Переговоры с полицейским оказались коротки и несложны. Он свирепо выкатил глаза, пальцем чиркнул себя по шее и высунул язык, - Ртищев и Семен Иванович оробели. Тогда полицейский ухмыльнулся, показав желтые зубы, прищурил глаз и тем же пальцем показал себе на ладонь. Семену Ивановичу пришлось снять с груди заветный мешочек и отдать проклятому турку все сбережения.
Затем Семен Иванович и Ртищев сели к столу под лампой, подперлись и мрачно замолчали. Больной грек Синопли слабо икал за прилавком. Дело сорвано было в самом зародыше.
Ртищев предложил пойти утопиться в заливе Золотой Рог. Семен Иванович, глядя ему на стеклянное перо тюрбана, промолчал: отчего бы действительно и не утопиться. Мыслей в голове у Невзорова не было никаких. Не осталось даже робкой надежды, питавшей его все эти дни.
И вот, в эту минуту, - уничтоженный, брошенный судьбою на дно, - он ощутил странное состояние: показалось, что все это он уже видел однажды, и стол, и смятую скатерть, и тень от своей головы на ней. Это безусловно было. Но где, когда?
В эту самую минуту через стол бежал таракан. Словно свет брызнул в памяти Семена Ивановича. Вспомнил! Это было в Одессе. По столу так же бежал таракан, и он еще подумал тогда: "Ишь ты, рысак", - и сшиб его щелчком.
Но почему, почему в эту минуту вспомнилась такая пошлая мелочь, как пробежавший в Одессе таракан? Семен Иванович изо всей силы наморщился, пытаясь проникнуть в сущность появления тараканов в его жизни. (В тяжелые минуты он всегда прибегал к мистике.) Тогда второй таракан вылез из-под блюдечка и пустился вдогонку за первым. Ртищев проговорил мрачно:
- Второй перегонит, ставлю десять пиастров в ординаре.
Мгновенно и ослепительно открылась перед Семеном Ивановичем перспектива. Тяжело дыша, он встал, вонзил ногти Ртищеву в плечи:
- Нашел. Это будет - гвоздь. Завтра к нам повалит вся Галата.
- Ты с ума сошел?
- Тараканьи бега. - Семен Иванович схватил стакан и накрыл им обоих тараканов. - Этого оккупационные власти не предвидели. Это законно. Это ново. Это азартно.
Ртищев смотрел на него ошеломленный. Затем засопел, припал к Семену Ивановичу и стал целовать его в пылающий череп.
- Граф, ты гений. Граф, мы спасены. Сто тысяч турецких фунтов предложи отступного, - плюну в лицо! Ведь это же миллионное предприятие!..
Три дня и три ночи Семен Иванович и Ртищев в гостинице "Сладость Востока" ловили тараканов, осматривали, испытывали, сортировали.
Отборные, жирные, голенастые, с большими усами - были помечены белой краской, номерами на спинках. Их тренировали, то есть, проморив таракана голодом, брали деревянными щипчиками, ставили на стол. На другом конце стола рассыпались крошки сладкой булки. Голодный таракан бежал. Если он бежал не по прямой - его опять ставили на прежнее место. Затем натренированных тараканов пускали по десяти штук сразу от меловой черты.
Эти состязания оказались настолько азартными, что на третью ночь Ртищев проиграл Невзорову на таракане номер третий, названном Абдулка, новую визитку и котелок.
Визитку, впрочем, пришлось сейчас же продать для приобретения беговой дорожки, то есть особой доски, вроде настольного бильярда с бортами, номерами, с колокольчиками и ямками для крошек.
И вот в кофейной грека Синопли появилась над дверью, над портретами Невзорова и Ртищева, вывеска поперек тротуара:
БЕГА ДРЕССИРОВАННЫХ ТАРАКАНОВ
Народное русское развлечение
Весть об этом к вечеру облетела всю Галату. К дверям Синопли нельзя было протолкаться. Вход в кофейную стоил десять пиастров. Посмотреть на тараканьи бега явились даже ленивые красотки из окошек. Компания английских моряков занимала место у беговой дорожки. Ртищев, дерзка щипцы в одной руке и банку с тараканами в другой, прочел вступительное краткое слово о необычайном уме этих полезных насекомых и о том, как на масленице ни одна русская изба не обходится без древнего русского развлечения тараканьих бегов.
