В это время поезд миновал разъезд Маклауш и одолевал затяжной подъем. Я смотрел в полуоткрытую дверь на уходящий день, на бледный диск луны, на проплывавшие мимо копны ржи и думал о том, что хорошо бы оказаться сейчас в поле, поваляться в душистой траве, а вернувшись в родительский дом, прильнуть к кружке с холодным молоком... Но я понимал, что все это уже отодвинулось в прошлое и вернуть его никто не в силах...
И пока Кожевников спал, передо мною как в кино замелькали картины этого прошлого. Зима четырнадцатого года. Трубочный завод в Самаре. В двух огромных залах с высокими, во всю стену окнами и застекленными потолками шестой инструментальной мастерской работают слесари-лекальщики, а в просторном цехе, на новеньких иностранных станках - токари-лекальщики и фрезеровщики. Изготовление лекал для измерения деталей артиллерийских дистанционных трубок требовало таланта, высокого мастерства и огромного терпения.
Война согнала сюда знатных мастеров из многих городов России. Они заменили выписанных в свое время из Англии специалистов лекального дела. Теперь лекала стали изготовляться руками русских умельцев.
В обеденный перерыв рабочие обсуждали напечатанные в газетах военные сводки, делились слухами, которые, минуя царскую цензуру, долетали с далеких фронтов. Рабочих волновали забастовки в стране, рассказы о бежавших из ссылки революционерах, аресты в городе.
Начальник инструментальной мастерской штабс-капитан Подвысоцкий делал вид, что настроение рабочих его не интересует, и только старший мастер Лямин, проходя мимо оживленно спорящих рабочих, вполголоса поругивал:
- Не забывайтесь! Это вам не во Франции.
Случалось, споры большевиков с меньшевиками и эсерами перерастали в рукопашные схватки.
Однажды Кожевников, передавая мне пачку бумажных денег и увесистый узелок с серебром, попросил пронести это через проходную. Деньги были собраны среди рабочих и предназначались для сосланных в Сибирь большевиков - депутатов Государственной думы во главе с Григорием Ивановичем Петровским.
- Ты вне подозрений у администрации, а меня могут задержать.
Когда я шел через проходную, мне казалось, что охрана как-то по особому смотрит на меня. Но все закончилось благополучно.
Весной 1915 года, придя в цех, я увидел склонившегося над токарным станком новичка. По тому, с каким старанием он вытачивал деталь, я понял: сдает пробу на токаря-лекальщика. Человек этот был одет по-городскому. "Петроградец", - подумал я и подошел к станку.
Новичку было лет двадцать восемь - тридцать. Большие серые глаза на смуглом лице светились добротой. Коротко подстриженные черные усики подчеркивали строгую деловитость профессионального металлиста.
Это был Николай Михайлович Шверник. Вскоре после приезда в Самару он стал руководителем большевистской подпольной организации на Трубочном.
А еще через год с небольшим в мастерской на фрезерном участке появился еще один новичок - атлетического сложения молодой мужчина с крупной головой и с копной вьющихся темных волос.
Через неделю я принес ему скрепленные струбцинкой несколько стальных пластин и чертеж для изготовления лекал.
- Когда прийти за лекалами? - спросил я.
- Сперва познакомимся, молодой человек, - улыбнулся фрезеровщик и протянул мне руку: - Иосиф Адамчик.
- Вячеслав Тимофеев, - ответил я и пожал его руку.
- Завтра к вечеру загляните, может, что-нибудь и получится.
Я уже хотел было уйти, но его неожиданный вопрос заставил меня задержаться.
- А вы где-нибудь учитесь, Слава? - спросил Адамчик.
- Какое там! Не до учебы. Готовлюсь сдавать пробу.
- Я очень советовал бы вам записаться на вечерние курсы при мужской гимназии. Они только что открылись. Правда, трудновато будет: девять часов на заводе да два часа в дороге... Понимаю вас. Но учиться-то надо! Хорошенько подумайте над этим.
- Подумаю...
Мне понравился фрезеровщик, его доброжелательность, дружеский тон разговора. Он был намного старше меня, а разговаривал как с равным.
На следующий день я заглянул к Адамчику.
- Юной смене рабочего класса уважение! - дружески приветствовал он меня. - Получайте свою струбциночку, а лекала, извините, запорол. Представьте, запорол!
В это время к нам подошел Николай Шверник.
- Слава, - сказал он, - у меня под станком лежит полосовая сталь, наруби ее и принеси сюда.
Если Николай Михайлович хочет выручить Адамчика, значит, так нужно, подумал я.
Адамчик, как вскоре убедились все в нашей мастерской, оказался человеком очень способным и быстро овладел специальностью фрезеровщика. Правда, в этом ему помогали товарищи по работе, и прежде всего Николай Михайлович Шверник. Но помощь эта оказывалась тайно от администрации мастерской.
И вот однажды (это было в сентябре) Адамчик не вышел на работу в свою смену. А вечером того же дня распространился слух, что он арестован.
В то время я, конечно, не знал, что Иосиф Адамчик и Валериан Владимирович Куйбышев одно и то же лицо. Это стало известно только после Февральской революции, когда Валериан Владимирович вернулся в Самару, но уже под своей фамилией.
Вспоминая прошлое, я не заметил, как наступил рассвет. Горизонт посеребрился, небо посветлело. Надо было будить Кожевникова.
- Яша, скоро Мелекесс, - тронул я его за плечо.
- Вот это да! - открыл он глаза. - А мне кажется, что я только что задремал.
Отряхнув с пиджака солому и пригладив взлохмаченные волосы, Кожевников пожал мне руку и подошел к двери.
- Я спрыгну на ходу у семафора и буду пробираться в Самару, а ты поезжай дальше. В Симбирске ищи Куйбышева и записку ему передай лично.
Погожий летний день клонился к вечеру. Багровый шар солнца уже коснулся горизонта. Золотом горели купола церквей, от садов веяло прохладой.
Я и раньше бывал в Симбирске и любил этот старинный город. И мне захотелось выйти к Гончаровскому обрыву, чтобы полюбоваться могучей рекой. Но надо было спешить в Троицкую гостиницу, где, как мне сказали, находился Куйбышев.
Дежурная не могла припомнить, в каком номере живет Куйбышев.
- А кто он такой? - спрашивает она у меня.
- Председатель Самарского ревкома.
- Это не тот ли, что с царской яхты перебрался к нам третьего дня? предположил сторож.
- Тогда, кажись, в двенадцатом! - обрадовалась дежурная.
