Трауб Маша. Плохая мать

   А она хотела просто быть рядом с любимым человеком. Ей было все равно, в каком качестве.
   Село бабушке понравилось. Быстро нашлась работа – в местной газете и жилье – редакционная квартира. Все село гудело, но только эти двое – русская москвичка и осетин, естественно, князь, из древнего уважаемого рода, ничего не слышали и не видели, кроме друг друга. Удивительное дело – старейшины села сказали: «Пусть живут так, раз такая любовь. Нельзя мешать». И село замолчало.
   А в Москве бабушку ждет законный муж. Разыскивает, пишет запросы. И через год находит, соскочив с поезда на перрон этой сельской станции, на которой поезд стоял всего две минуты.
   Иван начал искать редакцию, надеясь, что если в селе есть газета, значит, там он найдет жену. И не ошибся. Бабушка даже не удивилась, увидев мужа. Просто сказала, что зря приехал, что она любит другого и ни в какую Москву возвращаться не собирается – ей и тут хорошо. И вообще, газету надо в тираж подписывать. По законам жанра Иван должен был вернуться в столицу и жениться на другой женщине, нарожать много детей и только иногда, когда выпьет, вспоминать о той, своей первой любви. Но сделал то, чего от него не ожидала даже бабушка. Он кинулся ей в ноги и попросил разрешения жить с ней. Просто быть рядом. Просто любить. Моя бабушка пожала плечами – мол, пожалуйста, живи на здоровье. Видимо, это она от неожиданности разрешила. А еще через полгода у нее родилась черноволосая девочка – моя мама. И все село знало, что настоящий отец – Георгий, а не Иван. А девочка – Ольга – ну настоящая осетинка.
   Но Иван даже после этого не бросил жену, а записал эту красивую, но совсем чужую ему девочку на свое имя. Признал отцовство и дал ей свою фамилию и отчество. Старейшины села пооткрывали от удивления рты и ничего не сказали.
   Бабушка при первой возможности уходила в редакцию, поскольку дома находиться не могла. Иван не работал и не собирался, пил местный самогон, страдал от любви и говорил, что жена сломала ему жизнь. А настоящий отец моей мамы – Георгий – содержал их семью, включая Ивана, потому как денег, которые зарабатывала бабушка, хватало только на «булавки». Законная жена Георгия – Зарина – часто брала малышку к ним в дом. Потому что ребенок ни в чем не виноват и потому что муж радовался. Но полюбить ее не смогла. Кормила, относилась к ней, как к родным детям, но не любила.
   Еще через два года бабушка родила сына – мальчика с голубыми глазами и светлыми волосиками, которого назвали Костиком. И опять в селе все знали, кто отец – Иван. Костик – просто как под копирку.
   А потом Иван пропал. Собрался и уехал в один день, как будто его и не было. Бабушка помыла полы в доме водой из колодца, как после покойника. Никто ничего не понял. Даже всезнающие соседки.
   Я ведь хорошо помню Георгия – он всегда дарил мне подарки и называл на местном наречии «дидина», цветочек. Пожилой высокий мужчина, который так внимательно на меня смотрел, как будто хотел дырку прожечь. Законного «дедушку» я никогда не видела.
 
   – А зачем он нам нужен? – спросила я маму.
   – Возьмем у него денег.
   – А он даст?
   – Даст. Пусть попробует не дать.
   – А у него есть деньги?
   – Если нет, то достанет.
   Я очень боялась, когда мама говорила таким тоном. Как будто это была не она, а совершенно другая женщина.
 
   Все эти годы мама, переехавшая в столицу, посылала в село деньги. Бабушка их не тратила, а копила на сберкнижке. А потом неожиданно на счете осталась странная сумма – ноль рублей, десять копеек. Бабушка тогда холодильник хотела купить, к маминому приезду. Но пришлось брать напрокат.
   – Посиди тут на лавочке, – сказала мне мама.
