- Вы должны извинить мою паству, - сказал отец Николай, указывая на мужчин, собиравших обломки. - Край тут бедный, а нас к тому же грабят пираты, как они ограбили вас, и еще турки. До леса отсюда далеко, и каждый кусочек дерева - для нас большая ценность.
- Пусть берут все, что сумеют добыть, - сказал Монтано, когда Алан перевел ему слова священника. - "Дельфина" больше нет. Я остался без корабля. - И, повернувшись спиной к заливу, он последовал за священником, который вызвался проводить их в деревню.
Это и правда была бедная деревушка - на крутом обрыве над рекой лепилось с полсотни побеленных хижин. Под обрывом, там, где зимние разливы нанесли слой плодородной земли, виднелось несколько узких, тщательно обработанных полей; на них уже созревала рожь. Выше по обрыву стояла маленькая церквушка, такая же простенькая и беленая, как и хижины, но с неожиданно высокой колокольней, которая, как они узнали позже, служила не столько приютом старому надтреснутому колоколу, сколько сторожевой башней.
Отец Николай жил в хижине рядом с церковью, и на ее пороге их встретила добродушная старушка - его жена. Но она только ласково улыбалась им, так как не знала никаких языков и не могла даже поздороваться с ними. Увидев ее, Алан сперва даже немножко растерялся: он был католиком, а католическим священникам жениться запрещалось. Но он тут же вспомнил, что у православной церкви правила совсем иные.
Как ни бедна была деревушка, гостеприимство ее жителей поистине не знало предела. Трете чужестранцев были гостями священника, и против этого никто не спорил, однако каждый собирался попировать с ними и торопился принести свою долю угощения. Не прошло и получаса, как на вертелах уже жарились целые бараны. Один рыбак принес форель, другой - морскую рыбу, а женщины притащили довольно тощих кур. Они принесли и большие миски с мягким кисловатым сыром.
Не были забыты ни вино, ни музыка. Несколько мужчин явились с однострунными гуслями, напомнившими Алану старинные деревенские лиры, которые он видел у себя на родине, в Йоркшире.
По-видимому, деревня решила отпраздновать это редкое событие. В маленькой хижине отца Николая могло поместиться не больше тридцати человек, и остальные устроились в чистеньком дворике, иногда заглядывая в дверь, чтобы еще раз посмотреть на чужестранцев, прибывших из-за моря, а все остальное время с удовольствием болтая о собственных делах в тени олеандров.
В хижине, когда жаркое было готово, почетным гостям подали невысокие табуреты. Алан и его друзья попытались сесть на них, но оказалось, что они ошиблись: на табуретки полагалось опираться локтями, сиденьем же служил глиняный пол. Они уселись, как требовал обычай, и начался пир. Еда заняла не больше двух часов, но еще долго после наступления темноты пирующие продолжали пить вино, слушать музыку и танцевать.
Алан очень обрадовался, когда гости после долгого дружеского прощания наконец начали расходиться и священник сказал:
- Вы, наверное, хотите отдохнуть.
Он проводил их в соседнюю комнату, служившую спальней. В ней не было никакой мебели, но деревянный пол был чисто вымыт. Они уже подумали, что им придется спать прямо на полу, но отец Николай поднял фонарь повыше и показал им свернутые овечьи шкуры, которые висели на стене. Он помог им устроиться, а потом расстелил оставшуюся овчину в свободном углу для себя и своей жены. Но Алан заснул прежде, чем он успел погасить фонарь.
На следующее утро они проснулись поздно и тут же начали обсуждать свои дальнейшие планы.
- Попробуем добраться до Рагузы, - сказал Монтано. - Оттуда вы можете продолжать свое путешествие, как и собрались. А мне надо будет явиться к венецианскому посланнику, рассказать, что случилось, и найти корабль, отправляющийся в Венецию.
- Рагуза? - Священник, услышав знакомое название, махнул рукой в сторону гор. - Путь туда долгий, и дорогу найти нелегко.
- Спроси его, не согласится ли отвезти нас туда кто-нибудь из рыбаков, сказал Монтано.
Отец Николай объяснил, что это невозможно, - им придется добираться по суше, но он подыщет им хорошего проводника до следующего селения.
- Проводника? - повторила Анджела. - А зачем нам нужен проводник? Рагуза находится на берегу моря, и мы тоже. Рагуза лежит к югу отсюда. Надо только следить, чтобы море было все время справа от нас, и...
- Моя милая... милый, хотел я сказать, - ласково заметил Алан, - быть может, ты вспомнишь, какой здесь берег. Он весь изрезан, и если мы пойдем, огибая каждый залив и каждую бухту, то будем идти еще на рождество...
- Ну ладно, ладно, замолчи!
Был уже полдень, когда явился проводник - дюжий молодой пастух, дружески им улыбнувшийся. Поскольку ему приходилось пускать в ход эту улыбку каждый раз, когда он хотел выразить свою симпатию к чужеземцам, языка которых не знал, у него, должно быть, в конце концов очень устали губы.
Отец Николай, которому вторила вся деревня, долго уговаривал их погостить у них еще денек, еще недельку, а лучше бы и целый год. Нельзя же идти по горам в такую жару! Пусть лучше они отдохнут в саду под олеандрами после своих страшных приключений, а вечером можно будет опять устроить праздник. Однако путешественники были тверды в своем решении. Они, наконец, распрощались со всеми (гостеприимные хозяева наотрез отказались взять деньги за угощение и кров), и пастух повел их по усыпанной камнями долине к горам.
Они шли весь день, почти до самой темноты, и, хотя их проводник шагал неторопливо, оказалось, что они прошли порядочное расстояние. После первой долины они спустились в другую и, не останавливаясь, поднялись по противоположному склону. Взобравшись на гребень, они с удивлением увидели прямо перед собой море. Пастух улыбнулся до ушей и повернул на восток. Они обогнули залив, перешли вброд речку, где вода доходила им до пояса, две мили брели по гальке и к ночи добрались до рыбачьей деревушки.
По-видимому, их проводника тут хорошо знали. Он долго что-то объяснял столпившимся возле него людям. Затем высокий одноглазый человек средних лет, чья зловещая наружность, как оказалось впоследствии, совершенно не соответствовала его характеру, обратился к ним на ломаном итальянском языке:
- Добро пожаловать, синьоры! Вы переночуете у нас, а утром я сам покажу вам дорогу в Рагузу.
Их проводник что-то сказал одноглазому, и тот добавил:
- Он просит меня передать вам его прощальный привет - ведь он не знает вашего языка.
