Нет, решительно место было совсем не то, где выпрягли они лошадей!
   Свой фургон они оставили в узкой долине между двумя пологими склонами - и этот стоял в подобной же долине. Там было рядом маленькое болотце, образовавшееся подле ручья, - и здесь было такое же: они видели издали блеск воды. Но во всех других отношениях местность рознилась с тою. Долину, где они разбили лагерь, всю сплошь - по дну и по склонам - застилал зеленый ковер травы, а эта лежала перед их глазами бурая и голая. Не видно было ни былинки - зелень, казалось, сохранилась тут только на деревьях. Кусты, какие пониже, и те были как будто лишены листвы! Местность своим видом нисколько не походила на ту, где они стали лагерем. А здесь, подумалось им, была, очевидно, стоянка каких-то других путешественников.
   Они совсем уже было пришли к такому заключению, когда Черныш, внимательно осматривавший все вокруг, наконец уставился в землю под ногами. С полминуты он ее разглядывал - что теперь, при усиливавшемся свете, стало уже нетрудным - и вдруг повернул лицо к остальным и предложил им обратить внимание на поверхность почвы в степи. Ее, как они увидели, сплошь покрывали какие-то следы, как будто бы от тысячи копыт. В самом деле, степь сейчас походила на обширный овечий загон; такой обширный, что, насколько хватал глаз, повсюду видна была все та же покрытая следами, истоптанная земля.
   Что это значило? Гендрик не понимал. Ван Блоом не мог решить. Но Черныш определил с одного взгляда. Для него такое зрелище было не ново.
   - Все хорошо, баас, - сказал он, подняв голову и глядя хозяину в лицо. Это наш старый фургон!.. И ручей тот, и долина та... то самое место... Тут прошли трек-бокен.
   - Трек-бокен? - подхватили разом ван Блоом и Гендрик.
   - Да, баас, и очень большое стадо. Это следы антилоп... Смотрите!
   Ван Блоому все теперь стало понятно. Нагота степи, отсутствие листьев на более низких кустах, миллионы отпечатков маленьких копыт - все разъяснилось.
   По степи прошло стадо антилоп из вида горных скакунов ("трек-бокен", как они зовутся у буров). Вот что так неузнаваемо изменило местность! А фургон, стало быть не чей иной, как его собственный.
   Не теряя времени, они отвязали своих лошадей, взнуздали их и быстро понеслись вниз по склону холма. Хотя при виде фургона у ван Блоома немного отлегло от сердца, он все еще не освободился от дурного предчувствия.
   Вскоре путники могли уже разглядеть подле фургона двух лошадей, привязанных к его колесам, тут же стояла и корова, но ни коз, ни овец нигде поблизости не было видно.
   У задних колес фургона горел костер, под фургоном что-то чернело, но не приметно было нигде никого из людей.
   По мере приближения все сильнее бились сердца у ван Блоома и у двух его спутников. Они не сводили глаз с фургона.
   Тревога становилась все острей. Триста ярдов отделяли их от места, а на стоянке все еще никто не шевелился - не появлялось ни одной человеческой фигуры. Ван Блоом и Гендрик были вне себя от беспокойства. Но вот обе лошади у фургона громко заржали; черная тень под фургоном задвигалась, вылезла, поднялась во весь рост, и путники узнали Тотти. Она торопливо отодвинула заднюю дверцу фургона, и оттуда выглянули три юных лица. Крик радости вырвался у всадников, а мгновением позже маленькие Ян и Трейи выпрыгнули из-под парусиновой крыши прямо в объятия отца, между тем как Гендрик, Ганс, Тотти и Черныш весело здоровались. И столько было при этом радостной суматохи, что, право, не описать!
   
   Глава XIV
   КОЧЕВЬЕ АНТИЛОП
   
   Не обошлось без приключений и у тех, кто оставался в лагере; и рассказ их был вовсе не веселый, так как из него вытекало неприятное обстоятельство: овцы и козы потеряны. Стадо пропало - и при крайне необычных обстоятельствах, а надежда возвратить его была более чем сомнительна.
   Ганс начал так:
   - В день, когда вы от нас уехали, не произошло ничего особенного. С обеда до вечера я был занят - резал для крааля кусты колючки, так называемой "стой-погоди". Тотти помогала мне таскать их, а Ян и Трейи присматривали за стадом. Наши козы и овцы не забредали за пределы долины - трава была хорошая, а усталость после долгого пути еще давала о себе знать. Так вот. Мы с Тотти, как вы видите, соорудили крааль по всем правилам. Когда настала ночь, мы в него загнали стадо; потом Тотти подоила корову, все поужинали и легли спать. Мы изрядно устали и всю ночь спали без просыпу. Вокруг рыскали гиены и шакалы, но мы знали, что они не проникнут в крааль.
