Точинов Виктор Павлович. Тот, кто живет в пруду

Виктор Точинов
Тот, кто живет в пруду

1

   На участке был пруд – надо думать, в войну угодила в будущий огород здоровенная бомба, линия фронта проходила совсем рядом. А дед Яша засыпать не стал, благо земли хватало. И получился небольшой, метров шести в диаметре, живописный водоем идеально круглой формы.
   На зеленом берегу пруда и сидел сейчас Леша Виноградов – к воде его тянуло с раннего детства. Еще карапузом нежного детсадовского возраста в начале каждого лета клянчил он у матери сачок для ловли бабочек: палка и проволочный обруч с пришитым конусом из яркой марли. Стоило это удовольствие тогда не то тридцать, не то сорок копеек – мать покупала, втайне радуясь, что чадо не требует чего-нибудь подороже.
   Но бабочки, стрекозы и другие насекомые могли спокойно порхать, опылять цветочки и заниматься прочими своими делами – маленького Алешку представители отряда чешуйчатокрылых не привлекали. Вооружившись сачком и стеклянной банкой, он шел к ближайшему ручейку, прудику, болотцу или просто к большой луже (к глубоким водоемам мать, понятное дело, не подпускала) и долгие часы охотился на загадочных подводных обитателей.
   Гребенчатые тритоны казались ему древними и обмельчавшими потомками динозавров – не вымерших, а просто скрывшихся в таинственно-прозрачных глубинах; шустрые водомерки восхищали своей удивительной способностью бегать, не проваливаясь, по водной поверхности; а уж если в сачке запутывалась оплошавшая крохотная рыбешка – это был невиданный праздник, тут же бежал к матери с идеей немедленной покупки аквариума.
   Теперь увлечения раннего детства вызывали улыбку, но полноценным он считал отдых лишь у воды: рыбалка и байдарочные походы. Но вот Ирина…
 
   Несмотря на скромные размеры водоема, рыбешка в нем водилась – вдоль края темно-зеленых водорослей, под самой поверхностью прогретой солнцем воды, почти неподвижно стояли стайки мальков.
   Караси, лениво подумал Лешка, наверняка карликовая форма, большие в таких ямах никогда не вырастают – тесно, пищи мало… А пересади их в просторное озеро – ого-го, больше килограмма вымахают… Ну и ладно, зато теперь не будет проблем с живцами на рыбалку… Подумал и удивился: пока он тут взвешивал все за и против, подсознание его, похоже, решило единолично – наследство не продавать.
   Он и сам склонялся к такой мысли, но жена… но теща… о-о-ох, нелегко будет отстоять свое решение… Если вообще удастся отстоять.
   День клонился к вечеру. Надо вставать и уезжать обратно в город, но Леша продолжал полулежать на берегу пруда, благодушно поглядывая, как медленно ползут по небу два одиноких в безбрежной синеве облачка – домой совсем не хотелось.
   Синебрюхая стрекоза-коромысло, обманутая его неподвижностью, простодушно уселась прямо на кончик Лешкиного носа, крепко вцепившись крохотными шершавыми лапками. Он дернулся от неожиданности, спугнул негаданную постоялицу и проводил глазами ее полет – далеко стрекоза не улетела, села над самой водой шагах в трех от него на длинную травинку, свисающую с берега, и застыла, широко расставив прозрачные крылья…
   Глаза еще машинально следили за стрекозой и Леша видел произошедшее с ней с самого начала, но толком ничего не рассмотрел, слишком быстро все началось и закончилось: что-то длинное, чуть длинней указательного пальца, но тонкое, очень тонкое, метнулось из воды вверх – плохо различимое, смазанное быстротой движения. И стрекоза исчезла. Не улетела – мгновенно, почти без всплеска исчезла под зеркальной поверхностью пруда.
   Лягушка… – слегка удивился Леша, приподнимаясь в безуспешной попытке разглядеть под водой удачливую охотницу. Редкий, однако, случай – увидеть такое, а подробностей вообще без рапидной съемки не разберешь – язык у пучеглазой выстреливает и втягивается обратно за долю секунды…
   О том, что еще в мае, отметав икру, все лягушки выбрались на сушу, где и охотятся – об этом Леша как-то тогда не подумал…