- Но неужели он пойдет назад ночью? - воскликнула Анджела. - Ведь это же так далеко!
- Сейчас полнолуние.
Пастух, очевидно, догадался, о чем идет речь, и его освещенное фонарем лицо расплылось в веселой улыбке.
Путешественники хором начали его благодарить. Они протянули ему серебряную монету, зная, что здесь, в горах, любые деньги - уже богатство. Но пастух только покачал головой и снова улыбнулся. Затем, поклонившись им и попрощавшись с обитателями деревни, он повернулся и скоро исчез в темноте.
Путешественники ночевали в доме одноглазого, который пользовался в деревне всеобщим уважением, потому что когда-то был моряком и побывал даже в Венеции и Сицилии. Хотя жена отца Николая искусно перевязала рану Монтано, после долгого дня ходьбы по жаре она вновь разболелась. Гостеприимный хозяин переменил повязку, а затем, угостив их простым, но обильным ужином и подробно обо всем расспросив, постелил им постели, и скоро они уже спали крепким сном усталости.
На другой день они отправились в путь еще на заре. Хотя они проснулись очень рано, их хозяин Милош уже был готов, и за его великолепным алым кушаком торчал кинжал с серебряной рукояткой. Они вновь повернулись спиной к морю и начали карабкаться по крутым склонам.
Горы здесь уже не были такими бесплодными. Во многих местах они заросли вереском, и Алан вдруг с тоской вспомнил родные йоркширские пустоши. Вокруг цвели голубой тимьян и мята, наполнявшие воздух сильным благоуханием, когда их топтали неосторожные ноги. Звонко трещали невидимые цикады, а пестрые бабочки то садились на цветы, то снова взлетали, кружась в воздухе.
Иногда между двумя вершинами позади мелькала ослепительная синь моря, а впереди и по бокам громоздились горы - бесконечные горы всевозможных цветов: зеленые там, где росла трава или кусты, золотистые, бурые или серые там, где ничего не росло, лиловые вдалеке и все испещренные белыми пятнами еще не растаявшего снега..
Ни Монтано, ни Милош не замечали окружающей красоты. Это не удивило Алана. Ему редко приходилось встречать людей, которым нравились бы горы и их дикое величие - они были просто помехой, да к тому же еще опасной. По мнению таких людей, только безумец мог отправиться в горы с единственной целью полюбоваться А открывающимся оттуда видом. Но теперь, разговаривая с Анджелой, Алан убедился, что он не одинок в своей странной любви к горам.
Там, где позволяла ширина тропы, они шли парами - Милош и Монтано обменивались воспоминаниями о кораблях и море, а Анджела и Алан болтали на самые разные темы или восторженно цитировали отрывки из приходивших им на ум греческих стихотворений.
- Этот пейзаж напомнил мне прелестные строки Алкмана, - сказала Анджела. Ты помнишь?
Спят вершины высокие гор и бездн провалы,
Спят утесы и ущелья...
- Еще бы! А эти его стихи:
Часто на горных вершинах, в то время как
Праздник тешил бессмертных...7
Ведь правда, так и кажется, что вон на той снежной вершине собрались боги - и Зевс, и Гера, и Афина, и все остальные - и пьют там свой нектар?
- Если бы я не знала греческого языка, -- воскликнула Анджела, - как это было бы ужасно!
- Однако его не знает почти никто в мире.
Монтано, не слишком хорошо понимавший, о чем они говорят, но уловивший несколько слов, обернулся и сказал:
- Не понимаю, что вам за охота без конца говорить про греков. Видел я нынешних греков - люди как люди. Неужто их древние мертвецы были лучше?
Молодые люди возмутились и попробовали его переубедить. Но ни стихи, ни философские диалоги не произвели на капитана ни малейшего впечатления.
- Заумь какая-то! - заявил он. - Может, кому-нибудь это и нравится, да только не мне. Я тут не вижу смысла.
- Я знаю стихотворение, которое, наверное, придется тебе по вкусу, заметила Анджела с лукавой улыбкой, - хотя автором его был грек Гиппонакс.
- И слушать не хочу!
- Всего две строчки:
Дважды в жизни мила нам бывает жена
В день свадьбы, а после в день похорон.
Впервые за время их знакомства они услышали, как смеется их унылый капитан.
- И то правда! - воскликнул он. - Моя меня совсем заклевала. Вот почему все дельные люди уходят в моряки.
Алан воспользовался переменой в настроении Монтано и напомнил ему, что греки были лучшими мореходами своего времени и почти все средиземноморские порты, в которых ему довелось побывать, были основаны именно греками. Они были открывателями и исследователями новых земель - Колумбами и Веспуччп своей эпохи.
Анджела процитировала ему слова Перикла, обращенные к афинянам:
- "Мы заставили море и сушу служить дорогой нашего дерзания и повсюду оставили несокрушимые памятники сотворенного нами добра и зла".
- Хорошо сказано! - сдался Монтано. - Ты мне это напиши, когда мы устроим привал. - И грустно добавил: - Самая подходящая надпись для могильной плиты нынешнего морехода.
Некоторое время они шли молча. Затем Алан сказал Анджеле:
- Да, ты права. Люди, не знающие греческого языка, теряют очень многое, и все же у большинства нет никакой надежды его выучить.
- Это судьба, - ответила она. - Тут уж ничем не поможешь.
Вдруг Алан даже замедлил шаг, потрясенный неожиданной мыслью. Так просто, и все же никто не попробовал...
- Ничем? - переспросил он. - А что, если...
- Ну?
- Твой дядя Альд посвятил свою жизнь тому, чтобы печатать произведения греческих авторов. Быть может, мое призвание в том... чтобы переводить их.
- На латынь? Но ведь уже...
- Нет-нет! На английский.
- Английский?!
Удивление девушки было столь нелестным, что национальная гордость Алана возмутилась.
- Ну и что? - воскликнул он. - Чем английский хуже других языков? У нас есть и свой великий поэт - Чосер...
- Ты прав, - перебила она. - Извини меня. Это само собой разумеется. Быть гуманистом - вовсе не значит отгораживаться греческим и латынью от всего остального. Мы должны развивать и наши собственные языки. Мы должны идти вперед, а не жить в прошлом.
И Алан, поднимаясь по склонам, заросшим лиловым и оранжевым шалфеем, думал теперь только о своей новой мечте.
К полудню они увидели деревню на противоположном берегу реки, слишком глубокой, чтобы ее можно было перейти вброд. Не было ни лодки, ни парома, и они перебрались через реку местным способом - на надутых бурдюках, стараясь поменьше промокнуть.