Все кафе аплодировало его речи. Ртищев шикарно взмахнул щипцами и выпустил первый заезд. Моряки покрыли его десятью фунтами. Ртищев не ошибся: тощий таракан, на которого вследствие его заморенного вида никто не ставил, пришел первым к старту - трехцветному русскому флагу. Невзоров, державший тотализатор, выдал пустяки. Англичане разгорячились и второй заезд покрыли двадцатью фунтами, кроме того фунтов пять покрыли сутенеры и хозяева публичных домов. Грек Синопли перестал икать.
В разгаре игры появился знакомый уже полицейский, но, увидев тараканов, растерялся. Ртищев коротким жестом предложил ему место у стола и стакан водки.
- Еще один заезд, - восклицал Ртищев, - самцы, двухлетки, не кормлены с прошлой недели, злы, как черти. Фаворит - номер третий, Абдулка.
С этого вечера кривая счастья Семена Ивановича круто повернула кверху.
Слух о тараканьих бегах поднялся из трущоб Галаты и облетел блестящую Перу, и сонный Стамбул, и азиатские переулки Скутари. Работать приходилось почти круглые сутки. В гостинице "Сладость Востока" были выловлены все тараканы. Появились подражатели. Ртищев вывесил на дверях предупреждение, что "только здесь единственные, _патентованные_ бега с уравнительным весом насекомых, или _гандикап_".
Семен Иванович относил ежедневно изрядные суммы в банк. И вот настал день, когда растревоженное воображение его устремилось к шумным холмам Перу. Им снова овладела мечта об аристократическом салоне, о графинях и княгинях, сладострастно перебирающих ножками на скамеечках, о самом себе малокровно-бледном, томном, играющем золотой цепочкой от часов на шелковом жилете фрака. Это видение будило его по ночам, сушило глаза, рвало сердце.
Он давно уже забросил феску и теперь приходил в кофейню в смокинге, галстучке-фокстрот, лимонных перчатках и фетровой шляпе с машинкой внутри, придерживающей складку. Напудренный и молчаливый, он стоял, облокотясь о прилавок, и пустыми глазами смотрел на гостей, шумно и хамски теснившихся у тараканьей площадки. Однажды, перед отходом ко сну, рассматривая свои ноги в трикотажных шелковых кальсонах апельсинового цвета, он сказал Ртищеву:
- Дело в том, что моя мать была в незаконной связи с графом Гендриковым, аккурат за год до моего рождения. Отец меня всегда ненавидел - не знаю почему. Игра судьбы.
Он вздохнул, лег в несоответствующую его вкусам постель и больше не прибавил ни слова. Наутро, в смокинге, с тросточкой, он пошел в Перу, прогулялся мимо шикарных магазинов, купил две гаванских сигары, посидел под балдахином в большом кресле у чистильщика сапог, который только обмахнул его лакированные туфли, кое-кому поклонился, приложив палец к шапочке, и зашел позавтракать в самый шикарный ресторан, к Токатлиану.
- Салат, устрицы, бутылку шабли и сыр, - сквозь зубы сказал он метрдотелю.
Он вынул патентованный предмет - одновременно мундштук, зажигалка, зубочистка, карандашик, пилочка и прочее, - и стал чистить ногти. Он улыбался своим мыслям.
Давно ли это было: в Москве, в кафе у Бома, он показывал девочкам визитную карточку с графской короной? Или харьковские и киевские похождения под видом конта де Незор? Сколько глупостей наделано, сколько зря растрачено денег. Через эти ошибки и падения, мечту и бред - странная судьба, предсказанная цыганкой, вела его к действительной, единственной, подлинной жизни. Десять кож он переменил, объездился, обтерпелся, насобачился. И теперь, продолжая чистить ногти, хотя перед ним уже поставили и устрицы и вино, он чувствовал себя уверенно, как прирожденный европеец, представитель старой, прочной культуры.
"Предположим, я вышел из Мещанской улицы. Предположим, отец мой даже и не Гендриков, а просто Невзоров, державший некогда на Мещанской же улице мелочную лавку. Предположим, что в лесу со мной неприлично обошлись господа офицеры. А кто одет по последней моде? Кто проглотил сейчас эту вот устрицу? Кто вскарабкался наверх по горе трупов? Кто бесполезное и пошлое насекомое, таракана, превратил в валюту? Я, один я. Позвольте представиться: Семен Невзоров, яркая личность, король жизни".
Семен Иванович проглотил, наконец, с легкой спазмой устрицу. В этот час у Токатлиана он испытывал прилив сатанинского тщеславия. Он был вознагражден за все труды и унижения. Жилистыми шагами он устремлялся вдоль чудесной перспективы, вперед к славе.
