Ближний Восток в конце XI века
Раздоры, которыми был заражен ислам в конце XI века, оказали сильное влияние на ход Крестовых походов. То же самое можно сказать о культурных, этнических и политических особенностях Ближнего Востока. По правде говоря, этот регион, ставший полем сражения в войне за Святую землю, нельзя назвать мусульманским миром. Относительно терпимый подход к покоренным, принятый в начале арабо-исламских завоеваний, привел к тому, что даже несколькими столетиями позже в Леванте все еще жило много христиан – от греков и армян до сирийцев и коптов. Были и евреи. Кочевые общины бедуинов также были широко распространены на востоке – мигрирующие, говорящие по-арабски мусульмане, практически никому не подчинявшиеся. На такую сложившуюся структуру оказывала влияние остававшаяся в численном меньшинстве мусульманская правящая элита, сама состоящая из арабов, персов и турок. Таким образом, Ближний Восток был не более чем пестрой смесью совершенно разных социальных и религиозных группировок, а вовсе не незыблемым оплотом ислама.
Что касается основных сил внутри мусульманского мира, Левант всегда был чем-то вроде тихой заводи или болота, несмотря на политическое и духовное значение, придаваемое таким городам, как Иерусалим и Дамаск. Для суннитов сельджуков и шиитов Фатимидов реальными центрами правительственной власти, экономического богатства и культуры были Месопотамия и Египет. Ближний Восток был, по сути, пограничной зоной между этими двумя доминирующими сферами влияния, миром, который иногда необходимо защищать, но почти всегда вызывавшим лишь вторичный интерес. Даже во время правления Мелик-шаха не было сделано ни одной решительной попытки покорить и включить в султанат Сирию, и большая часть региона была оставлена в руках рвущихся к власти полунезависимых воинственных правителей.
Таким образом, когда латинские крестоносные армии прибыли на Ближний Восток, чтобы начать, в сущности, приграничную войну, они вовсе не вторглись в самое сердце ислама. Вместо этого они воевали за землю, которая, в некотором смысле, также была мусульманской границей, населенной самыми разными христианами, евреями и мусульманами, имевшими вековой опыт аккультурации под воздействием внешних сил, будь то византийцы, персы, арабы или турки.
Что касается основных сил внутри мусульманского мира, Левант всегда был чем-то вроде тихой заводи или болота, несмотря на политическое и духовное значение, придаваемое таким городам, как Иерусалим и Дамаск. Для суннитов сельджуков и шиитов Фатимидов реальными центрами правительственной власти, экономического богатства и культуры были Месопотамия и Египет. Ближний Восток был, по сути, пограничной зоной между этими двумя доминирующими сферами влияния, миром, который иногда необходимо защищать, но почти всегда вызывавшим лишь вторичный интерес. Даже во время правления Мелик-шаха не было сделано ни одной решительной попытки покорить и включить в султанат Сирию, и большая часть региона была оставлена в руках рвущихся к власти полунезависимых воинственных правителей.
Таким образом, когда латинские крестоносные армии прибыли на Ближний Восток, чтобы начать, в сущности, приграничную войну, они вовсе не вторглись в самое сердце ислама. Вместо этого они воевали за землю, которая, в некотором смысле, также была мусульманской границей, населенной самыми разными христианами, евреями и мусульманами, имевшими вековой опыт аккультурации под воздействием внешних сил, будь то византийцы, персы, арабы или турки.
Исламская война и джихад
В конце XI века стиль и практика мусульманских военных действий были в состоянии постоянного изменения. Традиционной опорой любых турецких вооруженных сил был всадник в легких доспехах, верхом на быстроногом пони, вооруженный мощным луком, позволявшим ему выпускать град стрел, сидя на лошади. Он также мог иметь легкое копье, меч односторонней заточки, топор и кинжал. Скорость передвижения и маневренность таких войск позволяли им одерживать верх над противником.
