Страница:
«Интересно, откуда она знает про миссию? – подумал я. – А насчет пирожков – идея хорошая. Правда, вот поесть их придется еще неизвестно когда». Тем не менее еще одна проблема – установить мир и согласие в семье – была, похоже, успешно решена. Алексеич свое слово держал.
А накануне вечером мне позвонил программный директор радиостанции «Маяк». И был немало удивлен, когда на его приветствие получил от меня лаконичный ответ: «Здравствуйте, я ждал вашего звонка. Когда приступаем к работе?» В разговоре повисла довольно длительная пауза – скорее всего, директор лихорадочно обдумывал сказанное. Он, видимо, представлял себе процесс иначе: для начала надо сделать предложение о работе, потом долго согласовывать время, людей, которые будут мне помогать, заработную плату, а тут… на тебе: «Когда приступаем?» Как будто все уже было решено без него.
– Роман Львович, а с кем бы вы хотели работать? Кого предложить вам в качестве соведущей?
– А мне как-то все равно, теперь мне сам черт не страшен.
– Ну тогда давайте Аллу Довлатову…
Тут я подумал, что, пожалуй, проявил излишнюю самоуверенность. С Аллой, во всяком случае по моему опыту, работать было сложнее, чем с подручными дьявола. Но слово, как говорится, не воробей, с Довлатовой так с Довлатовой. Правда, я выговорил себе для работы с ней месячный испытательный срок, все-таки я в этот период буду под покровительством земных властей и моего приятеля Алексеича. Уж как-нибудь общими усилиями мы с ней должны были справиться…
Кстати, уже гораздо позже программный директор все же спросил меня, каким образом я узнал, что мне будет предложена работа на «Маяке». Он честно признался, что подумал о том, что меня заранее предупредил кто-то из высшего начальства: либо заместитель генерального директора компании, либо сам директор. Я, как человек гуманный, не стал его разочаровывать и, чуть надув щеки, проронил загадочную фразу: «Ну ты же понимаешь, надеюсь, что я тебе этого сказать не могу…» И сделал при этом не менее загадочное лицо, чем поднял свои акции в его глазах пунктов на двадцать, не меньше.
Готовиться к работе мне особой нужды не было, поскольку настоящий профессионал должен уметь работать в любых условиях. Главное, чтобы Довлатова не очень возникала, и все должно пройти нормально. Слушатели меня еще прекрасно помнили, тему первого и второго часов мне прислали по электронной почте, а побеседовать с Пашей Паскалем по поводу его хобби и послушать пару его новых песен вообще было для меня удовольствием. Единственное, что меня озадачило, – это название темы второго часа «Встречи с потусторонними силами и личный опыт борьбы с ними». Свои версии на эту тему должны были озвучивать слушатели, а нам с Аллой предстояло как бы комментировать и подводить итоги. Эх, дали бы мне волю, я бы порассказывал о своих приключениях… Правда, думаю, никто из слушателей мне не поверил бы. В отличие от вас, читателей, которые прекрасно понимают, что Трахтенберг просто физически не сможет написать ни слова неправды… Или вы тоже не во все верите? Зря…
Неподалеку от моего дома с незапамятных времен существует антикварный салон «Екатерина», в который я время от времени захожу, чтобы присмотреть себе какой-нибудь предмет интерьера или просто интересную, с моей точки зрения, вещицу. Иногда мне попадались настоящие «сокровища». Конечно, не яйца Фаберже – ими владеть дело хлопотное и до определенной степени опасное, но кое-что симпатичное мне обнаружить удалось. Например, вполне приличный самурайский меч, серебряный американский доллар XIX века выпуска, хрустальный шар, как говорят, сделанный в Великобритании, кое-какие немецкие миниатюры. А вот яйца Фаберже, хотя я политикой и не увлекаюсь, теперь ассоциируются у меня исключительно с ответом бывшего секретаря ЦК КПСС и председателя верхней палаты российского парламента Егора Строева на вопрос журналиста о том, как он расценивает патриотический поступок Виктора Вексельберга. Имелось в виду, естественно, возвращение России тех самых образцов ювелирного искусства. «Мудрый человек, – сказал Строев, – всегда лучше отдать государству яйца Фаберже, а не свои собственные…»
В общем, заходить в этот не очень большой и уютный салон стало для меня своего рода традицией. Сегодня, отоспавшись хорошенько, я решил пойти позавтракать в ближайший к моему дому ресторан. Ну а по пути, конечно, зайти в «лавку чудес», как я про себя называл «Екатерину». Уже с порога я услышал внутри довольно громкие голоса, что было необычным для антикварного заведения. Старые вещи, как и деньги, любят тишину. А тут была настоящая перепалка. Скандалила с продавцом с незапамятных времен обосновавшаяся в нашем дворе бомжиха, которая была всем известна как Рогалик. Прозвище свое она получила за свое пристрастие к этому виду хлебопродуктов. Самое интересное, что во дворе ее никто никогда не обижал, даже участковый время от времени задавал ей один и тот же вопрос: «Ну когда регистрироваться-то будем?» – и почему-то больше не приставал. Жила она в бывшей трансформаторной будке, переделанной под помещение для охранников, которые, по мысли вселившегося к нам несколько лет назад олигарха средней руки, должны были «осуществлять контроль доступа на придомовую территорию». Олигарха застрелили на второй день после переезда, а бесхозное помещение осталось и было облюбовано Рогаликом. А вот сегодня я практически впервые услышал, что она умеет разговаривать, причем громко и уверенно: «Да ты посмотри, мягкопенис двуухий, что это за рубль! Ты, слаще морковки не сосавший, такого не увидишь никогда. Ты на вес-то его попробуй!» Продавец лениво и не столь эмоционально предлагал ей за монету тридцать российских рублей и ни копейкой больше. Да и то потому, что монета была явно фальшивая, а так бы и тридцатки не стоила…
Я подошел к прилавку и увидел на стеклянной витрине до боли знакомую мне голову Ленина на монете сероватого цвета. Машинально взял ее в руку, и весьма странным показалось мне то, что весила она раза в полтора меньше обычной. «Похоже, титан, – подумал я, – не алюминий же…» И сразу вспомнил о том, что одним из талисманов, которые мне придется увидеть и нужно будет найти, будет именно титановый рубль 1970 года выпуска. Поэтому без лишних слов забрал рубль, вывел не особо сопротивлявшуюся бомжиху на улицу и, усадив рядом с собой на скамейке, учинил ей допрос пристрастием. Первое, что меня интересовало, это то, откуда взялась у Рогалика эта странная монета.
– Да не воровала я ее, не воровала. Я вообще воровством не занимаюсь, мне это архипердично!
– Как-как?
