Толстой Лев Николаевич. Фальшивый купон

Толстой Лев Николаевич
Фальшивый купон

   Л.Н.Толстой
   ФАЛЬШИВЫЙ КУПОН
   ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
   Федор Михайлович Смоковников, председатель казенной палаты, человек неподкупной честности, и гордящийся этим, и мрачно либеральный и не только свободномыслящий, но ненавидящий всякое проявление религиозности, которую он считал остатком суеверий, вернулся из палаты в самом дурном расположении духа. Губернатор написал ему преглупую бумагу, по которой можно было предположить замечание, что Федор Михайлович поступил нечестно. Федор Михайлович очень озлобился и тут же написал бойкий и колкий ответ.
   Дома Федору Михайловичу казалось, все делалось ему, наперекор.
   Было без пяти минут пять часов. Он думал, что сейчас же подадут обедать, но обед не был еще готов. Федор Михайлович хлопнул дверью и ушел в свою комнату. В дверь постучался кто-то. "Кой черт еще там", - подумал он и крикнул:
   - Кто там еще?
   В комнату вошел гимназист пятого класса, пятнадцатилетний мальчик, сын Федора Михайловича.
   - Зачем ты?
   - Нынче первое число.
   - Что? Деньги?
   Было заведено, что каждое первое число отец давал сыну жалованья на забавы три рубля. Федор Михайлович нахмурился, достал бумажник, поискал и вынул купон в 2 1/2 рубля, потом достал штучку с серебром и отсчитал еще пятьдесят копеек. Сын молчал и не брал.
   - Папа, пожалуйста, дай мне вперед.
   - Что?
   - Я не просил бы, да я занял на честное слово, обещал. Я, как честный человек, не могу... мне надо еще три рубля, право, не буду просить... не то что не буду просить, а просто... пожалуйста, папа.
   - Тебе сказано...
   - Да папа, ведь один раз...
   - Ты получаешь жалованья три рубля, и все мало. Я в твои года не получал и пятидесяти копеек.
   - Теперь все товарищи мои больше получают. Петров, Иваницкий пятьдесят рублей получают.
   - А я тебе скажу, что, если ты так поведешь себя, ты будешь мошенник. Я сказал.
   - Да что же сказали. Вы никогда не войдете в мое положение, я должен буду подлецом быть. Вам хорошо.
   - Пошел вон, шалопай. Вон.
   Федор Михайлович вскочил и бросился к сыну.
   - Вон. Сечь вас надо.
   Сын испугался и озлобился, но озлобился больше, чем испугался, и, склонив голову, скорым шагом пошел к двери. Федор Михайлович не хотел бить его, но он был рад своему гневу и долго еще кричал, провожая сына, бранные слова.
   Когда пришла горничная и сказала, что готово обедать, Федор Михайлович встал.
   - Наконец, - сказал он. - Мне уже и есть не хочется.
   И, насупившись, пошел к обеду.
   За столом жена заговорила с ним, но он так буркнул сердито короткий ответ, что она замолчала. Сын тоже не подымал глаз от тарелки и молчал. Поели молча и молча встали и разошлись.
   После обеда гимназист вернулся в свою комнату, вынул из кармана купон и мелочь и бросил на стол, а потом снял мундир, надел куртку. Сначала гимназист взялся за истрепанную латинскую грамматику, потом запер дверь на крючок, смел рукой со стола в ящик деньги, достал из ящика гильзы, насыпал одну, заткнул ватой и стал курить.
   Просидел он над грамматикой и тетрадями часа два, ничего не понимая, потом встал и стал, топая пятками, ходить по комнате и вспоминать все, что было с отцом. Все ругательные слова отца, особенно его злое лицо, вспоминались ему, точно он сейчас слышал и видел его. "Шалопай. Сечь надо". И что больше он вспоминал, то больше злился на отца. Вспомнил он, как отец сказал ему: "Вижу, что из тебя выйдет 1000 - мошенник. Так и знай". - "И выйдешь мошенником, если так. Ему хорошо. Он забыл, как был молод. Ну, какое же я сделал преступление? Просто поехал в театр, не было денег, взял у Пети Грушецкого. Что же тут дурного? Другой бы пожалел, расспросил, а этот только ругаться и об себе думать. Вот когда у него чего-нибудь нет - это крик на весь дом, а я мошенник. Нет, хоть он и отец, а не люблю я его. Не знаю, все ли так, но я не люблю".
