Токарчук Ольга. Номера

   Я стою, прислонившись к двери ванной. Работа закончена. Мне хочется курить.
   Теперь у меня два номера на выбор: 228 и 229. Я выбираю 229-й, каббалистическая сумма цифр которого составляет
   Тринадцать
   В этой цифре есть что-то лишнее, что-то фальшивое, как и в самой комнате у номера 229 особый нрав. Он притягивает, обещает, сулит неожиданности. Сам по себе он вроде бы похож на другие: ванная справа, короткий коридорчик; и в комнате все как везде: кровать под коричневым покрывалом, обои в сероватых тонах, цветастые шторы, комод и зеркало. И тем не менее 229-й почему-то кажется пустым. В нем я слышу собственное дыхание, вижу свои набрякшие от воды руки, совсем не случайно отражаюсь в зеркалах. Когда б я сюда ни зашла, сразу чувствую какое-то напряжение. На прошлой неделе тут жила пара любовников, а может, молодоженов. Они вверх дном перевернули постель, разбросали полотенца, пролили шампанское. После них остались желтые пятна на простыне, огромная корзина цветов - свидетельство клятв в вечной любви. Корзину, к сожалению, пришлось выбросить. Этот номер труднее других привести в состояние полной готовности - он не желает терять свое лицо. Для гостей у него всегда припасен сюрприз. Подозреваю, что в первую же ночь он заманивает их в западню, насылает тревожные сны, задерживает на более долгий срок, пробуждает неожиданные желания и ломает планы. Две недели назад его обитатели забыли закрыть краны в ванной. Вода вытекла в коридор, залила пушистые ковры, подмыла позолоченные обои. Испуганные гости стояли, завернувшись в простыни, а персонал носился туда-сюда с тряпками.
   - Ничего страшного! Ничего страшного! - повторял Запата, выжимая мокрые тряпки, но лицо его выражало совсем другое: случилось страшное, глупые бестолковые люди подняли руку на отель "Кэпитал".
   И такое всегда случается именно в 229-м.
   229-й, вне всяких сомнений, номер своеобразный. Думаю, администрации это известно, иначе он бы не простаивал незаселенным чаще других. Вся нагрузка падает на комнаты с меньшими номерами, в начале коридора, - они ближе к лифту, ближе к лестнице, ближе к внешнему миру.
   Если номер пуст, мне нужно только проверить, все ли в порядке, не собралась ли на мебели пыль, работает ли кондиционер. Проделываю я это все с особым тщанием. Разглаживаю покрывало, провожу пальцем по краям деревянных панелей, проветриваю, а потом сажусь на минутку в кресло и прислушиваюсь к своему учащенному дыханию. Комната обволакивает меня, обнимает. Это нежнейшая, бесплотная ласка - так может ласкать только замкнутое пространство. В такие моменты я отчетливо ощущаю, что мое тело существует и до краев заполняет розово-белую униформу. Я ощущаю воротничок на шее и холодок молнии между грудей. Чувствую, как плотно обхватывает талию поясок. Чувствую свою кожу она живет, дышит, у нее есть запах - и чувствую волосы, щекочущие уши. И тогда мне хочется встать и посмотреть на себя в зеркало, и не было случая, чтобы я не удивилась. Это я? Это я? Я трогаю пальцами лицо, расправляю кожу на скулах, щурю глаза, крепче стягиваю резинкой волосы. Такой, кстати, я себя вижу в снах: всегда в зеркале, всегда с разными лицами.
   Я стою и мечтаю: эх, выкупаться бы сейчас в стерильно чистой ванне, вытереться белым теплым полотенцем, а потом растянуться на коричневом покрывале и безмятежно слушать, как мы дышим - я и комната, комната и я.
   Но сегодня 229-й заселен и на ручке снаружи висит картонка: можно убирать номер. Я открываю своим ключом дверь, вхожу - коробка с причиндалами под мышкой. И застываю разинув рот: комната не пуста. За письменным столом сидит мужчина над клавиатурой "ноутбука". Обретя дар речи, я прошу прощения и собираюсь уйти, полагая, что произошла ошибка, что он не той стороной повернул картонку. Однако он приглашает войти, и извиняется, и просит не обращать на него внимания.