– Ну это типа когда очень сильно, извиняюсь, пукнет кто, да так, что аж глаза режет. В общем, не нравится мне воровать, неправильно это.
– А рубль этот где взяла? Скажи еще, что на сдачу в магазине дали!
– И дали. Только не мне, а бабушке моей покойной. Перед Московской Олимпиадой, как мне мама рассказывала, дали бабушке этот рубль в качестве сдачи с трешки в молочной нашей. А потом его у нее никто не брал, фальшивый, говорят. И мама тоже пробовала монету куда-нибудь пристроить, но ничего не получалось. Я, когда из дома уходила, почему-то только эту монету и взяла. И он, этот целковый, ко мне как привязался, гнуть его некому! И теряла его, он находился, и забывала, всегда возвращали. Вчера, думала, уж выкинуть его. Бросила в сторону нашей горевшей помойки и пошла. Так девочка маленькая за мной полквартала бежала: «Тетя, вы монетку уронили!» Я ей говорю, себе, мол, чтобы взяла. А она: «Ваша монетка, вам нужна она будет!» Нужна так нужна, а вот продать хотела, и то не берут! Может, вы его, этот целковенький, у меня купите, а то я вам его и так отдам, вижу, интересен он вам. Я-то думала, счастливым будет, а он пока одни несчастья мне в жизни приносил.
Я еще раз тщательно осмотрел рубль, обратив внимание на то, что на боковой части монеты (специалисты называют ее гуртом) вместо обычных десяти звездочек выбиты православные крестики.
– Вот что, Рогал! Монета эта к тебе прилипла потому, что она должна жизнь твою в корне изменить. Кстати, ты задумывалась, почему тебя ни участковый, ни другие менты не трогают? Не в твоем ли рубле тут дело? Давай ты мне сначала расскажешь, как до жизни такой дошла, а потом я тебе расскажу, как из этого дерьма выбраться…
– Из клоаки, я бы сказала. А пивка вы мне не купите ли? А то на сухаричек-то и рассказ сухеньким будет, как в памперсах…
Уже минут через пять Рогалик сидела, потягивая пиво, естественно, прямо из горлышка. И рассказывала мне о том, как последние несколько лет полностью изменили ее жизнь, до определенного момента спокойную и обеспеченную…
– А началось все с того, что я развелась с мужем. И муж-то был ничего себе, на двадцать лет старше, денег зарабатывал прилично, по девкам не бегал, вот только два его качества меня смущали. Первое – прижимистый он очень, пока получишь от него хоть копейку, с ума сойти можно. А второе – своих обещаний часто не выполнял. Пообещает, например, часы «Вашерон Константин» купить, а отделается в лучшем случае «Радо», а то и вовсе забудет. Или сделает вид, что забыл. И вот жадность и необязательность его меня больше всего обламывали. Ну и развелась с ним, причем на развод-то он сам заявление подал. Хотя пять лет мы с ним все-таки прожили, и даже наследника я ему родила.
А девушкой я была интеллигентной: между прочим, на романо-германском отделении филфака преподавала. Только вот как развелась, начались у меня всякие проблемы: за что ни возьмусь, всюду как тупик. Машина была – красивая такая, серебристая. Сначала какие-то ублюдки сняли с нее номера, а на замену мне выдали в ГАИ номер О 666 МУ. Через три дня я на ровном месте разбила машину, причем сама не понимаю, как это произошло. Будто направил меня кто-то прямо в столб. Хорошо еще, сама жива-здорова осталась. А то ведь дорога сухая, сама тверезая, видела все абсолютно… Еду, руль прямо держу, а он как потянет вправо. Стараюсь держать – бесполезно, он прямо из рук вырывается. И тормоза: давлю на педаль, а машина, гадина, еще быстрее едет. Потом мне говорили, что это я на газ так давила…
В общем, разбила я машину. Денег на ремонт не было, поставила я ее под домом, стала на работу автобусом и метро ездить. Мелкого своего отдала в детский сад, а сама стала снова нести всякое доброе-вечное… Ну и несла бы себе до сих пор, если бы зуб у меня не заболел. И зуб-то был вроде здоровый, а как задергал, пришлось к стоматологу бегом бежать. И попала я в кресло к молодому доктору. Смутило меня только одно: уж очень в нем черненького много было: волосы черные, глаза черные, водолазка под белым халатом черная, брюки, ботинки, часы – все черное. И разговаривал как бы по-русски, но с акцентом, в некоторых горноюжных местах так говорят. Но какой обходительный был! И зубик обезболил, и шуршал вокруг меня так, что я чуть не заснула, и касался мягенько, как дуновение ветерка. Знала бы я, с каких гор этот ветерок дует, бежала бы без оглядки. А так расслабилась. Раньше-то я таких граждан к себе близко не подпускала, знала, что хорошего ждать от них не приходится. Как начнут шустрить, я им: «Не по сезону шелестишь, кулёк!» Сразу отваливали. А тут сижу с открытым ртом и сказать ничего не могу, в общем, как затмение нашло. А он глазами своими черными посмотрит, так прямо как в душу глядит. И под эти взгляды вдруг вытаскивает у меня щипцами изо рта зуб. На вид совершенно целый. «Это у вас зуб мудрости был. Лишний», – сказал и начал над этим зубом губами шевелить, как будто читать что-то. А затем завернул его в черную тряпочку и в карман положил. «На память», – говорит. Вот с этого момента я совсем отупела. Через полчаса я и его акцент мерзкий уже не замечала, и даже мысли не допускала, что он внутри может быть таким же черным, как и снаружи… Оказалось к тому же, что зовут его Джамшуд. Все подруги издевались, мама с сестрой с ума сходили. А мне нравилось. Правда, вот когда к нему еще брат Равшан приехал… Но все равно, почему-то терпела… Джамшуду, правда, удалось все-таки за большие бабки сменить имя на Никодим, но в моей жизни это мало что изменило. Увидев меня с эти мигрантом, знакомые старались перейти на другую сторону дороги, а я все больше и больше втягивалась в непонятную мне жизнь. Неожиданно для себя выкинула все короткие юбки и обтягивающие джинсы, стала по совету Джамшуда-Никодима покупать какие-то мешковатые черные балахоны и носить платок. У нас, конечно, не Франция, где хиджабы запрещено в вузах носить, но меня вызвал ректор и сделал замечание по поводу неформального внешнего вида. Тогда я почему-то вспылила, заявила, что выбираю свободу, и уволилась.
