Страница:
Не желая возвращаться в лагерь при свете дня, Хэнзард стал думать, чем бы занять время, и вспомнил, что в госдепартаменте тоже установлен маленький передатчик для отправки людей в зарубежные посольства. Если кто-нибудь будет отправляться через этот передатчик сегодня днем, то неплохо было бы Хэнзарду оказаться рядом. Он мог бы обзавестись союзником, а новенькому призраку стало бы не так тяжко привыкать к изменившимся обстоятельствам.
Надеяться, что путешественник из госдепартамента захватит с собой что-нибудь съестное, явно не стоило. Но Хэнзард все-таки на это надеялся.
Покидая гостиницу, Хэнзард остановился у кассы, выписал чек на пятьдесят долларов и положил его в запертый сейф. Этот поступок если и был шуткой, то в очень малой степени. Совесть Хэнзарда была крайне чувствительна, и его долго не оставляло бы чувство вины, если бы он сбежал, не заплатив.
Он не знал, в каком из зданий госдепартамента установлен малый передатчик, но сообразил, что найти его очень просто: надо лишь смотреть, где в коридорах толпится больше всего вооруженной охраны. Когда в четыре часа пополудни он нашел передатчик, ему сразу же стало ясно, что не он первый занимается такими поисками.
Стены и пол комнаты, примыкавшей к передатчику, были покрыты пятнами засохшей крови, смыть которые не смогла бы никакая уборщица, ибо пятна эти не принадлежали реальному миру. Хэнзард дотронулся кончиком пальца до одного из пятен, и тонкая пленка рассыпалась в мелкую пыль, подобно тому, как это бывает со старинными кружевами. Здесь происходили убийства, и Хэнзард знал, кто были убийцы.
А жертвы? Страшно представить, какие выдающиеся люди пользовались передатчиком Государственного департамента за последние месяцы. Кажется, даже сам Мэйдиген, в ту пору еще вице-президент, использовал передатчик для посещения коронации нового английского короля Карла III.
Из грустных размышлений Хэнзарда вывела неожиданная красная вспышка над люком передатчика. Скорее всего, это означало, что только что произошел прием. Охранники, о которых Хэнзард почти позабыл, засуетились.
Дверь передатчика открылась, и оттуда появилась странная пара — старик в самодвижущемся инвалидном кресле и привлекательная брюнетка лет тридцати с небольшим. Путешественники были одеты в тяжелые шубы и меховые шапки, мокрые от дождя. К старику подошел один из охранников и, кажется, начал с ним спорить.
Хэнзард следил за этой сценой, уже не в первый раз жалея, что не умеет читать по губам. Его внимание было так поглощено происходящим, что он не сразу понял, что по коридору приближаются голоса. А ведь это могут быть только…
Хэнзард броском скрылся за прибывшей парой в шубах и уже из-за прикрытия оглядел помещение, выбирая место, откуда можно было бы подглядывать, не обнаруживая себя. Особо выбирать не приходилось, и он удовольствовался первым попавшимся. Возле стола начальника охраны стояла мусорная корзина. С середины комнаты невозможно было разглядеть, что находится у нее внутри: скомканные бумаги или живая голова, а вот он сквозь редкую металлическую сетку будет все прекрасно видеть.
Хэнзард осторожно погрузился в пол, стараясь не провалиться сквозь потолок низлежащей комнаты. Гравитация почти утратила над ним свою власть, но и с веществом реального мира он был связан очень слабо. В конце концов он полностью скрылся в полу, снаружи осталась лишь голова, скрытая от посторонних глаз в мусорной корзине. Он спрятался вовремя — голоса стали слышны совершенно отчетливо, и Хэнзард понял, что он уже не один в комнате.
— Я же говорил, что мы только зря потратим время,— произнес хорошо знакомый Хэнзарду голос. Это был не голос Уорсоу, хотя мягкое произношение выдавало южанина, и в то же время Хэнзард никак не мог припомнить, кто еще из его знакомых говорил так.
Зато второй голос несомненно принадлежал арканзасцу Лешу. Леш скучным голосом процедил череду непристойностей, общий смысл которых сводился к тому, что первому, учитывая его неполноценность, лучше всего было бы заткнуться.
Третий голос согласился с подобной оценкой и добавил, что первый должен извиниться перед Лешем.
— Извините меня,— жалко проскулил первый.
— Извините меня, сэр!
— Извините меня, сэр,— в голосе первого не было ничего, кроме покорности.
— Ты правильно делаешь, что извиняешься. И на будущее запомни, что тебе лучше не разевать рот, когда тебя не спрашивают. Ты же понимаешь, что нам совсем не обязательно оставлять тебя в живых. В любую минуту, как только мне заблагорассудится, я могу запросто отпилить твою голову. Понял, ты, сукин сын? Я бы давно это сделал, если бы Уорсоу не заступился за тебя. Но учти — еще раз вякнешь, и я расшибу твою морду в лепешку, понял, ты, недоносок?..
— Брось, Леш, как тебе не надоест языком чесать,— вмешался третий.— И вообще, сколько сейчас времени?
Первый голос, хозяина которого Хэнзард все еще не мог узнать, сказал:
— На часах, что над столом — четверть пятого. Значит, по Гринвичу сейчас четверть одиннадцатого и все посольства в Европе закрыты. Конечно, могут быть один-два типа вроде этого калеки, которые возвращаются сюда,но нам-то от них проку ни на грош…
— Ты снова считаешь себя умнее всех? — процедил Леш.
— Вообще-то в том, что он говорит, есть смысл,— вставил третий голос.— Если и в самом деле никто не будет сейчас отправляться, то нет смысла здесь торчать. Во всяком случае, у меня нашлись бы дела поинтереснее.
Леш разразился еще одной серией ругательств, но с доводами своих собеседников вынужден был согласиться. Голоса зазвучали глуше — люди ушли из комнаты.
Хэнзард решил пойти за ними. Риск был невелик, поскольку в его нынешнем положении прятаться было очень легко, а сбежать в случае нужды — еще легче.
Он провалился сквозь пол в нижнюю комнату, по инерции пробил перегородку в следующую и так далее, пока не оказался в подвале. Таким образом, он выгадал время, чтобы выбраться из здания и затеряться в толпе прежде, чем эти трое выйдут из главного входа. Человек, чей голос казался Хэнзарду знакомым, шел позади двух других, вооруженных автоматами. Он сгибался под тяжестью армейского рюкзака, и лица его не было видно.
