Томлинсон Ричард. Большой провал. Раскрытые секреты британской разведки MI-6

   Оуэн сообщил мне эту новость через дверную щель.
   - Моррис только что дал факсом "фиат". Боюсь, что теперь ничего не выйдет.
   Это был удар, хорошо еще, что я и не очень надеялся на освобождение под залог. Теперь уже почти не было смысла судиться о залоге. После того как только что было принято постановление перед заседанием суда, только самый храбрый судья отважился бы положительно решить мой вопрос. Тем не менее, содержание в тюрьме под следствием засчиталось бы мне в мой срок по приговору.
   Три дня спустя в новостях по радио Би-би-си я услышал, как сообщали о политическом характере преследований по Закону об охране государственной тайны. Крис Паттен, бывший министр в правительстве консерваторов и крупный политик, потерял свой пост в результате всеобщих выборов, затем был назначен губернатором Гонконга, на этом посту он пробыл вплоть до 1999 года, до момента передачи Гонконга Китаю. Как губернатор, он подписывал Закон об охране государственной тайны и регулярно получал секретные донесения. Он поручил журналисту Джонатану Димблби написать его официальную биографию, восхваляя его губернаторство, и озаглавить ее "Последние дни". Чтобы подкрепить фактами некоторые моменты в книге и, без сомнения, поднять спрос на нее, он незаконно передал Димблби копии многих секретных донесений. Явное нарушение закона, которое подвергло опасности сотни агентов в Китае, и было намного серьезнее, чем передача законспирированного проспекта Мартин, тем злее, что он никогда не был опубликован. Полиция и органы разведки хотели начать преследование Паттена, но Моррис отказался выдать ордер на арест, аргументируя тем, что "это не принесет пользы".
   Если за разглашение секретности не преследуются одинаково все нарушители независимо от их положения, то это политические преследования. Я обратился из тюрьмы к генеральному прокурору Моррису с просьбой разъяснить эту непоследовательность и спросил, какую "пользу" он видит в моем преследовании. Ответа я не получил.
   Одно из многих ограничений для особо опасных преступников категории А состояло в строгом контроле за посещениями. Нам разрешались только визиты ближайших родственников, и то лишь после того, как их проверила полиция и тюремное начальство. В свой первый день в Белмарше я записал на специальной форме имя моей матери как первого посетителя. Запрос был послан в специальное бюро в Камбрию, которое направило двух полицейских констеблей, чтобы побеседовать с ней на дому. И только через три недели после моего ареста, 21 ноября, в пятницу, ей разрешили 40-минутное свидание, для чего ей пришлось затратить 7 часов на поездку в юго-восточную часть Лондона. Чтобы не было непосредственного контакта во время свидания, нас разделяло толстое непробиваемое стекло. Разговор наш записывался на пленку.
   Моя мать была очень травмирована этим свиданием, хотя она и храбрилась, но я видел, что она была готова расплакаться.
   Заключенным моей категории разрешалось получать по четыре письма в день, которые проверялись охраной, а в моем случае копировались для МИ-6. Большинство писем ко мне были от моей семьи и друзей, так что я сразу узнавал по почерку и марке на конверте, от кого получено послание. Но однажды пришло письмо, написанное незнакомым почерком. Даже после того, как я прочитал его, я не сразу понял, что оно от бывшей коллеги по МИ-6. Ее уверенность, что спустя немного лет предъявленное мне обвинение будет считаться чисто политическим, подняло мой моральный дух, особенно потому, что поддержка пришла явно с другой стороны. Вскоре после этого я получил еще одно удивительное письмо. В конверте, закрывающемся не сбоку, а посередине, оказалось сообщение от коренного русскоговорящего человека. Самым загадочным было то, что оно было от заключенного No ХМ 2920 в Вормвуд-Скрабс. Чтобы связать письмо с подписью под ним, мне пришлось пробежать его несколько раз.
   Нейман было новое имя отправителя, данное МИ-6 NORTHSTAR при его переселении. После того как TRUFAX был прикрыт, я слышал, что он собирался получить степень магистра искусств. В письме сообщалось, что случилось потом. Получив степень магистра, он стал заниматься организацией конференций по передаче опыта Запада в области коммерции русским и украинским бизнесменам. К сожалению, собрав значительные вступительные взносы от них, он забросил все дела. Когда кое-кто из участников конференции потребовал свои взносы обратно, Нейман сбежал в Женеву. После длительной судебной тяжбы его выдали Великобритании и приговорили к 3 годам тюрьмы за мошенничество. Мы начали с ним играть в шахматы по переписке, и вскоре он оказался победителем.