Во время поездок с Джамшудом я заметила, что он останавливается у каждого зала игровых автоматов, заходит и кидает монету или жетон в аппарат, даже не дергая ручку. «Долги отдаю», – отвечал он мне на вопрос, почему он это делает. И в казино он никогда не выигрывал. Просто приходил раз в неделю, делал на рулетке одну-две ставки в сто долларов и уходил, не глядя, куда упал шарик. И ни разу его не остановил голос крупье: «Вы выиграли!» Один раз просто зашел в казино, проиграл раз, другой, а затем молча снял с моей руки кольцо, которое муж бывший подарил, и оставил барыге местному в залог. А выкупать-то и не подумал… Долгими вечерами и ночами в своей квартире на девятом этаже хрущевки эти братья Зверзаевы мне рассказывали о том, как мне повезло, что я с ними, какой я буду счастливой и как буду преуспевать. Сначала мы продавали какие-то товары фирмы «Эвэй». После того как я впарила пять комплектов своим еще оставшимся подругам и заработала бонусные баллы, выяснилось, что мыло ни хрена не мылится, шампунь не пенится и лишь зубная паста чистит зубы, но очень плохо. Да еще отдает каким-то говном, от запаха которого целый день избавиться невозможно… Но красивые картинки и никодимовские рассказы заставляли меня целыми днями звонить знакомым и полузнакомым людям и пытаться продать им это фуфло. И самое интересное, что многие-то попадались на это и втягивались сами, а потом и других втягивали. А потом еще пылесосы «Кирби» были. Дал мне мой хозяин список телефонов, чтобы обзванивать людей и предлагать им пылесосы за 5000 долларов с бесплатной презентацией. Кто соглашался, к ним приезжали, пылесосили комнату, а потом просили дать телефоны пяти своих знакомых. После этого доставали звонками уже их. А счастье было – если из сотни один идиот повелся и купил этот аппарат. Но процесс затягивал. Это как в казино, наверное, играешь, продаешь всякие там «Гербалайфы», «Орифлэймы» и прочее. И никто тебя не заставляет туда свои деньги отдавать, но уж если ты отдал, то хочешь их непременно обратно вернуть. А потом получать еще и еще. Мне говорили умные люди, что это коммерческая секта, причем секта-то бесовская. Да где там! Я даже разговаривать ни о чем другом не могла. Как будто кто-то закрыл мне рот, глаза, уши, а оставил только дырку между ног и мерзкого Джамшуда, который делал со мной все, что хотел.
А потом я воочию увидела настоящий ад. Мы на разваленных «Жигулях» с тонированными стеклами, принадлежавших Равшану, проехали пол-Москвы в северо-восточном направлении, а потом медленно пробирались через толпу людей. Наконец, дернувшись, наша «шестерка» остановилась. Мы вышли, и я увидела перед собой ворота, а над ними светящуюся даже днем, причем каким-то зеленоватым светом надпись «Черкизовский рынок». «Теперь ты будешь жить здесь, – сказал Никодим, – а твоя квартира, вещи и все остальное тебе нужны не будут. Никогда». И дал мне подписать бумагу, по которой он получал возможность распоряжаться всем моим имуществом и совершать за меня любые другие действия. Невесть откуда взявшийся старичок-нотариус тут же поставил необходимые печати и штампы и мгновенно растворился в недрах рынка.
Наверное, единственное, что могло меня удержать от все более глубокого падения в сторону дна, это общение с моим сыном. Но мой бывший супруг, человек хотя и жадноватый, но умный, при первых признаках моего помешательства сумел отправить малыша воспитываться в Англию, и я не видела его, наверное, почти два года. Странно, но меня все это время почему-то больше волновали отношения с Никодимом-Джамшудом, вернее, его отношение ко мне. Меня уже не интересовали ни цветы, ни подарки, тем более что их мне никто давно и не дарил. Всепоглощающее желание выполнить свою работу как можно лучше и заслужить похвалу хозяина – вот что владело мной. Даже секс, который меня поначалу привлекал в нем, как вас, мужиков, привлекает общение, к примеру, с негритянками, и казался чем-то экзотическим и волнующим, теперь стал обыденностью и не вызывал ничего, кроме минутного животного ощущения вначале и мрачного опустошения в конце. Из меня как будто потихоньку высасывали душу.
Жизнь на рынке текла своим чередом, если это можно назвать жизнью. Новые подруги: Зарина, Хафиза, Лейла, одетые точно так же, как и я, в черные хитоны, помогли мне научиться обманывать покупателей, обсчитывать и завышать цены. Я стала питаться одним рисом, а на ночь запиралась вместе с ними в железном контейнере, чтобы не сдохнуть, как убитая за пару дней до моего появления на рынке Гюльчатай, место которой я и заняла. Ей стало душно, и, поскольку контейнер запирался тогда лишь изнутри, она открыла его и вышла. Нашли ее утром под прилавком, изнасилованной и задушенной. Как обычно в таких случаях, шума никто поднимать не стал, ее просто погрузили в багажник автомобиля, а затем отвезли на ближайшую к городу свалку. Паспорт, миграционную карту и имевшееся у нее разрешение на работу отдали хозяевам, чтобы потом по этим документам жила и работала какая-то другая гражданка из ближнего зарубежья. Вообще-то, скажу я, по крайней мере половина вьетнамцев, таджиков и китайцев, работающих на рынке, живут по чужим документам. Реальные их владельцы давно уже умерли, а подобрать похожего человека там не проблема, тем более что для ментов они все на одно лицо…
Каждую ночь, когда ворота рынка со скрежетом закрывались, он как будто переходил во власть потусторонних сил. Через щели в контейнере мы время от времени видели странные огоньки, слышали непонятные человеческому уху верещание, рев и скрежет, которые, я думаю, были бы обычными в где-то первобытном лесу. Они чередовались с уже знакомыми нам звуками выстрелов, криками раненых и умирающих. Вьетнамская группировка на ножах билась с китайской, таджики со стрельбой делили торговые места с азербайджанцами. Но еще до рассвета кровь с асфальта и стен смывалась, трупы увозились в мусорных машинах, которые, понятно, никто не досматривал, а места убитых и покалеченных занимали свежеприбывшие гости. Иногда на рынке появлялись странные люди с очень темной, почти черной кожей. Они ходили крайне медленно и вообще все делали не спеша. Использовали их, как правило, для уборки мусора. Никто не понимал, о чем они говорят, хотя их язык чем-то на слух напоминал таджикский. Я даже как-то спросила продавщицу Лейлу о том, на каком языке они говорят, – на минуту проснулся во мне бывший филолог. Она ответила, что на своем, на зомбийском. И рассказала, что иногда убитые, которых вывозят на свалку, отлежавшись там месяц-другой, становятся такими черными и возвращаются. Кормить их не надо, платить им тоже не обязательно. Работают, правда, медленно, но аккуратно. А живут они все вместе в подземелье бывшего стадиона имени Сталина или имени народов СССР, который, так и не достроенный до конца, стоял и ветшал рядом с рынком. Этот стадион начали строить еще до войны, но так и не закончили. Возвели одну трибуну в виде эллипса, парадный вход и все. Завершить строительство так и не смогли: на него явно было наложено проклятье. Пробовали играть в футбол – поле в день игры становилось твердым, как асфальт. Положили беговые дорожки, тартановое покрытие растеклось, как будто расплавилось. Студенты института физкультуры, иногда тренировавшиеся на нем, стадион ненавидели, – больше, чем там, серьезных травм они не получали нигде. И вообще за все это время его всерьез использовали только один раз для закрытого концерта Сантаны и других американских звезд в 1987 году при Горбачеве. А потом стадион стал частью рынка и местом обитания зомби. Под стадионом находятся гигантские помещения, среди которых есть, между прочим, и бункер Сталина с тоннелем до станции метро «Партизанская».
