Сделав глоток чаю, я упомянула про смерть Бурова. Оперативники, конечно, уже знали об этом. Оказалось, что с Буровым работали все трое, и двое из них искренне посожалели. Однако третий, высокий мрачноватый парень, которого коллеги звали Сэм, насупился и пробормотал что-то вроде: «Бог не фраер»…
— Сэм, ты не прав, — мягко заметил ему коллега. — Как бы там ни было, Лехи Бурова нет, и светлая ему память.
— Интересно, кто ему башку проломил? — упрямо поинтересовался Сэм. — Вот кому спасибо. Народный мститель…
— Ну что ты несешь, окстись, — вступил в разговор третий опер.
— Имею право на собственное мнение, — настаивал Сэм. — Я уверен, что это он жену убил. Наша прокуратура беззубая не справилась, так хоть так он получил, что заслужил.
— А вы все-таки считаете, что это он жену убил? — поинтересовалась я.
— А больше некому, — мрачно ответил Сэм, но развить эту тему не успел, пришла секретарша и позвала его к начальнику.
После его ухода один из оперативников извинился.
— Не обращайте внимания, его тогда зациклило на Лехе. Дело прошлое, и Бурова уже в живых нету, так что можно сказать: Сэм неровно дышал к жене Бурова. Вот он и уперся, — мол, Буров из ревности Лилю замочил.
— А вы как считаете?
— Я по убийству Лили не работал, — уклонился от ответа мой собеседник, — все возможно. Но Сэм уперся в одну версию. Хотя вам все равно придется дело смотреть, раз уж вы по убийству Бурова приехали. Вот и решите сами, все там отработано или нет.
— Все не бывает отработано, — включился в беседу третий опер, по виду — явный службист. — Когда все отработано, убийство раскрывается. Лилька тогда вертелась около артистов, почему они не отработаны? Сэм зациклился на том, что труп привезли на берег реки, значит, Буров якобы ее дома убивал, и ему надо было от трупа избавляться. С таким же успехом ее могли в гостинице замочить, там тоже надо было от трупа избавляться.
— А что думает ваша прокуратура? Оба опера синхронно усмехнулись.
— А она вообще ничего не думает, — сказал службист. — Прокуратура считает, что ее прямо на речке и убили.
Чаепитие закончилось, и Петр вытащил из кармана бумажку с номером телефона, откуда по сведениям, полученным Мигулько, был звонок в мою квартиру.
— Мужики, нам надо номер пробить, не поможете?
— Наш, коробицинский? — спросил один из оперов.
Мы кивнули.
— Сейчас посмотрим.
Оба склонились над бумажкой.
— Это у моста, — сказал один. — Номер какой-то знакомый.
— Знакомый, — согласился второй, вытаскивая из стола телефонный справочник. Сверяясь с бумажкой, он быстро нашел нужную строчку.
— А вы где остановились, ребята? — спросил он, подняв на нас глаза от справочника.
— В гостинице «Ковчег», :
— ответила я.
— Так вот это телефон «Ковчега». Там и ищите.
Сэм в кабинет так и не вернулся. Двое его коллег еще посожалели насчет Бурова.
— Надо же, судьба какая, — сказал один, — сначала жена, потом он сам…
Второй вздохнул.
— Да, просто не верится. Еще в субботу виделись, а в понедельник уже узнали, что его в живых нет.
— Как в субботу виделись? — мы с Петром переглянулись.
— Вы были в Питере? — спросил оперативника Петр.
— Да нет, Буров сюда приезжал.
— Когда? — спросили мы с Петром в один голос.
Оперативник задумался, вспоминая.
— Да после обеда он приехал.
— А зачем приезжал? — поинтересовалась я.
— Не сказал, а я не спрашивал. Мало ли, надо человеку…
— А сколько он тут пробыл?
— Он у меня взял ключ от кабинета, попросил разрешения переночевать тут. В воскресенье, в два часа он мне ключ домой занес, и сказал, что поехал назад.
Я застонала.
— А он ничего не рассказывал? Не упоминал знакомых? Не говорил про убийство жены?
Оперативник отрицательно покачал головой.
Выйдя из милиции, мы с Петром устроили небольшое совещание. Было понятно, что наш путь так или иначе лежит в прокуратуру, нужно было знакомиться с делом об убийстве Буровой. Петя предложил разделиться: мне идти в прокуратуру, а сам он поработает в гостинице, раз уж все ниточки тянутся туда. Или оттуда.
Скрепя сердце, я согласилась, хотя в душе страшно не хотела с Петей расставаться. Он проводил меня до прокуратуры, сдал на руки прокурору, который тоже бросился поить меня чаем, а сам отбыл в гостиницу, пообещав забрать меня отсюда в три часа дня.
Прокурор с большим удовольствием выслушал все наши городские сплетни, мы поделились взглядами на политику Генеральной прокуратуры, в том числе и кадровую, после чего он пригласил своего старшего следователя, у которого в производстве находилось дело Буровой.
Старший следователь, которого хаяли опера, оказался пожилым и невозмутимым. Он был в форме, а это уже определенный показатель. Узнав, что я приехала из Питера посмотреть дело об убийстве Буровой, восторга он не проявил, но, в принципе, отнесся к этому вполне спокойно.
Он привел меня в свой кабинет, предложил чаю, от которого я отказалась, содрогаясь, после чего вытащил из сейфа бутылку коньяка и поставил на стол две хрустальные стопочки.
— Тогда, может, глоточек? — спросил он.
Я отказалась так деликатно, как только могла. Хозяин кабинета не обиделся, одну стопочку убрал, а вторую наполнил до краев и смачно выпил.
— Теперь можно и о деле поговорить, — сказал он, спрятал бутылку в сейф, и оттуда же вытащил не слишком толстое дело.
— Сначала читать будете, или прежде поговорим? — уточнил он.
Я минуту поколебалась, потом решила, что вначале прочитаю дело, а потом выслушаю, какие там подводные камни.
Следователь усадил меня за свой стол, и сказал, что сам пойдет на химкомбинат, ему там надо изъять какие-то бумажки.
Опять я остаюсь одна, поежилась я, но деваться было некуда.
Хозяин ушел, а я раскрыла дело. Ну что ж, версия о причастности к убийству мужа Буровой была отработана на совесть, надо отдать должное Сэму. В дело были даже подшиты результаты оперативных мероприятий — прослушивания телефонных разговоров Бурова, и справка о внутрикамерной разработке его, пока тот сидел в ИВС. Более того, дело начиналось — и это меня поразило в самое сердце — с аккуратно подшитого плана расследования, где были обозначены основания подозревать в преступлении мужа погибшей. Ревность — вот основной мотив.
