нельзя тратить много денег, делитесь ими с королем. Вы тратите слишком много, значит, вы богаты и можете поделиться с королем».
– Точно. Это он, Мортон. Генриховы тиски. А я, кажется, понял, почему он возненавидел Ричарда задолго до истории с младенцами.
– Почему?
– Эдуард ограбил Людовика XI на приличную сумму, заключив с Францией позорный мир, и Ричард на него рассердился. Зато Мортон всячески поддерживал эту сделку и за это, несомненно, получил от Людовика пенсию в кругленькую сумму – две тысячи крон в год. Не думаю, чтобы Ричардовы комментарии по этому поводу он глотал с удовольствием, хотя и заедал их золотом.
– Да уж, наверно.
– Ну и, конечно, при Ричарде ему не на что было надеяться, а поэтому он поддержал Вудвиллов, даже если никакого убийства не было…
– Об этом убийстве… – начал было Брент и умолк.
– Ну?
– Об этом убийстве… Об убийстве двух принцев все как-то странно молчат.
– То есть? Кто молчит?
– За эти три дня я просмотрел много писем и других бумаг того времени, и нигде ни одного упоминания.
– Может быть, они боялись? Боялись за свою жизнь?
– Может. Но есть еще одно. Это уж совсем непонятно. Вам известно, что Генрих провел через парламент билль, осуждающий Ричарда? Так вот, он предъявляет Ричарду обвинение в жестокости и тирании и ни словом не упоминает об убийстве.
– Что? – Грант был поражен не на шутку.
– Да. Удивительно.
– А вы уверены?
– Абсолютно.
– Тауэр оказался в руках Генриха, как только он появился в Лондоне после Босуортской битвы. Если он не нашел там мальчиков, невероятно, чтобы он не оповестил об этом всех, кого можно. Еще бы, такой козырь! – Грант надолго задумался под веселое чириканье воробьев на подоконнике. – Ничего не понимаю, – сказал он в конце концов. – Не могу понять, почему он не сделал себе капитал на исчезновении принцев.
Брент подвигал ногами.
– Есть только одно объяснение, – сказал он. – Мальчики никуда не исчезали.
Они смотрели друг другу в глаза и молчали. Долго молчали. Первым заговорил Грант:
– Да нет, чепуха все это! Объяснение есть. Я даже думаю, что оно где-то рядом, просто мы его не видим.
– Например?
– Ну, не знаю. Я так быстро не могу.
– А я думал три дня и ничего не придумал. Ничего, кроме того, что мальчики были живы, когда Генрих явился в Тауэр и обвинил сторонников короля Ричарда – вдумайтесь, верных сторонников законного короля – в измене. Он засунул в билль все обвинения, которые только смог придумать, и все же там нет ничего, кроме жестокости и тирании. Нет ничего о принцах.
– Фантастика!
– Факт.
– Который означает, что никакого обвинения в убийстве тогда вообще не было?
– Похоже.
– Нет… Подождите. Тиррел же был повешен за убийство. Он сам признался в нем перед смертью. Подождите. – Грант принялся листать том Олифанта. – Где-то здесь есть пространный отчет. И никаких тайн. Даже статуя Свободы знает.
– Кто?
– Сестра, которую вы встретили в коридоре. Убийство совершил Тиррел, его нашли виновным, и он во всем признался перед смертью.
– А Генрих уже был в Лондоне?
– Минутку. Вот. – Грант пробежал глазами нужный параграф. – Да… Это произошло в 1502 году. – И он повторил изменившимся голосом: – В 1502 году.
– Но… но это…
– Правильно. Через двадцать лет.
Брент вынул пачку сигарет и тут же сунул ее обратно.
– Курите, – разрешил Грант. – А я бы сейчас не отказался выпить чего-нибудь покрепче. В голове что-то… Как в детстве… Знаете, есть такая игра. Вам завязывают глаза, потом крутят вас в разные стороны, и вы должны потом ловить остальных.
– Да… – Каррадин достал сигарету, закурил. – Когда темно, и голова очень кружится. – И он уставился на воробьев.