А закончилась вся моя звериная жизнь в зале игровых автоматов прямо на рынке. Бывший стоматолог и искусный любовник, так красиво ухаживавший за мной каких-то два года назад, решил, похоже, просто избавиться от меня. Вытащив меня из-за прилавка, он молча двинулся в сторону грязного павильона с «однорукими». Он был единственным на всем рынке, который по непонятной причине никому не удавалось закрыть. Приезжали ребята в масках и камуфляже, забирали документы – на следующий день павильон, как обычно, открывался, закрывала точку санэпидстанция, утром на почетном месте красовалось новое, еще пахнущее типографской краской разрешение, приходили опечатывать здание пожарники – их начальник получал свеженькую БМВ.
Джамшуд я уже давно стала называть его про себя старым именем поставил меня рядом с собой у грязного стола, на котором лежала довольно пухлая пачка долларов, и коротко сказал: «Ноги покажи!» Жизнь с ним и его братом давно отучила меня от каких-то комплексов, тем более возражений. Приподняла подол своего черного хитона. «Выше!» Продемонстрировала все, что требовалось, по самое «покорнейше благодарю». Сидевший напротив вьетнамец бросил: «Худовата», но все же кивнул, принимая ставку. А потом они оба пошли к игровым автоматам. Джамшуд по левому ряду, вьетнамец – по правому. Дергали ручки, раздавались звуки мелодий, иногда звон жетонов. А на последнем рывке вьетнамец взял джекпот. И я поняла, что жадность братьев погубила меня. Вьетнамец спокойно собрал кучу жетонов и поднял глаза на моего бывшего уже хозяина и возлюбленного. Тот лениво толкнул меня вперед: «Иди. Ты теперь его женщина. Он будет тебя кормить и защищать. Он хороший человек». Повернулся и вышел из павильона. Больше я его не видела. Найду – убью, наверное.
Той же ночью, собрав скопленные за год работы деньги (долларов триста, наверное) и переодевшись во взятые из мешков с товаром джинсы, ботинки и куртку, я сбежала. Жить в рабстве у вьетнамцев – это хуже всего. Отрезать ухо или выколоть глаз могут за любую провинность. Не поймали меня только по счастливой случайности – вьетнамец на радостях выпил бутылку хошиминовки, так они звали свою рисовую водку, и упал спать. Охрана же, привыкшая к нашим мешковатым одеяниям, сочла меня за припозднившуюся покупательницу-оптовичку, тем более что одежда на мне была новой, а в руках у меня были два пакета с барахлом. Из своих вещей я взяла почему-то только вот этот самый рубль. А потом скиталась по Москве, боясь показываться домой, тем более что и дома-то уже не было – мать с сестрой выселили в Ивановскую область, а в квартире обитал Равшан Зверзаев. И вот, проходя по Ленинградскому проспекту, увидела вдруг симпатичную будочку и подумала: «Вот здесь я буду жить и ждать». Чего ждать, не знаю, но, похоже, на этот раз я дождалась…
– Да уж, Рогалик, покружило тебя по жизни… И ведь неспроста это все. Сама ведь ты понимала, что кто-то двигает всеми твоими желаниями, заставляет тебя совершать самые идиотские поступки. Спроси любую девочку, девушку, женщину после «Нашей Раши»: будет она жить с человеком по имени Джамшуд? Это примерно как за Гитлера замуж выйти, хотя… Мой друг, бывший преподаватель, почти твой коллега, кстати, рассказывал, что у него был студент (дело было лет тридцать назад), которого звали Коля, а точнее – Николай Адольфович. Ради интереса посмотрел мой приятель в анкету мальчика и чуть не спятил: его папа – Адольф появился на свет летом 1943 года! Кто во время войны мог мальчика именем Гитлера – злейшего врага СССР – назвать? У чертей, как и у людей, много имен. И у каждого свой черт, свой искуситель. У СССР – Гитлер (тут я вспомнил рассказ Алексеича о его договоре со Сталиным), у тебя – Джамшуд. А у кого-то и симпатичная чертовка появится, которая элементарно до цугундера доведет… Обличие чертей многообразно. Он может хоть негром, хоть евреем быть. И распознать его сразу еще никому не удавалось. Почувствовала бесовское влияние?
– Да чувствовала я, что все не так. Но ведь как только Джамшуд у меня зуб мудрости вырвал, все мои ощущения стали как бы отстраненными. Я же по гороскопу Близнецы и раньше всегда сомневалась, даже часто разговор начинала со слов: «Мне кажется…» А тут понимала остатками ума, что неспроста он в автоматы и казино деньги относит, неспроста в черном ходит, неспроста его мои родные на дух не переносят. И рогалики эти… Я их ведь терпеть не могла, а как связалась с гастарбайтерами, так они для меня прямо наркотиком стали. А вообще-то меня Рогаликом прозвали еще в детстве и совсем не за дьявольские булки. Романтичная мама нарекла меня от рождения Роганеттой. Представляете, как девочке тяжело было быть Роганеттой Петровной! А поделать с Джамшудом ничего не могла. Как будто кто-то мысли мои глушил. «Мы семья, и здесь так нужно!» – он все время говорил так, и это заставляло меня загонять свои собственные соображения в самый далекий уголок мозга. А потом они, собственные, вообще куда-то исчезли…
Сказав это, Рогалик посмотрела на меня, и я впервые за все время, что она у нас во дворе проживала, увидел ее глаза. Они каждую секунду меняли цвет. Нет, они не были разными, но в зависимости от освещения становились то карими, то зеленоватыми, то цвета чая или виски, какое сравнение кому больше нравится… Вообще-то, говорят, что глаза сами по себе могут указать на чертовщину, как какой-то признак, выделяющий посланца дьявола из общности людей. Например, пятно на лбу у политика или ярко-рыжие волосы… Поговорку «Бог шельму метит» еще никто не отменял. Но глаза у нее были хоть и необычные, но какие-то уж очень озорные и веселые, без черноты и мрака, которые иногда так привлекают и так пугают нас – мужчин…
А накануне вечером мне позвонил программный директор радиостанции «Маяк». И был немало удивлен, когда на его приветствие получил от меня лаконичный ответ: «Здравствуйте, я ждал вашего звонка. Когда приступаем к работе?» В разговоре повисла довольно длительная пауза – скорее всего, директор лихорадочно обдумывал сказанное. Он, видимо, представлял себе процесс иначе: для начала надо сделать предложение о работе, потом долго согласовывать время, людей, которые будут мне помогать, заработную плату, а тут… на тебе: «Когда приступаем?» Как будто все уже было решено без него.
