Токарева Виктория Самойловна. Птица счастья

   Надька мысленно выбирала подарки для родных и для подруг. Мысленно одевала их с ног до головы, но только мысленно. Гюнтер денег не давал. Он вообще не понимал — зачем тратить деньги на одежду? Немцы предпочитают тратить деньги на путешествия. На образ жизни. А кто во что одет — какое это имеет значение? Никакого.
   Надька приходила в дорогие магазины и мерила часами. Продавщицы смотрели с презрением. Они уже знали: эта русская ничего не купит, только раскидает и уйдет. Приходилось за ней убирать, все класть на место. Продавщицы понятия не имели о советской системе распределения, о дефиците, о слове «достать». Зачем доставать, когда есть деньги? Надо пойти и купить. Все очень просто.
   И Гюнтер не понимал и не хотел вникать. Когда приходила квитанция на оплату телефона, Гюнтер менялся в лице. Его месячное жалованье не выдерживало такой нагрузки. Переговоры с Москвой съедали треть месячного дохода. Гюнтер получал неплохое жалованье, но половина шла на уплату аренды квартиры, медицинскую страховку, налоги. Того, что оставалось, хватало на жизнь. Хотелось бы что-то отложить на отдых, и просто отложить. Должна же быть хоть какая-то жировая прослойка. Его так приучили. Надька ни о чем не хотела думать, ей бы только услышать голоса мамы, подруг, русскую речь. Гюнтер и Надька ссорились, выкрикивали оскорбления — каждый на своем языке. Исчерпав все аргументы, Гюнтер начинал гоняться за Надькой. Надька убегала, но в конце концов попадала в руки мужа, и он щипал ее, как гусь. И очень сильно. У Надьки оставались лиловые синяки.
   Гюнтер готовил сам. В Германии это оказалось несложно. Не надо прокручивать на котлеты плохое мясо. Хороший кусок на сковородку. Пять минут. Вот тебе и ужин. Ну и, конечно, салат. Витамины так же важны, как белки.
   Гюнтер стоял над сковородой, размышляя о том, что жена ему попалась нестандартная: ленивая и транжира. Хуже не придумаешь. Но наступали минуты, когда он был готов ей все простить. И прощал.
   По-человечески Надька совершенно не подходила Гюнтеру, с точностью до наоборот. Но физически — это была его женщина. А поскольку Гюнтеру было всего двадцать шесть лет, то физическое доминировало надо всем остальным.
 
   Время шло. Надька постепенно обрастала людьми.
   В магазине «С унд А» — Надька называла этот магазин «Советская Армия», по начальным буквам — познакомилась с продавщицей Гретой. Грета — немка из Казахстана. Она переселилась на историческую родину с матерью, мужем и двумя детьми.
   Знакомство с продавщицей не давало в Германии никаких привилегий. Там ничего не держали под прилавком. Надька и Грета общались совершенно бескорыстно. Это была возможность поговорить по-русски. Отдохнуть душой.
   Грета пригласила Надьку на свой день рождения.
   За столом сидели переселенцы из Казахстана, ели русскую еду и орали русские песни. Триста лет назад Екатерина Вторая вывезла немцев в Россию, и триста лет они варились в русской культуре. От немецкого остались только имена.
   Муж Греты медленно напивался и хмуро смотрел в стол. Он жалел, что уехал. В Казахстане он был инструктором райисполкома, уважаемое лицо. А здесь — разнорабочий на бетонном заводе, таскает арматуру. Постоянно согнувшись, с тяжестью в руках. Платят хорошо, но позвоночник скоро полетит. Начнутся позвоночные грыжи. Такова плата за эмиграцию.
   Мать Греты была счастлива, что приехала. Ее лечат хорошие немецкие врачи, поставили правильный диагноз, назначили лекарства.
   В Казахстане она бы померла на десять лет раньше. А в Германии продлила свою жизнь и здоровье. Ради этого стоило ехать. Что может быть важнее жизни как таковой?…
   Грета сидела с мечтательным лицом. Она хотела заделаться бизнес-фрау и несколько раз произносила нараспев: «Бизнес-фрау…» Чувствовалось, что ее гипнотизировало это словосочетание.
