Страница:
В 371 г. до н.э. большинство спартиатов служило за пределами Лаконии в гарнизонах на территории других эллинских государств, бывших когда-то добровольными союзниками Спарты. Теперь этот союз поддерживался только военной силой, позволявшей, кстати, удерживать за собой и главные административные и государственные посты, на которых спартанцы прославились на всю Элладу крайней бестактностью, жестокостью и коррупцией. Эти самые спартиаты, которые в мирной жизни порочили имя спартанца, без сомнения, проявили бы традиционные спартанские добродетели, поставь их Судьба в те условия, для которых, собственно, они и воспитывались. Спарта демонстрировала полную неспособность освоить невоенные формы контактов.
К тому же победа Спарты над Афинами в великой войне 431-404 гг. до н.э. подточила мощь Спарты другим, более тонким путем. Спарта оказалась перед необходимостью введения товарно-денежной экономики, от чего ее народ всячески уклонялся. Освоение, новых форм экономики меняло в свою очередь отношение к частной собственности. Традиционно Ликургова система не допускала купли-продажи земельного надела. Но уже в IV в. до н.э. высший орган государственного управления - коллегия эфоров приняла закон, согласно которому каждая семья имела право не только обладать земельным наделом, но и по своему усмотрению продавать его или перепоручать управление им другому лицу. Разрушительное действие этого закона на традиционную Ликургову систему не идет в сравнение даже с территориальными потерями, также подорвавшими мощь Спарты.
По свидетельству Плутарха, к середине III в. до н.э. выжило не более 700 спартиатов, из коих только 100 имели свои земельные наделы. Остальные превратились в неимущую и бесправную толпу.
Другим примечательным социальным феноменом в спартанском и оттоманском декадансе было "чудовищное засилье женщин". Подобно непропорциональному распределению собственности, непропорциональное распределение влияния и власти в Спарте давало себя знать уже во времена Аристотеля.
Несомненно, женщины пользовались некоторыми несправедливыми преимуществами. Например, имущество переходило в их руки в случае, если глава семьи погибал на войне. Причиной женской власти была "компенсация" за ту суровость, которой подвергались мужчины. Но в период упадка женская власть определялась не столько материальными, сколько нравственными факторами.
С другой стороны, женщины Спарты были в значительно меньшей степени специализированы, чем мужчины, и поэтому не оказались в такой растерянности, когда исключительные обстоятельства, которым успешно служила Ликургова система, стали заменяться другими общественными условиями. Этот феномен, вероятно, характерен и для других общественных систем. Какая бы форма специализации ни культивировалась в данном обществе, женщины всегда специализируются менее глубоко, чем мужчины; и когда общество переживает надлом, катастрофу, поворот, именно женщины демонстрируют большую эластичность, приспособляемость к новой возникающей ситуации.
"Власть над свободными людьми более прекрасна и более соответствует добродетели, нежели господство над рабами... Не следует признавать государство счастливым и восхвалять законодателя, если он заставил граждан упражняться в том, что нужно для подчинения соседей, ведь в этом заключается большой вред... Ведь большинство государств, обращающих внимание лишь на военную подготовку, держатся, пока они ведут войны, и гибнут, лишь только достигают господства. Подобно стали, они теряют свой закал во время мира. Виноват в этом законодатель, который не воспитал в гражданах умения пользоваться досугом" (Аристотель. Политика 1333 в-1334 а).
Таким образом, Ликургова система неизбежно обречена была на саморазрушение, и самоубийство это было мучительным. Созданная с определенной целью - дать возможность Спарте сохранить свою власть над Мессенией, - она сохранялась и поддерживалась консервативной Спартой еще почти два века, после того как Мессения была безвозвратно потеряна.
Наиболее примечательной победой спартанского упрямства была попытка царей-мучеников Агиса и Клеомена [+31] обновить старую Ликургову систему, вдохнуть в нее новую жизнь, предпринятая через полтора столетия после того, как великая победа над Афинами приговорила эту систему к смерти. В этом последнем рывке изношенное колесо спартанской жизни под напором консерватизма откатилось так далеко назад, что не восстановило, а, напротив, окончательно разрушило старый механизм. Процедуры Клеомена, призванные оживить социальное тело, в конце концов способствовали его гибели. Слишком резкое дуновение погасило едва тлеющий костер, вместо того чтобы поддержать огонь.
Спарте оставалось жить мечтами о прошлом, ревностно предаваясь академической игре в архаизм, что было в моде в первые века Римской империи. Но все это было карикатурой на традицию. В Спарте архаические ритуалы выполнялись с мрачным упорством. Так, примитивный ритуал плодородия, когда мальчиков пороли на алтаре Артемиды Ортии, превращенный Ликурговой системой в состязания на болевую выносливость, в дни Плутарха был доведен до крайнего садизма. Мальчиков доводили до исступления, и в таком состоянии они запарывали друг друга до смерти. "Это свойственно спартанскому юноше и сегодня, - пишет Плутарх в "Жизни Ликурга", вспоминая знаменитый рассказ о спартанском мальчике, который украл лисенка, - ибо я своими глазами видел десятки их, умирающих под кнутом на алтаре". Эта схема, в которой сверхчеловеческое отношение к боли, а в сущности, бесчеловеческое отношение к человеку, выраженное демонстрацией бессмысленного терпения, характеризует спартанский этос и спартанскую судьбу.
По свидетельству Тацита, спартанцы в I в. н.э. все еще продолжали территориальные споры с соседями (правда, совершенно безуспешно), ссылаясь на завоевания предков.
Вряд ли требует доказательств, что спартанцы оказались народом, лишенным своей истории, и, если читатель предпримет путешествие из Спарты в Каламату [+32], он будет просто поражен, что такое потрясающее напряжение, как Ликургова система, потребовалось для захвата и удержания этого ничтожного клочка горной местности с голыми склонами, покрытыми редкими соснами и скудной растительностью. И в своем утомительном пути в Мессению путешественник будет повторять слова Акселя Оксеншерна [+33]: "Если бы ты знал, в руках какого дурака находится весь мир!"