И я направился по длинному темному коридору в поисках этого двенадцатого номера. С трудом разглядев на двери цифру "12", постучал и, услышав: "Входите", вошел в освещенную лучами заходящего солнца просторную комнату с двумя окнами. Слева, поближе к окну, стоял письменный стол с массивной стеклянной чернильницей, над которой застыл бронзовый олень с обломанными рогами.
Валериан Владимирович в косоворотке, с расстегнутым воротом сидел на небольшом диванчике. Рядом с ним сидел Шверник. Увидев Николая Михайловича, я обрадовался.
- А, Тимофеев! Проходи, проходи, - приветливо улыбаясь, Куйбышев поднялся и, откинув упавшую на лоб длинную прядь волос, шагнул мне навстречу. Шверник тоже тепло, по-дружески пожал мне руку.
Сидя за небольшим покрытым скатертью столом, мы говорили о Самаре, вспомнили Трубочный завод, общих знакомых.
Мой приход, видимо, расположил Куйбышева и Шверника к воспоминаниям, и они заговорили о людях, с которыми встречались в годы подполья. Именно здесь я впервые услышал от Шверника о Серафиме Ивановне Дерябиной, члене партии с 1904 года, которая в 1907 году возглавляла Екатеринбургскую партийную организацию, позже работала на Урале, в Челябинске, Ростове, Петербурге, а в 1913 году вместе с Владимиром Ильичем Лениным участвовала в Поронинском совещании.
- Паршина Федю помните? - вдруг спросил Куйбышев. - Губком поручил ему организовать большевистскую группу в Самаре, и он отлично справился с этим заданием. Действует группа смело, решительно. Мне рассказывали о замечательном семействе Болдыревых: трех сестрах - Анне, Ксении, Анастасии и двух братьях - Иване и Петре. Все они - активные члены группы Паршина, которая делает большое и нужное дело...
Позже я понял, что этот разговор Валериан Владимирович и Николай Михайлович затеяли неспроста. На живых примерах они знакомили меня с работой подпольщиков, нередко связанной с опасностью для жизни.
- А что ты делал в сергиевском хозяйстве губсовнархоза? - спросил меня Шверник.
И я рассказал о стычке с управляющим голицынского имения, о своей службе в запасном эскадроне и о последней беседе с Кожевниковым.
За окном сгущались сумерки. Полумрак окутал комнату.
- Хорошие же мы хозяева, - вдруг спохватился Куйбышев. - По русскому обычаю, гостя сначала надо накормить.
Валериан Владимирович встал, зажег свечу, поставил на стол чайник, мелко наколотый сахар, консервы и хлеб.
Только теперь вспомнил я, что приехал сюда не в гости, а по важному делу, и передал Куйбышеву немного помятый бурый конверт.
- Это вам от Кожевникова.
- Значит, Яша опять направился в Самару, - прочитав письмо, произнес Валериан Владимирович. - Это, пожалуй, неплохо. А как дела в Бугульме? Расскажи, о чем народ говорит, какие там настроения у людей.
И я вспомнил такой эпизод. Однажды на станции Бугульма, куда я пришел, чтобы переслать с кем-нибудь из земляков письмо матери, видел, как команда бронепоезда выбирала башенного командира. Никто не слушал, все говорили одновременно, перебивая друг друга. Какой-то матрос пытался рассказать о достоинствах кандидата. Но ему не дали говорить. Поднялся шум, спор, и дело кончилось дракой...
- Это работа анархистов - узнаю их почерк, - шагая из угла в угол, заметил Шверник.
- Ну а какие настроения среди крестьян? - спросил Куйбышев.
Я подробно рассказал обо всем, что знал. Валериан Владимирович и Николай Михайлович внимательно слушали, задавали вопросы.
- Деревня еще переживает Октябрь, - заметил Куйбышев, - все приглядывается, прикидывает. Оно и понятно - крестьяне... Ну а твои родители где?
- Отец давно умер, мать - в деревне, сестры разъехались кто куда: одна - в Бугульме, другая - в Бугуруслане, третья - живет на станции Клявлино.
- Да, большая семья, в одном уезде оказалось ей тесно! - засмеялся Куйбышев. - А теперь послушай меня.
Он сел рядом со мной, и лицо его стало вдруг строгим, а голос жестким. Таким я видел его в последний раз в Самаре, когда он выступал перед отправлявшимися на борьбу против Дутова красногвардейцами.
- Чтобы ты правильно понимал происходящее, - медленно произнес он, - я должен ознакомить тебя с обстановкой... В конце марта этого года Советское правительство разрешило чехословацкому корпусу возвратиться на родину через Владивосток. Эшелоны с частями чехословацкого корпуса растянулись от Пензы до Владивостока. Как вскоре выяснилось, это была стратегическая расстановка сил перед началом антисоветского мятежа. Вся Транссибирская магистраль и находящиеся на ней города оказались в руках контрреволюции, которая опирается на мятежный корпус. Враг, безусловно, силен. К сожалению, пока мы не знаем, случайный ли это эпизод или организованное выступление крупного масштаба, которым руководят извне враждебные нам правительства.
Куйбышев тяжело вздохнул, посмотрел на шагавшего из угла в угол Шверника и спросил:
- А как ты оцениваешь это событие, Николай Михайлович?
- Я думаю, что наши враги не случайно пытаются нанести нам удар здесь, на Волге. Волга - выгодный, удаленный от центра плацдарм, на котором можно развернуть силы реакции. В Поволжье много военных заводов, которые способны обеспечить восставших оружием и боеприпасами. Для руководства этими заводами в марте в Самару были переведены из Петрограда Главное артиллерийское управление и автоотдел военного ведомства. Враг строит также свои расчеты на все еще колеблющемся крестьянстве. К тому же по соседству контрреволюционное казачество. Если бы не мятежный чехословацкий корпус, гражданская война не приняла бы таких размеров, как сейчас, и, вероятно, свелась бы к местным восстаниям, большим и малым стычкам в масштабе уезда или самое большое - губернии. Таким образом, роль командования чехословацкого корпуса в отношении русской революции прямо-таки предательская, черная.