– Сорок миллионов школьных учебников не могут ошибаться, – сказал наконец Грант.
– Не могут?
– Разве могут?
– Раньше я бы вам ответил, а теперь не знаю.
– А вы не поторопились с вашими выводами?
– Меня потрясло другое.
– Что же?
– Вы что-нибудь слышали о Бостонской резне?
– Конечно.
– Я еще учился в колледже, когда узнал, что Бостонская резня – это кучка людей, бросавшая камни в часовых, и четыре жертвы. А ведь я был воспитан на Бостонской резне, мистер Грант. У меня кровь закипала при одном упоминании о ней. При одной мысли о бедных горожанах, истерзанных огнем британских войск. Вы не представляете, какой это был для меня шок. Бостонская резня – всего лишь уличная драка, которая взволновала бы сегодняшних американцев не больше, чем репортаж об очередной стычке полиции с забастовщиками.
Грант молчал. Брент, загородившись рукой от яркого света лампы, старался угадать, о чем он думает. А Грант не отрываясь смотрел в потолок, словно увидел на нем что-то необыкновенное.
– Вот почему я так люблю копаться в старых книгах, – как бы поставил точку в своем монологе Брент и, откинувшись на спинку стула, вновь загляделся на воробьев.
Не говоря ни слова, Грант протянул руку, и Каррадин вложил в нее зажженную сигарету. Оба курили и молчали.
– Тоунипанди, – произнес Грант, испугав воробьев.
– Что?
Грант, казалось, не слышал его.
– Ведь я же сам видел такое, – сказал он, все еще не отрывая глаз от потолка. – Тоунипанди.
– Черт возьми, что за Тоунипанди? – не выдержал Брент. – Похоже на название лекарства. У вас болен ребенок? У него покраснели щечки? Он капризничает? Болят ножки? Дайте маленькому тоунипанди, и он сразу поправится. – Грант продолжал молчать. – Хорошо. Держите ваше тоунипанди при себе. Очень надо!
– Тоунипанди, – произнес Грант голосом не вполне проснувшегося человека, – это городишко на юге Уэльса.
– Я так и знал, что это что-то реальное.
– Если вы будете в Уэльсе, вам расскажут, как в 1910 году правительство дало приказ войскам расстрелять валлийских шахтеров, боровшихся за свои права. Может, вам даже скажут, что во всем виноват Уинстон Черчилль. Он был тогда министром внутренних дел. В Южном Уэльсе всегда будут помнить о Тоунипанди!
– А что было на самом деле? – спросил Брент с серьезным видом.
– На самом деле было вот что. Группа хулиганов принялась громить магазины и вообще все, что попадало под руку. Начальник полиции попросил прислать войска для защиты людей, а если начальник полиции считает ситуацию опасной и просит военной помощи, то у министра, по сути, нет выбора. Однако Черчилль пришел в ужас при мысли о солдатах, о стрельбе по безоружным людям и вместо войск послал опытных полицейских, все вооружение которых составляли непромокаемые плащи. Войска держали в резерве, а на усмирение восставших были брошены безоружные полицейские из Лондона. Результат – несколько разбитых носов. Министр был крепко обруган в палате общин за «беспрецедентное кровопролитие». Вот вам и Тоунипанди. И стрельба, о которой всегда будут помнить в Уэльсе.
– Похоже… – задумчиво произнес Каррадин. – Похоже на Бостон. Кто-то раздувает инцидент до невероятных размеров ради своей выгоды.
– Дело не в похожести, а в молчании очевидцев. Проходит время, и уже ничего нельзя изменить. С легендой не поспоришь.
– Очень интересно. Очень. История в процессе творения.
– Хм… История…
– Знаете, я еще поищу. В конце концов, история, помимо признанных источников, имеет множество других: газетные объявления об обмене или купле-продаже.
Грант опять долго и молча смотрел в потолок. Комната вновь заполнилась воробьиным гомоном. Потом он взглянул на Брента и, заметив странное выражение на его лице, спросил:
– Что вас забавляет?
– Я в первый раз почувствовал, что вы полицейский.