Двое вооруженных забрались в автобус, направлявшийся в лагерь Джексон, третий продолжил путь пешком. Видимо, добавочный вес, который создавал рюкзак, настолько увеличивал инерцию тела, что не позволял удержаться внутри автобуса.
Однако, едва автобус скрылся из виду, фигура сняла рюкзак, положила его в кусты и свернула в направлении, противоположном лагерю Джексон.
На армейском ремне фигуры раскачивалась фляжка. Это было то, чего так не хватало Хэнзарду. Он вытащил рюкзак, торопливо притопил его в тротуаре, а затем пустился вслед удаляющейся фигуре. Это походило на пантомиму, изображающую погоню: лев, крадущийся за своей жертвой в немыслимой тишине джунглей.
Вскоре они оказались в районе очень дорогих многоквартирных домов. Фигура прошла сквозь парадную дверь в один из подъездов. Хэнзард не хотел идти следом, он опасался, что внутри у преследуемого могут оказаться товарищи, и потому остался ждать возле дома напротив.
В бесплодном ожидании прошел час. Исполненный сомнений Хэнзард занялся исследованием здания. До этого превратившийся в призрака капитан не делал попыток вторгаться в частную жизнь реальных граждан, и теперь он чувствовал себя крайне неловко. Он начал осмотр дома с верхнего этажа, постепенно спускаясь сквозь потолки. Он встречал обедающие семьи и людей, одуревших от телевизора, наблюдал беззвучные ссоры и заставал обитателей дома за более интимными занятиями. В мозгу Хэнзарда росли подозрения относительно того, с какой целью явился в этот дом преследуемый им тип. В квартире номер 4-Е подозрения превратились в доказанный факт.
Хэнзард нашел того, кого искал, в спальне, занятой парой симпатичных молодоженов. В полумраке комнаты человек сидел на кровати рядом с любящей парой и притворялся, что своими прикосновениями направляет самые интимные движения их любви. Внимание извращенца было полностью поглощено любовниками, так что Хэнзард сумел неслышно подойти к нему, накинуть на горло свой галстук, завязанный удавкой, и затянуть. Вуайерист упал с кровати, и Хэнзард впервые увидел лицо противника. Перед ним был полковник Уиллард Ив.
Хэнзард выволок задыхающегося Ива из спальни. Затем он сорвал его флягу и принялся жадно пить. Весь день у Хэнзарда не было воды, и утолить жажду было для него сейчас самым важным делом.
Пока Хэнзард пил, полковник попытался уползти от него. Два дня назад при взгляде на Хэнзарда, сидящего в кабинете полковника Ива, было бы невозможно помыслить, что когда-нибудь Хэнзард сможет ударить своего командира. Однако теперь, в изменившихся обстоятельствах, Хэнзард совершил этот немыслимый поступок практически безо всяких угрызений совести. Но тут же, окончив расправу, он протянул Иву свой носовой платок — утереть кровь, текущую из носа.
— Я отдам вас за это под трибунал,— прогнусавил Ив не слишком уверенно.— Я проучу вас… Я сделаю так, что вы…
Четырнадцать лет армейской жизни в значительной степени сформировали характер Хэнзарда и теперь, задним числом, он почувствовал угрызения совести.
— Примите мои извинения, полковник. Поверьте, трудно было ожидать, чтобы я воспринимал вас как старшего по званию сразу после того, как видел вас исполняющим приказы капрала.
Ив посмотрел на него снизу вверх широко раскрытыми глазами.
— Вы назвали меня полковником? Значит, вы знали меня… там?
— Полковник, я же разговаривал с вами в вашем кабинете позавчера. Неужели вы забыли?
— Нет, это было не со мной,— Ив прикусил нижнюю губу, и Хэнзард понял, что перед ним действительно другой человек. Этот Ив был фунтов на семьдесят легче своего двойника из реального мира. Кроме того, в глаза бросалась уйма других деталей — встрепанные волосы, слишком загорелое лицо и, главное, раболепные манеры, которые всего яснее показывали, как далеко отошел он от своего былого облика.
— Я никогда не был полковником,— продолжал Ив.— Когда я прошел через передатчик, два года назад, я был всего лишь майором. Иногда он приводит меня в мой кабинет — кабинет полковника — и тем унижает меня перед моим собственным лицом. Он хочет иметь возможность меня унижать — это единственная причина, по которой он сохраняет мне жизнь. Морить меня голодом и унижать. Если бы я только решился, я бы… я бы… убил себя. Я бы обязательно это сделал. Я бы ушел за пределы купола… и…— его так душила жалость к себе, что дальше он не мог говорить.
— Кто это — “он”? — спросил Хэнзард.
— Уорсоу. Тот, которого вы убили в передатчике. Жаль, что вы убили только одного, а не всех троих.
— Сколько таких людей, вроде нас, в лагере Джексон? Ив отвел глаза в сторону.
— Я не знаю,— неуверенно сказал он.
— Полковник… или, если угодно, майор,— медленно произнес Хэнзард,— мне бы не хотелось снова сделать вам больно.
— Не хотелось? Сомневаюсь. Вы ничем не отличаетесь от Уорсоу. Все вы одинаковы. Едва ослабевает дисциплина, вы теряете всякое понятие о том, что такое порядочность и добро. Вы предаете всех. Вы убиваете и насилуете. Вы действуете как… дикари из джунглей. Дикари — вот вы кто.
— Мне кажется, майор, что ваше собственное поведение не является примером добродетели и не должно бы способствовать произнесению моральных проповедей. Так что я повторяю вопрос: сколько…
— Семнадцать, двадцать, двадцать четыре — число то и дело меняется. Что это даст вам? О, вы считаете себя таким возвышенным и утонченным, не так ли? Вы истинный джентльмен. Все чувствуют себя такими, пока они новички здесь, пока им не пришлось… не пришлось… есть своих…— голос Ива затих.
— Что вы говорите, майор?! Что вы здесь едите? Где вы добываете пищу?
Словно пародируя застенчивость, Ив опустил глаза и принялся рассматривать пуговицы на рубашке собеседника. Его лицо искривила загадочная улыбка, пронизанная легким презрением к человеку, захватившему его в плен. Если разобраться, это была типичная улыбка заключенного, который знает, насколько он, запертый и бессильный, возвышается над остальными людьми, отделенный от них своей виной.
С холодным ужасом Хэнзард осознал, на какой пище живут обитатели лагеря Джексон. С ужасом еще более безысходным оттого, что он с самого начала подсознательно знал это, догадывался с того самого момента, когда увидел кучу тел около передатчика. Ведь он совершенно верно оценил ситуацию
— все, чем питались Уорсоу и его банда, должно приходить к ним через передатчик.
