Толкиен Дж.Р.Р.. ВОЙНА ГНЕВА

-- Позволь мне, о Великий!
Манве обернулся -- и встретился взглядом с непроницаемо-темными
глазами Курумо, самого искусного ученика Ауле.
-- Позволь мне, -- склонившись перед Королем Мира, вкрадчиво повторил
Майя. И Манве милостиво кивнул.

Он не ушел сразу, Манве, младший брат Мелькора. Он смотрел, как
приводится в исполнение его приговор. Он все еще надеялся услышать
униженные мольбы о пощаде. И -- не услышал их.
Не услышал даже стона.

"Что мне бояться его? Он скован и беспомощен, он ничего не может
сделать. Я исполню приказ Короля Мира, и он увидит, что я равен Ауле, а
бесстрашием даже превосхожу его... У Манве долгая память; он не забудет
этого, и велика будет награда моя. А цена не велика. Да, верно, работа не
из приятных, но такова воля Короля Мира, и я исполню ее -- я, Курумо,
сильнейший и величайший из Майяр! М королем Майяр стану я, как Манве --
Король Валар!
Но когда Курумо приблизился к Мелькору, примериваясь, как лучше
начать работу, ему показалось, что взгляд Проклятого пронзил его, как
клинок.
Глаза, обжигающие огнем и пронизывающие холодом.
Глаза, видящие незримое другим, проникающие в глубины сердца, в самые
сокровенные мысли.
Глаза, которым открыто прошлое и будущее.
Всевидящие глаза.
И, чтобы подавить ужас, охвативший его, Курумо заговорил -- зло,
ненавистно, безудержно:
-- Ну что же, Враг Мира? Страшно? Проси о пощаде, умоляй, ползай на
брюхе, как побитый пес -- может, тебя еще и пощадят! Воистину, ты -- раб
Валар! Как ошейник -- не беспокоит? Скажи-ка, всевидящий, а такой конец
своего пути ты предвидел? Теперь-то уж ты заплатишь за все. Довольно мы
возились с тобой, слишком уж много ты видел -- посмотрим, что сможешь ты
увидеть теперь! Что ж ты молчишь? Язык отнялся от страха? Зови своих
прислужников -- а вдруг они спасут тебя? Или струсят, как твой раб Саурон?
Ведь он бежал, бросил тебя, и сейчас отсиживается где-нибудь, и смеется
над тобой, и нет ему до тебя дела! Ничего, и он тоже еще приползет к нам,
будет вымаливать прощение, ноги целовать -- жаль, вот только ты этого не
увидишь! Ты же считаешь себя равным Единому -- ну, так яви свое
могущество, освободись от цепей -- и весь мир будет у твоих ног! Не
можешь? Почему? Молчишь? А-а, гордость не позволяет разговаривать с нами,
ничтожными: ты же как-никак Властелин Мира! Ведь ты так себя называл?
Надеюсь, корона пришлась впору тебе? Ты доволен? Ну, отвечай! Молчишь?
Ничего, ничего, сейчас заговоришь -- я заставлю тебя!

"Глаза... какая боль!.. Глаза мои... Я ничего не вижу... Я ослеп...
Неужели мало того, что они уже сделали со мной... Как... больно..."

Падение в стремительный затягивающий водоворот черной раскаленной
пустоты, жгучей пылающей боли...

Они мстили ему -- мстили с беспощадной трусливой жестокостью --
беспомощному, полумертвому.

"Арда... Я никогда не смогу вернуться: вне жизни -- вне смерти --
скованный -- слепой... Слепой?! Вот она, кара... самая страшная: не
видеть, никогда не увидеть больше этот несчастный, жестокий, проклятый,
благословенный мир... какая боль... не видеть... не видеть...
Нет!!"
И любовь к этому миру, бившаяся в истерзанном сердце Возлюбившего,
оказалась сильнее боли, сильнее слепоты. И он снова прозрел.

Курумо отскочил в сторону, лицо его передернулось: кровь Проклятого,
забрызгавшая бело-золотые одежды Майя, жгла его, как жидкое пламя, как
кислота. Он еще раз взглянул на Проклятого, наклонившись к его лицу,
словно хотел полюбоваться своей работой -- и отшатнулся, не в силах
подавить звериный ужас, не в силах сдержать безумный вопль.
Смотревшие на него пустые страшные кровавые глазницы были -- зрячими.