   Как-то в начале декабря меня остановил мистер Ричардс, когда я проходил металлический детектор перед прогулкой во дворе:
   - Томлинсон, назад, - весело проревел он. - Сегодня у тебя не будет прогулки, к тебе приехали из полиции.
   У меня упало сердце. Обычно полиция приезжала в тюрьму, чтобы предъявить дополнительные обвинения. После неизбежного раздевания и обыска два охранника провели меня в помещение для официальных посещений. Меня там ждал окружной инспектор Рэтклифф и лысый офицер, который проводил обыск в моей квартире во время ареста. Он представился как окружной инспектор Петерс и объяснил, что он эксперт по компьютерам. Присутствовал также адвокат Уэдхэм.
   - Ричард, нам нужна помощь, чтобы расшифровать материал на вашем "Псионе", - проговорил Рэтклифф робко. Я был удивлен, что ни МИ-6, ни другие секретные службы не смогли до сих пор расшифровать файл, хотя в нем использовались маленький ключ и простой пароль. Позже я узнал, что МИ-6 обращалась к автору программного обеспечения с просьбой о помощи, но он ответил, что не мог бы расшифровать файл, даже если бы попытался.
   - Не хотели бы вы сообщить нам пароль? - спросил Петерс.
   - Вы шутите! - рассмеялся я. - Почему бы я хотел это сделать?
   - Подумайте хорошенько, - произнес Рэтклифф тоном, в котором звучала угроза. Полицейские вышли на минуту, и я смог переговорить с Уэдхэмом.
   - Они что-то планируют, если вы им его не сообщите. Я бы выдал им пароль, если вы действительно не хотите что-то утаить, - посоветовал он. В Интернете была еще одна копия, поэтому утрата файлов не стала бы серьезной проблемой.
   - Кроме того, - добавил Уэдхэм, - если вы станете сотрудничать, судья должен будет скостить несколько месяцев с вашего приговора.
   Рэтклифф и Петерс вошли через пару минут.
   - Пароль следующий: "МИ-6 - тупые игроки", - сообщил я.
   - Мы должны были бы догадаться, - усмехнулся Петерс.
   Даже особо опасные преступники имели право, записанное в пункте 37 тюремных правил, общаться конфиденциально со своими адвокатами. Если мне нужно было позвонить Уэдхэму, я должен был заранее информировать мистера Ричардса, и, теоретически, автоматический магнитофон был бы отключен. То же относилось и к письмам, помеченным "пункт 37": предположительно они не подлежали цензуре. Но, как и большинство других заключенных, я мало верил, что этот пункт правил соблюдался, - особенно в начале моего заключения. МИ-6 интересовалась тем, что я буду говорить в свое оправдание в суде, так как тогда информационная служба смогла бы подготовить выгодное для нее сообщение. Впоследствии я узнал, что все мои попытки соблюсти осторожность были напрасны, что МИ-6 всегда были известны заранее мои намерения.
   В 1-м отсеке почти год содержались в предварительном заключении три алжирских студента, обвиняемые в терроризме. По иронии судьбы, я познакомился с их делом, когда работал в РТСР. Французская контрразведка обратилась к МИ-5 с просьбой арестовать их за предполагаемые связи с алжирской группировкой исламских фундаменталистов, но МИ-5 не хотела отвлекать своих сотрудников для наблюдения за целями, мало важными для британской безопасности. В ответ DST прекратила сотрудничество с МИ-6 по таким операциям, как BELLHOP, поэтому после некоторых внутренних совещаний МИ-5 убедили проявить интерес к этим студентам. Основываясь на данных прослушиваний телефонных разговоров и фактических наблюдений, их в конце концов арестовали и обвинили в заговоре с целью захватить взрывчатку. Доказательства имелись слабые, и все трое были непреклонны, отрицая свою вину. Когда они предстали перед Центральным уголовным судом в Лондоне, незадолго до слушания моего дела, прокурор совершил непростительную ошибку в речи при открытии заседания, показав осведомленность, что именно алжирские студенты сообщили своим адвокатам в помещении для свиданий в Белмарше. Адвокаты поняли, что разговоры их подзащитных прослушивались, и потребовали, чтобы прокурор сообщил источник информации. Прокурор отказался это сделать, судья прекратил дело, и обвиняемые были освобождены. Когда бы я ни встречался с Уэдхэмом и Дэвисом в Белмарше, нам всегда выделяли комнату, которой пользовались алжирцы.