   Надька усмехалась про себя: что такое бизнес-фрау рядом с возможностями Онассиса.
   У Аристотеля Онассиса тем временем произошло большое несчастье. Его молодой сын разбился на маленьком собственном самолете. Не было бы у папаши денег, не купил бы сыну столь дорогую игрушку. Бедный, бедный Онассис…
   Следующее знакомство было интеллектуальным: Клаус и Таня. Немцы-слависты. Специализировались на славянской литературе.
   В Мюнстере находился старинный университет — внушительное здание из красного кирпича. В нем когда-то учился Ломоносов, бывал Пастернак, о чем сообщалось на бронзовой доске.
   Надька зашла в университет в порядке экскурсии. А почему нет? Не все же бегать по магазинам. Там и познакомились.
   Надька подошла, представилась. Проявила инициативу.
   — Я Надя Варламова, — сказала она. — А вы кто?
   — Вы русская? — удивилась Таня. — Это очень хорошо. Носитель языка.
   Таня была толстая, миловидная, смешливая. Она охотно встречалась с Надькой, тренировала свой русский. У Надьки были свои резоны. Она хотела через Таню и Клауса проникнуть в немецкую среду. Это тебе не казахстанские переселенцы.
   Клаус и Таня знакомили Надьку со своими друзьями, но это были такие же слависты. Онассисов среди них не было. И даже просто богатых людей.
   Мюнстер — город студентов и слепых. Слепые съезжались сюда со всей Германии, здесь располагалась специальная школа. Они переходили дорогу, подняв палки. Для них было все предусмотрено, чтобы им было удобно.
   Надьке иногда казалось, что слепые бредут на ощупь, расставив руки, и сейчас захватят ее в свои объятия и она тоже пойдет, щупая пальцами воздух.
 
   Нэля и Нина писали письма, жаловались на перестроечный бардак. Завидовали Надьке, что та живет в налаженной стране. Знали бы они… Но Надька ни за что бы не созналась в своем фиаско. КАЗАТЬСЯ было для нее важнее, чем БЫТЬ.
   Смотровой площадки в Мюнстере не было. И иностранцев тоже не было. Там все иностранцы.
   На окраине города шло муниципальное строительство. Здания были не так красивы, как в центре, но и не так уродливы, как на окраинах Москвы. Должно быть, на бетонном заводе, где таскал тяжести бедный муж Греты, делали качественную продукцию. Немцы. Высокая культура труда.
   На строительстве в основном работали турки. Вот тебе и иностранцы. И темперамент другой.
   Один молодой турок обвел Надьку вязким взглядом. Они поняли друг друга. Надька не рассчитывала на романтическую историю. Только на деньги. Черный кожаный костюм в витрине магазина не давал ей покоя. И еще хотелось позвонить в Москву. Ей нужен был голос мамы, как водолазу кислородный баллон. Гюнтер не понимал такой зависимости от матери взрослого человека.
   Однако костюм был куплен. И не только.
   Кто весел, тот смеется, кто хочет, тот добьется, кто ищет, тот всегда найдет. Надька купила себе все: выходное, каждодневное и спортивное. И маме тоже — выходное и спортивное. Каждодневное у нее было. Для этого понадобилось два турка. Цель и средство. Цель — одеть себя и маму. Средство — два турка. Средство — непрестижное, но ведь главное — цель. Не важно действие, важен результат. В результате Надька отправила в Москву посылку. Посылка дошла. Мама звонила, и ее голос звенел от радости. Ведь маме всего сорок лет. В девятнадцатом веке считалось, что сорок — старуха. А в двадцатом — заря жизни. Все только начинается в сорок лет.
   Надька наврала Ксении, что работает переводчицей с русскими группами. Были построены далеко идущие планы типа туристической поездки в Россию и приглашения Ксении в Мюнстер.
