Глава третья

   Если вечер обизден[25], то уж до самого конца.
   Тихий зелёный дворик в старом московском переулке всегда вызывал у Пилигрима умилительное чувство. Дедал жил в доме, который со дня сдачи заселили ему подобные несуразные чудаки, зацикленные на излечении человеков[26]. Стареющие мышеловы в белых халатах упорно продолжали жить в просторных квартирах с высокими потолками и удачной планировкой, хотя люди, не очень хорошо говорившие по-русски, навязчиво предлагали за кирпичные метры нереальные бабки. Сопротивление доставляло. Участники движения сгруппировались вокруг Дедала, а когда наезды на законные метры были отбиты, Сопротивление преобразовалось в клуб любителей преферанса и других безобидных игр. Собрания происходили каждую субботу месяца. Пилигрим об этом совершенно забыл, поэтому, войдя в квартиру, как бы оказался в мышеловке.
   – Дима, почему ты такой бледный? – немедля бросился на него бородатый чудак, лечивший детское малокровие. – Когда в последний раз анализы сдавал?
   – А ко мне когда заглянешь? – тут же вылез второй мышелов, знаток новейшей боевой бормашины. – Второй глазной зуб, знаешь ли, сам не вырастет, если что!
   Третий чудак с дёргающейся правой щекой (нервный тик, сказал Дедал), отчего казалось, что он постоянно подмигивает, положил карты на стол и придвинулся к Пилигриму вплотную.
   – Как у тебя на личном фронте? – шепнул он, подмигивая. – Девочка есть? Предохраняешься или как? Загляни-ка завтра часиков в одиннадцать, посидим, поокаем…
   Пилигрим облился гипсом[27]. Бывший врач скальпелем[28] после микроинсульта перековал свое орудие труда и начал делать респект[29] друзьям и знакомым, леча их от всяческой сифы. Дедал имел свой доляныч в этом грязном бизнесе, регулярно поставляя приятелю пациентов. Отсюда вывод: хорошо, если бы взрослые иногда следовали собственным советам.
   Дедал дал внуку пошерститься в анахроничной компании и обнял за плечи.
   – Ну, всё, всё. Отстаньте от Димки, он смущается.
   (Я смущаюсь? – удивился Пилигрим.)
   Дедал повернулся к внуку и попросил:
   – Будь другом, посиди в своей комнате, мы уже заканчиваем.
   Пилигрим вежливо раскланялся с мышеловами и отправился в небольшую уютную комнату, которая с детства называлась его собственной. Братан Серёга ему немного завидовал. Несмотря на то что в квартире Дедала насчитывалось четыре раздельных помещения, не считая кухни, коридора, санузла и двух балконов, допроситься собственной комнаты он так и не смог. Мама по этому поводу негодовала и говорила, что отец вбивает кол вражды между своими внуками.
   – Не пори чепуху, – неизменно отвечал Дедал. – Твой старшенький, которым ты меня осчастливила, просто местный деревенский дурачок, косящий под крутого городского парня. Не нужна ему отдельная комната, потому что его жизненные интересы дальше кроличьих инстинктов не простираются. Димка – другое дело. Он крутой городской парень, который непонятно почему косит под местного деревенского дурачка. Учти, я возлагаю на него большие надежды. И мне плевать, что вы думаете по этому поводу.
   Дедал умел выражаться доходчиво и красочно, иногда Пилигрим им просто гордился. Он и сам приложил руку к умению деда разговаривать на внятном русском языке. Дедала новейшие веяния чрезвычайно интересовали. Незнакомые слова и выражения он записывал в блокнотик, а потом заучивал наизусть до полной непринужденности. И не раз предки вставали на уши, когда в ответ на вопрос, как прошёл ресторанный банкет, посвящённый столетию постоянного члена карточного клуба, слышали следующее:
   – Дамы и господа, туса прошла обуённо. «Кружка» решает. Ренсон, слы, бро, респект. Буебаны не смогли испортить нам отжиг и идут традиционно на буй. Бум шанкар[30].
   Обмороки. Занавес.
   Пилигрим улегся на диван и включил зомбоящик. На экране вытусилась мордашка тролля, уродца и карманного шута Примадонны, известного под ником «Галчонок», который за неполные десять лет угрёб телезрителей своим искрометным чувством юмора. Поселил в народе мнение, что россиянский[31] Хэллоуин справляется в ночь с тридцать первого декабря на первое января, ибо в это время Галчонок озвучивает свои высеры на всех ста каналах одновременно, чем доставляет людям с альтернативной психикой. Славится лютым зашкаливающим ЧСВ[32], величиной с собственный шестиэтажный дом. Исследователи природных аномалий ставят подопытного на буй ниже петросянчиков, ибо в большом количестве оный смертелен для центральной нервной системы.