   Мы приехали в очень красивый дом отдыха. Все говорили шепотом, и вкусно пахло едой – я сидела напротив кухни.
   – Мам, я кушать хочу. Очень, – сказала я.
   – Потерпи еще чуть-чуть, – попросила она и ушла.
   Она появилась в конце тропинки. Рядом шел мужчина. Его лицо можно было бы назвать красивым, если бы не уголки рта, которые были опущены вниз, отчего казалось, что он всем недоволен. Мама шла молча, а он бурно жестикулировал. Я вскочила с лавочки. Мама сделала мне знак глазами, чтобы я не подходила.
   – Ты пойдешь и снимешь деньги, – сказала она мужчине.
   – Не пойду. У меня книжки с собой нет, – ответил он капризно, с вызовом.
   – Пойдешь… Почему? У меня ребенок тут сидит голодный, а в сумке нож. Ты меня знаешь. Я и зарезать могу. Тогда я тебя пожалела, а сейчас вряд ли.
   Мужчина изменился в лице – ему страшно. Он ведь не знал, что никакого ножа в сумке нет.
   – Ты, ты… хулиганка! Я сейчас милицию вызову! – Он хочет закричать, но говорит шепотом. Кажется, что он шипит. Я вижу, как он брызгает слюной. Мама морщится и вытирает щеку.
   – Вызывай, – говорит она, – ты забыл, что я юрист по образованию. Законы хорошо знаю. И связи у меня в Москве… Вызывай. И через пять минут ты будешь сидеть не в своей комфортабельной палате, а на нарах.
   – Ты не посмеешь! Ты меня шантажируешь! У меня семья! Я старый больной человек!
   – У меня нет времени. И ребенок голодный.
   Мама зашла ему за спину и стала шептать уже в ухо. Мужчина неестественно выгнулся, побледнел и закивал головой. Только после этого мама отошла от него.
   Мужчина ушел и вернулся минут через сорок. Все это время мама сидела на лавочке и раскачивалась из стороны в сторону. В руках у нее была обломанная ветка дерева, которую она приставляла вместо ножа. Я боялась даже пикнуть.
   Мужчина подошел к нам и брезгливо протянул пачку денег. В последний момент он специально уронил деньги на землю.
   – Сучка черножопая, – прошептал он, – ублюдочная сучка.
   Деньги разлетелись по дорожке. Я упала на колени и начала собирать купюры. Мама развернулась и сильно толкнула мужчину в грудь. Он от неожиданности упал на землю. Мама наступила ему ногой на горло и надавила.
   – Я тебя убью, – спокойно сказала она и придавила ступней.
   Мужчина захрипел. Под ним по асфальту растеклось мокрое пятно.
   – Мамочка, не надо, я уже все собрала, – подошла я к ней. Так страшно мне еще никогда не было. Хотя тому мужчине было еще страшнее.
   – Скажи спасибо, что здесь ребенок, – сказала мама и убрала ногу.
   Мужчина закашлялся и начал отползать с дороги.
   Назад мы ехали на машине. До этого мама накормила меня в самом красивом кафе. Сама не проглотила ни кусочка.
   – Мам, а это правда твой отец? – спросила я. – Он совсем не похож. На нас.
   – Формально да, отец, – ответила она.
   – А мой отец правда умер?
   – Правда.
   – Формально или по-настоящему?
   Мама прикурила новую сигарету и не ответила.
   – А что он сделал? Этот… мужчина, который твой отец… он нам был должен? – опять спросила я.
   …Иван в тот день напился и избил жену, беременную от Георгия. Долго бить не пришлось. После второго удара в живот у нее открылось кровотечение. Ребенка она потеряла. В ту же ночь Георгий пришел Ивана убивать. Бабушка только покачала головой: не надо. Иван знал, что ему нужно уезжать. Подальше. Желательно в другой город. Перед отъездом он взял сберкнижку и снял все деньги – сказал, что жена в больнице, сама не может, а срочно нужны деньги на лекарства. Кассирша не устояла перед обаянием мужчины… В общем, деньги отдала.