– Роман Львович, а с кем бы вы хотели работать? Кого предложить вам в качестве соведущей?
– А мне как-то все равно, теперь мне сам черт не страшен.
– Ну тогда давайте Аллу Довлатову…
Тут я подумал, что, пожалуй, проявил излишнюю самоуверенность. С Аллой, во всяком случае по моему опыту, работать было сложнее, чем с подручными дьявола. Но слово, как говорится, не воробей, с Довлатовой так с Довлатовой. Правда, я выговорил себе для работы с ней месячный испытательный срок, все-таки я в этот период буду под покровительством земных властей и моего приятеля Алексеича. Уж как-нибудь общими усилиями мы с ней должны были справиться…
Кстати, уже гораздо позже программный директор все же спросил меня, каким образом я узнал, что мне будет предложена работа на «Маяке». Он честно признался, что подумал о том, что меня заранее предупредил кто-то из высшего начальства: либо заместитель генерального директора компании, либо сам директор. Я, как человек гуманный, не стал его разочаровывать и, чуть надув щеки, проронил загадочную фразу: «Ну ты же понимаешь, надеюсь, что я тебе этого сказать не могу…» И сделал при этом не менее загадочное лицо, чем поднял свои акции в его глазах пунктов на двадцать, не меньше.
Готовиться к работе мне особой нужды не было, поскольку настоящий профессионал должен уметь работать в любых условиях. Главное, чтобы Довлатова не очень возникала, и все должно пройти нормально. Слушатели меня еще прекрасно помнили, тему первого и второго часов мне прислали по электронной почте, а побеседовать с Пашей Паскалем по поводу его хобби и послушать пару его новых песен вообще было для меня удовольствием. Единственное, что меня озадачило, – это название темы второго часа «Встречи с потусторонними силами и личный опыт борьбы с ними». Свои версии на эту тему должны были озвучивать слушатели, а нам с Аллой предстояло как бы комментировать и подводить итоги. Эх, дали бы мне волю, я бы порассказывал о своих приключениях… Правда, думаю, никто из слушателей мне не поверил бы. В отличие от вас, читателей, которые прекрасно понимают, что Трахтенберг просто физически не сможет написать ни слова неправды… Или вы тоже не во все верите? Зря…
Неподалеку от моего дома с незапамятных времен существует антикварный салон «Екатерина», в который я время от времени захожу, чтобы присмотреть себе какой-нибудь предмет интерьера или просто интересную, с моей точки зрения, вещицу. Иногда мне попадались настоящие «сокровища». Конечно, не яйца Фаберже – ими владеть дело хлопотное и до определенной степени опасное, но кое-что симпатичное мне обнаружить удалось. Например, вполне приличный самурайский меч, серебряный американский доллар XIX века выпуска, хрустальный шар, как говорят, сделанный в Великобритании, кое-какие немецкие миниатюры. А вот яйца Фаберже, хотя я политикой и не увлекаюсь, теперь ассоциируются у меня исключительно с ответом бывшего секретаря ЦК КПСС и председателя верхней палаты российского парламента Егора Строева на вопрос журналиста о том, как он расценивает патриотический поступок Виктора Вексельберга. Имелось в виду, естественно, возвращение России тех самых образцов ювелирного искусства. «Мудрый человек, – сказал Строев, – всегда лучше отдать государству яйца Фаберже, а не свои собственные…»
В общем, заходить в этот не очень большой и уютный салон стало для меня своего рода традицией. Сегодня, отоспавшись хорошенько, я решил пойти позавтракать в ближайший к моему дому ресторан. Ну а по пути, конечно, зайти в «лавку чудес», как я про себя называл «Екатерину». Уже с порога я услышал внутри довольно громкие голоса, что было необычным для антикварного заведения. Старые вещи, как и деньги, любят тишину. А тут была настоящая перепалка. Скандалила с продавцом с незапамятных времен обосновавшаяся в нашем дворе бомжиха, которая была всем известна как Рогалик. Прозвище свое она получила за свое пристрастие к этому виду хлебопродуктов. Самое интересное, что во дворе ее никто никогда не обижал, даже участковый время от времени задавал ей один и тот же вопрос: «Ну когда регистрироваться-то будем?» – и почему-то больше не приставал. Жила она в бывшей трансформаторной будке, переделанной под помещение для охранников, которые, по мысли вселившегося к нам несколько лет назад олигарха средней руки, должны были «осуществлять контроль доступа на придомовую территорию». Олигарха застрелили на второй день после переезда, а бесхозное помещение осталось и было облюбовано Рогаликом. А вот сегодня я практически впервые услышал, что она умеет разговаривать, причем громко и уверенно: «Да ты посмотри, мягкопенис двуухий, что это за рубль! Ты, слаще морковки не сосавший, такого не увидишь никогда. Ты на вес-то его попробуй!» Продавец лениво и не столь эмоционально предлагал ей за монету тридцать российских рублей и ни копейкой больше. Да и то потому, что монета была явно фальшивая, а так бы и тридцатки не стоила…
Я подошел к прилавку и увидел на стеклянной витрине до боли знакомую мне голову Ленина на монете сероватого цвета. Машинально взял ее в руку, и весьма странным показалось мне то, что весила она раза в полтора меньше обычной. «Похоже, титан, – подумал я, – не алюминий же…» И сразу вспомнил о том, что одним из талисманов, которые мне придется увидеть и нужно будет найти, будет именно титановый рубль 1970 года выпуска. Поэтому без лишних слов забрал рубль, вывел не особо сопротивлявшуюся бомжиху на улицу и, усадив рядом с собой на скамейке, учинил ей допрос пристрастием. Первое, что меня интересовало, это то, откуда взялась у Рогалика эта странная монета.
– Да не воровала я ее, не воровала. Я вообще воровством не занимаюсь, мне это архипердично!
– Как-как?
– Ну это типа когда очень сильно, извиняюсь, пукнет кто, да так, что аж глаза режет. В общем, не нравится мне воровать, неправильно это.