– Правильно почувствовали. Я и думаю, как полицейский, и всегда, столкнувшись с убийством, задаю себе естественный вопрос: «Кому это было выгодно?» До меня только сейчас дошло, что легенда о Ричарде, который избавился от принцев, чтобы сохранить за собой трон, – полная чепуха, ведь на его пути оставались еще пять сестер этих принцев. Не говоря уж о сыне и дочери Георга. Эти, правда, были не очень опасны из-за отца, но и тут можно было что-нибудь придумать. Если притязания Ричарда не были законными, тогда, чтобы чувствовать себя в безопасности, ему пришлось бы убить еще множество людей.
– А они его пережили?
– Не знаю, но узнаю. Старшая сестра точно пережила принцев и, обвенчавшись с Генрихом VII, стала королевой Англии.
– Послушайте, мистер Грант, давайте начнем сначала. Забудем все, что знаем. Никаких исторических книг, никаких авторитетов. Правду надо искать не в отчете, а в самой бухгалтерской книге.
– Ловко, – похвалил Грант. – А что это значит?
– Значит, что настоящая история пишется в книге, не предназначенной для истории. История – в гардеробной описи, в наличности кошелька, в неофициальных письмах, в хозяйственных книгах. Если кто-то, скажем, настаивает, что у леди Н. не было детей, а в книге расходов мы находим запись: «Для сына, рожденного моей женой в Михайлов день, куплено пять ярдов голубой ленты по полпенса за ярд», – разумно предположить, что леди Н. все-таки родила сына.
– Понятно. С чего начнем?
– Вы – мастер, я – ваш подмастерье.
– Ученый подмастерье.
– Спасибо. Итак, что вы желаете знать?
– Для начала было бы полезно расширить наши общие познания о том времени. Например, каким образом реагировали основные действующие лица на смерть Эдуарда? Естественно, Эдуарда IV. Он умер неожиданно, и его смерть застала всех врасплох. Мне бы хотелось знать реакцию заинтересованных лиц.
– Ясно. Вы желаете знать, что они делали, а не что они думали.
– Правильно.
– Их мысли – дело историков, а ученые подмастерья довольствуются голыми фактами.
– Мне и нужны факты. Мне они понятнее любых слов.
– А что, между прочим, сообщает сэр Томас? Что сделал Ричард, узнав о смерти брата?
– Святой Томас хочет уверить нас, будто Ричард немедленно стал планировать исчезновение принцев.
– Значит, нам надо узнать, кто где был и что делал, чтобы не идти у него на поводу.
– Так точно.
– Полицейский всегда полицейский, – усмехнулся Брент. – Где вы были в семнадцать часов пятнадцатого числа прошлого месяца?
– Что ни говори, а это срабатывает, – сказал Грант. – Еще как срабатывает.
– Ладно, пойду искать. Может, удастся добыть для вас много-много информации. Должен вам сказать, мистер Грант, я вам очень благодарен. Это куда интереснее того, чем я занимался прежде.
И он исчез в сгущающихся сумерках зимнего вечера, одетый в пальто, похожее на старинное одеяние со шлейфом, которое придавало его юношеской фигуре солидность зрелого мужа.
Грант включил лампу и долго изучал круглое пятно на потолке, словно видел его впервые.
Этот мальчик неожиданно подбросил ему интереснейшую загадку. Почему современники не осудили Ричарда? Он был обязан заботиться о принцах, следовательно, если Генрих не нашел их в Тауэре, то почему не бросил в соперника этот ком грязи, а предъявил мертвому королю ничего не значащие обвинения в жестокости и тирании?
Грант автоматически проглотил ужин, и только когда Амазонка сказала: «Вот и хорошо. Пирожков как не бывало», – узнал, что съел пирожки.
Еще около часа Алан смотрел на потолок, вновь и вновь перебирая в уме разные детали в поисках хоть какой-нибудь ниточки, за которую можно было бы уцепиться.
