Тронина Татьяна Михайловна. Мода на невинность

   ...Под вечер уже весь дом знал, что я заблудилась и ходила по Тишинску, рыдая и прося каждого встречного-поперечного о помощи, причем, как испуганно сообщила тетя Зина, вид у меня был настолько жалкий, что...
   – О господи! – застонала я. – Надо было мне встретить именно ее! Тетушка, а кстати, как ее зовут?
   – Кого? Молодцову? Клавдия Степановна... Душа моя, может быть, тебе не стоит одной, без сопровождающих, выходить из дома...
   – Клавдия! – с горечью воскликнула я. – Так я и думала...
   – Вот что, – энергично прервала поток моих причитаний тетушка. – Раз уж тебе непременно надо развлекаться, то пойдем сегодня в библиотеку, там в половине восьмого литературно-музыкальный вечер, посвященный грядущему юбилею Александра Сергеевича.
   – Какого еще Александра Сергеевича?
   – У нас только один Александр Сергеевич! – страстно воскликнула тетя Зина. – «Я памятник воздвиг себе...» Кстати, надо сбегать в парикмахерскую, а то у меня на голове что-то... несоответствующее.
   На мой взгляд, вид у тетушки был вполне подходящий – короткие полуседые кудряшки, которые венчиком обрамляли ее оптимистическое круглое личико и даже делали похожей на любимого классика.
   Я вышла на балкон – ни Люси, ни ее дочки Милочки не наблюдалось, лишь неподвижная старуха в темном платье, мать главы семейства, стояла посреди двора.
   – Вот она, Ольга! – воскликнул кто-то радостно, и, повернув голову, я увидела на соседнем балконе, который находился стык в стык с моим, Инессу. Сегодня она была особенно хороша – в узком темно-зеленом платье, делающем ее похожей на змею, края коричневых ресниц и кончики бровей были чуть тронуты золотой тушью. «Как Хозяйка Медной горы в «Каменном цветке» Бажова», – невольно подумала я. Моя соседка была так неотразима и ошеломляюща, что я ничуть не удивилась бы, если б узнала, что именно ее похищали инопланетяне для своих экспериментов.
   – Ты уже знаешь историю моего путешествия по Тишинску? – предупреждая всякие расспросы, спросила я. – Так вот – половине из вышесказанного не верь.
   – И не поверила! – повела своими фантастичными ресницами Инесса. – Впрочем, ты могла и не говорить этого – я Молодцову знаю как облупленную. Как ты себя сегодня чувствуешь?
   – Хорошо.
   – Не хорошо, а отлично! Тогда я предлагаю тебе вместе со мной и Владимиром Ильичом посидеть этим вечером в одном чудесном погребке, наслаждаясь вином и дичью. Ты любишь дичь? Мой жених угощает...
   Первым моим желанием было откликнуться на это предложение, потому что Инесса насколько мне не нравилась, настолько и привлекала меня к себе, но тут я вспомнила о тетушкиных планах.
   – Увы! – сказала я. – Сегодня в библиотеке литературно-музыкальный вечер, посвященный юбилею великого поэта... Тетя Зина уже побежала в парикмахерскую.
   – Что ж, Пушкин вне конкуренции, – светло, без всякой обиды улыбнулась Инесса и исчезла, послав мне воздушный поцелуй на прощание.
   Я просидела на балконе до самого прихода тетушки, оглядывая окрестности и прохожих, и заметила одну странную вещь. Старуха Потапова, если на нее смотреть прямо, была всегда неподвижна, а стоило чуть отвести взгляд, а потом вернуть его обратно – она находилась уже в другом месте, в другой позе. Мне никак не удавалось застичь ее в движении... «Какая-то дискретная старушка... Просто мистика!» – решила я.
   Потом пришла тетя Зина с новой прической – буйные ее кудряшки присмирели и теперь лежали ровными волнами, надела новую кофточку, щедро расшитую люрексом, и потащила меня за собой.