   Такое иногда случается. Я очень этого не люблю. Приходится спешить: неприятно делать свое дело под посторонним взглядом. Извечный порядок выворачивается наизнанку: теперь гость становится хозяином, а я - гостем. Я уже не всемогуща, моя роль ничтожна. Номера не рассчитаны на присутствие горничной и постояльца - мы друг другу мешаем. Нужно быстро и ловко перестелить огромную двуспальную кровать, а для этого ее следует отодвинуть от стены. Места-то мало. Сидящий за компьютером тип - ощутимая помеха. Мне уже ясно: он мне не нравится. Он пугающе живой.
   Первым делом я снимаю простыню и наволочки с четырех подушек. Кладу чистую простыню; чтобы ее разгладить, надо обогнуть отодвинутую от стены кровать. Я чувствую, что мужчина за мной наблюдает. Посмотреть на него я не осмеливаюсь не хочу встречаться с ним взглядом. Тогда бы пришлось улыбнуться, он бы что-нибудь спросил, я вынуждена была бы ответить. Я стараюсь двигаться бесшумно, не шуршать. Положив поверх первой вторую простыню, протискиваюсь между кроватью и креслом, засовывая ее края под матрас. Проходя мимо вытянутых ног мужчины, я вся сжимаюсь, чтобы их не задеть, и тороплюсь, страшно тороплюсь. Сейчас он уже явно на меня смотрит, я в этом не сомневаюсь. Его вытянутые ноги - провокация, они мне мешают, я робею. От волнения и спешки меня бросает в жар. Икры больно напрягаются, когда я приподнимаю тяжелый матрас. Теперь надо надеть на подушки чистые наволочки. Не получается: одна подушка выскальзывает из рук, падает на пол. Я спотыкаюсь об нее и теряю равновесие. Лечу прямо в зрачки его изумленных глаз.
   - Ты испанка? - спрашивает он.
   - Ох, нет-нет.
   - Еврейка?
   Отрицательно мотаю головой.
   - Откуда же ты?
   Отвечаю; похоже, он разочарован. Закончив возиться с подушками, берусь за покрывало. Он с интересом наблюдает, как я мучаюсь с этой громадиной. Опять я возле него. На сей раз к нему спиной. Раскладывая подушки, чувствую его взгляд на своих икрах. Перемещаюсь к стене и прячу ноги за кроватью. Мне вдруг становится стыдно за мои черные туфли без каблука, и я невольно встаю на цыпочки. Досадно, что на мне эта некрасивая, не идущая мне униформа с фартучком и болтающимися у пояса ключами, а не элегантное платье наподобие тех, что я видела у американцев. И сама я несвежая, усталая, мокрая от пота. Мужчина за компьютером нагло меня разглядывает. Его взгляд блуждает где-то в области воротничка, молнии на груди, но я уже по другую сторону кровати. Надо бы еще раз пройти около него, чтобы положить маленькие подушки, но тогда бы пришлось снова повернуться спиной к хищному взгляду, и я просто бросаю подушечки на кровать. Присев на корточки, собираю грязное белье - постельное белье этого типа, который на меня пялится, - и чувствую, что мое тело разбухло и норовит выскочить из халатика. Объясняйся потом... А на каком языке, каким тоном, да и с какой стати? Потупившись, я пячусь к двери. Подхватываю коробку со своими баночками и губками, и вот я уже на пороге.
   - Большое спасибо, - говорю я и понимаю, что благодарить мне его не за что. Это он должен галантно мне поклониться и поцеловать ручку. А я бы сделала книксен или что-нибудь в этом роде.
   Я вижу, как он снисходительно кивает, и в его едва обозначившейся улыбке есть что-то такое, от чего я спешу взяться за дверную ручку.
   - До свидания, - говорит он, но у меня нет ни малейшей охоты снова с ним увидеться.
   И вот я уже за дверью.
   Еще минуту стою прислушиваясь. Мне жарко, ноги болят, мышцы дрожат от усталости. Я так спешила, что сэкономила массу времени. Хорошо бы немножко передохнуть внизу.
   И, оставив коробку у стены, я иду на четвертый этаж: там есть маленький проход на square - боковую лестничную клетку - и там начинается
   Таинственная часть Отеля
   для постоянных жильцов. Я спускаюсь на несколько ступенек, открываю одну дверь, вторую и наконец оказываюсь на огороженной барьерчиком площадке: подо мной глубокий, на три этажа, пролет, упирающийся в бельэтаж. Я смотрю вниз. Нигде, как всегда, никого.
   Только полумрак и тишина. Все, что под тобой, уменьшается и отдаляется, становится менее отчетливым и более заманчивым.