   Это я узнала, уже став взрослой. А тогда мама сказала:
   – Ты будешь работать, стоять на своих ногах. Будешь уметь делать все – готовить, вбивать гвозди, выкладывать печку, шить, вязать, клеить обои… Ты будешь уметь зарабатывать. Не будешь ни от кого зависеть. Я тебе дам все, что смогу. От тебя требуется одно – ты будешь искать не мужа, а отца своим будущим детям. Ты выйдешь замуж за мужчину, который будет просить тебя родить ребенка. И будет готов снять с себя последнее исподнее ради вас. И будет смотреть на вас и плакать от счастья. Ты меня поняла?
   Я кивнула, хотя не поняла ни слова.
   – Я не останусь здесь! Ни за что! – кричала мама в год окончания школы. – Не буду работать в твоей редакции! Мне не нужна такая жизнь! Я все равно уеду!
   Мама всегда была самостоятельной девицей. Она написала несколько рассказов и отправила их в Литинститут. Ей было все равно, куда поступать. Лишь бы уехать. Из деревни, которую она ненавидела так же сильно, как любила бабушка. Из Литинститута пришло приглашение на собеседование. Мама думала, что бабушка обрадуется. Но бабушка почему-то расплакалась и ехать запретила.
   – Почему? Объясни! – спрашивала мама. – Только потому, что тебе это не удалось? Из зависти?
   Мама попала в точку, хотя тогда это качество – видеть подноготную – в ней не было так развито. Бабушка просто обиделась. За то, что дочь сделала все втайне и не дала даже почитать посылаемые рассказы. За то, что не посоветовалась, а поставила перед фактом.
   Мама решила поступать не в Литинститут, а на юрфак. Потому что поэтам и писателям платят время от времени, а юристам – регулярно.
   – Люди всегда будут разводиться, делить имущество и ненавидеть друг друга, – говорила мама, – я без куска хлеба не останусь, а творчеством сыт не будешь.
   – Ты хоть понимаешь, что это не село, а столица. Москва. Ты уверена в своих силах? – пыталась осадить прыть дочери бабушка.
   – Мне терять нечего, – ответила мама, – здесь я все равно не останусь.
   Мама давно решила, что уедет «в город» любым способом. Только поэтому она стала играть в шахматы – их сельский кружок вывозили на соревнования. К тому же там, в городе, их кормили пирожками и поили сладким чаем. Сколько влезет. Чем быстрее поставишь мат, тем больше пирожков достанется. За победу давали торт. Для очередного турнира торт сделали невиданный – трехъярусный, с кремовыми цветами, шоколадной крошкой. Мама тот турнир выиграла. И съела сразу два огромных куска. Прямо из здания школы ее увезли в больницу – организм, привыкший к полуголодному состоянию (они, послевоенное поколение, никак не могли наесться), не выдержал. Она до сих пор если и привозит торт, то большой, с непременными розочками. И никогда не съедает ни кусочка. Ей оставалось совсем немного – получить первый разряд и стать гроссмейстером. Тогда бы ее отправили в Москву.
   Гроссмейстером она не стала, потому что ее «украли» по местной горной традиции. Сын председателя колхоза – завидная партия.
   – Успокойся, ребенка родишь, тогда не до игрушек будет! – говорил он, запихивая «невесту» в машину.
   Но пока мама сбегала из дома жениха, отказывалась прыгать с обрыва в Терек, чтобы смыть позор, турнир закончился.
   Бабушка пошла к Георгию – спросить, что делать…
   – Пусть едет, – неожиданно встал на сторону дочери тот, – можешь, помоги. Не можешь – не мешай. Позвони Александру. Он не откажет.
   Так в жизни мамы появился Александр Маркович.
   Московская квартира была давно продана, жить маме было негде. Александр Маркович познакомился с бабушкой во время войны – бабушка лежала в госпитале, а он выступал там с творческой бригадой – пели и играли для раненых.
