Страница:
Помню еще, он ребят пить учил. Учил как химик. Какую-то таблетку принимать надо или масло есть. И всегда умел это делать. Никогда не пьянел. В старших классах, когда ребята уже начали прикладываться, были вечера с алкоголем, и он пил, но не пьянел.
Пишут, что он заканчивал химическую спецшколу, но это не так. У нас школа самая обыкновенная, и никаких уклонов в ней не было. Хотя требования были высокие по всем предметам. Директором был ветеран войны Виктор Викторович Шаповалов. Очень строгий, так что была дисциплина.
Яркий эпизод, который запомнили все, был на уроке химии в 9-м или 10-м классе… А Миша учился в химической школе при Менделеевском институте, посещал там занятия два-три раза в неделю, и вся школьная программа была для него уже не интересна. Наша учительница химии Войцеховская Марина Моисеевна, свой предмет читала по учебнику: садилась за учительский стол, открывала книжечку перед собой, так, чтобы нам не было видно. И за ней можно было следить глазами по тексту. Ему было скучно на ее уроках, и он себя безобразно вел. Ну, безобразно, конечно, громко сказано, просто не слушал.
Химию народ знал соответственно, то есть не знал вообще, за редким исключением: ну, Ходорковский, ну, Володя Моисеев и кто-то еще в «мед» собирался поступать. И она ему говорит: «Ты что, самый умный? Ты больше меня знаешь? Тогда иди к доске и рассказывай!» Он пошел и рассказал, и это был единственный урок, который запомнил весь класс, потому что он так все объяснил доходчиво и популярно, что все поняли. Мы на каждой встрече одноклассников это вспоминаем.
Миша был спортивный. Занимался плаваньем и борьбой. Отличником не был, но успевал по всем предметам. Только английским занимался с одним одноклассником, подтягивался по английскому. Участвовал во всех наших компаниях, днях рождения, сейшенах, как тогда говорили.
Класс был очень дружный. И до сих пор собираемся, сейчас ежегодно, в конце июня. А когда в институте еще учились, мы каждый год 1 сентября приходили к Екатерине Васильевне Мелешиной, нашей классной руководительнице: собирались и шли к ней. Потом на какой-то период народ разъехался, разошелся. В первый раз после института мы встретились в 1990-м, через десять лет после окончания школы. Екатерина Васильевна еще преподавала. Пришли в школу, там посидели и потом поехали ко мне. У меня была однокомнатная квартира. Собралось двадцать девять человек.
Миша был с нами. Его спросили: «Где ты? Чего ты? Как ты?» Он так скромно: «Да так, по банковской сфере». Я помню, как все начиналось, мы ведь жили рядом. Он как-то встретил меня на улице и пригласил работать в МЕНАТЕП. А я тогда в Сбербанке работала, и карьера вверх пошла, и я подумала: «У меня и так все замечательно, а тут никому не известный МЕНАТЕП». И отказалась. Потом, конечно, пожалела. Но, видимо, что бог ни делает, все к лучшему.
Он тогда подрабатывал плотником в кооперативе. Еще в школе начал подрабатывать: дворником, в булочной, на почте. Но не афишировал этого, и немногие об этом знали. Такая установка была в семье, папа считал: «Тебе надо?
Пожалуйста, зарабатывай». Семья инженеров. Что там зарабатывали инженеры в те времена? Ничего себе позволить не могли.
В студенческие годы он подрабатывал все время, у него рано родился сын, так что приходилось.
МЕНАТЕПе я не работала, но потом пришла в ЮКОС. Меня позвала одноклассница Надя Богданова, моя хорошая приятельница. В Сбербанке я была начальником операционной части. У них новый отдел открывался, были вакансии, и ей понадобился специалист по ценным бумагам.
– Он любил брать одноклассников к себе на работу? – спросила я.
– Вы знаете, он лично никого не брал. Ну, может быть, приглашал. Со мной был единственный случай, когда он позвал меня в МЕНАТЕП. Но людям, которые к нему обращались, помогал всем: и с работой, и вообще, чем мог. Мне помог получить кредит. Мы покупали квартиру, и мне нужно было время перекрутиться. Лишних денег не было, и мы к нему пришли. Позвонили, сказали, у Надьки свои проблемы, у меня – свои. И он нас принял без звука.
Когда мы звонили, секретари всегда о нас знали. Говорят: «Представьтесь!» И как только скажешь фамилию, соединяют моментально. Возможно, были люди, с которыми он не хотел общаться, и не общался. Но многим нашим помогал, по-разному. Мне дал кредит. Под проценты, все как положено в банке, но вы же понимаете, что было достаточно одного росчерка пера на заявлении, чтобы кредит дали. Людям, которые обращались к нему за помощью, не отказывал никогда. Так или иначе, вопрос решался. Сразу говорил: это я не могу, это я не могу, а могу вот так. Кому-то с квартирой помогал, нескольким одноклассникам с лекарствами, с работой, понятно.
Некоторые не оправдывали доверия. Например, занимали деньги и не отдавали. Он устраивал на работу, а человек показывал себя не с лучшей стороны.
Если его о чем-то просили, советовал: «Ты не говори, что тебе надо там тысяч десять, говори сразу, сколько надо. Ты лучше завысь, но так, чтобы второй раз не обращаться». Это был его принцип. То же касалось работы. Помогал один раз. Если просили – устраивал. А дальше – как хочешь. Никогда никого не вел, не патронировал. Мы с Надеждой скрывали, что мы одноклассницы Ходорковского, это стало известно случайно и уже после его ареста.
При нем не было такого, что вот этих, вот этих, вот этих не трогать, это мои люди.
– То есть на работу брал, а потом относился ко всем одинаково?
– Абсолютно. Другое дело, когда человек из людей Ходорковского проявлял отрицательные качества. Был такой момент. Он нас с Надей позвал… Я не буду называть, о ком шла речь. Он давно не работает в ЮКОСе, вынужден был уволиться, потому что это было уже за гранью. Мишка нас с Надей позвал и сказал: «Девчонки, сделайте все, что угодно, но чтобы его здесь не было».
– А Михаил в МГУ не собирался поступать?