- Так-то оно так, Николай Михайлович, - заметил Куйбышев, - но трудно поверить, чтобы все солдаты чехословацкого корпуса понимали, против кого они подняли оружие. Вот почему нам важно знать, кто ими двигает, кто их направляет, кто планирует их действия. Ведь мы не знаем, где и когда на наши разобщенные красногвардейские и красноармейские отряды обрушится враг... Мы только-только начинаем формировать регулярные, подчиненные строгой дисциплине части. А куда их направлять? Где наиболее вероятны активные действия белочехов? Но нам надо знать не только это. Нас интересуют настроения солдат мятежного корпуса, их численность на разных участках, и прежде всего между Самаро-Златоустовской и Волго-Бугульминской железными дорогами. Конечно, там, где враг сосредоточил главные силы, там ищи и направление главного удара. Но пока мы ведем навязанную нам борьбу с превосходящими силами врага почти вслепую. Создавая свою регулярную армию, мы должны создать и свою разведку, сделать так, чтобы у нас были собственные надежные глаза и уши за линией фронта...
- Мне рассказывали бежавшие из Самары товарищи, - прервал Куйбышева Шверник, - что у белогвардейцев там своя контрразведка, а у чехословаков своя. И хотя находятся они в разных местах, но работают согласованно.
- Да, я это знаю, - продолжал Куйбышев. - Белогвардейцы сохранили кадры опытных разведчиков царской армии и засылают их в наш тыл. А мы ничего не знаем. Вражеские лазутчики проникают в наши штабы, сеют панику среди красноармейцев, запугивают перешедших на сторону Красной Армии офицеров старой армии, устраивают диверсии, мятежи. Чтобы противостоять напору контрреволюционных сил, мы должны действовать более решительно.
- А чрезвычайные комиссии? - не удержался я.
- Их задача в первую очередь выявлять контрреволюцию внутри страны - в городах и селах. Работы у них пока достаточно. Мы же должны создать разведку - назовем ее контрразведкой, - которая будет действовать по заданию нашего военного командования и подчиняться только ему. Разумеется, первые шаги будут нелегкими. Мы отдаем себе отчет: это трудная и опасная работа. Но это необходимо, ибо без разведки мы будем беспомощны, слепы.
Валериан Владимирович говорил медленно, обдумывая каждое слово, и все время посматривал на меня.
Я понимал, что этот разговор ведется из-за меня и для меня и что Куйбышев и Шверник хотят знать, как я отношусь к работе в разведке.
- Не представляю, с чего начинать, что делать, как действовать, смущенно пробормотал я.
Куйбышев угадал мое состояние, улыбнулся и заговорил доверительным тоном старшего:
- Твое настроение мне понятно. Однако мы не имеем права сидеть и ждать манны небесной. Я уверен, что справишься. А потом подучишься и станешь настоящим разведчиком.
- Побаиваюсь за первые шаги, Валериан Владимирович...
- Как действовать, обстановка подскажет. Главное, соблюдай строжайшую конспирацию. Не забывай об опыте старых большевиков, профессиональных революционеров, находившихся на нелегальном положении многие годы. От тебя не требуется невыполнимого. Конечно, трудности будут, но это не должно тебя пугать. Ты говоришь, что не знаешь, с чего начать. А начинать тебе, Вячеслав, по-моему, следует с самого простого: побывай на вокзалах, посиди в кафе или ресторане, послушай, о чем говорят офицеры, попробуй разобраться, все ли они едины в стремлении уничтожить Советскую власть... Словом, смотри, слушай и запоминай. Изучи обстановку, в которой живут наши враги, постарайся выяснить, кто стоит у чехословаков за спиной, кто помогал им захватить Самару, кто поддерживает их сегодня, что они думают о завтрашнем дне... Крайне желательно, чтобы ты поближе познакомился с этими господами, вошел к ним в доверие. Это облегчило бы тебе задачу и помогло бы понять, что творится в лагере противника. Нам нужно знать точно, что замышляет командование чехословацкого корпуса, когда, где и какими силами готовится оно нанести нам удар. Ты будешь один среди врагов. И твоя задача не только разведать их планы, но и найти там наших единомышленников. Придется менять привычки и характер, искренность свою запрячь поглубже - она для друзей. С врагами будь бдителен, не давай волю чувствам.
- Мне бы на фронт, в действующую... - несмело вставил я.
- Так мы ведь на фронт тебя и направляем, - произнес Куйбышев твердым голосом. - На этом фронте все время бой, бой без артиллерийской канонады, а нередко и вообще без выстрелов, но бой смертельный. И исход этого боя будет зависеть только от тебя. Там ты и солдат и командир. Но прежде всего ты солдат, которому партия поручает незримый боевой пост. Если ты все это поймешь, не сомневаюсь, что успех будет. Говоришь, опыта нет? Пойдешь к Семенову. Там тебя подучат азам, а в остальном придется полагаться на самого себя.
Пока мы беседовали, погода внезапно изменилась. Пошел дождь, который вскоре превратился в ливень. Но через несколько минут ливень прекратился. В наступившей тишине за окном хлопнул револьверный выстрел, затем два винтовочных, послышались топот и крики: "Стой! Стой!"
- Должно быть, снова анархисты, - выглянув в окно, сказал Шверник.
- Сегодня охрану города несет вторая латышская рота. При латышах не разгуляются! - как бы между прочим заметил Куйбышев, продолжая прерванный грозою разговор. - Конечно, человек, оказавшийся в чуждой ему среде, почувствует себя одиноким. Не ищи случайных знакомств, не вступай в разговоры с первым встречным. Разведчик должен быть храбрым, но не имеет нрава играть своей жизнью.
- Необдуманные, поспешные действия - бессмысленны, более того, вредны, - заметил Николай Михайлович.
- Ну а если обстоятельства потребуют, может разведчик рисковать собой?
Куйбышев строго посмотрел на меня:
- Прежде всего разведчик никогда не должен дрогнуть перед лицом тех опасностей, с которыми он может встретиться. Но для этого он должен обладать мужеством, быть способным принять смелое решение, иногда даже пойти на разумный риск. Однако при этом разведчик обязан сделать все, чтобы не погубить дело, а главное, не допустить гибели других, если гибель его самого неизбежна.
- Легко сказать: не допустить...
- Согласен, все предусмотреть, предвидеть невозможно. Бывают и жертвы. Вот ты сказал, что предпочел бы пойти в армию, а не в разведку. А кому поручить эту работу? Офицера царской армии можно назначить либо военруком, либо в штаб как военного специалиста, но не в контрразведку. Конечно, бывают исключения... Но ведь не каждому может быть доверен незримый пост. Согласен? Именно поэтому мы и беседуем с тобой.
И я ответил просто и кратко:
- Согласен. Раз надо, пойду!
- Вижу, что не ошиблись, и рад за тебя, - подвел итог Валериан Владимирович. - А теперь нам остается ждать, когда ты начнешь действовать.
- Не просто действовать, а с умом! - улыбнулся Николай Михайлович.