В конце концов он усилием воли заставил себя забыть о Ричарде, как делал всегда, когда решение не давалось ему. Надо было спать, и утром, кто знает…
Заснуть не удалось, но тут на глаза Гранту попалась стопка писем, ожидавших его внимания. Это были добрые, приветливые письма, некоторые даже от бывших подопечных. Да, старики уходят, а на их место лезут нахальные юные головорезы без проблеска человечности в душе, невежественные, как недельные щенки, и безжалостные, как электрические пилы. Раньше профессиональный грабитель был личностью, подобно представителю любой другой профессии, и редко когда бывал замечен в каком-нибудь пороке. Спокойный семьянин или чудаковатый холостяк, любитель птичек и завсегдатай книжных базаров и игрок, заключающий сложные и беспроигрышные пари. Старики…
Разве современному головорезу придет в голову выразить ему свои соболезнования?
Писать письма, лежа на спине, занятие малоприятное, и Грант никак не решался приняться за него, но верхнее письмо привлекло его внимание знакомым почерком кузины Лоры, а Лора будет беспокоиться, если не получит от него ответа. В детстве они вместе проводили школьные каникулы и даже одно лето, еще в Шотландии, были немножко влюблены друг в друга, что, по-видимому, и соединило их неразрывно на всю жизнь.
Грант, улыбаясь, прочитал Лорино письмо раз, другой, вспомнил, как журчит Терли, как скользят ее волны, вдохнул мысленно сладкий холодный запах зимнего шотландского луга и даже на несколько минут забыл, что находится в больнице.
«Пат посылает тебе привет, можно даже сказать, что нежный, ибо он сказал: «Передай Алану, что я о нем спрашивал». Он тут нашел какую-то муху и ждет тебя к нам в твой отпуск, чтобы одарить тебя ею. У него сейчас не очень ладится в школе, потому что, узнав, что шотландцы продали Карла I англичанам, он решил, что не может больше считать себя шотландцем. Насколько я понимаю, он протестует против всего шотландского, не желает учить историю, петь песни и зубрить географические названия сей достойной сожаления страны. Он объявил об этом, отправляясь вчера вечером спать. Еще он собирается просить норвежского подданства».Грант взял с тумбочки стопку почтовой бумаги и написал карандашом на верхнем листке:
«Милая Лора,
ты очень удивишься, если я тебе скажу, что принцы из Тауэра пережили Ричарда III?
Всегда твой,
Алан.
P. S. Я уже почти здоров».
9
– А вы знаете, – спросил Грант пришедшего к нему утром хирурга, – что когда Ричарда III судил парламент, убийство его племянников даже не было упомянуто?
– Правда? – удивился хирург. – Странно, однако.
– Очень странно. Как вы это объясняете?
– Может, им не хотелось скандала? Все-таки семья.
– Нет, он был последним в роду, а Генрих был первым в династии Тюдоров. Генрих VII.
– Ах да. Как это я забыл? Впрочем, я никогда не был силен в истории. В школе ее преподают не слишком интересно. Мы обычно занимались алгеброй. Может быть, стоило показывать нам побольше портретов. – И, бросив последний взгляд на Ричарда, он приступил к обычному осмотру. – Хорошо. Очень хорошо. Нет, правда хорошо. Не больно? – спросил он и вышел из палаты, милое, мимолетное видение. Нельзя сказать, чтобы его не интересовали лица, ведь он тоже был профессионалом, но история не имела к нему никакого отношения, необязательный предмет, который явно уступал алгебре. Он имел дело с живыми людьми. Держа в своих руках их жизни, он не смел отвлекаться ни на что постороннее.
У старшей сестры тоже вполне хватало дел. Хотя она и выслушала Гранта, у него сложилось впечатление, будто его слушательница едва сдерживается, чтобы не сказать: «На вашем месте я поискала бы для разговоров кого-нибудь еще». В ее обязанности не входило делить с ним его сомнения. С королевской озабоченностью взирала она и на огромный людской муравейник с его не допускающими отлагательства проблемами, так что на события более чем четырехсотлетней давности ей просто не хватало глаз.
Грант хотел ей сказать: «Вам должно быть интересно, что иногда случается с королями. Не забывайте, что и вашу репутацию в любой момент может уничтожить случайная сплетня». Однако он подумал, что своими речами удлинит и так долгий рабочий день старшей сестры, и промолчал.