Он знал это, но даже теперь отказывался этому верить.
— Так, значит, все люди, которые проходили через передатчик…
— Вы имеете в виду ниггеров? Вы ведь северянин, не так ли, капитан? Только северянин может называть кучку ниггеров людьми.
— Вы омерзительны! Вы здесь полностью разложились!
— Подождите, капитан. Подождите, пока проголодаетесь по-настоящему. Настанет день, когда вы будете мечтать о куске негритянского мяса. Вы презираете нас, но пройдет немного времени, и я посмотрю, что будет с вами. Все идет правильно. Именно Уорсоу понял, что все так и должно быть. У него было достаточно силы и прозорливости, чтобы сделать все, как надо. Благодаря ему мы прихватываем ниггеров и тех, кто их любит, прежде, чем они прихватят нас. Он спас наши жизни. Никто больше не был на это способен; только Уорсоу. Я не смог посмотреть фактам в лицо, а Уорсоу не побоялся и сделал это. Он…— полковник начал задыхаться, но все же закончил свою речь,— он… хороший человек.
— Я припоминаю, что то же самое вы сказали во время нашей последней встречи. Хэнзард поднялся.
— Куда вы собрались? — спросил Ив испуганно.— Вы ведь не скажете ему, что я вам рассказал? Мне не полагалось здесь быть… Я…
— Не беспокойтесь, Ив, с вашим хозяином у меня долгих разговоров не будет. Я ухожу, а вы оставайтесь здесь. Или, если хотите, идите в спальню и барахтайтесь в вашей грязи. Вы не можете заразить этих людей, так что ваше взглядоблудие не имеет никакого значения.
Хэнзард был уже в дверях, когда Ив окликнул его странно приглушенным голосом. Хэнзард оглянулся. Ив сидел на полу, зарыв лицо в руки.
— Капитан, я вас прошу! Пожалуйста! Сделайте это, сделайте, я вас умоляю. У меня самого не хватит сил, но вы-то можете. Ради бога, пожалуйста!..
— Вы хотите, чтобы я вас убил — не так ли, майор?
— Да,— прошептал Ив себе в ладони.— Да…
— Можете отправляться к черту, майор. Вам придется кончать с собой собственными силами.
Хэнзард вышел, не глядя на рыдающего полковника.
Первым делом Хэнзард направился туда, где спрятал рюкзак Ива. Он вытащил его из тротуара, расстегнул и при свете уличного фонаря рассмотрел его содержимое. В рюкзаке лежали обгрызенные и слегка припахивающие падалью кости. Хэнзард засунул останки в грунт, протолкнув их поглубже. На самом дне рюкзака лежал пистолет сорок пятого калибра и патроны, завернутые в пластиковую накидку. Оружие Хэнзард взял себе.
Солнце уже село, наступило подходящее время, чтобы пробраться к резервуару и наполнить флягу водой. Но едва Хэнзард двинулся в путь, ноги его подкосились и ему пришлось сесть. Хэнзард вставил обойму в пистолет. Он делал это не глядя, но знал, что руки у него тоже дрожат.
Хэнзарду было страшно. Он не боялся, что солдаты из лагеря Джексон убьют его. Он был уверен, что избежит этой опасности. Но он боялся, что сам прикончит кого-нибудь из них — когда достаточно проголодается. А потом? Насколько низко может пасть человек? Надо было спросить об этом Ива, пока была возможность.
Глава 6
Надеяться, что путешественник из госдепартамента захватит с собой что-нибудь съестное, явно не стоило. Но Хэнзард все-таки на это надеялся.
Покидая гостиницу, Хэнзард остановился у кассы, выписал чек на пятьдесят долларов и положил его в запертый сейф. Этот поступок если и был шуткой, то в очень малой степени. Совесть Хэнзарда была крайне чувствительна, и его долго не оставляло бы чувство вины, если бы он сбежал, не заплатив.
Он не знал, в каком из зданий госдепартамента установлен малый передатчик, но сообразил, что найти его очень просто: надо лишь смотреть, где в коридорах толпится больше всего вооруженной охраны. Когда в четыре часа пополудни он нашел передатчик, ему сразу же стало ясно, что не он первый занимается такими поисками.
Стены и пол комнаты, примыкавшей к передатчику, были покрыты пятнами засохшей крови, смыть которые не смогла бы никакая уборщица, ибо пятна эти не принадлежали реальному миру. Хэнзард дотронулся кончиком пальца до одного из пятен, и тонкая пленка рассыпалась в мелкую пыль, подобно тому, как это бывает со старинными кружевами. Здесь происходили убийства, и Хэнзард знал, кто были убийцы.
А жертвы? Страшно представить, какие выдающиеся люди пользовались передатчиком Государственного департамента за последние месяцы. Кажется, даже сам Мэйдиген, в ту пору еще вице-президент, использовал передатчик для посещения коронации нового английского короля Карла III.
Из грустных размышлений Хэнзарда вывела неожиданная красная вспышка над люком передатчика. Скорее всего, это означало, что только что произошел прием. Охранники, о которых Хэнзард почти позабыл, засуетились.
Дверь передатчика открылась, и оттуда появилась странная пара — старик в самодвижущемся инвалидном кресле и привлекательная брюнетка лет тридцати с небольшим. Путешественники были одеты в тяжелые шубы и меховые шапки, мокрые от дождя. К старику подошел один из охранников и, кажется, начал с ним спорить.
Хэнзард следил за этой сценой, уже не в первый раз жалея, что не умеет читать по губам. Его внимание было так поглощено происходящим, что он не сразу понял, что по коридору приближаются голоса. А ведь это могут быть только…
Хэнзард броском скрылся за прибывшей парой в шубах и уже из-за прикрытия оглядел помещение, выбирая место, откуда можно было бы подглядывать, не обнаруживая себя. Особо выбирать не приходилось, и он удовольствовался первым попавшимся. Возле стола начальника охраны стояла мусорная корзина. С середины комнаты невозможно было разглядеть, что находится у нее внутри: скомканные бумаги или живая голова, а вот он сквозь редкую металлическую сетку будет все прекрасно видеть.
Хэнзард осторожно погрузился в пол, стараясь не провалиться сквозь потолок низлежащей комнаты. Гравитация почти утратила над ним свою власть, но и с веществом реального мира он был связан очень слабо. В конце концов он полностью скрылся в полу, снаружи осталась лишь голова, скрытая от посторонних глаз в мусорной корзине. Он спрятался вовремя — голоса стали слышны совершенно отчетливо, и Хэнзард понял, что он уже не один в комнате.