Только теперь я заметил, как посветлело за окнами - начинался новый день. А для меня начиналась новая жизнь.
- Николай Михайлович, давай проводим Славу, а заодно заглянем на телеграф, - и Куйбышев снял со спинки стула свой пиджак и набросил его на плечи. - Если возражений нет, то пошли. А тебя, Слава, я хочу попросить, чтобы ты особо понаблюдал за эсерами. Нам очень важно знать об их связях с чехословацким командованием и вообще об их замыслах, планах... Ну, успеха тебе!
Первые шаги
В тупичке под раскидистыми вязами укрылся небольшой деревянный особняк - заурядное жилье какой-то дворянской или чиновничьей семьи. Особняк казался заброшенным, двор зарос бурьяном. Но по описанию это и был тот дом, в котором разместился штаб контрразведки.
Лишь только я поднялся по ступеням парадного входа, как из-за двери появился часовой и преградил мне дорогу.
- Вам куда?
- К товарищу Семенову.
- Пропусти! - приказал часовому оказавшийся рядом мужчина в кожаной куртке.
Он вошел в особняк вслед за мной и повел меня по широкой деревянной лестнице на антресоли.
- А по какому делу? - поинтересовался незнакомец.
- От товарища Куйбышева, - ответил я.
- Понятно, - произнес он и открыл дверь одной из комнат: - Тебе сюда.
В большой, почти совершенно пустой комнате за письменным столом сидел человек и чистил наган. Он взглянул на меня и продолжал заниматься своим делом.
- Мне нужно видеть товарища Семенова.
- Вот и смотри, - ответил он, ловко собирая револьвер.
Я помнил Семенова по 1916 году, но сейчас не мог бы поручиться, что это он.
- Присаживайся. И не смотри так, будто знал меня раньше, а теперь усомнился в моей личности.
Я протянул ему записку Куйбышева, он прочитал ее, аккуратно сложил и спрятал во внутренний карман пиджака. Затем вышел из-за стола, подошел к висевшему на стене зеркалу, заглянул в него и рассмеялся:
- Сегодня, наверное, и мать родная не узнала бы меня, С ребятами из ЧК за бандитами охотились. Для такого случая пришлось волосы перекрасить и загримироваться... Да садись же, не заставляй повторять без надобности.
Я сел.
- Слесарь? - глядя на меня в упор, спросил Семенов и, не дожидаясь моего ответа, продолжал: - Только и слесаря разные бывают. Так что за рабочее звание не спрячешься. Вон кулачье от войны на заводы подалось. А сейчас выползают и тоже пролетариями прикидываются: мы, дескать, рабочие! Словом, выкладывай как на духу, из каких племен и народов происходишь, сколько лет стоял за тисками.
Мне показался обидным тон Семенова, но я сдержался и спокойно ответил, что зарабатываю на себя с тринадцати лет, что окончил ремесленное училище и с четырнадцатого года работал в Самаре на Трубочном заводе, знал Куйбышева и Шверника и что с детских лет меня знает и Кожевников.
- Что они тебя знают, это хорошо. Но я о тебе должен знать больше, чем ты сам о себе. В нашем деле иначе нельзя, так что ты не обижайся.
Все выходило не так, как рисовалось мне вначале. Я думал, что Семенов начнет рассказывать о героических подвигах контрразведчиков, об их приключениях, наконец, об их опыте, а вот приходится самому подробно рассказать ему о своем детстве, о том, как учился в молитвенном доме у псаломщика в Семенкине, с каким трудом попал в ремесленное училище, о своих "университетах" на паровой мельнице в Клявлино и на Трубочном заводе...
Семенов слушал, не перебивая. А когда я закончил свой рассказ, он неожиданно спросил:
- А что станешь делать, если провалишься на задании?
- Застрелюсь, - не задумываясь, ответил я. Мне казалось, что только такой ответ придется по душе начальнику контрразведки и будет воспринят им как проявление мужества и решимости.
- Просто же у тебя выходит: застрелюсь! Жизнь не окурок, чтобы ею швыряться. Пойми, разведчик должен не только рисковать... Да, кстати, оружие у тебя есть?
- Наган.
- Сдай начхозу и запомни, что пословица "На людях и смерть красна" - не для разведчика. Мы с врагом сходимся один на один, и нужно уметь побеждать его силой ума. Скрытно действовать, скрытно бороться, даже умирать, коли придется, надо уметь скрытно. Вот какая у нас служба! Но умирать нам не велено! С нами ведь может и тайна умереть, а ее всегда надо стараться передать тому, для кого ты ее добывал... Понял?
- Понял!
- Вот и лады. - Семенов встал из-за стола. Поднялся и я. - Ты сиди, махнул он рукой, - это я, чтоб дремоту стряхнуть. Почти трое суток не спал. У нас и такое бывает! Ну так вот. Кое-чему мы тебя подучим, но только кое-чему. Сами пока учимся у профессиональных революционеров, у большевиков-подпольщиков, таких, как Куйбышев, Кобозев, Ногин, Фрунзе, - вот у кого надо учиться. Пятнадцать из тридцати прожитых лет Валериан Владимирович отдал революции. В общей сложности около трех лет просидел в тюрьмах, четыре раза был в ссылке в Сибири, но каждый раз бежал и немедленно включался в борьбу с самодержавием. Был даже такой случай. В 1908 году Валериан Владимирович приехал в Петербург из Каинска с чужим паспортом и случайно встретил здесь владельца этого паспорта, который жил под своей фамилией (кажется, это был какой-то Соколов). Нужно было срочно покинуть Петербург. И Куйбышев решил уехать за границу. Получив с величайшим трудом заграничный паспорт, он узнал, что одному из участников Московского вооруженного восстания угрожает смертная казнь. Не раздумывая, Валериан Владимирович отдал ему заграничный паспорт. Через некоторое время полиция арестовала Куйбышева и снова сослала в Сибирь. Как видишь, есть что у него позаимствовать. На прошлой неделе доложил ему о делах и спрашиваю: какие будут указания от вас, Валериан Владимирович, как от председателя ревкома по обучению сотрудников контрразведки? А он смеется: "Когда шел в подполье, ты получал какие-нибудь указания? Они по наследству нам достались. В тюрьмах и централах, в Петропавловской и Шлиссельбургской крепостях, на каторге и в ссылке их несли как эстафету. Эту эстафету принял Ленин и передал ее нам!.."
Семенов прошелся по комнате, посмотрел в окно, выходившее в сад, и негромко произнес:
- Контрразведку формирует сам Куйбышев. Знать об этом не должен никто! Даже во сне не имеешь права об этом проговориться.