   Пилигрим выключил ящик, закинул руки за голову и уставился в потолок. Из соседней комнаты донеслось покашливание, негромкий смех и голос Дедала: «Вы уже уходите?» В ответ кто-то из мышеловов произнес предсказуемую фразу: «А разве ещё что-то осталось?» После чего застучали отодвигаемые ножки стульев и в дверь пару раз стукнули чьи-то пальцы.
   – Всего доброго! – крикнул Пилигрим, не вставая. – Извините, что не провожаю. Я не одет.
   Мышеловы ответили взрывом предсказуемого хохота. Пилигрим пожал плечами: старички, много ли им надо? Однако когда в комнату вошел Дедал, мнение про старичков изменил. Дед, конечно, сильно пожилой – пятьдесят восемь лет, – но выглядит ничего, симпатично. Правда, и усилий для этого прилагает массу: не ест после шести, бегает по утрам, раздельно питается и ходит в спортивный зал. Бабы его обожают. Дедал их, впрочем, тоже.
   – Ну что, бро? – спросил Дедал. – Прикид, слы, посеял респект в тусе?
   Пилигрим ответил вялой улыбкой, но ему было как-то не по себе. Дедал это мгновенно заметил и перешел на обычный «ройял русиш».
   – Что с тобой? Ты действительно очень бледный. Сидишь за компьютером сутки напролёт или заболел?
   Пилигрим покачал головой.
   – Дедал, у меня проблема. Я тут забил стрелку одному типу, а он просквозил. Короче, жду я его в баре…
   И, постепенно увлекаясь, поведал деду все вечерние приключения, включая сцену с часами и посещение голландского аукционного дома. Дедал слушал внимательно, вроде бы клинил частоту момента[33]. А потом задал совершенно идиотский вопрос:
   – Она симпатичная?
   – Кто? – не понял Пилигрим. – Киса из бара?
   Дедал махнул рукой.
   – Нужны мне твои малолетки! Я про даму, визит которой обойдётся мне в триста долларов. – Посмотрел на внука проницательными смеющимися глазами и уточнил: – Ведь он мне обойдётся?
   – Думаю, да, – сфейлил Пилигрим. – Я ей дал твой городской номер.
   – Ты считаешь, это разумно?
   Пилигрим пожал плечами. Он не мог свести воедино множество оборванных концов, идущих к пожилой тетке под-за сорок и классному реставратору Артёму. Однако интуиция метелила: что-то не так.
   – Так ты мне не ответил. Она симпатичная? Я не пожалею потраченных денег?
   Пилигрим замялся. Надо сказать, что вкусы у них с дедом в этой области были прямо противоположные.
   – Да как тебе сказать… Ничё тетка. Только старая и вот тут много. – Пилигрим потряс руками возле груди.
   – Дурак. А талия?
   Пилигрим честно припомнил и развел руки в стороны:
   – Во.
   – Бёдра?
   Пилигрим показал объём бёдер.
   – Рост?
   Расспрашивая дальше, Дедал составил подробную мозаику облика неизвестной дамы. Пилигрим к концу допроса запоносил, что Дедал жахнет его по балде железным макетом собора Саграда Фамилия, привезенным из Барселоны. Даже стало немного стыдно: столько денег придётся кинуть зря. Но Дедал неожиданно цокнул языком и сделал вывод:
   – Заманчивая штучка.
   – Тенгри в помощь, – отозвался Пилигрим, воспрянув духом. Имя языческого бога, озвученное киргизом в баре, было для него новостью и удобно легло на язык. – Ей бы сбросить кило…надцать, была бы в самый раз.
   Дедал больно щёлкнул его по носу. Пилигрим сморщился и зажмурил правый глаз.
   – Что ты понимаешь, недоросль. У настоящей женщины должно быть что окинуть взглядом. Не то что твои молотилки: анфас – пацаны, а в профиль их вообще не видно.
   – Не будем спорить, – примирительно заметил Пилигрим. – Ты мне скажи, что дальше делать?
   Дедал встал и сделал пригласительный жест в сторону кабинета. Пилигрим послушно поплёлся следом.