Пигалица не имела и не желала иметь никакого представления о том, что приговоренный к смерти лишается заодно и всех прав.
– Кажется, у вас появилась навязчивая идея, – сказала она, рассматривая фотографию. – Это плохо. А почему вы все-таки не читаете ваши красивые книжки?
Даже Марта, которую он с нетерпением ждал, чтобы рассказать о своем последнем предположении, кипела ненавистью к Маделин Марч и осталась безразличной к его словам.
– Она же мне обещала! После всех наших переговоров, когда у меня уже почти не осталось сомнений… Я даже обсудила с Жаком костюмы! Так нет, видите ли, она решила, что ей необходимо написать еще один дурацкий детектив. Она говорит, будто он у нее в голове. Все равно ничего путного не выйдет.
Грант сочувственно внимал Марте, ибо хороших пьес всегда мало, а хорошие драматурги – на вес платины, но у него было ощущение, что их разделяет стеклянная перегородка. XV век был ему сейчас ближе любых сиюминутных трагедий на Шефтсбери-авеню.
– Она быстро разделается с детективом, – попытался успокоить он Марту.
– Она сделает его за шесть недель, но откуда я знаю, что найдет на нее потом. Тони Савилла хочет, чтобы она написала для него пьесу о Мальборо, а ты знаешь, если Тони захочет… у него голуби слетят с Адмиралтейской арки. – Однако перед самым уходом, уже стоя у двери, она обронила несколько слов об интересовавшей Гранта проблеме: – Несомненно, все имеет свое объяснение…
«Несомненно!» – хотел он крикнуть ей вслед. Но какое? Эта история ни на что не похожа и совершенно бессмысленна. Историки утверждают, что убийство возбудило ненависть к Ричарду, из-за него народ Англии отвернулся от своего короля и принял чужестранца, а когда Ричарда судили в парламенте, никто даже не упомянул об убийстве. Ричард был мертв, его сторонники убиты или в изгнании, следовательно, враги могли обвинить его в чем угодно. Но они не стали обвинять его в убийстве.
Почему?
Насколько известно, в стране постоянно шли разговоры об исчезновении принцев. Последнее по времени событие. А враги, собравшись, чтобы заявить об обидах, нанесенных Ричардом людям и государству, промолчали о самом бесчестном из его деяний.
Почему?
Генрих нуждался в любом, даже самом незначительном подтверждении своего права на трон. Народ его не знал, в жилах Генриха не было крови Йорков, однако он не использовал выгоды, которую давало ему обнародование убийства.
Почему?
Генрих наследовал человеку, обладавшему великолепной репутацией, известному от Уэльса до Шотландии, обожаемому народом. И не воспользовался главным козырем – ни словом не обмолвился о чудовищном преступлении Ричарда.
Почему?
Пожалуй, только Амазонка проявила интерес к тому, что занимало Гранта, и не из-за любви к Ричарду, а потому что ее чувствительной душе было непереносимо сомнение. Амазонка могла вернуться из противоположного конца коридора, чтобы оторвать забытый листок в календаре. Однако ее потребность печалиться уступала в потребности нести успокоение.
– Вам не следует так огорчаться, – пыталась она успокоить Гранта. – Вот увидите, объяснение будет проще простого. Вы найдете его. Оно само придет к вам, как только вы переключитесь на что-нибудь другое. У меня всегда так бывает, когда я забываю, где что лежит. Ставлю себе чайник или считаю стерильные повязки и вдруг вспоминаю: «Бог ты мой, да это в кармане плаща». Ну то, что я никак не могла найти. Вот и вы не огорчайтесь.
Сержант Уильямс уехал в Эссекс помогать местной полиции искать преступника, ударившего старуху торговку латунной гирей по голове и бросившего ее мертвую среди шнурков для ботинок. Так что на помощь Скотленд-Ярда Гранту рассчитывать не приходилось.