   Но все неожиданно сорвалось. Все тайное стало явным. Шило в мешке не утаишь.
   В один прекрасный вечер Гюнтер возвращался с работы. К нему подошла консьержка и таинственно сообщила:
   — Я не хочу вмешиваться в вашу жизнь. Но в ваше отсутствие к вашей жене ходят мужчины. По цепочке.
   Гюнтер не понял, что значит «по цепочке». Лазают по веревке?
   — Как это? — спросил он, но внутри все оборвалось, как будто желудок обвалился на дно живота, а сердце упало в желудок.
   — В двенадцать и в два, — сказала консьержка.
   Гюнтер ничего не ответил. Что тут скажешь? Можно сказать «спасибо». Но за такое не благодарят.
   Гюнтер с отвращением посмотрел на усатое лицо консьержки. Не стал вызывать лифт. Пошел пешком. Ему хотелось поскорее остаться одному. Было неприятно стоять возле человека, который явился свидетелем твоего унижения, жизненного краха. Привез из России — кого? Влюбился, дурак. Поверил. Куда ни повернись — везде дурак, но он умеет за себя постоять и никакого жизненного краха он не допустит.
   Гюнтер шагал через ступеньку. Быстро достиг своей квартиры. Открыл дверь своим ключом. Схватил Надьку за руку и выдернул ее на лестничную площадку. После чего скрылся в своей квартире, повернул ключ на два оборота.
   Все произошло быстро и молча.
   Надька постояла в нерешительности. Надо было взять из дома хотя бы плащ и сумку с документами, но она боялась Гюнтера. Он мог ударить чем-то тяжелым.
   Из-за двери доносился звон разбиваемой посуды. И это при его-то жадности… Гюнтер все крушил, выводил стресс наружу.
   Надька вздохнула и пошла вниз по лестнице.
   Консьержка посмотрела на нее враждебно и настороженно, как крыса. Надька обо всем догадалась и сказала ей по-русски, с улыбкой:
   — Сука, блядь, говно…
   — Данке, — отозвалась крыса.
   Надька вышла на улицу. Ноябрь. Не так холодно, как в Москве. В Мюнстере всегда на десять градусов теплее. Но все равно не лето. На Надьке была хлопковая кофточка с короткими рукавами, цвета гороха, модного в этом сезоне. Последнее время Надька хорошо одевалась, турки помогали — Максуд и Рустам. Оба молодые, любвеобильные, веселые. Учили петь турецкие песни. Надька не могла повторить эти сложные голосовые фиоритуры, для этого надо быть турчанкой.
   Моральная сторона Надьку не волновала. Надо быть идиоткой, чтобы довольствоваться только одним мужчиной. А во-вторых, ее тело — это ее собственность. Как хочет, так и распоряжается. В-третьих, стыдно воровать. А зарабатывать — не стыдно.
   Надька села на лавку перед домом. Куда идти? Одна, в чужой стране… Надька ждала и надеялась: может, Гюнтер выпустит пар и побежит ее искать? А ее и искать не надо. Вот она, на лавочке.
   Если бы он вышел, Надька кинулась бы к нему, как к спасителю. И может, даже забыла бы об Аристотеле Онассисе, не говоря о Рустаме и Максуде.
   Но Гюнтер не вышел. Не поймал момент, не почувствовал.
   Надька просидела на лавочке три часа. Замерзла, не то слово. Она обняла себя двумя руками, чтобы как-то сохранить тепло. Но было ясно, что сидеть нет смысла. Надо двигаться.
   Надька поднялась и пошла по горбатой улочке вниз. Ее путь лежал к славистам Тане и Клаусу.
   Надька не стала рассказывать про турков и консьержку, что-то ее остановило. Просто сказала, что Гюнтер ее бил.