   – Ах, дитя мое! – щебетала она по дороге. – Все говорят, в провинции жизнь скучная, – но это неправда! Человек ищущий, человек, имеющий идеалы, всегда может найти себе культурный досуг. У нас в Тишинске три кинотеатра, один из которых летний и вот-вот откроется, и даже драматический театр... А что? В крупном городе актеру трудно найти достойную роль, трудно пробиться к народу, у нас же все они известны и почитаемы, ибо только они у нас и есть. Все их наизусть знают, весь район, – и в полях, перед простыми сельскими тружениками неоднократно играли... Будет наш премьер Баринов, удивительно эффектный мужчина, изумительно читает Пушкина... пьет, правда – но кто нынче не пьет! – зато дело свое хорошо знает, в любом состоянии с рифмы не собьется. Поля Полетова – это ее псевдоним, великолепно поет арии, настоящее меццо-сопрано, ее даже в Большой звали, но она почему-то отказалась – настоящая патриотка, мы сейчас хлопочем, чтоб ей новое звание дали...
   Если тетушке давать волю, она могла бы болтать не останавливаясь – чем она сейчас и занималась, благо я не прерывала ее.
   И только когда мы подходили к библиотеке, расположенной в старинном здании с колоннами, я, очнувшись от задумчивости, вдруг спросила:
   – Теть Зин, как ты думаешь, меня здесь никто не найдет?
   – Никто! – легко пообещала она. – Никто-никто. Будем только ты, да я, да мы с тобою... Тебе ведь лучше здесь, чем в Москве? Ведь правда лучше?
   – Правда, – ответила я искренне.
   ...Партер был полон. Весь довольно большой читальный зал библиотеки был заставлен стульями, на которых сидели лучшие люди города Тишинска, цвет его интеллигенции – я, правда, никого не знала, но лица у всех присутствующих были вдохновенные и просветленные. Впечатление портила только одна старушка, которая спала на заднем ряду, сложив на животе ручки с забытым вязаньем. Наверное, ее муж бросил...
   Мы с тетушкой уселись на почетном первом ряду.
   Тут же боковая дверь распахнулась, и на импровизированную сцену вышел немолодой плешивый мужчина с огромным носом, растущим куда-то вбок, и, нервно улыбнувшись, начал:
   – Господа! Сегодня мы открываем декаду пушкинских вечеров, посвященных жизни и творчеству великого поэта...
   «Декаду! – восхитилась я. – Нет, в самом деле, какой размах, не всякая столичная библиотека отважилась бы посвятить столько времени хотя бы и Пушкину... Люблю ли я Пушкина? «Мне грустно и легко, печаль моя светла...» О да, только мне грустно и тяжело, а печаль моя чернее ночи».
   – ...кем бы мы были без него? Он наше солнце, он наше все, он поднял на небывалые высоты отечественное самосознание и судьбы России...
   Зубы у мужчины были кривые, и это мне очень мешало сосредоточиться.
   – Кто это? – суровым шепотом спросила я тетушку. – Неужели твой хваленый Баринов?
   – Господь с тобой! – едва слышно прошелестела в ответ та. – Это Марк, заведующий библиотекой.
   Марк говорил долго и со вкусом – кое-кто в зале тоже начал впадать в сонное оцепенение, как и старушка на заднем ряду, но потом на сцену вырвался красавец-мужчина в сопровождении хмурого аккордеониста, и тут я поняла, кто такой Баринов.
   – «Подъезжая под Ижоры»! – громогласно заявил он. – Чьи слова – вы и сами знаете...
   В зале добродушно захихикали.
   От первой ноты, которую взял великолепный Баринов, у меня мурашки по спине побежали – пел он громко и с такой страстью, что у меня засосало в желудке. Был Баринов черен, гриваст, слегка небрит и отечен, что выдавало его привязанность к зеленому змию, но при том знойно красив – немудрено, что в читальный зал набилось столько желающих, в основном женщин средних лет.