   В дверь постучалась горничная. Она принесла записку.
   - Велели ответ непременно.
   В записке было написано: "Вот уже третий раз я прошу тебя возвратить взятые тобой у меня шесть рублей, но ты отвиливаешь. Так не поступают честные люди. Прошу немедленно прислать с сим посланным. Мне самому нужда до зарезу. Неужели же ты не можешь достать?
   Твой, смотря по тому, отдашь ты или не отдашь, презирающий или уважающий тебя товарищ
   Грушецкий".
   "Вот и думай. Экая свинья какая. Не может подождать. Попытаюсь еще".
   Митя пошел к матери. Это была последняя надежда. Мать его была добрая и не умела отказывать, и она, может быть, и помогла бы ему, но нынче она была встревожена болезнью меньшого, двухлетнего Пети. Она рассердилась на Митю за то, что он пришел и зашумел, и сразу отказала ему.
   Он что-то проворчал себе под нос и пошел из двери. Ей стало жалко сына, и она воротила его.
   - Постой, Митя, - сказала она. - У меня нет теперь, но завтра я достану.
   Но в Мите все еще кипела злоба на отца.
   - Зачем мне завтра, когда нужно нынче? Так знайте, что я пойду к товарищу.
   Он вышел, хлопнув дверью.
   "Больше делать нечего, он научит, где часы заложить", - подумал он, ощупывая часы в кармане.
   Митя достал из стола купон и мелочь, надел пальто и пошел к Махину.
   II
   Махин был гимназист с усами. Он играл в карты, знал женщин, и у него всегда были деньги. Он жил с теткой. Митя знал, что Махин нехороший малый, но, когда он был с ним, он невольно подчинялся ему. Махин был дома и собирался в театр: в грязной комнатке его пахло душистым мылом и одеколоном.
   - Это, брат, последнее дело, - сказал Махин, когда Митя рассказал ему свое горе, показал купон и пятьдесят копеек и сказал, что ему нужно девять рублей. - Можно и часы заложить, а можно и лучше, - сказал Махин, подмигивая одним глазом.
   - Как лучше?
   - А очень просто. - Махин взял купон. - Поставить единицу перед 2 р. 50, и будет 12 р. 50.
   - Да разве бывают такие?
   - А как же, а на тысячерублевых билетах. Я один спустил такой.
   - Да не может быть?
   - Так что ж, валить? - сказал Махин, взяв перо и расправив купон пальцем левой руки.
   - Да ведь это нехорошо.
   - И, вздор какой.
   "И точно, - подумал Митя, и ему вспомнились опять ругательства отца: мошенник. Вот и буду мошенник". Он посмотрел в лицо Махину. Махин смотрел на него, спокойно улыбаясь.
   - Что же, валить?
   - Вали.
   Махин старательно вывел единицу.
   - Ну, вот теперь пойдем в магазин. Вот тут на углу: фотографические принадлежности. Мне кстати рамка нужна, вот на эту персону.
   Он достал фотографическую карточку большеглазой девицы с огромными волосами и великолепным бюстом.
   - Какова душка? А?
   - Да, да. Как же...
   - Очень просто. Пойдем.
   Махин оделся, и они вместе вышли.
   III
   В входной двери фотографического магазина зазвонил колокольчик. Гимназисты вошли, оглядывая пустой магазин с полками, установленными принадлежностями, и с витринами на прилавках. Из задней двери вышла некрасивая с добрым лицом женщина и, став за п 1000 рилавком, спросила, что нужно.
   - Рамочку хорошенькую, мадам.
   - На какую цену? - спросила дама, быстро и ловко перебирая руками в митенках, с опухшими сочленениями пальцев, рамки разных фасонов. - Эти на пятьдесят копеек, а эти подороже. А вот это очень миленький, новый фасон, рубль двадцать.