Помощь пришла только через три дня в виде юного Каррадина. Грант подумал, что, пожалуй, он мог бы быть чуть менее рассеян, да и самодоволен тоже. Все же, как хорошо воспитанный юноша, Брент сначала поинтересовался здоровьем Гранта, после чего, получив удовлетворительный ответ, достал какие-то записки из бездонного кармана пальто и сквозь очки в роговой оправе устремил сияющий взгляд на коллегу.
– Ваш святой Мор мне даром не нужен, – заявил он, впрочем, весьма довольным тоном.
– А вам его никто и не предлагает.
– Он все наврал. Все.
– Я так и думал. Выкладывайте-ка ваши факты. Лучше со дня смерти Эдуарда.
– Начнем. Эдуард умер девятого апреля 1483 года в Лондоне. Естественно, в Вестминстере, хотя тогда это не было одно и то же. С ним жили королева, дочери и младший сын. Наследник же жил и учился в Ладлоу под присмотром брата королевы, лорда Райверса. Думаю, вам известно, что родственники королевы были очень близки к трону. Вудвиллы были везде.
– Знаю. Давайте дальше. Где был Ричард?
– В Шотландии.
– Что?!
– Да-да, в Шотландии. Вы спросите, потребовал ли он коня, чтобы мчаться в Лондон? Нет.
– А что он сделал?
– Заказал заупокойную мессу, на которой была вся знать севера, и в присутствии всех дал клятву верности юному наследнику.
– Интересно. – В голосе Гранта не было теплоты. – А что делал Райверс, брат королевы?
– Двадцать четвертого апреля он выехал с наследником в Лондон в сопровождении двух тысяч хорошо вооруженных воинов.
– Вооруженных-то зачем?
– Понятия не имею. Мое дело – факты. Дорсет, старший сын королевы от первого брака, взял в свои руки арсенал и сокровищницу в Тауэре и начал вооружать корабли на Ла-Манше. Приказы Совета подписаны Райверсом и Дорсетом – avunculus Regis и frater Regis uterinus[17]. Подписи Ричарда нет. Но это не лезет ни в какие ворота, если вспомнить, что Эдуард в своем завещании недвусмысленно назначил Ричарда опекуном наследника и протектором королевства, какие бы там слухи ни ходили. Заметьте, одного Ричарда.
– Да, похоже на правду. Он всегда безгранично доверял Ричарду. И как брату, и как государственному деятелю. А что, Ричард тоже собрал армию, прежде чем отправился на юг?
– Нет, с ним были шестьсот рыцарей из северной знати. Двадцать девятого апреля он был уже в Нортгемптоне и, несомненно, собирался присоединиться к кортежу из Ладлоу. Впрочем, это только домыслы, потому что факты говорят, что Райверс с юным наследником уже отправились в Стрэдфорд. В Нортгемптоне Ричарда встретил лишь герцог Букингемский с тремя сотнями людей. Вы о нем что-нибудь знаете?
– Немного. Он был другом Эдуарда.
– Правильно. Лондон он покинул в спешке…
– И прибыл в Нортгемптон с последними новостями.
– Так получается. Вряд ли он взял бы с собой триста человек только для того, чтобы выразить соболезнование. Во всяком случае, Ричард держал там совет. Кстати, он имел на это право. В результате Райверс с тремя соучастниками был арестован и отослан на север, в то время как Ричард и юный принц продолжили путь в Лондон, куда они прибыли четвертого мая.
– Правда? – удивился хирург. – Странно, однако.
– Очень странно. Как вы это объясняете?
– Может, им не хотелось скандала? Все-таки семья.
– Нет, он был последним в роду, а Генрих был первым в династии Тюдоров. Генрих VII.
– Ах да. Как это я забыл? Впрочем, я никогда не был силен в истории. В школе ее преподают не слишком интересно. Мы обычно занимались алгеброй. Может быть, стоило показывать нам побольше портретов. – И, бросив последний взгляд на Ричарда, он приступил к обычному осмотру. – Хорошо. Очень хорошо. Нет, правда хорошо. Не больно? – спросил он и вышел из палаты, милое, мимолетное видение. Нельзя сказать, чтобы его не интересовали лица, ведь он тоже был профессионалом, но история не имела к нему никакого отношения, необязательный предмет, который явно уступал алгебре. Он имел дело с живыми людьми. Держа в своих руках их жизни, он не смел отвлекаться ни на что постороннее.