   Широким движением руки Ганс указал на круговую ограду, отлично им построенную из терновника. Затем он вернулся к своему рассказу:
   - Утром мы всё нашли в полном порядке. Тотти снова подоила корову, мы позавтракали. Овец и коз выпустили попастись на траве, лошадей и корову тоже. Ближе к полудню я стал подумывать, что же нам сварить на обед, - все, что у нас оставалось, съели за завтраком. Мне не хотелось закалывать еще одну овцу, покуда можно обойтись без этого. Итак, приказав Яну и Трейи не отходить от фургона, а Тотти - присматривать за стадом, я взял свое ружье и отправился поискать дичи. Пошел пешком, так как мне казалось, что я видел вдалеке на равнине горных скакунов, а к ним лучше подбираться без лошади. Горных скакунов, что и говорить, было вокруг немало. Когда я вышел за край долины и обвел глазами открывшееся предо мной пространство, я увидел, смею вас уверить, удивительную картину. Я сам едва поверил своим глазам. С западной стороны вся степь, казалось, являла собой одно сплошное стадо антилоп; и по их окраске - светло-желтой на боках, белоснежной на крестце я в них узнал горных скакунов. Они минуты не оставались в покое: пока одни пощипывали траву, сотни других непрестанно прыгали чуть ли не на десять футов в высоту, наскакивая друг на друга. Право же, это было едва ли не самое любопытное зрелище, какое случалось мне видеть, и самое приятное: я знал, что животные, покрывшие степь, не лютые звери, а прелестные, грациозные маленькие газели. Моей первой мыслью было подобраться к ним поближе и выстрелить; я уже направился прямо в степь, когда заметил, что антилопы сами надвигаются на меня. Я увидел, что они быстро приближаются и, если мне стоять на месте, они меня избавят от труда идти к ним самому. Я улегся за кустом. Лежу и жду. Ждать пришлось недолго. Не прошло и четверти часа, как передние из стада значительно ко мне приблизились, а еще через пять минут уже два-три десятка оказались на расстоянии выстрела. Но я не стал стрелять, я знал, что они подойдут еще ближе, и лежал, наблюдая за движениями этих красивых антилоп. Я разглядывал их легкие, изящные формы, их стройные ноги, их окраску: коричневая спинка, белое брюшко, рыжая продольная полоска на каждом боку. Я видел лировидные рога самцов и, главное, своеобразные белые пятна на крупах, открывавшиеся глазу каждый раз, когда антилопы подпрыгивали, задирая хвост и показывая под ним густую шелковистую шерсть, белую, как снег. Все это я примечал, и наконец, налюбовавшись вдосталь, высмотрел одну хорошенькую самочку - я не позабыл об обеде, а всем известно, что самое вкусное мясо бывает у самок. Старательно нацелившись, я выстрелил. Самка упала, но, к моему удивлению, остальные животные не разбежались. Только несколько самых передних отпрянули назад и подскочили высоко в воздух, но тут же стали снова преспокойно щипать траву. Основная масса продолжала, как и раньше, двигаться вперед. Я как мог скорее перезарядил ружье и повалил еще одного скакуна, на этот раз самца, по-прежнему не спугнув остальных.
   Я принялся в третий раз заряжать, но не успел еще довести дело до конца, как передние ряды антилоп уже пронеслись мимо меня с обеих сторон, и я оказался в середине стада.
   Прятаться за кустом, решил я, было теперь ни к чему. Я поднялся, стал на одно колено и выстрелил в ближайшего от меня скакуна, который тут же упал. Его товарищи не остановились, и тело его оказалось растоптано тысячью копыт. Я снова зарядил ружье и стал во весь рост. Тут я впервые задумался, почему горные скакуны ведут себя так странно; вместо того чтобы помчаться прочь при моем появлении, они только слегка шарахнулись в сторону и продолжали бежать, не изменив направления. Их точно несло вперед, как в дурмане. Мне вспомнилось, где-то я слышал, что так горные скакуны ведут себя во время своих переселений. Значит, подумал я, это и есть переселение стада.