   Он любил эту комнату со старым потёртым кожаным диваном, огромным письменным столом, покрытым зелёной обивкой, и старинными готическими стульями с высокими резными спинками. Любил мрачные чёрные шкафы, забитые книгами, старую приставную лесенку, непрочно стоявшую на ногах, толстый китайский ковер на полу с затейливыми вензелями. Если бы не умилительные рассказы мамы, как малолетний Пилигрим складывал на нем «букафки» из «кубикаф», было бы совсем хорошо. Дедал научил его читать в четыре года, и с тех пор проклятые ущербные гены требовали интеллектуальной «пишчи» каждый день. Пилигрим поглощал без разбору огромное количество литературы, к чему Дедал относился неодобрительно: считал отсутствие системы чтения вредным для неокрепшего ума.
   Дед сделал несколько широких шагов и остановился перед картиной, висящей над диваном. Обхватил подбородок с мягкой каштаново-седой бородкой, прищурился, разглядывая. Пилигрим встал рядом.
   Эту картину он видел сотню раз, но только сейчас смотрел на неё внимательно. Спроси у него вчера, что там изображено – ответил бы не тормозя: смешались в кучу кони-люди. А еще слоны, отметил Пилигрим, разглядев в отдалении белого ушастого монстра. Не картина, а художественная галлюцинация. Хотя подсознание клинило: есть в этой мешанине своя система.
   Итак, действие происходит во дворе средневекового замка. Архитектура какая-то странная: одна башня замка белая, другая почему-то чёрная. Двор вместо булыжников вымощен гладкими чёрно-белыми плитами, похожими на шахматную доску.
   На картине идёт война белых с чёрными. Белые фигуры расположены справа, их значительно меньше, чем левых: два всадника и три пехотинца с натянутыми луками. Впереди всех – паренек лет шестнадцати, выглядевший не старше Пилигрима. В правой руке знамя, в левой почему-то меч. Левша, наверное. Ему всегда нравилось лицо знаменосца, освещенное ясной смущенной улыбкой. Не то чтобы красивое, оно почему-то сразу приковывало к себе внимание. Харизма, как сказал бы Дедал.
   Рядом с симпатичным пареньком, закованным в латы, осаживал коня пожилой мужик лет за сорок. Типичный олдовый солдафон: грубое обветренное лицо, седые виски и бородка. На зрителей не смотрит, оценивает опасность, грозящую со стороны черных.
   Лучники в белых плащах, занявшие позиции наизготовку возле шпор всадников, и вовсе на одно лицо. Может, художник поленился, а может, ему плохо заплатили. В отдалении по двору замка гуляет белый слон, ближе к зрителю щиплет травку белая лошадь без всадника.
   Левая сторона представляет собой силы зла. Ни одного открытого забрала: двое рыцарей в полном металлическом прикиде и пятеро лучников-близнецов, выгрёбывающихся крутыми арбалетами. За их спинами видна трибуна, на которой восседают король с королевой, одетые в чёрное. Но самое интересное ожидает на переднем плане.
   Здесь, спиной к зрителю, художник расположил две фигуры. Одна изображала толстого епископа, сложившего руки в религиозном экстазе. Тень епископа, падающая на чёрно-белые плиты, почему-то проткнута деревянным колом. Что бы это значило?
   Второй фигурой, притаившейся в правом углу картины, был человек в разноцветном трико и странном головном уборе с бубенчиками. Шут, главный герой балагана. В правой руке шут держал зеркало с длинной ручкой, в котором отражался лукавый зеленый глаз, устремленный на зрителя. Пилигрим наклонился к картине и проверил ещё раз. Всё верно, зелёный, лукавый.
   – Занятная вещь, – прервал молчание Дедал. – Как полагаешь, что тут зашифровано?
   – И полагать нечего. Побьют белых, как малышей в песочнице. Сам посмотри, какой расклад.
   – Лицо, лицо, – невпопад произнёс Дедал, разглядывая знаменосца. – Интересно, художник писал реального человека? Где он взял такого потрясающего натурщика? – Он покачал головой. – Знаешь, Димка, ты очень правильно сделал, что пригласил эту даму. Давно пора выяснить, что висит на стене в моем собственном кабинете.
   Пилигрим окончательно приободрился. Триста баксов, на которые он наколол Дедала, болтов не раскрутили[34]. А если грудастая тетка деду понравится, вполне возможно, что Пилигрима ждет потрясный отжиг. Или, говоря на «ройял русиш», «благодарность за чудесный вечер».