Он ясно видел последовательные этапы этого пути. Первое: он открывает в Перу шикарный интимный ресторан с тараканьими бегами и отдельными кабинетами. Для особо избранных будет аристократический салон, - вход только во фраках. В салоне - изысканное кабаре из нестерпимо пикантных номеров. Второе: женитьба на миллионерше, скорее всего - вдове. Вилла на берегу моря, автомобиль, яхта. Третье: он везде и всюду. Он законодатель мод, он рычаг политики. Он председатель банковского объединения, он - злой гений биржи... Четвертое: он встает во главе священного движения. Первым делом он выгоняет из Европы всех русских, без разбору, - вон, крапивное семя! Искореняет революционеров безо всякого стеснения. Напускает террор на низшие классы. Вводит обязательное постановление: нравственные принципы жизни, - немного, правил десять. Но - сурово. Кто скажет слово "революция" - на телеграфный столб. Наконец Семен Иванович объявляет себя _императором_.
- Фу ты, черт! - даже пот выступил у Семена Ивановича на черепе. Неужели и _это_ возможно?.. А почему мне и не сделаться императором в конце концов?.. Наполеон тоже, говорят, был из мещан. - В голове у него звенело, в глазах прыгали золотые иглы. И будто внутри него проговорил оглушительный голос: _император Ибикус Первый_!
С гаванской сигарой в углу рта Семен Иванович вышел на Перу, все еще самодовольно усмехаясь своим мыслям. В конце улицы он свернул на двор бывшего русского посольства, где теперь помещался какой-то не вручивший грамот присяжный поверенный.
На дворе перед посольством, вот уже третий месяц, сидели на ступеньках, лежали в пыльной траве на высохших клумбах русские, в большинстве женщины, те, кто уже проел последнее колечко, последнюю юбчонку. Здесь они дожидались субсидий или виз. Но субсидии не выдавались, по поводу виз шла сложная переписка. У невручившего грамот не было сумм, чтобы кормить всю эту ораву - душ двести пятьдесят, и души на дворе посольства худели, обнашивались, таяли, иные так и оставались ночевать на сухих клумбах у мраморного подъезда.
Семен Иванович прошелся по двору, чуть-чуть даже прихрамывая и опираясь на тросточку. Нужно было, конечно, много вкуса и воображения, чтобы среди этих унылых женских фигур найти жемчужины его будущего "аристократического салона". Он с трудом узнал несколько знакомых по пароходу, - так эти женщины изменились. Вот девушка, та, которую он тогда прозвал: "котик, чудная мордашка", сидит, опершись локтями о худые колени, личико детское, очаровательное, но даже какие-то пыльные тени на лице. А ножка, если ее вымыть да обуть как следует, - _бижутери_...
Семен Иванович трепетнул ноздрями. "Эта будет первая, назовем ее княжна Тараканова". Он присел рядом с девушкой на ступеньку и разговор начал издалека, отечески добродушно...
Много ли улетело времени с тех пор, когда Семен Иванович Невзоров сидел за кофейником у окна своей комнаты на Мещанской улице? Дзынь - пулька пробила стекло, и засвистал непогодливый ветер: "Надую, надую тебе пустоту, выдую тебя из жилища". Семен Иванович, гонимый тем ветром, закрутился, как сухой лист. И вот он уже перелетел за море, он - в Европе. Богат и знаменит. Перед ним развертывается роскошная перспектива. Предсказания старой цыганки с Петербургской стороны сбылись. Повесть как будто окончена...
Разумеется, было бы лучше для повести уморить Семена Ивановича, например, гнилой устрицей или толкнуть его под автомобиль. Но ведь Семен Иванович - бессмертный. Автор и так и этак старался, - нет, Семена Ивановича не так-то просто стереть с листов повести. Он сам - Ибикус. Жилистый, двужильный, с мертвой косточкой, он непременно выцарапается из беды, и - садись, пиши его новые похождения.
В ресторане у Токатлиана Семен Иванович сам, на этот раз без помощи цыганки, рассказал свою дальнейшую судьбу. Заявил, что он - король жизни. Так-то оно так, но посмотрим. Я нисколько не сомневаюсь в словах Семена Ивановича. Я даже знаю, что аристократический салон - со скамеечками и ножками, с ужасно пикантными номерами - он открыл. На вывеске в темные ночи горела поперек тротуара заманчивая надпись: "Салон-ресторан с аттракционами - _Ибикус_". Семен Иванович нажил большие деньги и женился...