   - Ну, давайте эту. Да нельзя ли уступить? Возьмите рубль.
   - У нас не торгуются, - достойно сказала дама.
   - Ну, бог с вами, - сказал Махин, кладя на витрину купон.
   - Давайте рамочку и сдачу, да поскорее. Нам в театр не опоздать.
   - Еще успеете, - сказала дама и стала близорукими глазами рассматривать купон.
   - Мило будет в этой рамочке. А? - сказал Махин, обращаясь к Мите.
   - Нет ли у вас других денег? - сказала продавщица.
   - То-то и горе, что нету. Мне дал отец, надо же разменять.
   - Да неужели нет рубля двадцати?
   - Есть пятьдесят копеек. Да что же, вы боитесь, что мы вас обманываем фальшивыми деньгами?
   - Нет, я ничего.
   - Так давайте назад. Мы разменяем.
   - Так сколько вам?
   - Да, стало быть, одиннадцать с чем-то.
   Продавщица пощелкала на счетах, отперла конторку, достала десять рублей бумажкой и, пошевелив рукой в мелочи, собрала еще шесть двугривенных и два пятака.
   - Потрудитесь завернуть, - сказал Махин, неторопливо взяв деньги.
   - Сейчас.
   Продавщица завернула и завязала бечевкой.
   Митя перевел дыхание, только когда колокольчик входной двери зазвенел за ними, и они вышли на улицу.
   - Ну вот тебе десять рублей, а эти дай мне. Я тебе отдам.
   И Махин ушел в театр, а Митя пошел к Грушецкому и рассчитался с ним.
   IV
   Через час после ухода гимназистов хозяин магазина пришел домой и стал считать выручку.
   - Ах, дура косолапая! Вот дура-то, - закричал он на свою жену, увидав купон и тотчас же заметив подделку. - И зачем брать купоны.
   - Да ты сам, Женя, брал при мне, именно двенадцатирублевые, - сказала жена, сконфуженная, огорченная и готовая плакать. - Я и сама не знаю, как они меня обморочили, - говорила она, - гимназисты. Красивый молодой человек, казался такой комильфотный.
   - Комильфотная дура, - продолжал браниться муж, считая кассу. - Я беру купон, так знаю и вижу, что на нем написано. А ты, я чай, только рожу гимназистов рассматривала на старости лет.
   Этого не выдержала жена и сама рассердилась.
   - Настоящий мужчина! Только других осуждать, а сам проиграешь в карты пятьдесят четыре рубля - это ничего.
   - Я - другое дело.
   - Не хочу с тобой говорить, - сказала жена и ушла в свою комнату и стала вспоминать, как в ее семье не хотели выдавать ее замуж, считая мужа ее гораздо ниже по положению, и как она одна настояла на этом браке; вспомнила про своего умершего ребенка, равнодушие мужа к этой потере и возненавидела мужа так, что подумала о том, как бы хорошо было, если бы он умер. Но, подумав это, она испугалась своих чувств и поторопилась одеться и уйти. Когда ее муж вернулся в квартиру, жены уже не было. Она, не дожидаясь его, оделась и одна уехала к знакомому учителю французского языка, который звал нынче на вечер.
   V
   У учителя французского языка, русского поляка, был парадный чай с сладкими печениями, а потом сели за несколько столов в винт.
   Жена продавца фотографических принадлежностей села с хозяином, офицером и старой, глухой дамой в парике, вдовой содержателя музыкального магазина, большой охотницей и мастерицей играть. Карты шли к жене продавца фотографических принадлежностей. Она два раза назначила шлем. Подле нее стояла тарелочка с виноградом и грушей, и н 1000 а душе у нее было весело.
   - Что же Евгений Михайлович не идет? - спросила хозяйка с другого стола. Мы его пятым записали.
   - Верно, увлекся счетами, - сказала жена Евгенья Михайловича, - нынче расчеты за провизию, за дрова.
   И, вспомнив про сцену с мужем, она нахмурилась, и ее руки в митенках задрожали от злобы на него.