– Насколько мне известно, он всегда собирался в Менделеевку. В МГУ смотрели на пятый пункт, люди даже меняли фамилии. Я думаю, просто не лез на рожон. Он вообще человек, который не лезет на рожон. Мне кажется странной вся эта ситуация, и с ЮКОСом, и вообще, потому что он трезво все всегда оценивает, всегда все рассчитывает, по крайней мере, в бизнесе, на несколько шагов вперед. Он очень осторожен. Так что мы были в шоке. Хотя ему говорили, что это может случиться. Кстати, сегодня было интервью в «Thе Sundау timеs»[13], в котором он впервые назвал фамилию Сечина.
– Да эта фамилия уже фигурирует бог знает сколько…
– Это понятно. Но названа в первый раз. Он никогда не называл никаких фамилий. А теперь сказал, что первое дело Сечин завел из жадности, а второе – из трусости. Почему вдруг заговорил, не знаю. То ли потому, что Сечин сейчас в правительстве… Когда я вижу лицо Сечина, меня просто трясти начинает: филолог с лицом убийцы. Вы знаете, какие слухи, да? Кто-то из правительства пришел к Ходорковскому и сказал: «Вот этому человеку, видимо, Сечину, ты отправишь столько-то». И Миша сказал: «С какой стати?» Якобы с этого все началось. Вот так тривиально. Но я не знаю, насколько это правда.
Студенты
Пишут, что он заканчивал химическую спецшколу, но это не так. У нас школа самая обыкновенная, и никаких уклонов в ней не было. Хотя требования были высокие по всем предметам. Директором был ветеран войны Виктор Викторович Шаповалов. Очень строгий, так что была дисциплина.
Яркий эпизод, который запомнили все, был на уроке химии в 9-м или 10-м классе… А Миша учился в химической школе при Менделеевском институте, посещал там занятия два-три раза в неделю, и вся школьная программа была для него уже не интересна. Наша учительница химии Войцеховская Марина Моисеевна, свой предмет читала по учебнику: садилась за учительский стол, открывала книжечку перед собой, так, чтобы нам не было видно. И за ней можно было следить глазами по тексту. Ему было скучно на ее уроках, и он себя безобразно вел. Ну, безобразно, конечно, громко сказано, просто не слушал.
Химию народ знал соответственно, то есть не знал вообще, за редким исключением: ну, Ходорковский, ну, Володя Моисеев и кто-то еще в «мед» собирался поступать. И она ему говорит: «Ты что, самый умный? Ты больше меня знаешь? Тогда иди к доске и рассказывай!» Он пошел и рассказал, и это был единственный урок, который запомнил весь класс, потому что он так все объяснил доходчиво и популярно, что все поняли. Мы на каждой встрече одноклассников это вспоминаем.
Миша был спортивный. Занимался плаваньем и борьбой. Отличником не был, но успевал по всем предметам. Только английским занимался с одним одноклассником, подтягивался по английскому. Участвовал во всех наших компаниях, днях рождения, сейшенах, как тогда говорили.
Класс был очень дружный. И до сих пор собираемся, сейчас ежегодно, в конце июня. А когда в институте еще учились, мы каждый год 1 сентября приходили к Екатерине Васильевне Мелешиной, нашей классной руководительнице: собирались и шли к ней. Потом на какой-то период народ разъехался, разошелся. В первый раз после института мы встретились в 1990-м, через десять лет после окончания школы. Екатерина Васильевна еще преподавала. Пришли в школу, там посидели и потом поехали ко мне. У меня была однокомнатная квартира. Собралось двадцать девять человек.
Миша был с нами. Его спросили: «Где ты? Чего ты? Как ты?» Он так скромно: «Да так, по банковской сфере». Я помню, как все начиналось, мы ведь жили рядом. Он как-то встретил меня на улице и пригласил работать в МЕНАТЕП. А я тогда в Сбербанке работала, и карьера вверх пошла, и я подумала: «У меня и так все замечательно, а тут никому не известный МЕНАТЕП». И отказалась. Потом, конечно, пожалела. Но, видимо, что бог ни делает, все к лучшему.
Он тогда подрабатывал плотником в кооперативе. Еще в школе начал подрабатывать: дворником, в булочной, на почте. Но не афишировал этого, и немногие об этом знали. Такая установка была в семье, папа считал: «Тебе надо?
Пожалуйста, зарабатывай». Семья инженеров. Что там зарабатывали инженеры в те времена? Ничего себе позволить не могли.
В студенческие годы он подрабатывал все время, у него рано родился сын, так что приходилось.
МЕНАТЕПе я не работала, но потом пришла в ЮКОС. Меня позвала одноклассница Надя Богданова, моя хорошая приятельница. В Сбербанке я была начальником операционной части. У них новый отдел открывался, были вакансии, и ей понадобился специалист по ценным бумагам.
– Он любил брать одноклассников к себе на работу? – спросила я.
– Вы знаете, он лично никого не брал. Ну, может быть, приглашал. Со мной был единственный случай, когда он позвал меня в МЕНАТЕП. Но людям, которые к нему обращались, помогал всем: и с работой, и вообще, чем мог. Мне помог получить кредит. Мы покупали квартиру, и мне нужно было время перекрутиться. Лишних денег не было, и мы к нему пришли. Позвонили, сказали, у Надьки свои проблемы, у меня – свои. И он нас принял без звука.
Когда мы звонили, секретари всегда о нас знали. Говорят: «Представьтесь!» И как только скажешь фамилию, соединяют моментально. Возможно, были люди, с которыми он не хотел общаться, и не общался. Но многим нашим помогал, по-разному. Мне дал кредит. Под проценты, все как положено в банке, но вы же понимаете, что было достаточно одного росчерка пера на заявлении, чтобы кредит дали. Людям, которые обращались к нему за помощью, не отказывал никогда. Так или иначе, вопрос решался. Сразу говорил: это я не могу, это я не могу, а могу вот так. Кому-то с квартирой помогал, нескольким одноклассникам с лекарствами, с работой, понятно.
Некоторые не оправдывали доверия. Например, занимали деньги и не отдавали. Он устраивал на работу, а человек показывал себя не с лучшей стороны.
Если его о чем-то просили, советовал: «Ты не говори, что тебе надо там тысяч десять, говори сразу, сколько надо. Ты лучше завысь, но так, чтобы второй раз не обращаться». Это был его принцип. То же касалось работы. Помогал один раз. Если просили – устраивал. А дальше – как хочешь. Никогда никого не вел, не патронировал. Мы с Надеждой скрывали, что мы одноклассницы Ходорковского, это стало известно случайно и уже после его ареста.
При нем не было такого, что вот этих, вот этих, вот этих не трогать, это мои люди.