По делу были допрошены две соседки Буровых, одна из которых заявила, что видела, как однажды Буров ударил жену (Буров, кстати, на допросе это категорически отрицал и объяснял показания соседки оговором — он сажал ее младшего сына, и теперь она мстит). На допросе целая полемика разгорелась: следователь его спрашивал, почему в таком случае соседка говорит об одном факте нанесения побоев; уж если мстить, то говорила бы про то, что Буров систематически избивал жену. Буров отвечал, что это легко проверить. Если муж систематически бьет жену, то скрыть это невозможно. А про единичный случай можно наврать безнаказанно.
Алиби у Бурова не было. Но в то же время не было и прямых улик, указывающих на его причастность к убийству. Видимо, и задержал его следователь под нажимом оперативника, уверявшего, что через трое суток у них будет весь расклад через камеру. Но это не оправдалось, и Буров был отпущен без предъявления обвинения.
Но эта версия — о том, что убийца муж — и впрямь была единственной. Были допрошены сослуживцы Лилии Буровой по гостинице, было установлено, что, закончив работу, она ушла из гостиницы, но домой не пришла (это — из показаний Бурова, других свидетельств тому, что Лилия не дошла до дому, не было), а наутро ее труп обнаружили на берегу речки. Однако ни словом в деле не упоминалось о присутствии в то время в Коробицине съемочной группы, и вот это уже было странно, особенно в свете той информации, которую я получила от актрисы Райской: убитая тесно общалась с Климановой, менялась с ней платьями, и в подаренном актрисой платье была в тот день. Да, кстати: помнится, Райская даже сказала, что ее допрашивали.. Где же тогда протокол допроса?
Конечно, я допускала, что съемочная группа была отработана оперативными мероприятиями, а следователь просто не стал возиться с заведомо пустыми допросами. Но странно было то, что упоминания про съемочную группу и про близость горничной Буровой к актерам, по крайней мере, к одной актрисе, отсутствуют и в показаниях работников гостиницы.
Но что удивило меня больше — это то, что и сам Буров ни словом об этом не обмолвился. И это могло объясняться либо тем, что он просто не знал об этом, а значит, не так уж безоблачно он жил с Лилей, либо тем, что не придавал этому значения, во что мне мало верилось. Кто-то другой мог без души раскрывать это преступление, но сам муж, при условии, что он сотрудник уголовного розыска…
Да еще если учесть, что его самого подозревали в убийстве. Тут сам Бог велел цепляться за каждую мелочь.
А в плане расследования почему нет других версий?
Я вернулась к первой странице и перечитала план. Нет, о возможной причастности к убийству кого-либо из постояльцев гостиницы даже не упоминалось.
Но так не бывает. Бывает так: следователь полностью профнепригоден, и дело представляет собой набор случайных фактов, никак не систематизированных. А если из допросов, запросов и постановлений видно, что следователь не осел, и более того, что он целенаправленно отрабатывает какой-то вариант, и делает это на совесть, — значит, отработка других версий почему-то не входит в его планы.
Допустим, сначала он был во власти одной версии, да и оперативники настаивали.
Но ведь-версия о причастности Бурова не подтвердилась. Почему бы в таком случае не начать работать по другим?
Вернулся следователь, дыша ароматами химкомбинатовской столовой. И я прямо спросила его, почему встало расследование.
Следователь помялся, пряча глаза, а потом шумно вздохнул и решился.
— Конечно, знал я про актеров. И все знали. Только не велели нам соваться.
— Кто не велел?
— А это вы у прокурора спросите. Кто-то ему из Москвы звонил.
— Из Москвы? — удивилась я. — А не из Питера?
— Нет, из Москвы. Из Генеральной. Попросили уважаемых людей не трогать, чтоб даже не упоминались.
Я задумалась.
— А вас это не насторожило? Раз просят, значит, у кого-то рыло в пуху?
— Возможно. Но мне до пенсии доработать надо.
— А сколько вам осталось?
— Восемь месяцев. Куда я подамся, если меня из прокуратуры вышвырнут?
— Так уж и вышвырнут, — усомнилась я.
— Да, вот так и вышвырнут. Вам в больших городах хорошо. А у нас, по сути, большая деревня. У меня приусадебного хозяйства нету, так что даже на рынок торговать не пойду. Только на комбинат юристом идти, так там все вакансии на сто лет вперед забиты, дети и внуки нынешних юристов в очереди стоят.
— А вы сами-то что думаете, при делах съемочная группа?
— Уж не знаю, при делах или нет, — неожиданно сварливо сказал следователь, — а то, что вели себя тут, как скоты, это точно. Водку жрали, порядок нарушали, весь город переполошили, это точно. В гостинице перекрестились, когда они наконец съехали.
Я полистала дело. Вот почему оно такое тоненькое. Могло быть повнушительней, если бы не звонок из Москвы.
— А вы для себя не пытались выяснить про съемочную группу? Что за отношения у Буровой были с ними?
— Я вообще-то Пилю знал еще при жизни, — вздохнул следователь. — Шустрая была девушка, очень общительная. И очень принципиальная. Правду-матку резала, никого не стеснялась. У меня вообще-то первая версия была — что-то она разнюхала там в гостинице, и за это ее убрали. Чтобы рот не раскрывала. Но там люди-то прозрачные, в «Ковчеге». Кому это надо было? Вроде у них все нормально в бизнесе.
— А вы не думали, что раз она так тесно общалась с актерами, то могла что-то узнать про них?
— Да думал я, — уныло признался следователь. Чувствовалось, что ему стыдно. — А что такого она могла узнать? Актеры приехали и уехали. А Лилька анонимок писать бы не стала, да и кого теперь этим удивишь, что люди в пьяном безобразии валяются и с чужими женами спят?
— А что ж сам Буров-то? — спросила я. — Ладно, вы там в гостинице не копали, но он-то наверняка из всех душу вынул…
— Эх, — махнул следователь рукой. — Его туда и на порог не пустили.
— Вот как?
— Ну да. Сначала Самохин поработал, оперативник наш, всем в гостинице рассказал, что Буров — главный подозреваемый. А потом, я думаю, им тоже намекнули, чтобы они держали рот на замке.
— Последний вопрос, — сказала я. — Место убийства. Берег речки, или ее туда привезли?
Следователь как-то странно посмотрел на меня. Он явно колебался — сдавать ли мне все свои секреты, или это для него плохо кончится? Потом решился. Открыл сейф и бросил передо мной фотографии.