   Таня потемнела от возмущения. Она была активной феминисткой и сражалась за права женщин. Семейное насилие — это преступление. Таня предложила обратиться в полицию. Надька отказалась. Она понимала, что ее рыльце в пуху и лучше сидеть тихо. Иначе будет хуже. Ее, конечно, не посадят в тюрьму, но выгонят из страны. Нет мужа, нет работы, тогда что ты здесь делаешь? Отправляйся домой, в Россию… Домой, конечно, хотелось, но стыдно было появиться с поджатым хвостом. Поехала за миллионером, а получила пинок под зад… В конце концов, Гюнтер — только колеса. Довез. Высадил. А дальше надо действовать. Проявить инициативу.
 
   Таня предложила Надьке половину своей постели. Она обожала своего Клауса, у них была прекрасная семья. Но Таня была не прочь разнообразить свой сексуальный стол. Надька любила секс: прелюдия, кульминация, кода — как в симфонии. Надька готова была получить новый опыт с женщиной, но не с Таней. Таня — какая-то вся домашняя, толстая, родственная, как тетка из Ростова. Какая тут может быть прелюдия и кульминация… Но Надька терпела из-за пансиона. Она жила у Тани, ела, спала и расплачивалась интимными услугами. Так она считала. Но Таня считала иначе: интимные услуги не стоят ничего. Это добрая воля каждой стороны. А вот еда — стоит денег, и Надя должна вносить свою долю, а не сидеть на шее. Таня озвучила свою точку зрения к концу недели и предложила Надьке работу по дому: убирать, пылесосить, мыть окна и готовить еду. Пять марок в час. Два раза в неделю по шесть часов.
   Надька задумалась: работать за гроши и обниматься с толстой родственницей… тупик какой-то. Уж лучше Гюнтер.
   Надька позвонила Гюнтеру, хотела прощупать почву. Гюнтер сказал, что она может забрать вещи и документы. А через семь месяцев она получит свидетельство о разводе. Он уже начал бракоразводный процесс. Консьержка выступит в качестве свидетеля.
   Надька поняла: Гюнтер панически торопился, чтобы не передумать. Он все-таки ее любил и боялся своего чувства. А Надька все-таки его не любила. Она вышла замуж за колеса, но колеса заехали в трясину и завязли.
 
   Надька устроилась официанткой в кафе. Хозяин разрешил ей ночевать в подсобке на втором этаже. В подсобке стоял диван и маленький телевизор.
   Первое время Надька уставала, было не до телевизора. В конце дня она едва доползала до дивана и падала без задних ног и засыпала, не донеся голову до подушки. И во сне ей снилось, что она не успевает. Потом пообвыкла и приспособилась. Немцы платили чаевые: десять процентов от суммы. Не больше, но и не меньше.
   Уставала спина, приходилось носить тяжелые подносы. Надька вспомнила несчастного мужа Греты с его арматурой. Немцы перекладывают такую работу на эмигрантов, и правильно делают.
   Официанткам разрешалось питаться в кафе, но брать дешевую еду: колбасу, сосиски, картошку. Это же смешно: видеть перед собой креветки на гриле, а есть неполезные холестериновые сосиски.
   Надька скидывала в пакет благородные объедки — те, что оставались на тарелках нетронутыми: креветки, рыба сомон. А после работы ела с чувством, с толком и расстановкой, сидя у себя в подсобке.
   Онассисы в кафе не заходили. Основной контингент — среднеоплачиваемые скучные немцы, геи и лесбиянки. Надька научилась их распознавать. Геи носили серьгу в ухе и кокетничали, как барышни. А лесбиянки сидели парами и держались за руки.
   Иногда под вечер кафе набивалось студентами, и они орали немецкие песни — ритмичные, маршеобразные. Надька вспоминала фильмы о войне. Такие же — русые и рослые — шли по России шестьдесят лет назад и пели такие же песни. Надьке иногда хотелось подсесть к ним, подпитаться молодой энергией. Но это не принято. Хозяин выгнал бы сразу.
   Сам хозяин не прочь был подпитаться Надькиной молодостью. Но Надька уклонялась. Почему? Потому что на халяву. Просто так. Бесплатно. Если бы Надька влюбилась, тогда другой разговор. Но о любви речи не шло. И о деньгах не шло. Тогда что? Обыкновенная эксплуатация человека человеком.