- За сон человек не может отвечать...
- Бабка на печи не отвечает, это верно, - усмехнулся Семенов. - Но у разведчика и во сне рот должен быть на замке, а глаза и уши - настороже... Пьешь?
И пока Кожевников спал, передо мною как в кино замелькали картины этого прошлого. Зима четырнадцатого года. Трубочный завод в Самаре. В двух огромных залах с высокими, во всю стену окнами и застекленными потолками шестой инструментальной мастерской работают слесари-лекальщики, а в просторном цехе, на новеньких иностранных станках - токари-лекальщики и фрезеровщики. Изготовление лекал для измерения деталей артиллерийских дистанционных трубок требовало таланта, высокого мастерства и огромного терпения.
Война согнала сюда знатных мастеров из многих городов России. Они заменили выписанных в свое время из Англии специалистов лекального дела. Теперь лекала стали изготовляться руками русских умельцев.
В обеденный перерыв рабочие обсуждали напечатанные в газетах военные сводки, делились слухами, которые, минуя царскую цензуру, долетали с далеких фронтов. Рабочих волновали забастовки в стране, рассказы о бежавших из ссылки революционерах, аресты в городе.
Начальник инструментальной мастерской штабс-капитан Подвысоцкий делал вид, что настроение рабочих его не интересует, и только старший мастер Лямин, проходя мимо оживленно спорящих рабочих, вполголоса поругивал:
- Не забывайтесь! Это вам не во Франции.
Случалось, споры большевиков с меньшевиками и эсерами перерастали в рукопашные схватки.
Однажды Кожевников, передавая мне пачку бумажных денег и увесистый узелок с серебром, попросил пронести это через проходную. Деньги были собраны среди рабочих и предназначались для сосланных в Сибирь большевиков - депутатов Государственной думы во главе с Григорием Ивановичем Петровским.
- Ты вне подозрений у администрации, а меня могут задержать.
Когда я шел через проходную, мне казалось, что охрана как-то по особому смотрит на меня. Но все закончилось благополучно.
Весной 1915 года, придя в цех, я увидел склонившегося над токарным станком новичка. По тому, с каким старанием он вытачивал деталь, я понял: сдает пробу на токаря-лекальщика. Человек этот был одет по-городскому. "Петроградец", - подумал я и подошел к станку.
Новичку было лет двадцать восемь - тридцать. Большие серые глаза на смуглом лице светились добротой. Коротко подстриженные черные усики подчеркивали строгую деловитость профессионального металлиста.
Это был Николай Михайлович Шверник. Вскоре после приезда в Самару он стал руководителем большевистской подпольной организации на Трубочном.
А еще через год с небольшим в мастерской на фрезерном участке появился еще один новичок - атлетического сложения молодой мужчина с крупной головой и с копной вьющихся темных волос.
Через неделю я принес ему скрепленные струбцинкой несколько стальных пластин и чертеж для изготовления лекал.
- Когда прийти за лекалами? - спросил я.
- Сперва познакомимся, молодой человек, - улыбнулся фрезеровщик и протянул мне руку: - Иосиф Адамчик.
- Вячеслав Тимофеев, - ответил я и пожал его руку.
- Завтра к вечеру загляните, может, что-нибудь и получится.
Я уже хотел было уйти, но его неожиданный вопрос заставил меня задержаться.
- А вы где-нибудь учитесь, Слава? - спросил Адамчик.
- Какое там! Не до учебы. Готовлюсь сдавать пробу.
- Я очень советовал бы вам записаться на вечерние курсы при мужской гимназии. Они только что открылись. Правда, трудновато будет: девять часов на заводе да два часа в дороге... Понимаю вас. Но учиться-то надо! Хорошенько подумайте над этим.
- Подумаю...
Мне понравился фрезеровщик, его доброжелательность, дружеский тон разговора. Он был намного старше меня, а разговаривал как с равным.
На следующий день я заглянул к Адамчику.
- Юной смене рабочего класса уважение! - дружески приветствовал он меня. - Получайте свою струбциночку, а лекала, извините, запорол. Представьте, запорол!
В это время к нам подошел Николай Шверник.
- Слава, - сказал он, - у меня под станком лежит полосовая сталь, наруби ее и принеси сюда.
Если Николай Михайлович хочет выручить Адамчика, значит, так нужно, подумал я.
Адамчик, как вскоре убедились все в нашей мастерской, оказался человеком очень способным и быстро овладел специальностью фрезеровщика. Правда, в этом ему помогали товарищи по работе, и прежде всего Николай Михайлович Шверник. Но помощь эта оказывалась тайно от администрации мастерской.
И вот однажды (это было в сентябре) Адамчик не вышел на работу в свою смену. А вечером того же дня распространился слух, что он арестован.
В то время я, конечно, не знал, что Иосиф Адамчик и Валериан Владимирович Куйбышев одно и то же лицо. Это стало известно только после Февральской революции, когда Валериан Владимирович вернулся в Самару, но уже под своей фамилией.
Вспоминая прошлое, я не заметил, как наступил рассвет. Горизонт посеребрился, небо посветлело. Надо было будить Кожевникова.
- Яша, скоро Мелекесс, - тронул я его за плечо.
- Вот это да! - открыл он глаза. - А мне кажется, что я только что задремал.
Отряхнув с пиджака солому и пригладив взлохмаченные волосы, Кожевников пожал мне руку и подошел к двери.
- Я спрыгну на ходу у семафора и буду пробираться в Самару, а ты поезжай дальше. В Симбирске ищи Куйбышева и записку ему передай лично.
Погожий летний день клонился к вечеру. Багровый шар солнца уже коснулся горизонта. Золотом горели купола церквей, от садов веяло прохладой.
Я и раньше бывал в Симбирске и любил этот старинный город. И мне захотелось выйти к Гончаровскому обрыву, чтобы полюбоваться могучей рекой. Но надо было спешить в Троицкую гостиницу, где, как мне сказали, находился Куйбышев.
Дежурная не могла припомнить, в каком номере живет Куйбышев.
- А кто он такой? - спрашивает она у меня.
- Председатель Самарского ревкома.
- Это не тот ли, что с царской яхты перебрался к нам третьего дня? предположил сторож.
- Тогда, кажись, в двенадцатом! - обрадовалась дежурная.
И я направился по длинному темному коридору в поисках этого двенадцатого номера. С трудом разглядев на двери цифру "12", постучал и, услышав: "Входите", вошел в освещенную лучами заходящего солнца просторную комнату с двумя окнами. Слева, поближе к окну, стоял письменный стол с массивной стеклянной чернильницей, над которой застыл бронзовый олень с обломанными рогами.