Турки обычно использовали две главные тактики: окружение – при котором врага окружала со всех сторон быстро движущаяся кружащаяся конница и обстреливала бесконечным дождем стрел; и обманное отступление – когда в бою войска якобы начинали отступать, в надежде, что противник бросится в погоню, его боевой порядок будет разрушен и он станет более уязвимым для неожиданной контратаки. Такому стилю боя отдавали предпочтение и сельджуки Малой Азии. Но турки Сирии и Палестины начали применять более широкий спектр персидских и арабских военных приемов, приспособившись к использованию кавалеристов в тяжелых доспехах, вооруженных копьями, крупных сил пехоты и осадной войне. В любом случае самыми распространенными формами военных действий на Ближнем Востоке были набеги, небольшие стычки и мелкие междоусобные бои за власть, землю и богатство[15]. Теоретически, однако, мусульманские войска могли быть призваны на борьбу за высокие идеалы – на священную войну.
Ислам с самого начала принимал войну. Даже Мухаммед провел ряд военных кампаний, направленных на подчинение Мекки, и взрывное расширение исламского мира в VII и VIII веках подталкивалось признанным благочестивым желанием распространить исламское правление. Союз веры и насилия в мусульманской религии поэтому был более скорым и естественным, чем тот, что постепенно возник в латинском христианстве.
В попытке определить роль войны в исламе мусульманские ученые обратились к Корану и к хадисам, изречениям, связанным с Мухаммедом. Эти тексты дают многочисленные примеры того, что пророк был сторонником «борьбы на пути Бога». Еще в ранний исламский период возникла дискуссия относительно того, что эта борьба, или джихад, в себя включает, – споры продолжаются по сей день. Некоторые, например представители мистического течения в исламе – суфисты, утверждают, что самый важный – большой джихад – это внутренняя духовная борьба против греха и ошибок. Но к концу VIII века сунниты начали развивать формальную теорию, отстаивающую то, что называют малым джихадом, – вооруженную борьбу против неверных. Чтобы оправдать ее, они приводят канонические свидетельства, такие как стихи из девятой суры Корана, где сказано: «Сражайтесь со всеми многобожниками без исключения, как они сражаются против вас», и такие хадисы, как «Утро или вечер, проведенное на пути Бога, лучше, чем весь мир с тем, что в нем есть» или «Быть один час в боевых порядках на пути Бога лучше, чем быть на молитве шестьдесят лет».
Правовые трактаты этого периода утверждают, что джихад – обязанность, возложенная на всех здоровых мусульман, но эта обязанность в основном рассматривалась как общая, а не индивидуальная, и ответственность за лидерство всегда лежала на халифе. Ссылаясь на хадис «Врата рая находятся в тени мечей» и подобные ему, эти трактаты также утверждают, что тем, кто участвует в джихаде, будет разрешен вход в небесный рай. Авторы трактатов формально разделили мир на две сферы – Дар эс-Ислам, или «Дом мира» (район, в котором преобладает мусульманское правление и мусульманские законы), и Дар аль-харб, или «Дом войны» (весь остальной мир). Первоочередная цель джихада – ведение беспощадной священной войны в Дар аль-харб, до тех пор пока все человечество не примет ислам или не подчинится мусульманскому правлению. Никаких постоянных мирных соглашений с немусульманскими врагами заключать нельзя, а временные перемирия могут длиться не больше десяти лет.
Шли века, и движущий импульс к экспансии, закодированный в классической теории джихада, ослабел. Арабские племена начали вести оседлую жизнь и торговать с немусульманами, например византийцами. Священные войны против христиан и им подобных продолжались, но они стали спорадическими и зачастую поощрялись и велись мусульманскими эмирами без одобрения халифа. К XI веку правители суннитского Багдада были намного более заинтересованы в использовании джихада для продвижения исламской правоверности путем подавления «еретиков» – шиитов, чем в ведении священных войн против христианства. Предложение, что ислам должен вести бесконечную борьбу, чтобы расширять свои границы и подчинять немусульман, широко не распространилось, равно как и идея объединения для защиты исламской веры и его территорий. Когда начались христианские Крестовые походы, идеологический импульс религиозной войны пребывал в дремлющем состоянии в основном тексте ислама, но основные элементы системы взглядов остались на месте[16].