   Тут он вспомнил о главной проблеме, не дававшей ему покоя.
   – Дед, как считаешь, нужно рассказать этому реставратору про кису и часы? Понимаешь, мужик на «Вольво» явно сколотил его отпечатки! Зачем-то же ему это нужно? И потом эта баба… то есть дама, – быстро поправился Пилигрим. Дедал имел пережитки сознания, не позволявшие стать ему крутым бро. В частности, не терпел, когда женщин и дам называли другими именами. – У неё такие же часы, как у кисы из бара. Клинишь момент?
   – Ты считаешь, что ей грозит опасность? – перевёл Дедал и без того понятное словосочетание.
   Пилигрим давно заметил: в напряжённые моменты людям почему-то легче разговаривать на родном языке. И как бы ни был Дедал подкован в области интернет-мемов, когда разговор заходил о важном, неизменно обращался к привычному «ройял русиш».
   – Телефончик ты, конечно, у дамы не попросил, – высказал теорему Дедал.
   В ответ Пилигрим нырнул в задний карман джинсов и протянул деду визитку, спизженную со стола тетки в голубом костюме. Он и сам не знал, зачем это сделал. Так, на всякий-провсякий.
   Дедал уважительно оттопырил нижнюю губу. Взял визитку и снял трубку со старого телефонного аппарата, где набор номера осуществлялся посредством засовывания пальца в дырочки вертящегося круга. Пилигрим уселся на холодную кожаную поверхность дивана.
   – Елена Алексеевна? – заговорил Дедал волнующим грудным голосом, сверившись с визиткой. – Добрый вечер. Вас беспокоит Аркадий Заславский. Дело в том, что сегодня вас посетил мой сын, Дима. – Дедал всегда представлялся по телефону отцом Пилигрима. – Ах, помните… Да-да, чрезвычайно несовременный и хорошо воспитанный. – Дедал метнул в Пилигрима заговорщический взгляд.
   Пилигрим пожал плечами.
   – Видите ли, у него СОВЕРШЕННО СЛУЧАЙНО[35] оказалась ваша визитная карточка. Как? – Дедал почесал кончик носа и тут же вдохновился на новое вранье. – Он положил на стол мобильный телефон, а когда забирал аппарат, НЕЧАЯННО захватил вашу визитку. – Пилигрим показал Дедалу большой палец. – Лично я вижу в этом перст судьбы. Не могли бы вы заглянуть к нам завтра в любое удобное время? Я знаю, что завтра воскресенье, но наш дедушка очень болен и хотел бы оценить, так сказать, наследие при жизни. Да, возраст, ничего не поделаешь… Приедете? Чудесно. Готов компенсировать испорченный день в любом объеме. Благодарю вас. В котором часу? Буду ждать. Всего доброго. Да, мне тоже. Я передам.
   Дедал положил трубку и посмотрел на внука, ожидая комментов. Их не последовало. Каждый прикалывается как может. Пилигрим считал, что Дедал страдает комплексом Золушки (то есть любит появляться после обносков в шикарном вечернем платье), но версию не озвучивал.
   – Судя по речи, дама из интеллигентной семьи, хотя это ещё не аксиома. Посмотрим на неё завтра в три. Ты как, прибудешь?
   Пилигрим оскорбился:
   – Ничего себе! Да если бы не я…
   – Ладно, ладно, я всё понял, – перебил Дедал. – А теперь давай проваливай, у меня важное дело.
   – Свидание, что ли? – догадался Пилигрим.
   Дедал снова щёлкнул внука по носу. Эту его привычку распускать руки Пилигрим ненавидел и терпел только из врожденного чувства такта.
   – Даже если и так, мужчины об этом не распространяются. Топай. Привет предкам. Бум шанкар.
   – Бум, – уныло отозвался Пилигрим. Он-то рассчитывал переночевать у обожаемого деда. Не вечер, а сплошной тупи4ок[36].
   – Кстати, ты помнишь, какой завтра день? – мимоходом поинтересовался Дедал.
   – Помню. Воскресенье, тринадцатое июня. А что?
   Дедал посмотрел на Пилигрима с выражением, которое внук охарактеризовал бы как странное. Или еще хуже: жалостливое.
   – Нет, ничего. – Дедал дружески подтолкнул Пилигрима к двери. – Топай. До завтра.
   Пилигрим вздохнул и нехотя покинул любимую комнату.