Валериан Владимирович в косоворотке, с расстегнутым воротом сидел на небольшом диванчике. Рядом с ним сидел Шверник. Увидев Николая Михайловича, я обрадовался.
- А, Тимофеев! Проходи, проходи, - приветливо улыбаясь, Куйбышев поднялся и, откинув упавшую на лоб длинную прядь волос, шагнул мне навстречу. Шверник тоже тепло, по-дружески пожал мне руку.
Сидя за небольшим покрытым скатертью столом, мы говорили о Самаре, вспомнили Трубочный завод, общих знакомых.
Мой приход, видимо, расположил Куйбышева и Шверника к воспоминаниям, и они заговорили о людях, с которыми встречались в годы подполья. Именно здесь я впервые услышал от Шверника о Серафиме Ивановне Дерябиной, члене партии с 1904 года, которая в 1907 году возглавляла Екатеринбургскую партийную организацию, позже работала на Урале, в Челябинске, Ростове, Петербурге, а в 1913 году вместе с Владимиром Ильичем Лениным участвовала в Поронинском совещании.
- Паршина Федю помните? - вдруг спросил Куйбышев. - Губком поручил ему организовать большевистскую группу в Самаре, и он отлично справился с этим заданием. Действует группа смело, решительно. Мне рассказывали о замечательном семействе Болдыревых: трех сестрах - Анне, Ксении, Анастасии и двух братьях - Иване и Петре. Все они - активные члены группы Паршина, которая делает большое и нужное дело...
Позже я понял, что этот разговор Валериан Владимирович и Николай Михайлович затеяли неспроста. На живых примерах они знакомили меня с работой подпольщиков, нередко связанной с опасностью для жизни.
- А что ты делал в сергиевском хозяйстве губсовнархоза? - спросил меня Шверник.
И я рассказал о стычке с управляющим голицынского имения, о своей службе в запасном эскадроне и о последней беседе с Кожевниковым.
За окном сгущались сумерки. Полумрак окутал комнату.
- Хорошие же мы хозяева, - вдруг спохватился Куйбышев. - По русскому обычаю, гостя сначала надо накормить.
Валериан Владимирович встал, зажег свечу, поставил на стол чайник, мелко наколотый сахар, консервы и хлеб.
Только теперь вспомнил я, что приехал сюда не в гости, а по важному делу, и передал Куйбышеву немного помятый бурый конверт.
- Это вам от Кожевникова.
- Значит, Яша опять направился в Самару, - прочитав письмо, произнес Валериан Владимирович. - Это, пожалуй, неплохо. А как дела в Бугульме? Расскажи, о чем народ говорит, какие там настроения у людей.
И я вспомнил такой эпизод. Однажды на станции Бугульма, куда я пришел, чтобы переслать с кем-нибудь из земляков письмо матери, видел, как команда бронепоезда выбирала башенного командира. Никто не слушал, все говорили одновременно, перебивая друг друга. Какой-то матрос пытался рассказать о достоинствах кандидата. Но ему не дали говорить. Поднялся шум, спор, и дело кончилось дракой...
- Это работа анархистов - узнаю их почерк, - шагая из угла в угол, заметил Шверник.
- Ну а какие настроения среди крестьян? - спросил Куйбышев.
Я подробно рассказал обо всем, что знал. Валериан Владимирович и Николай Михайлович внимательно слушали, задавали вопросы.
- Деревня еще переживает Октябрь, - заметил Куйбышев, - все приглядывается, прикидывает. Оно и понятно - крестьяне... Ну а твои родители где?
- Отец давно умер, мать - в деревне, сестры разъехались кто куда: одна - в Бугульме, другая - в Бугуруслане, третья - живет на станции Клявлино.
- Да, большая семья, в одном уезде оказалось ей тесно! - засмеялся Куйбышев. - А теперь послушай меня.
Он сел рядом со мной, и лицо его стало вдруг строгим, а голос жестким. Таким я видел его в последний раз в Самаре, когда он выступал перед отправлявшимися на борьбу против Дутова красногвардейцами.
- Чтобы ты правильно понимал происходящее, - медленно произнес он, - я должен ознакомить тебя с обстановкой... В конце марта этого года Советское правительство разрешило чехословацкому корпусу возвратиться на родину через Владивосток. Эшелоны с частями чехословацкого корпуса растянулись от Пензы до Владивостока. Как вскоре выяснилось, это была стратегическая расстановка сил перед началом антисоветского мятежа. Вся Транссибирская магистраль и находящиеся на ней города оказались в руках контрреволюции, которая опирается на мятежный корпус. Враг, безусловно, силен. К сожалению, пока мы не знаем, случайный ли это эпизод или организованное выступление крупного масштаба, которым руководят извне враждебные нам правительства.
Куйбышев тяжело вздохнул, посмотрел на шагавшего из угла в угол Шверника и спросил:
- А как ты оцениваешь это событие, Николай Михайлович?
- Я думаю, что наши враги не случайно пытаются нанести нам удар здесь, на Волге. Волга - выгодный, удаленный от центра плацдарм, на котором можно развернуть силы реакции. В Поволжье много военных заводов, которые способны обеспечить восставших оружием и боеприпасами. Для руководства этими заводами в марте в Самару были переведены из Петрограда Главное артиллерийское управление и автоотдел военного ведомства. Враг строит также свои расчеты на все еще колеблющемся крестьянстве. К тому же по соседству контрреволюционное казачество. Если бы не мятежный чехословацкий корпус, гражданская война не приняла бы таких размеров, как сейчас, и, вероятно, свелась бы к местным восстаниям, большим и малым стычкам в масштабе уезда или самое большое - губернии. Таким образом, роль командования чехословацкого корпуса в отношении русской революции прямо-таки предательская, черная.
- Так-то оно так, Николай Михайлович, - заметил Куйбышев, - но трудно поверить, чтобы все солдаты чехословацкого корпуса понимали, против кого они подняли оружие. Вот почему нам важно знать, кто ими двигает, кто их направляет, кто планирует их действия. Ведь мы не знаем, где и когда на наши разобщенные красногвардейские и красноармейские отряды обрушится враг... Мы только-только начинаем формировать регулярные, подчиненные строгой дисциплине части. А куда их направлять? Где наиболее вероятны активные действия белочехов? Но нам надо знать не только это. Нас интересуют настроения солдат мятежного корпуса, их численность на разных участках, и прежде всего между Самаро-Златоустовской и Волго-Бугульминской железными дорогами. Конечно, там, где враг сосредоточил главные силы, там ищи и направление главного удара. Но пока мы ведем навязанную нам борьбу с превосходящими силами врага почти вслепую. Создавая свою регулярную армию, мы должны создать и свою разведку, сделать так, чтобы у нас были собственные надежные глаза и уши за линией фронта...