...Его отпустили. Он поднялся сам: никто не помогал ему. Валар
отводили глаза. У Ауле дрожали руки.
Он покинул чертоги Кузнеца и пошел вперед. Он знал, куда идти, и
никто не смел подтолкнуть его -- никто не смел коснуться его; он был
словно окружен огненной стеной боли. И тяжелая цепь на его стиснутых в
муке руках глухо, мерно звякала в такт шагам.
Выдержать.
Он оступился, но выпрямился и снова пошел вперед.
Не упасть. Не пошатнуться. Выдержать. Не закричать. Только...
Нестерпимо болела голова, сдавленная шипастым беспощадным раскаленным
железом, и из-под венца медленно ползла кровь -- неестественно яркая на
бледном лице.
Алмазная пыль забивалась под наручники, обращая ожоги на запястьях в
незаживающие язвы; и страшной издевкой казалась его королевсквая мантия,
усыпанная сверкающей алмазной крошкой -- словно звездная ночь одевала
плечи его. Сияющая пыль была всюду, она налипла на пропитанное кровью
одеянье на груди, и он воистину казался Властелином Мира -- в блистающих
бриллиантами черных одеждах, в тускло светящейся высокой короне; и ярче
лучей Луны были седые волосы его.
Стражи и палачи его казались сейчас почтительной свитой Повелителя,
покорно следующей за ним.
И шел он, гордо подняв голову.
Высокий железный ошейник острыми зубцами терзал кожу на шее и
подбородке; он не смог бы опустить голову, даже если бы захотел.
И шел он медленно, как и подобает Властелину.
Боль в разрубленной ноге не отпускала, он ступал, словно по лезвиям
мечей, и рвущей болью отдавалось каждое движение, каждый шаг.
И склоняли Валар, и Майяр, и Эльфы головы перед ним.
Никто не смел взглянул в его лицо.
Изуродованный -- был он прекраснее любого из них, израненный --
сильнее любого из них, скованный -- величественнее любого из них.
Каждый вздох резал легкие: пыль, пыль, пыль... Равнодушный,
немеркнущий, вечный, ослепительный, мертвенный свет, отвесно падавший
вниз, отражавшийся в тысячах крошечных зеркал, бессчетными иглами впивался
в зрячие глазницы.
Выдержать.
Выдержать.
Выдержать.
Внезапно он услышал, как почти беззвучным шепотом кто-то окликнул
его:
-- Мелькор...
Здесь он давно уже был для всех Морготом, Черным Врагом Мира. Никто
в Валиноре не называл его -- истинным именем. Никто, кроме...
Мелькор замедлил шаг и обернулся на голос.
Властители Душ, Феантури. И рядом -- сестра их, Ниенна. Она-то и
окликнула Мелькора. Почему-то хотелось ей взглянуть в глаза ему.
Она вскрикнула и подалась вперед:
-- Брат мой...
Воспаленные раны выжженых глазниц в стылой крови.
Мелькор молча отвернулся.