— Я же говорил, что мы только зря потратим время,— произнес хорошо знакомый Хэнзарду голос. Это был не голос Уорсоу, хотя мягкое произношение выдавало южанина, и в то же время Хэнзард никак не мог припомнить, кто еще из его знакомых говорил так.
Зато второй голос несомненно принадлежал арканзасцу Лешу. Леш скучным голосом процедил череду непристойностей, общий смысл которых сводился к тому, что первому, учитывая его неполноценность, лучше всего было бы заткнуться.
Третий голос согласился с подобной оценкой и добавил, что первый должен извиниться перед Лешем.
— Извините меня,— жалко проскулил первый.
— Извините меня, сэр!
— Извините меня, сэр,— в голосе первого не было ничего, кроме покорности.
— Ты правильно делаешь, что извиняешься. И на будущее запомни, что тебе лучше не разевать рот, когда тебя не спрашивают. Ты же понимаешь, что нам совсем не обязательно оставлять тебя в живых. В любую минуту, как только мне заблагорассудится, я могу запросто отпилить твою голову. Понял, ты, сукин сын? Я бы давно это сделал, если бы Уорсоу не заступился за тебя. Но учти — еще раз вякнешь, и я расшибу твою морду в лепешку, понял, ты, недоносок?..
— Брось, Леш, как тебе не надоест языком чесать,— вмешался третий.— И вообще, сколько сейчас времени?
Первый голос, хозяина которого Хэнзард все еще не мог узнать, сказал:
— На часах, что над столом — четверть пятого. Значит, по Гринвичу сейчас четверть одиннадцатого и все посольства в Европе закрыты. Конечно, могут быть один-два типа вроде этого калеки, которые возвращаются сюда,но нам-то от них проку ни на грош…
— Ты снова считаешь себя умнее всех? — процедил Леш.
— Вообще-то в том, что он говорит, есть смысл,— вставил третий голос.— Если и в самом деле никто не будет сейчас отправляться, то нет смысла здесь торчать. Во всяком случае, у меня нашлись бы дела поинтереснее.
Леш разразился еще одной серией ругательств, но с доводами своих собеседников вынужден был согласиться. Голоса зазвучали глуше — люди ушли из комнаты.
Хэнзард решил пойти за ними. Риск был невелик, поскольку в его нынешнем положении прятаться было очень легко, а сбежать в случае нужды — еще легче.
Он провалился сквозь пол в нижнюю комнату, по инерции пробил перегородку в следующую и так далее, пока не оказался в подвале. Таким образом, он выгадал время, чтобы выбраться из здания и затеряться в толпе прежде, чем эти трое выйдут из главного входа. Человек, чей голос казался Хэнзарду знакомым, шел позади двух других, вооруженных автоматами. Он сгибался под тяжестью армейского рюкзака, и лица его не было видно.
Двое вооруженных забрались в автобус, направлявшийся в лагерь Джексон, третий продолжил путь пешком. Видимо, добавочный вес, который создавал рюкзак, настолько увеличивал инерцию тела, что не позволял удержаться внутри автобуса.
Однако, едва автобус скрылся из виду, фигура сняла рюкзак, положила его в кусты и свернула в направлении, противоположном лагерю Джексон.
На армейском ремне фигуры раскачивалась фляжка. Это было то, чего так не хватало Хэнзарду. Он вытащил рюкзак, торопливо притопил его в тротуаре, а затем пустился вслед удаляющейся фигуре. Это походило на пантомиму, изображающую погоню: лев, крадущийся за своей жертвой в немыслимой тишине джунглей.
Вскоре они оказались в районе очень дорогих многоквартирных домов. Фигура прошла сквозь парадную дверь в один из подъездов. Хэнзард не хотел идти следом, он опасался, что внутри у преследуемого могут оказаться товарищи, и потому остался ждать возле дома напротив.
В бесплодном ожидании прошел час. Исполненный сомнений Хэнзард занялся исследованием здания. До этого превратившийся в призрака капитан не делал попыток вторгаться в частную жизнь реальных граждан, и теперь он чувствовал себя крайне неловко. Он начал осмотр дома с верхнего этажа, постепенно спускаясь сквозь потолки. Он встречал обедающие семьи и людей, одуревших от телевизора, наблюдал беззвучные ссоры и заставал обитателей дома за более интимными занятиями. В мозгу Хэнзарда росли подозрения относительно того, с какой целью явился в этот дом преследуемый им тип. В квартире номер 4-Е подозрения превратились в доказанный факт.
Хэнзард нашел того, кого искал, в спальне, занятой парой симпатичных молодоженов. В полумраке комнаты человек сидел на кровати рядом с любящей парой и притворялся, что своими прикосновениями направляет самые интимные движения их любви. Внимание извращенца было полностью поглощено любовниками, так что Хэнзард сумел неслышно подойти к нему, накинуть на горло свой галстук, завязанный удавкой, и затянуть. Вуайерист упал с кровати, и Хэнзард впервые увидел лицо противника. Перед ним был полковник Уиллард Ив.
Хэнзард выволок задыхающегося Ива из спальни. Затем он сорвал его флягу и принялся жадно пить. Весь день у Хэнзарда не было воды, и утолить жажду было для него сейчас самым важным делом.
Пока Хэнзард пил, полковник попытался уползти от него. Два дня назад при взгляде на Хэнзарда, сидящего в кабинете полковника Ива, было бы невозможно помыслить, что когда-нибудь Хэнзард сможет ударить своего командира. Однако теперь, в изменившихся обстоятельствах, Хэнзард совершил этот немыслимый поступок практически безо всяких угрызений совести. Но тут же, окончив расправу, он протянул Иву свой носовой платок — утереть кровь, текущую из носа.
— Я отдам вас за это под трибунал,— прогнусавил Ив не слишком уверенно.— Я проучу вас… Я сделаю так, что вы…
Четырнадцать лет армейской жизни в значительной степени сформировали характер Хэнзарда и теперь, задним числом, он почувствовал угрызения совести.
— Примите мои извинения, полковник. Поверьте, трудно было ожидать, чтобы я воспринимал вас как старшего по званию сразу после того, как видел вас исполняющим приказы капрала.
Ив посмотрел на него снизу вверх широко раскрытыми глазами.
— Вы назвали меня полковником? Значит, вы знали меня… там?
— Полковник, я же разговаривал с вами в вашем кабинете позавчера. Неужели вы забыли?
