Тревор Уильям. Внизу у Фитцджеральда

   - Отлично, сорок, - воскликнул учитель английского - старик по прозвищу Беззубый Кэрол.
   - Я ничего не вижу, - сказала Сесилия. - Я целый час проторчала перед зеркалом.
   - Даже если бы я не читал про то, как меняются у человека черты лица, я бы додумался сам. Что с ней происходит, все время спрашивал я себя, почему у нее стало такое интересное лицо?
   - По-моему, ты все это придумал.
   - Может быть.
   Они наблюдали за игрой в теннис. Он не из тех, кто ошибается, и не из тех, кто что-то сочиняет. Если бы у нее были хотя бы веснушки, как у отца - хоть немного, на лбу или на носу.
   - Божественно! - восклицал Беззубый Кэрол. - Ну просто божественно! не унимался он, и игра продолжалась. Беднягу должны уволить, сказал Абрахамсон.
   Они пошли дальше. Она тоже слышала, сказала Сесилия, что его скоро уволят. Жаль, потому что он был неплохой учитель: делай, что хочешь, только тихо.
   - Купи у меня пирожное, - предложил Абрахамсон.
   - Не говори никому, пожалуйста.
   - Ты можешь покупать хоть каждый день. Я сам никогда все не съедаю.
   
   Прошло время. Пятнадцатого июня Сесилии исполнилось тринадцать лет. По этому поводу произошла большая суматоха, как всегда получалось у них в семье по случаю чьего-нибудь дня рождения. Ронан подарил ей "Повесть о двух городах", мать - платье с розовыми бутонами, которое сама сшила, а братья - красный браслет. На обед они ели курицу с жареной картошкой и фасолью, а на десерт лимонный пирог.
   Все ее от души поздравляли.
   - С днем рождения, дорогая, - негромко сказал Ронан, дождавшись, пока все соберутся. Он по-настоящему ее любил, она знала это, и им обоим очень нравилось ходить по воскресеньям в мастерскую. Она тоже любила его. Ей никогда не приходило в голову, что его можно не любить.
   - Прекрасный день рождения, - сказал он и улыбнулся, и она вдруг подумала о том, о чем никогда не задумывалась раньше, и что не пришло в голову Абрахамсону:
   когда ты столько лет живешь в одном доме с человеком, женатым на твоей матери, то вполне естественно перенимаешь некоторые его привычки. Подхватываешь не задумываясь, словно простуду, его улыбку, жесты, походку. Можно смеяться так, как смеется он, говорить его голосом. И никогда об этом не догадываться.
   - Конечно, - с готовностью согласился Абрахамсон, когда она изложила ему свою теорию, - конечно, Сесилия.
   - Может тогда так оно и есть? Я имею в виду, что из-за этого:
   - Может и так.
   Его быстрые глаза на секунду встретились с ее, затем перекинулись на отдаленную фигуру Беззубого Кэрола, который уныло топтался около ямы для прыжков в длину.
   - Может и так, - повторил Абрахамсон.
   - Я в этом уверена. Потому что сама не вижу абсолютно никакого сходства.
   - Сходство есть, - резко перебил ее он, словно считал нелепым и нелогичным обсуждать опять то, что уже давно выяснено. - Это все правильно - то, что когда долго живешь с человеком, становишься на него похожим. Это один вариант, но есть и другие. Спроси свою мать, Сесилия, но она вряд ли скажет тебе больше, чем кто-то другой. Так сложились обстоятельства.
   Ему надоела эта тема. Он согласился никому не говорить, и теперь не имело смысла возвращаться опять к этому вопросу.
   - Сегодня шоколадное и клубничное, - улыбнулся он, протягивая ей пирожные.
   
   Потом снова был обед в устричном баре Фитцджеральда. Сесилия надела новое платье с розами и красный браслет. В день ее рождения от отца пришла красивая десятишиллинговая открытка, и она не забыла сказать ему спасибо.
   - Когда мне самому было тринадцать, - сказал он, срывая целлофан с конфетной коробки, - я не знал, куда себя девать.