Поворот к анимализму [+34]. Социальная система Спарты является последней из "задержанных" цивилизаций, которые мы здесь рассматриваем. Заканчивая этот обзор, хотелось бы выделить некоторые характерные черты представителей обществ этого вида. Наиболее яркие особенности, которые сразу бросаются в глаза и обнаруживаются в каждой из задержанных цивилизаций, - это наличие каст и специализация. Оба эти явления укладываются в следующую формулу: общество не однородно. Оно разделено на определенные категории по функциям или признакам.
Для задержанных цивилизаций характерна многосложность и полиморфность. Жизненный уклад общества эскимосов, например, обеспечивался не только охотниками, но и собаками, необходимыми для охоты и транспорта. В субарктической ветви кочевого пастушества на территории евразийской тундры уклад обеспечивался тремя составными: люди-охотники, ездовые олени и олени мясомолочные. Номадическое общество в Афразийской степи подразделялось на другие "касты". Это, прежде всего, пастухи; во-вторых, пастушеские собаки, лошади и верблюды; в-третьих, сам скот - коровы, овцы и козы. В оттоманской социальной системе можно обнаружить эквиваленты трех "каст" номадического общества, где животные заменены людьми. Полиморфная система номадизма образована разнокачественным сочетанием людей и животных в едином обществе, ибо в условиях степи люди и животные не могут вести самостоятельный и независимый друг от друга образ жизни. Оттоманская же социальная система построена на целенаправленном разделении однородных социальных элементов на касты, причем границы между ними были столь же резкими, как между людьми или между животными разных видов. Для нашего исследования достаточно принять во внимание наличие каст и соотнести это с аналогичным явлением в номадическом обществе. Сам оттоманский падишах - пастырь; его обученные рабы соответствуют пастушеским собакам и другим помощникам кочевников; а все остальные подданные падишаха в оттоманской социальной системе не более чем стадо [+35]. В Ликурговой системе Спарты также прослеживаются три касты (хотя спартанское общество не номадического происхождения): илоты - стадо, спартиаты - помощники пастыря, а пастырь - Закон.
Эта кастовая система обладает свойством подвергать определенной трансформации включенные в нее компоненты. Эскимосская собака, лошадь и верблюд кочевника частично очеловечены партнерством с Человеком, который не только использует их, но и ухаживает за своими помощниками. С другой стороны, оттоманский раб и спартанский илот частично обесчеловечены, поскольку к ним относятся как к домашнему скоту. Остальные партнеры вовсе утрачивают в этих связях человечность и превращаются в сверхчеловеческих и нечеловеческих существ. Совершенным спартанцем является уэллсовский марсианин, совершенным янычаром - монах, совершенным номадом - кентавр, совершенным эскимосом тритон.
Плутарх рассказывает, как однажды в ответ на упрек в малочисленности спартанцев Агесилай [+36] устроил смотр, в котором спартанцы были выстроены отдельно от союзников. Затем он стал вызывать по очереди представителей различных ремесел. Сначала попросил выйти из строя всех гончаров, затем всех кузнецов, затем плотников и строителей. Короче говоря, войска союзников сильно поредели, а из спартанских рядов не вышел никто, потому что в Спарте запрещалось заниматься простонародными ремеслами. Агесилай рассмеялся и сказал: "Ну что, видите теперь, сколько Спарта посылает солдат и как мало их у вас?"
Этот исторический анекдот на первый взгляд свидетельствует в пользу спартиатов, но при более близком рассмотрении обнаруживается, что преимущество Спарты мнимое. История сыграла злую шутку, и военное превосходство спартиатов обернулось для них поражением в других, невоенных сферах, где профессионалами показали себя неспартиаты, а спартиаты оказались беспомощными дилетантами. Тем более примечательно, что союзники спартанцев, будучи ремесленниками и считаясь профанами в военном деле, воевали достаточно хорошо, несмотря на более слабую воинскую подготовку и меньшую тренированность. Это нашло отражение в речи Перикла, посвященной памяти афинян, павших в Пелопоннесской войне 431-404 гг. до н.э., дошедшей до нас в изложении Фукидида. "Мы отличаемся от наших соперников тем, что не изнуряем себя постоянными военными упражнениями, предпочитаем в нашей привольной жизни заниматься каждый своим делом, оставаясь готовыми бесстрашно встретить любую опасность, если таковая возникнет. Тот факт, что мы сохраняем нашу боеготовность не перенапряжением, а живя свободно и раскованно, дает нам двойное преимущество. Нас не понуждают готовиться к ужасам войны, но мы встречаем их столь же мужественно, как и те, кто постоянно поддерживают в себе эту готовность. Кроме того, мы наслаждаемся искусствами и развиваем свой разум, не поощряя изнеженности. Наши политики не чураются домашних радостей, а те, кто посвятил себя делу, не утрачивают интереса к политике. Одним словом, я считаю Афинскую республику школой Эллады" (Фукидид. История).
Человеческий разум отличает редкостная многогранность. Неисчерпаемы его возможности анализа, синтеза, отражения, способности хранить информацию, перерабатывать и воплощать посредством воли и рук человека в дела. Насильственно сковывая человеческий разум, низводя функции человека к искусственно выработанной сумме навыков и умений, эскимосы, кочевники, османы и спартанцы предали свою человеческую сущность. Они встали на порочный путь, ведущий от гуманизма к анимализму, - путь, обратный тому, что проделало Человечество, стимулируемое величайшими творческими актами живой истории Вселенной. Подобно жене Лота, они совершили непростительный грех и этим навлекли на себя библейское наказание. Соляными столпами стоят они, заколдованные, задержанные в своем развитии навсегда, остановленные на самой заре своего странствия по жизни, как страшное предупреждение другим цивилизациям. Необходимость наращивать усилия в борьбе за существование век от века возрастала, поднимаясь выше среднего уровня индивидуальных возможностей человека. Несмотря на общий подъем, никогда не прекращался и процесс выпадания, деградации некоторых видов. Процесс проявлялся не только как структурный распад, но и как противоположность распада - жесткая структурная специализация. В основе этих явлений лежит общая причина - необходимость приспособления к узким, ограниченным условиям.