На мелководье у деревни женщины стирали одежду, пользуясь вместо мыла печной золой. К Милошу подошло несколько мужчин, и, поговорив с ними, он с тревогой обернулся к своим спутникам.
- Они нас накормят, - сказал он, - но долго здесь оставаться нельзя.
- Почему? - спросил Монтано.
- Говорят, неподалеку бродят турки, а нам с ними встречаться ни к чему.
Устроившись в тени большого кипариса, они наспех перекусили, а затем, вскинув на плечо дорожные сумки, зашагали дальше.
Через два часа они добрались до перевала - узкой расселины, расколовшей могучий горный кряж. Перед ними открылись две долины, густо поросшие соснами. С камня неподалеку поднялся старик пастух и поздоровался с ними. Милош заговорил с ним, и старик принялся что-то возбужденно объяснять, то и дело указывая на восточную долину. Милош вернулся к остальным.
- Дальше идти нельзя, - сказал он хмуро.
- Там турки? - спросил Алан.
- Да. По восточной долине бродит отряд янычар. Видите дым? Это они сожгли деревню.
- Так что этот путь на Рагузу нам закрыт? Ну, а другая долина? Там тоже турки?
- Нет.
- А она нас к Рагузе не выведет?
Милош несколько секунд колебался.
- Да, - сказал он наконец. - Кажется, там есть хорошая дорога по берегу реки.
- Ну, так почему же нам нельзя пойти по ней?
- Там живут плохие люди. Ну, может, - добавил он, стараясь быть беспристрастным, - они не хуже всяких других, да только у нас с ними кровная вражда. Она началась двадцать пять лет назад. Они убили шестнадцать наших, ну, а мы зато убили у них двадцать два человека.
- Вендетта? - спросил Монтано. - А из-за чего?
- Да я уж не помню, с чего она началась.
- Какое безумие! - воскликнул Алан. - Трудно представить людей добрее твоих земляков, и все же вы убиваете друг друга, хотя давно забыли, из-за чего, собственно, началась ссора.
Милош пожал плечами.
- Таков обычай нашей страны. Конечно, - прибавил он с достоинством, - он может показаться варварским и жестоким людям вроде нас с вами, которые повидали мир, но это дела не меняет: если я спущусь с вами в западную долину, живым я оттуда не вернусь.
- Я думаю, отсюда мы сами сумеем найти дорогу. И ведь мы в вашей ссоре не участвуем, так что нам они не сделают ничего плохого.
- Это как сказать! Может, им уже известно, что вас сюда привел я. - Милош указал на дальний склон. - Отсюда, конечно, не видно, но уж там, наверное, прячется дозорный. И если вы спуститесь в их долину, они с вами расправятся так же, как с любым из нас. Есть только один способ... Погодите-ка!
Он снова подошел к старому пастуху и заговорил с ним. Но старик вдруг выразительно замотал головой.
- Значит, и этот способ не годится, - сделала вывод Анджела. И она не ошиблась.
- Нам придется вернуться назад, - сказал Милош. - Старик живет неподалеку отсюда. Я думал, он позволит двум своим внучкам проводить вас, но он и слышать об этом не хочет.
- Ну, а чем они нам помогли бы? - с любопытством спросил Алан.
Милош с удивлением поглядел на него.
- Эти люди, конечно, наши враги, но они не какие-нибудь кровожадные дикари. Наши женщины могут свободно проходить через их долины. Они даже и меня не тронули бы, будь со мной женщина. Мы верим, что тень женщины - это всемогущая защита.
- Значит, - лукаво спросила Анджела своим низким голосом, - будь с нами женщина, нам не грозила бы никакая опасность?
- Да, никакая. Но ведь старик сказал, что не пустит внучек.
- Нам незачем их затруднять, если они согласятся продать какое-нибудь из своих старых платьев.
Милош уставился на нее своим единственным глазом, а она, заметив, что он начинает догадываться, в чем дело, звонко рассмеялась и, повернувшись к Алану, съязвила:
- Как видишь, и от девушек бывает польза.
Глава одиннадцатая. ВСТРЕЧА В РАГУЗЕ.
Эту ночь они спали под открытым небом на мягком, но слегка колючем ковре из сосновых игол. Кроме женского платья, они купили у пастуха и съестных припасов. Милош, человек, повидавший свет, побывавший в Сицилии и Венеции, не отказался от денег, которые они предложили ему прощаясь. Теперь они вновь остались одни, а до Рагузы было еще два дня пути.
Встав до зари, они пошли по хорошо протоптанной тропе, которая вилась вдоль берега бурной речки. Вскоре впереди показалось несколько бревенчатых хижин с высокими крышами. А на горном ручье, который, клубясь, сбегал с обрыва к речке, виднелось несколько маленьких водяных мельниц.
- Тут мелют рожь, - заметил Монтано. - Эти мельнички можно увидеть здесь на любом быстром потоке.
Алану они показались совсем крошечными, так как он привык к массивным водяным мельницам Йоркшира и высоким ветряным мельницам восточной части Англии. Эта деревушка встретила их далеко не так приветливо, как первые две. Из всех дверей на них подозрительно смотрели темные глаза. Все мужчины были вооружены до зубов, и всюду чувствовалась настороженность - да и неудивительно* ведь в соседней долине появился турецкий отряд.
Однако в довольно большой деревне, милях в семи ниже по реке, их встретили более дружелюбно. Какой-то человек поздоровался с ними и спросил, знают ли они, где сейчас янычары. Услышав, что они из Венеции, он стал еще приветливее.
- Вы, венецианцы, - наша единственная надежда в борьбе против турок, сказал он. - Если бы не вы, нам пришлось бы полагаться только на свои сабли. Конечно, мы им никогда не покоримся! - гордо добавил он. - Однако они причиняют нам много вреда.
Он пригласил их к себе в дом, где его жена пекла в очаге хлеб на железных листах. Он предложил им поесть и дал на дорогу два еще теплых каравая, и они поняли, что от здешних жителей им больше не грозит никакая опасность, хоть они и пришли в этот край с их кровным врагом. После ночи, проведенной на открытом воздухе, они с удовольствием отдохнули под этой гостеприимной кровлей. Анджела была очень рада, что может стать сама собой, и поспешила завести оживленный, хотя и немой разговор с дочерьми хозяина, знаками показывая, как ей нравятся их искусные вышивки и тонкая пряжа.