   – Сначала мы думали, что это он... – одним дыханием шепнула мне тетя Зина.
   – Что «он»? – тоже едва выдохнула я, не сводя глаз с великолепного Баринова.
   – Ну, что он отец детей... Помнишь тот разговор про Инессу?
   Я крепко стиснула тетушкину руку.
   – В те времена он был молод... Наш друг Силохина для того, чтобы найти истину, провернула необычайный план, под предлогом диспансеризации... но выяснилось, что Баринов бесплоден. Абсолютно и безнадежно. Знаешь, нескромно об этом говорить, но из-за этого он пользуется большой популярностью у местных дам...
   Сзади на нас зашикали, и тетушка была вынуждена замолчать.
   Потом на сцену вышла худая маленькая женщина в длинном черном платье, с таким измученным, печальным лицом, будто она знала день своей смерти и день этот был совсем близок. Это была Полина Полетова – знаменитое меццо-сопрано города Тишинска.
   – Была женой Баринова, – тетушка не могла долго молчать. – Прожили вместе десять лет, пели все заглавные партии... Склонность мужа к алкоголю и к частым амурам на стороне едва ее не убили. Хотела выпить уксусной кислоты, но потом передумала – стало жаль голосовые связки, она просто ушла от него.
   Полетова спела про черную шаль, потом арию Татьяны из «Евгения Онегина», потом еще несколько романсов на стихи Пушкина... Далее силами местной самодеятельности был разыгран «Каменный гость», но у меня из головы все не шла эта Полина Полетова с ее неземной печалью. И не только Полетова – мадам Молодцова, еще другие, даже Инесса...
   – Теть Зин, ты любила когда-нибудь? – спросила я, когда мы поздним вечером возвращались домой.
   Видимо, литературно-музыкальный вечер тоже настроил мою тетушку на лирический лад.
   – О да! – горячо отозвалась она. – Но очень давно.
   – Почему не вышла замуж? – строго спросила я.
   – Почему? Соперница его увела.
   Это известие переполнило чашу моего терпения.
   – Да что ж это за жизнь такая! – в отчаянии вскричала я. – Все время какие-то драмы и трагедии, нет ни одной истории, где было бы все просто и хорошо, чтоб жили долго и счастливо и умерли в один день... Даже если внешне все вроде бы пристойно, непременно какой-нибудь скелет в шкафу, какое-нибудь чудовищное предательство, рубцы и незажитые раны, отчего сразу хочется выпить уксусной кислоты. Вполне понимаю вашу примадонну...
   – Господь с тобой! – замахала руками тетушка, разгоняя комаров. – И... и давай на какую-нибудь другую тему поговорим! Что-нибудь абстрактное, легкое... Каким ты видишь будущее постмодернизма? – моментально придумала она.
   Я чуть не сказала нехорошее слово в адрес постмодернизма, но вовремя сдержалась. С тетушкой следовало разобраться.
   – Нет, ты меня не сбивай! Почему ты позволила его увести? – пристала я к ней. – Надо было бороться! И, кстати, кто он? Почему я ничего о нем не знаю?
   – Кто был моим женихом? – переспросила тетушка, тут же вновь впадая в элегическое настроение. – Герман Эрастович Соболев, нынешний мэр нашего города.
   – Вот это да!
   – Но это было давно, дитя мое, очень давно... Я уже ничего не чувствую, вспоминая о прошлом, – ни сожаления, ни радости... Как будто это было не со мной, а с кем-то другим. Знаешь, я гляжу на плакаты с его лицом – а они ведь висят на каждом углу у нас – и вижу какого-то другого человека, не того, кого я любила когда-то.
   – Ну почему же ты позволила увести его! Сейчас была бы мэрской женой, не сидела бы ночами над тетрадками, а в меру сил занималась какой-нибудь благотворительностью...
   – Во-первых, я люблю свою работу, – резонно возразила тетушка. – А во-вторых, будь я сейчас его женой, Герман Эрастович, возможно, до сих пор был бы учителем математики в нашей школе. Его жена...