— Нет, это было не со мной,— Ив прикусил нижнюю губу, и Хэнзард понял, что перед ним действительно другой человек. Этот Ив был фунтов на семьдесят легче своего двойника из реального мира. Кроме того, в глаза бросалась уйма других деталей — встрепанные волосы, слишком загорелое лицо и, главное, раболепные манеры, которые всего яснее показывали, как далеко отошел он от своего былого облика.
— Я никогда не был полковником,— продолжал Ив.— Когда я прошел через передатчик, два года назад, я был всего лишь майором. Иногда он приводит меня в мой кабинет — кабинет полковника — и тем унижает меня перед моим собственным лицом. Он хочет иметь возможность меня унижать — это единственная причина, по которой он сохраняет мне жизнь. Морить меня голодом и унижать. Если бы я только решился, я бы… я бы… убил себя. Я бы обязательно это сделал. Я бы ушел за пределы купола… и…— его так душила жалость к себе, что дальше он не мог говорить.
— Кто это — “он”? — спросил Хэнзард.
— Уорсоу. Тот, которого вы убили в передатчике. Жаль, что вы убили только одного, а не всех троих.
— Сколько таких людей, вроде нас, в лагере Джексон? Ив отвел глаза в сторону.
— Я не знаю,— неуверенно сказал он.
— Полковник… или, если угодно, майор,— медленно произнес Хэнзард,— мне бы не хотелось снова сделать вам больно.
— Не хотелось? Сомневаюсь. Вы ничем не отличаетесь от Уорсоу. Все вы одинаковы. Едва ослабевает дисциплина, вы теряете всякое понятие о том, что такое порядочность и добро. Вы предаете всех. Вы убиваете и насилуете. Вы действуете как… дикари из джунглей. Дикари — вот вы кто.
— Мне кажется, майор, что ваше собственное поведение не является примером добродетели и не должно бы способствовать произнесению моральных проповедей. Так что я повторяю вопрос: сколько…
— Семнадцать, двадцать, двадцать четыре — число то и дело меняется. Что это даст вам? О, вы считаете себя таким возвышенным и утонченным, не так ли? Вы истинный джентльмен. Все чувствуют себя такими, пока они новички здесь, пока им не пришлось… не пришлось… есть своих…— голос Ива затих.
— Что вы говорите, майор?! Что вы здесь едите? Где вы добываете пищу?
Словно пародируя застенчивость, Ив опустил глаза и принялся рассматривать пуговицы на рубашке собеседника. Его лицо искривила загадочная улыбка, пронизанная легким презрением к человеку, захватившему его в плен. Если разобраться, это была типичная улыбка заключенного, который знает, насколько он, запертый и бессильный, возвышается над остальными людьми, отделенный от них своей виной.
С холодным ужасом Хэнзард осознал, на какой пище живут обитатели лагеря Джексон. С ужасом еще более безысходным оттого, что он с самого начала подсознательно знал это, догадывался с того самого момента, когда увидел кучу тел около передатчика. Ведь он совершенно верно оценил ситуацию
— все, чем питались Уорсоу и его банда, должно приходить к ним через передатчик.
Он знал это, но даже теперь отказывался этому верить.
— Так, значит, все люди, которые проходили через передатчик…
— Вы имеете в виду ниггеров? Вы ведь северянин, не так ли, капитан? Только северянин может называть кучку ниггеров людьми.
— Вы омерзительны! Вы здесь полностью разложились!
— Подождите, капитан. Подождите, пока проголодаетесь по-настоящему. Настанет день, когда вы будете мечтать о куске негритянского мяса. Вы презираете нас, но пройдет немного времени, и я посмотрю, что будет с вами. Все идет правильно. Именно Уорсоу понял, что все так и должно быть. У него было достаточно силы и прозорливости, чтобы сделать все, как надо. Благодаря ему мы прихватываем ниггеров и тех, кто их любит, прежде, чем они прихватят нас. Он спас наши жизни. Никто больше не был на это способен; только Уорсоу. Я не смог посмотреть фактам в лицо, а Уорсоу не побоялся и сделал это. Он…— полковник начал задыхаться, но все же закончил свою речь,— он… хороший человек.
— Я припоминаю, что то же самое вы сказали во время нашей последней встречи. Хэнзард поднялся.
— Куда вы собрались? — спросил Ив испуганно.— Вы ведь не скажете ему, что я вам рассказал? Мне не полагалось здесь быть… Я…
— Не беспокойтесь, Ив, с вашим хозяином у меня долгих разговоров не будет. Я ухожу, а вы оставайтесь здесь. Или, если хотите, идите в спальню и барахтайтесь в вашей грязи. Вы не можете заразить этих людей, так что ваше взглядоблудие не имеет никакого значения.
Хэнзард был уже в дверях, когда Ив окликнул его странно приглушенным голосом. Хэнзард оглянулся. Ив сидел на полу, зарыв лицо в руки.
— Капитан, я вас прошу! Пожалуйста! Сделайте это, сделайте, я вас умоляю. У меня самого не хватит сил, но вы-то можете. Ради бога, пожалуйста!..
— Вы хотите, чтобы я вас убил — не так ли, майор?
— Да,— прошептал Ив себе в ладони.— Да…
— Можете отправляться к черту, майор. Вам придется кончать с собой собственными силами.
Хэнзард вышел, не глядя на рыдающего полковника.
Первым делом Хэнзард направился туда, где спрятал рюкзак Ива. Он вытащил его из тротуара, расстегнул и при свете уличного фонаря рассмотрел его содержимое. В рюкзаке лежали обгрызенные и слегка припахивающие падалью кости. Хэнзард засунул останки в грунт, протолкнув их поглубже. На самом дне рюкзака лежал пистолет сорок пятого калибра и патроны, завернутые в пластиковую накидку. Оружие Хэнзард взял себе.
Солнце уже село, наступило подходящее время, чтобы пробраться к резервуару и наполнить флягу водой. Но едва Хэнзард двинулся в путь, ноги его подкосились и ему пришлось сесть. Хэнзард вставил обойму в пистолет. Он делал это не глядя, но знал, что руки у него тоже дрожат.
Хэнзарду было страшно. Он не боялся, что солдаты из лагеря Джексон убьют его. Он был уверен, что избежит этой опасности. Но он боялся, что сам прикончит кого-нибудь из них — когда достаточно проголодается. А потом? Насколько низко может пасть человек? Надо было спросить об этом Ива, пока была возможность.
Глава 6
Эпизод с маленьким мальчиком
Известно, что некоторое время сон и пища могут заменять друг друга. Поэтому Хэнзард прекратил бесцельные прогулки и устроился жить на вирджинском берегу, поближе к источнику воды.