"Самоочевидно, что все организмы должны более или менее адаптироваться к своему окружению; другими словами, они должны более или менее зависеть от среды. Неумение существовать в любой замкнутой, ограниченной среде, очевидно, является слабостью, недостатком независимости и представляется фактом, согласно которому приспособление к определенной замкнутой среде делает невозможным или очень трудным для животного существование в любом другом окружении. Сам успех адаптации уменьшает адаптационные возможности организма" [*8].
ПРИРОДА РОСТА ЦИВИЛИЗАЦИЙ
Установив, что рост цивилизаций представляет собой проблему, и поставив перед собой цель исследования этой проблемы через изучение природы роста, обратимся, как мы уже делали не раз, к мифологии.
Мифы об Иове и о Фаусте освещают нам основные черты генезиса цивилизаций. Некоторый свет на проблему проливает и миф о Прометее.
Этот подход к проблеме выглядит многообещающе, так как просматривается общая структура мифов. Их объединяет тема: конфликт между двумя сверхъестественными силами - Зевсом и Прометеем в одном случае и Богом и Сатаной, или Мефистофелем, в другом. В каждом случае этот надчеловеческий конфликт разворачивается вокруг человека или человеческого общества, которое и является в конечном счете не только центром, но и целью борьбы. Роль Фауста или Иова в Эсхиловом мифе о Прометее представлена эллинским обществом, которое в воображении поэта есть все человечество. И, наконец, в обоих мифах относительная значимость человеческого и сверхчеловеческого, как это представляется в мифологической фантазии, обретает обратный знак при психологическом анализе.
Мифы в известной степени аналогичны. Различие лишь в отношениях двух сверхчеловеческих соперников - или двух конфликтующих человеческих импульсов между собой. В мифе о Фаусте и об Иове Бог принимает вызов как удобный случай одержать победу над Сатаной, или Мефистофелем, как импульс к новому акту творения, ибо Бог отстранен благодаря собственному совершенству. .
В этом мифе бросающий вызов - Мефистофель, или Сатана, - получает разрешение от Бога преследовать жертву, с тем, чтобы преследователь в итоге понес ущерб или поражение. С другой стороны, в Эсхиловом мифе Зевс, получив вызов, терпит поражение. Зевс далек от свершения акта творения и обеспокоен лишь тем, чтобы оставить все как есть. Вселенная, по Зевсу, должна пребывать в неподвижности. Вызов, брошенный Зевсу Прометеем, поставившим под сомнение и власть, и поступки Зевса, заставляет Зевса наказать возмутителя спокойствия. Этим актом Зевс сам нарушает благословенное равновесие, в результате чего терпит поражение, тогда как Прометей через страдания идет к победе [+37].
Зевс Эсхила - первобытный Зевс - аналог ахейского варварского вождя. Историческая победа ахейцев в завоевании земель увядшей минойской цивилизации находит мифическое отражение в легендарной победе Зевса над своим божественным предшественником Кроносом. Совершив этот рывок и завладев троном, Зевс не помышлял больше ни о чем, кроме сохранения своей власти, единоличной, косной, тираничной, подобно тем варварам, что, поработив минойцев, обосновались на Крите в результате дорического движения племен. Зевс, однако, не смог победить Кроноса единоличными усилиями. Вынужденный прибегнуть к помощи Прометея, он и после победы должен был считаться с этим союзником. Но Прометей - созидатель, творец, тогда как Зевс желает только управлять. Прометей - мифическая персонификация непрерывности роста, бергсонианского "жизненного порыва" [+38]. Он знает, что, пока Зевс активен, всякий претендент на власть потерпит крах, и поэтому он не дает Зевсу покоя.
Прометей всегда предпочитает силе разум, а застою - движение вперед. Таким образом, Прометей противопоставляется Зевсу и ведет человечество вперед и вверх из тьмы постминойского междуцарствия к свету эллинской цивилизации, озарявшему Афины в дни Эсхила.
Искусства, что теперь у Человека, дал Прометей. И он дал их, вдохновляя человека Прометеевым духом. За это нарушение своей воли Зевс мстит Прометею, направляя против него всю мощь своей сверхъестественной силы. Этим самым Зевс раскрывается как тиран и душитель: и космические силы - Ио, Океан и Хор Океанид, - которые сочувственно относились к Зевсу в его борьбе с Титанами, теперь оборачиваются против него. Но их сочувствие не может помочь Прометею в поединке с олимпийским противником.
В этой борьбе Прометей скован физически, но никакая пытка не в состоянии сломить волю его. И нет у Зевса средства вырвать у противника его тайну. Тайна же заключена в том, что Зевс, сохраняя свое застывшее тираническое правление, как и его предшественники, обречен на падение. Этот секрет есть ключ к судьбе Зевса. В "Прикованном Прометее" Эсхила - первой и единственной дошедшей до нас части его трилогии - Зевс предстает в своих неудачных попытках вызнать секрет Прометея. Сначала он прибегает к психическому давлению, угрожая Прометею через Гермеса, а в конце пьесы применяет и силу молнии. Две другие пьесы трилогии "Прометей Освобожденный" и "Прометей Огненосец" - до нас не дошли, но существует много свидетельств, показывающих, что в конце произошло примирение. Во имя Человека и попранных Старых Богов Прометей выдержал все муки, которые только Зевс мог наслать; и сам Зевс, "наученный страданием", дает пример прошения; он освобождает своих старых врагов Титанов [+39]; он обращает заботы свои на Человечество; дарует право просителя. Этого уже достаточно, чтобы сделать возможным примирение.
Что помогло Прометею одержать победу над Зевсом? Произошло ли это благодаря тому, что он похитил божественный огонь и, укрыв его в стебле тростника, принес Человеку? Или благодаря тому, что он поставил Зевса перед необходимостью осознать трагические последствия косности и застоя? Но нравственные победы не заслуга лишь сферы разума; и причина поражения Зевса, бесспорно, лежит глубже. Зевс был "не совсем тем, чем он казался", ибо в Зевсе жил дух "союза с противником". Именно этот слабый отблеск прометеевского света в душе Зевса и заставлял его думать, что Прометей владеет тайной его собственной судьбы. Пытаясь постичь ее, Зевс не придумал ничего лучшего, как прибегнуть к помощи силы, но сам в конце концов обнаружил, что сила здесь бесполезна. Примирение Зевса с Прометеем стало возможным потому, что их конфликт разгорелся в большое пламя благодаря той прометеевской искре, которая тлела в душе Зевса.