   Square - правда самая таинственная часть гостиницы. Тут все время нужно быть начеку, иначе в два счета заблудишься. Сплошные ступеньки, лестничные площадки, проемы и повороты. Этакая трехэтажная башня с пристройками; на каждом этаже - по два номера, обозначенных цифрами, начинающимися с семерки. Я знаю, что вообще-то номеров восемь, но понятия не имею, в каких закоулках прячутся еще два. Может быть, там живут человеконенавистники или брошенные жены, коварные братья-близнецы, угрюмые отвергнутые любовники. Может быть, эти номера снимают мафиози для незаконных сделок или главы государств, чтобы здесь, в замкнутом, закрученном по спирали пространстве, побыть простыми смертными.
   В square номера не такие, как везде; фактически, это апартаменты. Пожалуй, даже не очень изысканные, а может быть, изысканные, но на свой, особый лад. Скрытые в стенах шкафы, лоджии, диковинная мебель и фальшивые книги. Целые полки уставлены фальшивыми книгами: Шекспир, Данте, Донн, Вальтер Скотт. Возьмешь какую-нибудь в руки - а это пустая картонная папка, прикинувшаяся обложкой. Библиотеки пустоты.
   Когда спускаешься через square в туалет для персонала, нужно глядеть в оба, чтобы вконец не запутаться. Поначалу со мной такое случалось. Я открывала знакомые двери, но они вели не туда, куда должны были вести; оставляла коробку со своим хозяйством на какой-нибудь из лестниц, а потом не могла ее отыскать. Любовалась висящими на стенах репродукциями натюрмортов, а потом думала, что они мне приснились. С пространством здесь творится что-то странное. Пространство не любит винтовых лестниц, печных труб и колодцев - не любит и назло норовит превратиться в лабиринт. Лучше всего - как я сейчас - держаться за барьерчик, огораживающий колодец. Не глядя ни вниз, ни вверх - только прямо перед собой.
   Внезапно тишина нарушается. Где-то подо мной происходит что-то странное, сопровождающееся подозрительно ритмичными звуками: пуф, пуф и потом скрип. Я на цыпочках спускаюсь на один этаж, напрягшись, как кошка. Стон, скрип, стон, скрип. Что это? Я приближаюсь к двери, которая ничем не отличается от всех остальных дверей в Отеле, только в щели под ней - металлические штырьки. Странные звуки теперь слышны отчетливее, а еще к ним присоединяется сопение. Я осторожно прикладываю к двери ухо - сопение становится все громче, а скрип все пронзительнее. Я в испуге отскакиваю, меня прошибает пот, звякают ключи у пояса.
   За дверью все стихает. Я бесшумно взбегаю по лестнице на один марш, подхожу к барьерчику. Щелкают штырьки, дверь приоткрывается, и в коридор высовывается мужчина в одних трусах. В руке у него какая-то штука с пружинами, похожая на очень хитрый эспандер. Я быстро отступаю к стене. С трудом утихомириваю разыгравшееся воображение.
   По темной винтовой лестнице я спускаюсь в подвал, где расположены наши туалеты. Здесь светло от вульгарных люминесцентных ламп. Я влетаю в уборную и запираю за собой дверь. Набираю полные пригоршни холодной воды, мою лицо, руки, но прохладнее от этого не становится. Сажусь на унитаз. Сюда не проникает ни один звук. Стерильно, тихо, безопасно. Я сосредоточенно, неторопливо разглядываю порошок для мытья сантехники, бумажные полотенца, большую упаковку туалетной бумаги и написанные рукою мисс Ланг объявления Краткую Историю Муштровки Персонала.
   На верхнем листке значится: "Как ты думаешь, почему Отель закупает пакеты одноразового пользования?" - и подпись: "Мисс Ланг". Видимо, никто из девушек не сумел ответить на этот вопрос, потому что рядом еще один листок: "Стала бы ты кидать в бумажный пакет использованные средства личной гигиены?" Однако и этот крик души, вероятно, остался без ответа, поскольку ниже мисс Ланг красным карандашом приписала категорическое "Просьба не бросать прокладки и тампоны в унитаз!"
   Я еще минутку сижу, изучая форму каждой буквы. Потом спускаю воду, приглаживаю волосы и отправляюсь на свой этаж - у меня ведь остался неубранным еще один номер,
   Последний номер
   Уже начало третьего, и гостиница оживает. Главный лифт ездит вверх-вниз, хлопают, открываясь и закрываясь, двери. Постояльцы отправляются в город: желудки дают о себе знать. Анджело, Спец по Грязному Белью, расположился в моей каморке и распихивает простыни по своим мешкам.