   А потом они неожиданно столкнулись в «мирной жизни» – бабушка должна была взять интервью у музыканта, приехавшего из Москвы с гастролями по тем местам, где шли бои (она даже заранее придумала заголовок «Человек-оркестр»), и узнала в нем своего давнего знакомого. Разговорились. Александр Маркович гостил в доме у Георгия несколько дней. С тех пор они поддерживали связь – отправляли друг другу поздравительные открытки, на которых мелким почерком коротко рассказывали о последних событиях в своей жизни.
   – Остановишься у Александра Марковича, – сказала бабушка маме.
   – Не надо, сама разберусь, – огрызнулась та.
   – Георгий сказал.
   Это была решающая фраза. «Георгий сказал». Когда нужно было найти управу на маму, бабушка всегда шла к Георгию и возвращалась с фразой: «Георгий сказал сделать так-то…» Мама всегда подчинялась. Так что мама не только покоряла столицу, но и была свидетельницей всех дальнейших событий, произошедших в жизни бабушкиного друга.
 
   Александр Маркович в ту пору был страстно влюблен в певицу музыкального театра – женщину с мощной диафрагмой и формами. Влюбился так, что дышать не мог. В прямом смысле слова – в груди при вдохе перехватывало, боль отдавала в поясницу. А поскольку Александр Маркович играл в оркестре того же театра на гобое, то пришлось взять больничный.
   – Понимаете, доктор, это все любовь, – откровенничал он с врачом-терапевтом. Ему очень хотелось поговорить хоть с кем-нибудь о Ней. – У всех любовь с первого взгляда, а у меня с первого вздоха. Доктор, скажите честно, у меня есть шансы? Вы посмотрите на меня. Посмотрите. Вы думаете, она на меня не посмотрит? Я тоже так думаю.
   Врач все это время сидел со стетоскопом в ушах и ничего не слышал.
   – Невралгия, этот эскулап сказал, что у меня невралгия! Он мне будет рассказывать про невралгию! – жаловался Александр Маркович единственному другу – Первой Скрипке.
   – Наливай, – сказал Первая Скрипка.
   – Я для нее слишком старый? – спрашивал Александр Маркович после очередной рюмки.
   – Не-е-е! – искренне отрицал Первая Скрипка.
   – Она замужем, ничего не получится, – вздыхал Александр Маркович.
   – Ой, жизнь такая штука! – совершенно по-бабьи вздохнул Первая Скрипка.
   Каким-то чудом Александр Маркович отбил возлюбленную у ее тогдашнего, третьего по счету мужа – баритона того же театра, – и женил на себе.
   Еще целый год после этого он просыпался по ночам и трогал рукой другую половину кровати, проверяя, сон это или она действительно спит рядом. Слушал, как она глубоко вздыхает, чуть похрапывая, и боялся пошевелиться от счастья. Как-то он проснулся ночью, привычно похлопал по одеялу и понял, что спит один. Он выскочил в коридор с пронзительным криком раненого животного, где и наткнулся на жену, выходящую из туалета.
   – Ты с ума сошел? – испугалась она.
   – Ты здесь, ты здесь… я подумал, что ты меня бросила.
   – Ночью? С ума сошел? Пошли спать.
   Весь следующий год он уговаривал жену родить ребенка.
   – Ничего потом не делай, я все сам. Только роди, – умолял он.
   Она боялась испортить голос, фигуру и карьеру. Говорила, что не любит детей и пока не готова к пеленкам.
   Александр Маркович заламывал в отчаянии руки, но неожиданно «помог» бывший муж-баритон – его новая жена, танцовщица кордебалета, родила ребенка. Певица хоть и делала вид, что ей все равно, но безуспешно. Ей было совсем не все равно. Она была просто возмущена. Как он мог так быстро устроиться? И танцовщица молоденькая, лет на десять младше. И теперь этот баритон ходит по театру, улыбаясь как идиот, и принимает поздравления. А костюмерша сплетничала, что баритон оказался прекрасным папашей – и по ночам встает, и пеленки стирает, и жену на руках носит.