   - Да вот легок на помине, - сказал хозяин, обращаясь к входившему Евгенью Михайловичу. - Что запоздали?
   - Да разные дела, - отвечал Евгений Михайлович веселым голосом, потирая руки. И, к удивлению жены, он подошел к ней и сказал:
   - А знаешь, я купон-то спустил.
   - Неужели?
   - Да, мужику за дрова.
   И Евгений Михайлович рассказал всем с большим негодованием, - в рассказ его включала подробности его жена, - как надули его жену бессовестные гимназисты.
   - Ну-с, теперь за дело, - сказал он, усаживаясь за стол, когда пришел его черед, и тасуя карты.
   VI
   Действительно, Евгений Михайлович спустил купон за дрова крестьянину Ивану Миронову.
   Иван Миронов торговал тем, что покупал на дровяных складах одну сажень дров, развозил ее по городу и выкладывал так, что из сажени выходило пять четверок, которые он продавал за ту же цену, какую стоила четверть на дровяном дворе. В этот несчастный для Ивана Миронова день он рано утром вывез осьмушку и, скоро продав, наложил другую еще осьмушку и надеялся продать, но провозил до вечера, добиваясь покупателя, но никто не купил. Он все попадал на опытных городских жителей, которые знали обычные проделки мужиков, продающих дрова, и не верили тому, что он привез, как он уверял, дрова из деревни. Сам он проголодался, иззяб в своем вытертом полушубке и рваном армяке; мороз к вечеру дошел до двадцати градусов; лошаденка, которую он не жалел, потому что собирался продать ее драчам, совсем стала. Так что Иван Миронов готов был даже с убытком отдать дрова, когда ему встретился ходивший за табаком в магазин и возвращавшийся домой Евгений Михайлович.
   - Возьмите, барин, задешево отдам. Лошаденка стала совсем.
   - Да ты откуда?
   - Мы из деревни. Свои дрова, хорошие, сухие.
   - Знаем мы вас. Ну, что возьмешь?
   Иван Миронов запросил, стал сбавлять и, наконец, отдал за свою цену.
   - Только для вас, барин, что близко везти, - сказал он.
   Евгений Михайлович не очень торговался, радуясь мысли, что он спустит купон. Кое-как, сам подтягивая за оглобли, Иван Миронов ввез дрова во двор и сам разгрузил их в сарай. Дворника не было. Иван Миронов сначала замялся брать купон, но Евгений Михайлович так убедил его и казался таким важным барином, что он согласился взять.
   Войдя с заднего крыльца в девичью, Иван Миронов перекрестился, оттаял сосульки с бороды и, заворотив полу кафтана, достал кожаный кошелек и из него восемь рублей пятьдесят копеек и отдал сдачу, а купон, завернув в бумажку, положил в кошелек.
   Поблагодарив, как водится, барина, Иван Миронов, разгоняя уж не кнутом, но кнутовищем насилу передвигавшую ноги, обындевевшую, обреченную на смерть клячонку, порожнем погнал к трактиру.
   В трактире Иван Миронов спросил себе на восемь копеек вина и чая и, отогревшись и даже распотевши, в самом веселом расположении духа беседовал с сидевшим у его же стола дворником. Он разговорился с ним, рассказал ему все своп обстоятельства. Рассказал, что он из деревни Васильевского, в двенадцати верстах от города, что он отделенный от отца и братьев и живет теперь с женой и двумя ребятами, из которых старший только ходил в училище, а еще не помогал ничего. Рассказал, что он здесь стоит на фатере и завтра пойдет на конную продаст своего одра и присмотрит, а если и придется - купит лошадку. Рассказал, что у него набралось теперь без рубля четвертная и что у него половина денег в куп 1000 оне. Он достал купон и показал дворнику. Дворник был безграмотный, по сказал, что он менивал для жильцов такие деньги, что деньги хорошие, но бывают поддельные, и потому советовал для верности отдать здесь у стойки. Иван Миронов отдал половому и велел принести сдачи, но половой не принес сдачу, а пришел лысый, с глянцевитым лицом приказчик с купоном в пухлой руке.