- Тебе, наверное, хотелось бы остаться в женском наряде? - спросил Алан, когда они снова отправились в путь.
- Вовсе нет! - отрезала она. - Ты заметил, какие у них руки?
- Руки? - повторил он с недоумением. - Ах, ты об этой татуировке!
- Да. Если ты думаешь, что я соглашусь так изуродовать свои руки...
- Но ведь этого и не требуется.
- Нет, здесь татуируются все женщины. Разве ты не заметил, как девушки удивились, когда увидели, что кожа у меня на руках совсем не тронута?
- По-моему, эта татуировка безобразна. Зачем они это делают?
- Я спрашивала капитана. Он говорит, что татуированных турки реже уводят в рабство. У турок особенно ценятся белые руки христианских девушек. Так что в женском наряде я буду подвергаться значительно большей опасности, а кроме того, слишком выделяться своей необычной внешностью. Значит, мне следует снова превратиться в Анджело.
Алану оставалось только признать ее правоту.
- И зачем я завлек тебя на турецкую территорию! - сказал он с тревогой.
- Не говори глупостей! Ты меня никуда не завлекал, я сама сюда явилась. Да и страшны нам только янычары. Беда в том, что турецкий султан почти не имеет над ними власти - ведь турецкая империя уже пережила свой расцвет, и эти отряды дерутся между собой и бесчинствуют как хотят.
- И все-таки мне это не нравится.
- Только бы нам добраться до Рагузы, а там мы достанем фирман, разрешающий свободный проезд по стране. Вот увидишь, все будет хорошо.
К вечеру трое усталых путников добрались до маленького городка с крепостью, монастырем и сносной гостиницей.
Теперь им уже не грозила никакая опасность, и хотя они торопились поскорее добраться до цели, этот последний день пути до Рагузы оказался очень приятным. Монтано побывал у лекаря, и тот заверил его, что он может не беспокоиться о своем плече: горцы были искусными врачевателями ран и знали много целебных трав. Алан тоже чувствовал себя отлично, сменив рваные башмаки, которые не выдержали горных дорог, на кожаные сапожки с щегольскими, загнутыми кверху носками.
Только Анджела была недовольна. День за днем разгуливая по солнцу, она загорела и теперь с ужасом думала о возвращении в Венецию, где в моде была только матовая бледность.
- И это после всех моих стараний! - жаловалась она. - Когда я часами сидела в дурацкой соломенной шляпе без донышка и, пряча лицо под ее широкими полями, подставляла солнцу рассыпанные сверху волосы, чтобы они стали золотистыми!
Но она не нашла у Алана желаемого сочувствия. Он не слишком любезно заявил, что ей незачем было пускаться в эти странствия, раз она считает какую-то дурацкую бледность важнее Алексида. Услышав это, Анджела скорчила невыразимо презрительную гримасу, но ее старания пропали зря: Алан, хотя они и шли рядом, не смотрел на нее, предпочитая любоваться не прекрасной венецианкой, а окружающим пейзажем.
Пейзаж этот был удивительно красив. Впереди вздымались горы, медово-золотистые на утренней заре и розовые в час заката, а ближе крутые склоны были покрыты мохнатым бархатом сосен или голубели от распустившегося цикория. По сторонам дороги расстилался пестрый цветочный ковер - ослепительно белые или золотистые венчики наперстянки, лиловые колокольчики, алые гвоздики и множество других цветов превращали окрестности в волшебный сад.
- Что это за высокие цветы? - спросил Алан у девушки.
- В Италии мы называем их fiori-di-angeli - ангельскими цветами.
К вечеру, поднявшись на холм, они вдруг увидели перед собой Рагузу. Оба решили, что ничего красивее они не встречали на протяжении всего пути.
Это были дни гордого расцвета Рагузы, когда корабли маленькой республики были известны во всех портах Средиземного моря. Прямо из морских волн вставали бело-серые двойные стены - скалы, сотворенные человеческими руками. Там и сям над ними поднимались грозные бастионы. Пирамидальные вершины кипарисов и пушистые веера пальм смягчали суровую геометричность их очертаний. Пригашенная зелень алоэ и серебристо-серая листва маслин отлично сочетались с кустарником, усеянным крупными желтыми и алыми звездами цветов. В хорошо защищенной гавани вздымался целый лес мачт, и пестрые борта сотен больших и малых судов отражались в колышущейся воде.
Утром путешественники вышли из гостиницы и оказались на Страдоне - главной улице города, которую украшали фонтан и затейливая башня с часами.
По обеим сторонам, погружая улицу в тень, поднимались высокие каменные дома. Над крышами кружили голуби, но впереди Монтано заметил чаек.
- Вот это уже похоже на дело, - заметил он без обычного уныния. Гавань... Море... Соленый воздух... Это вам не подлые горы!
Капитан собирался зайти в таможню, где у него был знакомый чиновник, а затем посетить венецианского посланника, чтобы сообщить ему о судьбе "Дельфина". Алан и Анджела намеревались провести в Рагузе еще день, чтобы дать поджить волдырям, которые они натерли на ногах, а затем отправиться дальше по константинопольской дороге. Договорившись с капитаном встретиться попозже, чтобы вместе пообедать, молодые люди решили осмотреть город и порт.
- Все-таки это чудесно - отдохнуть денек! - заметила Анджела, с наслаждением поедая только что купленный апельсин и облизывая пальцы. - После встреч с пиратами, турками и кровниками приятно почувствовать себя в полной безопасности.
- Смотри, сглазишь! Подержись скорее за дерево.
Но Анджеле не удалось коснуться дерева, чтобы отвратить неудачу: в эту минуту они отдыхали, удобно устроившись под стеной, окружавшей порт, среди сотен других зевак, собравшихся пожариться на солнце и поглазеть на корабли. Камень стены приятно грел тело, а откинувшись, можно было спрятаться от солнца в тень выступа. Анджела, которую по-прежнему заботил цвет ее лица, не пренебрегала этим треугольничком тени. Но ее апельсин был полон косточек, и она то и дело наклонялась, чтобы выплюнуть их.
- Наверное, - заметила она, - даже и тебе иногда надоедают приключения.
- Мне? - Он удивленно уставился на нее. - Если приключения означают бесконечные схватки и вечную неуверенность в том, удастся ли тебе дожить до завтрашнего дня, то я отлично обошелся бы без всяких приключений.
- Странно! - Анджела принялась за второй апельсин. - Когда ты отбивался на юте от пиратов, мне казалось, что тебе это нравится.