Возможно, этот аспект отношений Зевса и Прометея психологически может быть объяснен столкновением двух импульсов в человеческой душе, обретающих в конце концов единение и примирение, сколь бы силен ни был их конфликт, ибо и источник, и вместилище их - одна душа.
Мифу Эсхила можно дать следующую историческую интерпретацию. Если представить, что в Элладе летаргия ахейских или дорийских варваров, рассыпавшихся среди осколков разрушенного минойского мира, не была бы потревожена потоком прометеевской энергии разума, то Эллада так и осталась бы в состоянии летаргии, подобно Криту. Или предположим, что прометеевский вызов, брошенный молодой эллинской душе, породил ответ спартанского характера. Тогда эллинская цивилизация застыла бы, едва начав свое развитие. Если эллинскому обществу удалось избежать судьбы Крита или Спарты, то это произошло потому, что гуманистический, прогрессивный, цивилизующий этос мифического Прометея взял верх над косным и грубым этосом Зевса. "Зевс был не совсем тем, чем он казался". Выглядел он чистым варваром, однако в нем, должно быть, было нечто и помимо этого. В противном случае исторический факт, согласно которому эллинская цивилизация действительно выросла из ахейского варварского корня, станет необъяснимым чудом.
Прометеев порыв в юном эллинском обществе стимулировал бурный рост. Эллинская судьба видится как процесс роста, а не как катастрофа, разразившаяся вследствие того, что силы, мобилизованные задержанной цивилизацией, в конце концов находят выход в разрушении общественной системы, сдерживающей их, с тем чтобы расчистить площадку для нового строительства.
Прометеев порыв человеческого разума, вдохновивший фантазию афинского поэта, иначе интерпретирован современным французским философом. "Изначальная функция интеллекта состояла в осмыслении объектов, непосредственно окружающих человека, однако тот факт, что Вселенная представлена в каждой части ее, доказывает возможности человеческого разума охватить весь материальный мир. С интеллектом происходит то же, что и со зрением. Глаз, созданный лишь для фиксации объектов, представляющих непосредственный интерес для человека, имеет и более широкую, не столь утилитарную функцию (например, мы видим звезды, хотя они не входят в сферу нашего непосредственного действия). Равным образом Природа дала нам вместе со способностью понимать окружающие нас явления и предметы фактическое знание о многом другом, а также умение пользоваться этим знанием на практике" [*9].
Касаясь легенды о Зевсе и Прометее, Бергсон говорит: "Человек, как творение Природы был в равной мере существом и разумным, и общественным, социальным в силу жизни в складывающемся обществе, и интеллектуальным в силу необходимости обеспечивать как индивидуальную, так и групповую жизнь. Разум, имея тенденцию к саморазвитию, неожиданно вступил в новую фазу. Разум компенсировал человеку зависимость от Природы... У воли, как и у разума, есть свой гений, а гений отрицает всякие предсказания. Посредством этих воль, вдохновленных гением, жизненный порыв, пронизывая Материю, извлекает из нее прогноз будущего для человечества, будущего столь далекого, что оно даже не маячит на горизонте... Можно сказать, используя термин Спинозы, но вкладывая в него новое значение: чтобы возвратиться к natura naturans , необходимо оторваться от natura naturata [*10] [+40].
В философии Бергсона, как и в поэзии Эсхила, личность Прометея - гения человеческого разума - обрисована мастерски. Приложима ли к конфликту между Прометеем и Зевсом теория Вызова-и-Ответа? Прибегнув к эмпирическому анализу, мы установили, что наиболее стимулирующее действие оказывает вызов средней силы. Возможно, теперь нам удастся получить более глубокое знание относительно выведенного нами закона, применив его к мифу о Прометее. Главное в Прометее это порыв, который влечет его из той мертвой зоны, в которой застрял бы Зевс, когда бы не усилия Прометея. В терминах Вызова-и-Ответа Прометеев порыв предполагает существование еще чего-то, что не было затронуто пока в нашем исследовании. До сих пор мы твердили, что недостаточный вызов может вовсе не стимулировать противоположную сторону, тогда как слишком сильный вызов может надломить ее дух. Но что можно сказать о вызове, на который система способна ответить? С первого взгляда это наиболее стимулирующий вызов. На конкретных примерах полинезийцев и эскимосов, кочевников, османов и спартанцев мы убеждались, что такие вызовы порождают рывок. Однако уже в следующей главе исторического развития приходит фатальная расплата в виде прекращения развития. Поэтому по зрелом размышлении мы должны сказать, что не всегда мощный ответ является показателем того, что вызов оптимален и дает устойчивый и длительный стимул. Вызов скорее оптимален тогда, когда, стимулировав противоположную сторону на успешный ответ, он включает инерционную силу, которая способствует движению: от победы - к борьбе, от покоя - к движению, от Инь - к Ян. Разовый, пусть и мощный, рывок от возмущения к восстановлению равновесия недостаточен, чтобы за генезисом последовал рост. А чтобы сделать движение непрерывным, задать ему определенный ритм, должен возникнуть порыв, который вдохнет в движение бесконечное стремление к смене одного состояния другим.
Эллинский ответ на демографический вызов представлял собой последовательность социальных экспериментов. Поначалу использовался самый простой и наиболее очевидный метод решения этой проблемы. Однако он породил эффект снижающих возвратов, что заставило эллинов прибегнуть к более сложному методу. Он-то и дал ожидаемые результаты.
Первый метод предполагал использование технических средств и социальных институтов, которые были созданы эллинами, живущими в долине, для защиты от воинственных горных соседей, для захвата и колонизации заморских территорий. Однако успешная колонизация и освоение заморских краев поставили перед победителями другую проблему. Экспансия Эллады сама по себе явилась вызовом другим средиземноморским народам и стимулировала их активность, что в значительной мере нейтрализовало давление эллинов. Агрессии было оказано сопротивление, причем методы ведения войны и оружие заимствовались у нападавших. Соперникам эллинов перед лицом угрозы удалось также добиться координации и объединения. Одним из "законов равновесия" является то, что значительно труднее создать политическую консолидацию в центре расширяющегося общества, чем на его периферии. Эллинская средиземноморская экспансия, начавшись в VIII в. до н.э., в VI в. до н.э. была остановлена набравшим мощь и силу сопротивлением местных народов. Между тем демографические проблемы в эллинском обществе все нарастали, простейший метод решения проблем за счет захвата чужих территорий выказал свою неэффективность, и эллинам оставалось лишь искать иные пути.