2

   Да и сам участок хорош, что говорить. По документам значилось восемнадцать соток, на деле оказалось гораздо больше – участок крайний в поселке, с трех сторон поля – и дедуля, выставляя заборы, не особо церемонился. На наследственную территорию таким образом, на самых задах участка, угодил даже небольшой лесок. Ну, не совсем лесок, скорее рощица – десяток старых толстых берез по самой границе и, между ними и домом, поросль молодых тонких осинок. Гряды, плодовые кустарники и деревья разделяли широкие газоны некошеной травы, кое-где сливавшиеся в обширные лужайки. Для Леши, привыкшего к дикой скученности шести соток в их с матерью садоводстве, зажатых между уделами таких же малоземельных огородников, где не найти даже пятачка травы, способного вместить разложенный шезлонг – для Леши такое приволье казалось чем-то небывалым и расточительным.
   Просторный участок стал, пожалуй, главным доводом, удержавшим от немедленной продажи нежданно привалившего наследства. Эх, хорошо бы тут, на травке, да шашлычки, да с семьей… Была бы только семья…
   Дом, правда, подкачал – похоже, покойный дедушка Яша воздвиг сие строение в тяжелые послевоенные годы действительно в одиночку, собственными руками. Вот только, к сожалению, это не были руки профессионального плотника либо строителя – дом получился надежным и, как оказалось, долговечным – но каким-то больно уж корявым…
   Умершего полгода назад и оставившего наследство деда Леша Виноградов никогда в жизни не видел. Он и с отцом-то встречался в сознательном возрасте раз пять-шесть, не больше, и последняя встреча состоялась семнадцать лет назад – а ежемесячные переводы, как выяснилось, присылал со своей ветеранской пенсии опять же дед, испытывавший чувство неловкости за своего непутевого сына. Хороший был, судя по всему, мужик дедушка Яша…
   Леша наконец поднялся с травы и массировал затекшую левую руку (и сам не заметил, как успел отлежать), когда, радостно виляя хвостом и подпрыгивая словно резиновый мячик, к нему подбежал лохматый песик неизвестной породы. Дедуля, похоже, его в свое время подкармливал и теперь кобелек продолжал по старой памяти визиты на их участок. Леша познакомился с ним в позапрошлый приезд, легко подружился и, не мудрствуя лукаво, окрестил Бобиком.
   Бобик, похоже, привык к его посещениям и сейчас весело припустил к машине впереди Леши, рассчитывая на очередное угощение.
   – А что, Бобик-бобырик, – сказал ему Леша, достав из салона потрепанной “четверки” припасенный кусок колбасы. – Вот поселимся мы с Иркой здесь, на лоне природы – пойдешь к нам в сторожа? Служебную жилплощадь предоставим – будку сладим со всеми удобствами, паек выделим, раз в неделю выходной, зимой – оплачиваемый отпуск… Не возражаешь?
   Песик торопливо доедал угощение и никаких возражений не высказывал. Леша даже огляделся вокруг, прикидывая, куда лучше поставить конуру, он почему-то представил ее очень зримо – небольшую, уютную, сколоченную из свежеструганных сосновых досок… Потом так же зримо представил, как отреагирует на его идею Ирина – вздохнул уныло, сел в машину и завел двигатель…