   – Я готова, – сообщила певица Александру Марковичу в один из вечеров.
   – К чему? – испугался он.
   – К тому, чтобы стать матерью, – раздраженно сказала она.
   Но забеременеть сразу, как она хотела, не получилось. И через месяц не получилось.
   – Мусичка, – говорил Александр Маркович, – не надо расстраиваться, это еще совершенно ничего не значит.
   – Конечно, не значит, – возмущалась она, – а кто говорит, что значит?
   Через год безуспешных попыток зачать певица перестала ходить по врачам и даже стала спокойно реагировать на кулуарные сплетни про себя, баритона и Александра Марковича.
   – Да езжайте вы к Варжетхан или к Зарине, – сказала моя мама, которая жила у них в маленькой комнате, бывшей кладовке.
   – К кому? – удивилась певица.
   – Это гадалка и знахарка у них в деревне, – объяснил Александр Маркович, – Мария мне про них рассказывала.
   – Они и не такое лечат, – подтвердила мама.
   – Поехали, Мусичка, – попросил Александр Маркович, – как будто в отпуск, тебе нужны новые впечатления, в горы съездим, там так красиво, а не захочешь, не пойдем ни к каким знахаркам.
   – Ну поехали. Мне все равно.
   Из поездки певица вернулась уже беременной. То ли горы помогли, то ли Зарина с Варжетхан – бабушка сводила певицу к обеим…
   Александр Маркович еще несколько месяцев просыпался по ночам и трогал живот жены – вот он, есть, растет… Никак не мог поверить.
   – Мусичка, иди покушай, – говорил он жене. – Мусичка, пойдем погуляем. Мусичка, чего тебе хочется?
   Беременность она переносила легко, в отличие от Александра Марковича, который страдал нервическим токсикозом, изжогой, мучился поясницей, переменами настроения, страхами, бессонницей и расстройством аппетита. В женской консультации, куда Александр Маркович сопровождал жену, он с интересом и ужасом слушал рассказы женщин, сидящих в очереди, – про замершую беременность, невынашиваемость, выкидыши, родовые травмы. Ночью он лежал без сна и просил неведомого Бога, в которого не верил, чтобы жена доносила и родила здорового ребенка.
   Втайне он мечтал о девочке – маленькой, пухленькой, с беленькими, льняными волосиками. Чтобы была похожа на жену. Такая же красавица.
   – Ты понимаешь, это единственная женщина, которая будет любить меня всегда, – говорил он Первой Скрипке, когда они «по-тихому» отмечали «событие».
   – Да, потому что ты отец, – кивал Первая Скрипка, – девочки они лучше мальчиков. Она и приготовит, и рубашку погладит.
   – Точно. И обнимет. Девочки – они же ласковые, – чуть не плакал Александр Маркович.
   – А ты с чего взял, что девочка будет?
   – Не знаю, так чувствую.
   – Ну, тогда точно девка. Сердце не обманешь. Давай выпьем за женщин!
   В начале третьего триместра Александр Маркович совсем занервничал. Ему казалось, что сейчас, на финишной прямой, можно что-то упустить, недоглядеть – это ведь такой ответственный период! А врач в женской консультации к жене не так внимательна, как могла была бы быть. Врач без конца говорила по телефону и куда-то надолго убегала, закрыв кабинет.
   – Может, нужно сдать еще анализ? – спрашивал врача Александр Маркович. – Вы уверены, что все протекает благополучно? А то, что живот не такой большой для нашего срока, – это нормально? А еще ребенок может не двигаться несколько часов. Да, Мусичка? И еще спину тянет. Вы ничего не назначите?
   Врач раздраженно выписывала рецепт на витамины.
   – Вы уверены, что этого достаточно? – спросил с вызовом Александр Маркович.