– А рубль этот где взяла? Скажи еще, что на сдачу в магазине дали!
– И дали. Только не мне, а бабушке моей покойной. Перед Московской Олимпиадой, как мне мама рассказывала, дали бабушке этот рубль в качестве сдачи с трешки в молочной нашей. А потом его у нее никто не брал, фальшивый, говорят. И мама тоже пробовала монету куда-нибудь пристроить, но ничего не получалось. Я, когда из дома уходила, почему-то только эту монету и взяла. И он, этот целковый, ко мне как привязался, гнуть его некому! И теряла его, он находился, и забывала, всегда возвращали. Вчера, думала, уж выкинуть его. Бросила в сторону нашей горевшей помойки и пошла. Так девочка маленькая за мной полквартала бежала: «Тетя, вы монетку уронили!» Я ей говорю, себе, мол, чтобы взяла. А она: «Ваша монетка, вам нужна она будет!» Нужна так нужна, а вот продать хотела, и то не берут! Может, вы его, этот целковенький, у меня купите, а то я вам его и так отдам, вижу, интересен он вам. Я-то думала, счастливым будет, а он пока одни несчастья мне в жизни приносил.
Я еще раз тщательно осмотрел рубль, обратив внимание на то, что на боковой части монеты (специалисты называют ее гуртом) вместо обычных десяти звездочек выбиты православные крестики.
– Вот что, Рогал! Монета эта к тебе прилипла потому, что она должна жизнь твою в корне изменить. Кстати, ты задумывалась, почему тебя ни участковый, ни другие менты не трогают? Не в твоем ли рубле тут дело? Давай ты мне сначала расскажешь, как до жизни такой дошла, а потом я тебе расскажу, как из этого дерьма выбраться…
– Из клоаки, я бы сказала. А пивка вы мне не купите ли? А то на сухаричек-то и рассказ сухеньким будет, как в памперсах…
Уже минут через пять Рогалик сидела, потягивая пиво, естественно, прямо из горлышка. И рассказывала мне о том, как последние несколько лет полностью изменили ее жизнь, до определенного момента спокойную и обеспеченную…
– А началось все с того, что я развелась с мужем. И муж-то был ничего себе, на двадцать лет старше, денег зарабатывал прилично, по девкам не бегал, вот только два его качества меня смущали. Первое – прижимистый он очень, пока получишь от него хоть копейку, с ума сойти можно. А второе – своих обещаний часто не выполнял. Пообещает, например, часы «Вашерон Константин» купить, а отделается в лучшем случае «Радо», а то и вовсе забудет. Или сделает вид, что забыл. И вот жадность и необязательность его меня больше всего обламывали. Ну и развелась с ним, причем на развод-то он сам заявление подал. Хотя пять лет мы с ним все-таки прожили, и даже наследника я ему родила.
А девушкой я была интеллигентной: между прочим, на романо-германском отделении филфака преподавала. Только вот как развелась, начались у меня всякие проблемы: за что ни возьмусь, всюду как тупик. Машина была – красивая такая, серебристая. Сначала какие-то ублюдки сняли с нее номера, а на замену мне выдали в ГАИ номер О 666 МУ. Через три дня я на ровном месте разбила машину, причем сама не понимаю, как это произошло. Будто направил меня кто-то прямо в столб. Хорошо еще, сама жива-здорова осталась. А то ведь дорога сухая, сама тверезая, видела все абсолютно… Еду, руль прямо держу, а он как потянет вправо. Стараюсь держать – бесполезно, он прямо из рук вырывается. И тормоза: давлю на педаль, а машина, гадина, еще быстрее едет. Потом мне говорили, что это я на газ так давила…
В общем, разбила я машину. Денег на ремонт не было, поставила я ее под домом, стала на работу автобусом и метро ездить. Мелкого своего отдала в детский сад, а сама стала снова нести всякое доброе-вечное… Ну и несла бы себе до сих пор, если бы зуб у меня не заболел. И зуб-то был вроде здоровый, а как задергал, пришлось к стоматологу бегом бежать. И попала я в кресло к молодому доктору. Смутило меня только одно: уж очень в нем черненького много было: волосы черные, глаза черные, водолазка под белым халатом черная, брюки, ботинки, часы – все черное. И разговаривал как бы по-русски, но с акцентом, в некоторых горноюжных местах так говорят. Но какой обходительный был! И зубик обезболил, и шуршал вокруг меня так, что я чуть не заснула, и касался мягенько, как дуновение ветерка. Знала бы я, с каких гор этот ветерок дует, бежала бы без оглядки. А так расслабилась. Раньше-то я таких граждан к себе близко не подпускала, знала, что хорошего ждать от них не приходится. Как начнут шустрить, я им: «Не по сезону шелестишь, кулёк!» Сразу отваливали. А тут сижу с открытым ртом и сказать ничего не могу, в общем, как затмение нашло. А он глазами своими черными посмотрит, так прямо как в душу глядит. И под эти взгляды вдруг вытаскивает у меня щипцами изо рта зуб. На вид совершенно целый. «Это у вас зуб мудрости был. Лишний», – сказал и начал над этим зубом губами шевелить, как будто читать что-то. А затем завернул его в черную тряпочку и в карман положил. «На память», – говорит. Вот с этого момента я совсем отупела. Через полчаса я и его акцент мерзкий уже не замечала, и даже мысли не допускала, что он внутри может быть таким же черным, как и снаружи… Оказалось к тому же, что зовут его Джамшуд. Все подруги издевались, мама с сестрой с ума сходили. А мне нравилось. Правда, вот когда к нему еще брат Равшан приехал… Но все равно, почему-то терпела… Джамшуду, правда, удалось все-таки за большие бабки сменить имя на Никодим, но в моей жизни это мало что изменило. Увидев меня с эти мигрантом, знакомые старались перейти на другую сторону дороги, а я все больше и больше втягивалась в непонятную мне жизнь. Неожиданно для себя выкинула все короткие юбки и обтягивающие джинсы, стала по совету Джамшуда-Никодима покупать какие-то мешковатые черные балахоны и носить платок. У нас, конечно, не Франция, где хиджабы запрещено в вузах носить, но меня вызвал ректор и сделал замечание по поводу неформального внешнего вида. Тогда я почему-то вспылила, заявила, что выбираю свободу, и уволилась.