* * *

Отворились Врата Ночи и Вечность дохнула в лицо. Оставался последний
шаг. Его никто не подталкивал -- слишком близка была вечная Тьма. И
Могущества Арды опасались приблизиться к Вратам Ночи, за которыми она
начиналась. Они боялись ее, потому что не знали ее, и запрет Эру
останавливал их. В иную минуту он, наверное, рассмеялся бы -- ведь они
считали себя бесстрашными, называя его при этом трусом. Да, он знал страх.
Но это не был страх, лишающий разума и обращающий мыслящее существо в
дрожащий комок плоти. Если об этом шла речь, то, скорее, Валар знали это.
Он боялся только за Арду и тех, кто остался после него на Темном пути.
Но сейчас какое-то новое чувство овладело им. Он не знал имени ему,
не мог его определить. Наверное, сейчас он почувствовал страх за себя, ибо
не знал, что теперь будет. Он только догадывался, ЧТО может случиться, и
давнее воспоминание вспыхнуло обжигающим огнем.
Это было в длинные, нескончаемые годы первого заточения, когда в
непроглядном мраке и оглушающей тишине чертогов Мандоса он прошел все
стадии отчаяния -- до тупой, лишающей воли и разума тоски. Мандос тогда
еще не осмелился посетить опального Мелькора -- пока не Моргота, и не
возродил еще в нем надежду. А было так -- среди мрака он увидел звезду.
Может, это было наваждение из-за постоянного вглядывания в темноту?
Может, и так, но звезда не исчезала. Она была необыкновенно красивой, но
от взгляда на нее невольно сжималось сердце. И почему-то он вдруг понял --
это звезда Смерти. И растерялся. Почему он ее видит? Как она зажглась
здесь? Почему -- он? Ведь он же Вала, бессмертный Айну... Или все же он
умрет? Но если так, то он покинет Арду навсегда... И эта мысль вызвала во
всем его существе такую бурю протеста и ужаса, что он едва сдержал крик.
"Я пришел сюда ради Арды... Я не могу, не хочу уходить! Она погибнет, я не
могу умереть! Я не должен!" -- лихорадочно думал он, стискивая скованные
руки. Ведь он не обладает даром смерти, он бессмертен. "Нет, это все
наваждение. Я слишком долго думал во мраке, и мрак вошел в мой разум.
Конечно, я не могу умереть, и Арда не останется беззащитной," -- пытался
он успокоить себя доводами рассудка, но его сердце болело и стонало,
словно говорило -- это правда, это не наваждение. И почему-то он поверил
сердцу, и сдался мысли о смерти, и долго, безутешно плакал он один во
мраке, понимая, что не уйдет от судьбы, и все же не желая сдаваться ей.
"Смерти звезда во сне.
Смерть -- начало пути.
Смерть открывает мне
Врата. Через них пройти
Должен Бессмертный -- я
Чтобы стать живым", -- так сказал он тогда, не понимая, что говорит,
и секундой позже испугался своих же слов, понимая, что так и будет.
Теперь врата были открыты. Оставался только шаг. Он и прежде не раз
покидал Арду и возвращался в нее, но тогда никто не перерезал ту незримую
пуповину, что связывала его с нею. Теперь путь назад был отрезан. Арда --
его жизнь -- больше не могла помочь ему, и он не знал, что с ним будет.
Что с ней будет. Врата были открыты. Оставался шаг. Один-единственный
шаг. И он сделал его.
Звезды закружились бешеным хороводом, и вместе с этой коловертью в
тело начала ввинчиваться боль. Наручники и венец словно вгрызались
раскаленными клыками в плоть, все глубже и жестче, пустые глазницы будто
залил расплавленный металл. Боль была нескончаемой, неутихающей, к ней
невозможно было притерпеться, привыкнуть... Так мучительно рвалась связь с
Ардой, и он висел в Нигде, растянутый на дыбе смерти и жизни; изорвав в
клочья губы -- чтобы не кричать, чтобы те, кто из-за стены Ночи смотрит на
его муки, не могли торжествовать. Он превратился в сплошную боль, не в
силах уйти от нее в смерть, не в силах вырваться из ее горячих челюстей.
Он не мог даже сойти с ума, и ужас захлестнул его, ибо понял он, что
обречен вечно терпеть эту пытку в полном сознании, безо всякой надежды на
конец. И настал миг, когда разум его вышел из-под контроля его воли, и
стон вырвался из его груди:
-- Помоги... кто-нибудь... пусть я умру...
Внезапно рука боли отпустила его, он даже не сразу понял это. И
услышал голоса.
-- Он не может уйти. Он не может вернуться.
-- Ему больно.
-- За что такая кара?
-- Надо, чтобы он смог уйти. Он имеет право.
-- Да.
-- Да.
Он слышал эти голоса, но никого не видел, хотя зрячими были его
глазницы. И он перестал быть.
Когда он вернулся, он снова ощутил боль, но она уже была другой, и он
мог выдерживать ее и мыслить. "Кто вернул меня? Зачем? За что? Может,
легче было бы не быть? Я вернулся... или меня вернули? Кто, кто?"
-- Мы рядом. Мы -- как ты.
-- Мы были с тобой. Вспомни, ты знаешь нас!
И вновь память вернула ему и это. Валар называли их "злые духи из
мрачных глубин Эа". Он не видел, но ощущал их тогда, когда он решился
нарушить мертвую симметрию Арды. Он внутренне знал, что рядом с ним кто-то
есть -- сильный и дружелюбный, и ему было легко и радостно тогда...
-- Вы Айнур? -- несмело спросил он.
-- Нет, -- ответили голоса.
-- Да, -- сказали другие.
-- Я умер?
-- Так было.
-- Но я бессмертен...
-- Бессмертие есть лишь тогда, когда есть смерть. Ты знаешь ее
теперь. Раньше ты мог лишь давать ее дар другим. Теперь ты сравнялся с
ними. Теперь ты свободен.
-- От чего -- свободен?
-- Ты волен выбирать теперь. Ты можешь покинуть Арду.
-- Нет! Нет!
-- Он прав.
-- Да.
-- Но он уйдет все равно...
-- Не скоро, не скоро...
-- Тогда знай -- мы не сможем освободить тебя от цепей, ибо они -- из
Арды, а ты не отрекаешься от нее. И твои раны нам не залечить...
-- Не могу. Изначально своей судьбой я связан с Ардой, и связь эта
крепче любой цепи. Я люблю этот мир. И ненавижу его.
-- Так и с нами... Зачем ты берешь на себя эту тяжесть?
-- Не знаю... Не могу видеть сирый этот мир, покинутый всеми,
катящийся в бездну хаоса и безвременья... Не могу...
-- Но ты не сможешь больше вступить в Арду.
-- Я буду хранить ее здесь.
-- Да. Берегись Серой стрелы. Ты понимаешь?
-- Да.
-- Тогда слушай нас: мы отдали тебе свою силу и ты умер; мы взяли
твою боль, и ты можешь действовать. Мы поможем тебе, ибо если рухнет
Равновесие в твоем мире, то пошатнется оно и в иных мирах. Ныне страшнее
всего нарушено оно здесь, и мы даем тебе Меч. Но скажи -- каков твой путь?
-- Скорбь избираю я.
-- Темен и мучителен этот путь. Но ты выбрал. Протяни руку!
Он поднял обе руки -- цепь. Гладкая рукоять легла в ладонь.
-- Но я скован... Я слеп...
-- Не навечно. Твой путь -- перед тобой. Иди, брат. Ты не один в
пути.
-- Прощай, брат! Ты не один... О, долог путь, Зов летит...
-- Прощай! Мы придем! И ты придешь к нам... Мирам нет конца...
Он ощущал, но не видел их. Но они были рядом, и голоса их были
разными, и теперь гасли они, словно искры в небе...