   Были и другие основания подозревать в несоблюдении права заключенных сохранять в тайне свои юридические документы. Несколько раз в месяц без предупреждения являлись специально подготовленные поисковые бригады из трех человек с собаками, которые входили в отсек и на выбор заходили в ту или другую камеру. Обитателя камеры раздевали и обыскивали, затем выгоняли. Если находили в камере что-либо недозволенное, то этот предмет конфисковывали, а заключенного наказывали помещением в карцер. Список запрещенных предметов был очень обширным, включая, казалось бы, безвредные вещи, такие, как серебряная фольга, так как ее, оказывается, можно было использовать для расплавления героина перед уколом; как спички - их головки могли быть использованы для зажигающих устройств; как полиэтиленовые бутылки, которые можно было наполнить кусочками фруктов и сахара и сделать самогон. Бригады всегда приносили с собой в камеры во время досмотра два больших тяжелых черных чемодана. Никто не знал, что в этих чемоданах, но прошел слух, что в них портативные фотокопирующие устройства.
   - Вот увидишь, - предсказывал Добсон, - они притащатся к тебе в камеру с этими чемоданами за пару дней до суда.
   И[ он оказался прав. Моя камера была подвергнута длительному и тщательному осмотру всего за два дня до судебного разбирательства. Так, даже если они еще не знали о моем намерении признать себя виновным из прослушанных разговоров с адвокатами, они бы узнали об этом из скопированных документов с пометкой "пункт 37", найденных в моей камере.
   Два охранника снова сопровождали меня в суд на Бау-стрит 24 ноября, в понедельник. Когда я занял место на скамье подсудимых, судья попросил меня подтвердить мое имя, затем зачитал предъявляемые мне обвинения.
   - Что вы скажете в своем последнем слове? - наконец спросил он. Все в зале замерли в ожидании. Я увидел, что представители прессы приготовились записывать слова первого после Блейка офицера МИ-6, обвиняемого в нарушении Закона об охране государственной тайны.
   - Виновен, - ответил я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно ровнее. Писаки бросились из зала суда, чтобы передать новость, но со стороны Гиббса и ответственного представителя истца не последовало никакой реакции. Когда меня везли в тюремном фургоне обратно в Белмарш, я слышал по радио сенсационные сообщения, передаваемые каждые полчаса, о моем признании вины. На следующий день эта новость была на первых страницах большинства газет. "Тайме" обвинила меня в "попытке продать секреты" австралийскому издателю. "Телеграф" неубедительно повторила версию МИ-6, что я поставил "под угрозу жизни других агентов". В информационном отделе разведки должны были быть довольны результатом. Безумства прессы представляли реальную угрозу тем, что из-за поднятой шумихи судья может увеличить мне срок.
   За несколько дней до вынесения приговора Луковка сказал, посмеиваясь:
   - Ты выглядишь как дурацкий хиппи.
   - Я бы постригся на твоем месте, - посоветовал Добсон. - Судья тебе добавит три месяца за такие волосы.
   Они были правы. Я как раз должен был пойти к парикмахеру в Вэйвдене, когда меня внезапно арестовали. Во время вечернего часа общения я заполнил заявление к начальнику тюрьмы, и мистер Ричардс на следующий день сообщил мне, что разрешение дано.
   - Вы сможете быть первым клиентом нашего нового парикмахера, усмехнулся он. - Кларки, поди сюда, - прокричал он на весь отсек, требуются твои услуги!
   Новый парикмахер, вооруженный грабитель с Ямайки, только накануне поступивший в тюрьму как подследственный, легкой походкой вышел из своей камеры, подтягивая на ходу брюки. Его мучил жестокий нервный тик, из-за которого его пистолет неожиданно выстрелил, когда он им угрожал людям в банке на Саутхолл. К счастью, пуля никого не задела, но тем не менее ему грозил длительный срок из-за халатного обращения с оружием. Он никогда в своей жизни не занимался стрижкой волос, но мистер Ричардс назначил его парикмахером отсека только потому, что его имя совпало с именем знаменитого лондонского парикмахера Ники Кларки.