— Что это? — я повертела снимки в руках, не сразу разобравшись, где верх, где низ.
— Я же не ишак. Как бы меня милиция наша ни поливала, я двадцать лет следователем работаю, кое-что понимаю. Вот это — следы волочения. Трусы валялись в трех метрах, туфли были сброшены — так это ее тащили. Никакие это не следы сексуального насилия. А тащили, знаете, откуда?
— Откуда? — послушно перепросила я. Следователь ткнул пальцем в фотографии.
— Там берег песчаный. А вечером влажно было. Следы там остались — любо-дорого.
— Следы? Чьи?
— Следы машины. Это снимки следов. А я сгоряча сделал слепки отпечатков протектора. Потом, когда дело чистил, убрал их к себе в сейф. А разбить рука не поднялась.
Он распахнул нижнее отделение допотопного сейфа и показал на газетный сверток. Из свертка торчали характерные края шершавой гипсовой заливки.
— А протокол осмотра вы что, переписали?
— Переписал, — кивнул он.
— А как же криминалист?
— Какой криминалист? У нас тут не столица. Я сам и фотографирую, и слепки делаю. Да и трупы, бывает, сам осматриваю.
— Где у вас почта? — спросила я, разглядывая снимки следов протектора.
На почте мне удалось отправить по фототелеграфу выцарапанные у следователя снимки в наш криминалистический отдел, Гене Федорчуку. Оттуда же я позвонила ему и предупредила, что он получит фотографии, которые надо сравнить с отпечатками шин, изъятыми при осмотре места обнаружения трупа Бурова. Косте Мигулько я тоже позвонила. Не вдаваясь в рассказы про ночное происшествие, я попросила его срочно переправить Федорчуку отпечатки протекторов от парадной, где нашли труп Бурова. Конечно, надежда призрачная, но я привыкла, что если есть два однотипных объекта, их надо сопоставить. Чем черт не шутит. И еще об одном я попросила Костю, — на всякий случай. Он очень удивился, но обещал выполнить мою просьбу, и мы договорились созвониться завтра. После того, как мы попрощались, Костя спохватился, что не сказал мне важной вещи: в квартиру Климановой тоже звонили из Коробицина, во всяком случае, в последний раз. С того же телефона.
— Вы там установили, чей телефон? — спросил Мигулько.
— Отчасти. Телефон гостиницы.
— Ну, пусть Петр поработает. Удачи.
Я тоже спохватилась и спросила, говорил ли он с постовыми, которые задержали окровавленного менеджера из «Бест-ойла».
— Говорил. Действительно, им наколку дал мужик на белой «десятке», номер они, конечно, не запомнили.
— Но мужика-то хоть запомнили?
— Смутно.
— Опознают?
— Не уверены.
— Черт!
К трем часам я вернулась к зданию прокуратуры. Петр Валентинович уже маячил там с озабоченным выражением лица. Увидев меня, он просветлел. Понятно было, что он за меня боялся. Мы присели на лавочку, и я рассказала ему про коллизии следствия.
— Я понял, что там что-то не то. Они явно не хотят говорить. Мы еще с вами посоветуемся, как из них что-то вытащить…
— Петя, мы же на «ты», — напомнила я ему.
Он опять заалелся, как маков цвет.
— Хорошо, — послушно сказал он, — я попробую. Мы с тобой обсудим, как их разговорить. Но я пока проверил другое.
— Петя, я говорила с Мигулько, он сказал, что Климановой тоже звонили из гостиницы «Ковчег».
— Да, вот я как раз это и проверял. Ночью, когда тебе звонили, коммутатор ведь был отключен.
— Да.
— Но звонки были.
— Да.
— Какой вывод?
— Вывод? — повторила я. — Значит, звонили не через коммутатор.
— А как?
— Петя, я не знаю. У меня технический кретинизм.
— Как-то напрямую подключились к кабелю.
— Интересно, кто это делает и зачем.
— Я пока нашел только одну кандидатуру. — Петя протянул мне какую-то бумагу. — Это список работников гостиницы и людей, которые так или иначе гостиницу обслуживают.
— Ага! — я сразу нашла в списке данные работника АТС, закрепленного за гостиницей. — Телефонный мастер вполне мог подключиться напрямую к кабелю. И звонить мне в номер, и даже в Петербург. Но фамилия его и имя, хоть и были достаточно необычными, — Опорос Михей Николаевич, — ничего мне не сказали. Если это действительно он звонил, то зачем?
— Зачем ему это делать, Петя? — повторила я уже вслух.
— Пока не знаю, — вдумчиво ответил Петр Валентинович. — Надо изучить его личность. А пока мы, знаете, что сделаем?
— Что?
— Пойдем пообедаем. А из ресторана позвоним Михею Николаевичу. Я тут присмотрел чудный ресторанчик, называется «Белый шиповник». Я тебя приглашаю.
Ресторанчик действительно был чудный. Он находился прямо на берегу реки, стилизован был под охотничий домик, увитый белым шиповником. В обеденном зале на стенах висели картины, изображающие псовую охоту, а над камином располагались два портрета — мужской и женский, изображающие, надо думать, беглую графиню и ее любовника. Тем более, что мужчина, запечатленный на портрете, был одет в гвардейскую форму. И внешне кого-то мне напоминал. А может, мне это казалось.
Народу в ресторане не было вообще. Заглянув в меню, я подумала, что вряд ли отсутствие наплыва посетителей объясняется дневным временем. Скорее всего, тем, что цены здесь были обозначены в у. е., что для области вообще не характерно. Все знают, что в области уровень цен сильно отличается от питерского, и вчетвером там можно наесться до отвала на сумму, которой в городе едва хватит одному погрызть что-нибудь в скромном бистро.
Тем не менее я была приглашена, и решила, что могу абстрагироваться от столбика цен в меню.
— А что мы скажем этому Михею? — робко спросила я у Пети после того, как официант, принявший у нас заказ, отошел от столика. — Надо придумать, что ему сказать, а то вдруг спугнем.
— Сейчас придумаем, — отозвался Петя. Он вертел головой, осматривая зал.
Взгляд его задержался на портретах графини и офицера, и он спросил:
— Лицо мне кого-то напоминает. Не знаешь, на кого офицер похож?
— Я тоже не могу вспомнить. Но кого-то он точно напоминает. Может, какого-то артиста? Официант принес аперитив.
— А позвонить от вас можно? — спросил Петя.
— Конечно.
С любезной улыбкой официант притащил на наш столик телефонный аппарат с длинным шнуром.