К тому же победа Спарты над Афинами в великой войне 431-404 гг. до н.э. подточила мощь Спарты другим, более тонким путем. Спарта оказалась перед необходимостью введения товарно-денежной экономики, от чего ее народ всячески уклонялся. Освоение, новых форм экономики меняло в свою очередь отношение к частной собственности. Традиционно Ликургова система не допускала купли-продажи земельного надела. Но уже в IV в. до н.э. высший орган государственного управления - коллегия эфоров приняла закон, согласно которому каждая семья имела право не только обладать земельным наделом, но и по своему усмотрению продавать его или перепоручать управление им другому лицу. Разрушительное действие этого закона на традиционную Ликургову систему не идет в сравнение даже с территориальными потерями, также подорвавшими мощь Спарты.
По свидетельству Плутарха, к середине III в. до н.э. выжило не более 700 спартиатов, из коих только 100 имели свои земельные наделы. Остальные превратились в неимущую и бесправную толпу.
Другим примечательным социальным феноменом в спартанском и оттоманском декадансе было "чудовищное засилье женщин". Подобно непропорциональному распределению собственности, непропорциональное распределение влияния и власти в Спарте давало себя знать уже во времена Аристотеля.
Несомненно, женщины пользовались некоторыми несправедливыми преимуществами. Например, имущество переходило в их руки в случае, если глава семьи погибал на войне. Причиной женской власти была "компенсация" за ту суровость, которой подвергались мужчины. Но в период упадка женская власть определялась не столько материальными, сколько нравственными факторами.
С другой стороны, женщины Спарты были в значительно меньшей степени специализированы, чем мужчины, и поэтому не оказались в такой растерянности, когда исключительные обстоятельства, которым успешно служила Ликургова система, стали заменяться другими общественными условиями. Этот феномен, вероятно, характерен и для других общественных систем. Какая бы форма специализации ни культивировалась в данном обществе, женщины всегда специализируются менее глубоко, чем мужчины; и когда общество переживает надлом, катастрофу, поворот, именно женщины демонстрируют большую эластичность, приспособляемость к новой возникающей ситуации.
"Власть над свободными людьми более прекрасна и более соответствует добродетели, нежели господство над рабами... Не следует признавать государство счастливым и восхвалять законодателя, если он заставил граждан упражняться в том, что нужно для подчинения соседей, ведь в этом заключается большой вред... Ведь большинство государств, обращающих внимание лишь на военную подготовку, держатся, пока они ведут войны, и гибнут, лишь только достигают господства. Подобно стали, они теряют свой закал во время мира. Виноват в этом законодатель, который не воспитал в гражданах умения пользоваться досугом" (Аристотель. Политика 1333 в-1334 а).
Таким образом, Ликургова система неизбежно обречена была на саморазрушение, и самоубийство это было мучительным. Созданная с определенной целью - дать возможность Спарте сохранить свою власть над Мессенией, - она сохранялась и поддерживалась консервативной Спартой еще почти два века, после того как Мессения была безвозвратно потеряна.
Наиболее примечательной победой спартанского упрямства была попытка царей-мучеников Агиса и Клеомена [+31] обновить старую Ликургову систему, вдохнуть в нее новую жизнь, предпринятая через полтора столетия после того, как великая победа над Афинами приговорила эту систему к смерти. В этом последнем рывке изношенное колесо спартанской жизни под напором консерватизма откатилось так далеко назад, что не восстановило, а, напротив, окончательно разрушило старый механизм. Процедуры Клеомена, призванные оживить социальное тело, в конце концов способствовали его гибели. Слишком резкое дуновение погасило едва тлеющий костер, вместо того чтобы поддержать огонь.
Спарте оставалось жить мечтами о прошлом, ревностно предаваясь академической игре в архаизм, что было в моде в первые века Римской империи. Но все это было карикатурой на традицию. В Спарте архаические ритуалы выполнялись с мрачным упорством. Так, примитивный ритуал плодородия, когда мальчиков пороли на алтаре Артемиды Ортии, превращенный Ликурговой системой в состязания на болевую выносливость, в дни Плутарха был доведен до крайнего садизма. Мальчиков доводили до исступления, и в таком состоянии они запарывали друг друга до смерти. "Это свойственно спартанскому юноше и сегодня, - пишет Плутарх в "Жизни Ликурга", вспоминая знаменитый рассказ о спартанском мальчике, который украл лисенка, - ибо я своими глазами видел десятки их, умирающих под кнутом на алтаре". Эта схема, в которой сверхчеловеческое отношение к боли, а в сущности, бесчеловеческое отношение к человеку, выраженное демонстрацией бессмысленного терпения, характеризует спартанский этос и спартанскую судьбу.
По свидетельству Тацита, спартанцы в I в. н.э. все еще продолжали территориальные споры с соседями (правда, совершенно безуспешно), ссылаясь на завоевания предков.
Вряд ли требует доказательств, что спартанцы оказались народом, лишенным своей истории, и, если читатель предпримет путешествие из Спарты в Каламату [+32], он будет просто поражен, что такое потрясающее напряжение, как Ликургова система, потребовалось для захвата и удержания этого ничтожного клочка горной местности с голыми склонами, покрытыми редкими соснами и скудной растительностью. И в своем утомительном пути в Мессению путешественник будет повторять слова Акселя Оксеншерна [+33]: "Если бы ты знал, в руках какого дурака находится весь мир!"
Поворот к анимализму [+34]. Социальная система Спарты является последней из "задержанных" цивилизаций, которые мы здесь рассматриваем. Заканчивая этот обзор, хотелось бы выделить некоторые характерные черты представителей обществ этого вида. Наиболее яркие особенности, которые сразу бросаются в глаза и обнаруживаются в каждой из задержанных цивилизаций, - это наличие каст и специализация. Оба эти явления укладываются в следующую формулу: общество не однородно. Оно разделено на определенные категории по функциям или признакам.