Немалой проблемой оставался вопрос: где именно будет его обиталище? Сидеть в темноте в пустых комнатах не хотелось, но после встречи с полковником Ивом мысль о вмешательстве в частную жизнь реальных людей внушала ему непреодолимое отвращение. С другой стороны, высоко ценя собственную приватность, Хэнзард не хотел жить в местах, напоминающих проходные дворы. Удачным компромиссом оказалась Арлингтонская публичная библиотека. Открыта библиотека была по вечерам, так что Хэнзарду не пришлось бы проводить время после заката в темноте. Немногочисленные читатели вели себя спокойно. Даже тишина призрачного мира, столь изматывающая в других местах, казалась здесь естественной.
Спальню Хэнзард устроил в подвале среди штабелей книг, а когда ему становилось невмоготу притворяться перед самим собой спящим, он мог подняться наверх и через чужие плечи читать куски и отрывки разнообразнейших текстов, которые посылало ему провидение. Он изучал “Прощай, оружие!” и “Свет в августе” в кратких пересказах для колледжа, просматривал и другие Великие Старые Романы, обязательные для чтения студентами арлингтонских учебных заведений. Иной раз ему попадались спряжения глаголов языка банту, микрофильмы “Вашингтон пост” за прошлые годы, брошюры с советами о том, как стать мужественным, как сделать свои руки крепкими или как уходить в отставку, или, наконец, как в нынешних условиях выращивать картофель.
Среди прочей ерунды прочитал он и несколько изящных историй из жизни Кристофера Робина и Винни-Пуха…
Конечно, идти в детскую читальню и заглядывать в книгу Милна было ошибкой. С этой минуты его сердцем завладел соблазн, с которым прежде Хэнзард находил силы бороться. Дело в том, что его жена и сын тоже жили под этим куполом. Для того, чтобы навестить их, ему надо было всего лишь сесть на автобус, идущий в район С-Ш.
После развода бывшей жене Хэнзарда пришлось жить на его жалкие алименты. Прежняя квартира была ей уже не по карману, поэтому она перебралась в район, построенный по инициативе Сарджента Шрайвера и известный как “район С-Ш”. В начале семидесятых это была образцовая новостройка, а теперь — самая почтенная из городских трущоб. Там не было людей по-настоящему бедных, которые ютились в пригородах, вдыхая ядовитый воздух, окружающий мегалополис, но и сколько-нибудь состоятельные граждане тоже избегали селиться в этом районе.
Хэнзард виделся со своим сыном, которому уже исполнилось восемь лет, один уик-энд в месяц. Эти встречи не приносили радости — со времени развода отношения с сыном были натянутыми — поэтому Хэнзард предпочитал представлять себе Натана-младшего беззаботным, золотоволосым четырехлетним мальчиком, серьезно и внимательно слушающим рассказы о приключениях Винни-Пуха. Теперешний Натан-младший был в глазах отца чем-то вроде узурпатора с крайне сомнительными претензиями на титул настоящего сына и на привязанность Хэнзарда. Умом Хэнзард понимал несправедливость подобных чувств и старался исправить ее хорошим отношением к неожиданно выросшему сыну, но сердце не слушало никаких доводов и продолжало твердить свое.
Видя перед собой пример полковника Ива, Хэнзард мог бы сообразить, чем кончаются подобные прогулки, и не поддаваться соблазну.
“Я только навещу их,— твердил он себе.— Я не буду смотреть ни на что такое, что они хотели бы скрыть от меня”.
И все же софизмы, которыми он пытался успокоить свою совесть, были настолько непрочны, что к тому времени, как автобус остановился возле памятника Вашингтону, Хэнзард передумал и вышел из автобуса.
Он шел по берегу спокойного пруда, споря на ходу сам с собой. Он уже настолько привык к своему новому состоянию, что не увертывался от нависающих ветвей вишен, а проходил сквозь них, не обращая на это никакого внимания.
Закравшийся в сердце соблазн продолжал искушать его, нашептывая: “Ты зайдешь и глянешь на сына. Это случится один лишь раз…” У Хэнзарда было достаточно здравого смысла, чтобы не поверить этим нашептываниям. Он знал, что если допустит первый раз, то потом будет и второй, и третий… Любопытство невозможно насытить.
“Любопытство? — вступал в спор искуситель.— А если кроме любопытства тобой движет еще и любовь?”
“Любви нужна взаимность,— отвечала совесть.— Какое отношение к любви может иметь призрак вроде меня? Кроме того, и это самое главное — наша любовь давно умерла”.
Нетрудно было заметить, что предмет спора незаметно сменился, речь пошла не о Натане-младшем, а о Мэрион. Искуситель немедленно воспользовался этим:
“Раз любви больше нет, то и не думай о ней, иди ради сына. Это твоя отцовская обязанность”.
И все же аргументы искусителя становились все слабее, а его истинная цель все прозрачнее. Еще немного, и Хэнзард окончательно преодолел бы искушение, но в это время случилась некая странная вещь.
На противоположном берегу пруда среди толпы слоняющихся туристов и служащих, вышедших прогуляться во время обеденного перерыва, он увидел женщину. Это была красивая женщина и — так же, как и Мэрион,— блондинка, но этого было бы недостаточно, чтобы привлечь внимание Хэнзарда. Дело в том, что ему показалось, будто женщина смотрит на него. Конечно же, она не могла его увидеть, но на мгновение Хэнзард поверил, что ее взгляд остановился на нем.
Он быстро подошел к краю пруда и здесь вынужден был остановиться, поскольку вода реального мира, в отличие от земли, не могла нести пловца. Тогда он крикнул:
— Эй! Вы видите меня? Подождите… послушайте! Ну подождите хоть немного!
Но она уже отвернулась и шла к Капитолию. Через минуту она скрылась из вида.
В этот момент Хэнзард понял, что, несмотря на все свои благие намерения, он не сумеет избежать грязного греха взглядоблудия. Как бы он ни презирал это занятие, но он сам вторгнется в жизнь своей жены и сына, будет подсматривать за ними. Потому что свыше сил его было выносить нескончаемую жуть полного одиночества среди бурлящих городских толп, когда каждая не замечающая его пара глаз отрицает его существование. А если кому-то это покажется преувеличением, то давайте вместе скажем слово “одиночество”, а потом повторим его столько раз, сколько есть людей на земле. И попробуйте тогда справиться с этим огромным одиночеством.