   Однажды хозяин зашел в подсобку как раз в тот момент, когда Надька выуживала из своего пакета королевскую креветку длиной в ладонь.
   Хозяин не обращал внимания на креветку, поскольку смотрел на Надькины колени, обтянутые колготками. Надька сконцентрировалась, готовая к отпору… Хозяин был ничего — высокий и не толстый, но в его лице было что-то отвратительное, как будто дунули серой. Он положил ладони на Надькины колени и попытался их развести. Надька лягнула ногой в его живот. Хозяин не удержался и грохнулся на пол. Надька рассмеялась. Это было самое обидное.
   Хозяин не понимал: без денег, без жилья, без статуса, русская ведет себя как дочка канцлера, решившая подзаработать на каникулах.
   Хозяин выгнал Надьку за лень и воровство — так он и сказал. Первое и второе было неправдой. Но это не имело значения.
   Ее выгнали — она ушла. Надька ко всем своим зигзагам относилась спокойно. Как к факту. Да — да. Нет — нет.
 
   В этот вечер Надька позвонила в дверь к казахстанским немцам. И попала на праздник. Томас, муж Греты, получил повышение, и это событие решили отметить.
   В гостях сидел начальник Томаса — настоящий немец, не казахстанский, а баварский, по имени Райнер. Райнер был ко всем расположен, легко общался, поводя кистью руки. Он был обаятелен, несомненно.
   Грета обрадовалась Надьке, поскольку Надька была молодая и красивая, украшала стол, как букет цветов.
   Надьку втиснули возле Греты. Было тесно и родственно. И довольно вкусно. Надька расслабилась.
   Грета тихо сообщила, что Райнер не женат, но у него есть невеста. Эта невеста живет в другом городе и приезжает раз в неделю на уик-энд, то есть на субботу и воскресенье. В Германии это принято.
   Надька, в свою очередь, сообщила Грете, что она поссорилась с мужем и ей негде ночевать.
   — Можно, я у тебя переночую? — прямо спросила Надька.
   Грета задумалась. Гостевой комнаты у нее не было — значит, Надьку надо класть на кухне, на раскладушке. А завтра мужу рано вставать. И все это — большой напряг.
   — А ты попросись к Райнеру, — предложила Грета. — Сегодня как раз понедельник, квартира свободна.
   — Но я его не знаю. Попроси ты.
   — Это невозможно, — отказалась Грета. — Человек первый раз пришел в гости, и его грузить.
   Надька не стала настаивать. Но ночевать ей действительно было негде. Если только в подъезде. Она решила проявить инициативу.
   Когда стрелки часов стали сдвигаться к одиннадцати, Райнер поднялся. Вышел в прихожую. Надька выскользнула из-за стола. Она поняла: сейчас или никогда.
   — Можно, я у вас переночую? — легко спросила Надька, как о чем-то несущественном.
   Это и в самом деле было несущественным. Подумаешь, переночевать… Что случится? Стены обвалятся? Но у Райнера глаза вылезли вперед и округлились, как колеса. Он удивился в высшей степени.
   — Мне негде спать, — растолковала Надька.
   — Но я не могу…
   — Почему? — не поняла Надька.
   — Моя невеста не поймет.
   — А откуда она узнает?
   — От меня.
   — А вы не говорите.
   — Не могу. У меня нет от нее тайн. Я говорю ей все.
   Надька остро позавидовала: надо же… какие отношения. Два человека — как единое целое. Никаких тайн.
   Надька пригорюнилась. Ей тоже захотелось такой любви.
   — Извините… — Райнер смотрел виновато.
   Надька ухватилась за эту виноватость, попробовала нажать еще раз:
   — Но я же не с вами лягу. Где-нибудь на диванчике…
   — Не могу. Это очень двусмысленная ситуация.
   — Одно дело — ситуация, другое дело — человеку негде спать.
   Райнер молчал. Надька почувствовала, что он колеблется.