Турки обычно использовали две главные тактики: окружение – при котором врага окружала со всех сторон быстро движущаяся кружащаяся конница и обстреливала бесконечным дождем стрел; и обманное отступление – когда в бою войска якобы начинали отступать, в надежде, что противник бросится в погоню, его боевой порядок будет разрушен и он станет более уязвимым для неожиданной контратаки. Такому стилю боя отдавали предпочтение и сельджуки Малой Азии. Но турки Сирии и Палестины начали применять более широкий спектр персидских и арабских военных приемов, приспособившись к использованию кавалеристов в тяжелых доспехах, вооруженных копьями, крупных сил пехоты и осадной войне. В любом случае самыми распространенными формами военных действий на Ближнем Востоке были набеги, небольшие стычки и мелкие междоусобные бои за власть, землю и богатство[15]. Теоретически, однако, мусульманские войска могли быть призваны на борьбу за высокие идеалы – на священную войну.
Ислам с самого начала принимал войну. Даже Мухаммед провел ряд военных кампаний, направленных на подчинение Мекки, и взрывное расширение исламского мира в VII и VIII веках подталкивалось признанным благочестивым желанием распространить исламское правление. Союз веры и насилия в мусульманской религии поэтому был более скорым и естественным, чем тот, что постепенно возник в латинском христианстве.
В попытке определить роль войны в исламе мусульманские ученые обратились к Корану и к хадисам, изречениям, связанным с Мухаммедом. Эти тексты дают многочисленные примеры того, что пророк был сторонником «борьбы на пути Бога». Еще в ранний исламский период возникла дискуссия относительно того, что эта борьба, или джихад, в себя включает, – споры продолжаются по сей день. Некоторые, например представители мистического течения в исламе – суфисты, утверждают, что самый важный – большой джихад – это внутренняя духовная борьба против греха и ошибок. Но к концу VIII века сунниты начали развивать формальную теорию, отстаивающую то, что называют малым джихадом, – вооруженную борьбу против неверных. Чтобы оправдать ее, они приводят канонические свидетельства, такие как стихи из девятой суры Корана, где сказано: «Сражайтесь со всеми многобожниками без исключения, как они сражаются против вас», и такие хадисы, как «Утро или вечер, проведенное на пути Бога, лучше, чем весь мир с тем, что в нем есть» или «Быть один час в боевых порядках на пути Бога лучше, чем быть на молитве шестьдесят лет».
Правовые трактаты этого периода утверждают, что джихад – обязанность, возложенная на всех здоровых мусульман, но эта обязанность в основном рассматривалась как общая, а не индивидуальная, и ответственность за лидерство всегда лежала на халифе. Ссылаясь на хадис «Врата рая находятся в тени мечей» и подобные ему, эти трактаты также утверждают, что тем, кто участвует в джихаде, будет разрешен вход в небесный рай. Авторы трактатов формально разделили мир на две сферы – Дар эс-Ислам, или «Дом мира» (район, в котором преобладает мусульманское правление и мусульманские законы), и Дар аль-харб, или «Дом войны» (весь остальной мир). Первоочередная цель джихада – ведение беспощадной священной войны в Дар аль-харб, до тех пор пока все человечество не примет ислам или не подчинится мусульманскому правлению. Никаких постоянных мирных соглашений с немусульманскими врагами заключать нельзя, а временные перемирия могут длиться не больше десяти лет.
Шли века, и движущий импульс к экспансии, закодированный в классической теории джихада, ослабел. Арабские племена начали вести оседлую жизнь и торговать с немусульманами, например византийцами. Священные войны против христиан и им подобных продолжались, но они стали спорадическими и зачастую поощрялись и велись мусульманскими эмирами без одобрения халифа. К XI веку правители суннитского Багдада были намного более заинтересованы в использовании джихада для продвижения исламской правоверности путем подавления «еретиков» – шиитов, чем в ведении священных войн против христианства. Предложение, что ислам должен вести бесконечную борьбу, чтобы расширять свои границы и подчинять немусульман, широко не распространилось, равно как и идея объединения для защиты исламской веры и его территорий. Когда начались христианские Крестовые походы, идеологический импульс религиозной войны пребывал в дремлющем состоянии в основном тексте ислама, но основные элементы системы взглядов остались на месте[16].