   – Твоя соперница, да?..
   – Ах, бог с тобой, ни с кем соперничать я не желаю... так вот, она очень энергичная женщина, это она, можно сказать, продвинула его. Не только связями своими, но и умом, советами...
   – Ну да... – вздохнула я. – С такими особами невозможно соперничать.
   – А я ведь осталась в Тишинске именно из-за него, потому что очень ждала его первое время, – это тоже одна из причин... Потом уж забыла, жизнь засосала, стало страшно менять свою жизнь. Нет, правда, мне здесь очень хорошо! – радостно воскликнула она, но мне ее радость не передалась, я шарила в сумочке в поисках носового платка...

* * *

   ...Днем прошел дождь – настоящий майский, с грозой и страшными черными тучами, но сейчас уже ничто о нем не напоминало, дорога была суха, стремительно, за полчаса испарились многочисленные лужицы на неровном асфальте, лишь одуряюще пахло сиренью – гораздо сильнее, чем обычно.
   Я занималась своим любимым делом – сидела на балконе и пялилась на окрестности. На коленях у меня лежала раскрытая книжка, но я ее не читала, «Вешние воды» были лишь оправданием моего безделья. В самом деле, а чем еще заниматься? Телевизор тети Зины ловил лишь три программы, друзей у меня здесь не было, сама тетушка пропадала в школе, вот-вот должны были начаться выпускные...
   «Но все лучше, чем в Москве, – сказала себе я. – Там бы я окончательно сошла с ума, там бы меня нашли, там бы мне снова стали резать душу на кусочки, там все напоминает о прошлом, о маме, там... Нет, лучше не вспоминать!»
   Старуха Потапова действовала в своем обычном дискретном режиме – она неуловимо появлялась на пороге, словно материализовывалась из воздуха, потом ее неподвижную фигуру можно было увидеть на крыльце, далее она оказывалась посреди двора, затем снова исчезала... Она напоминала мне минутную стрелку на часах – если глядеть не отрываясь, движения ее не заметить, но стоит отвернуться и снова проверить время, как стрелка окажется уже в другом месте.
   Загрохотал старый грузовик, остановился напротив, из него вылез Потапов, глава семейства, мужчина мрачный и молчаливый. Был он невысок ростом, но на удивление коренаст, на его плечах могли свободно поместиться еще три головы. Впрочем, и одной хватало с лихвой – круглой, с мясистым лбом, выпирающими надбровными дугами. «Минотавр, – прошептала я, придерживая страницы у книги, с которыми играл ветер. – Он – Минотавр...»
   Маленькая Милка, при всей своей кукольной прелести, явно пошла в отца характером – так же молчалива и мрачно-невозмутима... На крыльцо выплыла Люсинда, спесиво посмотрела на меня через дорогу – я тут же уткнулась в книгу, пряча улыбку.
   На ней был опять какой-то невероятный пеньюар, в духе мадам Дюбарри – что-то легкомысленное, кружевное, атласное, – тугой атлас переливался при каждом Люськином движении, играл на солнце... Люська была примерной женой, она истово выполняла супружеский долг – встречала своего Минотавра после работы при полном параде, поливала его бычью шею водой из ведра, тут же на веранде разливался огненный борщ в тарелки, доставалась литровая банка сметаны из погреба...
   Появилась и Милка, но в обеде она принимала участие символическое.
   – Ешь! – свирепо заорала Люська, тыча ей в лицо ложку с жирным борщом. – Ешь, дрянь такая, ты меня в гроб вгонишь!
   Минотавр строго посмотрел на жену, и та моментально замолчала...
   – Ага, ты опять здесь! – услышала я знакомый голос. Инесса вышла на балкон, покурить.
   – Добрый вечер! – вежливо сказала я.
   – Добрый, добрый... Что, наблюдаешь семейную сцену? – шепотом спросила она, едва кивнув по направлению к соседнему дому. – Очень колоритное семейство.
   – А что еще делать?