Для задержанных цивилизаций характерна многосложность и полиморфность. Жизненный уклад общества эскимосов, например, обеспечивался не только охотниками, но и собаками, необходимыми для охоты и транспорта. В субарктической ветви кочевого пастушества на территории евразийской тундры уклад обеспечивался тремя составными: люди-охотники, ездовые олени и олени мясомолочные. Номадическое общество в Афразийской степи подразделялось на другие "касты". Это, прежде всего, пастухи; во-вторых, пастушеские собаки, лошади и верблюды; в-третьих, сам скот - коровы, овцы и козы. В оттоманской социальной системе можно обнаружить эквиваленты трех "каст" номадического общества, где животные заменены людьми. Полиморфная система номадизма образована разнокачественным сочетанием людей и животных в едином обществе, ибо в условиях степи люди и животные не могут вести самостоятельный и независимый друг от друга образ жизни. Оттоманская же социальная система построена на целенаправленном разделении однородных социальных элементов на касты, причем границы между ними были столь же резкими, как между людьми или между животными разных видов. Для нашего исследования достаточно принять во внимание наличие каст и соотнести это с аналогичным явлением в номадическом обществе. Сам оттоманский падишах - пастырь; его обученные рабы соответствуют пастушеским собакам и другим помощникам кочевников; а все остальные подданные падишаха в оттоманской социальной системе не более чем стадо [+35]. В Ликурговой системе Спарты также прослеживаются три касты (хотя спартанское общество не номадического происхождения): илоты - стадо, спартиаты - помощники пастыря, а пастырь - Закон.
Эта кастовая система обладает свойством подвергать определенной трансформации включенные в нее компоненты. Эскимосская собака, лошадь и верблюд кочевника частично очеловечены партнерством с Человеком, который не только использует их, но и ухаживает за своими помощниками. С другой стороны, оттоманский раб и спартанский илот частично обесчеловечены, поскольку к ним относятся как к домашнему скоту. Остальные партнеры вовсе утрачивают в этих связях человечность и превращаются в сверхчеловеческих и нечеловеческих существ. Совершенным спартанцем является уэллсовский марсианин, совершенным янычаром - монах, совершенным номадом - кентавр, совершенным эскимосом тритон.
Плутарх рассказывает, как однажды в ответ на упрек в малочисленности спартанцев Агесилай [+36] устроил смотр, в котором спартанцы были выстроены отдельно от союзников. Затем он стал вызывать по очереди представителей различных ремесел. Сначала попросил выйти из строя всех гончаров, затем всех кузнецов, затем плотников и строителей. Короче говоря, войска союзников сильно поредели, а из спартанских рядов не вышел никто, потому что в Спарте запрещалось заниматься простонародными ремеслами. Агесилай рассмеялся и сказал: "Ну что, видите теперь, сколько Спарта посылает солдат и как мало их у вас?"
Этот исторический анекдот на первый взгляд свидетельствует в пользу спартиатов, но при более близком рассмотрении обнаруживается, что преимущество Спарты мнимое. История сыграла злую шутку, и военное превосходство спартиатов обернулось для них поражением в других, невоенных сферах, где профессионалами показали себя неспартиаты, а спартиаты оказались беспомощными дилетантами. Тем более примечательно, что союзники спартанцев, будучи ремесленниками и считаясь профанами в военном деле, воевали достаточно хорошо, несмотря на более слабую воинскую подготовку и меньшую тренированность. Это нашло отражение в речи Перикла, посвященной памяти афинян, павших в Пелопоннесской войне 431-404 гг. до н.э., дошедшей до нас в изложении Фукидида. "Мы отличаемся от наших соперников тем, что не изнуряем себя постоянными военными упражнениями, предпочитаем в нашей привольной жизни заниматься каждый своим делом, оставаясь готовыми бесстрашно встретить любую опасность, если таковая возникнет. Тот факт, что мы сохраняем нашу боеготовность не перенапряжением, а живя свободно и раскованно, дает нам двойное преимущество. Нас не понуждают готовиться к ужасам войны, но мы встречаем их столь же мужественно, как и те, кто постоянно поддерживают в себе эту готовность. Кроме того, мы наслаждаемся искусствами и развиваем свой разум, не поощряя изнеженности. Наши политики не чураются домашних радостей, а те, кто посвятил себя делу, не утрачивают интереса к политике. Одним словом, я считаю Афинскую республику школой Эллады" (Фукидид. История).
Человеческий разум отличает редкостная многогранность. Неисчерпаемы его возможности анализа, синтеза, отражения, способности хранить информацию, перерабатывать и воплощать посредством воли и рук человека в дела. Насильственно сковывая человеческий разум, низводя функции человека к искусственно выработанной сумме навыков и умений, эскимосы, кочевники, османы и спартанцы предали свою человеческую сущность. Они встали на порочный путь, ведущий от гуманизма к анимализму, - путь, обратный тому, что проделало Человечество, стимулируемое величайшими творческими актами живой истории Вселенной. Подобно жене Лота, они совершили непростительный грех и этим навлекли на себя библейское наказание. Соляными столпами стоят они, заколдованные, задержанные в своем развитии навсегда, остановленные на самой заре своего странствия по жизни, как страшное предупреждение другим цивилизациям. Необходимость наращивать усилия в борьбе за существование век от века возрастала, поднимаясь выше среднего уровня индивидуальных возможностей человека. Несмотря на общий подъем, никогда не прекращался и процесс выпадания, деградации некоторых видов. Процесс проявлялся не только как структурный распад, но и как противоположность распада - жесткая структурная специализация. В основе этих явлений лежит общая причина - необходимость приспособления к узким, ограниченным условиям.
"Самоочевидно, что все организмы должны более или менее адаптироваться к своему окружению; другими словами, они должны более или менее зависеть от среды. Неумение существовать в любой замкнутой, ограниченной среде, очевидно, является слабостью, недостатком независимости и представляется фактом, согласно которому приспособление к определенной замкнутой среде делает невозможным или очень трудным для животного существование в любом другом окружении. Сам успех адаптации уменьшает адаптационные возможности организма" [*8].