Ислам и христианская Европа накануне Крестовых походов
Важный и неудобный вопрос сохранился: спровоцировал ли мусульманский мир Крестовые походы, или латинские священные войны являлись актами агрессии? Фундаментальное исследование требует оценки общей степени угрозы, которую представлял для христианского Запада ислам в XI веке. В каком-то смысле мусульмане давили на границы Европы. На востоке Малая Азия веками оставалась полем сражения между мусульманами и Византийской империей; и мусульманские армии неоднократно пытались захватить величайший христианский центр – Константинополь. На юго-западе мусульмане продолжали править на обширных пространствах Иберийского полуострова и могли в любой момент двинуться на север за Пиренеи. В действительности, однако, накануне Крестовых походов Европа никоим образом не испытывала необходимости начать срочную борьбу за выживание. Никаких согласованных нападений со стороны Средиземноморья не предвиделось, потому что, хотя иберийские мавры и турки Малой Азии имели общее религиозное наследство, они никогда не были объединены одной целью.
В действительности, после первой мощной волны исламской экспансии, взаимодействие между соседствующими христианскими и мусульманскими государствами было вполне обычным и характеризовалось, как и в случае любых потенциальных противников, периодами конфликтов, сменявшимися периодами мирного сосуществования. Практически нет свидетельств того, что религии этих двух миров вели неизбежную и постоянную борьбу. Начиная с X века и далее, к примеру, ислам и византийцы относились друг к другу с напряженным, иногда задиристым, но все же уважением, и их отношения были не более чреваты конфликтами, чем между греками и их славянскими или латинскими соседями на западе.
Это вовсе не говорит о том, что повсеместно царил утопический мир и гармония. Византийцы были всегда готовы использовать в своих интересах любые признаки мусульманской слабости. Так, в 969 году, пока мир Аббасидов был раздроблен, греческие войска двинулись на восток, завоевали значительную часть Малой Азии и стратегически важный город Антиохия. А с приходом турок-сельджуков Византия оказалась перед лицом возобновившегося военного давления. В 1071 году сельджуки разбили имперскую армию в сражении при Манцикерте (восток Малой Азии), и, хотя историки больше не считают этот разгром катастрофой для греков, все же неудача была весьма болезненной и положила начало существенным турецким завоеваниям в Анатолии. Пятнадцатью годами позже сельджуки также вернули Антиохию.
А тем временем в Испании и Португалии христиане начали отвоевывать территорию у мавров, и в 1085 году иберийские латиняне добились глубоко символичной победы, взяв контроль над Толедо, древней христианской столицей Испании. Тем не менее на этой стадии постепенная латинская экспансия на юг представляется вызванной политическими и экономическими стимулами, а не религиозной идеологией. Конфликт в Иберии стал более острым после 1086 года, когда секта исламских фанатиков, известных как альморавиды, вторглась в Испанию из Северной Африки, вытеснив уцелевших мавров. Этот новый режим воодушевил мусульманское сопротивление, добившись ряда существенных военных побед против христиан севера. Но нельзя сказать, что агрессия альморавидов стала причиной Крестовых походов, потому что латинские священные войны, начатые в конце XI века, были направлены в сторону Леванта, а не Иберии.
Так что же разожгло пламя войны между христианами и мусульманами на Святой земле? В каком-то смысле Крестовые походы были реакцией на акт исламской агрессии – завоевание мусульманами священного Иерусалима, но этот акт имел место в 638 году, так что поводом для начала священных войн он явно не был. В начале XI века церковь Гроба Господня, которая, как считалось, включала в себя место распятия и воскрешения Христа, была частично уничтожена непостоянным фатимидским правителем, вошедшим в историю под именем халиф Хаким. Его последующее преследование местного христианского населения продолжалось больше десяти лет и завершилось, лишь когда он объявил себя живым Богом и переключился на мусульманских подданных. По всей видимости, напряжение возросло и в 1027 году, когда мусульмане, как утверждают, забрасывали камнями территорию церкви Гроба Господня. Впоследствии латинские христиане, желавшие совершить паломничество в Левант, которых все еще было много, рассказывали о трудностях, связанных с посещением святых мест, и о репрессиях против восточных христиан в мусульманской Палестине.