Честность, стоящая за моим писательским креслом, останавливает разбежавшуюся руку: "Товарищ, здесь ты начинаешь врать, остановись, поживем, увидим. Поставь точку..."
Затем Семен Иванович и Ртищев сели к столу под лампой, подперлись и мрачно замолчали. Больной грек Синопли слабо икал за прилавком. Дело сорвано было в самом зародыше.
Ртищев предложил пойти утопиться в заливе Золотой Рог. Семен Иванович, глядя ему на стеклянное перо тюрбана, промолчал: отчего бы действительно и не утопиться. Мыслей в голове у Невзорова не было никаких. Не осталось даже робкой надежды, питавшей его все эти дни.
И вот, в эту минуту, - уничтоженный, брошенный судьбою на дно, - он ощутил странное состояние: показалось, что все это он уже видел однажды, и стол, и смятую скатерть, и тень от своей головы на ней. Это безусловно было. Но где, когда?
В эту самую минуту через стол бежал таракан. Словно свет брызнул в памяти Семена Ивановича. Вспомнил! Это было в Одессе. По столу так же бежал таракан, и он еще подумал тогда: "Ишь ты, рысак", - и сшиб его щелчком.
Но почему, почему в эту минуту вспомнилась такая пошлая мелочь, как пробежавший в Одессе таракан? Семен Иванович изо всей силы наморщился, пытаясь проникнуть в сущность появления тараканов в его жизни. (В тяжелые минуты он всегда прибегал к мистике.) Тогда второй таракан вылез из-под блюдечка и пустился вдогонку за первым. Ртищев проговорил мрачно:
- Второй перегонит, ставлю десять пиастров в ординаре.
Мгновенно и ослепительно открылась перед Семеном Ивановичем перспектива. Тяжело дыша, он встал, вонзил ногти Ртищеву в плечи:
- Нашел. Это будет - гвоздь. Завтра к нам повалит вся Галата.
- Ты с ума сошел?
- Тараканьи бега. - Семен Иванович схватил стакан и накрыл им обоих тараканов. - Этого оккупационные власти не предвидели. Это законно. Это ново. Это азартно.
Ртищев смотрел на него ошеломленный. Затем засопел, припал к Семену Ивановичу и стал целовать его в пылающий череп.
- Граф, ты гений. Граф, мы спасены. Сто тысяч турецких фунтов предложи отступного, - плюну в лицо! Ведь это же миллионное предприятие!..
Три дня и три ночи Семен Иванович и Ртищев в гостинице "Сладость Востока" ловили тараканов, осматривали, испытывали, сортировали.
Отборные, жирные, голенастые, с большими усами - были помечены белой краской, номерами на спинках. Их тренировали, то есть, проморив таракана голодом, брали деревянными щипчиками, ставили на стол. На другом конце стола рассыпались крошки сладкой булки. Голодный таракан бежал. Если он бежал не по прямой - его опять ставили на прежнее место. Затем натренированных тараканов пускали по десяти штук сразу от меловой черты.
Эти состязания оказались настолько азартными, что на третью ночь Ртищев проиграл Невзорову на таракане номер третий, названном Абдулка, новую визитку и котелок.
Визитку, впрочем, пришлось сейчас же продать для приобретения беговой дорожки, то есть особой доски, вроде настольного бильярда с бортами, номерами, с колокольчиками и ямками для крошек.
И вот в кофейной грека Синопли появилась над дверью, над портретами Невзорова и Ртищева, вывеска поперек тротуара:
БЕГА ДРЕССИРОВАННЫХ ТАРАКАНОВ
Народное русское развлечение
Весть об этом к вечеру облетела всю Галату. К дверям Синопли нельзя было протолкаться. Вход в кофейную стоил десять пиастров. Посмотреть на тараканьи бега явились даже ленивые красотки из окошек. Компания английских моряков занимала место у беговой дорожки. Ртищев, дерзка щипцы в одной руке и банку с тараканами в другой, прочел вступительное краткое слово о необычайном уме этих полезных насекомых и о том, как на масленице ни одна русская изба не обходится без древнего русского развлечения тараканьих бегов.
Все кафе аплодировало его речи. Ртищев шикарно взмахнул щипцами и выпустил первый заезд. Моряки покрыли его десятью фунтами. Ртищев не ошибся: тощий таракан, на которого вследствие его заморенного вида никто не ставил, пришел первым к старту - трехцветному русскому флагу. Невзоров, державший тотализатор, выдал пустяки. Англичане разгорячились и второй заезд покрыли двадцатью фунтами, кроме того фунтов пять покрыли сутенеры и хозяева публичных домов. Грек Синопли перестал икать.