   - Сколько тебе еще осталось? - спрашивает он.
   - Один, - говорю я и в очередной раз убеждаюсь, что Анджело не место даже в таком элегантном отеле, как наш; ему место - в "Песни Песней". Там он мог бы ходить, скакать по горам как молодой олень. Потому что Анджело красив и величав, как горы в его родном Ливане.
   Кивком он показывает мне, что из номера 228 выходит пара старичков. Я уже однажды видела их на пути к лифту. Он высокий и седой, чуть сгорбленный и держится лучше, чем она. Может быть, он моложе, а может, заключил какой-то договор со временем. Она - маленькая, высохшая, трясущаяся, еле передвигает ноги.
   - Шведы. Она приехала сюда умирать, - говорит Анджело, а он все знает.
   Возможно, Анджело шутит, но, глядя им вслед, я вижу, что старик не просто поддерживает жену - он ее почти несет. Кажется, стоит ему отстраниться, и она, как пустое платье, упадет на землю. Оба всегда в чем-то бежевом и пастельно-коричневом - это цвета Отеля. Оба седехонькие - седина такого рода уже позабыла все грехи.
   Когда старички скрываются в лифте, я захожу в их номер. Мне нравится тут убираться. Делать особенно нечего: все вещи стоят на своих местах, точно вросли в пол корнями. В воздухе нет дурных снов, сопения, возбуждения. Чуть примятые подушки свидетельствуют: спят здесь спокойно. Полотенца в ванной аккуратно развешаны, зубные щетки там, где им и положено, вымытые стаканчики отражаются в зеркале. Косметика только самая необходимая: обычный крем, эликсир для полоскания рта, нерезкие духи и туалетная вода. Когда я застилаю кровать, меня поражает отсутствие специфического запаха. Как будто в ней спали младенцы: детская кожа сама по себе ничем не пахнет; она лишь улавливает и задерживает наружные запахи: воздуха, ветра, раздавленной локтем травы и чудесный солоноватый аромат солнца. Именно так пахнет постель старичков. Когда спишь без греха, без далеко идущих планов, без бунта и отчаяния, когда кожа истончается и становится все больше похожей на бумагу, когда из тела, как из дурацкой резиновой игрушки, потихоньку уходит жизнь, когда видишь прошлое завершенным и занавес опущенным, когда по ночам начинает сниться Бог - тогда тело перестает оставлять свои метки в мире. Кожа воспринимает запахи извне и смакует их напоследок.
   На столике у кровати лежат рядышком две книжки. Я прислушиваюсь, не вертится ли кто-нибудь в коридоре, и делаю то, что мне делать запрещено. Открываю первую книжку, вернее, не книжку, а толстую тетрадь; по-видимому, это дневник, так как на каждой странице дата, а под ней выведенные дрожащим округлым почерком слова на совершенно непонятном мне языке. Тетрадь исписана почти до конца, осталось не больше десятка пустых страниц. Вторая книжка Библия по-шведски. Я ничего не понимаю, но все очень знакомо. Красной ленточкой заложено начало Книги Екклесиаста. Я пробегаю глазами по строчкам и, кажется, начинаю кое-что понимать. Сперва я узнаю отдельные слова, потом в памяти всплывают и накладываются на печатный текст целые выражения. "Что было, то и теперь есть, и что будет, то уже было; и Бог воззовет прошедшее". Самые загадочные слова Священного Писания.
   Когда с уборкой покончено, я на минутку присаживаюсь на свежезастланную кровать. Приятно ненадолго погрузиться в небытие. Потом я разглядываю свои руки, изъеденные жидкостью для мытья ванн, свои, уже заметно распухшие ступни в черных туфлях. Но тело мое живет и целиком заполняет кожу. Нюхаю рукав своего халатика - он пахнет усталостью, потом, жизнью.
   Подумав, я оставляю немного этого запаха в номере 228.
   А потом запираю дверь и иду в свою каморку. Прячу пылесос, коробку с порошками и пастами, снимаю розово-белый халатик и несколько секунд стою голая, безликая - никакая. Чтобы наново свершилось Преображение, нужно надеть серьги, пестрое платье, взъерошить волосы и подкраситься.
   По пути на залитую солнцем улицу я натыкаюсь на переодевающегося в подворотне Шотландца. Клетчатая юбка лежит на волынке, а он застегивает модные дырявые джинсы.
   - Я знала, что ты поддельный, - говорю я.
   Он улыбается таинственно и хитро мне подмигивает.