Два арабских рассказа предлагают важные, но расходящиеся друг с другом свидетельства в этом вопросе. Ибн аль-Араби, испанский мусульманский паломник, который отправился на Святую землю в 1092 году, описал Иерусалим как благоденствующий центр религиозного поклонения для мусульман, христиан и евреев. Он отметил, что христианам позволяют поддерживать свои церкви в хорошем состоянии. В его повествовании нет и намека на то, что паломники – будь то греки или латиняне – подвергаются оскорблениям или гонениям. С другой стороны, в середине XII века аль-Азими, хронист из Алеппо, писал: «Население сирийских портов не дало франкским и византийским паломникам пройти в Иерусалим. Те из них, кто выжил, распространили известие об этом в своей стране. Поэтому они стали готовиться к военному вторжению». Ясно, что, по крайней мере, аль-Азими верил в то, что нападения мусульман дали начало Крестовым походам[17].
На самом деле, основываясь на всех уцелевших свидетельствах, скорее можно утверждать обратное. К 1095 году мусульмане и христиане вели войну друг с другом веками, и не важно, что это было в прошлом. Ислам захватил несомненно христианскую территорию, в том числе Иерусалим; христиане, живущие на Святой земле и прибывающие туда для паломничества, вполне могли подвергаться преследованиям. С другой стороны, непосредственная обстановка, в которой начались Крестовые походы, не указывает на то, что титаническая транснациональная религиозная война была неминуемой и неизбежной. Ислам не собирался предпринимать генерального наступления против Запада. Да и мусульманские правители Ближнего Востока не занимались ничем похожим на этнические чистки или репрессии против религиозных меньшинств. Возможно, между христианскими и мусульманскими соседями не было особо сильной любви, и без проявлений религиозной нетерпимости в Леванте тоже не обходилось, но, по правде говоря, все это ничем не отличалось от характерной для этого века политической, военной и социальной обстановки.
В действительности, после первой мощной волны исламской экспансии, взаимодействие между соседствующими христианскими и мусульманскими государствами было вполне обычным и характеризовалось, как и в случае любых потенциальных противников, периодами конфликтов, сменявшимися периодами мирного сосуществования. Практически нет свидетельств того, что религии этих двух миров вели неизбежную и постоянную борьбу. Начиная с X века и далее, к примеру, ислам и византийцы относились друг к другу с напряженным, иногда задиристым, но все же уважением, и их отношения были не более чреваты конфликтами, чем между греками и их славянскими или латинскими соседями на западе.
Это вовсе не говорит о том, что повсеместно царил утопический мир и гармония. Византийцы были всегда готовы использовать в своих интересах любые признаки мусульманской слабости. Так, в 969 году, пока мир Аббасидов был раздроблен, греческие войска двинулись на восток, завоевали значительную часть Малой Азии и стратегически важный город Антиохия. А с приходом турок-сельджуков Византия оказалась перед лицом возобновившегося военного давления. В 1071 году сельджуки разбили имперскую армию в сражении при Манцикерте (восток Малой Азии), и, хотя историки больше не считают этот разгром катастрофой для греков, все же неудача была весьма болезненной и положила начало существенным турецким завоеваниям в Анатолии. Пятнадцатью годами позже сельджуки также вернули Антиохию.
А тем временем в Испании и Португалии христиане начали отвоевывать территорию у мавров, и в 1085 году иберийские латиняне добились глубоко символичной победы, взяв контроль над Толедо, древней христианской столицей Испании. Тем не менее на этой стадии постепенная латинская экспансия на юг представляется вызванной политическими и экономическими стимулами, а не религиозной идеологией. Конфликт в Иберии стал более острым после 1086 года, когда секта исламских фанатиков, известных как альморавиды, вторглась в Испанию из Северной Африки, вытеснив уцелевших мавров. Этот новый режим воодушевил мусульманское сопротивление, добившись ряда существенных военных побед против христиан севера. Но нельзя сказать, что агрессия альморавидов стала причиной Крестовых походов, потому что латинские священные войны, начатые в конце XI века, были направлены в сторону Леванта, а не Иберии.