   — Я завтра утром встану и уйду, — пообещала Надька. — Как будто меня не было…
   — Ну ладно… — сдался Райнер. — Только утром вы уйдете. Я думаю, Сюзи поймет. Все же вы — человек. Не кошка.
 
   Райнер постелил Надьке в кабинете. Портрет Сюзи красовался на книжной полке. Сюзи снисходительно взирала на все происходящее своими голубыми арийскими глазами.
   — Можно без пододеяльника, — предложила Надька. Она привыкла покрываться просто пледом.
   — Немецкое гостеприимство, — возразил Райнер и стал натягивать простыню на резиночке.
   Надька смотрела, как он натягивает — нагибается и разгибается. Райнер был слегка полноват, лицо — интернациональное. Такой тип мог встретиться и в Турции, и в России, и даже в Индии.
   Все зависело от костюма и головного убора.
   — Ты немец? — спросила Надька.
   — Моя мама венгерка.
   — А где она? В Венгрии?
   — Нет. В Англии.
   Вот пожалуйста. Люди мира. Где хотят, там и живут.
   — А почему ты не в Англии?
   — Я здесь работаю.
   Значит, живут там, где работают. А русские живут там, где их дом.
   Надька смотрела, как он натягивает яркий пододеяльник. Райнер ей не особенно нравился. Но у нее не было выбора. Надо зацепиться любой ценой, чтобы легализовать свою жизнь в Германии. А там будет видно. Не надо печалиться, вся жизнь впереди. Вся жизнь впереди, только хвост позади.
   Среди ночи Надька легла к Райнеру. Проявила инициативу.
   Райнер был смущен, однако не возражал. Выжидал. Надька поиграла на его теле, как на пианино, нажимая нужные клавиши. Получился потрясающий аккорд. Эта симфония гремела пять дней, с понедельника по пятницу. А в пятницу вечером Сюзи получила телефонный звонок от Райнера с просьбой не приезжать. У Райнера произошло перемещение интересов. «Любовь поцвела, поцвела — и скукожилась».
   Сюзи порывалась приехать, поговорить. Но о чем говорить? Разве не ясно?
   Трубку снимала Надька и своим красивым голосом советовала больше не звонить.
   Сюзи все-таки дозвонилась к Райнеру на работу. Райнер сказал странную фразу: разбирайтесь сами. Сюзи не поняла. Сами — это кто? Она и русская? Но при чем тут русская? Ведь предательство совершил Райнер… Сон…
   Надька испытывала легкое злорадство. Она победила соперницу. Это была победа живота — главная женская победа. Все остальное — ерунда. Сюзи могла быть умнее, скромнее, более воспитанной и образованной, но эти добродетели не стоили и трех копеек в сравнении с главным женским талантом…
   Райнер по вечерам включал музыку и сам тоже пел. Трубил, как лось. Это рвалось наружу его мужское счастье.
   Надька позвонила Ксении в Москву и сообщила, что «освежила брак». У нее теперь другой муж. Ксения слегка задохнулась от неожиданности, будто ей плеснули в лицо холодной водой. Потом быстро очухалась, как бы вытерла лицо ладонью, и пригласила молодых в гости, в Москву.
   У самой Ксении в это время проистекал бурный роман с молодым кавказцем. Он не годился в мужья изначально, но любовник был восхитительный. Такого чувственного наслаждения Ксения не испытывала никогда в своей жизни. Однако этого мало. Ксения ценила в мужчине личность, а не чувственность. Конечно, хорошо, когда то и другое. Но, как правило, вместе это не бывает. Создатель фасует справедливо: или одно, или другое.
 
   Райнер взял отпуск, и они с Надькой покатили в Москву, в свадебное путешествие.
   Ксения на этот раз устроила свадьбу в грузинском ресторане и собрала всех-всех-всех, кто окружал ее в жизни. Это был парад побед: у Ксении — все как у людей и лучше, чем у других. У дочери — настоящий иностранец, а в те времена это была крупная козырная карта.
   За столом собрались друзья, соседи, включая Нину и Нэлю с родителями.