   - Вот тебе ножницы, - бодро проревел мистер Ричардс, передавая маленький деревянный ящичек изумленному Кларки. - Бери один из тех стульев и открывай свою мастерскую под лестницей.
   - Не могли бы вы подровнять меня немного? - спросил я Кларки, как только стул был поставлен и вилка электрической машинки вставлена в розетку. - Я завтра должен быть в суде, и мне объявят приговор.
   Кларки пробормотал что-то мне в ответ с непонятным ямайским акцентом, проверил, подключена ли машинка, включил ее, подождал мгновение, прислушиваясь к загадочному ее жужжанию. Затем пробормотал еще что-то. Думая, что было бы невежливо переспрашивать, я улыбнулся ему, как бы подбадривая. Он наклонился надо мной и начал осторожно стричь с правой стороны моей головы, как внезапно и очень больно поранил мое ухо.
   - Черт! - проворчал Кларки, отступая на шаг назад, чтобы успокоиться после приступа нервного тика. Наклонился снова и попытался продолжить стрижку, но тут у него снова начался тик. - Проклятие, - пробормотал Кларки, стряхивая на пол огромный пучок волос. Хмурясь от напряжения, он разглядывал правую сторону моей головы, затем левую, затем опять правую и снова начал стричь. В отсеке не было зеркала, поэтому я не мог следить за тем, как продвигалась его работа.
   - Вы уверены, что знаете, как это делать? - спросил я вежливо. Кларки проворчал что-то в ответ и продолжал свои манипуляции. Мне показалось, что мой вопрос задел его, и поэтому я решил больше к нему не приставать. Судя по все увеличивающейся груде волос на полу, он быстро освоил парикмахерское искусство. Кларки закончил как раз, когда мистер Ричардс прокричал знакомый приказ:
   - Отсек один, ужин!
   Добсон и Луковка, как обычно, встали в конец очереди, чтобы продлить свое время вне камер.
   - Ба, ты теперь выглядишь как каторжник, - засмеялся Луковка, увидев мою новую стрижку.
   - Ты слабоумный клоп, - добавил Добсон, - судья добавит тебе еще три месяца, увидев тебя с такой прической!
   Я проснулся чуть позже 5 часов утра 18 декабря, побрился, помылся, напомадил свою лысину, оделся и сел на кровать с книгой. Охранники прибыли в 7.30, чтобы препроводить меня в Олд-Бейли. По моей официальной просьбе, поданной во время вчерашней ассоциации, мне купили костюм и хорошие ботинки в лавке при приемной, чтобы было во что переодеться. Мы выехали в 9 часов утра и отправились по знакомой дороге через восточный Лондон к Центральному уголовному суду. День был зловещий, ветреный, облачный, и через тюремное стекло казалось, что на улице ночь. Мы пересекли Тауэр-бридж, машин было много, пожилой человек остановился на тротуаре и уставился с безразличным видом на окно нашего фургона. Возможно, это был бывший зэк, сообразивший, как ему повезло, что он на свободе.
   Скамья подсудимых в зале заседаний суда No 13 в Олд-Бейли была странно расположена - высоко над самим залом суда, как будка киномеханика в кинотеатре. С нее открывался вид на главного судью Лондона, оглашающего приговор, сэра Лоуренса Вернея, его двух помощников, прокурора, моих адвокатов, различных судебных клерков и стенографисток. Справа, на галерее для прессы, видны были знакомые лица. Высоко слева была галерея для публики, тоже вся заполненная, но странно, что я заметил там двух незнакомцев, которые держали скрещенными два пальца за меня.
   Справа от них - еще одна галерея, поменьше и не очень забитая людьми. Рэтклифф и Петерс находились там, так что это, наверное, была галерея для представителей обвинения в деле. Рэтклифф и Петерс вели себя прилично при наших предыдущих встречах, поэтому, мне казалось, что они вряд ли испытывали удовлетворение от моей экзекуции. Я испугался, когда оказался в центре внимания, и почувствовал себя еще более несчастным, чем во время предыдущих появлений в суде. Когда королевский прокурор сказал, что мои действия "сильно повредили национальной безопасности", я схватился за голову.