Мы уже отмечали, что Хэнзард весьма условно считался человеком своего времени и даже в нашем десятилетии он казался бы старомодным. В результате ему было полностью неведомо состояние отчуждения, хотя сам этот термин вбивали ему в голову на каждой лекции по любой гуманитарной дисциплине. (Следует отметить, что Хэнзард старался, чтобы в его курсах таких дисциплин было как можно меньше.) Следствием подобного неведения оказалось его нынешнее печальное положение. Два дня пребывания в нереальном мире лишили его жизненных устоев. Так палач выбивает табуретку из-под ног приговоренного к повешению.
Хэнзард ощущал пустоту в самом центре своего существа, он испытывал неудобство, граничащее с болезнью, он чувствовал себя странно безвольным, как если бы он обнаружил, что он больше не человек, а что-то вроде механической игрушки.
Сказать по правде, его нынешнее состояние действительно граничило с болезнью, которую Фрейд назвал “отчуждением”. Будучи предельно неискушен в психиатрии, Хэнзард проявлял классически чистые симптомы отчуждения, какие можно видеть лишь в самой глуши, где никогда не слыхивали имени Фрейда. Поэтому мы не будем надоедать просвещенному читателю разбором и перечислением всех мыслей и ощущений капитана Хэнзарда. Напомним лишь, что Хэнзард уже страдал чем-то подобным. И хотя приступы отвержения (болезнь по сути своей детская), приведшие его десять лет назад в армейскую психиатрическую лечебницу, нельзя в полной мере назвать отчуждением, но от этого они были не менее опустошительны. В конце концов, всем известно, что невинные детские болезни крайне тяжело протекают у взрослых людей.
Практическим следствием всего этого было то, что он вновь сел на автобус, отправлявшийся к району С-Ш. Правда, сначала он вытащил из тайника в Линкольновском мемориале свою форменную куртку, ибо его забота о приличной внешности была пропорциональна его намерению плохо поступить. Затем, спрятав в стене чемоданчик и поправив галстук, он направился… вниз.
Мэрион лежала плашмя на раздвижном диване, который подарили им на свадьбу его родители. Мэрион курила и читала модный персонализированный роман, один из тех, в которых героиня носит имя читательницы. Она позволила себе погрузнеть. Хотя в последние два года полнота вошла в моду. Но даже и в этом случае она уже превышала допустимую степень. Ее изощренную прическу защищал большой пластиковый пузырь.
Еще в комнате находился мужчина. Он почти не обращал внимания на Мэрион, так же, как и она на него. Его прическа тоже была защищена пузырем, но черного цвета, а лицо было вымазано кремом, который должен придать его коже “гладкий здоровый вид”. В этом году очень заботились о гладкой и здоровой коже.
С первого взгляда можно было понять, что это типичный денди, живущий на пособие по безработице. Он делал изометрические физкультурные упражнения. Он был одет в кимоно, которое Хэнзард привез из Сайгона для Мэрион, бывшей в то время его любовницей. Хэнзард смотрел на него и не испытывал ни малейшей ревности, Возможно, Хэнзард был неприятно удивлен и даже осуждал Мэрион, но осуждал скорее за неряшливый стиль жизни, а не за присутствие другого мужчины. Супружескую измену он бы простить не мог, но Мэрион была свободна и могла поступать, как ей заблагорассудится, оставаясь, само собой, в рамках приличия. Эта квартира, конечно, считается приличной, но он бы так жить не хотел.
Немалой проблемой оставался вопрос: где именно будет его обиталище? Сидеть в темноте в пустых комнатах не хотелось, но после встречи с полковником Ивом мысль о вмешательстве в частную жизнь реальных людей внушала ему непреодолимое отвращение. С другой стороны, высоко ценя собственную приватность, Хэнзард не хотел жить в местах, напоминающих проходные дворы. Удачным компромиссом оказалась Арлингтонская публичная библиотека. Открыта библиотека была по вечерам, так что Хэнзарду не пришлось бы проводить время после заката в темноте. Немногочисленные читатели вели себя спокойно. Даже тишина призрачного мира, столь изматывающая в других местах, казалась здесь естественной.
Спальню Хэнзард устроил в подвале среди штабелей книг, а когда ему становилось невмоготу притворяться перед самим собой спящим, он мог подняться наверх и через чужие плечи читать куски и отрывки разнообразнейших текстов, которые посылало ему провидение. Он изучал “Прощай, оружие!” и “Свет в августе” в кратких пересказах для колледжа, просматривал и другие Великие Старые Романы, обязательные для чтения студентами арлингтонских учебных заведений. Иной раз ему попадались спряжения глаголов языка банту, микрофильмы “Вашингтон пост” за прошлые годы, брошюры с советами о том, как стать мужественным, как сделать свои руки крепкими или как уходить в отставку, или, наконец, как в нынешних условиях выращивать картофель.
Среди прочей ерунды прочитал он и несколько изящных историй из жизни Кристофера Робина и Винни-Пуха…
Конечно, идти в детскую читальню и заглядывать в книгу Милна было ошибкой. С этой минуты его сердцем завладел соблазн, с которым прежде Хэнзард находил силы бороться. Дело в том, что его жена и сын тоже жили под этим куполом. Для того, чтобы навестить их, ему надо было всего лишь сесть на автобус, идущий в район С-Ш.
После развода бывшей жене Хэнзарда пришлось жить на его жалкие алименты. Прежняя квартира была ей уже не по карману, поэтому она перебралась в район, построенный по инициативе Сарджента Шрайвера и известный как “район С-Ш”. В начале семидесятых это была образцовая новостройка, а теперь — самая почтенная из городских трущоб. Там не было людей по-настоящему бедных, которые ютились в пригородах, вдыхая ядовитый воздух, окружающий мегалополис, но и сколько-нибудь состоятельные граждане тоже избегали селиться в этом районе.
Хэнзард виделся со своим сыном, которому уже исполнилось восемь лет, один уик-энд в месяц. Эти встречи не приносили радости — со времени развода отношения с сыном были натянутыми — поэтому Хэнзард предпочитал представлять себе Натана-младшего беззаботным, золотоволосым четырехлетним мальчиком, серьезно и внимательно слушающим рассказы о приключениях Винни-Пуха. Теперешний Натан-младший был в глазах отца чем-то вроде узурпатора с крайне сомнительными претензиями на титул настоящего сына и на привязанность Хэнзарда. Умом Хэнзард понимал несправедливость подобных чувств и старался исправить ее хорошим отношением к неожиданно выросшему сыну, но сердце не слушало никаких доводов и продолжало твердить свое.
Видя перед собой пример полковника Ива, Хэнзард мог бы сообразить, чем кончаются подобные прогулки, и не поддаваться соблазну.