   Сесилия сидела полуотвернувшись. Хорошо, что свет в баре неяркий. Он пробивался через оконное стекло, и еще над стойкой из красного дерева горело несколько тусклых лампочек. Она старалась не улыбаться, чтобы не выдать себя случайным движением лица.
   - Ну, я вижу ваш парень прет впереди паровоза, - заметил официант Том. - Не пора ли призвать его к порядку?
   - Ох, Том, этот прохиндей чертовки везучий.
   Том записал их заказ и включил подъемник.
   - Нам еще вина, Том. У леди день рождения.
   - Могу предложить французское, сэр. Масон, сэр.
   - Отлично, Том.
   Было еще рано, и бар пустовал. Двое мужчин в плащах верблюжьего цвета о чем-то негромко разговаривали около дверей. Сесилия уже видела их здесь. Это букмекеры, объяснил тогда отец.
   - Что-то ты скучная сегодня, - сказал отец. - У тебя зуб не болит?
   - Нет, спасибо, все в порядке.
   Бар постепенно наполнялся. Мужчины задерживались около их столика, чтобы перекинуться несколькими словами с отцом, затем усаживались по соседству или толпились около стойки. Отец закурил новую сигарету.
   - Я не знала, что это ты посылаешь чеки, - сказала она.
   - Какие чеки?
   Она объяснила про плату за школу; она хотела просто поблагодарить его, и думала, что они посмеются вдвоем над волокитой, из-за которой чеки всегда опаздывают. Но отец отнесся к замечанию серьезно. Это его вина, сказал он, директор абсолютно прав, и он должен извиниться.
   - О чем с ним разговаривать, - заметила Сесилия и вдруг подумала, что несмотря на то, что она часто говорила отцу о школьных делах, он на самом деле представления не имеет ни о сборных домиках, превращенных в классы, ни о Буйволе, обходящем их каждое утро со своим кондуитом.
   Она смотрела, как Том выкручивает из бутылки пробку. Она сказала, что вчера мопед мисс О'Шонесси окончательно испустил дух, и что в школе поговаривают, будто Беззубого Кэрола скоро уволят. Она не могла рассказать о договоре молчания, заключенном с мальчиком по имени Абрахамсон, который приносит каждый день в школу коробку пирожных. Она бы с удовольствием рассказала о самих пирожных, потому что отца бы это, наверное, развлекло. Старанно, что она не говорила этого раньше.
   - Пожалуйста, - сказал Том, ставя перед отцом тарелку с устрицами, а перед ней - с жареным мясом. Он наполнил их бокалы вином и вытер капли со стакана портера, предназначавшегося кому-то другому.
   - Как мать, Сесилия?
   - Нормально.
   - Остальные тоже?
   - Да, все в порядке.
   Он внимательно смотрел на нее. Устрица зависла в воздухе по дороге к рту. Он глотнул вина из бокала.
   - Что ж, это хорошо.
   Он не торопясь вернулся к устрицам.
   - Если не возражаешь, - сказал он, мы можем поехать на скачки.
   То же самое. Он прошел через все это. С первого дня, как только зашла речь о разводе, он не переставал об этом думать, глядя на нее вот как сейчас и многозначительно вздыхая. "Они были любовниками, когда твой отец еще жил с вами", - эхом пронесся по устричному бару конфиденциальный шепот Абрахамсона.
   Отцу были очень хорошо знакомы эти подозрения, и он давно свыкся с чувствами, мучившими сейчас ее. Может, он тоже успокаивал себя теорией, что когда люди долго живут в одном доме, они перенимают привычки друг друга. Он повторял это себе снова и снова, но сомнения не исчезали, как это происходит сейчас с ней.
   Мать была замужем за одним человеком, но проделывала с другим то, что видела однажды Бетти Блюм в родительской спальне. Как верно заметил Абрахамсон, в такой путанице невозможно сказать точно, кто чей.
   - Возьмем пирожные на десерт, - сказал отец.
   - Два пирожных. - Том включил подъемник.
   - Ты становишься все красивее, девочка.
   - Мне не нравится, как я выгляжу.
   - Чепуха, ты очень хороша.