Так что же разожгло пламя войны между христианами и мусульманами на Святой земле? В каком-то смысле Крестовые походы были реакцией на акт исламской агрессии – завоевание мусульманами священного Иерусалима, но этот акт имел место в 638 году, так что поводом для начала священных войн он явно не был. В начале XI века церковь Гроба Господня, которая, как считалось, включала в себя место распятия и воскрешения Христа, была частично уничтожена непостоянным фатимидским правителем, вошедшим в историю под именем халиф Хаким. Его последующее преследование местного христианского населения продолжалось больше десяти лет и завершилось, лишь когда он объявил себя живым Богом и переключился на мусульманских подданных. По всей видимости, напряжение возросло и в 1027 году, когда мусульмане, как утверждают, забрасывали камнями территорию церкви Гроба Господня. Впоследствии латинские христиане, желавшие совершить паломничество в Левант, которых все еще было много, рассказывали о трудностях, связанных с посещением святых мест, и о репрессиях против восточных христиан в мусульманской Палестине.
Два арабских рассказа предлагают важные, но расходящиеся друг с другом свидетельства в этом вопросе. Ибн аль-Араби, испанский мусульманский паломник, который отправился на Святую землю в 1092 году, описал Иерусалим как благоденствующий центр религиозного поклонения для мусульман, христиан и евреев. Он отметил, что христианам позволяют поддерживать свои церкви в хорошем состоянии. В его повествовании нет и намека на то, что паломники – будь то греки или латиняне – подвергаются оскорблениям или гонениям. С другой стороны, в середине XII века аль-Азими, хронист из Алеппо, писал: «Население сирийских портов не дало франкским и византийским паломникам пройти в Иерусалим. Те из них, кто выжил, распространили известие об этом в своей стране. Поэтому они стали готовиться к военному вторжению». Ясно, что, по крайней мере, аль-Азими верил в то, что нападения мусульман дали начало Крестовым походам[17].
На самом деле, основываясь на всех уцелевших свидетельствах, скорее можно утверждать обратное. К 1095 году мусульмане и христиане вели войну друг с другом веками, и не важно, что это было в прошлом. Ислам захватил несомненно христианскую территорию, в том числе Иерусалим; христиане, живущие на Святой земле и прибывающие туда для паломничества, вполне могли подвергаться преследованиям. С другой стороны, непосредственная обстановка, в которой начались Крестовые походы, не указывает на то, что титаническая транснациональная религиозная война была неминуемой и неизбежной. Ислам не собирался предпринимать генерального наступления против Запада. Да и мусульманские правители Ближнего Востока не занимались ничем похожим на этнические чистки или репрессии против религиозных меньшинств. Возможно, между христианскими и мусульманскими соседями не было особо сильной любви, и без проявлений религиозной нетерпимости в Леванте тоже не обходилось, но, по правде говоря, все это ничем не отличалось от характерной для этого века политической, военной и социальной обстановки.
Часть первая. Начало Крестовых походов
Глава 1. Священная война, Святая земля
Поздним ноябрьским утром в году 1095-м папа Урбан II произнес проповедь, изменившую историю Европы. Его вдохновляющие слова дошли до самого сердца людей, собравшихся на небольшом поле вблизи Клермона – небольшого города в Южной Франции, – и в последующие месяцы его послание прокатилось по всему Западу, воспламенив ожесточенную священную войну, которой предстояло продлиться несколько веков.
Урбан заявил, что христианство находится в смертельной опасности, ему угрожает вторжение и ужасающее притеснение. Святой город Иерусалим находится в руках мусульман, людей враждебных Богу, подвергается постоянному осквернению. Он призвал латинскую Европу подняться против этого, по общему мнению, жестокого врага в качестве «воинов Христа», вернуть себе Святую землю и освободить восточных христиан из «рабства». Соблазненные обещанием того, что праведная борьба очистит их души от греха, десятки тысяч мужчин, женщин и детей отправились с Запада вести войну против мусульманского мира в Первом крестовом походе[18].
Урбан заявил, что христианство находится в смертельной опасности, ему угрожает вторжение и ужасающее притеснение. Святой город Иерусалим находится в руках мусульман, людей враждебных Богу, подвергается постоянному осквернению. Он призвал латинскую Европу подняться против этого, по общему мнению, жестокого врага в качестве «воинов Христа», вернуть себе Святую землю и освободить восточных христиан из «рабства». Соблазненные обещанием того, что праведная борьба очистит их души от греха, десятки тысяч мужчин, женщин и детей отправились с Запада вести войну против мусульманского мира в Первом крестовом походе[18].