— Скажите, а это, как мы поняли, графиня Молочкова и ее возлюбленный? — поинтересовался Петя, кивком головы показав официанту на портреты.
— Точно так, — подтвердил официант. — Это подлинные портреты, работы крепостного художника Владимирова, восемнадцатый век.
— На кого он так похож? — продолжал расспрашивать Петя. — Может, на какого-то артиста? Официант покачал головой.
— Мне он никого не напоминает, — ответил он вежливо, но безразлично.
Выждав несколько секунд и убедившись, что вопросы мы исчерпали, и просьб никаких больше не имеем, он отошел к стойке и застыл.
Петя подвинул аппарат ко мне и положил передо мной на стол бумажку с номером телефона.
— Звони, — сказал он, — это его рабочий. Я некоторое время поколебалась, потом набрала номер. Мне ответил женский голос.
— Здравствуйте, — сказала я в трубку, — а Михея можно?
— Одну минуточку. А кто спрашивает?
— Из гостиницы, — ответила я, немного поколебавшись.
Женщина на том конце провода зажала трубку рукой и крикнула куда-то:
— Опороса кликните, его к телефону. Из гостиницы.
— Одну минуточку, — повторила она уже мне, — сейчас он подойдет.
Я поблагодарила ее и стала ждать. В трубке шуршало, потом послышались шаги, и кто-то взял трубку.
— Опорос слушает, — сказал мне прямо в ухо глухой, безжизненный, лишенный всяких модуляций голос. Голос робота. Или призрака. Теперь голос обрел имя, отчество и фамилию — Опорос Михей Николаевич. Хоть я готовилась внутренне, мне все равно стало не по себе. И стоило большого труда собраться и продолжить разговор.
— Ой, Михей Николаевич, простите, позже позвоню, — пискнула я и бросила трубку.
— Ну что? — Петя все это время не сводил с меня глаз.
— Это он. Гад, — не удержавшись, прошипела я.
— Что будем делать? — спросил Петя; видно было, что он немножко растерялся.
— Работать, — вздохнула я. — Как теперь к нему подбираться? Мигулько вызвать, что ли?
— А ты думаешь, я не справлюсь?
Я вздохнула.
— Петя, жена Бурова была, говорят, очень общительной и принципиальной. За это, я думаю, и поплатилась. Самое простое, что напрашивается, — это то, что она узнала кое-что, а огласка была кому-то нежелательна. Но неужели она при своей общительности никому об этом не рассказала?
— Послушай, а если исполнитель — Михей, может, она узнала, что он подключается к телефонам гостиницы?
— И что? Нет, это ерунда. Каким бы Михей ни был, это не повод для убийства. Есть что-то более серьезное.
— И все равно, — Петя упрямо наклонил стриженую ежиком голову, — я бы проверил, где был этот Михей в интересующее нас время.
— Ты имеешь в виду смерть Буровой или смерть Климановой? Не забывай, что когда мы находились в квартире у Климановой, он звонил туда из Коробицина.
— Да, — погрустнел Петя, — это точно. Но тогда получается, что он связан с кем-то в Питере.
— Почему ты так считаешь?
— Ну, не может быть таких совпадений. Климанова умирает, и он ей звонит в квартиру. Буров приезжает из Коробицина, и его убивают. Ты расследуешь эти дела, — и тебе звонит Михей.
— Может, нам улыбнется еще одно совпадение, — задумчиво сказала я. — Пойдем после обеда позвоним в Питер. Может, нам Гена Федорчук что-то скажет.
— Я на всякий случай запросил здешнее адресное бюро, — скромно признался Петя, — всю съемочную группу проверил. Никто из них в городе не зарегистрирован.
— Я тоже об этом думала, — сказала я, — и Костю Мигулько попросила кое-что для меня выяснить. Потом скажу.
Обед был потрясающим. И опровергал мои наблюдения о том, что чем дороже место, тем хуже кухня.
Уходя, мы кинули прощальный взгляд на портрет гвардейца. Его мужественное и благородное лицо просто притягивало. Да, в такого человека можно влюбиться. И все бросить ради него — и двор, и знатного мужа… Казалось, что графиня со своего портрета смотрит на него влюбленными глазами.
За десертом мы пошли на почту. Гена Федорчук по телефону подтвердил, что насколько возможно судить по фотоснимкам следов машины, присланным мною, они оставлены тем же протектором, что и следы возле парадной, где нашли труп Бурова.
— Ну что, ребята, чем дальше в лес, тем больше дров? — спросил он. — У вас там действие вовсю разворачивается?
— Ох, не спрашивай. Ты не знаешь, Мигулько для меня сведения запросил?
— Не знаю, я его сегодня не видел.
— Ген, передай ему номер факса ОВД, пусть, если что, туда скинет.
Распрощавшись с Федорчуком, я спросила у Пети, какие будут предложения. Он подумал и высказал самое простое и в то же время самое умное предложение: пойти в милицию и поспрашивать про Михея там.
Из Пети определенно выйдет толк, подумала я, когда оперативники услышали фамилию Михея и заулыбались.
— Местная достопримечательность, — сказали они. — Кто ж не знает Опороса!
И рассказали, что оказывается, Михей Николаевич известен в Коробицине тем, что у него рак горла, в гортань ему вставлен какой-то хитроумный протез, поэтому говорит он так, что с непривычки, услышав его, можно коньки отбросить.
— Такой механический голос. Как у робота.
— Но это еще не все, — добавил второй оперативник. — Михеюшка у нас городской сумасшедший.
— То есть? — не поняла я.
— Ну, псих он. Невменяемый.
— А как же он работает? — удивился Петя.
— Ну, он же не в милиции работает. А куда ж его девать?
— Но все-таки, работает на телефонной станции, на стратегическом объекте…
— Это у вас в Питере стратегический объект, а у нас — работает, и хорошо.
Что ж ему, попрошайничать, что ли?
— Говорите, что он псих. А убийство он. может совершить?
Оперативники дружно рассмеялись.
— Михей? Нет. Он безобидный совершенно, — сказал один, но второй его поправил:
— Да нет, не такой уж он безобидный. Ты что, не помнишь, за что его первый раз привлекали?
— А, кстати, за что? — заинтересовались и мы.
— О, это целая история. Михеюшка на станции подключался к телефонам одиноких женщин и своим ангельским голоском, через трубочку в горле, им сипел:
«Тебя никто не любит, ты должна умереть». Во как!
Я почувствовала себя совершенной идиоткой.