В разгаре игры появился знакомый уже полицейский, но, увидев тараканов, растерялся. Ртищев коротким жестом предложил ему место у стола и стакан водки.
- Еще один заезд, - восклицал Ртищев, - самцы, двухлетки, не кормлены с прошлой недели, злы, как черти. Фаворит - номер третий, Абдулка.
С этого вечера кривая счастья Семена Ивановича круто повернула кверху.
Слух о тараканьих бегах поднялся из трущоб Галаты и облетел блестящую Перу, и сонный Стамбул, и азиатские переулки Скутари. Работать приходилось почти круглые сутки. В гостинице "Сладость Востока" были выловлены все тараканы. Появились подражатели. Ртищев вывесил на дверях предупреждение, что "только здесь единственные, _патентованные_ бега с уравнительным весом насекомых, или _гандикап_".
Семен Иванович относил ежедневно изрядные суммы в банк. И вот настал день, когда растревоженное воображение его устремилось к шумным холмам Перу. Им снова овладела мечта об аристократическом салоне, о графинях и княгинях, сладострастно перебирающих ножками на скамеечках, о самом себе малокровно-бледном, томном, играющем золотой цепочкой от часов на шелковом жилете фрака. Это видение будило его по ночам, сушило глаза, рвало сердце.
Он давно уже забросил феску и теперь приходил в кофейню в смокинге, галстучке-фокстрот, лимонных перчатках и фетровой шляпе с машинкой внутри, придерживающей складку. Напудренный и молчаливый, он стоял, облокотясь о прилавок, и пустыми глазами смотрел на гостей, шумно и хамски теснившихся у тараканьей площадки. Однажды, перед отходом ко сну, рассматривая свои ноги в трикотажных шелковых кальсонах апельсинового цвета, он сказал Ртищеву:
- Дело в том, что моя мать была в незаконной связи с графом Гендриковым, аккурат за год до моего рождения. Отец меня всегда ненавидел - не знаю почему. Игра судьбы.
Он вздохнул, лег в несоответствующую его вкусам постель и больше не прибавил ни слова. Наутро, в смокинге, с тросточкой, он пошел в Перу, прогулялся мимо шикарных магазинов, купил две гаванских сигары, посидел под балдахином в большом кресле у чистильщика сапог, который только обмахнул его лакированные туфли, кое-кому поклонился, приложив палец к шапочке, и зашел позавтракать в самый шикарный ресторан, к Токатлиану.
- Салат, устрицы, бутылку шабли и сыр, - сквозь зубы сказал он метрдотелю.
Он вынул патентованный предмет - одновременно мундштук, зажигалка, зубочистка, карандашик, пилочка и прочее, - и стал чистить ногти. Он улыбался своим мыслям.
Давно ли это было: в Москве, в кафе у Бома, он показывал девочкам визитную карточку с графской короной? Или харьковские и киевские похождения под видом конта де Незор? Сколько глупостей наделано, сколько зря растрачено денег. Через эти ошибки и падения, мечту и бред - странная судьба, предсказанная цыганкой, вела его к действительной, единственной, подлинной жизни. Десять кож он переменил, объездился, обтерпелся, насобачился. И теперь, продолжая чистить ногти, хотя перед ним уже поставили и устрицы и вино, он чувствовал себя уверенно, как прирожденный европеец, представитель старой, прочной культуры.
"Предположим, я вышел из Мещанской улицы. Предположим, отец мой даже и не Гендриков, а просто Невзоров, державший некогда на Мещанской же улице мелочную лавку. Предположим, что в лесу со мной неприлично обошлись господа офицеры. А кто одет по последней моде? Кто проглотил сейчас эту вот устрицу? Кто вскарабкался наверх по горе трупов? Кто бесполезное и пошлое насекомое, таракана, превратил в валюту? Я, один я. Позвольте представиться: Семен Невзоров, яркая личность, король жизни".
Семен Иванович проглотил, наконец, с легкой спазмой устрицу. В этот час у Токатлиана он испытывал прилив сатанинского тщеславия. Он был вознагражден за все труды и унижения. Жилистыми шагами он устремлялся вдоль чудесной перспективы, вперед к славе.