3

   – Алексей, вы ездили вчера в агентство? – Елизавета Васильевна всегда проводила в жизнь пришедшие ей в голову идеи с неторопливой целеустремленностью асфальтового катка, управляемого глухонемым водителем – спорить, возражать и пытаться изменить направление движения абсолютно бесполезно. Хотя, возможно, это еще не самый худший из возможных вариантов тещи – по крайней мере, с зятем общалась с холодной корректностью, звала всегда Алексеем и исключительно на “вы”…
   – Ездил… – безрадостно подтвердил Леша. И добавил, не дожидаясь следующих вопросов:
   – Ничего хорошего… агент назвал примерную цену … очень мало… на однокомнатную никак не хватает… В лучшем случае на комнату в малонаселенной коммуналке…
   Сейчас самое время сказать, что гораздо лучше молодой семье жить в своем доме, чем ютиться в коммуналке, пусть и малонаселенной; что эти двадцать пять километров от города при наличии машины сущая ерунда, даже работу им менять не придется – люди из какой-нибудь Сосновой Поляны, городского якобы района, вдвое дольше до центра едут; что дом не так уж сложно расширить и перестроить, что в нем стоит телефон, а в ближайшие два года обещают дотянуть ветку с горячей и холодной водой…
   Он не сказал ничего.
   Сидел, понуро ковыряясь в тарелке с завтраком – жутко полезные для здоровья залитые молоком овсяные хлопья Леша тихо ненавидел. Он начнет этот разговор, но не теперь, попозже, надо постараться и как-то перетянуть на свою сторону Ирку, и тогда…
   А несокрушимый каток надвигался:
   – Ничего, мы с ее отцом (кивок в сторону дочери) тоже не с отдельных хором начинали… Тут ведь главное – самостоятельная жизнь, я и сама понимаю, что вам, молодым, жить со старухой совсем не сахар.
   И теща картинно сгорбилась, изображая, какая она старая и немощная. Кокетничала, конечно – для своих сорока пяти сохранилась на удивление. А последний ее пассаж надлежало понимать так: уматывайте-ка, дорогой Алексей, с моей законной жилплощади, и дочь непутевую забирайте, коли уж приспичило ей выскочить за недоумка, не способного к двадцати семи годам заработать на квартиру – и это в наше время, когда деньги вокруг текут ручьями и потоками. Пускай поживет в коммуналочке, может образумится, поймет, что жизнь еще не кончена и можно начать все с начала. Уматывайтесь и не мешайте строить личную жизнь в отсуженном у бывшего мужа двухкомнатном кооперативе.
   Благоверная, понятное дело, тоже не смогла остаться в стороне от разговора:
   – Я узнавала – в бюллетене недвижимости объявление с цветным снимком четыре на четыре стоит всего сотню. Но говорят, что лучше пригласить их фотографа, чтоб выбрал самый выгодный ракурс, они на этом деле собаку съели…
   Леша тоскливо думал: как, какими словами предложить Ирине поселиться в пригороде – дитя асфальта, к свежему воздуху и красотам природы она равнодушна, а к рыболовно-туристским увлечениям мужа относится в высшей степени подозрительно, свято уверенная, что единственная их цель – попить вдали от жены водку и завалиться в палатку с разомлевшей от песен под гитару девицей… В лодочные походы все три года брака Леша не ходил, а от трофеев редких рыбалок Ирина воротила нос подчеркнуто брезгливо, презрительно именуя рыбу всех пород “селедками”. Самое удивительное – жену Леша любил и верил, что стоит им отделаться от вконец опостылевшей опеки тещи – и все наладится само собой, Ирина поймет, как много потеряла за эти годы, посвященные тому, что она называла без тени иронии “светской жизнью”…
   – Алексей, – заявила теща в конце завтрака. – Я в пятницу уезжаю на неделю в Грузино – подготовьте, пожалуйста, машину…
   Это звучало отнюдь не как просьба – как приказ, простой и ясный.
   – Хорошо, Елизавета Васильевна.
   – Ириша меня проводит и останется на уик-энд. Останьтесь и вы, если хотите.
   – К сожалению, не могу, Елизавета Васильевна, – я… я обещал съездить к матери в Тихвин… на эти выходные… – не моргнув глазом соврал Леша, вдохновленный перспективой остаться наконец в одиночестве. Но потом с грустью подумал, что до пятницы придется посвятить женщин в свои планы – иначе оправдать недельное бездействие в продаже недвижимости будет просто нечем.

4

   Воспользовавшись нежданной свободой, в субботу он опять отправился в Спасовку, надо поправить кое-что в старом доме – неважно, для продажи или для собственного житья.
   Заменил прогнившую и развалившуюся ступеньку крыльца – получилось, кстати, кривовато, отнюдь не красивее, чем у дедушки; с четвертой или пятой попытки вставил стекло взамен потемневшей от непогоды фанерки – у деда перед смертью руки до всего этого явно не доходили; тоскливо прикинул, какие материалы нужны для ремонта ветхого, разваливающегося сарая – в общем, до обеда время пролетело незаметно.
   В доме обедать Алексей не захотел – вытащил на улицу легкий столик и табуретку, установил в самом живописном месте, под яблоней у пруда.
   Привезенные с собой котлеты оказались на диво вкусными, уж что-что, а отлично готовить Елизавета Васильевна дочку научила. Под такую закуску и после такой ударной работы не грех и принять сто грамм – Леша крутанул винтовую пробку с четвертинки “Столичной” – выпил, закусил ароматной поджаристой котлеткой, мысленно похвалил жену и тут же погрустнел, вспомнив вчерашний разговор перед своим отъездом из Грузино…
   … Разговор получился тяжелым. Ирина немедленно встала на дыбы, не желая слушать никаких доводов – поддержала Лешу, как ни странно, теща – впрочем, достаточно вяло. Надо понимать, Елизавете Васильевне по большому счету все равно, куда выпихнуть дочку с зятем, а процесс продажи дома и покупки другого жилья мог затянуться. Но и при поддержке тещи добиться удалось немногого: договорились через неделю приехать втроем в Спасовку, осмотреть как следует дом с участком и принять окончательное решение – и он предчувствовал, что это будет за решение.
   Он обвел взглядом сад, старые березы, начинающие зеленеть ряской берега пруда – похоже, не судьба пожить в этом приглянувшемся месте… Стал наливать вторую стопку и тут произошло то, что напрочь вымело из головы все мысли о грядущей семейной баталии.
 