   - Деньги ваши не годятся, - сказал он, показывая купон, но не отдавая его.
   - Деньги хорошие, мне барин дал.
   - То-то что не хорошие, а поддельные.
   - А поддельные, так давай их сюда.
   - Нет, брат, вашего брата учить надо. Ты с мошенниками подделал.
   - Давай деньги, какую ты имеешь полную праву?
   - Сидор! кликни-ка полицейского, - обратился буфетчик к половому.
   Иван Миронов был выпивши. А выпивши он был неспокоен. Он схватил приказчика за ворот и закричал:
   - Давай назад, я пойду к барину. Я знаю, где он.
   Приказчик рванулся от Ивана Миронова, и рубаха его затрещала.
   - А, ты так. Держи его.
   Половой схватил Ивана Миронова, и тут же явился городовой. Выслушав, как начальник, в чем дело, он тотчас же решил его:
   - В участок.
   Купон городовой положил себе в портмоне и вместе с лошадью отвел Ивана Миронова в участок.
   VII
   Иван Миронов переночевал в участке с пьяными и ворами. Уже около полудня его потребовали к околоточному. Околоточный допросил его и послал с городовым к продавцу фотографических принадлежностей. Иван Миронов запомнил улицу и дом.
   Когда городовой вызвал барина и представил ему купон и Ивана Миронова, утверждавшего, что этот самый барин дал ему купон, Евгений Михайлович сделал удивленное и потом строгое лицо.
   - Что ты, видно, с ума спятил. В первый раз его вижу.
   - Барин, грех, умирать будем, - говорил Иван Миронов.
   - Что с ним сделалось? Да ты, верно, заспал. Ты кому-нибудь другому продал, - говорил Евгений Михайлович. - Впрочем, постойте, я пойду у жены спрошу, брала ли она вчера дрова.
   Евгений Михайлович вышел и тотчас же позвал дворника, красивого, необыкновенно сильного и ловкого щеголя, веселого малого Василья, и сказал ему, что если у него будут спрашивать, где взяты последние дрова, чтобы он говорил, что в складе, а что у мужиков дров не покупали.
   - А то тут мужик показывает, что я ему фальшивый купон дал. Мужик бестолковый, бог знает что говорит, а ты человек с понятием. Так и говори, что дрова мы покупаем только в складе. А это я тебе давно хотел дать на куртку, прибавил Евгений Михайлович и дал дворнику пять рублей.
   Василий взял деньги, блеснул глазами на бумажку, потом на лицо Евгения Михайловича, тряхнул волосами и слегка улыбнулся.
   - Известно, народ бестолковый. Необразованность. Не извольте беспокоиться. Я уж знаю, как сказать.
   Сколько и как слезно ни умолял Иван Миронов Евгения Михайловича признать свой купон и дворника подтвердить его слова, и Евгений Михайлович и дворник стояли на своем: никогда не брали дров с возов. И городовой свел назад в участок Ивана Миронова, обвиняемого в подделке купона.
   Только по совету сидевшего с ним пьяного писаря, отдав пятерку околоточному, Иван Миронов выбрался из-под караула без купона и с семью рублями вместо двадцати пяти, которые у него были вчера. Иван Миронов пропил из этих семи рублей три и с разбитым лицом и мертвецки пьяный приехал к жене.
   Жена была беременная на сносях и больная. Она начала ругать мужа, он оттолкнул ее, она стала бить его. Он, не отвечая, лег брюхом на нары и громко заплакал.
   Только на другое утро жена поняла, в чем было дело, и, поверив мужу, долго кляла разбойника барина, обманувшего ее Ивана. И Иван, протрезвившись, вспомнил, что е 1000 му советовал мастеровой, с которым он пил вчера, и решил идти к аблакату жаловаться.
   VIII
   Адвокат взялся за дело не столько из-за денег, которые он мог получить, сколько из-за того, что поверил Ивану и был возмущен тем, как бессовестно обманули мужика.