   – Да, мне тоже скучно... – Она потянулась, как кошка, в легком темно-вишневом платьице, зевнула, показав идеальные острые зубы. «Безупречна, – подумала я машинально, – безупречна во всем...»
   – Что же делать? – машинально повторила я свой риторический вопрос.
   – В редакцию сегодня не пошла – ничего срочного, номер уже сверстан, Владимир Ильич уехал в Германию на недельку, и вообще... Пойдем-ка сходим в парк. Ты была в нашем парке?
   – Да, кажется... Там, где карусели, шашлык жарят? – задумчиво пробормотала я.
   – Это новая часть, я ее не люблю, – с вдохновением возразила Инесса. – Значит, в старом парке ты еще не была.
   – Сейчас, я только переоденусь...
   Странно, но при всей своей неприязни к этой женщине в ее присутствии я чувствовала какое-то возбуждение, словно часть той энергии, что кипела в ней, передавалась в меня. Рядом с ней хотелось ощущать себя такой же блестящей и привлекательной.
   Я скинула с себя старый тети-Зинин халат, в который пряталась, как в кокон, – полная отрешенность от внешнего мира, будто лохматая махровая ткань была прочнее бетона, и достала из скрипучего шифоньера свое любимое голубое платье. Я редко надевала его, помнится, последний раз это было в прошлом году, еще до маминой смерти, в те короткие дни, когда она особенно хорошо себя чувствовала – кто знал, что перед самым концом бывает такой прилив сил, но мне было так хорошо тогда, я радовалась за маму и не боялась носить светлую одежду...
   – Какая ты хорошенькая! – улыбнулась Инесса, когда мы встретились с ней на крыльце. – Со мной не боишься заблудиться?
   – Что за глупости... – насупилась я, вспомнив свое недавнее путешествие по Тишинску, которое закончилось столь бесславно, и, если б не ехидная мадам Молодцова...
   – Да, ты хорошенькая, – утвердительно кивнула Инесса, безо всякого стеснения рассматривая меня. – Идем же... Десять минут на автобусе или полчаса пешком?
   – Пешком.
   Солнце, несмотря на вечер, было еще высоко, на миг мне даже показалось, что свежий ветер пахнет близким счастьем.
   – Я сразу увидела, что ты милая девочка, – болтала Инесса, шагая чуть впереди. – Только ты не хочешь никому это открывать. Вечно в чем-то темном, неопределенном, волосы небрежно заколоты, светлая, без контуров, помада, личико сонное и несчастное.
   – Перестань, – вздохнула я.
   – Ты словно прячешься от кого-то, пытаешься раствориться в толпе, сделаться максимально незаметной. Боязнь обратить на себя внимание? Почему?
   – Так... Зачем оно, это внимание? – пожала я плечами.
   Она незаметным и ловким движением вытащила у меня из пучка шпильки, рукой расправила волосы по плечам. Я нахмурилась, хотя ничего неприятного она не делала.
   – Вот так, немножко на лоб... – Инесса совершенно меня не слушала. Видимо, у нее в голове уже сидел какой-то образ, который она хотела примерить ко мне. – Постой...
   Из сумочки она вытащила специальный карандашик и, несмотря на мое вялое сопротивление, одним движением обвела мне губы светло-коричневым контуром, потом слегка коснулась скул румянами – все это быстро, на ходу, профессионально точными движениями.
   – Еще бы, еще бы я что-нибудь с тобой сделала... – оживленно сказала она. – Так, вот это плечико слегка приоткроем... Ах, обожаю что-нибудь придумывать, у нас в доме моделей Марья Степановна специалистка по макияжу, но все девчонки идут гримироваться ко мне, потому что я делаю лучше! Кстати, через две недели у нас показ новых моделей, ты придешь посмотреть?
   – Обязательно.
   – Автор коллекции – Рафик Буранов, очень перспективный юноша, родился в деревеньке под Тишинском, учился в сельской школе, потом вдруг его потянуло на «от кутюр»... Странно, правда?