Вот мы нашли маньяка, который развлекается телефонным хулиганством. И что дальше? Конечно, надо еще посмотреть на него, но опера уверяют, что он не убийца. А кто же тогда убийца?
— А когда это было? — догадалась спросить я.
— Сэм, ты не прав, — мягко заметил ему коллега. — Как бы там ни было, Лехи Бурова нет, и светлая ему память.
— Интересно, кто ему башку проломил? — упрямо поинтересовался Сэм. — Вот кому спасибо. Народный мститель…
— Ну что ты несешь, окстись, — вступил в разговор третий опер.
— Имею право на собственное мнение, — настаивал Сэм. — Я уверен, что это он жену убил. Наша прокуратура беззубая не справилась, так хоть так он получил, что заслужил.
— А вы все-таки считаете, что это он жену убил? — поинтересовалась я.
— А больше некому, — мрачно ответил Сэм, но развить эту тему не успел, пришла секретарша и позвала его к начальнику.
После его ухода один из оперативников извинился.
— Не обращайте внимания, его тогда зациклило на Лехе. Дело прошлое, и Бурова уже в живых нету, так что можно сказать: Сэм неровно дышал к жене Бурова. Вот он и уперся, — мол, Буров из ревности Лилю замочил.
— А вы как считаете?
— Я по убийству Лили не работал, — уклонился от ответа мой собеседник, — все возможно. Но Сэм уперся в одну версию. Хотя вам все равно придется дело смотреть, раз уж вы по убийству Бурова приехали. Вот и решите сами, все там отработано или нет.
— Все не бывает отработано, — включился в беседу третий опер, по виду — явный службист. — Когда все отработано, убийство раскрывается. Лилька тогда вертелась около артистов, почему они не отработаны? Сэм зациклился на том, что труп привезли на берег реки, значит, Буров якобы ее дома убивал, и ему надо было от трупа избавляться. С таким же успехом ее могли в гостинице замочить, там тоже надо было от трупа избавляться.
— А что думает ваша прокуратура? Оба опера синхронно усмехнулись.
— А она вообще ничего не думает, — сказал службист. — Прокуратура считает, что ее прямо на речке и убили.
Чаепитие закончилось, и Петр вытащил из кармана бумажку с номером телефона, откуда по сведениям, полученным Мигулько, был звонок в мою квартиру.
— Мужики, нам надо номер пробить, не поможете?
— Наш, коробицинский? — спросил один из оперов.
Мы кивнули.
— Сейчас посмотрим.
Оба склонились над бумажкой.
— Это у моста, — сказал один. — Номер какой-то знакомый.
— Знакомый, — согласился второй, вытаскивая из стола телефонный справочник. Сверяясь с бумажкой, он быстро нашел нужную строчку.
— А вы где остановились, ребята? — спросил он, подняв на нас глаза от справочника.
— В гостинице «Ковчег», :
— ответила я.
— Так вот это телефон «Ковчега». Там и ищите.
Сэм в кабинет так и не вернулся. Двое его коллег еще посожалели насчет Бурова.
— Надо же, судьба какая, — сказал один, — сначала жена, потом он сам…
Второй вздохнул.
— Да, просто не верится. Еще в субботу виделись, а в понедельник уже узнали, что его в живых нет.
— Как в субботу виделись? — мы с Петром переглянулись.
— Вы были в Питере? — спросил оперативника Петр.
— Да нет, Буров сюда приезжал.
— Когда? — спросили мы с Петром в один голос.
Оперативник задумался, вспоминая.
— Да после обеда он приехал.
— А зачем приезжал? — поинтересовалась я.
— Не сказал, а я не спрашивал. Мало ли, надо человеку…
— А сколько он тут пробыл?
— Он у меня взял ключ от кабинета, попросил разрешения переночевать тут. В воскресенье, в два часа он мне ключ домой занес, и сказал, что поехал назад.
Я застонала.
— А он ничего не рассказывал? Не упоминал знакомых? Не говорил про убийство жены?
Оперативник отрицательно покачал головой.
Выйдя из милиции, мы с Петром устроили небольшое совещание. Было понятно, что наш путь так или иначе лежит в прокуратуру, нужно было знакомиться с делом об убийстве Буровой. Петя предложил разделиться: мне идти в прокуратуру, а сам он поработает в гостинице, раз уж все ниточки тянутся туда. Или оттуда.
Скрепя сердце, я согласилась, хотя в душе страшно не хотела с Петей расставаться. Он проводил меня до прокуратуры, сдал на руки прокурору, который тоже бросился поить меня чаем, а сам отбыл в гостиницу, пообещав забрать меня отсюда в три часа дня.
Прокурор с большим удовольствием выслушал все наши городские сплетни, мы поделились взглядами на политику Генеральной прокуратуры, в том числе и кадровую, после чего он пригласил своего старшего следователя, у которого в производстве находилось дело Буровой.
Старший следователь, которого хаяли опера, оказался пожилым и невозмутимым. Он был в форме, а это уже определенный показатель. Узнав, что я приехала из Питера посмотреть дело об убийстве Буровой, восторга он не проявил, но, в принципе, отнесся к этому вполне спокойно.
Он привел меня в свой кабинет, предложил чаю, от которого я отказалась, содрогаясь, после чего вытащил из сейфа бутылку коньяка и поставил на стол две хрустальные стопочки.
— Тогда, может, глоточек? — спросил он.
Я отказалась так деликатно, как только могла. Хозяин кабинета не обиделся, одну стопочку убрал, а вторую наполнил до краев и смачно выпил.
— Теперь можно и о деле поговорить, — сказал он, спрятал бутылку в сейф, и оттуда же вытащил не слишком толстое дело.
— Сначала читать будете, или прежде поговорим? — уточнил он.
Я минуту поколебалась, потом решила, что вначале прочитаю дело, а потом выслушаю, какие там подводные камни.
Следователь усадил меня за свой стол, и сказал, что сам пойдет на химкомбинат, ему там надо изъять какие-то бумажки.
Опять я остаюсь одна, поежилась я, но деваться было некуда.
Хозяин ушел, а я раскрыла дело. Ну что ж, версия о причастности к убийству мужа Буровой была отработана на совесть, надо отдать должное Сэму. В дело были даже подшиты результаты оперативных мероприятий — прослушивания телефонных разговоров Бурова, и справка о внутрикамерной разработке его, пока тот сидел в ИВС. Более того, дело начиналось — и это меня поразило в самое сердце — с аккуратно подшитого плана расследования, где были обозначены основания подозревать в преступлении мужа погибшей. Ревность — вот основной мотив.