   – Папаша, вы уже всех замучили, – не сдержалась врач, – и меня, и жену, и будущего ребенка. Не нравится – переходите на другой участок.
   – И перейдем!
   – И переходите!
   – Мы будем искать другого врача, более внимательного к пациентам! – крикнул на прощание врачу Александр Маркович. – Если бы я так играл, как вы лечите, я бы давно вылетел из театра! Вы позорите профессию!
   Жена в это время спокойно сидела на банкетке и читала книгу. Она относилась к своей беременности совершенно равнодушно, что очень удивляло Александра Марковича. Ведь она так сильно хотела иметь ребенка. И теперь совершенно не переживает. Он списывал все на защитную реакцию психики – беременные ведь немного заторможенные и неадекватные.
   Александр Маркович использовал все свои немногочисленные связи и нашел «хорошего» врача.
   – Да не волнуйтесь вы так, – сказал тот, – жена ваша совершенно здорова. Беременность протекает без патологий. Все будет в порядке.
   – Доктор, я еврей, почти старый. Как я могу не волноваться?
   Этот врач подарил Александру Марковичу одно из самых сильных ощущений в жизни. Он приложил к животу прибор и из маленького динамика донеслись сначала шумы, а потом ритмичные звуки.
   – Слышите, сердечко хорошо стучит, – сказал врач.
   Александр Маркович уже не пытался сдерживаться. Он сидел и беззвучно плакал.
   – Ну-ну. Что такое? – удивился врач такой реакции.
   – Извините, доктор. Это все нервы, – утер слезу будущий отец.
   Несколько недель до родов стали для него настоящим испытанием. Он нервничал так, что даже начал заикаться. Спать перестал давно – так переживал.
   Он переехал в гостиную, оставив жену в спальне – она жутко храпела и, разметавшись, занимала почти всю кровать. Но в гостиной Александр Маркович не мог спокойно уснуть. Стоило жене затихнуть за стенкой, как он подскакивал и бежал смотреть, все ли в порядке. К тому же он очень боялся преждевременных родов.
   – Мусичка, ну послушай, ради меня, – просил он и зачитывал ей из справочника признаки начала родовой деятельности.
   Жена равнодушно слушала.
   Иногда Александра Марковича даже пугало такое спокойствие жены, но он переключался на другие заботы. Жена ушла в декретный отпуск. Александр Маркович после спектакля мечтал побыстрее оказаться дома. Когда ему удавалось закимарить в метро, ему снилось, что жену увозят на «скорой» – не в тот роддом, не к тому врачу.
   – Я же здесь, не волнуйтесь, – пыталась успокоить его моя мама.
   – Ты – молодая девочка, совсем ребенок, что ты можешь? – отмахивался Александр Маркович.
   – Не понимаю я тебя, – сказал Александру Марковичу Первая Скрипка, стоя в очереди в буфете, – что ты с ней так носишься? Все рожают, и она родит. Обычное дело.
   – Ты не знаешь, какие случаи бывают. – Александр Маркович с жаром начал рассказывать все, что услышал в консультации.
   – Может, по пятьдесят? – спросил Первая Скрипка. Он смотрел на друга с жалостью.
   – Нет-нет. Мусичка не переносит запах алкоголя.
   – Давайте мы положим вашу жену заранее, – предложил врач, когда во время очередного визита увидел Александра Марковича с черными кругами вокруг глаз и сумасшедшим взглядом.
   – Зачем? Что-то не так? – Александр Маркович дернулся, как испуганная лань.
   – Все так. Чтобы вам было спокойнее. А то вы и сами изведетесь, и жену замучаете, – засмеялся врач.
   – А можно? А то, знаете, доктор, я как представлю, что начнутся схватки и я не смогу от волнения вызвать «скорую», или что-нибудь случится. Мусичка, ты ляжешь заранее?
   Жена, как всегда, безучастно рассматривала плакаты на стене кабинета.