Во время поездок с Джамшудом я заметила, что он останавливается у каждого зала игровых автоматов, заходит и кидает монету или жетон в аппарат, даже не дергая ручку. «Долги отдаю», – отвечал он мне на вопрос, почему он это делает. И в казино он никогда не выигрывал. Просто приходил раз в неделю, делал на рулетке одну-две ставки в сто долларов и уходил, не глядя, куда упал шарик. И ни разу его не остановил голос крупье: «Вы выиграли!» Один раз просто зашел в казино, проиграл раз, другой, а затем молча снял с моей руки кольцо, которое муж бывший подарил, и оставил барыге местному в залог. А выкупать-то и не подумал… Долгими вечерами и ночами в своей квартире на девятом этаже хрущевки эти братья Зверзаевы мне рассказывали о том, как мне повезло, что я с ними, какой я буду счастливой и как буду преуспевать. Сначала мы продавали какие-то товары фирмы «Эвэй». После того как я впарила пять комплектов своим еще оставшимся подругам и заработала бонусные баллы, выяснилось, что мыло ни хрена не мылится, шампунь не пенится и лишь зубная паста чистит зубы, но очень плохо. Да еще отдает каким-то говном, от запаха которого целый день избавиться невозможно… Но красивые картинки и никодимовские рассказы заставляли меня целыми днями звонить знакомым и полузнакомым людям и пытаться продать им это фуфло. И самое интересное, что многие-то попадались на это и втягивались сами, а потом и других втягивали. А потом еще пылесосы «Кирби» были. Дал мне мой хозяин список телефонов, чтобы обзванивать людей и предлагать им пылесосы за 5000 долларов с бесплатной презентацией. Кто соглашался, к ним приезжали, пылесосили комнату, а потом просили дать телефоны пяти своих знакомых. После этого доставали звонками уже их. А счастье было – если из сотни один идиот повелся и купил этот аппарат. Но процесс затягивал. Это как в казино, наверное, играешь, продаешь всякие там «Гербалайфы», «Орифлэймы» и прочее. И никто тебя не заставляет туда свои деньги отдавать, но уж если ты отдал, то хочешь их непременно обратно вернуть. А потом получать еще и еще. Мне говорили умные люди, что это коммерческая секта, причем секта-то бесовская. Да где там! Я даже разговаривать ни о чем другом не могла. Как будто кто-то закрыл мне рот, глаза, уши, а оставил только дырку между ног и мерзкого Джамшуда, который делал со мной все, что хотел.
А потом я воочию увидела настоящий ад. Мы на разваленных «Жигулях» с тонированными стеклами, принадлежавших Равшану, проехали пол-Москвы в северо-восточном направлении, а потом медленно пробирались через толпу людей. Наконец, дернувшись, наша «шестерка» остановилась. Мы вышли, и я увидела перед собой ворота, а над ними светящуюся даже днем, причем каким-то зеленоватым светом надпись «Черкизовский рынок». «Теперь ты будешь жить здесь, – сказал Никодим, – а твоя квартира, вещи и все остальное тебе нужны не будут. Никогда». И дал мне подписать бумагу, по которой он получал возможность распоряжаться всем моим имуществом и совершать за меня любые другие действия. Невесть откуда взявшийся старичок-нотариус тут же поставил необходимые печати и штампы и мгновенно растворился в недрах рынка.
Наверное, единственное, что могло меня удержать от все более глубокого падения в сторону дна, это общение с моим сыном. Но мой бывший супруг, человек хотя и жадноватый, но умный, при первых признаках моего помешательства сумел отправить малыша воспитываться в Англию, и я не видела его, наверное, почти два года. Странно, но меня все это время почему-то больше волновали отношения с Никодимом-Джамшудом, вернее, его отношение ко мне. Меня уже не интересовали ни цветы, ни подарки, тем более что их мне никто давно и не дарил. Всепоглощающее желание выполнить свою работу как можно лучше и заслужить похвалу хозяина – вот что владело мной. Даже секс, который меня поначалу привлекал в нем, как вас, мужиков, привлекает общение, к примеру, с негритянками, и казался чем-то экзотическим и волнующим, теперь стал обыденностью и не вызывал ничего, кроме минутного животного ощущения вначале и мрачного опустошения в конце. Из меня как будто потихоньку высасывали душу.
Жизнь на рынке текла своим чередом, если это можно назвать жизнью. Новые подруги: Зарина, Хафиза, Лейла, одетые точно так же, как и я, в черные хитоны, помогли мне научиться обманывать покупателей, обсчитывать и завышать цены. Я стала питаться одним рисом, а на ночь запиралась вместе с ними в железном контейнере, чтобы не сдохнуть, как убитая за пару дней до моего появления на рынке Гюльчатай, место которой я и заняла. Ей стало душно, и, поскольку контейнер запирался тогда лишь изнутри, она открыла его и вышла. Нашли ее утром под прилавком, изнасилованной и задушенной. Как обычно в таких случаях, шума никто поднимать не стал, ее просто погрузили в багажник автомобиля, а затем отвезли на ближайшую к городу свалку. Паспорт, миграционную карту и имевшееся у нее разрешение на работу отдали хозяевам, чтобы потом по этим документам жила и работала какая-то другая гражданка из ближнего зарубежья. Вообще-то, скажу я, по крайней мере половина вьетнамцев, таджиков и китайцев, работающих на рынке, живут по чужим документам. Реальные их владельцы давно уже умерли, а подобрать похожего человека там не проблема, тем более что для ментов они все на одно лицо…
Каждую ночь, когда ворота рынка со скрежетом закрывались, он как будто переходил во власть потусторонних сил. Через щели в контейнере мы время от времени видели странные огоньки, слышали непонятные человеческому уху верещание, рев и скрежет, которые, я думаю, были бы обычными в где-то первобытном лесу. Они чередовались с уже знакомыми нам звуками выстрелов, криками раненых и умирающих. Вьетнамская группировка на ножах билась с китайской, таджики со стрельбой делили торговые места с азербайджанцами. Но еще до рассвета кровь с асфальта и стен смывалась, трупы увозились в мусорных машинах, которые, понятно, никто не досматривал, а места убитых и покалеченных занимали свежеприбывшие гости. Иногда на рынке появлялись странные люди с очень темной, почти черной кожей. Они ходили крайне медленно и вообще все делали не спеша. Использовали их, как правило, для уборки мусора. Никто не понимал, о чем они говорят, хотя их язык чем-то на слух напоминал таджикский. Я даже как-то спросила продавщицу Лейлу о том, на каком языке они говорят, – на минуту проснулся во мне бывший филолог. Она ответила, что на своем, на зомбийском. И рассказала, что иногда убитые, которых вывозят на свалку, отлежавшись там месяц-другой, становятся такими черными и возвращаются. Кормить их не надо, платить им тоже не обязательно. Работают, правда, медленно, но аккуратно. А живут они все вместе в подземелье бывшего стадиона имени Сталина или имени народов СССР, который, так и не достроенный до конца, стоял и ветшал рядом с рынком. Этот стадион начали строить еще до войны, но так и не закончили. Возвели одну трибуну в виде эллипса, парадный вход и все. Завершить строительство так и не смогли: на него явно было наложено проклятье. Пробовали играть в футбол – поле в день игры становилось твердым, как асфальт. Положили беговые дорожки, тартановое покрытие растеклось, как будто расплавилось. Студенты института физкультуры, иногда тренировавшиеся на нем, стадион ненавидели, – больше, чем там, серьезных травм они не получали нигде. И вообще за все это время его всерьез использовали только один раз для закрытого концерта Сантаны и других американских звезд в 1987 году при Горбачеве. А потом стадион стал частью рынка и местом обитания зомби. Под стадионом находятся гигантские помещения, среди которых есть, между прочим, и бункер Сталина с тоннелем до станции метро «Партизанская».