   – Н-ну...
   – А по-моему, нормально. Нормально даже то, что он не рвется покорять Москву... Он настоящий. Рафик – это от Рафаэля, представляешь – полуграмотная сельская доярка назвала своего сына Рафаэлем... – Инесса улыбнулась, подставив свое лицо солнцу, и судорожно, сквозь зубы, выдохнула воздух. – Он красив, но не про нашу сестру.
   – Уже женат?
   – Нет. Зинаида Кирилловна его недолюбливает, говорит, что это тлетворное дыхание центра...
   – Понятно! – воскликнула я. – Он из тех, кого она называет извращенцами.
   Инесса потрепала меня по волосам.
   – Он славный, – весело возразила она. – Не космополит, хоть это нынче и модно. В последнее время нашего Рафаэля одолевает идея фикс, и многие тоже этим заразились... Ты ничего не слышала про историю с мэрской дочкой?
   – Нет, – с любопытством, даже с тревогой ответила я, тотчас припоминая, что мэр когда-то был возлюбленным моей тетушки. Значит, у него есть дочь. Бедная тетя Зина, у нее никого нет, кроме меня...
   – Так вот, у мэра есть дочь, уже взрослая особа, окончила Плехановский институт в Москве, здесь открыла свою автозаправочную станцию... но это неважно. У нее жених – некто Автандил, довольно темная личность, но это тоже не суть важно... У них странные отношения, любовь-ненависть, они все время ссорятся, но тем не менее... Свадьба уже назначена на осень, времени не так уж много, Машенька... дочку мэра зовут Машей... Машенька собирается ехать за платьем в столицу, возможно, даже в Париж (говорят, дешевле выйдет). Понимаешь, к чему я веду?
   – Нет, – честно ответила я.
   – Рафаэль Буранов вызвался удовлетворить капризную мэрскую дочку, изготовив такое платье, увидев которое Маша сразу же забыла бы про Париж и тем более Москву. Идея безумная, надо сказать, и дело тут не в том, талантливее или нет наш Буранов столичных кутюрье, дело в принципах, которые есть у людей состоятельных, новых русских аристократов. Им хоть половую тряпку, но непременно чтоб с этикеткой от Кардена... впрочем, это тоже уже становится немодным, но до наших мест еще не докатилось.
   – Ничего у вашего Рафика не получится, – решительно сказала я, живо представив мать этой Машеньки, хищницу и похитительницу чужих возлюбленных, вероятно, и дочка ничем не лучше, действительно, какой уж тут патриотизм...
   – Вот-вот, многие тоже так считают, – энергично закивала головой моя спутница. – Платье должно быть не просто гениальным, а сверхгениальным, оно должно сразить Машеньку наповал, а Рафик, при всех своих талантах, еще так молод...
   – Сын сельской доярки... – задумчиво повторила я. – Было бы здорово, если б ему удалось создать такое платье.
   – Да... – мечтательно согласилась Инесса. – Правда, есть одно обстоятельство, которое может сыграть на руку Буранову.
   – Какое же? – жадно спросила я, влезая уже с головой в перипетии тишинского быта.
   – Зимой новые выборы. Это, конечно, мелочи, у кого сошьет свадебное платье Машенька Соболева, но для господина Соболева может оказаться плюсом, что его дочь обратилась к местным модельерам. Да, в предвыборной гонке любой пустяк может стать роковым...
   – Тогда все у вашего Рафика получится! – с вдохновением вскричала я. – Дочка мэра не может не...
   – Есть и другое обстоятельство, – строго прервала меня Инесса. – Дочка мэра слишком самостоятельная девица, она может и не послушаться его. Приспичит ей, что платье непременно должно быть от Версаче или, на худой конец, от Юдашкина, – и все, никакие выборы ей не указ.
   – Боже, какая интрига... Нет, я непременно должна пойти на этот показ мод, ведь там и платье это будет, да?