– То есть на работу брал, а потом относился ко всем одинаково?
– Абсолютно. Другое дело, когда человек из людей Ходорковского проявлял отрицательные качества. Был такой момент. Он нас с Надей позвал… Я не буду называть, о ком шла речь. Он давно не работает в ЮКОСе, вынужден был уволиться, потому что это было уже за гранью. Мишка нас с Надей позвал и сказал: «Девчонки, сделайте все, что угодно, но чтобы его здесь не было».
– А Михаил в МГУ не собирался поступать?
– Насколько мне известно, он всегда собирался в Менделеевку. В МГУ смотрели на пятый пункт, люди даже меняли фамилии. Я думаю, просто не лез на рожон. Он вообще человек, который не лезет на рожон. Мне кажется странной вся эта ситуация, и с ЮКОСом, и вообще, потому что он трезво все всегда оценивает, всегда все рассчитывает, по крайней мере, в бизнесе, на несколько шагов вперед. Он очень осторожен. Так что мы были в шоке. Хотя ему говорили, что это может случиться. Кстати, сегодня было интервью в «Thе Sundау timеs»[13], в котором он впервые назвал фамилию Сечина.
– Да эта фамилия уже фигурирует бог знает сколько…
– Это понятно. Но названа в первый раз. Он никогда не называл никаких фамилий. А теперь сказал, что первое дело Сечин завел из жадности, а второе – из трусости. Почему вдруг заговорил, не знаю. То ли потому, что Сечин сейчас в правительстве… Когда я вижу лицо Сечина, меня просто трясти начинает: филолог с лицом убийцы. Вы знаете, какие слухи, да? Кто-то из правительства пришел к Ходорковскому и сказал: «Вот этому человеку, видимо, Сечину, ты отправишь столько-то». И Миша сказал: «С какой стати?» Якобы с этого все началось. Вот так тривиально. Но я не знаю, насколько это правда.
Студенты
Эта листовка выложена на сайте группы поддержки Михаила Ходорковского «Совесть», а передала ее им выпускница МХТИ Татьяна Эдельштейн.
Заметка об отряде по уборке картошки «Спутник-83», которую я процитировала, подписана двумя фамилиями: М. Ходорковский, командир отряда и Д. Мурзин, комиссар. Она вполне в духе того времени с отчетом о количестве убранных тонн «сочных корнеплодов» (это о свекле), о ремонте ферм и передовиках труда.
Дмитрия Мурзина я нашла на сайте Одноклассники. ru, и он мне ответил:
«Я был очень хорошо знаком с Мишей, хотя учился с ним и не в одной группе, но на одном факультете. Много пересекались, в том числе и по комсомольской работе, и не только. Последний раз я видел его, правда, году в 91-м перед своим отъездом на работу во Францию…
Есть даже одна заметка, которую я написал в 84-м году и поставил Мишу в соавторы. Текст настолько глупый, что всю ответственность беру на себя.
В Менделеевке есть много людей, которые хорошо помнят Ходорковского, не знаю только, захотят ли общаться на эту тему. Что касается меня, то вне зависимости от Ваших взглядов, Вы услышите о нем только хорошее».
Это закономерность. Из нескольких десятков писем, которые я получила в ответ от выпускников МХТИ, резко отрицательным было только одно и содержало отказ от общения без объяснений причин.
Просто парадоксально, что на человека, обвиненного во многих преступлениях, приговоренного к тринадцати годам лишения свободы, оказалось архитрудно найти надежный компромат. В негативном плане высказываются люди либо явно заинтересованные, например, владельцы бизнеса в России, не намеренные его терять. Либо обиженные, например уволенные Ходорковским из ЮКОСа. Либо это информация из вторых, третьих рук.
Например, мне с возмущением рассказывали, что им с возмущением рассказывали, что Ходорковский на картошке студентов гонял нещадно и заставлял работать по выходным. Судя по результату (отряд «Спутник-83» был в числе победителей соцсоревнования), это вроде бы похоже на правду. Но из «бойцов» того отряда не подтвердил никто.
«Кто же вам теперь о нем плохо скажет», – заметила мне Валерия Новодворская.
Человек в «мертвом доме». То есть почти мертв. А о мертвых либо хорошо, либо ничего.
Впрочем, люди, лично его знавшие, как правило, утверждали, что этические соображения ни при чем. Просто хороший парень, и все…
Итак, 1980 год.
«Время, как теперь воспринимаю, было золотое – расцвет застоя, – писал мне однокурсник Ходорковского Сергей Кушнеров. – Кто хотел и умел, уже мог быть свободным, а страх еще сдерживал диких людей от дикости. И Москва совсем другая. Деревянный домик с деревянным тротуаром! – в прямой видимости Кремля (правда, скрыт каким-то огромным лозунгом), дворик прямо как с картин XIX века: травка, дорожки протоптанные – просто чудо! Недалеко от Военторга – двухэтажные домики с садиками – прямо как из романа Булгакова».
У меня менее романтические воспоминания. Это год смерти Высоцкого. Он умер летом, в полупустой Москве.
В июле – олимпиада. Москвичей выпроваживают из Москвы всеми правдами и неправдами. В народе ходят слухи о взрывоопасных подарках иностранных гостей: «Представляешь, обронят специально красивую ручку, а ребенок поднимет – и она взорвется у него в руках». И люди сами уезжают, напуганные пропагандой. Куда подальше. В основном на юга. И Москва пустеет.
Вступительные испытания в ВУЗах перенесены, видимо, по той же причине. Чтобы абитуриенты не болтались под ногами и не лезли общаться с иностранцами. Обычно в МГУ и элитных институтах экзамены проводились раньше – в начале июля. В остальных – в августе. Теперь везде в начале июля. И многие решают не рисковать и идти в ВУЗ попроще, чтобы поступить наверняка.
Но Михаил и не собирается в МГУ, его интересует прикладная наука. Поступает в МХТИ, на факультет ИХТ («Инженерный химико-технологический»), «Кафедру химии и технологии высокомолекулярных соединений» (ХВС). Кафедра номер 42. Будущая специальность: ракетное топливо и пороха. На кафедре работают известные ученые, и есть возможность заниматься именно прикладной наукой и в будущем работать на производстве и, может быть, стать директором завода, о чем он мечтает с детства…
Дмитрий Мурзин сейчас – профессор университета Або Академи в Финляндии, и мы общаемся по скайпу.