ПРИРОДА РОСТА ЦИВИЛИЗАЦИЙ
Установив, что рост цивилизаций представляет собой проблему, и поставив перед собой цель исследования этой проблемы через изучение природы роста, обратимся, как мы уже делали не раз, к мифологии.
Мифы об Иове и о Фаусте освещают нам основные черты генезиса цивилизаций. Некоторый свет на проблему проливает и миф о Прометее.
Этот подход к проблеме выглядит многообещающе, так как просматривается общая структура мифов. Их объединяет тема: конфликт между двумя сверхъестественными силами - Зевсом и Прометеем в одном случае и Богом и Сатаной, или Мефистофелем, в другом. В каждом случае этот надчеловеческий конфликт разворачивается вокруг человека или человеческого общества, которое и является в конечном счете не только центром, но и целью борьбы. Роль Фауста или Иова в Эсхиловом мифе о Прометее представлена эллинским обществом, которое в воображении поэта есть все человечество. И, наконец, в обоих мифах относительная значимость человеческого и сверхчеловеческого, как это представляется в мифологической фантазии, обретает обратный знак при психологическом анализе.
Мифы в известной степени аналогичны. Различие лишь в отношениях двух сверхчеловеческих соперников - или двух конфликтующих человеческих импульсов между собой. В мифе о Фаусте и об Иове Бог принимает вызов как удобный случай одержать победу над Сатаной, или Мефистофелем, как импульс к новому акту творения, ибо Бог отстранен благодаря собственному совершенству. .
В этом мифе бросающий вызов - Мефистофель, или Сатана, - получает разрешение от Бога преследовать жертву, с тем, чтобы преследователь в итоге понес ущерб или поражение. С другой стороны, в Эсхиловом мифе Зевс, получив вызов, терпит поражение. Зевс далек от свершения акта творения и обеспокоен лишь тем, чтобы оставить все как есть. Вселенная, по Зевсу, должна пребывать в неподвижности. Вызов, брошенный Зевсу Прометеем, поставившим под сомнение и власть, и поступки Зевса, заставляет Зевса наказать возмутителя спокойствия. Этим актом Зевс сам нарушает благословенное равновесие, в результате чего терпит поражение, тогда как Прометей через страдания идет к победе [+37].
Зевс Эсхила - первобытный Зевс - аналог ахейского варварского вождя. Историческая победа ахейцев в завоевании земель увядшей минойской цивилизации находит мифическое отражение в легендарной победе Зевса над своим божественным предшественником Кроносом. Совершив этот рывок и завладев троном, Зевс не помышлял больше ни о чем, кроме сохранения своей власти, единоличной, косной, тираничной, подобно тем варварам, что, поработив минойцев, обосновались на Крите в результате дорического движения племен. Зевс, однако, не смог победить Кроноса единоличными усилиями. Вынужденный прибегнуть к помощи Прометея, он и после победы должен был считаться с этим союзником. Но Прометей - созидатель, творец, тогда как Зевс желает только управлять. Прометей - мифическая персонификация непрерывности роста, бергсонианского "жизненного порыва" [+38]. Он знает, что, пока Зевс активен, всякий претендент на власть потерпит крах, и поэтому он не дает Зевсу покоя.
Прометей всегда предпочитает силе разум, а застою - движение вперед. Таким образом, Прометей противопоставляется Зевсу и ведет человечество вперед и вверх из тьмы постминойского междуцарствия к свету эллинской цивилизации, озарявшему Афины в дни Эсхила.
Искусства, что теперь у Человека, дал Прометей. И он дал их, вдохновляя человека Прометеевым духом. За это нарушение своей воли Зевс мстит Прометею, направляя против него всю мощь своей сверхъестественной силы. Этим самым Зевс раскрывается как тиран и душитель: и космические силы - Ио, Океан и Хор Океанид, - которые сочувственно относились к Зевсу в его борьбе с Титанами, теперь оборачиваются против него. Но их сочувствие не может помочь Прометею в поединке с олимпийским противником.
В этой борьбе Прометей скован физически, но никакая пытка не в состоянии сломить волю его. И нет у Зевса средства вырвать у противника его тайну. Тайна же заключена в том, что Зевс, сохраняя свое застывшее тираническое правление, как и его предшественники, обречен на падение. Этот секрет есть ключ к судьбе Зевса. В "Прикованном Прометее" Эсхила - первой и единственной дошедшей до нас части его трилогии - Зевс предстает в своих неудачных попытках вызнать секрет Прометея. Сначала он прибегает к психическому давлению, угрожая Прометею через Гермеса, а в конце пьесы применяет и силу молнии. Две другие пьесы трилогии "Прометей Освобожденный" и "Прометей Огненосец" - до нас не дошли, но существует много свидетельств, показывающих, что в конце произошло примирение. Во имя Человека и попранных Старых Богов Прометей выдержал все муки, которые только Зевс мог наслать; и сам Зевс, "наученный страданием", дает пример прошения; он освобождает своих старых врагов Титанов [+39]; он обращает заботы свои на Человечество; дарует право просителя. Этого уже достаточно, чтобы сделать возможным примирение.
Что помогло Прометею одержать победу над Зевсом? Произошло ли это благодаря тому, что он похитил божественный огонь и, укрыв его в стебле тростника, принес Человеку? Или благодаря тому, что он поставил Зевса перед необходимостью осознать трагические последствия косности и застоя? Но нравственные победы не заслуга лишь сферы разума; и причина поражения Зевса, бесспорно, лежит глубже. Зевс был "не совсем тем, чем он казался", ибо в Зевсе жил дух "союза с противником". Именно этот слабый отблеск прометеевского света в душе Зевса и заставлял его думать, что Прометей владеет тайной его собственной судьбы. Пытаясь постичь ее, Зевс не придумал ничего лучшего, как прибегнуть к помощи силы, но сам в конце концов обнаружил, что сила здесь бесполезна. Примирение Зевса с Прометеем стало возможным потому, что их конфликт разгорелся в большое пламя благодаря той прометеевской искре, которая тлела в душе Зевса.
Возможно, этот аспект отношений Зевса и Прометея психологически может быть объяснен столкновением двух импульсов в человеческой душе, обретающих в конце концов единение и примирение, сколь бы силен ни был их конфликт, ибо и источник, и вместилище их - одна душа.