- Если приходится драться, я дерусь, и, наверное, мне даже приятно возбуждение боя, хотя в то же время у меня душа уходит в пятки.
- Это было как-то незаметно.
- Пусть берут все, что сумеют добыть, - сказал Монтано, когда Алан перевел ему слова священника. - "Дельфина" больше нет. Я остался без корабля. - И, повернувшись спиной к заливу, он последовал за священником, который вызвался проводить их в деревню.
Это и правда была бедная деревушка - на крутом обрыве над рекой лепилось с полсотни побеленных хижин. Под обрывом, там, где зимние разливы нанесли слой плодородной земли, виднелось несколько узких, тщательно обработанных полей; на них уже созревала рожь. Выше по обрыву стояла маленькая церквушка, такая же простенькая и беленая, как и хижины, но с неожиданно высокой колокольней, которая, как они узнали позже, служила не столько приютом старому надтреснутому колоколу, сколько сторожевой башней.
Отец Николай жил в хижине рядом с церковью, и на ее пороге их встретила добродушная старушка - его жена. Но она только ласково улыбалась им, так как не знала никаких языков и не могла даже поздороваться с ними. Увидев ее, Алан сперва даже немножко растерялся: он был католиком, а католическим священникам жениться запрещалось. Но он тут же вспомнил, что у православной церкви правила совсем иные.
Как ни бедна была деревушка, гостеприимство ее жителей поистине не знало предела. Трете чужестранцев были гостями священника, и против этого никто не спорил, однако каждый собирался попировать с ними и торопился принести свою долю угощения. Не прошло и получаса, как на вертелах уже жарились целые бараны. Один рыбак принес форель, другой - морскую рыбу, а женщины притащили довольно тощих кур. Они принесли и большие миски с мягким кисловатым сыром.
Не были забыты ни вино, ни музыка. Несколько мужчин явились с однострунными гуслями, напомнившими Алану старинные деревенские лиры, которые он видел у себя на родине, в Йоркшире.
По-видимому, деревня решила отпраздновать это редкое событие. В маленькой хижине отца Николая могло поместиться не больше тридцати человек, и остальные устроились в чистеньком дворике, иногда заглядывая в дверь, чтобы еще раз посмотреть на чужестранцев, прибывших из-за моря, а все остальное время с удовольствием болтая о собственных делах в тени олеандров.
В хижине, когда жаркое было готово, почетным гостям подали невысокие табуреты. Алан и его друзья попытались сесть на них, но оказалось, что они ошиблись: на табуретки полагалось опираться локтями, сиденьем же служил глиняный пол. Они уселись, как требовал обычай, и начался пир. Еда заняла не больше двух часов, но еще долго после наступления темноты пирующие продолжали пить вино, слушать музыку и танцевать.
Алан очень обрадовался, когда гости после долгого дружеского прощания наконец начали расходиться и священник сказал:
- Вы, наверное, хотите отдохнуть.
Он проводил их в соседнюю комнату, служившую спальней. В ней не было никакой мебели, но деревянный пол был чисто вымыт. Они уже подумали, что им придется спать прямо на полу, но отец Николай поднял фонарь повыше и показал им свернутые овечьи шкуры, которые висели на стене. Он помог им устроиться, а потом расстелил оставшуюся овчину в свободном углу для себя и своей жены. Но Алан заснул прежде, чем он успел погасить фонарь.
На следующее утро они проснулись поздно и тут же начали обсуждать свои дальнейшие планы.
- Попробуем добраться до Рагузы, - сказал Монтано. - Оттуда вы можете продолжать свое путешествие, как и собрались. А мне надо будет явиться к венецианскому посланнику, рассказать, что случилось, и найти корабль, отправляющийся в Венецию.
- Рагуза? - Священник, услышав знакомое название, махнул рукой в сторону гор. - Путь туда долгий, и дорогу найти нелегко.
- Спроси его, не согласится ли отвезти нас туда кто-нибудь из рыбаков, сказал Монтано.
Отец Николай объяснил, что это невозможно, - им придется добираться по суше, но он подыщет им хорошего проводника до следующего селения.
- Проводника? - повторила Анджела. - А зачем нам нужен проводник? Рагуза находится на берегу моря, и мы тоже. Рагуза лежит к югу отсюда. Надо только следить, чтобы море было все время справа от нас, и...
- Моя милая... милый, хотел я сказать, - ласково заметил Алан, - быть может, ты вспомнишь, какой здесь берег. Он весь изрезан, и если мы пойдем, огибая каждый залив и каждую бухту, то будем идти еще на рождество...
- Ну ладно, ладно, замолчи!
Был уже полдень, когда явился проводник - дюжий молодой пастух, дружески им улыбнувшийся. Поскольку ему приходилось пускать в ход эту улыбку каждый раз, когда он хотел выразить свою симпатию к чужеземцам, языка которых не знал, у него, должно быть, в конце концов очень устали губы.
Отец Николай, которому вторила вся деревня, долго уговаривал их погостить у них еще денек, еще недельку, а лучше бы и целый год. Нельзя же идти по горам в такую жару! Пусть лучше они отдохнут в саду под олеандрами после своих страшных приключений, а вечером можно будет опять устроить праздник. Однако путешественники были тверды в своем решении. Они, наконец, распрощались со всеми (гостеприимные хозяева наотрез отказались взять деньги за угощение и кров), и пастух повел их по усыпанной камнями долине к горам.
Они шли весь день, почти до самой темноты, и, хотя их проводник шагал неторопливо, оказалось, что они прошли порядочное расстояние. После первой долины они спустились в другую и, не останавливаясь, поднялись по противоположному склону. Взобравшись на гребень, они с удивлением увидели прямо перед собой море. Пастух улыбнулся до ушей и повернул на восток. Они обогнули залив, перешли вброд речку, где вода доходила им до пояса, две мили брели по гальке и к ночи добрались до рыбачьей деревушки.
По-видимому, их проводника тут хорошо знали. Он долго что-то объяснял столпившимся возле него людям. Затем высокий одноглазый человек средних лет, чья зловещая наружность, как оказалось впоследствии, совершенно не соответствовала его характеру, обратился к ним на ломаном итальянском языке:
- Добро пожаловать, синьоры! Вы переночуете у нас, а утром я сам покажу вам дорогу в Рагузу.
Их проводник что-то сказал одноглазому, и тот добавил:
- Он просит меня передать вам его прощальный привет - ведь он не знает вашего языка.
- Но неужели он пойдет назад ночью? - воскликнула Анджела. - Ведь это же так далеко!