- Мне рассказывали бежавшие из Самары товарищи, - прервал Куйбышева Шверник, - что у белогвардейцев там своя контрразведка, а у чехословаков своя. И хотя находятся они в разных местах, но работают согласованно.
- Да, я это знаю, - продолжал Куйбышев. - Белогвардейцы сохранили кадры опытных разведчиков царской армии и засылают их в наш тыл. А мы ничего не знаем. Вражеские лазутчики проникают в наши штабы, сеют панику среди красноармейцев, запугивают перешедших на сторону Красной Армии офицеров старой армии, устраивают диверсии, мятежи. Чтобы противостоять напору контрреволюционных сил, мы должны действовать более решительно.
- А чрезвычайные комиссии? - не удержался я.
- Их задача в первую очередь выявлять контрреволюцию внутри страны - в городах и селах. Работы у них пока достаточно. Мы же должны создать разведку - назовем ее контрразведкой, - которая будет действовать по заданию нашего военного командования и подчиняться только ему. Разумеется, первые шаги будут нелегкими. Мы отдаем себе отчет: это трудная и опасная работа. Но это необходимо, ибо без разведки мы будем беспомощны, слепы.
Валериан Владимирович говорил медленно, обдумывая каждое слово, и все время посматривал на меня.
Я понимал, что этот разговор ведется из-за меня и для меня и что Куйбышев и Шверник хотят знать, как я отношусь к работе в разведке.
- Не представляю, с чего начинать, что делать, как действовать, смущенно пробормотал я.
Куйбышев угадал мое состояние, улыбнулся и заговорил доверительным тоном старшего:
- Твое настроение мне понятно. Однако мы не имеем права сидеть и ждать манны небесной. Я уверен, что справишься. А потом подучишься и станешь настоящим разведчиком.
- Побаиваюсь за первые шаги, Валериан Владимирович...
- Как действовать, обстановка подскажет. Главное, соблюдай строжайшую конспирацию. Не забывай об опыте старых большевиков, профессиональных революционеров, находившихся на нелегальном положении многие годы. От тебя не требуется невыполнимого. Конечно, трудности будут, но это не должно тебя пугать. Ты говоришь, что не знаешь, с чего начать. А начинать тебе, Вячеслав, по-моему, следует с самого простого: побывай на вокзалах, посиди в кафе или ресторане, послушай, о чем говорят офицеры, попробуй разобраться, все ли они едины в стремлении уничтожить Советскую власть... Словом, смотри, слушай и запоминай. Изучи обстановку, в которой живут наши враги, постарайся выяснить, кто стоит у чехословаков за спиной, кто помогал им захватить Самару, кто поддерживает их сегодня, что они думают о завтрашнем дне... Крайне желательно, чтобы ты поближе познакомился с этими господами, вошел к ним в доверие. Это облегчило бы тебе задачу и помогло бы понять, что творится в лагере противника. Нам нужно знать точно, что замышляет командование чехословацкого корпуса, когда, где и какими силами готовится оно нанести нам удар. Ты будешь один среди врагов. И твоя задача не только разведать их планы, но и найти там наших единомышленников. Придется менять привычки и характер, искренность свою запрячь поглубже - она для друзей. С врагами будь бдителен, не давай волю чувствам.
- Мне бы на фронт, в действующую... - несмело вставил я.
- Так мы ведь на фронт тебя и направляем, - произнес Куйбышев твердым голосом. - На этом фронте все время бой, бой без артиллерийской канонады, а нередко и вообще без выстрелов, но бой смертельный. И исход этого боя будет зависеть только от тебя. Там ты и солдат и командир. Но прежде всего ты солдат, которому партия поручает незримый боевой пост. Если ты все это поймешь, не сомневаюсь, что успех будет. Говоришь, опыта нет? Пойдешь к Семенову. Там тебя подучат азам, а в остальном придется полагаться на самого себя.
Пока мы беседовали, погода внезапно изменилась. Пошел дождь, который вскоре превратился в ливень. Но через несколько минут ливень прекратился. В наступившей тишине за окном хлопнул револьверный выстрел, затем два винтовочных, послышались топот и крики: "Стой! Стой!"
- Должно быть, снова анархисты, - выглянув в окно, сказал Шверник.
- Сегодня охрану города несет вторая латышская рота. При латышах не разгуляются! - как бы между прочим заметил Куйбышев, продолжая прерванный грозою разговор. - Конечно, человек, оказавшийся в чуждой ему среде, почувствует себя одиноким. Не ищи случайных знакомств, не вступай в разговоры с первым встречным. Разведчик должен быть храбрым, но не имеет нрава играть своей жизнью.
- Необдуманные, поспешные действия - бессмысленны, более того, вредны, - заметил Николай Михайлович.
- Ну а если обстоятельства потребуют, может разведчик рисковать собой?
Куйбышев строго посмотрел на меня:
- Прежде всего разведчик никогда не должен дрогнуть перед лицом тех опасностей, с которыми он может встретиться. Но для этого он должен обладать мужеством, быть способным принять смелое решение, иногда даже пойти на разумный риск. Однако при этом разведчик обязан сделать все, чтобы не погубить дело, а главное, не допустить гибели других, если гибель его самого неизбежна.
- Легко сказать: не допустить...
- Согласен, все предусмотреть, предвидеть невозможно. Бывают и жертвы. Вот ты сказал, что предпочел бы пойти в армию, а не в разведку. А кому поручить эту работу? Офицера царской армии можно назначить либо военруком, либо в штаб как военного специалиста, но не в контрразведку. Конечно, бывают исключения... Но ведь не каждому может быть доверен незримый пост. Согласен? Именно поэтому мы и беседуем с тобой.
И я ответил просто и кратко:
- Согласен. Раз надо, пойду!
- Вижу, что не ошиблись, и рад за тебя, - подвел итог Валериан Владимирович. - А теперь нам остается ждать, когда ты начнешь действовать.
- Не просто действовать, а с умом! - улыбнулся Николай Михайлович.
Только теперь я заметил, как посветлело за окнами - начинался новый день. А для меня начиналась новая жизнь.