   Верней разрешил Гиббсу провести временно закрытое заседание, чтобы заслушать свидетеля-эксперта! Редд, бывший резидент в Москве (H/MOS) встал, чтобы проблеять, что мой проспект якобы "поставил под угрозу жизнь многих сотрудников". Дэвис хорошо выступил в мою защиту, указав, что в проспекте не было ничего важного, что он не покидал сейфа, что я признал себя "виновным" и что я сотрудничал с полицией, - все эти факты заслуживают того, чтобы их учли. Спор продолжался 53 минуты, пока судья Верней не объявил перерыв для обсуждения приговора. Охранники снова нацепили мне наручники перед отправкой меня в подземную тюрьму, но мне пришлось ждать в камере всего несколько минут до того, как дверь открылась и они снова препроводили меня на скамью подсудимых.
   Верней начал с того, что описал мое преступление как "очень серьезное", разбив тем самым мои надежды выйти на свободу к Рождеству. Он принял во внимание и мое признание виновности, и что это было мое первое правонарушение, но не стал учитывать мое сотрудничество с полицией.
   - В связи с этим у меня нет другого выхода, кроме как приговорить вас к двенадцати месяцам тюремного заключения, - мрачно объявил он.
   При моем хорошем поведении меня смогли бы выпустить 1 мая, то есть всего через четыре с половиной месяца, но какой это был длительный срок в Белмарше.
   Дэвис и Уэдхэм спустились вниз ко мне в камеру.
   - У вас есть право подать апелляцию на решение суда, - объяснил Уэдхэм, - и вам, возможно, дадут на несколько недель меньше.
   Но я отклонил это предложение. Оба адвоката и так защищали меня pro bono (бескорыстно - лат.), и просить их подавать апелляцию означало бы злоупотребить их щедростью. Рэтклифф и Петерс тоже хотели меня видеть, чтобы я еще помог им в расшифровке моего файла, но я отказался. Поскольку судья Верней не принял во внимание мою помощь им в прошлом, не было никакого смысла помогать им сейчас.
   На обратном пути в Белмарш со мной в фургоне оказался еще один заключенный. Все прояснилось, как только мы прибыли в отсек.
   - Томлинсон, ты больше не числишься в книге, - объявил мистер Ричардс. Начальник тюрьмы заменил мне категорию А на В: это означало, что я смогу чаще ходить в спортзал и меня могут посещать не только ближайшие родственники.
   На Рождество охрана тюрьмы предприняла попытку поднять настроение у заключенных нашего отсека, на стол Ричардса поставили маленькое дерево и украсили его. Разрешили лишних полчаса полежать и дали горячий завтрак, а затем мы могли целый день общаться. Нас ненадолго заперли лишь во время обеда, на который нам дали куриную ножку, жареный картофель, брюссельскую капусту, рождественский пудинг и настоящий деликатес в виде мороженого. А на следующий день нам организовали соревнование в пул, которое, конечно, выиграл Добсон, а затем молодая женщина-охранник, которую мы раньше не видели, устроила игру в бинго с главным призом в виде телефонной карты на 5 фунтов, которую не без некоторого мошенничества выиграл Луковка.
   - Мы должны отдать им должное, - пробормотал Добсон, когда Луковка подскочил к хорошенькой охраннице за призом и поцеловал ее в щеку. - Они отказались от своего выходного на Рождество, которое могли провести дома, ради нас, ублюдков.
   Добсон был прав - охранники Белмарша отлично работали, и не только в Рождество. Отношения между ними и заключенными были довольно сердечными, в них было мало от конфронтационного стиля управления - "мы и они", характерного для других тюрем. Охранникам было отнюдь не легко проводить целые дни в тесноте с возбужденной разнородной массой подавленных, психически неуравновешенных и буйных преступников. Они часто слышали ругань в свой адрес, на них даже нагадали обозленные заключенные, и они постоянно рисковали быть взятыми в заложники или даже убитыми. Опасности, которые их повседневно подстерегали, были намного большими, чем те, которым подвергался разведчик-болтун Редд. И после такого наполненного стрессами дня охранники шли домой и пытались жить на свое скромное жалованье в самом дорогом в мире городе.
   - Ты ушам своим не поверишь, Рич, - возбужденно проговорил Добсон в канун Нового года. - У нас будет настоящая вечеринка!
   Несколько зэков раздобыли баранью ногу, и даже прошел слух, что будет немного выпивки. Обычно в этот день заключенные били тяжелыми предметами по трубам отопления, дверям камер и решеткам на окнах. Я подумал, что это бессмысленно.