“Я только навещу их,— твердил он себе.— Я не буду смотреть ни на что такое, что они хотели бы скрыть от меня”.
И все же софизмы, которыми он пытался успокоить свою совесть, были настолько непрочны, что к тому времени, как автобус остановился возле памятника Вашингтону, Хэнзард передумал и вышел из автобуса.
Он шел по берегу спокойного пруда, споря на ходу сам с собой. Он уже настолько привык к своему новому состоянию, что не увертывался от нависающих ветвей вишен, а проходил сквозь них, не обращая на это никакого внимания.
Закравшийся в сердце соблазн продолжал искушать его, нашептывая: “Ты зайдешь и глянешь на сына. Это случится один лишь раз…” У Хэнзарда было достаточно здравого смысла, чтобы не поверить этим нашептываниям. Он знал, что если допустит первый раз, то потом будет и второй, и третий… Любопытство невозможно насытить.
“Любопытство? — вступал в спор искуситель.— А если кроме любопытства тобой движет еще и любовь?”
“Любви нужна взаимность,— отвечала совесть.— Какое отношение к любви может иметь призрак вроде меня? Кроме того, и это самое главное — наша любовь давно умерла”.
Нетрудно было заметить, что предмет спора незаметно сменился, речь пошла не о Натане-младшем, а о Мэрион. Искуситель немедленно воспользовался этим:
“Раз любви больше нет, то и не думай о ней, иди ради сына. Это твоя отцовская обязанность”.
И все же аргументы искусителя становились все слабее, а его истинная цель все прозрачнее. Еще немного, и Хэнзард окончательно преодолел бы искушение, но в это время случилась некая странная вещь.
На противоположном берегу пруда среди толпы слоняющихся туристов и служащих, вышедших прогуляться во время обеденного перерыва, он увидел женщину. Это была красивая женщина и — так же, как и Мэрион,— блондинка, но этого было бы недостаточно, чтобы привлечь внимание Хэнзарда. Дело в том, что ему показалось, будто женщина смотрит на него. Конечно же, она не могла его увидеть, но на мгновение Хэнзард поверил, что ее взгляд остановился на нем.
Он быстро подошел к краю пруда и здесь вынужден был остановиться, поскольку вода реального мира, в отличие от земли, не могла нести пловца. Тогда он крикнул:
— Эй! Вы видите меня? Подождите… послушайте! Ну подождите хоть немного!
Но она уже отвернулась и шла к Капитолию. Через минуту она скрылась из вида.
В этот момент Хэнзард понял, что, несмотря на все свои благие намерения, он не сумеет избежать грязного греха взглядоблудия. Как бы он ни презирал это занятие, но он сам вторгнется в жизнь своей жены и сына, будет подсматривать за ними. Потому что свыше сил его было выносить нескончаемую жуть полного одиночества среди бурлящих городских толп, когда каждая не замечающая его пара глаз отрицает его существование. А если кому-то это покажется преувеличением, то давайте вместе скажем слово “одиночество”, а потом повторим его столько раз, сколько есть людей на земле. И попробуйте тогда справиться с этим огромным одиночеством.
Мы уже отмечали, что Хэнзард весьма условно считался человеком своего времени и даже в нашем десятилетии он казался бы старомодным. В результате ему было полностью неведомо состояние отчуждения, хотя сам этот термин вбивали ему в голову на каждой лекции по любой гуманитарной дисциплине. (Следует отметить, что Хэнзард старался, чтобы в его курсах таких дисциплин было как можно меньше.) Следствием подобного неведения оказалось его нынешнее печальное положение. Два дня пребывания в нереальном мире лишили его жизненных устоев. Так палач выбивает табуретку из-под ног приговоренного к повешению.
Хэнзард ощущал пустоту в самом центре своего существа, он испытывал неудобство, граничащее с болезнью, он чувствовал себя странно безвольным, как если бы он обнаружил, что он больше не человек, а что-то вроде механической игрушки.
Сказать по правде, его нынешнее состояние действительно граничило с болезнью, которую Фрейд назвал “отчуждением”. Будучи предельно неискушен в психиатрии, Хэнзард проявлял классически чистые симптомы отчуждения, какие можно видеть лишь в самой глуши, где никогда не слыхивали имени Фрейда. Поэтому мы не будем надоедать просвещенному читателю разбором и перечислением всех мыслей и ощущений капитана Хэнзарда. Напомним лишь, что Хэнзард уже страдал чем-то подобным. И хотя приступы отвержения (болезнь по сути своей детская), приведшие его десять лет назад в армейскую психиатрическую лечебницу, нельзя в полной мере назвать отчуждением, но от этого они были не менее опустошительны. В конце концов, всем известно, что невинные детские болезни крайне тяжело протекают у взрослых людей.
Практическим следствием всего этого было то, что он вновь сел на автобус, отправлявшийся к району С-Ш. Правда, сначала он вытащил из тайника в Линкольновском мемориале свою форменную куртку, ибо его забота о приличной внешности была пропорциональна его намерению плохо поступить. Затем, спрятав в стене чемоданчик и поправив галстук, он направился… вниз.
Мэрион лежала плашмя на раздвижном диване, который подарили им на свадьбу его родители. Мэрион курила и читала модный персонализированный роман, один из тех, в которых героиня носит имя читательницы. Она позволила себе погрузнеть. Хотя в последние два года полнота вошла в моду. Но даже и в этом случае она уже превышала допустимую степень. Ее изощренную прическу защищал большой пластиковый пузырь.
Еще в комнате находился мужчина. Он почти не обращал внимания на Мэрион, так же, как и она на него. Его прическа тоже была защищена пузырем, но черного цвета, а лицо было вымазано кремом, который должен придать его коже “гладкий здоровый вид”. В этом году очень заботились о гладкой и здоровой коже.
С первого взгляда можно было понять, что это типичный денди, живущий на пособие по безработице. Он делал изометрические физкультурные упражнения. Он был одет в кимоно, которое Хэнзард привез из Сайгона для Мэрион, бывшей в то время его любовницей. Хэнзард смотрел на него и не испытывал ни малейшей ревности, Возможно, Хэнзард был неприятно удивлен и даже осуждал Мэрион, но осуждал скорее за неряшливый стиль жизни, а не за присутствие другого мужчины. Супружескую измену он бы простить не мог, но Мэрион была свободна и могла поступать, как ей заблагорассудится, оставаясь, само собой, в рамках приличия. Эта квартира, конечно, считается приличной, но он бы так жить не хотел.