   – Она ляжет, – сказал Александр Маркович, – ой, а как же я узнаю, что роды начались?
   – Я вам позвоню, – пообещал врач, – или звоните в справочную.
   – Хорошо, да, так будет лучше. Еще я хотел попросить об одолжении. Мусичка, ты иди, я тебя догоню.
   Жена встала и послушно вышла в коридор.
   – Доктор, она такая чувствительная. Она – певица. У нее такой голос – вы себе не представляете, – кинулся к врачу Александр Маркович, – нельзя ли какое-нибудь обезболивание? Она этого не перенесет. У нее тонкая нервная организация… За любые деньги!
   – Мне кажется, это вы не перенесете, а не она, – ухмыльнулся врач, – не волнуйтесь, все будет в порядке. Вот, держите.
   Врач дал Александру Марковичу две таблетки.
   – Что это?
   – Мягкое снотворное. Хоть поспите немного. Силы вам еще понадобятся.
   Александр Маркович спал. Спокойным, беспробудным сном. Без сновидений. Впервые за долгие месяцы. Он проспал, храпя и разметавшись на кровати, часов четырнадцать.
   В эту ночь, ближе к рассвету, жена благополучно родила мальчика. Мальчик был похож на мать как две капли воды.
   – Поздравляю, – разбудила Александра Марковича моя мама, – мальчик, три сто, пятьдесят сантиметров.
   – Какой мальчик? – не сразу понял он.
   – У вас мальчик родился.
   – Мальчик???
   «Мусичка, я тебя люблю. Спасибо тебе за мальчика. Спасибо, спасибо. Тысячу раз спасибо. Целую твои руки», – писал жене в роддом Александр Маркович.
   На выписке он вцепился в кружевной конверт на пороге роддома и выпустил из рук только после того, как ребенок раскричался – пришло время кормления.
   – Как мы его назовем? – спросил жену он.
   – Не знаю, как хочешь, – ответила жена, – мне имя Сережа нравится.
   – Что ни рожа, то Сережа… Нет. Давай Мотей назовем? Меня в детстве так папа звал – Мотя.
   – Тетя Мотя… мне не нравится. Давай Гошей – в честь моего деда.
   – А у него судьба счастливо сложилась? Знаешь, имя ведь несет определенный смысл, да еще родовая память…
   – Неужели ты веришь в эти условности? Хорошо у него судьба сложилась.
   – Хорошо, хорошо, Мусичка, как скажешь… Гоша, ты у нас Гоша? – засюсюкал тут же Александр Маркович. – А кто такой мальчик золотой? Гоша? А чья ты радость? Папина и мамина?
   – Вот уж не думала, что ты такой сентиментальный… – обронила жена.
   Две недели после роддома показались Александру Марковичу адом. Он боялся ежесекундно. Не мог спать. Подходил к кроватке и проверял – дышит ли Гоша. Он даже радовался, когда Гоша подхныкивал – значит, все в порядке. Доходило до абсурда, и Александр Маркович это понимал. Ему вдруг казалось, что Гоша слишком долго спит или слишком тихо спит. Он подходил и будил мальчика. Гоша просыпался встревоженный и начинал плакать. Приходилось брать его на руки и снова укачивать.
   – Ну прости, мой золотой, прости, – шептал Александр Маркович сыну, – папа просто испугался. Очень испугался.
   Однажды жена застала его с зеркальцем в руках.
   – Что ты делаешь?
   – Мусичка, это просто ужас какой-то, – делился он с женой, – дети так глубоко спят… даже не шевелятся. Мне так бывает страшно… Ничего не могу с собой поделать. Вот, будить не хочу, а зеркальцем проверяю – дышит или нет. Видишь, запотело зеркальце. Все хорошо. Это все эмоции… не могу поверить, что мне такое выпало… Ты меня понимаешь?
   Жена не отвечала. Она стояла в профиль перед большим зеркалом и критично рассматривала свой растянутый беременностью живот, целлюлитные бедра и огромные налитые груди.