   Вскоре я утвердился в этой мысли, потому что стадо вокруг меня сбивалось с каждой минутой все теснее, и мне становилось не по себе. Я не то чтобы боялся этих животных - они не выказывали никаких поползновений направить на меня свои рога - наоборот, они старались сколько могли обходить меня подальше. Но я внушал беспокойство только самым ближайшим; тех, что находились от меня в ста ярдах, мое присутствие ничуть не страшило, и они не желали хоть сколько-нибудь посторониться. Поэтому ближайшие могли податься лишь на два-три шага от меня, заставляя соседей сбиваться в кучу или же перепрыгивая через них, так что вокруг меня все время было двойное плотное кольцо - одно на земле и второе в воздухе! Не могу описать, какие странные чувства владели мною в этом необычном положении, и не знаю, долго ли я простоял бы так на месте. Может быть, я попытался бы еще несколько раз зарядить ружье и выстрелить, если бы вдруг не вспомнил об овцах. "Стадо увлечет их за собой", - подумалось мне. Я слыхал, что это случается довольно часто. Антилопы, сообразил я, направляются к нашей долине передние уже вступили в нее; скоро они добегут до того места, где, как я недавно видел, паслись овцы и козы. В надежде, что я опережу горных скакунов и загоню овец в крааль раньше, чем те завлекут их в свое стадо, я побежал к долине. Но, к моему огорчению, я не мог идти быстрее, чем подвигалось стадо.
   Задолго до того, как я пробился к фургону, я увидел, что Ян, и Трейи, и Тотти благополучно сидят под парусиновым верхом. Это меня порадовало, но я увидел также, что козы и овцы уже смешались со стадом горных скакунов и те увлекают их за собой, как если бы наши животные принадлежали к одному с ними виду. Боюсь, мы потеряли их безвозвратно...
   Итак, ван Блоом и его семья очутились в крайнем затруднении. Весь их скот ушел. Только и было у них, что одна корова и несколько лошадей, да и для тех антилопы не оставили не клочка травы. Чем их теперь кормить?
   Пуститься по следам кочующих горных скакунов в надежде вернуть своих овец и коз? Бесполезное дело! Так уверял Черныш. Несчастные животные пробегут сотни миль, пока смогут отделиться от огромного стада антилоп и закончить свое невольное путешествие. Оседлать коней и пуститься в погоню? Но далеко на них не проскачешь. Их нечем подкормить, кроме как листьями мимозы, а это не корм для изголодавшихся лошадей. Счастье будет, если они не падут прежде, чем удастся выбраться с ними на какое-нибудь пастбище. Но где теперь искать его? Сперва саранча, а потом еще и антилопы, казалось, превратили всю Африку в пустыню.
   Ван Блоом быстро принял решение. Он переночует здесь, на месте, а рано поутру двинется разыскивать какой-нибудь другой источник.
   К счастью, Ганс не преминул приволочь туши подстреленных им горных скакунов, и теперь их мясо, сочное и вкусное, пришлось как нельзя более кстати. Жаркое из антилопы да глоток холодной ключевой воды быстро восстановили силы трех истомившихся путешественников.
   Лошадей пустили пастись среди деревцев мимозы и предоставили самим себе; и, хотя, при обычных обстоятельствах они "воротили бы носы" от такого корма, теперь они отнеслись к нему совсем по-другому и принялись обчищать колючие ветви усердней иного жирафа.
   
   Глава XV
   В ПОИСКАХ РОДНИКА
   
   Едва рассвело, ван Блоом был уже в седле. С собою он решил взять только Черныша; Ганс и Гендрик остались при фургоне ждать их возвращения. Лошадей для поездки отобрали из тех, что еще не покидали лагеря, - эти были менее утомлены.
   Ехали неуклонно на запад. Это направление они предпочли по той причине, что стадо горных скакунов, как показывали следы, пришло с севера. Путники надеялись, что, двигаясь все время на запад, они быстрее выйдут из полосы опустошения.
   К большой их радости, уже через час они оказались за пределами местности, где прошло стадо антилоп; и хотя вода еще не встретилась, всюду была прекрасная трава.