- Сейчас полнолуние.
Пастух, очевидно, догадался, о чем идет речь, и его освещенное фонарем лицо расплылось в веселой улыбке.
Путешественники хором начали его благодарить. Они протянули ему серебряную монету, зная, что здесь, в горах, любые деньги - уже богатство. Но пастух только покачал головой и снова улыбнулся. Затем, поклонившись им и попрощавшись с обитателями деревни, он повернулся и скоро исчез в темноте.
Путешественники ночевали в доме одноглазого, который пользовался в деревне всеобщим уважением, потому что когда-то был моряком и побывал даже в Венеции и Сицилии. Хотя жена отца Николая искусно перевязала рану Монтано, после долгого дня ходьбы по жаре она вновь разболелась. Гостеприимный хозяин переменил повязку, а затем, угостив их простым, но обильным ужином и подробно обо всем расспросив, постелил им постели, и скоро они уже спали крепким сном усталости.
На другой день они отправились в путь еще на заре. Хотя они проснулись очень рано, их хозяин Милош уже был готов, и за его великолепным алым кушаком торчал кинжал с серебряной рукояткой. Они вновь повернулись спиной к морю и начали карабкаться по крутым склонам.
Горы здесь уже не были такими бесплодными. Во многих местах они заросли вереском, и Алан вдруг с тоской вспомнил родные йоркширские пустоши. Вокруг цвели голубой тимьян и мята, наполнявшие воздух сильным благоуханием, когда их топтали неосторожные ноги. Звонко трещали невидимые цикады, а пестрые бабочки то садились на цветы, то снова взлетали, кружась в воздухе.
Иногда между двумя вершинами позади мелькала ослепительная синь моря, а впереди и по бокам громоздились горы - бесконечные горы всевозможных цветов: зеленые там, где росла трава или кусты, золотистые, бурые или серые там, где ничего не росло, лиловые вдалеке и все испещренные белыми пятнами еще не растаявшего снега..
Ни Монтано, ни Милош не замечали окружающей красоты. Это не удивило Алана. Ему редко приходилось встречать людей, которым нравились бы горы и их дикое величие - они были просто помехой, да к тому же еще опасной. По мнению таких людей, только безумец мог отправиться в горы с единственной целью полюбоваться А открывающимся оттуда видом. Но теперь, разговаривая с Анджелой, Алан убедился, что он не одинок в своей странной любви к горам.
Там, где позволяла ширина тропы, они шли парами - Милош и Монтано обменивались воспоминаниями о кораблях и море, а Анджела и Алан болтали на самые разные темы или восторженно цитировали отрывки из приходивших им на ум греческих стихотворений.
- Этот пейзаж напомнил мне прелестные строки Алкмана, - сказала Анджела. Ты помнишь?
Спят вершины высокие гор и бездн провалы,
Спят утесы и ущелья...
- Еще бы! А эти его стихи:
Часто на горных вершинах, в то время как
Праздник тешил бессмертных...7
Ведь правда, так и кажется, что вон на той снежной вершине собрались боги - и Зевс, и Гера, и Афина, и все остальные - и пьют там свой нектар?
- Если бы я не знала греческого языка, -- воскликнула Анджела, - как это было бы ужасно!
- Однако его не знает почти никто в мире.
Монтано, не слишком хорошо понимавший, о чем они говорят, но уловивший несколько слов, обернулся и сказал:
- Не понимаю, что вам за охота без конца говорить про греков. Видел я нынешних греков - люди как люди. Неужто их древние мертвецы были лучше?
Молодые люди возмутились и попробовали его переубедить. Но ни стихи, ни философские диалоги не произвели на капитана ни малейшего впечатления.
- Заумь какая-то! - заявил он. - Может, кому-нибудь это и нравится, да только не мне. Я тут не вижу смысла.
- Я знаю стихотворение, которое, наверное, придется тебе по вкусу, заметила Анджела с лукавой улыбкой, - хотя автором его был грек Гиппонакс.
- И слушать не хочу!
- Всего две строчки:
Дважды в жизни мила нам бывает жена
В день свадьбы, а после в день похорон.
Впервые за время их знакомства они услышали, как смеется их унылый капитан.
- И то правда! - воскликнул он. - Моя меня совсем заклевала. Вот почему все дельные люди уходят в моряки.
Алан воспользовался переменой в настроении Монтано и напомнил ему, что греки были лучшими мореходами своего времени и почти все средиземноморские порты, в которых ему довелось побывать, были основаны именно греками. Они были открывателями и исследователями новых земель - Колумбами и Веспуччп своей эпохи.
Анджела процитировала ему слова Перикла, обращенные к афинянам:
- "Мы заставили море и сушу служить дорогой нашего дерзания и повсюду оставили несокрушимые памятники сотворенного нами добра и зла".
- Хорошо сказано! - сдался Монтано. - Ты мне это напиши, когда мы устроим привал. - И грустно добавил: - Самая подходящая надпись для могильной плиты нынешнего морехода.
Некоторое время они шли молча. Затем Алан сказал Анджеле:
- Да, ты права. Люди, не знающие греческого языка, теряют очень многое, и все же у большинства нет никакой надежды его выучить.
- Это судьба, - ответила она. - Тут уж ничем не поможешь.
Вдруг Алан даже замедлил шаг, потрясенный неожиданной мыслью. Так просто, и все же никто не попробовал...
- Ничем? - переспросил он. - А что, если...
- Ну?
- Твой дядя Альд посвятил свою жизнь тому, чтобы печатать произведения греческих авторов. Быть может, мое призвание в том... чтобы переводить их.
- На латынь? Но ведь уже...
- Нет-нет! На английский.
- Английский?!
Удивление девушки было столь нелестным, что национальная гордость Алана возмутилась.
- Ну и что? - воскликнул он. - Чем английский хуже других языков? У нас есть и свой великий поэт - Чосер...
- Ты прав, - перебила она. - Извини меня. Это само собой разумеется. Быть гуманистом - вовсе не значит отгораживаться греческим и латынью от всего остального. Мы должны развивать и наши собственные языки. Мы должны идти вперед, а не жить в прошлом.
И Алан, поднимаясь по склонам, заросшим лиловым и оранжевым шалфеем, думал теперь только о своей новой мечте.
К полудню они увидели деревню на противоположном берегу реки, слишком глубокой, чтобы ее можно было перейти вброд. Не было ни лодки, ни парома, и они перебрались через реку местным способом - на надутых бурдюках, стараясь поменьше промокнуть.