Мифу Эсхила можно дать следующую историческую интерпретацию. Если представить, что в Элладе летаргия ахейских или дорийских варваров, рассыпавшихся среди осколков разрушенного минойского мира, не была бы потревожена потоком прометеевской энергии разума, то Эллада так и осталась бы в состоянии летаргии, подобно Криту. Или предположим, что прометеевский вызов, брошенный молодой эллинской душе, породил ответ спартанского характера. Тогда эллинская цивилизация застыла бы, едва начав свое развитие. Если эллинскому обществу удалось избежать судьбы Крита или Спарты, то это произошло потому, что гуманистический, прогрессивный, цивилизующий этос мифического Прометея взял верх над косным и грубым этосом Зевса. "Зевс был не совсем тем, чем он казался". Выглядел он чистым варваром, однако в нем, должно быть, было нечто и помимо этого. В противном случае исторический факт, согласно которому эллинская цивилизация действительно выросла из ахейского варварского корня, станет необъяснимым чудом.
Прометеев порыв в юном эллинском обществе стимулировал бурный рост. Эллинская судьба видится как процесс роста, а не как катастрофа, разразившаяся вследствие того, что силы, мобилизованные задержанной цивилизацией, в конце концов находят выход в разрушении общественной системы, сдерживающей их, с тем чтобы расчистить площадку для нового строительства.
Прометеев порыв человеческого разума, вдохновивший фантазию афинского поэта, иначе интерпретирован современным французским философом. "Изначальная функция интеллекта состояла в осмыслении объектов, непосредственно окружающих человека, однако тот факт, что Вселенная представлена в каждой части ее, доказывает возможности человеческого разума охватить весь материальный мир. С интеллектом происходит то же, что и со зрением. Глаз, созданный лишь для фиксации объектов, представляющих непосредственный интерес для человека, имеет и более широкую, не столь утилитарную функцию (например, мы видим звезды, хотя они не входят в сферу нашего непосредственного действия). Равным образом Природа дала нам вместе со способностью понимать окружающие нас явления и предметы фактическое знание о многом другом, а также умение пользоваться этим знанием на практике" [*9].
Касаясь легенды о Зевсе и Прометее, Бергсон говорит: "Человек, как творение Природы был в равной мере существом и разумным, и общественным, социальным в силу жизни в складывающемся обществе, и интеллектуальным в силу необходимости обеспечивать как индивидуальную, так и групповую жизнь. Разум, имея тенденцию к саморазвитию, неожиданно вступил в новую фазу. Разум компенсировал человеку зависимость от Природы... У воли, как и у разума, есть свой гений, а гений отрицает всякие предсказания. Посредством этих воль, вдохновленных гением, жизненный порыв, пронизывая Материю, извлекает из нее прогноз будущего для человечества, будущего столь далекого, что оно даже не маячит на горизонте... Можно сказать, используя термин Спинозы, но вкладывая в него новое значение: чтобы возвратиться к natura naturans , необходимо оторваться от natura naturata [*10] [+40].
В философии Бергсона, как и в поэзии Эсхила, личность Прометея - гения человеческого разума - обрисована мастерски. Приложима ли к конфликту между Прометеем и Зевсом теория Вызова-и-Ответа? Прибегнув к эмпирическому анализу, мы установили, что наиболее стимулирующее действие оказывает вызов средней силы. Возможно, теперь нам удастся получить более глубокое знание относительно выведенного нами закона, применив его к мифу о Прометее. Главное в Прометее это порыв, который влечет его из той мертвой зоны, в которой застрял бы Зевс, когда бы не усилия Прометея. В терминах Вызова-и-Ответа Прометеев порыв предполагает существование еще чего-то, что не было затронуто пока в нашем исследовании. До сих пор мы твердили, что недостаточный вызов может вовсе не стимулировать противоположную сторону, тогда как слишком сильный вызов может надломить ее дух. Но что можно сказать о вызове, на который система способна ответить? С первого взгляда это наиболее стимулирующий вызов. На конкретных примерах полинезийцев и эскимосов, кочевников, османов и спартанцев мы убеждались, что такие вызовы порождают рывок. Однако уже в следующей главе исторического развития приходит фатальная расплата в виде прекращения развития. Поэтому по зрелом размышлении мы должны сказать, что не всегда мощный ответ является показателем того, что вызов оптимален и дает устойчивый и длительный стимул. Вызов скорее оптимален тогда, когда, стимулировав противоположную сторону на успешный ответ, он включает инерционную силу, которая способствует движению: от победы - к борьбе, от покоя - к движению, от Инь - к Ян. Разовый, пусть и мощный, рывок от возмущения к восстановлению равновесия недостаточен, чтобы за генезисом последовал рост. А чтобы сделать движение непрерывным, задать ему определенный ритм, должен возникнуть порыв, который вдохнет в движение бесконечное стремление к смене одного состояния другим.
Эллинский ответ на демографический вызов представлял собой последовательность социальных экспериментов. Поначалу использовался самый простой и наиболее очевидный метод решения этой проблемы. Однако он породил эффект снижающих возвратов, что заставило эллинов прибегнуть к более сложному методу. Он-то и дал ожидаемые результаты.
Первый метод предполагал использование технических средств и социальных институтов, которые были созданы эллинами, живущими в долине, для защиты от воинственных горных соседей, для захвата и колонизации заморских территорий. Однако успешная колонизация и освоение заморских краев поставили перед победителями другую проблему. Экспансия Эллады сама по себе явилась вызовом другим средиземноморским народам и стимулировала их активность, что в значительной мере нейтрализовало давление эллинов. Агрессии было оказано сопротивление, причем методы ведения войны и оружие заимствовались у нападавших. Соперникам эллинов перед лицом угрозы удалось также добиться координации и объединения. Одним из "законов равновесия" является то, что значительно труднее создать политическую консолидацию в центре расширяющегося общества, чем на его периферии. Эллинская средиземноморская экспансия, начавшись в VIII в. до н.э., в VI в. до н.э. была остановлена набравшим мощь и силу сопротивлением местных народов. Между тем демографические проблемы в эллинском обществе все нарастали, простейший метод решения проблем за счет захвата чужих территорий выказал свою неэффективность, и эллинам оставалось лишь искать иные пути.