   Теперь ван Блоом отправил Черныша назад за остальными лошадьми и коровой, условившись, куда тот приведет их пастись, а сам пустился дальше на поиски воды. Сделав еще несколько миль, он увидел на севере длинную гряду скал, вставшую прямо над степью и уходившую далеко на запад, до самого горизонта. Полагая, что близ этих скал скорее сыщется вода, он повернул к ним своего коня. Чем ближе подъезжал он к основанию хребта, тем больше его привлекала открывавшаяся перед глазами картина. Он пересекал покрытые густой травой поляны, то маленькие, то побольше, отделенные друг от друга рощами нежно-зеленой мимозы; местами они образовывали обширные заросли, местами же состояли из нескольких низеньких кустиков. Высоко над мимозовым подлесьем здесь и там поднимались купы деревьев-исполинов какой-то совсем незнакомой ван Блоому породы - таких он еще никогда не видывал. Они разбросаны были по степи разреженным лесом; но густая вершина каждого дерева представляла сама по себе как бы целый лесок. Вся местность вокруг напоминала своим видом пленительный парк и являла приятный контраст угрюмому хребту. Он вздымался над равниной скалистой кручей высотою в несколько сот футов и отвесной, казалось, как стены дома.
   Глаз путника отдыхал на этом красивом ландшафте: такой чудесный уголок среди такой наготы! Ван Блоом знал, что окружающая местность почти всюду малопривлекательна - немногим лучше нелюдимой степи. К северу она переходит в пустыню, которая тянется на сотни миль, - знаменитую Калахари, - и эта каменная гряда составляет часть южного рубежа пустыни.
   При других обстоятельствах подобное зрелище наполнило бы радостью сердце фее-бура, но теперь, когда не стало у него скота, что проку было ему в этих тучных пастбищах!
   Как ни хороша была картина местности, думы путника приняли печальный оборот. Однако ван Блоом не предался отчаянию. Тревоги дня не позволяли задерживаться слишком долго на мыслях о будущем. Первая задача - отыскать такое место, где могли бы откормиться лошади. Без них он не сможет двинуться дальше в глубь степей, без них он поистине беспомощен. Самое желанное сейчас - вода. Покуда не удастся найти воду, весь этот чудесный парк, которым он проезжает, для него имеет не больше цены, чем бурая пустыня. Но, конечно, такой прелестный оазис не мог бы существовать без самого необходимого - без влаги. Так размышлял ван Блоом. И каждый раз, как вставала перед ним новая роща, глаза его принимались отыскивать ручей.
   - Го-го! - вскричал он радостно, когда из-под ног его шарахнулась со всем своим выводком намаква, крупная куропатка. - Добрый знак! Эту птицу не часто встретишь вдали от воды.
   Вскоре затем он увидел стайку красивых цесарок, побежавших в рощу, - новое свидетельство, что неподалеку есть вода. Но вернее всего указывал на ее близость третий признак: на маковке высокой жирафьей акации ван Блоом разглядел сквозь листву яркое оперение попугая.
   - Ну, теперь, - пробормотал он, сам себя успокаивая, - я, конечно, совсем рядом с каким-нибудь ручьем или заводью.
   Весело поскакал он дальше и через несколько минут въехал на гребень довольно высокого взгорья. Здесь он остановил коня и стал следить за полетом птиц.
   Он сразу же увидел выводок куропаток, летевших на запад, затем еще один потянулся туда же. Оба выводка опустились, как показалось ему, у исполинского дерева, высившегося среди равнины ярдах в пятистах от подошвы скалистого кряжа. Дерево это росло особняком от прочих и было куда больше всех, какие видел в пути ван Блоом.
   Пока он стоял на месте, дивясь дереву-великану, он подметил, как несколько пар попугаев сели в его ветвях.
   Они перекликались и, посидев немного, снимались парами с веток и опускались на землю где-то у подножия дерева.
   "Там она, значит, и есть, вода, - подумал ван Блоом. - Подъеду погляжу".
   Но его лошадь не ждала, пока он примет свое решение. Она уже рвалась в узде и, как только всадник направил ее в сторону дерева, бодро понеслась, вытянув шею и храпя на скаку. Доверившись инстинкту своего коня, всадник опустил поводья, и не прошло и пяти минут, как оба - конь и всадник - пили уже вкусную воду из чистого ключа, бившего в десяти шагах от дерева.