«Я услышал о нем после первой сессии, – говорит он. – Тогда вывесили списки тех, кто закончил, и с какими оценками. Там было несколько отличников, сдавших экзамены на все пятерки, и меня интересовало, кто еще столь же успешен. Ходорковский был среди них».
«Учился он вообще очень хорошо, – вспоминает одногруппник Михаила Сергей Ельченинов. – Причем знания были не липовые.
Преподаватели его любили почти все. На первом курсе Историю КПСС вела у нас Сара Яковлевна Черноморская – колоритнейшая старуха, отличный лектор, так она Мишу просто обожала»…
В институте будущий миллиардер держался особняком и человеком был не особенно компанейским: в КВН не играл, и душой компании не являлся. Типичный технарь.
Мужская половина группы И-15 разделилась на три части: иногородние, москвичи и Михаил.
Но в помощи одногруппникам он не отказывал никогда: занимался, давал списывать и даже подсказывал на экзаменах.
«На втором курсе у меня были долги, всех должников загнали в аудиторию, где шел семинар у группы Миши, – вспоминает Олег Куликов, учившийся на том же курсе, но в другой группе. – Мы сидели рядом, я ни в зуб ногой. Шепчу: «Миш, помоги!» Он мне и нарисовал то, что нужно».
Примерно тогда же началось изучение еще одного предмета, в котором «технарь» Ходорковский оказался неожиданно успешен. Это политэкономия.
В городской студенческой олимпиаде он участвовал вместе с Дмитрием Мурзиным. «Институт занял первое место в командном зачете, – вспоминает Дмитрий. – Я стал третьим, а он четвертым. У меня даже есть где-то заметка как раз, где нас поздравляют».
«Один из нас гордился тем, что на олимпиаде по политэкономии вузов Москвы команда МХТИ, в которой он участвовал, нокаутировала команду признанных фаворитов экономического факультета МГУ», – напишут потом Ходорковский и Невзлин в книге «Человек с рублем».
На первом или на втором курсе ребятам с хорошей успеваемостью стали предлагать заниматься комсомольской работой. Считалось, что у них есть время и для общественной нагрузки.
Так Миша попал в комитет комсомола.
Его будущий друг и партнер по бизнесу Леонид Невзлин потом будет утверждать, что они верили в социализм: «Давайте скажем, что так». Мне странно это слышать. Уже тогда, в начале 80-х в моей семье в это не верил никто. Даже Стругацкие казались слишком советскими. И все другие мотивы для занятий комсомольской работой, кроме денег и карьеры, я считала чистым лицемерием. Да и сейчас мне трудно поверить в их искренность.
«У нас на факультете было несколько человек, которые учились на пять ноль, – вспоминает Мурзин. – И только один получал ленинскую стипендию. Тот, кто имел пять ноль, и занимался комсомольской работой. Семь факультетов, семь человек. И было еще два именных стипендиата. Одна студентка была стипендиатом имени академика Баха, это известный биохимик. И стипендию имени академика Шорыгина, российского химика-органика, получал Ходорковский. Мишина фотография висела на доске почета рядом с ректоратом».
Комсомол – ступенька в карьере. Да и выгодно «верить». Отличник может претендовать только на повышенную стипендию. На первых курсах 63 рубля, на старших – 68. Комсомольский активист – на именную: от 75 до 100 рублей. 100 рублей – это ленинская.
Но не всем быть диссидентами. Большинство людей пытаются жить в том обществе, в котором им довелось родиться. И приспосабливаются, и «крутятся», и строят жизнь и карьеру так, как это общество позволяет.
Сейчас либералы от Панюшкина до Улицкой считают своим долгом для порядка пнуть Ходорковского за комсомольское прошлое.
Мне не хотелось к этому присоединяться, а ничего хорошего я сказать не могла, поскольку к активным комсомольцам всегда относилась с насмешливым презрением. Поэтому надеялась миновать эту тему вскользь, почти не касаясь.
Но не дали его институтские знакомые, заявив, что карьера здесь совершенно ни при чем: «Михаил искренне верил в комсомол, как в организацию».
И то же самое говорил он сам.
И его мама.
Ходорковский объяснил мне так: «Для Вас и всех прочих «гуманитариев» это – идеологическая организация, для меня и прочих «технарей» – форма подготовки линейных руководителей (оргработа, ССО[14] и т. д.). Если бы у нас кого-то «понесло» обсуждать и сравнивать теории Адама Смита с Кейнсом, то все посмотрели бы, как на придурка. Не наше дело. Наше дело – чтобы ракеты летали».
По-моему, дело здесь не в различии между «технарями» и «гуманитариями», а в разном, теоретическом или практическом, складе ума.
Михаил Борисович – практик, и Комсомол для него всего лишь инструмент.
И я (физик), и Людмила Улицкая (биолог), и мои университетские друзья, в основном, с физфака, мехмата и ВМК – не гуманитарии, но безусловно теоретики, а то и созерцатели…
«После второго курса мы были на общеинженерной практике в г. Каунасе на комбинате синтетических волокон, – вспоминает Сергей Ельченинов. – Михаил был в другой половине группы, и с нами не ездил.
Мы жили в общежитии Каунасского политехнического института. Ночью 22 июня толпа местных пацанов горланила под окнами песни на немецком и кричала «Зиг хайль» и «Русс Иван сдавайся». К счастью, у нас хватило ума не выйти на групповые разборки. Но накануне отъезда было решено оставить письмо-обращение к местному населению».
«Обращение» напоминало письмо казаков турецкому султану: «… а если вы по ночам «Зиг Хайль» кричать будете, то танк с постамента может съехать…» Сочиняли вместе, а записывал Сергей.
Студенты уехали, а розовая матерчатая салфетка, исписанная шариковой ручкой, осталась лежать на столе рядом с пузатым графином.
«Наверное, эта салфетка до сих пор подшита в каком-нибудь «деле», – пишет Сергей Ельченинов. – Когда вернулись в институт, декан сказал, что всей мужской половине группы необходимо подойти для беседы к начальнику первого отдела, потому что пришла «телега» из каунасского политеха с требованием разобраться и примерно наказать.
Начальник первого отдела, пожилой, возможно воевавший, дядька с белорусской фамилией «Друца», для беседы, а вернее допроса, вызывал по одному. Мы решили говорить все, как было, но не указывать на того, кто писал. Так и сделали. Объяснительные наши собрали, подшили.