По делу были допрошены две соседки Буровых, одна из которых заявила, что видела, как однажды Буров ударил жену (Буров, кстати, на допросе это категорически отрицал и объяснял показания соседки оговором — он сажал ее младшего сына, и теперь она мстит). На допросе целая полемика разгорелась: следователь его спрашивал, почему в таком случае соседка говорит об одном факте нанесения побоев; уж если мстить, то говорила бы про то, что Буров систематически избивал жену. Буров отвечал, что это легко проверить. Если муж систематически бьет жену, то скрыть это невозможно. А про единичный случай можно наврать безнаказанно.
Алиби у Бурова не было. Но в то же время не было и прямых улик, указывающих на его причастность к убийству. Видимо, и задержал его следователь под нажимом оперативника, уверявшего, что через трое суток у них будет весь расклад через камеру. Но это не оправдалось, и Буров был отпущен без предъявления обвинения.
Но эта версия — о том, что убийца муж — и впрямь была единственной. Были допрошены сослуживцы Лилии Буровой по гостинице, было установлено, что, закончив работу, она ушла из гостиницы, но домой не пришла (это — из показаний Бурова, других свидетельств тому, что Лилия не дошла до дому, не было), а наутро ее труп обнаружили на берегу речки. Однако ни словом в деле не упоминалось о присутствии в то время в Коробицине съемочной группы, и вот это уже было странно, особенно в свете той информации, которую я получила от актрисы Райской: убитая тесно общалась с Климановой, менялась с ней платьями, и в подаренном актрисой платье была в тот день. Да, кстати: помнится, Райская даже сказала, что ее допрашивали.. Где же тогда протокол допроса?
Конечно, я допускала, что съемочная группа была отработана оперативными мероприятиями, а следователь просто не стал возиться с заведомо пустыми допросами. Но странно было то, что упоминания про съемочную группу и про близость горничной Буровой к актерам, по крайней мере, к одной актрисе, отсутствуют и в показаниях работников гостиницы.
Но что удивило меня больше — это то, что и сам Буров ни словом об этом не обмолвился. И это могло объясняться либо тем, что он просто не знал об этом, а значит, не так уж безоблачно он жил с Лилей, либо тем, что не придавал этому значения, во что мне мало верилось. Кто-то другой мог без души раскрывать это преступление, но сам муж, при условии, что он сотрудник уголовного розыска…
Да еще если учесть, что его самого подозревали в убийстве. Тут сам Бог велел цепляться за каждую мелочь.
А в плане расследования почему нет других версий?
Я вернулась к первой странице и перечитала план. Нет, о возможной причастности к убийству кого-либо из постояльцев гостиницы даже не упоминалось.
Но так не бывает. Бывает так: следователь полностью профнепригоден, и дело представляет собой набор случайных фактов, никак не систематизированных. А если из допросов, запросов и постановлений видно, что следователь не осел, и более того, что он целенаправленно отрабатывает какой-то вариант, и делает это на совесть, — значит, отработка других версий почему-то не входит в его планы.
Допустим, сначала он был во власти одной версии, да и оперативники настаивали.
Но ведь-версия о причастности Бурова не подтвердилась. Почему бы в таком случае не начать работать по другим?
Вернулся следователь, дыша ароматами химкомбинатовской столовой. И я прямо спросила его, почему встало расследование.
Следователь помялся, пряча глаза, а потом шумно вздохнул и решился.
— Конечно, знал я про актеров. И все знали. Только не велели нам соваться.
— Кто не велел?
— А это вы у прокурора спросите. Кто-то ему из Москвы звонил.
— Из Москвы? — удивилась я. — А не из Питера?
— Нет, из Москвы. Из Генеральной. Попросили уважаемых людей не трогать, чтоб даже не упоминались.
Я задумалась.
— А вас это не насторожило? Раз просят, значит, у кого-то рыло в пуху?
— Возможно. Но мне до пенсии доработать надо.
— А сколько вам осталось?
— Восемь месяцев. Куда я подамся, если меня из прокуратуры вышвырнут?
— Так уж и вышвырнут, — усомнилась я.
— Да, вот так и вышвырнут. Вам в больших городах хорошо. А у нас, по сути, большая деревня. У меня приусадебного хозяйства нету, так что даже на рынок торговать не пойду. Только на комбинат юристом идти, так там все вакансии на сто лет вперед забиты, дети и внуки нынешних юристов в очереди стоят.
— А вы сами-то что думаете, при делах съемочная группа?
— Уж не знаю, при делах или нет, — неожиданно сварливо сказал следователь, — а то, что вели себя тут, как скоты, это точно. Водку жрали, порядок нарушали, весь город переполошили, это точно. В гостинице перекрестились, когда они наконец съехали.
Я полистала дело. Вот почему оно такое тоненькое. Могло быть повнушительней, если бы не звонок из Москвы.
— А вы для себя не пытались выяснить про съемочную группу? Что за отношения у Буровой были с ними?
— Я вообще-то Пилю знал еще при жизни, — вздохнул следователь. — Шустрая была девушка, очень общительная. И очень принципиальная. Правду-матку резала, никого не стеснялась. У меня вообще-то первая версия была — что-то она разнюхала там в гостинице, и за это ее убрали. Чтобы рот не раскрывала. Но там люди-то прозрачные, в «Ковчеге». Кому это надо было? Вроде у них все нормально в бизнесе.
— А вы не думали, что раз она так тесно общалась с актерами, то могла что-то узнать про них?
— Да думал я, — уныло признался следователь. Чувствовалось, что ему стыдно. — А что такого она могла узнать? Актеры приехали и уехали. А Лилька анонимок писать бы не стала, да и кого теперь этим удивишь, что люди в пьяном безобразии валяются и с чужими женами спят?
— А что ж сам Буров-то? — спросила я. — Ладно, вы там в гостинице не копали, но он-то наверняка из всех душу вынул…
— Эх, — махнул следователь рукой. — Его туда и на порог не пустили.
— Вот как?
— Ну да. Сначала Самохин поработал, оперативник наш, всем в гостинице рассказал, что Буров — главный подозреваемый. А потом, я думаю, им тоже намекнули, чтобы они держали рот на замке.
— Последний вопрос, — сказала я. — Место убийства. Берег речки, или ее туда привезли?
Следователь как-то странно посмотрел на меня. Он явно колебался — сдавать ли мне все свои секреты, или это для него плохо кончится? Потом решился. Открыл сейф и бросил передо мной фотографии.
— Что это? — я повертела снимки в руках, не сразу разобравшись, где верх, где низ.