   Все повторилось один к одному. Только на месте стрекозы теперь оказалась птица – крохотная трясогузка, разгуливавшая по краю обрамлявшей берег ряски. Мгновенное, почти неразличимое движение, всплеск и растопырившая крылья птичка исчезла под водой, не успев ничего сделать, не издав ни звука…
   Алексей ошалело глядел на то место, где только что суетилась серая длиннохвостая попрыгунья и не замечал, что водка льется мимо пластиковой стопки; снял очки, стал протирать и сразу нацепил обратно – почти на то же место села другая трясогузка, точная копия первой. Или та самая? Он ведь не следил за ней специально, скользил по берегу рассеянным взглядом…
   Затаив дыхание, Леша смотрел, как птичка шустро пробежала по чуть прогибающемуся под ней ковру ряски, клюнула пару раз каких-то личинок-козявочек и… И улетела. Вполне можно списать исчезновение первой на банальный обман зрения, если бы… если бы не характерное возмущение поверхности, небольшой такой бурунчик точно в момент взлета второй птицы – словно что-то собралось метнуться за ней, не успело и в последний миг остановило стремительное движение…
   …Он отходил от пруда медленно, задом, не отрывая глаз от поверхности и не замечая, что в правом кулаке судорожно, как оружие, стиснута вилка. Опрокинутая четвертушка и две бумажных одноразовых тарелки так и остались на столе.
 
   Лишь подъезжая к дому (перспектива встречи с автоинспектором и анализатором алкоголя показалась приемлемей ночевки в деревне), он понял все и облегченно рассмеялся своему опасливому недоумению, да что там – просто страху. Уж! Самый обычный водяной уж! Попал случайно и оголодал, наверное, бедняга, в таком крошечном водоеме… Надо выловить и отпустить в ближайшую речку, а то ведь изведет последних карасиков. А хищные лягушки-мутанты пусть остаются там, где им и положено быть – в малобюджетных фильмах ужасов. Вот так.

5

   Казалось, детство вернулось – он опять стоял на берегу и орудовал сачком. Правда, теперь снасть солиднее: четырехметровая жердь, согнутый из толстой арматурины обруч и капроновая сеть, скроенная на скорую руку из найденных в сарае не то картофельных, не то капустных сеток.
   Бобик, только что потребивший очередную сардельку, тоже принимал самое активное участие в охоте на обитателя пруда – вертелся под ногами и приветствовал звонким тявканьем извлекаемую из воды сетку, а потом обнюхивал вытряхнутые на берег кучи водорослей с копошившейся в них всякой водяной мелочью. Трепыхающихся карасиков Леша отпускал обратно, а на жуков-плавунцов, неуклюжих личинок стрекоз и скользких тритонов не обращал внимания – сами до воды доползут, не маленькие.
   Вода замутилась и стала совершенно непрозрачной, прибрежные водоросли изрядно поредели, но главный объект охоты оставался для огромного сачка недоступным. Леша подозревал, что причина тому в подводном рельефе – берега воронки круто уходили вниз, и на середине достать до дна никак не получалось. Через полчаса он прекратил бесполезные попытки.
   – Ну что, Бобик-бобырик, – сказал Леша, откладывая сачок. – Черт с ним, пусть живет. Будет своя достопримечательность. Как в Лох-Несском озере. Ладно, хоть пруд почистили, а то совсем зарос бы за лето…
   Он говорил и сгребал пахнущие илом водоросли в кучу – высохнут и можно сжечь, зола отличное удобрение… Истошный лай, совсем не похожий на недавнее добродушное тявканье, заставил резко обернуться. У них был гость.
 