Глава четвертая

   Артём вернулся домой с двумя плотно набитыми пакетами: в холодильнике второй день шаром покати. Вчера он выкрутился, заказав по телефону какую-то подозрительную пиццу, и сегодня, вероятно, жрал бы то же самое. Однако визит в коммерческий храм искусства позволил переиграть планы.
   Артём миновал чистый зелёный двор, неуверенно здороваясь с людьми, встречавшимися по пути. В этот новенький, пахнущий краской дом он перебрался из съёмной двухкомнатной халупы полгода назад и почти никого не знал в лицо. Судя по лицам соседей, они его тоже не знали. Однако на приветствия отвечали. Один супервоспитанный мужик даже придержал дверь, чтобы Артём, обременённый тяжёлыми пакетами, мог беспрепятственно войти.
   Дома Артём первым делом снял квартиру с сигнализации, а потом прошёлся по комнатам, убирая мелкие капканы, расставленные с пакостной иезуитской изобретательностью. Это была не пустая блажь. Когда имеешь дело с очень дорогими картинами и их распальцованными хозяевами, стараешься избегать лишних неприятностей.
   Разобрав пакеты на кухне, Артём пошёл в мастерскую (две большие комнаты, объединённые в одну, очень большую), встал перед мольбертом с закреплённым на нём холстом и пожал плечами. Ленка может не биться в истерике: работа исполнена хорошо, на пять с плюсом. Но исследование одного миллиграмма краски, взятого из любого невидного места, выдаст покойного копирайтера с головой: восемнадцатый век, добротно, со вкусом сделанный под шестнадцатый.
   В дверь позвонили. Артём удивился: кто бы это мог быть? Во-первых, его новый адрес знали очень немногие. Во-вторых, даже этих немногих он в гости не приглашал, встречался только по делу. Может, Ленка? Перспектива снова подставлять жилетку под фонтан бывшей супруги не вдохновляла, но делать нечего. Свет, горевший в прихожей и отражавшийся в дверном глазке, предательски свидетельствовал: хозяин дома.
   Артём вышел в просторный необустроенный коридор и заглянул в глазок. Увидев человека по ту сторону двери, он сначала искренне удивился, а потом искренне разозлился. Наверное, поэтому и открыл.
   – Привет, – сказал Лёшка Данч как ни в чём не бывало.
   Артём молчал, рассматривая бывшего приятеля. Они пересекались пару раз после того случая, но никогда не разговаривали. Лёшка сверкал белозубой улыбкой, бросал на ходу «привет» и скользил дальше, в красивую жизнь, до отказа забитую бабами и бабками. Артём молча кивал, стараясь смотреть в сторону. В такие мгновения он испытывал чувство невыносимой гадливости, причём объектом отвращения был почему-то он, а не Данч.
   – Можно войти?
   – Зачем?
   – Дело есть.
   Артём оглядел бывшего приятеля. Слава богу, тубуса под мышкой не видно. Значит, речь не идёт о реанимации очередного украденного музейного раритета. И на том спасибо.
   – Какое дело?
   Лёшка оглянулся, намекая взглядом на две закрытые двери.
   – Желаешь беседовать при свидетелях? Тёма, это дурной тон.
   Но Артёму уже и так стало стыдно. Фиг его знает, чего он выделывается, как старая девственница при виде красивого мужчины. Он снял цепочку, распахнул дверь и посторонился, хмуро предупредив:
   – У меня ремонт.
   – Вот и слава богу, – откликнулся Лёшка, переступая порог.
   В прихожей немедленно запахло невыразимо приятной туалетной водой.
   – Значит, зарабатывать начал. Кстати, с новосельем тебя. – Лёшка протянул руку, но Артём её не заметил. Лёшка, естественно, не обиделся. – Прости, что явился без подарка. Всё равно ты его в унитаз спустишь.
   Артём захлопнул дверь и так же молча пошёл в мастерскую. Лёшка следовал за ним, оглядывая неуютную бетонную коробку с висящей на стенах электропроводкой и новенькие выключатели, про которые Артём пафосно выразился словом: «ремонт». Артём никогда не был у Лёшки дома, но не сомневался, что там всё на уровне: и мебель, и ремонт, и техника, и расписной фарфор, в котором подаётся чай-кофе. Очередной заказчик, попавший на приём к такому специалисту, просто не мог расплатиться за приятную беседу суммой меньше чем с тремя нолями. В условных единицах, конечно.