Потом Друца пригласил всех вместе и выслушал групповой рассказ. Спросил: «Так кто же писал?», мы ответили: «Вместе». Он отпустил нас с миром и даже пальцем не погрозил. Я тогда, честно говоря, испугался, потому что отчислить могли на раз-два.
Месяца через три подходит ко мне Михаил и сообщает, что был у Друцы, и тот ему сказал, что ответ на каунасскую «телегу» не удовлетворил руководство, и они требуют конкретного автора салфеточного письма и готовы провести графологическую экспертизу. Я сказал, что писал я, и почему писал. После этого оставалось только ждать последствий.
Недели через две, перед самым Новым годом, подходит ко мне Михаил и говорит, что про салфетку можно забыть, и последствий никаких не будет. И не было. Не знаю, какую роль он в этом сыграл и какие у него были отношения с первым отделом, но тогда большой камень упал с моей души, и за это я Михаилу очень признателен»…
1983-й. Осень. Тот самый отряд «Спутник-83». Талдомский район. Село Кошелево. Ходорковский – командир. Дмитрий Мурзин – комиссар. Задача первого – организационная, обеспечить работой и нормальным заработком, и чтобы баня работала, и ребята были довольны, второго – подавать пример.
«Мы с ним долго обсуждали, что хотеть от картошки, – говорит мне Дмитрий. – Он ставил задачу: заработать денег честным трудом. На картошке это очень сложно. Но идея мне понравилось.
Я уж точно не помню цифры, но приблизительно. Если за три недели мы заработали 100 рублей, то те, кто занял второе место – пятьдесят, а некоторые вообще оказались в минусе.
Как это было достигнуто, не помню. Вопросами нарядов я стал заниматься позже, когда уже работал мастером в стройотрядах». «Закрыть наряд» – это уговорить заказчика принять работу, даже сделанную не очень качественно. У Ходорковского получалось…
Подозреваю, что не всем «бойцам» отряда «Спутник-83» нравилось слишком серьезное отношение к мероприятию их командира.
Олег Куликов был в том отряде. «Наш факультет разместили в здоровенном бараке, очень длинном, – вспоминает он. – Коридорная система, множество комнат. Человек по шесть в каждой. Утром подъем, завтрак, всем на работу. Миша тоже идет, хотя командир и не обязан. Но он шел с нами, работал наравне со всеми, картошку таскал. У физхимиков командир, помню, злодей был совершенно. Гонял все время своих ребят. А у нас тихо, спокойно. Даже выдали премию по итогам работы, тем, кто ходил каждый день, у кого не было пропусков. И Дима с Мишей отказались от денег в их пользу. Премировали несколько человек. Те, кто болел или сачковал, получили по пятьдесят рублей, а мы – по сто.
А что по выходным заставлял работать – чего не было, того не было. Выходной – это выходной. В выходной мы в баню ходили, так что, какая картошка?»
Словно перепутали. Словно физхимики решили, что Ходорковский был у них командиром, и потом рассказывали всем, какой он зверь. Можно понять. Зверь-командир на принудительных работах, а тут еще телепропаганда о злодее Ходорковском, якобы заказавшем несколько убийств[15]. Конечно, Ходорковский! Кто же еще?
«Не думаю, что он мог заставить ребят работать по выходным, – вспоминает Мурзин. – Кроме него был еще представитель факультета, член партийной организации, комиссар, так что и не заставишь.
Я помню, как мой брат приехал на картошку. И мы сидели втроем, пили водку, разговаривали за жизнь, и все было совершенно замечательно. Мой брат до сих пор с гордостью вспоминает свое личное знакомство с Ходорковским».
«Мы все там работали «по-настоящему», – пишет мне Сергей Ельченинов. – Заняли первое место по району и получили почетную грамоту от райкома КПСС. И вообще было здорово. Что касается выпивки в колхозе, то поставлено все было грамотно: портвейн «Калхети» в местном сельмаге закончился в первую же неделю, и последующие поставки напитков были скудными и нерегулярными. Но была удивительная атмосфера: мы тогда (я-то точно) почувствовали студенческое братство. По вечерам обсуждали насущные проблемы наших трудовых будней и выступали горячо, в том числе и Михаил. Было настоящее соревнование бригад»…
Кроме картошки студентов мужского пола ждало еще одно сомнительное развлечение: военная кафедра.
«Институтская военная кафедра находилась на Полежаевской, – вспоминает Сергей Кушнеров. – Оттуда надо было ехать автобусом. Место серое, зачуханное. Промышленное место. Четырехэтажное кирпичное здание. Справа – товарная станция, возле путей свалены бревна и доски. Иногда студентов заставляли красть оттуда стройматериалы для нужд военной кафедры. С левой стороны – майонезный завод. В результате в кафедральной столовой всегда в достатке наблюдался майонез.
Занятия были скучны, агитация – заорганизована, и наши души это не трогало: у меня эта ситуация вызывала в душе цитату из «Швейка»: Diе gаnzе tsсhеsсhisсhе Vоlk sind diе Simulаntеnbаndе[16]. Внешний вид и правила поведения жестко регламентированы.
Важной проблемой для нас была стрижка. Определение уставное: «Прическа должна быть короткой и аккуратной». Т. е. стричься на лысо нельзя, а достаточность длины определялась так: волосы не должны захватываться рукой. Идеал – шарик с 2—3-см однородным газончиком. За этим следили строго. Народ мучился, переживал, но ведь в армии еще хуже».
Иногда студентов отлавливали по длине волос и скопом отправляли стричься в специальную, «ассоциированную» парикмахерскую, где стригли с фантастической скоростью, и результат соответствовал идеалу военной кафедры.
Не знаю, приходилось ли Мише Ходорковскому бывать в «ассоциированной» парикмахерской, но на всех его ранних фотографиях присутствует пышная шевелюра много длиннее пресловутых трех сантиметров и усы.
«Попадались на стрижку, по-моему, все, кроме девчонок (они, кстати, тоже наравне с пацанами прошли всю военку, за исключением сборов), – вспоминает Сергей Ельченинов. – Особой любовью к вопросам прически отличался препод по общевойсковым дисциплинам майор Замятин. Коронная фраза: «А вы, товарищ студент, можете вообще не подстригаться…»
Июль 1984-го. База артвооружения под городом Скопин. Военные сборы. Михаил вместе со всеми марширует, приносит присягу и таскает ящики со снарядами. Ему идет военная форма и как товарищ по казарме он вполне.