* * *

"Я вернулся и увидел этот мир, и все, что сталось с ним. И я проклял
его и возлюбил его, ибо пожалел я его. Я умер -- как те, кому дано
покинуть этот мир. Но им дано уйти -- а я не могу. Слишком прочна цепь
любви и ненависти, что приковывает меня к этому миру. Я вернулся и
возложил на плечи свои бремя, оставленное всеми. И сказал я -- да будет
отныне со мною Скорбь. И стала Скорбь венцом моим, и свита ее -- свитой
моей.
И вижу я ныне этот сирый мир, покинутый всеми, и жестокую Серую
стрелу, нацеленную в сердце его. И не вступлю я в мир этот, ибо не будет
тогда ему щита. Не мною одним создан он, и не все лучшее в нем -- от меня,
и не все дурное -- не мое... Но я один защита ему ныне. И стою я один, и
стрела направлена в мое сердце. Устою ли я -- один? Руки мои скованы... Я
зову -- придите ко мне, возлюбившие этот мир! Я один. Тяжела моя ноша.
Кто разделит ее со мной?"
И среди бесчисленных звезд воздвиг он чертог себе, доступный и
видимый лишь немногим, ибо из боли своей и скорби создал он его, и не
многие могут вступить в него и остаться собой, и не рухнуть под бременем
боли и скорби...