- Николай Михайлович, давай проводим Славу, а заодно заглянем на телеграф, - и Куйбышев снял со спинки стула свой пиджак и набросил его на плечи. - Если возражений нет, то пошли. А тебя, Слава, я хочу попросить, чтобы ты особо понаблюдал за эсерами. Нам очень важно знать об их связях с чехословацким командованием и вообще об их замыслах, планах... Ну, успеха тебе!
Первые шаги
В тупичке под раскидистыми вязами укрылся небольшой деревянный особняк - заурядное жилье какой-то дворянской или чиновничьей семьи. Особняк казался заброшенным, двор зарос бурьяном. Но по описанию это и был тот дом, в котором разместился штаб контрразведки.
Лишь только я поднялся по ступеням парадного входа, как из-за двери появился часовой и преградил мне дорогу.
- Вам куда?
- К товарищу Семенову.
- Пропусти! - приказал часовому оказавшийся рядом мужчина в кожаной куртке.
Он вошел в особняк вслед за мной и повел меня по широкой деревянной лестнице на антресоли.
- А по какому делу? - поинтересовался незнакомец.
- От товарища Куйбышева, - ответил я.
- Понятно, - произнес он и открыл дверь одной из комнат: - Тебе сюда.
В большой, почти совершенно пустой комнате за письменным столом сидел человек и чистил наган. Он взглянул на меня и продолжал заниматься своим делом.
- Мне нужно видеть товарища Семенова.
- Вот и смотри, - ответил он, ловко собирая револьвер.
Я помнил Семенова по 1916 году, но сейчас не мог бы поручиться, что это он.
- Присаживайся. И не смотри так, будто знал меня раньше, а теперь усомнился в моей личности.
Я протянул ему записку Куйбышева, он прочитал ее, аккуратно сложил и спрятал во внутренний карман пиджака. Затем вышел из-за стола, подошел к висевшему на стене зеркалу, заглянул в него и рассмеялся:
- Сегодня, наверное, и мать родная не узнала бы меня, С ребятами из ЧК за бандитами охотились. Для такого случая пришлось волосы перекрасить и загримироваться... Да садись же, не заставляй повторять без надобности.
Я сел.
- Слесарь? - глядя на меня в упор, спросил Семенов и, не дожидаясь моего ответа, продолжал: - Только и слесаря разные бывают. Так что за рабочее звание не спрячешься. Вон кулачье от войны на заводы подалось. А сейчас выползают и тоже пролетариями прикидываются: мы, дескать, рабочие! Словом, выкладывай как на духу, из каких племен и народов происходишь, сколько лет стоял за тисками.
Мне показался обидным тон Семенова, но я сдержался и спокойно ответил, что зарабатываю на себя с тринадцати лет, что окончил ремесленное училище и с четырнадцатого года работал в Самаре на Трубочном заводе, знал Куйбышева и Шверника и что с детских лет меня знает и Кожевников.
- Что они тебя знают, это хорошо. Но я о тебе должен знать больше, чем ты сам о себе. В нашем деле иначе нельзя, так что ты не обижайся.
Все выходило не так, как рисовалось мне вначале. Я думал, что Семенов начнет рассказывать о героических подвигах контрразведчиков, об их приключениях, наконец, об их опыте, а вот приходится самому подробно рассказать ему о своем детстве, о том, как учился в молитвенном доме у псаломщика в Семенкине, с каким трудом попал в ремесленное училище, о своих "университетах" на паровой мельнице в Клявлино и на Трубочном заводе...
Семенов слушал, не перебивая. А когда я закончил свой рассказ, он неожиданно спросил:
- А что станешь делать, если провалишься на задании?
- Застрелюсь, - не задумываясь, ответил я. Мне казалось, что только такой ответ придется по душе начальнику контрразведки и будет воспринят им как проявление мужества и решимости.
- Просто же у тебя выходит: застрелюсь! Жизнь не окурок, чтобы ею швыряться. Пойми, разведчик должен не только рисковать... Да, кстати, оружие у тебя есть?
- Наган.
- Сдай начхозу и запомни, что пословица "На людях и смерть красна" - не для разведчика. Мы с врагом сходимся один на один, и нужно уметь побеждать его силой ума. Скрытно действовать, скрытно бороться, даже умирать, коли придется, надо уметь скрытно. Вот какая у нас служба! Но умирать нам не велено! С нами ведь может и тайна умереть, а ее всегда надо стараться передать тому, для кого ты ее добывал... Понял?
- Понял!
- Вот и лады. - Семенов встал из-за стола. Поднялся и я. - Ты сиди, махнул он рукой, - это я, чтоб дремоту стряхнуть. Почти трое суток не спал. У нас и такое бывает! Ну так вот. Кое-чему мы тебя подучим, но только кое-чему. Сами пока учимся у профессиональных революционеров, у большевиков-подпольщиков, таких, как Куйбышев, Кобозев, Ногин, Фрунзе, - вот у кого надо учиться. Пятнадцать из тридцати прожитых лет Валериан Владимирович отдал революции. В общей сложности около трех лет просидел в тюрьмах, четыре раза был в ссылке в Сибири, но каждый раз бежал и немедленно включался в борьбу с самодержавием. Был даже такой случай. В 1908 году Валериан Владимирович приехал в Петербург из Каинска с чужим паспортом и случайно встретил здесь владельца этого паспорта, который жил под своей фамилией (кажется, это был какой-то Соколов). Нужно было срочно покинуть Петербург. И Куйбышев решил уехать за границу. Получив с величайшим трудом заграничный паспорт, он узнал, что одному из участников Московского вооруженного восстания угрожает смертная казнь. Не раздумывая, Валериан Владимирович отдал ему заграничный паспорт. Через некоторое время полиция арестовала Куйбышева и снова сослала в Сибирь. Как видишь, есть что у него позаимствовать. На прошлой неделе доложил ему о делах и спрашиваю: какие будут указания от вас, Валериан Владимирович, как от председателя ревкома по обучению сотрудников контрразведки? А он смеется: "Когда шел в подполье, ты получал какие-нибудь указания? Они по наследству нам достались. В тюрьмах и централах, в Петропавловской и Шлиссельбургской крепостях, на каторге и в ссылке их несли как эстафету. Эту эстафету принял Ленин и передал ее нам!.."
Семенов прошелся по комнате, посмотрел в окно, выходившее в сад, и негромко произнес:
- Контрразведку формирует сам Куйбышев. Знать об этом не должен никто! Даже во сне не имеешь права об этом проговориться.
- За сон человек не может отвечать...
- Бабка на печи не отвечает, это верно, - усмехнулся Семенов. - Но у разведчика и во сне рот должен быть на замке, а глаза и уши - настороже... Пьешь?