А закончилась вся моя звериная жизнь в зале игровых автоматов прямо на рынке. Бывший стоматолог и искусный любовник, так красиво ухаживавший за мной каких-то два года назад, решил, похоже, просто избавиться от меня. Вытащив меня из-за прилавка, он молча двинулся в сторону грязного павильона с «однорукими». Он был единственным на всем рынке, который по непонятной причине никому не удавалось закрыть. Приезжали ребята в масках и камуфляже, забирали документы – на следующий день павильон, как обычно, открывался, закрывала точку санэпидстанция, утром на почетном месте красовалось новое, еще пахнущее типографской краской разрешение, приходили опечатывать здание пожарники – их начальник получал свеженькую БМВ.
Джамшуд я уже давно стала называть его про себя старым именем поставил меня рядом с собой у грязного стола, на котором лежала довольно пухлая пачка долларов, и коротко сказал: «Ноги покажи!» Жизнь с ним и его братом давно отучила меня от каких-то комплексов, тем более возражений. Приподняла подол своего черного хитона. «Выше!» Продемонстрировала все, что требовалось, по самое «покорнейше благодарю». Сидевший напротив вьетнамец бросил: «Худовата», но все же кивнул, принимая ставку. А потом они оба пошли к игровым автоматам. Джамшуд по левому ряду, вьетнамец – по правому. Дергали ручки, раздавались звуки мелодий, иногда звон жетонов. А на последнем рывке вьетнамец взял джекпот. И я поняла, что жадность братьев погубила меня. Вьетнамец спокойно собрал кучу жетонов и поднял глаза на моего бывшего уже хозяина и возлюбленного. Тот лениво толкнул меня вперед: «Иди. Ты теперь его женщина. Он будет тебя кормить и защищать. Он хороший человек». Повернулся и вышел из павильона. Больше я его не видела. Найду – убью, наверное.
Той же ночью, собрав скопленные за год работы деньги (долларов триста, наверное) и переодевшись во взятые из мешков с товаром джинсы, ботинки и куртку, я сбежала. Жить в рабстве у вьетнамцев – это хуже всего. Отрезать ухо или выколоть глаз могут за любую провинность. Не поймали меня только по счастливой случайности – вьетнамец на радостях выпил бутылку хошиминовки, так они звали свою рисовую водку, и упал спать. Охрана же, привыкшая к нашим мешковатым одеяниям, сочла меня за припозднившуюся покупательницу-оптовичку, тем более что одежда на мне была новой, а в руках у меня были два пакета с барахлом. Из своих вещей я взяла почему-то только вот этот самый рубль. А потом скиталась по Москве, боясь показываться домой, тем более что и дома-то уже не было – мать с сестрой выселили в Ивановскую область, а в квартире обитал Равшан Зверзаев. И вот, проходя по Ленинградскому проспекту, увидела вдруг симпатичную будочку и подумала: «Вот здесь я буду жить и ждать». Чего ждать, не знаю, но, похоже, на этот раз я дождалась…
– Да уж, Рогалик, покружило тебя по жизни… И ведь неспроста это все. Сама ведь ты понимала, что кто-то двигает всеми твоими желаниями, заставляет тебя совершать самые идиотские поступки. Спроси любую девочку, девушку, женщину после «Нашей Раши»: будет она жить с человеком по имени Джамшуд? Это примерно как за Гитлера замуж выйти, хотя… Мой друг, бывший преподаватель, почти твой коллега, кстати, рассказывал, что у него был студент (дело было лет тридцать назад), которого звали Коля, а точнее – Николай Адольфович. Ради интереса посмотрел мой приятель в анкету мальчика и чуть не спятил: его папа – Адольф появился на свет летом 1943 года! Кто во время войны мог мальчика именем Гитлера – злейшего врага СССР – назвать? У чертей, как и у людей, много имен. И у каждого свой черт, свой искуситель. У СССР – Гитлер (тут я вспомнил рассказ Алексеича о его договоре со Сталиным), у тебя – Джамшуд. А у кого-то и симпатичная чертовка появится, которая элементарно до цугундера доведет… Обличие чертей многообразно. Он может хоть негром, хоть евреем быть. И распознать его сразу еще никому не удавалось. Почувствовала бесовское влияние?
– Да чувствовала я, что все не так. Но ведь как только Джамшуд у меня зуб мудрости вырвал, все мои ощущения стали как бы отстраненными. Я же по гороскопу Близнецы и раньше всегда сомневалась, даже часто разговор начинала со слов: «Мне кажется…» А тут понимала остатками ума, что неспроста он в автоматы и казино деньги относит, неспроста в черном ходит, неспроста его мои родные на дух не переносят. И рогалики эти… Я их ведь терпеть не могла, а как связалась с гастарбайтерами, так они для меня прямо наркотиком стали. А вообще-то меня Рогаликом прозвали еще в детстве и совсем не за дьявольские булки. Романтичная мама нарекла меня от рождения Роганеттой. Представляете, как девочке тяжело было быть Роганеттой Петровной! А поделать с Джамшудом ничего не могла. Как будто кто-то мысли мои глушил. «Мы семья, и здесь так нужно!» – он все время говорил так, и это заставляло меня загонять свои собственные соображения в самый далекий уголок мозга. А потом они, собственные, вообще куда-то исчезли…
Сказав это, Рогалик посмотрела на меня, и я впервые за все время, что она у нас во дворе проживала, увидел ее глаза. Они каждую секунду меняли цвет. Нет, они не были разными, но в зависимости от освещения становились то карими, то зеленоватыми, то цвета чая или виски, какое сравнение кому больше нравится… Вообще-то, говорят, что глаза сами по себе могут указать на чертовщину, как какой-то признак, выделяющий посланца дьявола из общности людей. Например, пятно на лбу у политика или ярко-рыжие волосы… Поговорку «Бог шельму метит» еще никто не отменял. Но глаза у нее были хоть и необычные, но какие-то уж очень озорные и веселые, без черноты и мрака, которые иногда так привлекают и так пугают нас – мужчин…