   Ван Блоом не стал бы медлить и тут же пустился бы в обратный путь к фургону, но он подумал, что, если дать лошади с часок пощипать траву, она потом побежит резвее и доставит его на место примерно к тому же времени. Поэтому он снял узду и дал скакуну попастись на воле, а сам растянулся под деревом-великаном. Лежа в тени, он невольно залюбовался величественно вздымавшимся над ним удивительным произведением природы. Это было чуть ли не самое большое дерево, какое видел на своем веку ван Блоом. Оно принадлежало к одному из видов фикуса, к породе, называемой "нвана", а широким резным листом, густо росшим на его великолепной вершине, напоминало явор. Ствол его достигал двадцати футов в поперечнике и больше чем на двадцать футов был ровный и гладкий, и только выше пускал во все стороны множество длинных горизонтальных ветвей. Сквозь густую листву проглядывали блестящие яйцевидные плоды величиной с кокосовый орех.
   Наслаждаясь прохладой под навесом тенистой листвы, ван Блоом снова и снова возвращался к мысли о том, что хорошо бы построить в этом месте крааль. Обитателям жилища, приютившегося под дружественным кровом нваны, не придется бояться нещадных лучей африканского солнца; да и дождь едва ли пробьется сквозь этот лиственный полог. Право, густая крона дерева сама по себе уже почти составляла крышу.
   Не лишись фее-бур своего скота, он, конечно, сразу бы решил обосноваться здесь. Но как ни казалось это соблазнительным, что стал бы он делать теперь в таком месте? Для него оно было той же пустыней. Никаким промыслом он не мог заняться в таком отдаленном уголке. Правда, здесь можно прокормить себя и семью охотой. Дичи вокруг, он видел, было сколько угодно. Но это сулило бы жалкое прозябание без видов на будущее. Что стали бы делать впоследствии его дети? Неужели они должны вырасти только для такого назначения в жизни сделаться охотниками, необразованными, стоящими на уровне несчастных дикарей-бушменов? Нет, нет и нет! Ставить тут свой дом - об этом не могло быть и речи. Придется лишь на несколько дней дать отдых измученным лошадям, а потом со свежими силами двинуться в обратный путь и выбраться к поселениям.
   Но что с ним будет, когда он вернется в колонию? Этого ван Блоом не знал. Будущее представлялось мрачным и неопределенным. Час или немного больше предавался он этим думам; потом решил, что пора возвращаться в лагерь. Поймав и взнуздав свою лошадь, он вскочил в седло и пустился в путь.
   Сочная трава и свежая вода восстановили силы лошади, и она резво его понесла; не прошло и двух часов, как ван Блоом съехался с Чернышем и Гендриком на условленной поляне. Теперь лошадей повели обратно в лагерь, запрягли, и тяжелый фургон снова покатил по степи. Солнце еще не зашло, когда длинный белый парусиновый тент заблистал под лиственным кровом исполинской нваны.
   
   Глава XVI
   ГРОЗНАЯ ЦЕЦЕ
   
   Расстилавшийся вокруг зеленый ковер, густая листва деревьев, цветы у ручья, кристальная вода в его русле, черные крутые скалы, громоздившиеся вдали, все это вместе составляло чарующую картину. Глаза путников отдыхали на ней, и, пока распрягали фургон, каждый не преминул громким возгласом выразить свой восторг. Место, как видно, всем пришлось по душе. Гансу полюбилась эта лесная красота, дышавшая покоем. О лучшем уголке для прогулок он и не мечтал бы - бери книгу в руки и часами броди в одиноком раздумье. Гендрику место понравилось потому, что оно было, как он выразился, "истоптано на славу"; иными словами, он уже углядел вокруг следы разнообразных африканских животных, вплоть до самых крупных. Маленькую Трейи радовало, что здесь так много красивых цветов. Она видела кругом и ярко-малиновую герань, и белые звездочки душистого жасмина, и горделивые лилии, розовые и белые. Цветы не только пестрели в траве - они цвели и на кустах, и даже на деревьях.
   Тут был и медовый кустарник, самый красивый в своем семействе, весь в больших чашевидных венчиках - алых, белых и желтых; было здесь и серебряное дерево с нежными серебристыми листьями - когда ими играл ветерок, они становились похожи на громадные букеты шелковых цветов, - и были усыпанные золотом деревца мимозы, разливавшие в воздухе свой сильный и приятный запах.
   Но больше всего восторгала маленькую Трейи прелестная голубая кувшинка, недаром слывущая одним из самых красивых африканских цветков. Поодаль от ручья, в сторону равнины, сверкала небольшая заводь, хотя, пожалуй, ее можно бы назвать и озерцом, а на ее тихой водной глади дремали в величавой красоте небесно-голубые венчики этих кувшинок.
   Трейи, ведя за собой на поводу своего маленького любимца, подошла к самому берегу полюбоваться на них. Девочка глядела и не могла наглядеться.