Папа Урбан и идея крестоносного движения
В 1095 году, когда Урбан II провозгласил Первый крестовый поход, ему было около шестидесяти лет. Отпрыск знатного семейства из Северной Франции, бывший церковник и клюнийский монах, он стал папой в 1088 году, когда папство, пошатнувшееся после длительной и ожесточенной борьбы с германским императором, стояло на грани краха. Позиции Урбана были непрочными, и ему потребовалось шесть лет, чтобы восстановить контроль над римским Латеранским дворцом, традиционной резиденцией пап. Благодаря осторожной дипломатии и проведению умеренной, а не конфронтационной политики реформ новый папа видел постепенное возрождение своего престижа и влияния. К 1095 году это медленное восстановление, безусловно, на чалось, но предполагаемое право папства действовать как глава латинской церкви и духовный наставник каждого христианина в Западной Европе было еще далеко от реали зации.
На фоне частичного восстановления престижа папства и зародилась идея Первого крестового похода. В марте 1095 года Урбан председательствовал на церковном соборе в североитальянском городе Пьяченца, когда прибыли послы из Византии. Они доставили обращение от греческого христианского императора Алексея I Комнина, правителя, чье ловкое и уверенное правление на десятилетия притормозило внутренний упадок великой Восточной империи. Непомерные налоги пополнили имперскую казну в Константинополе, восстановив всегда окружавшую Византию ауру могущества и щедрости, но у Алексея было много внешних врагов, в том числе турки-мусульмане из Малой Азии. Поэтому он отправил петицию относительно военной помощи в Пьяченцу, настаивая, чтобы Урбан отправил латинские войска для отпора угрозе, представляемой исламом. Возможно, Алексей рассчитывал на символическую помощь в виде маленькой армии франкских наемников, которой легко управлять. На деле в течение следующих двух лет его империя была практически опустошена людским потоком.
Обращение греческого императора оказалось созвучным идеям, уже зародившимся в мозгу Урбана II; последовавшие весну и лето он их обдумывал и развивал, планируя предприятие, которое послужит достижению многих целей: нечто вроде вооруженного паломничества на Восток – «Крестовый поход». Историки иногда описывают Урбана непреднамеренным зачинщиком грандиозного начинания, ожидавшим, что на его призыв к оружию откликнется не более сотни рыцарей. Однако, судя по всему, он отлично представлял потенциальный размах предприятия, иначе не уделял бы так много внимания организации вербовки участников по всей территории Европы.
Урбан понимал, что идея экспедиции на помощь Византии предоставляет шанс не только защитить восточное христианство и улучшить отношения с греческой церковью, но также утвердить и расширить власть Рима, обуздать и перенаправить деструктивную агрессивность христиан, живущих на латинском Западе. Этот масштабный план стал главной частью кампании по расширению папского влияния за пределы Центральной Италии, на родину Урбана – Францию. С июля 1095 года он начал продолжительный тур с проповедями к северу от Альп – это был первый подобный визит папы почти за полвека – и провозгласил, что главный церковный собор будет проведен в ноябре в Клермоне, в области Овернь, расположенной в Центральной Франции. Летом и ранней осенью Урбан посетил ряд крупных монастырей, включая его собственный бывший дом в Клюни, призывая к поддержке Рима и готовя почву для идеи Крестовых походов. Он также привлек двух людей, которым предстояло сыграть центральную роль в предстоящей экспедиции: Адемара, епископа Пюи, церковника из Прованса, и горячего сторонника папства графа Раймунда Тулузского, одного из самых богатых и могущественных людей Южной Франции.
К ноябрю папа был готов огласить свои планы. Двенадцать архиепископов, восемьдесят епископов и девяносто аббатов собрались в Клермоне на самый крупный церковный собор за время понтификата Урбана. Там после девяти дней общих церковных дебатов папа сообщил о своем намерении произнести специальную проповедь. 27 ноября сотни зрителей собрались на поле, расположенном рядом с городом, чтобы услышать, что он скажет[19].