У старшей сестры тоже вполне хватало дел. Хотя она и выслушала Гранта, у него сложилось впечатление, будто его слушательница едва сдерживается, чтобы не сказать: «На вашем месте я поискала бы для разговоров кого-нибудь еще». В ее обязанности не входило делить с ним его сомнения. С королевской озабоченностью взирала она и на огромный людской муравейник с его не допускающими отлагательства проблемами, так что на события более чем четырехсотлетней давности ей просто не хватало глаз.
Грант хотел ей сказать: «Вам должно быть интересно, что иногда случается с королями. Не забывайте, что и вашу репутацию в любой момент может уничтожить случайная сплетня». Однако он подумал, что своими речами удлинит и так долгий рабочий день старшей сестры, и промолчал.
Пигалица не имела и не желала иметь никакого представления о том, что приговоренный к смерти лишается заодно и всех прав.
– Кажется, у вас появилась навязчивая идея, – сказала она, рассматривая фотографию. – Это плохо. А почему вы все-таки не читаете ваши красивые книжки?
Даже Марта, которую он с нетерпением ждал, чтобы рассказать о своем последнем предположении, кипела ненавистью к Маделин Марч и осталась безразличной к его словам.
– Она же мне обещала! После всех наших переговоров, когда у меня уже почти не осталось сомнений… Я даже обсудила с Жаком костюмы! Так нет, видите ли, она решила, что ей необходимо написать еще один дурацкий детектив. Она говорит, будто он у нее в голове. Все равно ничего путного не выйдет.
Грант сочувственно внимал Марте, ибо хороших пьес всегда мало, а хорошие драматурги – на вес платины, но у него было ощущение, что их разделяет стеклянная перегородка. XV век был ему сейчас ближе любых сиюминутных трагедий на Шефтсбери-авеню.
– Она быстро разделается с детективом, – попытался успокоить он Марту.
– Она сделает его за шесть недель, но откуда я знаю, что найдет на нее потом. Тони Савилла хочет, чтобы она написала для него пьесу о Мальборо, а ты знаешь, если Тони захочет… у него голуби слетят с Адмиралтейской арки. – Однако перед самым уходом, уже стоя у двери, она обронила несколько слов об интересовавшей Гранта проблеме: – Несомненно, все имеет свое объяснение…
«Несомненно!» – хотел он крикнуть ей вслед. Но какое? Эта история ни на что не похожа и совершенно бессмысленна. Историки утверждают, что убийство возбудило ненависть к Ричарду, из-за него народ Англии отвернулся от своего короля и принял чужестранца, а когда Ричарда судили в парламенте, никто даже не упомянул об убийстве. Ричард был мертв, его сторонники убиты или в изгнании, следовательно, враги могли обвинить его в чем угодно. Но они не стали обвинять его в убийстве.
Почему?
Насколько известно, в стране постоянно шли разговоры об исчезновении принцев. Последнее по времени событие. А враги, собравшись, чтобы заявить об обидах, нанесенных Ричардом людям и государству, промолчали о самом бесчестном из его деяний.
Почему?
Генрих нуждался в любом, даже самом незначительном подтверждении своего права на трон. Народ его не знал, в жилах Генриха не было крови Йорков, однако он не использовал выгоды, которую давало ему обнародование убийства.
Почему?
Генрих наследовал человеку, обладавшему великолепной репутацией, известному от Уэльса до Шотландии, обожаемому народом. И не воспользовался главным козырем – ни словом не обмолвился о чудовищном преступлении Ричарда.
Почему?
Пожалуй, только Амазонка проявила интерес к тому, что занимало Гранта, и не из-за любви к Ричарду, а потому что ее чувствительной душе было непереносимо сомнение. Амазонка могла вернуться из противоположного конца коридора, чтобы оторвать забытый листок в календаре. Однако ее потребность печалиться уступала в потребности нести успокоение.