   – Да. Решающий день, – у Инессы глаза сверкали от азарта. – Я буду представлять кое-какие летние модели, потом дефиле купальников нашей фабрики – как раз к купальному сезону, девочки восемнадцатилетние, много еще чего, особых сезонных ограничений не будет... а в конце выйдет Алина, она-то и покажет платье невесты. Прет-а-порте...
   – Алина? Какая-нибудь особая красавица?
   – А вот и нет! Впрочем, что же это я... Конечно, Алина девушка незаурядная, но только она комплекцией своей походит на Машу Соболеву. Алина долго работала манекенщицей в нашем доме мод, она профессионалка, но недавно родила и немного поправилась, отойдя от привычных стандартов. Машенька Соболева довольно пухловата. Размер сорок восьмой...
   – Да-а, для манекенщицы многовато... – сочувственно протянула я. – Этак и я могла бы влезть на подиум! Мой размер.
   Инесса улыбнулась и опять поправила на мне что-то.
   – Да, и ты, – серьезно сказала она. – Кстати, ты тоже чем-то похожа на Машеньку, это довольно распространенный тип женской красоты в средней полосе – небольшая припухлость, вьющиеся светлые волосы, детское личико... беби-фейс называется... Все такое размытое, прозрачное, словно облачко...
   – А Люсинда?
   – Кто? – широко открыла она глаза.
   – Это я так про себя называю Люсю Потапову, нашу соседку, – смутилась я. – Клотильда, Брунгильда, Люсинда...
   – Забавно... Да, если б она сбросила килограммов тридцать... тот же беби-фейс, небесные краски... Знаешь, она ведь, Люся то есть, пользуется огромной популярностью среди местных мужчин.
   – Но она любит мужа.
   – Да, чрезвычайно ему преданна. И он ревнив, как Отелло. Он бы убил ее, если б она дала ему повод ревновать себя.
   – Похоже на правду... – пробормотала я, вспоминая мрачное лицо Минотавра.
   – А вот и парк, – вдруг сказала Инесса.
   Я и не заметила, как мы дошли до него.
   – Это старый вход, боковой, прежде бывший центральным, но теперь здесь редко кто ходит. Народ ломится с другой стороны, где карусели и шашлыки, как ты выразилась... А здесь только мамаши с колясками гуляют да старушки, любительницы тишины.
   Перед нами была высокая ржавая ограда, которая едва сдерживала напор буйно разросшихся за ней лип, деревья словно стремились разорвать железные тиски, мешавшие им вырваться на свободу, заполонить весь Тишинск.
   Мы прошли внутрь сквозь каменные ворота с облупившейся розовой краской, у земли покрытые мхом, – такие старые, что мне стало даже жутко, когда я проходила под ними, – а вдруг да и отвалится какой-нибудь кирпич и прямо мне на голову...
   – «Немые тени вереницей идут чрез северный портал, но ангел Ночи бледнолицый еще кафизмы не читал...» – пробормотала я, с опаской поглядывая вверх.
   – Анненский, – с улыбкой кивнула Инесса, поглядев на меня с нежностью. – Иннокентий Анненский.
   – Да. Называется стихотворение «Тоска возврата».
   – Впрочем, до сумерек еще далеко...
   – Портал, – повторила я, оглянувшись на старинные ворота. – Их только так и можно назвать, уж больно мрачное сооружение. Лет двести, триста...
   – Да, при Екатерине строили. Панинский парк. Есть даже беседка полуразрушенная, тех лет, владения графа Панина. Дальше, за парком, дворец Панина, ныне городской архив, за ним старинное кладбище... Помнится, я уже говорила тебе, что в этом месте сходились три дворянских поместья.
   Мы шли по разбитой асфальтовой дорожке, и над нами нависали липы, здесь было прохладно и сумеречно, Инесса так ласково улыбалась мне, что я чуть не заплакала... Бог знает, отчего вздумалось мне плакать, тоска мешалась с радостью, эти аллеи ввергли меня в какое-то элегическое настроение.