«Назывались мы «курсантами», и на погонах была буква «К», – пишет мне Сергей Кушнеров. – Первое время всех мучили ноги, стертые сапогами, потом – нехватка калорий. Нет, кормили сытно. То есть кишечник вроде набит кашей и макаронами, но физические нагрузки так возросли, что еда не успевала усвоиться, и уровень глюкозы в крови падал. Жутко хотелось сладкого, и мы очень мерзли ночами. Только накрывшись одеялом, шинелью и матрасом можно было согреться. Теперь понимаю: нехватка глюкозы – кровь не грела.
Когда студенты заступали в караул, по части объявлялось предупреждение, так как студентам все равно: могут и подстрелить, если, например, пьяный прапорщик решит путь через забор сократить. Кто-то невнимательно прочитал «Табель поста» – инструкцию по охраняемому объекту – ив результате положил в грязь целого полковника и взвод. И они ждали, лежа в луже, пока не придет начальник караула и не освободит их. Считалось, что студенты трудноуправляемы и малоразумны.
Заметка об отряде по уборке картошки «Спутник-83», которую я процитировала, подписана двумя фамилиями: М. Ходорковский, командир отряда и Д. Мурзин, комиссар. Она вполне в духе того времени с отчетом о количестве убранных тонн «сочных корнеплодов» (это о свекле), о ремонте ферм и передовиках труда.
Дмитрия Мурзина я нашла на сайте Одноклассники. ru, и он мне ответил:
«Я был очень хорошо знаком с Мишей, хотя учился с ним и не в одной группе, но на одном факультете. Много пересекались, в том числе и по комсомольской работе, и не только. Последний раз я видел его, правда, году в 91-м перед своим отъездом на работу во Францию…
Есть даже одна заметка, которую я написал в 84-м году и поставил Мишу в соавторы. Текст настолько глупый, что всю ответственность беру на себя.
В Менделеевке есть много людей, которые хорошо помнят Ходорковского, не знаю только, захотят ли общаться на эту тему. Что касается меня, то вне зависимости от Ваших взглядов, Вы услышите о нем только хорошее».
Это закономерность. Из нескольких десятков писем, которые я получила в ответ от выпускников МХТИ, резко отрицательным было только одно и содержало отказ от общения без объяснений причин.
Просто парадоксально, что на человека, обвиненного во многих преступлениях, приговоренного к тринадцати годам лишения свободы, оказалось архитрудно найти надежный компромат. В негативном плане высказываются люди либо явно заинтересованные, например, владельцы бизнеса в России, не намеренные его терять. Либо обиженные, например уволенные Ходорковским из ЮКОСа. Либо это информация из вторых, третьих рук.
Например, мне с возмущением рассказывали, что им с возмущением рассказывали, что Ходорковский на картошке студентов гонял нещадно и заставлял работать по выходным. Судя по результату (отряд «Спутник-83» был в числе победителей соцсоревнования), это вроде бы похоже на правду. Но из «бойцов» того отряда не подтвердил никто.
«Кто же вам теперь о нем плохо скажет», – заметила мне Валерия Новодворская.
Человек в «мертвом доме». То есть почти мертв. А о мертвых либо хорошо, либо ничего.
Впрочем, люди, лично его знавшие, как правило, утверждали, что этические соображения ни при чем. Просто хороший парень, и все…
Итак, 1980 год.
«Время, как теперь воспринимаю, было золотое – расцвет застоя, – писал мне однокурсник Ходорковского Сергей Кушнеров. – Кто хотел и умел, уже мог быть свободным, а страх еще сдерживал диких людей от дикости. И Москва совсем другая. Деревянный домик с деревянным тротуаром! – в прямой видимости Кремля (правда, скрыт каким-то огромным лозунгом), дворик прямо как с картин XIX века: травка, дорожки протоптанные – просто чудо! Недалеко от Военторга – двухэтажные домики с садиками – прямо как из романа Булгакова».
У меня менее романтические воспоминания. Это год смерти Высоцкого. Он умер летом, в полупустой Москве.
В июле – олимпиада. Москвичей выпроваживают из Москвы всеми правдами и неправдами. В народе ходят слухи о взрывоопасных подарках иностранных гостей: «Представляешь, обронят специально красивую ручку, а ребенок поднимет – и она взорвется у него в руках». И люди сами уезжают, напуганные пропагандой. Куда подальше. В основном на юга. И Москва пустеет.
Вступительные испытания в ВУЗах перенесены, видимо, по той же причине. Чтобы абитуриенты не болтались под ногами и не лезли общаться с иностранцами. Обычно в МГУ и элитных институтах экзамены проводились раньше – в начале июля. В остальных – в августе. Теперь везде в начале июля. И многие решают не рисковать и идти в ВУЗ попроще, чтобы поступить наверняка.
Но Михаил и не собирается в МГУ, его интересует прикладная наука. Поступает в МХТИ, на факультет ИХТ («Инженерный химико-технологический»), «Кафедру химии и технологии высокомолекулярных соединений» (ХВС). Кафедра номер 42. Будущая специальность: ракетное топливо и пороха. На кафедре работают известные ученые, и есть возможность заниматься именно прикладной наукой и в будущем работать на производстве и, может быть, стать директором завода, о чем он мечтает с детства…
Дмитрий Мурзин сейчас – профессор университета Або Академи в Финляндии, и мы общаемся по скайпу.
«Я услышал о нем после первой сессии, – говорит он. – Тогда вывесили списки тех, кто закончил, и с какими оценками. Там было несколько отличников, сдавших экзамены на все пятерки, и меня интересовало, кто еще столь же успешен. Ходорковский был среди них».
«Учился он вообще очень хорошо, – вспоминает одногруппник Михаила Сергей Ельченинов. – Причем знания были не липовые.
Преподаватели его любили почти все. На первом курсе Историю КПСС вела у нас Сара Яковлевна Черноморская – колоритнейшая старуха, отличный лектор, так она Мишу просто обожала»…
В институте будущий миллиардер держался особняком и человеком был не особенно компанейским: в КВН не играл, и душой компании не являлся. Типичный технарь.
Мужская половина группы И-15 разделилась на три части: иногородние, москвичи и Михаил.
Но в помощи одногруппникам он не отказывал никогда: занимался, давал списывать и даже подсказывал на экзаменах.