На мелководье у деревни женщины стирали одежду, пользуясь вместо мыла печной золой. К Милошу подошло несколько мужчин, и, поговорив с ними, он с тревогой обернулся к своим спутникам.
- Они нас накормят, - сказал он, - но долго здесь оставаться нельзя.
- Почему? - спросил Монтано.
- Говорят, неподалеку бродят турки, а нам с ними встречаться ни к чему.
Устроившись в тени большого кипариса, они наспех перекусили, а затем, вскинув на плечо дорожные сумки, зашагали дальше.
Через два часа они добрались до перевала - узкой расселины, расколовшей могучий горный кряж. Перед ними открылись две долины, густо поросшие соснами. С камня неподалеку поднялся старик пастух и поздоровался с ними. Милош заговорил с ним, и старик принялся что-то возбужденно объяснять, то и дело указывая на восточную долину. Милош вернулся к остальным.
- Дальше идти нельзя, - сказал он хмуро.
- Там турки? - спросил Алан.
- Да. По восточной долине бродит отряд янычар. Видите дым? Это они сожгли деревню.
- Так что этот путь на Рагузу нам закрыт? Ну, а другая долина? Там тоже турки?
- Нет.
- А она нас к Рагузе не выведет?
Милош несколько секунд колебался.
- Да, - сказал он наконец. - Кажется, там есть хорошая дорога по берегу реки.
- Ну, так почему же нам нельзя пойти по ней?
- Там живут плохие люди. Ну, может, - добавил он, стараясь быть беспристрастным, - они не хуже всяких других, да только у нас с ними кровная вражда. Она началась двадцать пять лет назад. Они убили шестнадцать наших, ну, а мы зато убили у них двадцать два человека.
- Вендетта? - спросил Монтано. - А из-за чего?
- Да я уж не помню, с чего она началась.
- Какое безумие! - воскликнул Алан. - Трудно представить людей добрее твоих земляков, и все же вы убиваете друг друга, хотя давно забыли, из-за чего, собственно, началась ссора.
Милош пожал плечами.
- Таков обычай нашей страны. Конечно, - прибавил он с достоинством, - он может показаться варварским и жестоким людям вроде нас с вами, которые повидали мир, но это дела не меняет: если я спущусь с вами в западную долину, живым я оттуда не вернусь.
- Я думаю, отсюда мы сами сумеем найти дорогу. И ведь мы в вашей ссоре не участвуем, так что нам они не сделают ничего плохого.
- Это как сказать! Может, им уже известно, что вас сюда привел я. - Милош указал на дальний склон. - Отсюда, конечно, не видно, но уж там, наверное, прячется дозорный. И если вы спуститесь в их долину, они с вами расправятся так же, как с любым из нас. Есть только один способ... Погодите-ка!
Он снова подошел к старому пастуху и заговорил с ним. Но старик вдруг выразительно замотал головой.
- Значит, и этот способ не годится, - сделала вывод Анджела. И она не ошиблась.
- Нам придется вернуться назад, - сказал Милош. - Старик живет неподалеку отсюда. Я думал, он позволит двум своим внучкам проводить вас, но он и слышать об этом не хочет.
- Ну, а чем они нам помогли бы? - с любопытством спросил Алан.
Милош с удивлением поглядел на него.
- Эти люди, конечно, наши враги, но они не какие-нибудь кровожадные дикари. Наши женщины могут свободно проходить через их долины. Они даже и меня не тронули бы, будь со мной женщина. Мы верим, что тень женщины - это всемогущая защита.
- Значит, - лукаво спросила Анджела своим низким голосом, - будь с нами женщина, нам не грозила бы никакая опасность?
- Да, никакая. Но ведь старик сказал, что не пустит внучек.
- Нам незачем их затруднять, если они согласятся продать какое-нибудь из своих старых платьев.
Милош уставился на нее своим единственным глазом, а она, заметив, что он начинает догадываться, в чем дело, звонко рассмеялась и, повернувшись к Алану, съязвила:
- Как видишь, и от девушек бывает польза.
Глава одиннадцатая. ВСТРЕЧА В РАГУЗЕ.
Эту ночь они спали под открытым небом на мягком, но слегка колючем ковре из сосновых игол. Кроме женского платья, они купили у пастуха и съестных припасов. Милош, человек, повидавший свет, побывавший в Сицилии и Венеции, не отказался от денег, которые они предложили ему прощаясь. Теперь они вновь остались одни, а до Рагузы было еще два дня пути.
Встав до зари, они пошли по хорошо протоптанной тропе, которая вилась вдоль берега бурной речки. Вскоре впереди показалось несколько бревенчатых хижин с высокими крышами. А на горном ручье, который, клубясь, сбегал с обрыва к речке, виднелось несколько маленьких водяных мельниц.
- Тут мелют рожь, - заметил Монтано. - Эти мельнички можно увидеть здесь на любом быстром потоке.
Алану они показались совсем крошечными, так как он привык к массивным водяным мельницам Йоркшира и высоким ветряным мельницам восточной части Англии. Эта деревушка встретила их далеко не так приветливо, как первые две. Из всех дверей на них подозрительно смотрели темные глаза. Все мужчины были вооружены до зубов, и всюду чувствовалась настороженность - да и неудивительно* ведь в соседней долине появился турецкий отряд.
Однако в довольно большой деревне, милях в семи ниже по реке, их встретили более дружелюбно. Какой-то человек поздоровался с ними и спросил, знают ли они, где сейчас янычары. Услышав, что они из Венеции, он стал еще приветливее.
- Вы, венецианцы, - наша единственная надежда в борьбе против турок, сказал он. - Если бы не вы, нам пришлось бы полагаться только на свои сабли. Конечно, мы им никогда не покоримся! - гордо добавил он. - Однако они причиняют нам много вреда.
Он пригласил их к себе в дом, где его жена пекла в очаге хлеб на железных листах. Он предложил им поесть и дал на дорогу два еще теплых каравая, и они поняли, что от здешних жителей им больше не грозит никакая опасность, хоть они и пришли в этот край с их кровным врагом. После ночи, проведенной на открытом воздухе, они с удовольствием отдохнули под этой гостеприимной кровлей. Анджела была очень рада, что может стать сама собой, и поспешила завести оживленный, хотя и немой разговор с дочерьми хозяина, знаками показывая, как ей нравятся их искусные вышивки и тонкая пряжа.
- Тебе, наверное, хотелось бы остаться в женском наряде? - спросил Алан, когда они снова отправились в путь.
- Вовсе нет! - отрезала она. - Ты заметил, какие у них руки?