   - Ты не соблазнишь меня, чтобы я присоединился к этой глупой затее, ответил я. - Я укроюсь одеялом и буду лежать на кровати. - Я утешал себя мыслью, что хоть раз проснусь на следующее утро после Нового года без головной боли с похмелья.
   - Ну ты, мудрец, - пошутил Добсон, - ты будешь ступать вместе с нами.
   Первые отдельные удары и крики начались около 23. 30, набирая силу, и поэтому стало невозможно сосредоточиться на чтении. Я только выключил свет, как кто-то ударил по трубе мусорным ведром, и я вскочил. Скоро еще кто-то начал стучать, полночь приближалась, и шум превратился в какофонию, поскольку каждый зэк старался дать выход накопившимся за год разочарованиям в диких выходках - стуках и криках. Радостное настроение было слишком заразительно. Я вылез из кровати, схватил свое мусорное ведро и ударил им о дверь, потом еще и еще и стал кричать вместе со всеми. Единственным преимуществом особо опасных преступников категории А было их автоматические расселение в одиночных камерах в надежно охраняемых местах. После того как меня из этой категории перевели в категорию менее опасных - В, дни моей роскоши в одиночке были сочтены. В воскресенье в час утреннего общения, когда нам выдавали чистое постельное белье и безопасную бритву, охранники перераспределяли камеры. В первое воскресенье января Ричардс прокричал, сидя за своей конторкой:
   - Томлинсон, забирай свои пожитки.
   Я побросал свои вещи в мешок, свернул матрац, простыни, подушку и одеяло в узел и предстал перед его столом.
   - Вон туда, - показал он на двухместную камеру рядом с его конторкой и как всегда усмехнулся.
   - Ты ублюдок, - пробормотал я. Слова не предназначались для его слуха, но они выскочили из моих уст слишком громко.
   - Томлинсон, я отправлю тебя в карцер, если ты еще раз повторишь это, пригрозил он невсерьез. Мистер Ричардс держал камеру No 2 рядом с его столом для особо беспокойных "шизиков" или потенциальных самоубийц, чтобы он мог за ними присматривать. Два "шизика" или самоубийцы не могли находиться в одной камере, поэтому их помещали с тихим зэком. Итак, меня выбрали нянькой для психа из нашего отсека.
   - Ты получишь своего нового сокамерника завтра днем, - хитро улыбнулся мистер Ричардс.
   Бросив пенопластовый матрац и постельные принадлежности на металлический каркас кровати, я оглядел свою новую камеру. Ее только что освободил Паркер - толстый неряшливый наркоман, известный своими причудами с оружием. До Белмарша он жил с матерью в доме в графстве Эссекс и собирал оружие. Однажды он перепил пива и заснул как мертвый на кровати. Мамаша-наркоманка обнаружила его, подумала, что он умер, и вызвала "скорую помощь". "Скорая" определила, что ее сын просто пьян, но, найдя ружье под его кроватью, вызвала полицию, которая и арестовала Паркера. Его приговорили к двум годам тюрьмы за Незаконное хранение оружия. Он был известен тем, что почти целыми днями лежал на кровати, курил, ел пирожные и редко выходил на прогулки во двор. В его камере стоял неприятный запах, пол, очевидно, не подметался неделями и даже навозные мухи улетели из туалета. В ту ночь, лежа в кровати и прислушиваясь к реву бури за стенами тюрьмы, я молился, чтобы мой будущий сокамерник-"шизик" был хотя бы чистым.
   Помимо приобретения сокамерника, категория В разрешила мне работать, что давало возможность бывать больше времени вне камеры. Работа повышала также мое дневное тюремное довольствие с 1,26 фунта до 1,76 фунта. В результате я мог купить дополнительно фрукты, продукты и туалетные принадлежности в тюремной лавочке. К моему удивлению, меня приписали к компьютерному классу, несмотря на характер моего правонарушения. Майк, терпеливый и добрый инструктор, быстро понял, что я уже умею работать с персональным компьютером, и разрешил мне делать все, что я хочу, а не выполнять учебный курс. После того как я вернулся с занятий в компьютерном классе, задвижка на дверном окошке хлопнула и узкие глаза мистера Ричардса обежали всю камеру. Затем послышался звон тяжелых замков в двери.