   Однако когда они оказались в мастерской, Артём немного воспрянул духом. Это было единственное жилое помещение в квартире (Артём подозревал, что оно ещё долго будет единственным жилым), где не стыдно было принять даже избалованного деньгами и успехом Лёшу Данча. Две комнаты, объединившись в одно просторное пространство, производили впечатление светлое и радостное. Может, потому, что окон на одной стене было целых три. Может, потому, что новенький гладкий ламинат приветливо светился, отражая свет подвесных лампочек. Может, потому, что мебели было немного: диван, мольберт, письменный и журнальный столы, пара кресел, хороший аудиоцентр и стойка со множеством дисков, преимущественно с классической музыкой. Стены с неровным шершавым напылением дышали свежей краской, запах которой не могла перебить даже новейшая климатическая установка, регулировавшая уровень влажности и температуру. Сейчас она, впрочем, была отключена. Подделка восемнадцатого века таких галантных ухаживаний не стоила.
   Лёшка присел на корточки перед мольбертом, предварительно незаметно удостоверившись, что полы в комнате идеально чистые и полы его пиджака не окажутся вымазанными в краске. Артём сел в кресло и закинул ногу на ногу. Ужасно хотелось есть, но он скорее бы умер от голода, чем преломил буханку с человеком по фамилии Данч. Хотя раньше, в студенческой общежитейской юности, такое случалось.
   Лёшка придвинулся поближе и понюхал картину. Артём видел его затылок, без малейшего намека на лысину, и сладострастно мечтал: долбануть бы этого мерзавца молотком по голове! Со всего размаху! Острой стороной! Но только после того, как он выскажет свое авторитетное мнение. Мерзавец мерзавцем, а специалист Лёшка хороший.
   Лёшка еще немного поизучал картину, сидя на корточках, а потом поднялся и отошёл на пару шагов. Теперь Артём видел его лицо: удовлетворённое и немного брезгливое, словно он правильно угадал возраст молодящейся бабы, которую чуть было не трахнул по ошибке.
   – Ты в курсе, что это, скорее всего, позднейшая копия? – спросил Лёшка, оборачиваясь к Артёму. Увидел его лицо и кивнул: – Разумеется, ты в курсе.
   – Охра? – не удержался Артём. Как и любому специалисту, ему была интересна техника фокуса.
   – Точно. В шестнадцатом веке не было такого насыщенного красного цвета. Он, конечно, сильно потускнел за двести лет, но всё равно выглядит слишком ярко. Фламандцы использовали киноварь и разводили её желтком, а тут совсем другая техника. – Лёшка склонил голову набок и еще раз полюбовался картиной. – Грамотный, зараза. Наверняка писал под личный заказ. В восемнадцатом веке мода на голландцев во Франции начала стремительно набирать обороты, отсюда обширный рынок подделок. Я бы посоветовал на всякий пожарный сделать анализ краски и холста…
   – Спасибо, я уже догадался, – перебил Артём. После того как Лёшка объяснил суть фокуса, до которого он додумался раньше, интерес к профессиональному разговору пропал.
   Лёшка затоптался на месте. Если бы Артём не знал его много лет, он бы сказал себе, что этот человек испытывает смущение. Зная Данча, он сказал себе, что этот человек, как обычно, притворяется смущённым.
   – Можно присесть?
   Артём указал на свободное кресло. Данч сел, предварительно незаметно удостоверившись, что капель свежей краски на сиденье нет. Естественно. Костюмчик небось из фирменного магазинчика.
   – Тёма, я давно хотел перед тобой извиниться.
   – Заткнись, – перебил Артём. – Ленку обсуждать не буду.
   – При чем тут Ленка? – не понял Данч. – Я о серьёзных вещах, а ты про Ленку… – Тут же спохватился и прижал руки к груди. – Прости, лажанулся. Ты же знаешь, для меня женщины не суть важны. Для меня важно Дело.
   Последнее слово Лёшка произнёс, понизив голос и с придыханием. Не врёт, сука, вон, даже в лице изменился. Ещё бы. Дело позволяет Данчу вести привычный образ жизни, отдыхать на Сейшелах, посещать хорошего стоматолога и носить очень дорогие тряпки. А также водить баб, которые не суть важны, в пафосные ночные клубы по пятницам, чтобы затариться тёлкой на выходные. Насколько Артём знал, Лёшка ни с одной женщиной не поддерживал отношений дольше полугода. А насколько догадывался – Данч тщательно предохранялся, чтобы не дать судье на гражданском процессе установить размер нешуточных алиментов. Не Беккеры, чай, дураков нет.