   На суд явились обе стороны, и дворник Василий был свидетелем. На суде повторилось то же. Иван Миронов поминал про бога, про то, что умирать будем. Евгений Михайлович, хотя и мучился сознанием гадости и опасности того, что он делал, не мог уже теперь изменить показания и продолжал с внешне спокойным видом все отрицать.
   Дворник Василий получил еще десять рублей и с улыбкой спокойно утверждал, что видом не видал Ивана Миронова. И когда его привели к присяге, хотя и робел внутренне, наружно спокойно повторил за вызванным старичком священником слова присяги, на кресте и святом Евангелии клянясь в том, что будет говорить всю правду.
   Дело кончилось тем, что судья отказал Ивану Миронову в иске, положил взыскать с него пять рублей судебных издержек, которые Евгений Михайлович великодушно простил ему. Отпуская Ивана Миронова, судья прочел ему наставление о том, чтобы он вперед был осторожнее в взведении обвинений на почтенных людей и был бы благодарен за то, что ему простили судебные издержки и не преследуют его за клевету, за которую он отсидел бы месяца три в тюрьме.
   - Благодарим покорно, - сказал Иван Миронов и, покачивая головой и вздыхая, вышел из камеры.
   Все это, казалось, кончилось хорошо для Евгения Михайловича и дворника Василья. Но это только казалось так. Случилось то, чего никто не видел, но что было важнее всего того, что люди видели.
   Василий уже третий год ушел из деревни и жил в городе. С каждым годом он подавал отцу все меньше и меньше и не выписал к себе жену, не нуждаясь в ней. У него здесь, в городе, жен, и не таких, как его нехалява, было сколько хочешь. С каждым годом Василий все больше и больше забывал деревенский закон и освоивался с городскими порядками. Там все было грубо, серо, бедно, неурядливо, здесь все было тонко, хорошо, чисто, богато, все в порядке. И он все больше и больше уверялся, что деревенские живут без понятия, как звери лесные, здесь же - настоящие люди. Читал он книжки хороших сочинителей, романы, ходил на представления в народный дом. В деревне и во сне того не видишь. В деревне старики говорят: живи в законе с женой, трудись, лишнее не ешь, не щеголяй, а здесь люди умные, ученые - значит, знают настоящие законы, - живут в свое удовольствие. И все хорошо. До дела с купоном Василий все не верил, что у господ нет никакого закона насчет того, как жить. Ему все казалось, что он не знает их закона, а закон есть. Но последнее дело с купоном и, главное, его фальшивая присяга, от которой, несмотря на его страх, ничего худого не вышло, а, напротив, вышло еще десять рублей, он совсем уверился, что нет никаких законов и надо жить в свое удовольствие. Так он и жил, так и продолжал жить. Сначала он пользовался только на покупках жильцов, но этого было мало для всех его расходов, и он, где мог, стал таскать деньги и ценные вещи из квартир жильцов и украл кошелек Евгения Михайловича. Евгений Михайлович уличил его, но не стал подавать и суд, а расчел его.
   Домой Василию идти не хотелось, и он остался жить в Москве с своей любезной, отыскивая место. Место нашлось дешевое к лавочнику в дворники. Василий поступил, но на другой же месяц попался в краже мешков. Хозяин не стал жаловаться, а побил Василья и прогнал. После этого случая места уже не находилось, деньги проживались, потом стала проживаться одежа, и кончилось тем, что остался один рваный пиджак, штаны и опорки. Любезная бросила его. Но Василий не утратил свое бодрое, веселое расположение и, дождавшись весны, пошел пеший домой.
   IX
   Петр Николаевич Свентицкий, маленький, коренастенький человечек в черных очках (у него болели глаза, ему угрожала полная слепота), встал, по обыкновению, 1000 до света и, выпив стакан чаю, надел крытый, отороченный мерлушкой полушубочек и пошел по хозяйству.