— Я же не ишак. Как бы меня милиция наша ни поливала, я двадцать лет следователем работаю, кое-что понимаю. Вот это — следы волочения. Трусы валялись в трех метрах, туфли были сброшены — так это ее тащили. Никакие это не следы сексуального насилия. А тащили, знаете, откуда?
— Откуда? — послушно перепросила я. Следователь ткнул пальцем в фотографии.
— Там берег песчаный. А вечером влажно было. Следы там остались — любо-дорого.
— Следы? Чьи?
— Следы машины. Это снимки следов. А я сгоряча сделал слепки отпечатков протектора. Потом, когда дело чистил, убрал их к себе в сейф. А разбить рука не поднялась.
Он распахнул нижнее отделение допотопного сейфа и показал на газетный сверток. Из свертка торчали характерные края шершавой гипсовой заливки.
— А протокол осмотра вы что, переписали?
— Переписал, — кивнул он.
— А как же криминалист?
— Какой криминалист? У нас тут не столица. Я сам и фотографирую, и слепки делаю. Да и трупы, бывает, сам осматриваю.
— Где у вас почта? — спросила я, разглядывая снимки следов протектора.
На почте мне удалось отправить по фототелеграфу выцарапанные у следователя снимки в наш криминалистический отдел, Гене Федорчуку. Оттуда же я позвонила ему и предупредила, что он получит фотографии, которые надо сравнить с отпечатками шин, изъятыми при осмотре места обнаружения трупа Бурова. Косте Мигулько я тоже позвонила. Не вдаваясь в рассказы про ночное происшествие, я попросила его срочно переправить Федорчуку отпечатки протекторов от парадной, где нашли труп Бурова. Конечно, надежда призрачная, но я привыкла, что если есть два однотипных объекта, их надо сопоставить. Чем черт не шутит. И еще об одном я попросила Костю, — на всякий случай. Он очень удивился, но обещал выполнить мою просьбу, и мы договорились созвониться завтра. После того, как мы попрощались, Костя спохватился, что не сказал мне важной вещи: в квартиру Климановой тоже звонили из Коробицина, во всяком случае, в последний раз. С того же телефона.
— Вы там установили, чей телефон? — спросил Мигулько.
— Отчасти. Телефон гостиницы.
— Ну, пусть Петр поработает. Удачи.
Я тоже спохватилась и спросила, говорил ли он с постовыми, которые задержали окровавленного менеджера из «Бест-ойла».
— Говорил. Действительно, им наколку дал мужик на белой «десятке», номер они, конечно, не запомнили.
— Но мужика-то хоть запомнили?
— Смутно.
— Опознают?
— Не уверены.
— Черт!
К трем часам я вернулась к зданию прокуратуры. Петр Валентинович уже маячил там с озабоченным выражением лица. Увидев меня, он просветлел. Понятно было, что он за меня боялся. Мы присели на лавочку, и я рассказала ему про коллизии следствия.
— Я понял, что там что-то не то. Они явно не хотят говорить. Мы еще с вами посоветуемся, как из них что-то вытащить…
— Петя, мы же на «ты», — напомнила я ему.
Он опять заалелся, как маков цвет.
— Хорошо, — послушно сказал он, — я попробую. Мы с тобой обсудим, как их разговорить. Но я пока проверил другое.
— Петя, я говорила с Мигулько, он сказал, что Климановой тоже звонили из гостиницы «Ковчег».
— Да, вот я как раз это и проверял. Ночью, когда тебе звонили, коммутатор ведь был отключен.
— Да.
— Но звонки были.
— Да.
— Какой вывод?
— Вывод? — повторила я. — Значит, звонили не через коммутатор.
— А как?
— Петя, я не знаю. У меня технический кретинизм.
— Как-то напрямую подключились к кабелю.
— Интересно, кто это делает и зачем.
— Я пока нашел только одну кандидатуру. — Петя протянул мне какую-то бумагу. — Это список работников гостиницы и людей, которые так или иначе гостиницу обслуживают.
— Ага! — я сразу нашла в списке данные работника АТС, закрепленного за гостиницей. — Телефонный мастер вполне мог подключиться напрямую к кабелю. И звонить мне в номер, и даже в Петербург. Но фамилия его и имя, хоть и были достаточно необычными, — Опорос Михей Николаевич, — ничего мне не сказали. Если это действительно он звонил, то зачем?
— Зачем ему это делать, Петя? — повторила я уже вслух.
— Пока не знаю, — вдумчиво ответил Петр Валентинович. — Надо изучить его личность. А пока мы, знаете, что сделаем?
— Что?
— Пойдем пообедаем. А из ресторана позвоним Михею Николаевичу. Я тут присмотрел чудный ресторанчик, называется «Белый шиповник». Я тебя приглашаю.
Ресторанчик действительно был чудный. Он находился прямо на берегу реки, стилизован был под охотничий домик, увитый белым шиповником. В обеденном зале на стенах висели картины, изображающие псовую охоту, а над камином располагались два портрета — мужской и женский, изображающие, надо думать, беглую графиню и ее любовника. Тем более, что мужчина, запечатленный на портрете, был одет в гвардейскую форму. И внешне кого-то мне напоминал. А может, мне это казалось.
Народу в ресторане не было вообще. Заглянув в меню, я подумала, что вряд ли отсутствие наплыва посетителей объясняется дневным временем. Скорее всего, тем, что цены здесь были обозначены в у. е., что для области вообще не характерно. Все знают, что в области уровень цен сильно отличается от питерского, и вчетвером там можно наесться до отвала на сумму, которой в городе едва хватит одному погрызть что-нибудь в скромном бистро.
Тем не менее я была приглашена, и решила, что могу абстрагироваться от столбика цен в меню.
— А что мы скажем этому Михею? — робко спросила я у Пети после того, как официант, принявший у нас заказ, отошел от столика. — Надо придумать, что ему сказать, а то вдруг спугнем.
— Сейчас придумаем, — отозвался Петя. Он вертел головой, осматривая зал.
Взгляд его задержался на портретах графини и офицера, и он спросил:
— Лицо мне кого-то напоминает. Не знаешь, на кого офицер похож?
— Я тоже не могу вспомнить. Но кого-то он точно напоминает. Может, какого-то артиста? Официант принес аперитив.
— А позвонить от вас можно? — спросил Петя.
— Конечно.
С любезной улыбкой официант притащил на наш столик телефонный аппарат с длинным шнуром.
— Скажите, а это, как мы поняли, графиня Молочкова и ее возлюбленный? — поинтересовался Петя, кивком головы показав официанту на портреты.