На фоне частичного восстановления престижа папства и зародилась идея Первого крестового похода. В марте 1095 года Урбан председательствовал на церковном соборе в североитальянском городе Пьяченца, когда прибыли послы из Византии. Они доставили обращение от греческого христианского императора Алексея I Комнина, правителя, чье ловкое и уверенное правление на десятилетия притормозило внутренний упадок великой Восточной империи. Непомерные налоги пополнили имперскую казну в Константинополе, восстановив всегда окружавшую Византию ауру могущества и щедрости, но у Алексея было много внешних врагов, в том числе турки-мусульмане из Малой Азии. Поэтому он отправил петицию относительно военной помощи в Пьяченцу, настаивая, чтобы Урбан отправил латинские войска для отпора угрозе, представляемой исламом. Возможно, Алексей рассчитывал на символическую помощь в виде маленькой армии франкских наемников, которой легко управлять. На деле в течение следующих двух лет его империя была практически опустошена людским потоком.
Обращение греческого императора оказалось созвучным идеям, уже зародившимся в мозгу Урбана II; последовавшие весну и лето он их обдумывал и развивал, планируя предприятие, которое послужит достижению многих целей: нечто вроде вооруженного паломничества на Восток – «Крестовый поход». Историки иногда описывают Урбана непреднамеренным зачинщиком грандиозного начинания, ожидавшим, что на его призыв к оружию откликнется не более сотни рыцарей. Однако, судя по всему, он отлично представлял потенциальный размах предприятия, иначе не уделял бы так много внимания организации вербовки участников по всей территории Европы.
Урбан понимал, что идея экспедиции на помощь Византии предоставляет шанс не только защитить восточное христианство и улучшить отношения с греческой церковью, но также утвердить и расширить власть Рима, обуздать и перенаправить деструктивную агрессивность христиан, живущих на латинском Западе. Этот масштабный план стал главной частью кампании по расширению папского влияния за пределы Центральной Италии, на родину Урбана – Францию. С июля 1095 года он начал продолжительный тур с проповедями к северу от Альп – это был первый подобный визит папы почти за полвека – и провозгласил, что главный церковный собор будет проведен в ноябре в Клермоне, в области Овернь, расположенной в Центральной Франции. Летом и ранней осенью Урбан посетил ряд крупных монастырей, включая его собственный бывший дом в Клюни, призывая к поддержке Рима и готовя почву для идеи Крестовых походов. Он также привлек двух людей, которым предстояло сыграть центральную роль в предстоящей экспедиции: Адемара, епископа Пюи, церковника из Прованса, и горячего сторонника папства графа Раймунда Тулузского, одного из самых богатых и могущественных людей Южной Франции.
К ноябрю папа был готов огласить свои планы. Двенадцать архиепископов, восемьдесят епископов и девяносто аббатов собрались в Клермоне на самый крупный церковный собор за время понтификата Урбана. Там после девяти дней общих церковных дебатов папа сообщил о своем намерении произнести специальную проповедь. 27 ноября сотни зрителей собрались на поле, расположенном рядом с городом, чтобы услышать, что он скажет[19].
Клермонская проповедь
В Клермоне Урбан призвал латинский Запад взять в руки оружие ради достижения двух связанных между собой целей. Первой он назвал необходимость защитить восточные границы христианского мира в Византии, подчеркнув узы христианского братства и якобы неминуемую угрозу мусульманского вторжения. Согласно одному из рассказов, он потребовал, чтобы его слушатели бежали со всех ног на помощь своим братьям, живущим на восточном берегу [Средиземного моря], потому что турки заполонили их территорию до самого Средиземного моря. Но эпическое предприятие, о котором говорил Урбан, не заканчивалось оказанием военной помощи Константинополю. От нее он мастерски перешел к более масштабной задаче, поставив дополнительную цель, которая не могла не затронуть сердца франков. Объединив идеалы войны и паломничества, он представил экспедицию, которая проложит дорогу к Святой земле и там овладеет Иерусалимом, самым священным местом во всем христианском мире. Урбан говорил о святости этого города, который является пупом земли, источником всего христианского учения, местом, где жил и страдал Христос[20].