– Вам не следует так огорчаться, – пыталась она успокоить Гранта. – Вот увидите, объяснение будет проще простого. Вы найдете его. Оно само придет к вам, как только вы переключитесь на что-нибудь другое. У меня всегда так бывает, когда я забываю, где что лежит. Ставлю себе чайник или считаю стерильные повязки и вдруг вспоминаю: «Бог ты мой, да это в кармане плаща». Ну то, что я никак не могла найти. Вот и вы не огорчайтесь.
Сержант Уильямс уехал в Эссекс помогать местной полиции искать преступника, ударившего старуху торговку латунной гирей по голове и бросившего ее мертвую среди шнурков для ботинок. Так что на помощь Скотленд-Ярда Гранту рассчитывать не приходилось.
Помощь пришла только через три дня в виде юного Каррадина. Грант подумал, что, пожалуй, он мог бы быть чуть менее рассеян, да и самодоволен тоже. Все же, как хорошо воспитанный юноша, Брент сначала поинтересовался здоровьем Гранта, после чего, получив удовлетворительный ответ, достал какие-то записки из бездонного кармана пальто и сквозь очки в роговой оправе устремил сияющий взгляд на коллегу.
– Ваш святой Мор мне даром не нужен, – заявил он, впрочем, весьма довольным тоном.
– А вам его никто и не предлагает.
– Он все наврал. Все.
– Я так и думал. Выкладывайте-ка ваши факты. Лучше со дня смерти Эдуарда.
– Начнем. Эдуард умер девятого апреля 1483 года в Лондоне. Естественно, в Вестминстере, хотя тогда это не было одно и то же. С ним жили королева, дочери и младший сын. Наследник же жил и учился в Ладлоу под присмотром брата королевы, лорда Райверса. Думаю, вам известно, что родственники королевы были очень близки к трону. Вудвиллы были везде.
– Знаю. Давайте дальше. Где был Ричард?
– В Шотландии.
– Что?!
– Да-да, в Шотландии. Вы спросите, потребовал ли он коня, чтобы мчаться в Лондон? Нет.
– А что он сделал?
– Заказал заупокойную мессу, на которой была вся знать севера, и в присутствии всех дал клятву верности юному наследнику.
– Интересно. – В голосе Гранта не было теплоты. – А что делал Райверс, брат королевы?
– Двадцать четвертого апреля он выехал с наследником в Лондон в сопровождении двух тысяч хорошо вооруженных воинов.
– Вооруженных-то зачем?
– Понятия не имею. Мое дело – факты. Дорсет, старший сын королевы от первого брака, взял в свои руки арсенал и сокровищницу в Тауэре и начал вооружать корабли на Ла-Манше. Приказы Совета подписаны Райверсом и Дорсетом – avunculus Regis и frater Regis uterinus[17]. Подписи Ричарда нет. Но это не лезет ни в какие ворота, если вспомнить, что Эдуард в своем завещании недвусмысленно назначил Ричарда опекуном наследника и протектором королевства, какие бы там слухи ни ходили. Заметьте, одного Ричарда.
– Да, похоже на правду. Он всегда безгранично доверял Ричарду. И как брату, и как государственному деятелю. А что, Ричард тоже собрал армию, прежде чем отправился на юг?
– Нет, с ним были шестьсот рыцарей из северной знати. Двадцать девятого апреля он был уже в Нортгемптоне и, несомненно, собирался присоединиться к кортежу из Ладлоу. Впрочем, это только домыслы, потому что факты говорят, что Райверс с юным наследником уже отправились в Стрэдфорд. В Нортгемптоне Ричарда встретил лишь герцог Букингемский с тремя сотнями людей. Вы о нем что-нибудь знаете?
– Немного. Он был другом Эдуарда.
– Правильно. Лондон он покинул в спешке…
– И прибыл в Нортгемптон с последними новостями.
– Так получается. Вряд ли он взял бы с собой триста человек только для того, чтобы выразить соболезнование. Во всяком случае, Ричард держал там совет. Кстати, он имел на это право. В результате Райверс с тремя соучастниками был арестован и отослан на север, в то время как Ричард и юный принц продолжили путь в Лондон, куда они прибыли четвертого мая.