- Руки? - повторил он с недоумением. - Ах, ты об этой татуировке!
- Да. Если ты думаешь, что я соглашусь так изуродовать свои руки...
- Но ведь этого и не требуется.
- Нет, здесь татуируются все женщины. Разве ты не заметил, как девушки удивились, когда увидели, что кожа у меня на руках совсем не тронута?
- По-моему, эта татуировка безобразна. Зачем они это делают?
- Я спрашивала капитана. Он говорит, что татуированных турки реже уводят в рабство. У турок особенно ценятся белые руки христианских девушек. Так что в женском наряде я буду подвергаться значительно большей опасности, а кроме того, слишком выделяться своей необычной внешностью. Значит, мне следует снова превратиться в Анджело.
Алану оставалось только признать ее правоту.
- И зачем я завлек тебя на турецкую территорию! - сказал он с тревогой.
- Не говори глупостей! Ты меня никуда не завлекал, я сама сюда явилась. Да и страшны нам только янычары. Беда в том, что турецкий султан почти не имеет над ними власти - ведь турецкая империя уже пережила свой расцвет, и эти отряды дерутся между собой и бесчинствуют как хотят.
- И все-таки мне это не нравится.
- Только бы нам добраться до Рагузы, а там мы достанем фирман, разрешающий свободный проезд по стране. Вот увидишь, все будет хорошо.
К вечеру трое усталых путников добрались до маленького городка с крепостью, монастырем и сносной гостиницей.
Теперь им уже не грозила никакая опасность, и хотя они торопились поскорее добраться до цели, этот последний день пути до Рагузы оказался очень приятным. Монтано побывал у лекаря, и тот заверил его, что он может не беспокоиться о своем плече: горцы были искусными врачевателями ран и знали много целебных трав. Алан тоже чувствовал себя отлично, сменив рваные башмаки, которые не выдержали горных дорог, на кожаные сапожки с щегольскими, загнутыми кверху носками.
Только Анджела была недовольна. День за днем разгуливая по солнцу, она загорела и теперь с ужасом думала о возвращении в Венецию, где в моде была только матовая бледность.
- И это после всех моих стараний! - жаловалась она. - Когда я часами сидела в дурацкой соломенной шляпе без донышка и, пряча лицо под ее широкими полями, подставляла солнцу рассыпанные сверху волосы, чтобы они стали золотистыми!
Но она не нашла у Алана желаемого сочувствия. Он не слишком любезно заявил, что ей незачем было пускаться в эти странствия, раз она считает какую-то дурацкую бледность важнее Алексида. Услышав это, Анджела скорчила невыразимо презрительную гримасу, но ее старания пропали зря: Алан, хотя они и шли рядом, не смотрел на нее, предпочитая любоваться не прекрасной венецианкой, а окружающим пейзажем.
Пейзаж этот был удивительно красив. Впереди вздымались горы, медово-золотистые на утренней заре и розовые в час заката, а ближе крутые склоны были покрыты мохнатым бархатом сосен или голубели от распустившегося цикория. По сторонам дороги расстилался пестрый цветочный ковер - ослепительно белые или золотистые венчики наперстянки, лиловые колокольчики, алые гвоздики и множество других цветов превращали окрестности в волшебный сад.
- Что это за высокие цветы? - спросил Алан у девушки.
- В Италии мы называем их fiori-di-angeli - ангельскими цветами.
К вечеру, поднявшись на холм, они вдруг увидели перед собой Рагузу. Оба решили, что ничего красивее они не встречали на протяжении всего пути.
Это были дни гордого расцвета Рагузы, когда корабли маленькой республики были известны во всех портах Средиземного моря. Прямо из морских волн вставали бело-серые двойные стены - скалы, сотворенные человеческими руками. Там и сям над ними поднимались грозные бастионы. Пирамидальные вершины кипарисов и пушистые веера пальм смягчали суровую геометричность их очертаний. Пригашенная зелень алоэ и серебристо-серая листва маслин отлично сочетались с кустарником, усеянным крупными желтыми и алыми звездами цветов. В хорошо защищенной гавани вздымался целый лес мачт, и пестрые борта сотен больших и малых судов отражались в колышущейся воде.
Утром путешественники вышли из гостиницы и оказались на Страдоне - главной улице города, которую украшали фонтан и затейливая башня с часами.
По обеим сторонам, погружая улицу в тень, поднимались высокие каменные дома. Над крышами кружили голуби, но впереди Монтано заметил чаек.
- Вот это уже похоже на дело, - заметил он без обычного уныния. Гавань... Море... Соленый воздух... Это вам не подлые горы!
Капитан собирался зайти в таможню, где у него был знакомый чиновник, а затем посетить венецианского посланника, чтобы сообщить ему о судьбе "Дельфина". Алан и Анджела намеревались провести в Рагузе еще день, чтобы дать поджить волдырям, которые они натерли на ногах, а затем отправиться дальше по константинопольской дороге. Договорившись с капитаном встретиться попозже, чтобы вместе пообедать, молодые люди решили осмотреть город и порт.
- Все-таки это чудесно - отдохнуть денек! - заметила Анджела, с наслаждением поедая только что купленный апельсин и облизывая пальцы. - После встреч с пиратами, турками и кровниками приятно почувствовать себя в полной безопасности.
- Смотри, сглазишь! Подержись скорее за дерево.
Но Анджеле не удалось коснуться дерева, чтобы отвратить неудачу: в эту минуту они отдыхали, удобно устроившись под стеной, окружавшей порт, среди сотен других зевак, собравшихся пожариться на солнце и поглазеть на корабли. Камень стены приятно грел тело, а откинувшись, можно было спрятаться от солнца в тень выступа. Анджела, которую по-прежнему заботил цвет ее лица, не пренебрегала этим треугольничком тени. Но ее апельсин был полон косточек, и она то и дело наклонялась, чтобы выплюнуть их.
- Наверное, - заметила она, - даже и тебе иногда надоедают приключения.
- Мне? - Он удивленно уставился на нее. - Если приключения означают бесконечные схватки и вечную неуверенность в том, удастся ли тебе дожить до завтрашнего дня, то я отлично обошелся бы без всяких приключений.
- Странно! - Анджела принялась за второй апельсин. - Когда ты отбивался на юте от пиратов, мне казалось, что тебе это нравится.
- Если приходится драться, я дерусь, и, наверное, мне даже приятно возбуждение боя, хотя в то же время у меня душа уходит в пятки.
- Это было как-то незаметно.