Он ясно видел последовательные этапы этого пути. Первое: он открывает в Перу шикарный интимный ресторан с тараканьими бегами и отдельными кабинетами. Для особо избранных будет аристократический салон, - вход только во фраках. В салоне - изысканное кабаре из нестерпимо пикантных номеров. Второе: женитьба на миллионерше, скорее всего - вдове. Вилла на берегу моря, автомобиль, яхта. Третье: он везде и всюду. Он законодатель мод, он рычаг политики. Он председатель банковского объединения, он - злой гений биржи... Четвертое: он встает во главе священного движения. Первым делом он выгоняет из Европы всех русских, без разбору, - вон, крапивное семя! Искореняет революционеров безо всякого стеснения. Напускает террор на низшие классы. Вводит обязательное постановление: нравственные принципы жизни, - немного, правил десять. Но - сурово. Кто скажет слово "революция" - на телеграфный столб. Наконец Семен Иванович объявляет себя _императором_.
- Фу ты, черт! - даже пот выступил у Семена Ивановича на черепе. Неужели и _это_ возможно?.. А почему мне и не сделаться императором в конце концов?.. Наполеон тоже, говорят, был из мещан. - В голове у него звенело, в глазах прыгали золотые иглы. И будто внутри него проговорил оглушительный голос: _император Ибикус Первый_!
С гаванской сигарой в углу рта Семен Иванович вышел на Перу, все еще самодовольно усмехаясь своим мыслям. В конце улицы он свернул на двор бывшего русского посольства, где теперь помещался какой-то не вручивший грамот присяжный поверенный.
На дворе перед посольством, вот уже третий месяц, сидели на ступеньках, лежали в пыльной траве на высохших клумбах русские, в большинстве женщины, те, кто уже проел последнее колечко, последнюю юбчонку. Здесь они дожидались субсидий или виз. Но субсидии не выдавались, по поводу виз шла сложная переписка. У невручившего грамот не было сумм, чтобы кормить всю эту ораву - душ двести пятьдесят, и души на дворе посольства худели, обнашивались, таяли, иные так и оставались ночевать на сухих клумбах у мраморного подъезда.
Семен Иванович прошелся по двору, чуть-чуть даже прихрамывая и опираясь на тросточку. Нужно было, конечно, много вкуса и воображения, чтобы среди этих унылых женских фигур найти жемчужины его будущего "аристократического салона". Он с трудом узнал несколько знакомых по пароходу, - так эти женщины изменились. Вот девушка, та, которую он тогда прозвал: "котик, чудная мордашка", сидит, опершись локтями о худые колени, личико детское, очаровательное, но даже какие-то пыльные тени на лице. А ножка, если ее вымыть да обуть как следует, - _бижутери_...
Семен Иванович трепетнул ноздрями. "Эта будет первая, назовем ее княжна Тараканова". Он присел рядом с девушкой на ступеньку и разговор начал издалека, отечески добродушно...
Много ли улетело времени с тех пор, когда Семен Иванович Невзоров сидел за кофейником у окна своей комнаты на Мещанской улице? Дзынь - пулька пробила стекло, и засвистал непогодливый ветер: "Надую, надую тебе пустоту, выдую тебя из жилища". Семен Иванович, гонимый тем ветром, закрутился, как сухой лист. И вот он уже перелетел за море, он - в Европе. Богат и знаменит. Перед ним развертывается роскошная перспектива. Предсказания старой цыганки с Петербургской стороны сбылись. Повесть как будто окончена...
Разумеется, было бы лучше для повести уморить Семена Ивановича, например, гнилой устрицей или толкнуть его под автомобиль. Но ведь Семен Иванович - бессмертный. Автор и так и этак старался, - нет, Семена Ивановича не так-то просто стереть с листов повести. Он сам - Ибикус. Жилистый, двужильный, с мертвой косточкой, он непременно выцарапается из беды, и - садись, пиши его новые похождения.
В ресторане у Токатлиана Семен Иванович сам, на этот раз без помощи цыганки, рассказал свою дальнейшую судьбу. Заявил, что он - король жизни. Так-то оно так, но посмотрим. Я нисколько не сомневаюсь в словах Семена Ивановича. Я даже знаю, что аристократический салон - со скамеечками и ножками, с ужасно пикантными номерами - он открыл. На вывеске в темные ночи горела поперек тротуара заманчивая надпись: "Салон-ресторан с аттракционами - _Ибикус_". Семен Иванович нажил большие деньги и женился...
Честность, стоящая за моим писательским креслом, останавливает разбежавшуюся руку: "Товарищ, здесь ты начинаешь врать, остановись, поживем, увидим. Поставь точку..."