   Это оказался не уж, по крайней мере таких ужей Леша никогда не видел. Такого он никогда и нигде не видел – из воды вертикально поднималось нечто. У основания оно казалось толщиной с руку и равномерно сужалось к тоненькому кончику, поднявшемуся высоко над водой, по крайней мере на полметра выше головы Леши. Больше всего это было похоже… черт, да ни на что это похоже не было – совершенно гладкий отросток глянцево-серого цвета, не то с розоватым, не то с сиреневым отливом.
   Мизансцена длилась секунд двадцать – Леша молчал, онемевший и парализованный – не страхом, страха он не чувствовал, к месту приковывала дикая нереальность происходящего; нечто возвышалось тоже молча и неподвижно, а Бобик захлебывался паническим, срывающимся на визг лаем. Надо что-то сделать, надо что-то немедленно сделать, но…
   Нечто упало, со свистом резанув воздух. Так падает меч в смертельном ударе – стремительный, беспощадный и невидимый глазу. Упало на берег и исчезло, мгновенно втянувшись под воду. Вместе с ним исчез Бобик, не успевший даже взвизгнуть… Вода взметнулась в шумном всплеске, несколько крупных капель упали на лицо Леши – он развернулся и бегом бросился к дому. И заорал…

6

   – Я сошел с ума, – констатировал Леша совершенно очевидный ему факт. И прозвучало это почти даже радостно.
   Он сидел дома (то есть в квартире Елизаветы Васильевны), за столом, украшенным довольно затейливым натюрмортом: литровая бутылка водки, на треть уже пустая, литровый же пакет томатного сока, два стакана, куча книг и журналов – от толстенных томов Брема до запыленных, вытащенных из дальних недр кладовки номеров “Юного натуралиста”.
   Брем был открыт на странице, изображающей щупальце гигантского кальмара – толстое, со множеством присосок, снабженных мелкими крючками. Пролитые на рисунок красные капли сока придавали щупальцу зловеще-натуральный вид, но с сегодняшним видением оно не имело ничего общего.
   Леша опрокинул еще стаканчик, запил и со вкусом повторил:
   – Я болен, я сошел с ума. Сбрендил, свихнулся, тронулся крышей.
   Мысль успокаивала.
   Если ты болен – значит, можешь вылечиться. Вылечиться и без всякого страха подходить к колодцам, или к наполненным мыльной водой ванным, или даже к прудам-воронкам – подходить, не опасаясь, что оттуда высунется не то червяк-переросток, не то чье-то щупальце, обовьет тебя и утащит в себе в глубину…
   Он выпил еще, благостно улыбнулся и никак не отреагировал на звук отпираемого замка входной двери.
   – Ты сошел с ума, Виноградов! – Ирина, оставив сумку в прихожей, стояла на пороге кухни. В минуты раздражения она всегда называла мужа исключительно по фамилии.
   – Ага, я сошел с ума, – покладисто согласился Леша, не делая никаких попыток оспорить самоочевидный факт.
   – Вот и отлучись на два дня… Пить водку в такую жару, и без закуски, и в полном одиночестве… Да ты алкоголик, Виноградов! Тебе лечиться надо!
   – Ага, мне надо лечиться, – опять не стал спорить Леша, сам только что пришедший к аналогичному выводу.
   Добротный семейный скандал никак не желал разгораться. Ирина достаточно хорошо знала мужа, чтобы ясно представить, что произойдет дальше: будет так вот сидеть, глупо улыбаться и соглашаться со всеми обвинениями и попреками. А то еще и уснет на середине фразы – замолчит на полуслове, прислонится к стенке и самым преспокойным образом захрапит.
   – Мы с тобой завтра поговорим, Виноградов! – зловеще пообещала она и вышла, хлопнув дверью кухни – тещина посуда в тещином буфете противно задребезжала.
   – Поговорим, – сказал в пустоту Леша и опять потянулся к бутылке.
   Нет ничего и никогда не было – ни пруда, ни его хищного обитателя – эта заполненная водой и тиной яма ему привиделась, а на участке там ровное и гладкое место… И исчезнувший в глубине Бобик тоже никогда не существовал в действительности – просто разговаривал сам с собой, а воображение нарисовало помахивающего хвостом маленького слушателя…
   Вполне может быть, что все вокруг тоже плод больной психики: и это наследство, и эта опостылевшая квартира, и Ирка, якобы сидящая сейчас в дальней комнате. А на самом деле он лежит сейчас…
   Где он сейчас лежит, Леша Виноградов придумать не успел – уснул, опустив голову на “Жизнь животных” Брема…