   - Мне хочется, чтобы папа остался здесь подольше, - сказала она увязавшемуся за нею маленькому Яну.
   - И мне... Ах, Трейи, какое там чудесное дерево! Посмотри! Орехи на нем величиной с мою голову, право! Как бы нам, сестрица, сбить их с веток?
   Переговариваясь так, двое малышей любовались каждый по-своему новой для них картиной.
   Однако как ни были довольны все младшие в семье, они лишь очень сдержанно выражали свою радость, потому что их смущал пасмурный взор отца. Ван Блоом спокойно сидел под приютившим их деревом, но не поднимал взгляда, как будто погруженный в мучительное раздумье. Это видели все.
   Мысли его были в самом деле мучительны, да иначе и быть не могло. Ему оставалось одно: вернуться в колонию и начать свой жизненный путь сначала. Но с чем начинать? К чему приступиться? Он лишился всего и мог только пойти на службу к кому-либо из более богатых соседей, а для человека, привыкшего смолоду к независимости, это было бы очень тяжело. Он поднял глаза и посмотрел на пятерку своих лошадей, которые теперь усердно щипали сочную траву, росшую в тени у подножия скалистого кряжа. Когда они наберутся сил, чтобы можно было снова запрячь их? Пожалуй, дня через три-четыре он тронется в путь. Отличные лошади, породистые, сильные, - они, конечно, повезут фургон без большого труда... Так текли мысли бывшего фельдкорнета.
   Не думал он в ту минуту, что его лошади уже никогда не смогут тянуть ни фургона, ни другой повозки. Не думал он, что все пять его благородных коней обречены на гибель...
   Но это было так. Не прошло и недели, как шакалы и гиены затеяли свару на их костях. В ту самую минуту, когда владелец загляделся на пасущихся лошадей, яд уже сочился по их жилам и начали воспаляться смертельные язвы. Увы! Над головою ван Блоома нависла новая туча. Он подметил, что время от времени пасшиеся лошади проявляли признаки беспокойства. Они вздрагивали вдруг, принимались хлестать себя по бокам длинным хвостом, тереться головой о кусты.
   "Им, верно, докучает какая-то муха", - подумал трек-бур и больше о них не тревожился. Знай он, что представляет собой эта маленькая мушка, он бы сорвался с места, кликнул своих сыновей и бушмена, кинулся с ними к лошадям, изловил их как можно быстрее и увел бы подальше от этих темных скал. Но он не был знаком с мухой цеце. Оставалось еще с четверть часа до захода солнца, и лошадям не мешали пастись на воле. Но ван Блоом заметил, что они с каждой минутой ведут себя все беспокойней - вдруг забьют копытами о землю или отпрянут в сторону и время от времени начинают сердито ржать. Ван Блоома от них отделяло с четверть мили, и он с такого расстояния не мог увидеть, что беспокоит лошадей; но их необычное поведение в конце концов побудило его встать и направиться к ним. Ганс и Гендрик пошли с ним вместе. Когда они подошли поближе, то их поразило то, что они увидели: каждую лошадь точно осаждал пчелиный рой! Потом они разглядели, что это не пчелы, а насекомые помельче, коричневого цвета, с виду похожие на большую муху-жигалку и очень быстрые в полете. Они тысячами сновали в воздухе над каждой из пяти лошадей и сотнями садились им на голову, на шею, на спину, на бока, на ноги, - словом, на все части тела. Мушки не то кусали, не то жалили их; неудивительно, что бедным лошадям было не по себе.
   Ван Блоом предложил отогнать лошадей подальше в степь, куда эти мушки, по-видимому, не залетали. Его беспокоило только одно: что лошади из-за них нервничают.
   По той же причине жалел лошадей и Гендрик; из всех троих один только Ганс угадал истину. Ему доводилось читать о страшном насекомом, которое водится в некоторых глубинных областях Южной Африки, и при виде мушек у него сразу возникло подозрение, что это оно и есть.
   Юноша тотчас поделился своею догадкой с отцом и братом, и те не на шутку встревожились.
   - Позовите сюда Черныша! - распорядился ван Блоом.
   Кликнули бушмена, и тот немедля прибежал с веревками в руке. Последний час он был занят разгрузкой фургона и не думал о лошадях и о странном их поведении. Но когда он прибежал на зов и увидел рой, круживший над лошадьми, маленькие глазки его широко раскрылись и все лицо исказилось в изумлении и крайней тревоге.