«На втором курсе у меня были долги, всех должников загнали в аудиторию, где шел семинар у группы Миши, – вспоминает Олег Куликов, учившийся на том же курсе, но в другой группе. – Мы сидели рядом, я ни в зуб ногой. Шепчу: «Миш, помоги!» Он мне и нарисовал то, что нужно».
Примерно тогда же началось изучение еще одного предмета, в котором «технарь» Ходорковский оказался неожиданно успешен. Это политэкономия.
В городской студенческой олимпиаде он участвовал вместе с Дмитрием Мурзиным. «Институт занял первое место в командном зачете, – вспоминает Дмитрий. – Я стал третьим, а он четвертым. У меня даже есть где-то заметка как раз, где нас поздравляют».
«Один из нас гордился тем, что на олимпиаде по политэкономии вузов Москвы команда МХТИ, в которой он участвовал, нокаутировала команду признанных фаворитов экономического факультета МГУ», – напишут потом Ходорковский и Невзлин в книге «Человек с рублем».
На первом или на втором курсе ребятам с хорошей успеваемостью стали предлагать заниматься комсомольской работой. Считалось, что у них есть время и для общественной нагрузки.
Так Миша попал в комитет комсомола.
Его будущий друг и партнер по бизнесу Леонид Невзлин потом будет утверждать, что они верили в социализм: «Давайте скажем, что так». Мне странно это слышать. Уже тогда, в начале 80-х в моей семье в это не верил никто. Даже Стругацкие казались слишком советскими. И все другие мотивы для занятий комсомольской работой, кроме денег и карьеры, я считала чистым лицемерием. Да и сейчас мне трудно поверить в их искренность.
«У нас на факультете было несколько человек, которые учились на пять ноль, – вспоминает Мурзин. – И только один получал ленинскую стипендию. Тот, кто имел пять ноль, и занимался комсомольской работой. Семь факультетов, семь человек. И было еще два именных стипендиата. Одна студентка была стипендиатом имени академика Баха, это известный биохимик. И стипендию имени академика Шорыгина, российского химика-органика, получал Ходорковский. Мишина фотография висела на доске почета рядом с ректоратом».
Комсомол – ступенька в карьере. Да и выгодно «верить». Отличник может претендовать только на повышенную стипендию. На первых курсах 63 рубля, на старших – 68. Комсомольский активист – на именную: от 75 до 100 рублей. 100 рублей – это ленинская.
Но не всем быть диссидентами. Большинство людей пытаются жить в том обществе, в котором им довелось родиться. И приспосабливаются, и «крутятся», и строят жизнь и карьеру так, как это общество позволяет.
Сейчас либералы от Панюшкина до Улицкой считают своим долгом для порядка пнуть Ходорковского за комсомольское прошлое.
Мне не хотелось к этому присоединяться, а ничего хорошего я сказать не могла, поскольку к активным комсомольцам всегда относилась с насмешливым презрением. Поэтому надеялась миновать эту тему вскользь, почти не касаясь.
Но не дали его институтские знакомые, заявив, что карьера здесь совершенно ни при чем: «Михаил искренне верил в комсомол, как в организацию».
И то же самое говорил он сам.
И его мама.
Ходорковский объяснил мне так: «Для Вас и всех прочих «гуманитариев» это – идеологическая организация, для меня и прочих «технарей» – форма подготовки линейных руководителей (оргработа, ССО[14] и т. д.). Если бы у нас кого-то «понесло» обсуждать и сравнивать теории Адама Смита с Кейнсом, то все посмотрели бы, как на придурка. Не наше дело. Наше дело – чтобы ракеты летали».
По-моему, дело здесь не в различии между «технарями» и «гуманитариями», а в разном, теоретическом или практическом, складе ума.
Михаил Борисович – практик, и Комсомол для него всего лишь инструмент.
И я (физик), и Людмила Улицкая (биолог), и мои университетские друзья, в основном, с физфака, мехмата и ВМК – не гуманитарии, но безусловно теоретики, а то и созерцатели…
«После второго курса мы были на общеинженерной практике в г. Каунасе на комбинате синтетических волокон, – вспоминает Сергей Ельченинов. – Михаил был в другой половине группы, и с нами не ездил.
Мы жили в общежитии Каунасского политехнического института. Ночью 22 июня толпа местных пацанов горланила под окнами песни на немецком и кричала «Зиг хайль» и «Русс Иван сдавайся». К счастью, у нас хватило ума не выйти на групповые разборки. Но накануне отъезда было решено оставить письмо-обращение к местному населению».
«Обращение» напоминало письмо казаков турецкому султану: «… а если вы по ночам «Зиг Хайль» кричать будете, то танк с постамента может съехать…» Сочиняли вместе, а записывал Сергей.
Студенты уехали, а розовая матерчатая салфетка, исписанная шариковой ручкой, осталась лежать на столе рядом с пузатым графином.
«Наверное, эта салфетка до сих пор подшита в каком-нибудь «деле», – пишет Сергей Ельченинов. – Когда вернулись в институт, декан сказал, что всей мужской половине группы необходимо подойти для беседы к начальнику первого отдела, потому что пришла «телега» из каунасского политеха с требованием разобраться и примерно наказать.
Начальник первого отдела, пожилой, возможно воевавший, дядька с белорусской фамилией «Друца», для беседы, а вернее допроса, вызывал по одному. Мы решили говорить все, как было, но не указывать на того, кто писал. Так и сделали. Объяснительные наши собрали, подшили.
Потом Друца пригласил всех вместе и выслушал групповой рассказ. Спросил: «Так кто же писал?», мы ответили: «Вместе». Он отпустил нас с миром и даже пальцем не погрозил. Я тогда, честно говоря, испугался, потому что отчислить могли на раз-два.
Месяца через три подходит ко мне Михаил и сообщает, что был у Друцы, и тот ему сказал, что ответ на каунасскую «телегу» не удовлетворил руководство, и они требуют конкретного автора салфеточного письма и готовы провести графологическую экспертизу. Я сказал, что писал я, и почему писал. После этого оставалось только ждать последствий.
Недели через две, перед самым Новым годом, подходит ко мне Михаил и говорит, что про салфетку можно забыть, и последствий никаких не будет. И не было. Не знаю, какую роль он в этом сыграл и какие у него были отношения с первым отделом, но тогда большой камень упал с моей души, и за это я Михаилу очень признателен»…
1983-й. Осень. Тот самый отряд «Спутник-83». Талдомский район. Село Кошелево. Ходорковский – командир. Дмитрий Мурзин – комиссар. Задача первого – организационная, обеспечить работой и нормальным заработком, и чтобы баня работала, и ребята были довольны, второго – подавать пример.