   Его глаза, спрятанные в улыбающихся морщинках, несколько раз моргнули. Он ведь намного старше матери, вдруг подумала Сесилия. Раньше ей это не приходило в голову.
   Не потому ли чеки приходят не вовремя, что у него не хватает денег? И не потому ли он продал машину?
   - Мы пойдем на скачки или еще куда? Сегодня ваш выбор, леди.
   - Пойдем на скачки.
   - Поставите за меня? - шепотом спросил Том, протягивая через стойку фунтовую банкноту. - На Амазонку в последнем забеге.
   - Конечно, Том.
   В голосе отца не было и следа той боли, которая, Сесилия теперь знала это точно, отравляет ему каждую субботу. Сейчас приедет такси и отвезет их на скачки.
   Что-то оно опаздывает, сказал он, но пока говорил, в бар вошел шофер.
   - Гони, - скомандовал отец.
   
   Он дал ей денег и посоветовал, на каких лошадей ставить. Он взял ее за руку и провел по рядам, разыскивая удобное место. Стоял солнечный день, небо было безоблачное, и вокруг раздавались веселые возбужденные голоса.
   - У нас в школе есть мальчик, - сказала она, - он приносит каждый день пирожные.
   Я их у него покупаю.
   Он покачал головой и улыбнулся. Потом очень серьезным голосом спросил, не слишком ли это дорого - она сказала, что нет, не слишком.
   Наверное, Марин Финнеган и все в школе, включая Буйвола, тоже что-то подозревают. И будет совсем нелепо, если она теперь станет помогать ему в его квартире.
   - Мне не хочется зря тратить деньги Тома.
   - Значит, Амазонка не выиграет?
   - Никакой надежды.
   Отец с Сесилией прошли мимо женщины в пестром платье и остановились у букмекерского табло. Задумчиво потирая челюсть, отец принялся изучать цифры.
   Подошла еще одна женщина - рыжеволосая в темных очках. Она сказала, что рада его видеть и двинулась дальше.
   - Мы кое-что выиграли на Жюльене, - сказал наконец отец. - Ты довольна, Сесилия?
   Она сказала, что довольна. Она поставила часть денег на другую лошадь и терпеливо ждала, пока он договорится о чем-то с букмекером. Он поставил на Амазонку только треть фунта Тома. У него было правило - работать с несколькими букмекерами.
   - Эта женщина с рыжими волосами живет в Карлоу, - сказал он, когда они сели на свои места. - Вдова инспектора.
   - Угу, - ответила Сесилия: ей не было дела до женщины с рыжими волосами.
   - У Жюльена золотой обод, - сказал он, - а бедолага Том решил ставить на серый.
   Лошади выстроились на стартовой линии и тут же сорвались с места. Потом быстро и неожиданно для Сесилии скачки закончились.
   - Ну, что я тебе говорил? - засмеялся отец, когда они собрали с разных букмекеров то, что им полагалось. Он выиграл триста с чем-то фунтов, она четырнадцать и шесть пенсов. Они всегда будут в плюсе; если играть вместе никогда не проиграешь. Он сказал, что она приносит ему удачу, но она знала, что это только слова.
   - Сама сядешь на автобус, Сесилия?
   - Да, конечно. Спасибо большое.
   Он кивнул. Поцеловал ее по-своему рассеянно и растворился в толпе, как это происходило всегда, когда они расставались. Он слишком много бывает на солнце, подумала Сесилия, поэтому у него столько морщин. Она представила, как он возвращается на ипподром, как между забегами бродит один, без нее, со скучающим видом, как разглядывает табло, и солнце печет ему голову. Она представляла его в квартире на шоссе Ватерлоо, и думала, что, наверное, он иногда плачет.
   Она медленно шла к автобусу, зажимая деньги в руке, потому что на платье с розовыми бутонами не было карманов. Плачет, думала она, каждую субботу, когда снова остается один. Было очень легко представить, как он плачет, потому что ей очень хотелось плакать самой, потому что когда бы они теперь не увиделись, всегда между ними будет сомнение. Ни она, ни он не будут теперь знать, что на самом деле означают их встречи внизу у Фитцджеральда или где угодно еще.