7

   – Вы, Алексей Николаевич, не совсем ясно представляете суть психотерапии. Я никак не могу дать вам таблетку, которая в одночасье снимет все ваши проблемы. Я не психиатр, я психоаналитик. Это они – психохирурги, даже психомясники – колют пациентам убойные снадобья, терзают электрошоком и упаковывают в смирительные рубашки. Психоанализ – это долгая и кропотливая работа с человеком, у которого в мозгу никаких патологий нет и который может и должен сам решить свои проблемы – с моей профессиональной помощью. Корни этих проблем часто лежат очень глубоко – в далеком прошлом, в почти забытых отношениях с родителями и самостоятельно разобраться…
   Зачем я сюда пришел? – подумал Леша, чувствуя, что перестает понимать смысл мягких, обволакивающих слов доктора Саульского, толстого и важного, как метрдотель “Астории”,– настолько красиво-закругленные (наизусть что ли учит, по бумажке?) фразы мало соответствовали тому, что Леша считал своими проблемами. Зачем сюда пришел? – а куда еще идти? Несмотря на вчерашний пьяный кураж, приземляться где-нибудь на Пряжке с диагнозом “белая горячка” совсем не улыбалось. Корни проблемы действительно лежали глубоко, по крайней мере четырехметровая жердь сачка до них не достала, вот только профессиональная помощь мозгоправа в этом вопросе вызывала серьезные сомнения…
   Леша собрался с силами и снова попытался вникнуть в рассуждения разливающегося соловьем труженика психоаналитической кушетки.
   – Символизм ваших видений для опытного взгляда специалиста вполне очевиден – воронка, отверстие, из которой исходит смертельная опасность – достаточно конкретный символ женщины. Возможно, таким образом подсознание реагирует на вашу жену или тещу. А может быть, в ваших отношениях с матерью было что-то, уже прочно позабытое, что порождает именно такой образ. Необходима долгая и тщательная работа – с моей помощью вы сами осушите до дна свой пруд и сами уничтожите всех притаившихся на его дне чудовищ…
   – Осушить пруд? Это интересная мысль! Осушить… Спасибо, доктор, вы мне очень помогли… – и Леша стал прощаться, невзирая на все возражения получавшего почасовую оплату эскулапа, настроившегося уже на долгую и вдумчивую беседу.

8

   Фотограф оказался совсем молодой, лет на пять-шесть моложе Леши, и его попытки казаться деловым и профессиональным выглядели несколько по-детски наигранными. Фотографа пригласила через агентство Ирина. Эти два дня отношения у них с Лешей оставались натянутыми – называла по фамилии и ночевала в другой комнате, а про договоренность еще раз осмотреть дом с участком и не вспоминала. Леша тоже не стал возвращаться к этой теме, последнее время его нежелание продавать наследство сильно поколебалось.
   – Та-ак, лучший ракурс, по-моему, будет вот оттуда, от водоема… Кстати, не забудьте упомянуть про него в объявлении, – с этими словами молодой человек решительными шагами направился в сторону пруда, на ходу что-то подкручивая в оснащенной мощным объективом фотокамере.
   Понятно.
   Пруд, по меньшей мере, еще кто-то видит. Но как быть с тем, кто сидит в пруду?
   Леша не пошел с фотографом. Благоразумно остался метрах в десяти-двенадцати от берега. Внимательно наблюдал, прикрывая ладонью глаза от солнца – что будет дальше.
   Дальше ничего экстраординарного не произошло. Юноша спокойно расхаживал по берегу, так и этак прикидывал лучшую точку, сетовал на мешающие ветви яблонь – в общем, всячески демонстрировал, что изобразить недвижимость в наиболее соблазнительном для покупателя виде задача отнюдь не простая, требующая творческого подхода и соответствующего вознаграждения.
   Наконец, остановился, приник к аппарату и тут же Леша увидел, как за спиной у него из воды медленно поднимается знакомый розово-серый отросток – полметра от поверхности, еще выше – Леша попытался крикнуть, но горло издало какие-то сдавленные звуки, отчаянно махнул рукой: оглянись, да оглянись же, дурак! – фотограф не понял и что-то сказал в ответ про мешающее дерево. Отросток поднялся еще выше, чем в прошлый раз – и способной отвлечь его внимание собачонки на берегу не было.
   Он закусил губу, прекрасно понимая, что плод расстроенной психики причинить вред никому постороннему не в состоянии; что надо подойти, взять фотографа за руку, развернуть лицом к пруду – и наваждение исчезнет, развеется… Леша даже сделал шаг вперед, но остановился… не мог, просто не мог…