— Точно так, — подтвердил официант. — Это подлинные портреты, работы крепостного художника Владимирова, восемнадцатый век.
— На кого он так похож? — продолжал расспрашивать Петя. — Может, на какого-то артиста? Официант покачал головой.
— Мне он никого не напоминает, — ответил он вежливо, но безразлично.
Выждав несколько секунд и убедившись, что вопросы мы исчерпали, и просьб никаких больше не имеем, он отошел к стойке и застыл.
Петя подвинул аппарат ко мне и положил передо мной на стол бумажку с номером телефона.
— Звони, — сказал он, — это его рабочий. Я некоторое время поколебалась, потом набрала номер. Мне ответил женский голос.
— Здравствуйте, — сказала я в трубку, — а Михея можно?
— Одну минуточку. А кто спрашивает?
— Из гостиницы, — ответила я, немного поколебавшись.
Женщина на том конце провода зажала трубку рукой и крикнула куда-то:
— Опороса кликните, его к телефону. Из гостиницы.
— Одну минуточку, — повторила она уже мне, — сейчас он подойдет.
Я поблагодарила ее и стала ждать. В трубке шуршало, потом послышались шаги, и кто-то взял трубку.
— Опорос слушает, — сказал мне прямо в ухо глухой, безжизненный, лишенный всяких модуляций голос. Голос робота. Или призрака. Теперь голос обрел имя, отчество и фамилию — Опорос Михей Николаевич. Хоть я готовилась внутренне, мне все равно стало не по себе. И стоило большого труда собраться и продолжить разговор.
— Ой, Михей Николаевич, простите, позже позвоню, — пискнула я и бросила трубку.
— Ну что? — Петя все это время не сводил с меня глаз.
— Это он. Гад, — не удержавшись, прошипела я.
— Что будем делать? — спросил Петя; видно было, что он немножко растерялся.
— Работать, — вздохнула я. — Как теперь к нему подбираться? Мигулько вызвать, что ли?
— А ты думаешь, я не справлюсь?
Я вздохнула.
— Петя, жена Бурова была, говорят, очень общительной и принципиальной. За это, я думаю, и поплатилась. Самое простое, что напрашивается, — это то, что она узнала кое-что, а огласка была кому-то нежелательна. Но неужели она при своей общительности никому об этом не рассказала?
— Послушай, а если исполнитель — Михей, может, она узнала, что он подключается к телефонам гостиницы?
— И что? Нет, это ерунда. Каким бы Михей ни был, это не повод для убийства. Есть что-то более серьезное.
— И все равно, — Петя упрямо наклонил стриженую ежиком голову, — я бы проверил, где был этот Михей в интересующее нас время.
— Ты имеешь в виду смерть Буровой или смерть Климановой? Не забывай, что когда мы находились в квартире у Климановой, он звонил туда из Коробицина.
— Да, — погрустнел Петя, — это точно. Но тогда получается, что он связан с кем-то в Питере.
— Почему ты так считаешь?
— Ну, не может быть таких совпадений. Климанова умирает, и он ей звонит в квартиру. Буров приезжает из Коробицина, и его убивают. Ты расследуешь эти дела, — и тебе звонит Михей.
— Может, нам улыбнется еще одно совпадение, — задумчиво сказала я. — Пойдем после обеда позвоним в Питер. Может, нам Гена Федорчук что-то скажет.
— Я на всякий случай запросил здешнее адресное бюро, — скромно признался Петя, — всю съемочную группу проверил. Никто из них в городе не зарегистрирован.
— Я тоже об этом думала, — сказала я, — и Костю Мигулько попросила кое-что для меня выяснить. Потом скажу.
Обед был потрясающим. И опровергал мои наблюдения о том, что чем дороже место, тем хуже кухня.
Уходя, мы кинули прощальный взгляд на портрет гвардейца. Его мужественное и благородное лицо просто притягивало. Да, в такого человека можно влюбиться. И все бросить ради него — и двор, и знатного мужа… Казалось, что графиня со своего портрета смотрит на него влюбленными глазами.
За десертом мы пошли на почту. Гена Федорчук по телефону подтвердил, что насколько возможно судить по фотоснимкам следов машины, присланным мною, они оставлены тем же протектором, что и следы возле парадной, где нашли труп Бурова.
— Ну что, ребята, чем дальше в лес, тем больше дров? — спросил он. — У вас там действие вовсю разворачивается?
— Ох, не спрашивай. Ты не знаешь, Мигулько для меня сведения запросил?
— Не знаю, я его сегодня не видел.
— Ген, передай ему номер факса ОВД, пусть, если что, туда скинет.
Распрощавшись с Федорчуком, я спросила у Пети, какие будут предложения. Он подумал и высказал самое простое и в то же время самое умное предложение: пойти в милицию и поспрашивать про Михея там.
Из Пети определенно выйдет толк, подумала я, когда оперативники услышали фамилию Михея и заулыбались.
— Местная достопримечательность, — сказали они. — Кто ж не знает Опороса!
И рассказали, что оказывается, Михей Николаевич известен в Коробицине тем, что у него рак горла, в гортань ему вставлен какой-то хитроумный протез, поэтому говорит он так, что с непривычки, услышав его, можно коньки отбросить.
— Такой механический голос. Как у робота.
— Но это еще не все, — добавил второй оперативник. — Михеюшка у нас городской сумасшедший.
— То есть? — не поняла я.
— Ну, псих он. Невменяемый.
— А как же он работает? — удивился Петя.
— Ну, он же не в милиции работает. А куда ж его девать?
— Но все-таки, работает на телефонной станции, на стратегическом объекте…
— Это у вас в Питере стратегический объект, а у нас — работает, и хорошо.
Что ж ему, попрошайничать, что ли?
— Говорите, что он псих. А убийство он. может совершить?
Оперативники дружно рассмеялись.
— Михей? Нет. Он безобидный совершенно, — сказал один, но второй его поправил:
— Да нет, не такой уж он безобидный. Ты что, не помнишь, за что его первый раз привлекали?
— А, кстати, за что? — заинтересовались и мы.
— О, это целая история. Михеюшка на станции подключался к телефонам одиноких женщин и своим ангельским голоском, через трубочку в горле, им сипел:
«Тебя никто не любит, ты должна умереть». Во как!
Я почувствовала себя совершенной идиоткой.
Вот мы нашли маньяка, который развлекается телефонным хулиганством. И что дальше? Конечно, надо еще посмотреть на него, но опера уверяют, что он не убийца. А кто же тогда убийца?
— А когда это было? — догадалась спросить я.