   Петр Николаевич был таможенным чиновником и нажил там восемнадцать тысяч рублей. Лет двенадцать тому назад он вышел в отставку не совсем по своей воле и купил именьице промотавшегося юноши-помещика. Петр Николаич был на службе еще женат. Жена его была бедная сирота старого дворянского рода, крупная, полная, красивая женщина, не давшая ему детей. Петр Николаич во всех делах был человек основательный и настойчивый. Ничего не зная о хозяйстве (он был сын польского шляхтича), он так хорошо занялся хозяйством, что разоренное имение в триста десятин через десять лет стало образцовым. Все постройки у него, от дома до амбара и навеса над пожарной трубой, были прочные, основательные, крытые железом и вовремя крашенные. В инструментном сарае стояли порядком телеги, сохи, плуги, бороны. Сбруя была вымазана. Лошади были не крупные, почти всё своего завода - саврасой масти, сытенькие, крепенькие, одна в одну. Молотилка работала в крытой риге, корм убирался в особенном сарае, навозная жижа стекала в мощеную яму. Коровы были тоже своего завода, не крупные, но молочные. Свиньи были аглицкие. Был птичник и особенно ноской породы куры. Сад фруктовый был обмазан и подсажен. Везде все было хозяйственно, прочно, чисто, исправно. Петр Николаич радовался на свое хозяйство и гордился тем, что всего этого он достигал не притеснением крестьян, а, напротив, строгой справедливостью к ним. Он даже среди дворян держался среднего, скорее либерального, чем консервативного, взгляда и всегда перед крепостниками защищал народ. Будь с ними хорош, и они будут хороши. Правда, он не спускал промахов и ошибок рабочих, иногда и сам поталкивал их, требовал работы, но зато помещения, харчи были самые хорошие, жалованье всегда было выдано вовремя, и в праздники он подносил водку.
   Ступая осторожно по талому снегу, - это было в феврале, - Петр Николаич направился мимо рабочей конюший к избе, где жили рабочие. Было еще темно; еще темнее от тумана, но в окнах рабочей избы был виден свет. Рабочие вставали. Он намеревался поторопить их: по наряду им надо было на шестерне ехать за последними дровами в рощу.
   "Это что?" - подумал он, увидав отворенную дверь в конюшню.
   - Эй, кто тут?
   Никто не отозвался. Петр Николаич вошел в конюшню.
   - Эй, кто тут?
   Никто не отзывался. Было темно, под ногами мягко, и пахло навозом. Направо от двери в стойле стояла пара молодых саврасых. Петр Николаич протянул руку пусто. Он тронул ногой. Не легла ли? Нога ничего не встретила. "Куда же они ее вывели?" - подумал он. Запрягать - не запрягали, сани еще все наружи. Петр Николаич вышел из двери и крикнул громко:
   - Эй, Степан.
   Степан был старший рабочий. Он как раз выходил из рабочей.
   - Яу! - откликнулся весело Степан. - Это вы, Петр Николаич? Сейчас ребята идут.
   - Что у вас конюшня отперта?
   - Конюшня? Не могу знать. Эй, Прошка, давай фонарь.
   Прошка прибежал с фонарем. Вошли в конюшню. Степан сразу понял.
   - Это воры были, Петр Николаич. Замок сбит.
   - Врешь?
   - Свели, разбойники. Машки нет, Ястреба нет. Ястреб здесь. Пестрого нет. Красавчика нет.
   Трех лошадей не было. Петр Николаич ничего не сказал.
   Нахмурился и тяжело дышал.
   - Ох, попался бы мне. Кто караулил?
   - Петька. Петька проспал.
   Петр Николаич подал в полицию, к становому, земскому начальнику, разослал своих. Лошадей не нашли.
   - Поганый народ! - говорил Петр Николаич. - Что сделали. Я ли им добро не делал. Погоди же ты. Разбойники, все разбойники. Теперь я не так с вами поведу дело.
   X
   А лошади, тройка саврасых, были уже на местах. Одну, Машку, продали цыганам за восемнадца 1000 ть рублей, другого, Пестрого, променяли мужику за сорок верст, Красавчика загнали и зарезали. Продали шкуру за три рубля. Всему делу этому был руководчиком Иван Миронов. Он служил у Петра Николаича и знал порядки Петра Николаича и решил вернуть свои денежки. И устроил дело.