«Мы с ним долго обсуждали, что хотеть от картошки, – говорит мне Дмитрий. – Он ставил задачу: заработать денег честным трудом. На картошке это очень сложно. Но идея мне понравилось.
Я уж точно не помню цифры, но приблизительно. Если за три недели мы заработали 100 рублей, то те, кто занял второе место – пятьдесят, а некоторые вообще оказались в минусе.
Как это было достигнуто, не помню. Вопросами нарядов я стал заниматься позже, когда уже работал мастером в стройотрядах». «Закрыть наряд» – это уговорить заказчика принять работу, даже сделанную не очень качественно. У Ходорковского получалось…
Подозреваю, что не всем «бойцам» отряда «Спутник-83» нравилось слишком серьезное отношение к мероприятию их командира.
Олег Куликов был в том отряде. «Наш факультет разместили в здоровенном бараке, очень длинном, – вспоминает он. – Коридорная система, множество комнат. Человек по шесть в каждой. Утром подъем, завтрак, всем на работу. Миша тоже идет, хотя командир и не обязан. Но он шел с нами, работал наравне со всеми, картошку таскал. У физхимиков командир, помню, злодей был совершенно. Гонял все время своих ребят. А у нас тихо, спокойно. Даже выдали премию по итогам работы, тем, кто ходил каждый день, у кого не было пропусков. И Дима с Мишей отказались от денег в их пользу. Премировали несколько человек. Те, кто болел или сачковал, получили по пятьдесят рублей, а мы – по сто.
А что по выходным заставлял работать – чего не было, того не было. Выходной – это выходной. В выходной мы в баню ходили, так что, какая картошка?»
Словно перепутали. Словно физхимики решили, что Ходорковский был у них командиром, и потом рассказывали всем, какой он зверь. Можно понять. Зверь-командир на принудительных работах, а тут еще телепропаганда о злодее Ходорковском, якобы заказавшем несколько убийств[15]. Конечно, Ходорковский! Кто же еще?
«Не думаю, что он мог заставить ребят работать по выходным, – вспоминает Мурзин. – Кроме него был еще представитель факультета, член партийной организации, комиссар, так что и не заставишь.
Я помню, как мой брат приехал на картошку. И мы сидели втроем, пили водку, разговаривали за жизнь, и все было совершенно замечательно. Мой брат до сих пор с гордостью вспоминает свое личное знакомство с Ходорковским».
«Мы все там работали «по-настоящему», – пишет мне Сергей Ельченинов. – Заняли первое место по району и получили почетную грамоту от райкома КПСС. И вообще было здорово. Что касается выпивки в колхозе, то поставлено все было грамотно: портвейн «Калхети» в местном сельмаге закончился в первую же неделю, и последующие поставки напитков были скудными и нерегулярными. Но была удивительная атмосфера: мы тогда (я-то точно) почувствовали студенческое братство. По вечерам обсуждали насущные проблемы наших трудовых будней и выступали горячо, в том числе и Михаил. Было настоящее соревнование бригад»…
Кроме картошки студентов мужского пола ждало еще одно сомнительное развлечение: военная кафедра.
«Институтская военная кафедра находилась на Полежаевской, – вспоминает Сергей Кушнеров. – Оттуда надо было ехать автобусом. Место серое, зачуханное. Промышленное место. Четырехэтажное кирпичное здание. Справа – товарная станция, возле путей свалены бревна и доски. Иногда студентов заставляли красть оттуда стройматериалы для нужд военной кафедры. С левой стороны – майонезный завод. В результате в кафедральной столовой всегда в достатке наблюдался майонез.
Занятия были скучны, агитация – заорганизована, и наши души это не трогало: у меня эта ситуация вызывала в душе цитату из «Швейка»: Diе gаnzе tsсhеsсhisсhе Vоlk sind diе Simulаntеnbаndе[16]. Внешний вид и правила поведения жестко регламентированы.
Важной проблемой для нас была стрижка. Определение уставное: «Прическа должна быть короткой и аккуратной». Т. е. стричься на лысо нельзя, а достаточность длины определялась так: волосы не должны захватываться рукой. Идеал – шарик с 2—3-см однородным газончиком. За этим следили строго. Народ мучился, переживал, но ведь в армии еще хуже».
Иногда студентов отлавливали по длине волос и скопом отправляли стричься в специальную, «ассоциированную» парикмахерскую, где стригли с фантастической скоростью, и результат соответствовал идеалу военной кафедры.
Не знаю, приходилось ли Мише Ходорковскому бывать в «ассоциированной» парикмахерской, но на всех его ранних фотографиях присутствует пышная шевелюра много длиннее пресловутых трех сантиметров и усы.
«Попадались на стрижку, по-моему, все, кроме девчонок (они, кстати, тоже наравне с пацанами прошли всю военку, за исключением сборов), – вспоминает Сергей Ельченинов. – Особой любовью к вопросам прически отличался препод по общевойсковым дисциплинам майор Замятин. Коронная фраза: «А вы, товарищ студент, можете вообще не подстригаться…»
Июль 1984-го. База артвооружения под городом Скопин. Военные сборы. Михаил вместе со всеми марширует, приносит присягу и таскает ящики со снарядами. Ему идет военная форма и как товарищ по казарме он вполне.
«Назывались мы «курсантами», и на погонах была буква «К», – пишет мне Сергей Кушнеров. – Первое время всех мучили ноги, стертые сапогами, потом – нехватка калорий. Нет, кормили сытно. То есть кишечник вроде набит кашей и макаронами, но физические нагрузки так возросли, что еда не успевала усвоиться, и уровень глюкозы в крови падал. Жутко хотелось сладкого, и мы очень мерзли ночами. Только накрывшись одеялом, шинелью и матрасом можно было согреться. Теперь понимаю: нехватка глюкозы – кровь не грела.
Когда студенты заступали в караул, по части объявлялось предупреждение, так как студентам все равно: могут и подстрелить, если, например, пьяный прапорщик решит путь через забор сократить. Кто-то невнимательно прочитал «Табель поста» – инструкцию по охраняемому объекту – ив результате положил в грязь целого полковника и взвод. И они ждали, лежа в луже, пока не придет начальник караула и не освободит их. Считалось, что студенты трудноуправляемы и малоразумны.